Внук Петра Великого

Глава 21

Был поздний вечер и темнело еще довольно рано, поэтому к постоялому двору, стоящему в трех верстах от Москвы, наш довольно внушительный отряд, к которому присоединился Лопухин, приехавший в Лефортовский дворец практически перед нашим выездом и узнавший у Криббе, что мы направляемся ловить какого-то преступника. Иван тут же решил присоединиться к нам, а по его роже было видно, что ему любопытно. Ну пускай едет. Все равно одного Чернышевского на всю нашу толпу явно не хватит.

Возле постоялого двора ждал Суворов. С ним было всего два человека. Судя по тому, что мне их не представили, эти люди не стоили с точки зрения того же Суворова каких-либо церемоний.

– Добрый вечер, ваше высочество, – Суворов поклонился. – Я знал, что вы не приедете в одиночестве, поэтому не стал утруждать себя поиском гвардейцев, которые могут оказать некоторую помощь при аресте мерзавца.

– Как я понимаю, Василий Иванович, вы хотите воспользоваться в качестве поддержки моей охраной, – я хмыкнул. – Я не против, тем более, что…

– Тем более, что вы останетесь здесь, ваше высочество, – твердо перебил меня Суворов. – Вам нечего делать внутри, где вы можете подвергнуть себя совершенно ненужному риску.

– Да, но… – вот такой подставы я точно не ожидал. Ну вот нахрена я сюда приперся, если меня оставят здесь, чтобы я полюбовался, как спеленатого Чернышевского протащат вон к той карете и увезут в туман?

– Вы обещали, ваше высочество, более того, вы дали слово, – вот ведь, знает куда надо надавить, чтобы я себя последним дерьмом почувствовал, в том случае, если начну настаивать. И что делать? Ладно, постоим, все равно ведь приехали. Соскочив с лошади, точнее сползя с нее, дав себе слово обязательно заняться выездкой, я повернулся к Суворову и мрачно поинтересовался.

– И кто составит мне компанию? Криббе – не вариант. Этот гад прекрасный фехтовальщик, и может всех вас неприятно удивить.

– Я, ваше высочество, – вздохнул Лопухин и, спешившись, встал рядом. – Я, пожалуй, составлю вам компанию, пока остальные будут заняты.

Обреченно кивнув, я отошел к коновязи и сделал вид, что чрезвычайно увлечен привязыванием коня. Обидно было до слез. Я ведь реально надеялся посмотреть, как работает этакий блеклый вариант спецназа восемнадцатого века. Но, не судьба. Ничего, в следующий раз я не буду давать необдуманных обещаний.

Пока я рефлексировал, отряд вошел в здание постоялого двора. Прислушавшись и услышав лишь тишину, изредка прерываемую пьяными выкриками, я вздохнул и подошел к стоящему неподалеку Ивану.

– Думаю, вы гадаете, что могло послужить вашему такому обидному понижению в должности? – спросил я его, на что молодой офицер вздрогнул и повернулся ко мне, пристально разглядывая.

– Знаете, нет, ваше высочество, – он покачал головой. – Сначала я действительно пребывал в горьком недоумении, но за время правления ее величества меня уже трижды понижали в звании без, казалось бы, веских причин. Тем обиднее каждый раз мне становится, когда я осознаю, что вовсе не виноват в происходящем. Просто давняя неприязнь ее величества к моей матери, о которой знает, похоже, каждая собака вплоть до Уральских гор, дает о себе знать, отражаясь и на мне. Но, когда меня приставили к малому двору, я, если честно, воспрянул духом. Чем меньше я буду попадаться на глаза ее величества Елизавете Петровне, тем больше у меня будет шансов вернуть то положение, которое я уже потерял. Так что, отвечая на ваш вопрос – нет, я больше не гадаю, что могло послужить причиной моего перевода, и нет, я не считаю это понижением.

– Зато честно, – я посмотрел вокруг. – Здесь какая-то деревня?

– Да, похоже, а вон церковь, совсем недалеко отсюда, – Лопухин махнул рукой и, приглядевшись, я действительно увидел темные очертания здания, которое ничем иным, кроме как церковью, быть не могло. – Довольно большая деревня к тому же. Но я так и не понял, где мы, когда за этим парнем, Турком, сюда ехали.

Тут от постоялого двора до нас донесся приглушенный хлопок, а затем звон разбитого стекла.

