Во имя Ленинграда

Истребители с красными звездами и черными крестами, схожие по конфигурации, преследовали друг друга, заходя в хвост, шли в лоб, совершая фигуры боевого пилотажа. Тяжелые "фокке-вульфы" то и дело сваливались в штопор, но вот один из них, волоча за собой шлейф огня и дыма, канул в белые гребни волн.

За десять минут боя у Камышникова и Батяйкина не осталось снарядов. Они повели "холостые" атаки, оттягивали бой в нашу сторону. "Фоккеры" упрямо старались разделаться с четверкой храбрецов, отомстить.

Тройное превосходство врага, оказавшиеся на исходе боезапас и горючее могли привести к ненужным потерям. Главная задача решена - бомбовый удар сорван. Но и выйти из боя нет возможности. И Камышников решил перевести бой на предельно малую высоту, где "фокке-вульфы" обычно бывали слабы.

- Бой над самой водой, вверх не уходить!

И хотя в горячке боя ответов и не последовало, гвардейцы поняли замысел командира. Через несколько секунд "лавочкины", умело прикрывая друг друга, пошли на восток. Но и враг изменил тактику. Разделившись на две группы, атаковал с двух сторон, направив главный удар по Камышникову. Не так уж сложно было отбить атаку, но у ведущей пары кончились снаряды, и противник, поняв это, стал заходить в лоб. Селютин и Нефагин, у которых еще оставалась в запасе пара очередей, выбирали удобный момент, и вот он настал. С двух сторон две пары вражеских самолетов, третья пара атакует Селютина. Считанные секунды, и Камышников будет сбит. Тогда его ведомый Батяйкин режет курс вражеской паре, атакующей слева, приняв три снаряда в свой фюзеляж, а Селютин, рискуя собой, взял в сетку прицела атакующих справа. Последний снаряд - "фоккер" дернулся вверх, завертелся через левое крыло и, опустив нос, врезался в воду. Но второй пошел на Селютина.

Нефагин, ни при каких обстоятельствах не терявший своего ведущего, в эти роковые секунды довернул навстречу врагу - в упор. Застучали пушки, мимо, немец не свернул. И снова бешеное сближение. Никто не сворачивает. Еще миг, и в воздухе взорвалось огненное облако - самолеты врезались друг в друга. Ценой жизни комсомолец Петр Нефагин спас ведущего, который в эти же секунды сбил вражеский истребитель, выручив Камышникова.

Гибель еще двух ФВ-190, казалось бы, в самой выгодной ситуации заставила фашистов прекратить бой.

...Нелегкое дело - идти в лобовую атаку. Нужны величайшее самообладание, выдержка, мастерство, способность до конца сохранить волю к победе. Летчик, обладающий этими качествами, страшен для врага. Он страшен и тогда, когда гибнет, ибо, приняв смерть, побеждает, срывая замысел врага. Такая ярость боя, стойкость и отвага звена Камышникова, в котором дрались три комсомольца, обессилили врага. Несмотря на девятикратное численное превосходство, фашисты потеряли шесть самолетов, а подвиг Петра Нефагина, бывшего рабочего, сибиряка, принявшего боевую эстафету лучших воинов полка, закрепил нашу победу в этом неравном бою.

Первое задание

С первых дней войны, особенно при обороне Ханко и Таллина, командир полка подполковник Романенко завел порядок: тщательно готовиться к первому боевому заданию звена, эскадрильи и полка. Эту умную традицию мы поддерживали и сейчас.

Майор Белоусов по прибытии в полк оказался одновременно "старым" и "молодым" летчиком. Пока он лежал в госпиталях, изменились не только техника, средства управления боем в воздухе и на земле, но и тактика, методы ведения боя. Леонид Георгиевич быстро разобрался в накопленном опыте и в теории, и на практике. Он был готов к вылету на первое боевое задание.

Когда-то он впервые после тяжелой аварии в 1938 году, обмотанный бинтами, вылетал на разведку, штурмовку, участвуя в воздушных боях с белофинской военщиной. Он первый поднял эскадрилью "чаек" на отражение фашистских "юнкерсов" 22 июня 1941 года. В числе первых насмерть сражался в самые трудные дни на Ханко, под Ленинградом, на Ладоге. И вот вновь настал день первого вылета на прикрытие боевых кораблей в бухте Гаково. Два с половиной года Леонид Георгиевич ждал этого дня. Сотни дней и ночей, тысячи часов до изнурения готовил себя к нему.

