Внук Петра Великого

Глава 16

– Я-то знаю про вариоляцию, – Флемм смотрел на меня исподлобья и никуда не собирался уходить, пока не выяснит некоторые детали, которые, как ему казалось, я не мог узнать, если не интересовался специально. – Но откуда о ней знаете вы, ваше высочество? – странно, стоит людям побыть в моем обществе каких-то пару часов, и они начинают говорить прямо, во всяком случае, очень стараются. И если мою манеру речи всегда можно было списать на общую недоученность, а никто не поспорит, что герцогом почти не занимались, а также на плохое знание языка, то как все остальные попытаются выкрутиться, я бы посмотрел. Хотя велик шанс, что они скажут хором, что делают это нарочно, ну, чтобы герцог себя не слишком одиноко в своем невежестве чувствовал.

– Мне на днях в руки попала весьма любопытная книга: «Записки о Востоке», некоей Мэри Уортли Монтегю, хотя это весьма странно, что кто-то решился опубликовать труд, написанный женщиной, – я задумчиво посмотрел на Грушу, которая в этот момент решила поточить когти о дверной косяк, из весьма ценной породы дерева. – Как так получилось, что эти записки решились опубликовать?

– Откуда мне знать об этом, ваше высочество? – похоже, Флемм уже пожалел о том, что со мной связался. – Могу лишь предположить, что лорд Монтегю каким-то образом сумел повлиять на издателя, и тот вынужден был издать эти записки.

– В общем, это на самом деле это неважно, каким образом они оказались опубликованы, – я махнул рукой. – Важным является то, что из книги я узнал о том, что Порта широко использует этот метод защиты от оспы, особенно среди маленьких девочек, которых готовят для гаремов влиятельных людей. Чтобы они не были обезображены, если вдруг заболеют. Как будто у них есть шанс выжить, – я скептически хмыкнул.

– Шанс выжить даже во время заболевания оспой есть всегда, – Флемм обернулся, чтобы проследить за моим взглядом, и теперь уже мы вместе принялись наблюдать за кошкой, продолжающей со скрипом затачивать когти об дверной косяк. Есть в таких моментах нечто залипательное, во всяком случае, мы продолжили говорить, наблюдая при этом за Грушей, и даже не думали отвлекаться от столь интересного зрелища. – Но вариоляция слишком неоднозначная процедура, и от нее тоже вполне можно умереть, а то и спровоцировать самую настоящую эпидемию. Даже Ар-Рази и Ибн Сина считали, что шанс выжить больше, если гнойный субстрат из оспины заболевшего взять у того заболевшего, кто легко болеет во время проведения вариоляции.

– Господин Флемм, я в этом, если честно, мало что понимаю, я и записки-то эти читал, потому что там серали весьма… эм… в общем, весьма они описаны, – я покрутил в воздухе кистью, словно это объясняло, насколько проникновенно описаны гаремы. Поняв, что мне элементарно не хватает слов, вернулся к интересующей меня теме. – Но леди Монтегю упоминала в своих записях, что ее муж обратился по ее просьбе к османским врачам, и те провели процедуру с ее сыном. Также в книге говорится о том, что мальчик прекрасно ее перенес, а все те ужасы, что вы только что в красках описали, могут произойти из-за некомпетенции лекарей, проводящих саму процедуру.

– И все же я считаю, что это слишком опасно пересаживать заразу с больного человека на здорового..

– А почему именно с больного человека? – я наклонил голову, глядя на него с любопытством. – Почему не с коровы, например? Я помню, как один из гвардейцев моего отца как-то рассказывал о весьма веселой доярке, которая сетовала на то, что у коровы на вымени появились оспины, и ей очень сложно ее доить. Но во время очередной эпидемии, в той деревушке, в которой коров поразила болезнь прежде, чем людей, почти никто не умер. И даже обезображенных было мало, – нечто подобное я слышал еще в школе, когда нам про Пастера рассказывали. Хотя не он придумал прививать людей коровьей оспой, рассказывали эти истории почему-то исключительно на уроках, посвященных этому ученому.

– Я не… я никогда не слышал ни о чем подобном, – покачал головой Флемм. – Но я не могу исключать, что подобные случаи вполне могли быть. Это все нужно тщательно проверить. Может быть, даже в деревню съездить да с крестьянками пообщаться, чтобы выяснить все про эту коровью оспу.

– Так съездите, выясните и проверьте. А после незамедлительно приступайте к работе, – я решительно направился к Груше, которая, похоже, поставила перед собой цель перепилить косяк и оставить меня с открытой дверью. – Я спрошу у тетушки каких-нибудь висельников для опытов, вам же нужно на ком-то испытания проводить, да и о вашем вознаграждении переговорить не помешало бы.

