Внук Петра Великого

Глава 15

«Я решила написать письмо, чтобы сказать, что я так благодарна Вам, ваше высочество, за присланные ноты этого прекрасного произведения, которое звучало в тот вечер, когда мы с Вами познакомились. Но я также очень огорчена тем, что не могу поблагодарить Вас лично. И огорчение мое по силе равно тому факту, что я не могу попенять Вам за то, что не сказали Вы господину Гольдбергу о том, что его нотная тетрадь каким-то поистине мистическим образом оказалась у Вас, прежде, чем попала ко мне. Когда барон фон Кейзерлинг принес ноты, в качества подарка от Вашего высочества, я, не удержавшись, тут же решила разучить хотя бы первую часть „Вариаций“ господина Баха, которые он написал по заказу барон фон Кейзерлинга. Вы бы видели удивление на лице господина Гольдберга, возникшее в тот момент, когда он услышал, как я музицирую. По-моему, он даже решил, что это я утащила его драгоценную тетрадь, но он сам виноват, не позволил бы эльфам себя похитить, не лишился бы столь важной для себя вещи.

Ну и напоследок, хочу попросить ваше высочество, рассказать мне в письме, как Вам пришлась по душе Россия. Мне всегда была интересна эта бескрайняя страна, но, наверное, посетить ее у меня не выйдет, а из ваших писем я смогу словно взглянуть на нее Вашими глазами, и словно сама все увижу, как наяву.

Искренне Ваша Мария Анна София Сабина Ангела Франциска Ксаверия, принцесса Польши и Саксонии»

– Интересно, почему у меня складывается впечатление, что Маше льстит тот факт, будто этот малахольный Гольдберг считает ее едва ли не воровкой? И почему я должен был искать этого пропавшего растяпу Гольдберга, чтобы объявить о том, что забираю ноты? – задал я вопрос сидящей на соседнем стуле и внимательно на меня смотрящей кошке. Фыркнув, она принялась умываться, словно и не слушала только что, как я вслух вполголоса зачитывал такое внезапное письмо от польской принцессы. – Молчишь? Ну молчи-молчи, желательно подольше, – я хмыкнул и еще раз пробежался взглядом по письму, написанному, видимо, для моего удобства на немецком языке. – Наверное, надо ответ написать, как думаешь, а, Груша? – я назвал кошку Груша. Очень уж она отъелась на казенных харчах и сейчас напоминала формой грушу, но не ту, которая висит на дереве, а медицинскую, предназначенную для клизмирования.

– Ваше высочество, пора на занятие, – мои размышления прервал Криббе, зашедший в комнату после моего разрешения, данного в ответ на стук. Занятия фехтованием проходило всегда в одно и тоже время, и Криббе начинал злиться, если я по каким-то причинам опаздывал или пытался увильнуть. А когда Криббе злился, то на тренировке мне могло и достаться больше обычного. Нет, намеренно он никогда не сделал бы мне больно, но увеличить интенсивность тренировок, чтобы я выползал из зала и не мог нормально поесть, так болели руки, что дрожали, ходя ходуном – вполне.

– Хорошо, сейчас, – я поднялся со стула и потянулся. Из внутреннего двора доносился приглушенный шум, сопровождаемый весьма смачной руганью. Я даже не удержался, подойдя к окну, чтобы посмотреть на происходящее. Судя по всему, выгружали архив, слишком уж ругался матом Суворов, бегая вокруг телег, периодически хватаясь за голову, когда кто-то из мужиков ронял на землю ящики. Хмыкнув, я оторвал взгляд от столь интересного зрелища, и направился за Криббе.

Дело в том, что дворец оказался слишком большим для меня и той горстки людей, которая пока составляла мой двор. Поэтому я и разрешил Суворову в восточном крыле организовать штаб-квартиру Сыскной экспедиции, до тех пор, пока не найдется для него более подходящего здания. То, что она занимало сейчас, полностью переходило сыскарям. Допросные, казематы – это все было там, естественно никто в своем уме не потащил бы висельников сюда, где в непосредственной близости наследник престола обитает, пусть даже пока предполагаемый. А вот архивы, кабинеты начальства, секретариат – все это вполне могло пока разместиться в довольно большом дворце. Кроме того, я считал, что и для меня такое соседство весьма полезно в плане общего развития, да и архивы было интересно глянуть. Всегда можно наткнуться на нечто весьма интересное, что можно как-то использовать в будущем.