Внимательно наблюдая за ним, я чувствовал его глубокую сосредоточенность, и сам я, видавший виды, впервые с особым волнением готовился к первому совместному боевому заданию. Внезапный бой звена Камышникова внес изменение в дневной план прикрытия кораблей, зажатых непогодой в бухте. Вместо одной патрульной шестерки решили держать одновременно две: одну над стоянкой, другую - северо-западнее Гакова, где был наиболее вероятен выход врага на боевой курс. Пойдет ли противник после своего поражения на повторную бомбежку? Вот что меня волновало на земле.

Место ожидания, занятое нашей группой, оказалось удачным. Летая "впритирку" под кучевыми и слоистыми облаками, мы хорошо маскировались. Полет обеих групп выполнялся при полном радиомолчании. За 30 минут барражирования КП полка ни разу не обмолвился. Но мы, опытные вояки, хорошо знали уловки врага, тем более в такой день, когда облака помогали скрытному подлету к бухте.

Пронизывая лохматые края облаков, где каждый раз восходящие потоки резкими толчками встряхивали самолет, смотрели во все глаза. Вдруг в наушниках шлемофона знакомый голос - два слова: "Далеко справа!" Это не выдержал Леонид Георгиевич. Делая разворот с небольшим креном, вглядываюсь в указанное направление.

Молодец, Леня, глаза не потеряли остроту. Вдали под темно-серым облаком обозначились две едва заметные точки. Я мелко и часто покачал крыльями знак внимания для всех. Через 25-30 секунд вырисовались контуры вначале четырех, затем шести истребителей. Они летели, ныряя в лохмотья облаков, прямо в сторону Гакова.

Всего шестерка "фокке-вульфов". Такая группа для кораблей, даже не имеющих истребительного прикрытия, - угроза небольшая. Они способны отразить удар зенитным огнем. Значит, цель врага иная - провести доразведку и, главное, оттянуть за собой "лавочкиных". В таком случае ударная группа следует за своими "лоцманами" с интервалом не более пяти минут.

Первым увидеть главные силы врага и разгадать его замысел удается не всегда. Решил, не обнаруживая себя, пропустить "фокке-вульфов" к Федорину. Он стреляная птица, далеко за отвлекающими не погонится. И вновь, долго покачивая крыльями, увожу своих западнее полуострова. Если ударная группа идет, то она вот-вот встретится с нами.

- "Соколы"! Слева "тупорылые", атакуем! - слышу задористый голос Федорина. Потом крепкий мат в адрес противника, и опять спокойная команда: Поворачиваем на север, Коля, не гонись, - это в адрес командира звена Шестопалова.

"Прекрасный летчик, все понял".

Чтобы лучше видеть, немного снижаюсь. Вот он, враг, - вдали. Две четверки ФВ-190 летят широким строем под самой кромкой облаков. За ними длинная колонна бомбардировщиков. В конце слева и справа еще по четыре истребителя. Грамотный боевой порядок, ничего не скажешь, посмотрим, как они его выдержат после первой атаки. Жаль, что у нас всего шестерка. Даю команду на КП и летчикам группы:

- "Сокол"! Большая группа Ю-87 с прикрытием, тридцать километров западнее берега. Эскадрилью в воздух. Вступаю в бой. Я - "Тридцать третий"!

- Вас понял! - ответил начштаба Тарараксин. И тут же голос Федорина:

- "Тридцать третий", поддержать?

- Находись западнее объекта!

- Леня, атакуем снизу, бой на вертикали, выходи вперед!

- Понял! - протяжно ответил Белоусов.

В такой сложной обстановке хотелось, чтобы за его парой была не одна, а две. Ни один "фокке-вульф" не должен оказаться в хвосте у Белоусова. Это прекрасно понял и Леонид Георгиевич. Пара Ла-5 с номером 03 на первом нырнула вниз и в красивом боевом развороте устремилась вверх в атаку на четверку истребителей, летевшую слева от "юнкерсов".

- Леня, после атаки вниз! Женя, атакуй крайний "лапоть", потом левым переворотом вниз, далеко не отрывайся, - скорректировал я ход первой атаки.

Суматошно завертелись под облаками вражеские истребители прикрытия. Их вдвое больше, чем нас, но, проглядев начало нашей атаки, враг поплатился двумя самолетами. Белоусов, сблизившись на малую дистанцию, почти в упор расстрелял "фокке-вульф", а снайпер Карпунин, не желая далеко отрываться, с большой дистанции длинной очередью сбил Ю-87.

Однако развить успех нам не удалось. "Фокке-вульфы" сверху с двух сторон пошли в атаку. Бомбардировщики, не меняя строй, под прикрытием шестерки продолжают лететь к полуострову.