– Что происходит? – мы с Лопухиным тревожно переглянулись, ведь не могло же пойти что-то не так при аресте всего лишь одного единственного Чернышевского, или могло? – Посмотри, – Иван открыл рот, чтобы мне возразить, но звон повторился, и он молча шагнул в ту сторону.

Я же остался у коновязи ждать хоть каких-то новостей.

Чернышевский выскочил из темноты совсем не с той стороны, откуда я ожидал выхода отряда с пленником. Он обхватил меня за талию сзади и одной рукой зажал рот, частично перекрыв и нос, из-за чего дышать стало несколько затруднительно.

– А сейчас мы немного прогуляемся, ваше высочество, всего-то до моей кареты, и прокатимся всего-то до Берлина. Там я передам вас в руки его величеству королю Фридриху, который вернет вас домой.

Я забился в его руках как рыба, выброшенная на берег. Здесь не было никого, кто мог бы мне помочь, а справиться с рослым поляком я самостоятельно не мог, мне элементарно не хватало сил. Но это не значило, что я не сопротивлялся. Еще как сопротивлялся, здорово мешая Чернышевскому волочь меня к карете. Он вынужден был немного отпустить руку, и я вонзил в ладонь зубы, стискивая их так сильно, как только мог, чувствуя, во рту солоноватый привкус крови.

– Гаденыш сучий, – выругался Чернышевский, выпустив меня и резко ударив по лицу. Бил он отменно, с оттяжкой, наотмашь. Я все же успел вскрикнуть, но он ударил меня еще раз, отчего зазвенело в голове, а перед глазами все поплыло. Чувствуя, что еще немного и просто лишусь чувств, я начал заваливаться прямо на него, одной рукой нащупывая на поясе длинный кинжал, который выполнял роль даги. Мне удалось вытащить его, когда от таверны раздался крик Лопухина.

– Ах ты, шельма! А ну пусти, – раздался топот ног, и откуда-то сбоку повалили люди, которые, видимо, в темноте гонялись за графом, и которым даже в голову не пришло, что он метнулся обратно к постоялому двору.

Вот только карета Чернышевского оказалась гораздо ближе, чем я думал. Понятно было так же и то, что, обзаведясь весьма ценным с точки зрения всех присутствующих здесь, заложником, Чернышевский обезопасил себя гораздо лучше, чем мог представить. Во всяком случае в него никто не стрелял, боясь попасть в темноте в меня. Но преследователи сделали весьма важное дело, они отвлекли внимание графа буквально на секунду, но мне хватило, чтобы отвести немного назад руку и всадить кинжал в ничем не защищенную грудь Чернышевского, который уже успел схватить меня за шиворот, но в суете и темноте не увидел моих манипуляций с кинжалом. Лезвие вошло в плоть очень легко, мне даже показалось, что оно не встретило никакого сопротивления. Наоборот, возникло ощущение, что тело графа втянуло кинжал в себя на всю длину, остановившись лишь когда в ребра уперлась рукоять. Секунды растянулись для меня в года. Когда мы стояли друг напротив друга, словно связанные этим кинжалом, за рукоять которого я все еще держался. Мы отпустили друг друга одновременно: его рука, держащая меня за ворот камзола, разжалась и в этот же момент я выпустил из руки рукоять кинжала.

Он упал у моих ног, когда подбежал находящийся ближе Лопухин, который сразу же ощупал меня на предмет ранений, и, убедившись, что я жив и здоров, склонился над Чернышевским.

– Отличный удар, ваше высочество, прямо в сердце, – резюмировал Иван, вытаскивая кинжал из тела графа и вытирая его о одежду убитого. – Прямо между ребер, идеально, – он поцокал языком, выражая восхищение, а я чувствовал опустошенность, да еще подкатывал тошнота, то ли от осознания того, что я совершил убийство, то ли от сотрясения, все же эта уже мертвая скотина здорово меня отоварила.

– Ваше высочество, все в порядке? – я повернулся к подбежавшему Суворову.

– Как это получилось? – тихо спросил я, чувствуя, что тошнота усиливается, и еще немного и я не смогу ее сдерживать.

