Во что я верю

10. Сожаления

Я не хочу ничего вычеркивать из этой книжечки, но когда я ее перечитываю, у меня возникают сомнения в связи с двумя пунктами. Прежде всего, некоторые мои высказывания отличаются известной холодностью в отношении видимой Церкви или, по меньшей мере, предвзятым равнодушием и отсутствием интереса к ее организации и ко всему ее человеческому аспекту.

Я лучше понимаю это теперь, в час, когда в Риме начались работы Вселенского Собора и папа Иоанн XXIII произнес слова милосердия, которых я всегда жаждал услышать из Рима; он сказал их в присутствии отделенных от нас братьев[16] и в тот момент своей наивысшей славы сумел отодвинуть свою собственную персону на задний план, будто его самого вовсе тут и не было, так что устами старца Сам Дух Святой, Дух Любви и утешения, обращался к миру. Да, теперь я, наконец, понимаю всю силу моей привязанности к Святой Церкви, даже в ее общественно-человеческом аспекте и независимо от ее прошлой истории, переплетающейся с историей цезарей.

По отношению к Церкви я был, без сомнения, почтительным сыном. Но эта достойная и непреклонная Мать, казалось, игнорировала мои стремления и желания; едва я высказывал их, как получал выговор. В течение лет, протекших от энциклики «Па-сценди» и осуждения движения «Sillon» (в пору моей юности) до осуждения священников-рабочих на закате моей жизни, огромная неизбежная римская бюрократия — впрочем, она меня не возмущала, так как я знал, что она необходима, — сумела окончательно убедить меня, что все, на что я надеялся и чего ожидал от Церкви, всегда будет притормажи-живаться и что я буду до бесконечности наблюдать, как святые все вновь и вновь разжигают жалкий огонек, который гасят, как только он загорается.

Должен ли я высказывать все? Во время последнего понтификата, внешне такого великолепного, справедливо или нет, но мне казалось, что лучезарная фигура Верховного Пастыря ничего не исправляет, но все ухудшает.

Впервые со времени моей молодости Святой Дух проявляет Себя видимым образом (по крайней мере для меня). Единственная сила, способная преодолеть даже самые мощные препятствия, теперь находится в Риме. Петр уже больше не старик, которого его слуги изолировали, если не сказать «держали взаперти». Я вижу его в кругу всех его сыновей, даже тех, которые захотели получить причитающуюся им часть состояния и ушли от него. И он не предает никого анафеме и никого не проклинает. И все народы устремляют взоры на старую ладью Петра, и вид Рыбака, уловляющего человеческие души, изумляет их больше, чем в том же 1962 г. их изумляли победители космоса.

То, во что я верю, во что верил всегда, я наконец вижу и прикасаюсь к нему. Хотя христианские народы, охваченные духом завоеваний, злоупотребляли силой Евангельского слова и использовали его в своих мошеннических целях, но власть Евангелия над сердцем человека сохранилась, и оно осталось нетронутым, и род человеческий никогда не откажется от той надежды, которую оно несет ему.

Итак, шестой папа, правящий при мне (я родился в правлении Льва XIII), самый смиренный из всех, рассеял дымку недоверия, смутную обиду, которую (если не считать понтификата Пия XI) я всю свою жизнь испытывал по отношению к Риму.

Меня беспокоит еще одно место из этой книжки: а именно, то впечатление, какое, боюсь, могла произвести на читателей предыдущая глава. Они могут подумать, что я получил какие-то видимые знаки и что получить их очень важно. А то, о чем я тут рассказывал, могло быть просто иллюзией. По существу же это не имеет большого значения и даже не имеет никакого. Внушать душам, колеблющимся переступить через порог, что им будет дан какой-то знак, значило бы обманывать их. Обладать верой — это значит верить в то, чего ты не видишь, любить то, чего ты не воспринимаешь чувствами, потому что то, что ты воспринимаешь, относится к тварной природе, оно природно и поэтому подчиняется законам плоти и крови. Бог ли утешает нас или мы сами говорим с собой — это решать не нам. А старый писатель, профессиональный сказочник, отлично знает, что он, больше чем кто-либо другой, должен остерегаться данной ему силы придумывать людей и слова; и может быть расстояние между его религиозным рвением и сухостью, на которую иногда жалуется какая-нибудь доверившаяся ему душа, не превышает того расстояния, которое лежит между писателем и не писателем.

А значит, и вас, услышавших призыв Христа и решивших ответить на него, может охватить ночь и молчание, а может быть даже усталость и разочарование, но это не будет иметь большего значения, чем радость, которая тоже переполнит вас. Вот это именно и есть та вера, которую Христос требует на каждой странице Евангелия. «Маловеры», — вздыхает Он, глядя на Своих близких, но женщина хананеянка, но сотник изумляют Его и умиляют. Потому что их вера сочетается с любовью. Я, старый паломник, уже близкий к цели своего паломничества, в последний раз разбиваю палатку в глубине страны, границы которой обозначены словами: «Ты существуешь, потому что Я люблю тебя…» Верить — это любить.