Внук Петра Великого

Глава 11

– Мяу-у-у, – истошный кошачий вой, и последующий за ним грохот, которому вторили отборнейшие французские ругательства, перемежающиеся с немецкими проклятиями, вырвали меня из сна. Некоторое время я лежал, глядя на балдахин над головой, и пытался понять на каком я свете. Толчок в грудь, и вот уже мягкое пушистое тельце лезет ко мне под одеяло, задевая шею холодным мокрым носом.

– Ну, и что ты опять натворила? – я снова закрыл глаза, протянув руку и погладив заурчавшую кошку, которая за эти две недели обвыклась и теперь начала отличаться повышенной шкодливостью. Даже иногда было удивительно, каким образом маленький еще котенок может производить столько шума и создавать вокруг себя локальный хаос.

– Полагаю, что именно эта тварь господня только что сбила с ног господина Лоуди, который, по моему мнению, сломал ногу, когда падал на пол. Во всяком случае встать он самостоятельно не мог, прибегнув к помощи фон Криббе, – незнакомый мужской голос заставил меня распахнуть глаза, но поворачиваться к его источнику я пока не спешил. Раз говорившего пропустили гвардейцы, дежурившие возле входа в мое крыло, значит, ему можно доверить такую ценность как моя жизнь. – Но в этом происшествии, на мой взгляд, есть проявление высших сил. Уж слишком много в последнее время господин Лоуди о себе возомнил, и считает, что стоит ему продрать глаза, и притащить сюда за шкирку своего скрипача, то все тут же вскочат, включая его высочество и начнут вокруг него хороводы водить. Вот пускай теперь доскочит до дома на одной здоровой ноге с помощью фон Криббе и этого своего скрипача, как бишь его? Василий Иванович, как зовут скрипача нашего танцмейстера?

– Гийом, Андрей Иванович, скрипача зовут Гийом, – раздался еще один голос, и я сглотнул. Что это у меня в комнате за сборище такое собралось без уведомления?

– Точно, Гийом, вот ведь старость, уже и имена начал забывать. А скажи мне, любезный мой Василий Иванович, не видишь ли ты где-нибудь поблизости шельму эту Шувалова? Он же совсем разленился. И за мной следить перестал, и здесь мышей не ловит.

– Не любишь ты, Андрей Иванович, Шуваловых, – во втором голосе прозвучало легкое осуждение.

– Да зачем мне паразита этого любить-то, если он, гад такой на мое место метит? Все перед государыней пытается старым и немощным выставить. И не скажешь же, что змею такую на груди пригрел, не я его к себе приблизил, но мне его терпеть. И где его черти носят-то?

– Вот чего не могу знать, того не могу, – во втором голосе прозвучал отчетливый смешок. – Ну а ты, Сергей Васильевич, пошто молчишь, хоть бы слово какое молвил?

– Я-то жду, когда уже его высочество изволит на нас внимание свое обратить, ведь давно мы уже поняли, что не спит он, – я невольно зажмурился. Их трое, или больше? Кто они такие и почему все-таки смогли так легко пройти в мою спальню? – Ваше высочество, обратите уже на нас внимание. – После такого приглашения мне ничего не оставалось, как сесть в постели, натянув повыше одеяло, и хмуро посмотреть на незваных гостей. Их все же было трое. Один из них уже в возрасте, а вот двое других еще вряд ли переступили порог сорокалетия. Одного из них я знал – этот был князь Гагарин Сергей Васильевич, которому на моем дне рождения пожаловали звание камергера, как раз между двумя залпами роскошного фейерверка, а затем назначили к моему пока что чрезвычайно малочисленному двору. Но за прошедшее с того дня время новоиспеченный камергер ни разу у меня не появился, поэтому я, пожав плечами, принял его должность за синекуру и продолжил жить дальше, упор в своих занятиях делая на катехизисе и физических упражнений. Двое других были мне пока не известны.

– Могу я поинтересоваться, что вы делаете в моей спальне? – спросонья я часто бываю груб, и сегодняшнее утро, с такой оригинальной побудкой, исключением не было.

– Лично я ищу Шувалова и наблюдаю за этим дьявольским созданием, с которым вы, ваше высочество, явно вступили в сговор, чтобы вывести из строя вашего учителя танцев. Как мне по секрету одна птичка рассказала, у вас сложилась крайняя неприязнь не то к господину Лоуди, не то к скрипачу, как бишь его, опять забыл, не то к самим танцам. Это очень огорчает государыню, знаете ли, которая знатной танцовщицей считается, – произнес самый старший из троицы, расположившейся за столом, стоявшем недалеко от кровати.