Одиннадцать "фоккеров" завязали упорный бой, стараясь прижать нас к воде, взять в клещи. Но легкие в пилотаже "лавочкины", маневрируя на полувертикалях, не только успешно оборонялись, но и часто ловили "желтокрылых" в прицел. Один за другим вышли из боя два "фокке-вульфа". Несколько раз у меня была возможность атаковать ближайший ФВ-190, но, боясь просмотреть опасную атаку по Белоусову, я отказывался от желания увеличить счет. Карпунин тоже главным образом оборонялся, ведя бой, находясь ближе к паре Белоусова. Но в бешеном маневре Белоусова атаковали сразу с двух сторон. Одного атакующего слева отбил ведомый Белоусова Василий Потапов, вторую пару справа отбил Карпунин, и вот вновь с правой стороны виртуозно развернулся в атаку одиночный ФВ-190. Я тоже сделал полубоевой разворот, нацелился на атаку. Противник увидел угрозу, свечой пошел вверх, я за ним, он, резко маневрируя, - вниз до самой воды. Я остался выше и уйти от меня ему не удалось.

Через 20-30 секунд прицельная короткая очередь по мотору прекратила бой врагу на всю жизнь.

Летчик покинул самолет с парашютом, спустился на воду залива, а через два часа его подобрал наш сторожевой катер.

Сбитым оказался командир эскадрильи 54-й эскадры обер-лейтенант Грехард Лооз, имевший на своем счету 92 победы. Пробыв в нашем плену несколько лет, он вернулся в Германию и в своей книге поведал читателям о последнем боевом вылете.

Этот момент боя стал переломным. Но скованные нами двенадцать истребителей не помешали "юнкерсам" упрямо идти к бухте. На что надеялся их ведущий?

Преследуя "фокке-вульфы", буквально считаю секунды в ожидании голоса Федорина, чтобы понять положение там, над кораблями. Если шестерка Федорина на встречном курсе атакует врага до выхода на боевой курс, а поднятая эскадрилья возьмет их в прицелы перед входом в пике, удар будет сорван. С этими мыслями я повернул группу к линии фронта, к берегу Нарвского залива, перехватить уходящие от Гакова "юнкерсы". Но, как выяснится позже, напрасны были мои маневры.

Федорин со своей шестеркой, скрываясь под кромкой облаков, внезапно атаковал противника, пройдя с огнем через весь строй бомбардировщиков. Были сбиты ведущий группы и ведущий второй восьмерки. Внезапная лобовая атака ошеломила врага. Паника - страшное дело: "юнкерсы", как по команде побросав бомбы, стали поспешно уходить в спасительные облака, а их прикрытие, огрызнувшись раз-другой, вышло из боя.

Разобравшись в воздушной обстановке, я приказал Федорину следовать на посадку, а эскадрилье Горюнова продолжать патрулирование.

Над аэродромом пронеслась шестерка "лавочкиных". Два из них дали по одной очереди - Федорин и Шестопалов известили о двух сбитых самолетах врага. Моя группа произвела посадку с ходу, без почетного круга. Истребители зарулили на стоянки, только пара Белоусова остановилась у его домика. Вылезая из кабины самолета, я увидел полковника Корешкова...

- Товарищ гвардии полковник! Четвертый гвардейский полк отразил два налета на базу Гаково. По предварительным данным, сбито более десяти вражеских самолетов. При отражении первого налета, спасая жизнь лейтенанта Селютина, в лобовом таране погиб лейтенант Нефагин. Подробный доклад сделаю после анализа донесений летчиков и проявления фотопленок. Одновременно докладываю: майор Белоусов успешно выполнил первый вылет и бой на Ла-5. Наша группа сбила три ФВ-190 и Ю-87. Их сбили Белоусов, Карпунин, Потапов, а один "фоккер" выпал на мою долю...

- Ну что же, - сказал Корешков, и я понял, что он не радуется нашему успеху - переживает героическую смерть Нефагина. - Поздравляю всех с победой, а тебя лично - с тридцать девятой. - Помолчав, добавил: Готовьтесь быстрее к повторному вылету. Немцы хотят предотвратить начало нашей большой операции, ослабить надводные силы. А пока давай в машину, поедем к стоянке Белоусова. Надо поздравить друга.

"Виллис" помчался к белоусовскому "стойбищу", как он сам называл свое жилье и стоянку самолета. А в это самое время летчики поздравляли Леонида Георгиевича. Когда же Потапов сообщил, что Белоусов и он сбили по "фокке-вульфу", то гвардейцы подхватили смущенного майора на руки и дважды обнесли вокруг боевого самолета. Даже в такой необычной ситуации Белоусов не потерял осмотрительности. Он увидел подъезжающий "виллис".

- Друзья, кончайте таскать меня. Командир полка едет. Надо по уставу доложить. Дайте шлемофон да палку для твердости походки.