– Меня вполне устроит среднее жалованье, которое получают придворные врачи, – быстро ответил на второй вопрос Флемм. – Я не претендую на отдельные вознаграждения, во всяком случае пока не сделал ничего выдающегося.

– Хоро-шо. Это весьма похвально, господин Флемм. Думаю, ее величество оценит вашу скромность, – я с трудом оторвал кошку от дерева, потому что Груша начала сопротивляться, вцепившись в косяк мертвой хваткой, и я даже боялся слишком сильно тянуть ее, чтобы не повредить лапки. Пришлось по одной отрывать, освобождая увязшие в дереве когти. – Иди погуляй, похоже, что ты засиделась в четырех стенах, – и я выкинул кошку за дверь, закрыв ее за собой, после чего повернулся к Давиду. – Так что вы скажите, будете проводить бесчеловечные эксперименты на заключенных, приговоренных к казни? Тем более, что я просто уверен – им ничего страшного не угрожает, ведь доярки постоянно имеют дело с коровьей оспой и я не слышал, чтобы хоть одна из них умерла от этого.

– Ну-у-у, – протянул Флемм. – Мы просто этого не знаем, ваше высочество. Никто не проводил ранее таких исследований.

– Так гордитесь, вы будете первым, – я сел за стол, глядя на него в упор.

– Если подходить к делу с этой стороны…

– Да с какой хотите стороны, с той и подходите, хоть доярок в ближайшей деревне… обследуйте, мне все равно, – откинувшись на высокую спинку стула, и, скрестив руки на груди, я продолжал разглядывать собеседника. – Для меня главное, чтобы вы получили результат, и он оказался бы весьма успешным. Ну и… если все получится, то этот способ вариоляции назовут вашим именем, потому что я буду первым, на ком вы испытаете этот метод, когда убедитесь в его эффективности, естественно.

– Хорошо, ваше высочество. Я сомневаюсь, что вам позволят испытывать что-либо на себе, ваше высочество, – Флемм сдался. Видимо, сильно хочет, чтобы что-то назвали его именем. – А теперь давайте все же вернемся к бренди.

– Ну что вам еще нужно от этого злополучного бренди? – я закатил глаза.

– Почему именно бренди? Почему не вино, например? Я видел, как вы, ваше высочество, делаете примочки, смачивая ткань бренди. И это наверняка было очень больно, мне было буквально видно, насколько вам было больно, но я все также не понимаю…

– Потому что он крепкий, что же тут непонятного? А чем крепче напиток, тем он сильнее выжигает всякую заразу, – я почувствовал, как заканчивается мое терпение. – И да, это чертовски больно, потому что выжигание идет в полном смысле этого слова.

– Это весьма странный и спорный момент, ваше высочество, – упрямо перебил меня Флемм. – Теодорих Боргоньони рекомендовал применять вино, именно вино, что действовало положительно и не вызывало столь сильных болей у больного. А Гиппократ писал, что руки должны быть чистыми, как и перевязочный материал и инструмент. Сам он, разумеется, крупных сечений не проводил, но излечил много переломов, и гнойных нарывов. Ибн Сина много сделал открытий в медицине, но использовать крепкие алкогольные напитки никто не предлагал, я, во всяком случае об этом не слышал.

– Да что вы такой упертый-то? – я потер лоб. – Отрежьте кому-нибудь ногу и поэкспериментируйте. Не думаю, что среди заключенных не найдется кого-то, кто вызовется пойти на эксперимент, хотя бы ради получения помилования. Только обезболить не забудьте перед экспериментом, а то испытуемый отойдет от боли в мир иной. Не думаю, что в этом случае результат эксперимента можно будет считать достоверным. У вас же так кстати настойка опия всегда под рукой, прекрасно можно болевые чувства уменьшить, – я даже поморщился, вспомнив свои собственные ощущения. – Только не переусердствуйте, в казематах не самые лучшие представители нашего общества находятся. Даже, если кто-то из них окочурится, пока вы проводите исследования, сомневаюсь, что по нему будут слишком рыдать. А подсадить подобные экземпляры на опий – то еще удовольствие, граничащее с самоубийством.

– Я читал статью Прингла, где он предложил использовать термин «антисептик», – Флемм просто отмахнулся от моих проблем. – Этот ушлый шотландец, связывает раневую лихорадку с процессами гниения, и считает, что необходимо влиять именно на этом процесс, чтобы при ампутациях больные не умирали так часто…

– Избавьте меня от подробностей, – я поморщился. – Я просто предложил вам попробовать крепкий алкоголь, чтобы попытаться не допустить этот самый «процесс гниения». Если вы сумеете найти что-то еще, то я только за вас порадуюсь. Но меня в каждый этап исследований посвящать не нужно. Здесь в Российской империи вы не единственный лекарь. К тому же могу вам порекомендовать химика – господин Ломоносов сейчас проводит опыты со стеклом, но скоро освободится, и можете попытаться гноить что-нибудь вместе с ним. Вдруг он заинтересуется? Ну а не заинтересуется, то вполне сможет посоветовать обратиться к кому-то еще, кому гниение интересно.