– Мне жаль все это слышать, но я так и не понял, что произошло с Лоуди, где мой камергер и кто вы такие, – мой взгляд встретился с насмешливым взглядом старшего и я едва не проиграл, потому что у меня возникло очень сильное желание отвести глаза, насколько колючим и пронизывающим был взгляд моего собеседника. Старый и немощный, ага. Он таких как я на завтрак жрет, а на обед так двумя прикусывает.

– Так уж получилось, что я только сейчас закончил дела в поместье, чтобы приступить к службе вашему высочеству, не отвлекаясь пока на насущные дела, – заявил Гагарин. – И когда я уже шел, чтобы согласовать свои обязанности с фон Криббе, произошел небольшой инцидент, заставивший Андрея Ивановича Ушакова самому прийти сюда к вам, чтобы о нем сообщить.

– Да уж, Сергей Васильевич, не умеешь ты говорить ясно и понятно, – Ушаков покачал головой, а я невольно вздрогнул, потому что Тайная канцелярия вызывала у меня вполне определенные ассоциации, которые радость почему-то не вызывали. – Я вот с ужасом представляю, что ты однажды по дурости попадешь ко мне в застенок. – Ну, нормальное такое заявление, это он сейчас угрожает Гагарину, или действительно сожаление выказывает? – Как же я дознание буду проводить, ежели ты своим словоблудием можешь запутать кого угодно. Вот не знаю, как у его высочества и Василия Ивановича, но во мне эти твои словесные кружева вызывают стойкое желание дать тебе в ухо. Сочувствую, ваше высочество. Вам ведь придется с Сергеем Васильевичем ежедневно общаться. Но в одном он прав, случилось некое происшествие, которое, полагаю, будет требовать вашего участия. К счастью, не моего. Я лишь хотел представить вам Суворова Василия Ивановича, которому я и поручил разобраться в этом инциденте. Но это я так, брюзжу по-стариковски. Уж простите, ваше высочество, старика.

– Что за инцидент? И что произошло с Лоуди? – я перевел взгляд на Суворова, который выглядел немного поадекватнее. – Мне может кто-нибудь внятно сказать, что произошло?

– Лоуди упал, его сбила с ног ваша кошка, – посмеиваясь, сообщил Суворов. – Он сломал ногу и теперь долго не сможет ни сам танцевать, ни вас мучить. Фон Криббе его сейчас успокаивает и организует отправку из дворца восвояси. Что касается инцидента: в общем, вашего Д,Аламбера и этого Ломоносова наши люди сегодня вынуждены были препроводить в темницу. В небольшом доме, который государыня недавно по вашей просьбе приобрела, эти двое вели себя безобразно: они шумели, а потом и вовсе устроили дуэль, а в их выкриках шедшему мимо этого дома патрулю почудились недозволенные речи, поэтому-то они и оказались у нас в Тайной канцелярии. Но оба молчат и не хотят ни в чем сознаваться. Поэтому Андрей Иванович испросил разрешения у государыни, чтобы привести вас, ваше высочество в дознавательскую, может быть, в вашем присутствии они заговорят. Тем более, что лично мне не верится, будто они замешаны в чем-то серьезном. Не хотелось бы переходить на более суровые методы дознания.

– Господи, ну как кто-то мог расслышать крамолу от Д,Аламбера, если он только по-французски говорит, да латынь знает? – я протер лицо. – Если вы меня оставите, господа, то я сумею собраться гораздо быстрее.

– Разумеется, ваше высочество, – Ушаков встал первым и весьма бодро пошел к двери. – Тем более, что я миссию свою выполнил, Суворова вам представил. Теперь можно и к государыне на доклад идти, пока Бестужев опять что-нибудь про меня не ляпнул. Хочет Алексей Петрович, ой как хочет скинуть меня да Шувалова на мое место поставить, – и Ушаков, покачав головой вышел за дверь, а следом за ним потянулись и остальные.