Мы остановились рядом с ликующей группой пилотов. Белоусов увидел Корешкова, принял положение "смирно", оглянулся на присмиревших гвардейцев и негромко доложил:

- Товарищ гвардии полковник! Майор Белоусов первое боевое задание выполнил.

Корешков и Белоусов - давние боевые друзья. Много пережили и бед, и радостей за время совместной службы и, видимо, сейчас вспоминали многое. У обоих повлажнели глаза. Постояв минуту молча, они обнялись...

Потом Белоусов подозвал стоявшего в стороне Потапова, сказал:

- Давай, сынок, я тебя обниму. Хорошо дрался. Сейчас, через многие годы, до мельчайших подробностей

помнятся подвиги, ставшие легендами. На войне горю не отводится много времени. Встретив летчиков, вернувшихся с боевого задания, поздравишь их, помянешь погибшего добрым словом, и снова команда - по самолетам.

К вечеру штаб собрал все необходимые данные, подготовил материалы для полкового разбора, на котором, как часто бывало в Кронштадте, присутствовал командир дивизии. Итог был хорошим: сбито шесть бомбардировщиков Ю-87 и пять истребителей ФВ-190.

Закончив разбор, полковник Корешков отметил пятый в полку воздушный таран - Нефагина, гибель которого почтили минутным молчанием, стоя навытяжку. Его подвиг обязывал нас ко многому.

- Ваш полк, - сказал комдив, - зимой первым вступил в ожесточенные бои с воздушным противником на Нарвском рубеже. Скоро здесь вновь развернутся ожесточенные бои. Народы Прибалтики ждут освобождения от коричневой чумы. Кораблям, которые вы спасли, предстоит в наступлении большая работа, так же как и нам, стоящим впереди балтийской авиации. Командование на вас надеется. Еще должен сообщить вам, что в связи с предстоящей операцией штаб дивизии переходит из Кронштадта на Кургалово, чтобы вместе с вами быть на острие боевых действий.

Дни таких громких боевых успехов, каким был сегодняшний, не так уж часты, они готовятся долгими неделями, потом уж как бы прорываются качественным скачком. Поэтому люди еще долго находились под впечатлением пережитого.

В каждой палатке, землянке, домике продолжали гореть коптилки, сделанные из снарядных гильз, а лежавшие на койках летчики, где тихо, где в полный голос, давали оценку событиям, говорили о Петре Нефагине и трижды рожденном для авиации Белоусове. А в штабе и на командном пункте полка рабочий день еще продолжался. Готовились возможные варианты воздушных боев, подбирались лучшие способы организации непосредственного прикрытия кораблей на стоянке и во время траления, намечались маршруты полетов на разведку аэродромов и на всякий случай разрабатывались два варианта нанесения удара по аэродрому Раквере. В завершение я подписал боевое донесение и горестный документ о героической смерти Петра Нефагина, отослав письмо его родителям в далекую Омскую область.

Хотелось черкнуть хотя бы маленькое письмецо в Старую Ладогу - Сашуне и родителям, но усталость валила с ног. Достал из стола фотографию малышки-дочери, на обратной стороне написал короткую строку: "Сегодня сбил ФВ-190, это 39-я победа. Папа".

Вырастет, почитает...

Перед сном решил немного прогуляться, хотелось побыть одному, подумать о прожитом и завтрашнем дне. Солнце давно скрылось за морским горизонтом, оставив на северо-западе бледно-розовую полоску - признак ветреной, но ясной погоды. Видимо, завтра снова схватимся с немцами над волнами залива, думал я, направляясь в сторону белоусовского поселения.

Леонид Георгиевич уехал из штаба час тому назад, но не спал. Его громоздкая фигура, чуть покачиваясь, маячила недалеко от домика.

- Ну что, крылатая душа, спать не ложишься? - спросил я удивленного моим внезапным появлением Белоусова.

- Все никак не могу успокоиться. Свалилось на меня счастье, даже не верится... А вот в сегодняшнем деле увидел свой изъян, о котором ты зря умолчал на разборе. Не слушается "лавочкин" как следует на фигурах при пониженных скоростях. Запаздывают мои протезы. Так что мне работать и работать. Не на земле, а в воздухе.

- За чем же дело стало? Самолет есть, крути его над полем, сколько нужно. Ты мне другое скажи: написал письмо жене и дочери в Алма-Ату или ждешь, когда командир с замполитом это сделают? Успехи-то налицо.

- Напишу, пусть немного уляжется. Все боюсь назад оглянуться, живу, будто во сне. И как бы не сглазить. - Подумал и вздохнул: - Да и что мой случай в этой огромной войне? Разве мало таких?