Дверь открылась без стука, и я едва успел вскочить и склонить голову, когда в комнату вошла Елизавета. Почему в последнее время все встречи происходят исключительно в моей спальне? Надо в таком случае халат велеть себе сшить и встречать всех лежа на диване.

– С тобой все в порядке? – тетка стремительно подошла ко мне, схватила за плечи и начала рассматривать лицо. – Я велела закладывать выезд, как только узнала о том, что произошло. Твой камергер уверял меня, что все обошлось, но мне нужно было удостовериться. Господи, кому в голову пришла такая дурная мысль? – она отпустила меня. – Я прикажу отслужить молебен о том, что все хорошо закончилось. А Сыскная экспедиция получила строжайший приказ – найти этих татей, и повесить их на ближайшем суку, который сумеет выдержать их вес.

– Ну будет вам, тетушка, – я смиренно склонил голову. – Мы больше переполошились, чем взаправду случилось страшное. И вы понапрасну взволновались, со мной находились в тот момент, как камень попал в окно, и фон Криббе, и Сафонов с Вяземским, которые, несмотря на возраст, проявили себя мужественно и стойко.

– И это делает им великую честь, – решительно кивнула Елизавета.

– Раз уж вы прибыли сюда ко мне, хочу представить вам доктора Давида Флемма. Он помог мне сейчас вынуть осколок из ранки, и рассказал, что хочет опробовать одну свою теорию, как предотвратить или облегчить заболевания оспой. Но для этого требуется ваше дозволение на то, чтобы он мог испытания на приговоренных к казни проводить. – Флемм, похоже, только что понял, кто прилетел сюда на всех парах и теперь старательно размышлял, ему вскочить и начать извиняться за что-нибудь, или же тихонько сползти на пол и не отсвечивать.

– Оспа, наше проклятье, посланное нам в виде испытаний свыше, – Елизавета оглядела комнату и внезапно обхватила себя за плечи. – В этой самой комнате когда-то умер император Петр второй. Его погубила эта ужасная болезнь. Он был такой молодой, чуть постарше тебя, такой красивый. Я не люблю здесь находиться, – она покачала головой. – Слишком много воспоминаний. Ежели доктор Флемм сможет сделать что-то, что остановить оспу, то так тому и быть. Завтра тебе, племянник, доставят разрешительные бумаги. – Она подошла к окну. Интересно, что она там видит? И какие демоны живут в этом дворце, который, похоже, проклял умирающий император. Ведь кроме него никто больше не мог здесь обосноваться надолго. Постоянно что-то случалось, и несколько раз дворец был почти разрушен. Никогда я не был суеверным, но сейчас почему-то даже меня пробила дрожь. Хотя, Груша вела себя во дворце нормально, быстро освоилась и не выказывала никакого беспокойства, а ведь давно известно, что именно кошки могут чувствовать разную потустороннюю жуть.

– Ваше величество, вы не представляете, как я счастлив лицезреть вас, – о, наконец-то Флемм очухался. Тормозит он конечно знатно, но вроде соображает нормально. Во всяком случае, если исключать опий, его осмотры моей персоны никакого вреда мне не наносили.

– Вы получите все, о чем просите, доктор. И я назначаю вас лейб-медиком при его высочестве, коли вы так хорошо ему помогли. Жалованье будете получать у камергера его высочества фон Криббе. – Елизавета отвернулась от окна, снова нацепив на лицо маску надменности. – Раз все обошлось, то я, пожалуй, вернусь в Кремль. Фон Криббе, проводите меня. – Она повернулась в мою сторону. – Завтра к тебе прибудет Якоб Штелин. Алексей Григорьевич предложил мне его прожект по твоему дальнейшему обучению. Я пока пребываю в раздумьях, чью кандидатуру поддержать, вот и решила познакомить вас. Если вы с ним поладите, то я высочайшим указом утвержу его прожект, и он переедет к тебе в качестве учителя и наставника. – Я пожал плечами. Мне, если честно, было наплевать, кого назначат моим учителем. Главное, чтобы он действительно меня чему-нибудь научил. Да и к тому же, если он действительно нормальным окажется, то я вполне могу показать ему ту рабочую тетрадь с проектом всеобщей грамотности в Пруссии. Может быть, вместе мы сумеем запустить его хотя бы частично: на уровне – читать-писать-считать.

– Я с превеликой радостью встречусь с господином Штелином, – ответил я, снова склоняя голову.

Ответил я правильно, потому что Елизавета улыбнулась и направилась к выходу из спальни в сопровождении Криббе. М-да, похоже Гюнтер сумел произвести на ее величество впечатление. Вот только его самого, похоже, подобная перспектива больше пугает, нежели заставляет гордиться собой. Уже подойдя к двери Елизавета снова остановилась и повернулась ко мне.