После того, как все трое покинули меня, в комнату проскользнул Румберг, чтобы помочь мне собраться. Что тут сказать, без слуги это сделать действительно довольно затруднительно. Потому что надо и таз с водой принести, чтобы умыться, и с одеждой разобраться, и элементарно горничным на ночную вазу указать. А вообще даже странно немного было видеть в своей комнате троих мужиков вместо миловидных дворовых девок, которые должны были быстренько и с пресловутой вазой разобраться, и дров в печку подкинуть.

– Вы будете завтракать, ваше высочество? – спросил Румберг, когда я уже был одет.

– Нет, что-то у меня аппетита нет, – я покачал головой и сглотнул. Вряд ли мне сейчас кусок в горло пролезет, перед посещением Тайной канцелярии-то. – Как так получилось, что господа ждали моего пробуждения в спальне, а не в приемной, ожидая доклада?

– У господина Ушакова было распоряжение, подписанное ее величеством, и его никто не рискнул задержать, а потом случилась эта неприятность с вашей кошкой и Лоуди; все бегали, кричали, кошка пыталась попасть в вашу спальню, ей кто-то открыл дверь, зная, как вы к этому животному относитесь, наверное, в это время господа и зашли. Может быть, посчитали, что раз дверь открылась, то вы уже проснулись… А, вообще, у вас очень мало людей, ваше высочество. Мы просто не успеваем за всем усмотреть. И назначенные в вашу свиту господа офицеры появляются во дворце уже после вашего пробуждения…

– Я сам велел им приходить к полудню, – я вздохнул. Не хочу, чтобы рядом со мной постоянно крутились люди, которых я практически не знаю и которым совершенно не доверяю. – Ладно, я что-нибудь придумаю. Особенно, когда мы из Москвы вернемся.

– К кому времени готовиться к отъезду, уже решено? – деловито спросил Румберг, которому придется собирать мои вещи. А уезжать мы должны были в Москву на коронацию тетки, которая, притащив ко мне портного, заставила его, кроме всего прочего, пошить специальный праздничный наряд для этого дела. Я бы, если честно, лучше здесь остался, но Елизавета даже слышать не хотела об этом. Ну хорошо, побываю на коронации, на почетном месте, может чего полезного усмотрю. Во всяком случае, с народом пообщаюсь, ведь на такое мероприятие они должны будут собраться со всей России.

– Через неделю, точнее скоро объявят, – я покосился на дверь, идти не хотелось, а придется. Глубоко вздохнув, вышел из комнаты. Позади меня шел Румберг, держа в руках плащ, на этот раз подбитый мехом и довольно теплый, хотя я не отказался бы от дубленки, но пока приходилось довольствоваться малым. Так же он нес неизменную треуголку, от одного взгляда на которую меня уже тошнило. Неужели нельзя что-то более практичное придумать?

В приемной кроме Суворова никого уже не было. Ну да, Ушаков ушел с докладом к Елизавете, а Гагарин, наверное, Криббе поймал и теперь они пытаются вдвоем понять, что им делать и как разорваться.

– Я готов, можно ехать. Только, можно попросить хотя бы вкратце рассказать, какие именно крамольные изречения господа ученые изволили высказать в бранной манере?

– Разумеется, ваше высочество, как раз пока будем ехать до Петропавловской крепости, – а, ну да, казематы-то в основном там и располагались.

До места, где расквартировалась Тайная канцелярия, дохали быстро. Суворов успел только поведать, что толком никто ничего не слышал, но в выкриках, вроде бы, звучали оскорбления о моей персоне, и даже о государыне, но без конкретики. Что они не подели, тоже было не совсем ясно. Но так как один относится к приближенным к моему высочеству, то мне с ними и разбираться.

К счастью у Суворова или у Ушакова, хватило совести не в казематы этих двоих бросать, а в комнате, в которой дознание знатных заключенных проводили, заперли. Пока мы шли по крепости, я смотрел на Суворова и пытался сообразить, а не родственник ли он тому самому Суворову, который Александр Васильевич. Внезапно до меня дошло, Васильевич! А мой сопровождающий – Василий Иванович. Но додумать эту грандиозную мысль мне не дали, потому что мы пришли к той самой дознавательской, где два ученых остолопа сидели.

Суворов сделал знак гвардейцу, стоящему на страже, и тот загремел ключами, открывая тяжелую дверь.