Мы вошли в Малый бальный зал, который прекрасно подходил для занятий фехтованием. Достаточно большой, чтобы не стеснять нас, и позволять совершать все необходимые движения и финты. Опять же одна стена полностью уставлена зеркалами. Не скажу, что зеркала были высшего класса, но они были и отражения в них вполне узнаваемые, движения отражались полноценно, не было сильных искажений, так что для нужд обучения вполне подходили.

Вяземский и Сафонов уже были в зале, и даже уже без камзолов, так же, как и юный Саша Суворов, который обожал все эти колюще-режущие штуковины. Криббе начал активно привлекать к обучению и моих камер-пажей. Тот же Суворов начинал кое-какие упражнения выполнять. Криббе вообще считал, что даже десять лет – это уже много, почти критичный возраст, и начинать надо гораздо раньше, в данном случае хотя бы привыкать к оружию. Я стянул камзол, бросил его на кресло, стоящее возле колонны, взял со стойки тренировочную рапиру и дагу, после чего подошел к Гюнтеру.

– Сегодня, господа, будет учебный бой, закрепляем то, чему я вас научил. Господин Суворов, отрабатывает выпады со шпагой перед зеркалом. В полную силу, господин Суворов, я слежу за вами, – объявил Гюнтер и отсалютовал мне тренировочной рапирой. Ну конечно, у него-то тренировочный бой со мной, он успеет и за Суворовым проследить, и за Вяземским с Сафоновым. – Салют! Ангард!

Я встал в среднюю стойку. Из-за сравнительно невысокого роста мне было удобно работать именно из нее. Словно замершее мгновение перед тем, как соперник взорвется серией ударов, удар сердца, отозвавшийся в ушах…

Звон разбившегося стекла и ворвавшийся в комнату ветер застали врасплох, я даже не сразу понял, что произошло, и опустил рапиру, заметно тормозя, но стоять и пялиться на разбитое стекло мне позволили только на одну секунду, а во вторую уже опрокинули на пол, и сверху навалился Криббе, закрывая собой, а Вяземский и Сафонов, схватив настоящие, а не тренировочные шпаги, встали перед нами, направив чуть подрагивающие руки в сторону разбитого окна. Все стихло на время и тишина была настолько плотной, что, казалось, я слышу стук собственного сердца. Но тишина быстро отступила, а снаружи, с улицы послышались крики:

– Вон он, хватай его! Уйдет же! Да пальни уже, так тебя раз так!

Звук выстрела показался мне очень громким, словно стреляли в стремительно вымораживающейся комнате. Я вздрогнул и попытался скинуть с себя Криббе, но тот еще сильнее придавил меня к полу своей тушей, не давая подняться.

– Это камень, – раздался голос Саша. – Отец, вот, смотри, кто-то кинул камень прямо в окно.

– Да, я знаю, – раздался голос Суворова, и только после этого Гюнтер откатился в сторону, позволяя мне встать. – Его ранили, когда стреляли, но он все равно ушел. Эх, жаль, что никто не разглядел мерзавца.

– Я вынужден требовать увеличить охрану дворца, – процедил Гюнтер. – Сегодня камень, завтра бомбарда…

– Откуда такие мысли? – Суворов поморщился. – Кто будет кидать в окна бомбарды? – Ты бы удивился, узнав, сколько на самом деле подобных гениев. Ничего, раз уж Криббе пришла в голову подобная мысль, то скоро мы вполне состоявшихся бомбистов будем наблюдать.

– Да кто угодно, – я потряс головой, пытаясь вытрясти все осколки. Похоже, на лице есть порезы. Надо бы водку где-то взять, чтобы порезы обработать, а то, не дай Бог, загниют. Хотя, водка, скорее всего, еще не придумана, тогда любой первач подойдет, в нем иногда спирта больше, чем в той же водке. Убедившись, что из головы ничего не падает, а пальцы, которыми я поворошил волосы, остаются целыми и не порезанными, я снова обратил внимание на Суворова. – Кто угодно. – Повторил я, продолжая, после короткой паузы. – Соорудить и бросить бомбарду, даже круглый дурак справится, особенно с помощью того, кто сможет этих бомбард наделать, так на самом деле ничего сложного нет. Можете как-нибудь попробовать, Василий Иванович. Вполне вероятно, что вам понравится подобное решение. Вон, по приезду в Петербург попросите господина Ломоносова и господина Д,Аламбера вам более легкую взрывчатку, нежели бомбарда соорудить, да подбросьте в выгребную яму особо неблагонадежному господину… Ну а что, знаете как весело будет?