– Кроме графа в его комнате находились слуга и камергер, которые прибыли в Москву следом за ним, – быстро отрапортовал Суворов, прекрасно понимая, что чуть было не потерял племянника императрицы, за что они все могли лишиться не только головы. – Перед тем, как мы прибыли, Чернышевский почувствовал беспокойство и вышел, чтобы самостоятельно приказать заложить карету и проследить за тем, чтобы кучер не уснул ненароком. Он хотел выехать, не дожидаясь рассвета. В тот момент, когда мы вошли в комнату, его там не было.

– И зачем он вернулся? Только не говорите, что Чернышевский был так сильно привязан к своему камергеру.

– Разумеется, нет, – Суворов протер лицо. – Он решил рискнуть и вернуться за письмом, потому что в спешке одел не тот камзол, в полу которого было зашито письмо, но тут он увидел вас, и решил, что захватить вас будет наилучшим выходом из положения, которое стало, мягко говоря, незавидным. – Я долго смотрел на Суворова, вдыхая полной грудью все еще морозный воздух и чувствуя, как стало понемногу проясняться в голове.

– Знаете, Василий Иванович, что я попрошу у тетушки даже не дожидаясь коронации? – он отрицательно покачал головой. – Я попрошу у нее отдать под мое начало Тайную канцелярию. Будем с вами вместе придумывать и доводить до совершенства методы слежки, сбора информации, задержания преступников, которые могут оказать сопротивление. А то, судя по тем ошибкам, что вы за столь непродолжительное время совершили, вы преуспели лишь в методах дознания, да в пытках. Только вот Тайная канцелярия – это не только пытки, это гораздо, гораздо больше. Тайная канцелярия – это основа безопасности государства. Но вот, если судить по сегодняшнему, то там у вас все еще не вышли из возраста отроков, которые только и могут, что девиц по ночам из постелей вытаскивать да на дознание увозить, так что я вполне буду к месту.

– Ваше высочество… – начал было Суворов, но я перебил его.

– Сразу же после коронации я хочу услышать от вас отчет, Василий Иванович, который мы с вами вместе разберем, на тему: что вы сделали не так в этом деле о заговоре представителей чужого государства против существующей власти. И поверьте мне, вам стоит подготовить этот отчет, потому что всем нам будет чрезвычайно сложно объяснить синяки на моем лице ее величеству, а я очень сомневаюсь, что они за полтора дня, оставшихся до церемонии, сойдут, – дождавшись кивка, я забрал у ловящего каждое мое слово Лопухина кинжал и, слегка прихрамывая, из-за боли в правой ноге, хотя я даже не помню, в какой момент борьбы с Чернышевским мог ее повредить, побрел в направлении деревенской церкви. Лопухин и Криббе тут же отделились от отряда и пошли за мной. Они молчали и не о чем не спрашивали, и я был им благодарен.

Дверь в церковь была не заперта, а возле алтаря, как раз напротив престола стоял молодой священник, который глядел на нас с некоторым беспокойством и одновременно смирением. Он был так молод, что я всерьез засомневался в его сане.

– Могу я узнать, с чем вы явились в дом Господин в сей поздний час? – голос его звучал спокойно и твердо, как и положено священнику.

– С миром, отец, – я остановился недалеко от него. – Могу я узнать, имеешь ли ты право совершать обряды Господни?

– Меня рукоположил митрополит Новгородский два года уже как. Имя мое отец Михаил, – священник сделал шаг мне навстречу. – Что тревожит тебя, чадо?

– Грешен я, отец Михаил, прощение хочу получить, – я сам не знал, зачем сюда притащился. Но в этой маленькой церквушке, мне внезапно стало покойно. Когда я изучал катехизис, то в обязательном порядке посещал храмы, но огромные, великолепные сооружения, богато украшенные и невероятно пафосные не внушали мне никаких праведных чувств, я туда ходил только потому, что так было надо. а вот здесь все стало совершенно неожиданно совсем по-другому.

– Бог простит, чадо, – и он перекрестил меня. Я же, оглянувшись по сторонам, прохромал почти до алтаря и медленно опустился на колени.

– Я хочу православие принять, отец, что для этого нужно сделать? – тихо задал я вопрос, только сейчас осознав, что ради этого и пришел в церковь. Тетка хотела превратить это таинство в шоу, роскошное и достойное наследника престола. Я же хотел унести с собой вместе с крестом нательным крупицу покоя, который ощутил здесь.

– Ты хорошо подумал, сын мой? – молодой священник стал предельно серьезен.