Я вошел и замер на пороге, потому что Д,Аламбер и высокий здоровый мужик, в котором я узнал Ломоносова, хотя здесь еще ни разу в живую мне с ним встречаться не довелось, сидели за столом, склонив головы так, что, казалось, касались друг друга лбами и что-то писали, позаимствовав бумагу, перья и чернила у следователей, которые так небрежно оставили их на столе. На звук открывающейся двери они никак не отреагировали, продолжая увлеченно писать и переговариваясь друг с другом на латыни. О чем они говорят, я не понимал, потому что латынью со мной как никто не занимался, так и не занимается. Я уже, если честно, хочу отца Симона попросить посвящать этой науке хотя бы пару дней в неделю, а то, боюсь, пройдет она мимо меня, а ведь это универсальный пока язык. Не знаешь какой-то смело шпарь на латыни, кто-нибудь тебя в любом случае поймет.

Я кашлянул – ноль эмоций. Повернувшись к Суворову, увидел, как тот кривит губы, стараясь не заржать в голос. Нашли, понимаешь, развлечение, уроды. Разозлившись и на ученых и на сотрудников Тайной канцелярии, я осмотрелся, нашел глазами высокий, тяжелый стул, подошел к нему и с заметными усилиями, опрокинул на каменный пол. От раздавшегося грохота к открытым дверям подскочил гвардеец, а Суворов, явно не ожидавший от меня ничего подобного, вздрогнул, сразу же перестав кривиться. Д,Аламбер соизволивший поднять голову, посмотрел на меня затуманенным взглядом, и лишь секунд через десять в глазах его мелькнуло узнавание, и он поспешил вскочить из-за стола.

– Ваше высочество, какая неожиданность, – быстро проговорил он, кланяясь мне. Ломоносов же слегка затормозил, и не отреагировал на наше с Суворовым появление с должным рвением, но вскоре и до него дошло, что мальчишку сюда притащили не просто так, и он поспешил реабилитироваться, отвесив слегка неуклюжий поклон.

– Ваше высочество, – произнес он, опустив голову.

– Отлично, вы на меня, наконец-то обратили внимание, несмотря на то, что я тут прыгаю уже час, пытаясь до вас достучаться, – нагнувшись я поднял упавший стул и сел на него, сложив руки на груди. – И поверьте, я совсем не горю желанием здесь находиться. Поэтому помогите мне и господину Суворову все выяснить и убраться уже из этого мрачного здания куда подальше.

– И что же вы хотите узнать, ваше высочество? – осторожно спросил Д,Аламбер.

– Я хочу узнать из-за чего вы поссорились, – я полюбовался на то, как эти двое переглянулись и снова посмотрели в мою сторону. – Порадуйте же меня, скажите, что здесь причина кроется в прекрасной женщине.

– Женщине? Разумеется, нет, – покачал головой Ломоносов. – Просто мое виденье того, как будет выглядеть производство стекла, несколько отличается от той, которая находит поддержку в голове господина Д,Аламбера.

– Жаль, вы меня сейчас разочаровали, потому что, видя, как вы работаете над чем-то, вероятно, очень интересным, я никак не могу понять, как так получилось, что научный дискурс вышел настолько из-под контроля, что вы схватились за шпаги?

– Я попробую объяснить, ваше высочество, – сказал Д,Аламбер. Для удобства я говорил по-французски, чтобы меня все поняли. Ломоносов, судя по его виду, прекрасно понимал, о чем я говорю, а вот, если не понимал Суворов, то меня это волновало мало, потому что, как я уже говорил, самый универсальный язык пришел мимо герцога, причем по огромной дуге. Кивнув французу, я устроился на жестком стуле поудобнее, и приготовился слушать.

Если кратко, то проблема заключалась в том, что, выполняя обещание, данное мне на постоялом дворе неподалеку от Дрездена, Д,Аламбер не собирался делать что-то из ряда вон выходящее, решив применить классические методики, которыми пользовались его родственники, а еще ранее их предки. Ломоносов же в свою очередь не слишком понимал, на черта в этом случае его выдернули из Академии наук, где он проводил все свободное время за каталогизацией коллекции минералов. Его деятельная натура требовала творить, а вот Д,Аламбер процесс изготовления стекла был не интересен. В общем, они тогда вспылили и дело дошло до поножовщины, хотя, вроде бы не сначала все было вполне пристойно. Что они орали в пылу ссоры, ни один, ни второй не помнили, но оба клялись, что, если в их речах и прозвучали мое имя и имя ее величества, то это было сделано не со зла и уж тем более без всякого умысла.