– Ну и фантазии у вас, ваше высочество, – Суворов покачал головой.

– Ага, вот такой вот я фантазер. Вместе с фон Криббе на пару фантазиям предаемся, – сказал я, хмуро поглядывая на Суворова. – Вы все же проверьте теорию господина камергера, не отбрасывайте ее, даже не убедившись, что она вполне может осуществиться.

– Я проверю, ваше высочество, можете не сомневаться, – Суворов подошел к разбитому окну, предварительно забрав у сына камень. Я же продрог уже настолько, что даже накинутый на камзол нисколько не спасал от пронизывающего ветра. – Но я все еще не до конца уверен, что эта мерзка выходка была направлена против вас. Скорее, это Сыскная экспедиция виновата, со своим переездом. Вас здесь почти никто пока не знает, ваше высочество, чтобы предупреждения подобного рода делать. Тем более, что так поступать характерно для лихих людей, и к вам точно подобное не относится.

– Дай-то Бог, Василий Иванович, что не ошиблись вы, – мне надоело мерзнуть. К тому же Саша уже начал дрожать. – Я только надеюсь, что найдете вы мерзавца, который подобное сотворил. Со мной это связано или нет, неважно. Главное, что и я и камер-пажи могли пострадать. А теперь мы уходим, и раз вы все-таки при моем дворе состоите, потрудитесь проследить, чтобы окно в ближайшее время застеклили. Господин фон Криббе выделит вам необходимые средства.

– Вам нужно лекаря позвать, ваше высочество, – серьезно предложил Суворов. – На лице много порезов, словно картечью швырнул кто-то.

– Так осколки, что полетели и есть по сути своей картечь, – не оборачиваясь ответил я. – А насчет лекаря, пока вы его найдете… Впрочем, попробуйте. Пускай глянет, может, где в ранках стеклышко какое блеснет, так вытащить его надобно будет, сам-то я точно не смогу.

Я сразу же направился в свою спальню. Там у меня всегда стояла вода, тщательно прокипяченная, и меняющаяся два раза в день. Мне наконец-то удалось приучить Румберга к этому простому ритуалу. Кликнув слугу и велев ему принести мне тряпиц чистых да бутылку крепкого алкоголя, я сел возле окна, чтобы света было больше, и принялся изучать порезы в ручном зеркале. На самом деле их было не так много, как мне сначала показалось, всего-то три, да парочка совсем мелких. Плеснув на тряпицу бренди, больше Румберг ничего не нашел, я приложил ее к мелким царапинам и зашипел от избытка чувств. Жжется, зараза, щиплется так, что в глазах темнеет. Странно, раньше я подобные повреждения вполне нормально, сейчас же с трудом сдерживаюсь, чтобы не высказаться вслух, жалуясь на несправедливость судьбы в нецензурной форме. Когда щипаться бренди прекратил, я перешел к изучению тех трех царапин, которые были немного побольше. В двух из них вроде бы ничего нигде не блестело, потому я повторил операцию с бренди, сожалея только о том, что нет какого-нибудь йода, или на худой конец пластыря, чтобы заклеить эти почти боевые ранения. А вот в третьей ранке что-то точно блеснуло. Вот ведь не было печали. Я сидел, не решаясь ничего делать с порезом, когда в дверь постучали и вошли Суворов, Гагарин и увязавшийся за ними Вяземский.

– Судя по вашему выражению лица, Василий Иванович, – я отложил зеркало и повернулся к вошедшим лицом, – вам что-то удалось выяснить.