– Да, у меня было время, чтобы подумать.

– Тогда ты должен исповедаться, и выбрать имя. После этого можем приступать.

– И все? – я смотрел на него с недоверием, лихорадочно размышляя, как буду исповедоваться.

– Да, – отец Михаил сдержанно улыбнулся.

– Как так получилось, что вы стали священником, отец Михаил? Вы кажетесь мне слишком молодым для сана, – я все же задал этот вопрос.

– К Богу приходят разными путями. Ты ведь принял решение ночью не просто так. Да и на постоялом дворе нынче слишком шумно было, – отец Михаил снова скупо улыбнулся.

– Вы правы, отец Михаил, – я обернулся на вытаращившегося на меня Лопухина и мнущегося, явно незнающего, что делать, Криббе. – Выйдете ненадолго, тайна исповеди не просто так тайной называется.

Мои сопровождающие послушались довольно охотно, потому что, если уж мне самому происходящее казалось каким-то сюром, то что уж говорить о том же Лопухине.

– Итак, сын мой, ты выбрал себе имя? – отец Михаил подошел к алтарю и принялся что-то там переставлять, потом вытащил шкатулку и достал оттуда небольшой, но судя по цвету золотой крестик.

– Петр Федорович, – и я усмехнулся. Не будем гневить историю, иначе она меня все же похоронит, как едва не сделала сегодня во дворе какого-то паршивого постоялого двора.

– Что же, начнем, помолясь, – Отец Михаил сел рядом со мной, и набросил на меня часть епитрахильи. – Назови мне свои грехи, сын Божий, Петр, – я закрыл глаза и вспоминая, как учил совсем недавно, старательно проговорил.

– Исповедуюсь я, раб Божий Петр. За свою жизнь согрешил перед Господом как поступками, так и в мыслях. Мои прегрешения бесчисленны. Согрешил осуждением ближних, пустыми разговорами, ложью, клеветой, убийством ближнего своего…

Синяки все же проявились и к моменту коронации приобрели яркий фиолетово-зеленый оттенок. Хорошо еще, что глаза не украшали фонари, иначе совсем интересно было бы. И хотя взволнованная Елизавета и посматривала на меня с тревогой, со своей задачей я справился, и под взглядами сотен людей, поместившихся в Храме, митрополит Амвросий венчал ее на царствование. Все было невероятно красиво и торжественно. После того, как уже официально ставшая императрицей Елизавета спустилась со своего трона, специально установленного рядом с престолом Господним, под приветственные крики и здравницы, я посчитал, что мой долг пока что исполнен и намеривался ненадолго смыться, чтобы снять с себя невероятно неудобный, тяжелый, расшитый парой килограммов драгоценностей камзол, созданный специально для этого случая, Елизавета меня остановила, негромко приказав идти рядом с ней, чуть позади. Пришлось терпеть. И по городу я ехал рядом. Меня словно демонстрировали всем, кто высыпал в этот день на улицы города, встречая восторженными воплями императрицу.

– Улыбайся, что ты сидишь столбом, – не разжимая губ посоветовала мне Елизавета. – А то еще кто подумает, что я насильно подле себя тебя удерживаю. – Я старательно оскалился, с трудом сдержавшись, чтобы не помахать рукой, как это делали современные мне монаршие особы. – Я рассмотрела твою просьбу. Довольно необычно, надо сказать. Вообще, я хотела сделать тебя подполковником Преображенского полка, как деда твоего Петра Великого, но твоя просьба… Я решила ее удовлетворить. Посмотрим, что из этого может получиться, все-таки Тайная канцелярия – это очень серьезно, – а то я не знаю, я продолжал улыбаться, проезжая мимо выстроившихся вдоль улицы толп людей. Елизавета на время поездки успела переодеться и ехала на белоснежной кобыле, красивая и величественная. Почему она решила изменить протокол, никто не знает, но вот решила и все тут. – Естественно, звание статского советника я тебе не дам, это будет слишком. Я назначила тебя куратором, шефом Тайной канцелярии. И еще полковником кирасирской лейб-гвардии. Это практически новый полк, который будет базироваться там же, где будешь проживать ты, племянник. Я пока не решила, какой именно дворец больше подойдет для малого двора. По возвращению в Петербург определимся.