– Какие конкретно вы хотели внести изменения в процесс производства, господин Ломоносов? – я перевел взгляд на него, и Михаил Васильевич вздохнул, словно сомневаясь, что я пойму, о чем он вообще сейчас будет говорить.

– Я хотел исследовать химические реакции, которые помогут стеклу менять цвет. Вы представляете, ваше высочество, как было бы удивительно, получать стекло, например, красное, или зеленое, или любого другого цвета? Ведь из такого стекла можно было бы сразу же лепить картины и даже витражи в храмах Божьих, – и он быстро и размашисто перекрестился.

– Да, представляю, а еще можно было бы выдувать сразу зеленые бутылки и хранить в них много чего полезного, начиная с вина, – я саркастически усмехнулся.

– Почему бутылки зеленые? – Ломоносов переглянулся неуверенно с Д,Аламбером.

– Чтобы не пропускали солнечный свет, который вреден для вина, конечно, – я пожал плечами и поднялся со стула, поворачиваясь к Суворову. – Ну что, Василий Иванович, что вы предлагаете делать с ними?

– Собственно, я примерно так себе все и представлял, – Суворов усмехнулся.

– Тогда, может быть, отпустим господ ученых? – спросил я, не слишком надеясь на положительный ответ. Какого было мое удивление, когда в ответ услышал.

– Полагаю, это будет вполне разумно, мы же не тати, чтобы невиновных в делах против государыни-императрицы и Российской империи в застенке держать, – я немного завис, переваривая то, что услышал, а Суворов тем временем продолжал. – Так что, конечно отпустим, но прежде, я бы хотел переговорить с вашим высочеством с глазу на глаз, – я кивнул в знак согласия, и мы вышли, оставив Д,Аламбера с Ломоносовым снова склонившимся над своими записями. Я же направился за Суворовым, про себя думая, что костьми лягу, но эти двое устроят мне самый крутой на сегодняшний день стеклодувный завод, способный, кроме всего прочего приносить прибыль, хоть вон зеленые бутылки дуть и продавать нуждающимся.

Мы не прошли далеко, завернув за угол в коридор, куда выходило несколько дверей. В крепости сама атмосфера была настолько мрачная, что я невольно поежился, настолько неприятные картины рисовало мне разыгравшееся воображение. Суворов отпер одну из дверей, и пригласил меня войти.

Это был, скорее кабинет, о чем свидетельствовал стол, заваленный различными бумагами. Суворов закрыл за нами дверь и повернулся к себе.

– Ну вот, теперь нам никто не помешает, – он на секунду замер, затем произнес. – Ваше высочество, то, что мы до сих пор не выпустили ваших провинившихся, было необходимо, чтобы создать подходящие условия для встречи. Андрей Иванович просил вас предупредить, чтобы вы, ваше высочество, не слишком доверяли Шувалову. Это, во-первых, а, во-вторых, Андрей Иванович просил показать вам, ваше высочество, чем занимается Тайная канцелярия, а также просил спросить у вас, согласны ли вы, чтобы я стал вашим наставником и разъяснил так беспристрастно, как только у меня получится, о том, что происходит в политической жизни Российской империи и в мире? – я смотрел на него и думал о том, что по какой-то неведомой мне причине Тайная канцелярия и Ушаков со своими сподвижниками решили сделать ставку на меня. И ответ на этот вопрос для меня был очевиден – их не устраивала ни одна из существующих в данный момент партия, и они хотят попробовать организовать свою вокруг предполагаемого наследника престола. Вопрос в том, а мне это надо? Надо, ответил я сам себе. Надо, потому что я до сих пор ни черта не ориентируюсь в этом болоте, а так есть шанс хотя бы узнать, кто чем дышит.

– Что я должен сделать? – наконец, спросил я у ожидающего моего ответа Суворова.

– Просто вы должны порекомендовать ее величеству назначит меня к вашему двору, потому что, если это сделаю я сам, то Бестужев сильно насторожится и нам нужно будет забыть о нашем разговоре.

– Хорошо, я попробую, – я кивнул. Все, дорогой, игры кончились. А ты думал, что кто-то будет делать скидку на возраст герцога и держать пока от политики подальше? Наивный чукотский юноша, уже должен был понять, что здесь наследник престола становится значимой фигурой, как только самостоятельно сумеет пройти пару шагов. Остается только надеяться на то, что до коронации никаких значимых событий не должно произойти.