– Донской только что прискакал, – хмуро ответил Суворов. – Говорит, что Ванька-Каин к нему прибег, как только стрельба от дворца раздалась. Сказал, что камень специально бросали в окно комнаты, в которой вы, ваше высочество, в это время дня заниматься изволите. Кидал Матвей-рыжий, его сейчас ищем, за пару дней все одно найдем, – он замолчал на мгновение, глядя почему-то на мое зеркало, а затем продолжил говорить. – Ванька говорит, что надоумил Матвея какой-то господин, по всему виду – из благородных. Донской уверяет, на кресте клянясь, что Матвей из себя былинного героя строить не будет, даже без пристрастного дознанья все как на ладони выложит. Но придется подождать, прежде чем выяснится, кто такую мелкую гнусь задумал, – и Суворов поморщился так, словно лимон только что разжевал.

– Дозвольте мне, ваше высочество, – подал голос Вяземский, – с позволения Василия Ивановича, в сыскных архивах посмотреть? Если этот господин из благородных не в первый раз к Матвею обращается, то где-нибудь должно упоминание о нем всплыть, хоть бы и просто как выглядит.

– Если Василий Иванович не против, – Суворов медленно покачал головой, заинтересованно глядя на Вяземского, – то можешь изучать архивы сколько вздумается. Только, боюсь, что это будет напрасная потеря времени. Но, зато поймешь, как не нужно вести следствие, или же, наоборот, науку ценную получишь. Сергей Иванович, что там лекарь? Все-таки в одной царапине стекло мелкое блестит, надо бы его убрать.

– В слободу послал людей. Скоро доставят, – успокоил меня Суворов. – Мы тут посовещались немного, и к выводу пришли, что пока хоть немного произошедшее не прояснится, кто-то из камергеров будет постоянно дежурить подле вас, ваше высочество. Я не могу постоянно находится рядом, потому жребий и не коснулся вашего покорного слугу, – он поклонился.

– Да, ваше высочество, мы все решили, что так будет лучше, – подтвердил Гагарин. – Первым честь дежурить выпала мне. Фон Криббе только что вызвали в Кремль. Думаю, что слухи уже достигли ушей ее величества.

– Быстро, – я даже присвистнул.

– Такие вещи долго не утаишь, – пожал плечами Гагарин. – Так же, как и вести о том, что ваше высочество письмо от Польской принцессы получили. И ее величество особенно данным обстоятельством интересовалась у меня сегодня. – Я смотрел на Гагарина. Надо же, он уже успел метнутся в Кремль и обратно.

Все-таки Елизавета не оставляет попытки узнать про меня абсолютно все, и пытаться контролировать каждый шаг. И мне это жутко не нравится. Не нравится настолько, что я уже хочу что-нибудь сделать, чтобы эти попытки контроля абсолютного и тотального, отодвинуть в сторону. Проблема заключается в том, что я пока официально не наследник престола, и это накладывает определенные ограничения на мою деятельность, сводя все пока что к пассивно-наблюдательской. Зато постепенно накапливается необходимый массив понимания происходящего и прикидок планов на ближайшее будущее. Надо бы тетке уже намекнуть, что я вполне готов принять православие, а дальше посмотреть на реакцию. Кстати, а почему бы столь значимое событие к коронации не подгадать? Сначала я, потом она. Уже будучи официально императрицей, Елизавете на останется выбора: или она официально назначает меня цесаревичем, или… Вот что я буду делать, если «или», пока думать не стоит. У меня еще запасной вариант есть – Швеция. На крайний случай герцогство, которое в любом случае моим останется. Уж за него я, пожалуй, драться буду. Должно же у меня быть что-то, по-настоящему свое.

Воцарившееся в комнате молчание затянулось уже настолько, что начинало действовать на нервы всем присутствующим. Вяземский не выдержал первым и сбежал, за ним быстренько ушел Суворов, вроде как показать юному помощнику, где находится перевезенный архив и, как и ним надо работать. Мы же с Гагариным и Грушей остались в комнате.

Положение то ли спас, то ли усугубил прибывший лекарь из немецкой слободы. Его представили, как Ганс Майера, который сходу предложил мне кровь отворить.

– На хер, вон туда, – просто ответил я, указав ему на дверь.

– Что? – переспросил лекарь, растерянно глядя на Гагарина, который лишь плечами пожал.