Уводя читателя на много лет вперед, должен сказать, что боевой и нравственный подвиг Леонида Георгиевича Белоусова не остался забытым.

11 апреля 1957 года газета "Комсомольская правда" напечатает его портрет и Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении ему звания Героя Советского Союза. В том же номере мы прочтем статью специального корреспондента "Когда человек не сдается" и стихотворение Александра Николаева, посвященное легендарному летчику Балтики. Вот строки из этих стихов:

...Он должен встать!

Он может встать!

Он снова за штурвал садится.

И, в голубую даль спеша,

Он победить сумел природу.

Его крылатая душа,

Как птица, обрела свободу...

...По дороге, вдоль восточной части аэродрома, пропылила колонна автомашин. Они двигались в северную часть полуострова, в село Кургалово. Это штаб дивизии спешил до рассвета развернуться на новом месте.

Мы молча проводили глазами затемненные огоньки машин. Светящиеся стрелки часов показывали первый час ночи.

- Пора нам, Леонид Георгиевич, на покой. Главный лекарь всех волнений сон. Да и Петр Львович, как только развернет штаб, чуть свет нагрянет. А может, и вылет с утра. Словом, проспим заботы.

Мы попрощались и разошлись в разные стороны.

Возвращение

В 1941 году летчики нашего 13-го истребительного авиаполка так же насмерть дрались над Таллином и над кораблями, увозившими войска и гражданское население, покидавшее Прибалтику. Они же помогли непобежденным гангутцам до декабря сорок первого наглухо закрыть воды Финского залива - ни один фашистский корабль не прорвался тогда к Ленинграду.

И вот теперь как возмездия ждали мы начала Таллинской операции. Приближалось время возвращения к памятным местам, где начиналась боевая летопись первенца балтийской авиации.

Вначале мне казалось, что особенно готовиться не придется: слетанность, огневое мастерство, моральный дух уже не раз испытаны, молодежь проверена в малых и больших боях. Полк был удостоен ордена Ушакова II степени, который нам вот-вот собирались вручить. Но на войне не всегда получается так, как предполагаешь. Я, правда, вроде бы привык к различным внезапным переменам, но все же новая встряска свалилась как снег на голову.

В ясный день противник в районе Нарвского перешейка и над заливом не появлялся. Даже высотные разведчики не оставляли в небе привычного следа дымчато-белой полоски. А ведь ФВ-198, способный при ясной погоде снимать с высоты 12 тысяч метров, был последней надеждой Геринга проникнуть в нашу оперативную глубину.

В 18 часов на аэродроме приземлился самолет Ли-2 с командующим и начальником политотдела авиации флота. Через час в торжественной обстановке к боевому гвардейскому знамени был прикреплен орден прославленного флотоводца Ушакова, а летчикам, техникам, зенитчикам вручены ордена и медали. После этого на совещании в штабе полка мы узнали о предстоящих действиях соседних фронтов - Карельского и 1-го Прибалтийского. Нам же приказали усилить боевую подготовку и партийно-политическую работу, потому что еще до начала наступления на Таллин мы будем участвовать в боях на Ленинградском фронте. Ближайшая задача фронта - улучшить исходные положения войск и захватить новые плацдармы, чтобы в дальнейшем быстрее разгромить фашистскую группировку "Нарва", которая удерживала Эстонию и ее столицу.

Потом, как полагается, был ужин, выступали наши гости - ленинградские артисты, писательницы Вера Инбер и Ольга Берггольц, журналисты Ленинграда и Балтийского флота.

Запомнился мне этот радостный, какой-то очень мирный вечер среди войны. В огромной палатке под могучими кронами тополей, несмотря на донимавшее всех комарье, более двух часов гремела музыка, лились песни.

Проводили гостей, затем начполитотдела и командующего, спокойно уже у самолета дававшего нам последние указания. И вдруг, повернувшись ко мне и как-то даже с запинкой, генерал Самохин сказал:

- А вас, товарищ Голубев, мы немножко ограбим. Заберем на повышение двух заместителей: Карпунина и Абанина. - Кашлянув, добавил: - И еще двух командиров эскадрилий, в том числе и твоего любимца Цыганова. Четырех командиров звеньев подбери сам, поедут на Дальний Восток заместителями командиров эскадрилий. Через недельку пришлем тебе и нового, летающего начштаба. Только один ваш полк имеет не летающего штабника, - сердито добавил генерал, как будто сию минуту это было важно. - Второе. Ейское училище выпустило большую группу молодых летчиков. Вам в полк даю двенадцать. С ними прилетят на стажировку командиры звеньев и заместители командиров эскадрилий - десять человек. Пять из них пошлю тебе. Срок стажировки - три-четыре месяца, после ввода в строй назначьте их дублерами на равные должности своим приказом. Ну вот... Не волнуйся, тех, кто уйдет из полка, заменим опытными офицерами.