– Мне сообщили, дорогой мой племянник, что сегодня ты получил письмо от Польской принцессы, – я замер. Не ожидал, если честно подобных разговоров с теткой. То, что почта досматривалась – это не подлежало сомнению. Я бы Ушакова уважать перестал, если бы все содержимое этого письма не было аккуратно скопировано и передано Елизавете. Но вот разговаривать с императрицей о содержании письма мне совсем не хотелось. Почему-то я всегда считал личную переписку очень деликатным, почти интимным делом. И одно дело, если содержимое этой переписки тебе известно, ты можешь со временем использовать информацию себе на пользу. Совсем другое дело, начинать тыкать вполне невинными строками прямо в морду, даже не намекая на невиданное превосходство над собеседником, а демонстрируя его во всех ракурсах. У меня даже кулаки сжались, когда она выразительно приподняла бровь, предлагая поторапливаться с ответом.

– Вам же, тетушка, прекрасно известно, о чем принцесса Мария написала мне, – процедил я сквозь зубы, понимая, что зарываюсь, но также понимая, что если сейчас покажу слабину, то меня пережуют и выплюнут, и это в лучшем случае. В худшем же… Не хочу даже думать об этом. – Только не говорите, что служащие Тайной канцелярии доложили вам о письме, а вот о его содержимом не сказали ни слова, или же, Боде упаси, даже не открыли его в поисках крамолы и заговора.

– И почему ты пришел к выводу такому? – Елизавета невольно нахмурилась.

– Потому что я не считаю их дураками и не умеющими выполнять свою работу людьми, – ответил я в полной тишине. – Потому что, если о содержимом письма известно только мне, то гнать нужно Тайную канцелярию в шею и заменять более надежными и понимающими важность того, что они делают, людьми.

Елизавета на этот раз ничего не ответила, только пристально рассматривала меня, словно увидела впервые. Наконец, она проговорила.

– И как тебе Польская принцесса? Нравится?

– Вполне, – я разжал кулаки, позволяя себе немного расслабиться. – Мы с ней познакомились на званном вечере первого министра ее отца, который, похоже, все деньги, выделяемые на нужды армии, пустил на обрамление своего дома, почему-то считая, что нужды армии состоят в большей мере именно в этом.

– Август больше полагается на своих союзников. Думает, что ему и не нужна особо армия, ведь его могущественные друзья всегда придут на помощь и помогут выкинуть любого врага с территории Польского королевства. И небезосновательно, надо сказать, надеется, – Елизавета смотрела на меня теперь с некоторым любопытством. – А у тебя весьма странные мысли порой посещают голову, племянник. Как обстоят твои дела с изучением Катехизиса? – внезапная смена темы разговора слегка выбила из колеи, и я даже несколько раз мотнул головой.

– Отлично, думаю, что вполне могу посетить пару служб, чтобы на практике проверить все то, что изучил с отцом Симоном.

– Ты даже не представляешь, насколько я рада это слышать, – и Елизавета повернулась к двери слегка кивнув. Дверь перед ней распахнулась, и она вышла из комнаты, а следом за ней поспешил Криббе, успев повернуться и ободряюще посмотреть на меня.

А все-таки я правильно сделал, что настоял на переезде сюда. Лефортовский дворец Елизавета не просто недолюбливала, она его почему-то ненавидела и мне было чертовски интересно, что могло повлиять на такое сильное чувство со стороны императрицы.

– Ее величество очень беспокоится о вашем самочувствии, ваше высочество, – осторожно напомнил о себе Флемм, привлекая мое внимание.

– Да, беспокоится, – я смотрел на дверь, которая в очередной раз приоткрылась, и в образовавшуюся щель просочилась Груша. – Но больше она беспокоится о себе и своем положении, что совершенно нормально, как я считаю. Думаю, что вам следует отдохнуть. Завтра вы получите приказ о своем назначении и разрешение на исследования.

– Я прекрасно понял, о чем говорила ее величество, – с досадой поморщился Флемм. – Я поляк, и знаю русский язык.

– Тогда объясните мне, какого черта мы с вами говорим по-немецки? – я снова почувствовал, как на меня накатывает раздражение.

– Я думал, что вашему высочеству так удобнее, – Флемм даже растерялся, услышав вопрос. Я же готов был ударить сам себя за то, что даже не поинтересовался такими подробностями. Наконец, я немного успокоился.

– Ладно, идите отдыхайте. Мне тоже надо немного в себя прийти, – я взял со стола письмо и принялся его перечитывать, даже не глядя в сторону доктора. Надо ответ составить и именно сейчас, когда у меня появилось благодаря неизвестному «доброжелателю» немного свободного времени.