– Я сказал, пошел вон! Я никому не дам пускать себе кровь, это понятно? – и я схватил его за шиворот и потащил к двери. Сейчас, конечно же, пойдет слух о моем самодурстве, но мне плевать. Как оказалось, больше всего за это время я устал от местной блестящей медицины, эффекты которой в виде волшебного снотворного я уже испытал на себе. Рванув дверь на себя, я принялся энергично выпихивать лекаря, а когда мне это удалось, то, подняв глаза, я увидел стоящего перед дверью Давида Флемма. Надо же, я ведь только что вспоминал этого драгдиллера. Но он, по крайней мере мне кровь не пытался пускать. – Ага, на ловца и зверь бежит, – я ткнул пальцем в Флемма. – Идите за мной.

Лекарь недоуменно посмотрел на стоящего с невозмутимым видом перед дверью гвардейца, который, между прочим, даже не попытался мне помочь в нелегком деле изгнания этого коновала Майера. И сейчас он даже не попытался задержать Флемма. Ну и что, что я при нем позвал доктора за собой? Нет, Криббе не прав. Надо не увеличивать охрану, а менять ее на тех, кто хотя бы сделает вид, что интересуется подопечным.

– Ваше высочество, я проделал такой путь, чтобы… – начал Флемм, но я поднял руку, заставляя его заткнуться. Сев на стул возле окна, я поманил его к себе.

– Видите на моем лице царапины? В одной из них застряло стекло. Уберите его, потом поговорим, Флемм долго на меня смотрел, затем открыл свой сундучок, вытащил из него увеличительное стекло и поднес его к ране.

– Да, тут есть небольшой осколок, совсем крошечный, – он достал какой-то инструмент, больше всего похожий на ланцет и весьма ловко вытащил стекло. – Ну вот и все, ваше высочество, – он убрал ланцет в сундук, меня же передернуло от того, что Флемм даже не протер его той же тряпкой с бренди. Доктор же закрыл свой сундучок и повернулся ко мне. – Я обратился в Гольштейн с просьбой представить мне вашего старого доктора, чтобы узнать о всех его изобретениях, потому что я уверен, что трубка для выслушивания – это не единственное, что доктор, даже имени которого я не знаю, мог придумать для использования в своем нелегком труде. Но ваш дядя, ваше высочество, Адольф Фредрик, ответил мне отказом, – ну еще бы, вот он, наверное, удивился этому мифическому доктору, якобы творящего в герцогстве чудеса. – И я проделал этот путь, чтобы попытаться убедить вас в том, что для меня эта встреча будет иметь просто огромные последствия, и таким образом, добиться разрешения посетить его.

– Это невозможно, – наконец, медленно протянул я.

– Я все прекрасно понимаю, но вы все еще являетесь герцогом и сумеете приказать жителям Гольштейна оказывать мне всяческую поддержку.

– Я еще раз повторяю, это невозможно, – я плеснул бренди на тряпицу и прижал к ране. На этот раз не застонать не удалось, и когда я поднял взгляд, то увидел, как Давид наблюдает за мной, кусая губы. – Тот доктор, о котором я говорил, увы скончался. Поэтому, если только вы настолько заинтересованы в его методах, то я, как самый важный пациент могу, наверное, кое-что вспомнить. Соответственно, вам придется, господин Флемм, стать моим личным врачом.

– Ох, неужели я проделал такой пункт зря? – Флемм без моего разрешения сел и закрыл лицо руками. – Но, как же так?

– Думайте скорее, господин Флемм, – снова плеснув на тряпицу виски, я протер порезы. На этот раз было не настолько больно, как в первый, поэтому, я бросил тряпицу на подоконник, и посмотрел на Флемма, практически не мигая. – Ну же, господин Флемм, решайтесь.

– А почему вы хотите, ваше высочество, чтобы именно я стал вашим придворным врачом? – наконец, спросил он.

– Потому что вы пока единственный, кто не предложил мне сделать кровопускание, а для меня это многое значит. Как, например, для господина, эм, Брюннера, многое значило, очищать лезвия в бутылке с бренди.

– Зачем он это делал? – спросил Флемм, внимательно наблюдая, за каждым моим движением.

– Вот кто бы знал? – я развел руками. – Это и предстоит вам определить, когда приступите к своей службе. Одно могу сказать, у него очень редко развивалось заражение крови у больных. Так как, вы согласны?

– Я согласен, – обреченно кивнул Флемм.

– Отлично, – я улыбнулся. – А теперь, скажите мне, что вы знаете о вариоляции?