Я молчал, темнота скрывала выражение моего лица.

- Ну? - с усмешкой спросил командующий. - Чего молчишь?

- Говорить не приходится, приказ есть приказ, - вымолвил я с трудом. Есть одна просьба: кроме летающего начальника штаба полка, замены не присылать, сами подберем замену. В том числе и на должность замполита.

Генерал хмыкнул и как будто даже слегка растерялся.

- Кого же именно на должность замполита? - вставил Сербин.

- Парторга полка капитана Ганжу, - ответил я, не задумываясь. - Ему не потребуется изучать людей, и деловые качества у него хорошие.

Сербин улыбнулся:

- Ну что ж, мы возражать не будем, давно его знаем.

- Вот что, товарищ Голубев, - уже как бы окончательно решив, сказал командующий. - Я тоже согласен. Но вот заместителем по летной подготовке мы пришлем твоего же друга по сорок первому - Героя Советского Союза капитана Татаренко. Госпиталь у него позади, чувствует себя нормально, комэском, сам знаешь, был хорошим. И еще дадим одного на должность командира эскадрильи капитана Бегуна из третьего гвардейского. Его ты тоже знаешь, летчик боевой, остальных назначай сам.

На этом и кончились ЦПУ - ценные последние указания. Мы молча глазами проводили огоньки взлетевшего самолета. Полковник Корешков сочувственно пожал мне руку.

- Давай, Василий Федорович, по домам. Утро вечера мудреней. Приезжай в штадив, и там, на свежую голову спокойно все обговорим. Сам видишь, последнее время нехватки в летунах нет. Когда-то мы брали у дальневосточников, а теперь они у нас. Пришло время, понял?

В эту ночь я долго не мог уснуть, все ворочался на скрипучей солдатской койке. Радость дня как ветром смахнуло. Думал, перед операцией подшлифуем всех под один "блеск" и покажем фашистам кузькину мать, а что вышло? Во многом - начинать с нуля. Да и ребята, те, что на повышение, вряд ли обрадуются. Примут как обиду - привыкли к полку. Еще в русской армии перевод из гвардейцев был как наказание. Кого же кроме названных командующим я должен "наказать"? Все дороги, как пальцы на руке, в каждого вложена часть души. А главное, где взять силы самому? Четвертый год без отдыха, сердце пошаливает, после каждого вылета вновь боль под ложечкой, и нервы на пределе. А ведь для того чтобы в короткий срок подготовить столько училищных новичков, поднять их до уровня уходящих, да что там "до уровня", хотя бы "до плеча", сколько нужно усилий! Конечно, Татаренко и Бегун - летчики отличные, но и для них теперь каждый человек тут новый. Нужно время, а где его взять? Хоть бы эта операция немного запоздала... С этим желанием я и уснул под утро.

Существует русская пословица: "Шила в мешке не утаишь". Да и не было надобности скрывать намечавшиеся в полку перестановки. К вечеру следующего дня все было уже известно. Самое ужасное - неизвестность. Она, как призрак, следует за человеком, какой бы волей он ни обладал. Поэтому в тот же день в штабе дивизии все было решено - кого куда. После ужина на совещании личный состав полка был поставлен в известность о происшедших переменах. Помнится, я очень тщательно готовился к выступлению, потому что от того, как его воспримут, поймут необходимость этих перестановок, зависела четкость намеченных мероприятий.

Не скрывая волнения и озабоченности, я напомнил товарищам прошедшие боевые годы, когда боевая обстановка, потери порой полностью меняли руководящий состав полка и эскадрилий. Но боеспособность наша не падала. У войны свои законы, у людей - сознательность и воля. Сейчас полк силен, как никогда. Все на своем месте, каждый соответствует занимаемой должности. Многие достойны повышения. Но даже в нынешней благоприятной обстановке перестановка кадров оказалась необходимой, хотя и по иным причинам. Развертываются новые части, растут наши Вооруженные Силы. Еще не разгромлен японский империализм, и миллионная армия стоит у наших границ на Дальнем Востоке. От нас берут на повышение девять офицеров-гвардейцев, прошедших прекрасную школу, имеющих боевой опыт. Все это - для пользы дела, для нашей общей победы.

В наступившей тишине прозвучали фамилии Абанина, Тарараксина, Карпунина, Цыганова, Петрухина и четырех командиров звеньев, аттестованных на заместителей командиров эскадрилий.

