Вместе с Россией

30. Петербург, 1 августа 1914 года

Субботний присутственный день чиновного Петербурга уже заканчивался, но германской ноты, подводящей черту под ультиматумом, предъявленным вчера, еще не было. По российскому министерству иностранных дел поползли слухи, что Вильгельм передумал, что возможно еще умиротворение Австрии и переговоры с Берлином. Многие из чинов дипломатического ведомства с этим и отправились на дачи.

Только к вечеру Сазонову доложили, что граф Пурталес вновь требует встречи. Министр понял, что решающий час наступил. Сергей Дмитриевич перекрестился на маленький образок, прежде чем из квартиры перейти в официальный кабинет.

Часы прозвонили семь, когда министерский швейцар растворил двери кабинета и впустил германского посла. Граф Пурталес был бледен как мел, его глаза распухли от слез, которые он тщательно скрывал даже от жены. Сазонову показалось, что Пурталеса слегка пошатывало, и он пожалел бедного старика, любимца всего дипломатического корпуса Петербурга и столичных великосветских салонов.

Справившись с волнением и выпрямившись, посол довольно твердым голосом спросил министра:

— Намерено ли российское императорское правительство дать благоприятный ответ на ноту германского императорского правительства от 31 июля сего года, настаивавшую на прекращении мобилизации русской армии?

Сазонов молчал. Он вдруг воочию увидел гигантскую пропасть, вырытую не без его участия, в которую готовы провалиться целые страны и народы, если он сейчас отрицательно ответит на вопрос посла германского императора. Министр почувствовал спазм в горле.

Пурталес истолковал молчание Сазонова по-своему. Уже с некоторой надеждой в голосе он повторил вопрос, стараясь придать словам более мягкое выражение.

Сазонов собрал всю силу воли, чтобы преодолеть слабость. Горло отпустило, и министр твердо ответил: «Нет!»

Словно отброшенный этим категорическим ответом, Пурталес отступил на шаг. Он тоже обрел твердость, которая в обычное время была совершенно ему несвойственна. Посол не желает слушать, что говорит ему в оправдание своего «нет!» российский министр. А министр уверяет, что мобилизация — еще не война, что монархи еще могут приложить усилия для спасения мира…

В третий раз посол задает свой вопрос и, получив столь же твердое: «Нет! Вы проводите преступную политику!», — медленно снимает белую лайковую перчатку с правой руки. «Он кинуть, что ли, ее мне хочет?» — мелькает ироническая мысль в мозгу министра.

Сняв перчатку, посол извлекает из внутреннего кармана расшитого золотом мундира конверт из плотной белой бумаги с печатями, украшенными германским гербом, и торжественно, словно делая салют шпагой, передает его Сазонову.

Оба понимают, что момент передачи конверта с объявлением войны сам по себе не отворит реки крови. Она начнет литься лишь тогда, когда две военные машины столкнутся, когда войска войдут в соприкосновение. Два старых человека понимают, что очень многое их связывало лично и будет продолжать связывать, несмотря ни на что, ни на какие фронты, которые лягут между ними. Но символика акта такова, что оба вздрагивают, как от удара электрическим током, когда белый конверт переходит из руки посла в руку министра.

Сазонов — это нужно для истории — произносит снова свою фразу:

— Вы совершаете преступное дело!

— Мы защищаем нашу честь! — с дрожью в голосе говорит посол. Он крайне расстроен и еле стоит на ногах.

Сазонов открывает конверт и читает текст об объявлении войны. Нота коротка. Ему бросается в глаза сначала последняя, самая существенная фраза: «Его величество германский император, мой августейший монарх, от имени империи принимает вызов и считает себя в состоянии войны с Россией!»

Перейдя к вводной части, Сазонов видит вдруг в скобках два варианта формулировок. Изумлению министра нет предела. Ведь небрежность переписчиков делает ноту не документом, творящим историю, а посмешищем, заодно и чиновников посольства, выпустивших ее в таком виде.

Сазонов зачитывает вслух эти два варианта:

— «Россия, отказавшись воздать должное…» Далее в скобках: «…не считая нужным ответить… Россия, обнаружив этим отказом…», а в скобках «этим положением»…

Затем министр в упор смотрит на посла и удивленно поднимает одну бровь.

Пурталес сам поражен и не может сказать ни слова. Он то краснеет, то бледнеет, в глазах его начинают блестеть слезы.

Сазонов заканчивает чтение и торжественно изрекает:

— Проклятие народов падет на вас!

— Мы только защищаем нашу честь! — снова, но уже шепотом повторяет граф Пурталес.

— Ваша честь не была затронута, — с пафосом продолжает Сазонов. — Вы могли одним словом предотвратить войну, но вы не хотите этого! Помните, что существует божественное провидение и оно вас накажет!

— Это правда, существует божественное правосудие!.. И оно накажет вас!.. Божественное правосудие! — бормочет растерянный и подавленный посол.

Почти себя не контролируя, бедный Пурталес направляется к раскрытому окну и останавливается, уткнувшись в штору. Старый слабый человек тихо плачет, скрыв лицо от министра.

— Мог ли я знать, что так закончится мое пребывание в России?! — слышно сквозь рыдание.

Сазонов подходит к нему, чуть обнимает его за плечи и пытается успокоить старого друга, ставшего теперь врагом.

— Дорогой граф, я никогда вас не забуду… Давайте теперь простимся как добрые знакомые… — предлагает Сазонов.

— Прощайте, прощайте!.. — обнимает его Пурталес.

Никто в Петербурге еще не знает, что с этого часа Россия находится в состоянии войны с Германской империей.