– Я очень рад, тетушка, – говоря это я на нее не смотрел, но мы ехали достаточно близко друг от друга, чтобы не орать, а говорить достаточно тихо, прекрасно слыша друг друга. – Почему мы сейчас едем по Москве? Этой конной прогулки не было в протоколе коронационных торжеств.

– Сама не знаю. Просто почему-то вспомнилось, как мы с императором Петром Алексеевичем неслись по этим улицам галопом, торопясь к загнанному зверю. А ведь мы с тобой так и не съездили на охоту.

– Еще съездим, тетушка, – вот сейчас я повернулся и посмотрел на нее. – Похоже, этот император был вам очень дорог. Вы часто вспоминаете его с грустью.

– Да, наверное, дорог, – она смотрела на дорогу. – Вот только понимать такие вещи мы начинаем только тогда, когда кого-то теряем. Но все, довольно, едем в Кремль. Сегодня нам с тобой предстоит открыть бал, какого еще ни разу в Российской империи не было.

Елизавета снова переоделась, уже в третий раз за сегодняшний день. Мне же снова сделать это не удалось, потому что меня перехватил Румянцев, который был сегодня, невзирая на праздник, поразительно трезв.

– Ваше высочество, я слышал, что ее величество решила пересмотреть состав вашего малого двора. Не знаю, какое решение она примет в отношении ко мне, но могу я просить вас не отсылать меня от себя? – я даже завис, не зная, что сказать. Про пересмотр я слышал, но там речь шла о расширении двора. Никого вроде бы выгонять никуда не планировалось. – Я все осознал и клянусь, больше не буду пить крепкое, без вашего на то изволения. Я ведь виноват в том, что вас так избили, – и он бросил взгляд на мои весьма впечатляющие синяки. – Если бы я поехал с вами, то, вполне мог бы помочь, и не допустить подобного.

– Хорошо, что ты это понимаешь, – я бросил взгляд на распахнувшиеся двери и застонал про себя. Елизавета уже успела переодеться, а я все еще стоял с Румянцевым, который непонятно что от меня хотел услышать. – Хорошо, я упрошу тетушку, чтобы она не выгоняла тебя, а теперь я должен бежать, чтобы быть в зале до того, как она туда войдет.

Румянцев побледнел и посмотрел на идущую к входу в зал Елизавету. В общем, мы с ним бросились к дверям наперегонки и едва успели заскочить и занять свои места в первом ряду. Недалеко от установленных тронов, для царственной семьи.

– Ее Величество Государыня Императрица Самодержица Всероссийская Елизавета Петровна! – двери распахнулись, и в зал вошла тетушка. Все находящиеся в зале склонились в поклонах, пока она шла к своему трону. Дойдя до него, Елизавета развернулась лицом к залу и махнула рукой музыкантам. Зазвучали первые аккорды ненавидимого мною менуэта. Я шагнул к подножию трона и в который раз за сегодняшний день склонился в поклоне, протянув руку, приглашая императрицу на танец.

– Ты обязательно должен принять православие, племянник, – тихо проговорила Елизавета. – Я очень волнуюсь за тебя.

– Я уже, тетушка, – протянув руку в неположенном жесте, вытащил нательный крест, продемонстрировал его и быстро убрал за ворот, делая поворот. – Я выбрал имя Петр Федорович. Понимаю, что вы хотели устроить праздник, но я подчинился душевному порыву.

Елизавета резко остановилась и музыка, повинуясь ее знаку так же резко прервалась. Она смотрела на меня с минуту, мы были практически одного роста и никому из нас не приходилось задирать голову, чтобы посмотреть друг другу в глаза. Наконец, она отмерла, схватила меня за руку и потащила к трону. Хорошо еще, что не разревелась, уж это она любит, особенно при большом скоплении народа.

– Господа, приветствуйте наследника престола Российской империи Великого князя Петра Федоровича, – в полной тишине, воцарившейся в зале, ее голос прозвучал особенно громко. Я открыл было рот, чтобы возразить, уж слишком неожиданно все произошло, впрочем, как и все, что Елизавета делала самостоятельно, но тут застывшие люди начали кланяться, а дамы приседать в реверансах. Ну что же, я почти привык быть потенциальным наследником, пришло видимо время привыкать быть наследником официальным, потому что в некоторых вопросах Елизавета была подобно танку – перла напролом, и раз она назвала тебя Великим князем Петром Федоровичем принародно, то так оно и есть.