- Командование и вся наша гвардейская семья полка, - сказал я и, чувствуя комок в горле, уже не мог глядеть на сидящих впереди, - надеются, что уходящие от нас боевые друзья на новом месте не уронят звания гвардейца... Пожелаем им успеха.

Переждав аплодисменты, подтверждавшие добрые напутствия, назвал прибывающих: начальник штаба - летчик-истребитель подполковник Михаил Сергеевич Панфилов; заместитель командира полка по летной части - отважный воздушный боец Герой Советского Союза гвардии капитан Дмитрий Митрофанович Татаренко; командир первой эскадрильи - гвардии капитан Григорий Федорович Бегун; а замполит - гвардии капитан Андрей Фомич Ганжа. Эскадрилью Цыганова примет наш отважный и неутомимый замкомэска капитан Антон Ильич Федорин.

Снова грохнули рукоплескания - назначение командира 3-й было безошибочным. Антон, как попросту звали все Федорина, покраснел, опустив голову, будто выслушивал упреки за какую-то провинность. На самом деле он в душе жалел уезжавшего Цыганова. Но я-то знал - эскадрилья, которой мне и Петру Кожанову пришлось командовать в самые тяжелые времена и где выросло семь Героев Советского Союза, вновь в крепких руках.

На все освобождающиеся должности были назначены самые достойные офицеры полка. Затем я сообщил о скором прилете новичков и сжатых сроках подготовки, усилиях, которые потребуются от каждого из нас. Война не отпускает времени, впереди - освобождение Эстонии.

Пертурбация не нарушила рабочего ритма полка. Летчики несли дежурство, поднимались по тревоге отражать наскоки противника, вылетали на боевые задания и упорно тренировались, совершенствуя боевую выучку. Особенно успешно продвигался вперед майор Белоусов, без устали работавший над техникой пилотирования в разных условиях боя. На удивление всем, его протезы "оживали", как выздоравливающие от ревматизма ноги.

После совещания буквально по пятам в мою землянку вошел майор Карпунин.

- Разрешите, товарищ командир, по личному вопросу?

- Давай поговорим, Евгений Иванович, садись к столу. Лицо майора за эти сутки осунулось, посерело. Такого даже

я не ожидал. Видимо, разговор предстоял нелегкий. Карпунин грузно опустился, закрыл лицо руками, склонил голову, некоторое время молчал. Вдруг его плечи мелко затряслись. По правде сказать, я даже растерялся. Редко приходится видеть такого сильного, волевого человека в слезах. Думаю, это была даже не слабость, скорее - душевный стресс. В таких случаях лучше побыть рядом, помолчать. И я ждал, когда он заговорит.

- За что меня убирают из полка? Ведь я дал слово, что детей не брошу. И Таню я не обманывал. Так уж получилось, черт попутал, каждую минуту смерть нюхаешь... Как же я полк брошу? Если виноват перед вами...

- Ни в чем ты не виноват! - сорвался я, понимая, что сочувствием только разбередишь душу. - Веришь мне?

- Ну?

- Твою фамилию комдив назвал как одного из лучших. Это его приказ. Поставь себя на мое место. Ты мой боевой друг. Таня, Таня, при чем тут она? Ты идешь на повышение - еще встречу тебя командиром полка.

Он немного просветлел, наверное, то, что я сказал, все-таки было для него каким-то облегчением. Забегая вперед, скажу, что в 1951 году Карпунин, опытный летчик, станет командиром авиаполка Северного флота. А пока что туча вроде бы немного рассеялась. Я предложил выйти прогуляться вдоль опушки леса, подышать сосной, а заодно определить погоду на завтра.

Замена Карпунина произошла довольно быстро. Первым на связном самолете прибыл из Ленинграда подполковник Панфилов. Новый начштаба был немного старше меня, в морской авиации служил лет пятнадцать. По отзывам, был человеком смелым, дрался под Ладогой, раненый, сумел покинуть горящий "як" и спастись на парашюте. В дальнейшем как офицер, имевший склонности к штабной работе, был назначен начальником ПВО Ладожской военной флотилии, а затем командиром базового района ПВО.

Его постоянные просьбы о переводе на летную работу наконец увенчались успехом, и он получил назначение в наш полк.

Встреча наша произошла у входа на КП полка. В подполковнике чувствовалась хорошая выправка. А строгая приветливость немного обожженного лица, умение смотреть в глаза собеседнику вызывали симпатию. Первое впечатление не было обманчивым, наша дружба, скрепленная войной, продолжалась всю жизнь.

Не успели мы проводить боевых друзей, как начались бои "местного значения", о которых предупреждал командующий.

В середине июля немцы ввели в Финский залив крейсер "Ниобе" (бывший голландский крейсер "Гельдерланд", переоборудованный в специальный корабль ПВО). Воздушная разведка проследила за его движением по финским шхерам и входом в порт Котка, но приняла крейсер за финский броненосец береговой обороны.

Командование флотом и фронтом приказало авиаторам уничтожить корабль.

План предусматривал два налета на базу и порт Котка. В первом определить стоянку корабля и уточнить силы противовоздушной обороны, провести разведку боем, после чего нанести массированный удар бомбардировщиками и торпедоносцами по кораблю, а штурмовиками и истребителями парализовать зенитное и воздушное прикрытие порта и военно-морской базы.

Силы удара - семь авиационных полков, всего 132 самолета. Впервые были выделены истребители для блокирования аэродрома Котка, расположенного в 30 километрах севернее города, на котором базировалось около 50 истребителей ФВ-190 и Ме-109Ф. Блокировка была возложена на наш полк.

Я понимал ее трудность. Но от того, как будет выполнена эта часть операции, зависел ее успех в целом. Были назначены две группы по восемь самолетов Ла-5. Первую повел я, вторую - только что прибывший капитан Татаренко.

Решили за 15 минут до удара выйти к аэродрому с двух сторон и, заняв выгодные высоты и направления, не допустить взлета истребителей, которые будут брошены на отражение наших бомбардировщиков, наносящих удар по Котке.

С нами летели наиболее подготовленные летчики и два стажера: старшие лейтенанты Сафронов и Лукин. Для них это было боевое крещение. Для "страховки" они были поставлены по одному в каждую восьмерку, в середину боевого порядка.

План мы выполнили чисто, без единого отклонения, внезапно накрыв аэродром. Кроме того, попугали пушечным огнем особо ретивых зенитчиков. 20 минут продержали "взаперти" 50 лучших вражеских истребителей. И когда мне донесли, что броненосец и два транспорта потоплены, все по сигналу "нырнули" на малую высоту и благополучно вернулись домой. По этому случаю, командир дивизии полковник Корешков на разборе сказал: "Четвертый ГИАП вновь сдал экзамен на гвардейское звание с оценкой "отлично".

Несколько позже командир звена Шестопалов парой с высоты 150 метров сфотографировал полузатонувший корабль, - тогда-то и выяснилось, что потоплен не броненосец береговой обороны, а крейсер ПВО, имевший на борту большое количество зенитных пушек различного калибра. Эта операция "местного значения" была высоко оценена. Многие летчики были награждены боевыми орденами, двоим присвоено звание Героя Советского Союза, а подполковник В. И. Раков - командир полка бомбардировщиков - стал дважды Героем Советского Союза.

Но с этого дня озверевшие фашисты стали день и ночь кидаться на наши тральщики, очищавшие от мин воды залива, чтобы дать возможность флоту поддержать приморский фланг Ленинградского фронта. Сразу увеличилась и наша боевая нагрузка. Пришлось, не закончив работу с новичками, включать их в боевые операции.

Ночью полк подняли по тревоге. Надо было надежно прикрыть войска под Нарвой. На заре артиллерия ударила по крепости, с запада поднималась "фронтовая заря" - зарево пожаров. Тысяча орудий два часа двадцать минут били по врагу, ломая и круша его долговременную оборону. Пошли в наступление 2-я ударная и 8-я армии - с востока и юго-запада. 26 июля Нарва была взята. Мы свое дело сделали - ни один "мессер" не был допущен к боевым порядкам наших войск. Наконец-то была полностью очищена от фашистов залитая кровью ленинградская земля.

Войска закрепились, улучшили свои позиции и дальше на запад пока что не двинулись, а мы продолжали держать над Нарвским районом усиленный воздушный "зонтик", не догадываясь, что войска 2-й ударной армии в это время скрытно перешли с нарвского участка в район озера Теплого, чтобы в самом узком месте переправиться на западный берег и принять участие в боях за Тарту.

Переправиться на западный берег Чудского озера мешала сильная вражеская флотилия - более 100 различных кораблей, в том числе самоходные десантные баржи с артиллерией и бронекатера. Их-то нам и было приказано разгромить. Это была наша главная задача в Таллинской операции. Около месяца дивизия штурмовиков и два полка истребителей, в их числе и усиленная эскадрилья капитана Федорина, вели непрерывный поиск, пока не потопили и не вывели из строя основные силы флотилии. В этих боях мы потеряли двух молодых пилотов: М. X. Макаренко и И. Т. Азарова. Войска переправились на западный берег Чудского озера, изготовясь для удара с юга по группе "Нарва".

В первых числах сентября полк вновь, как говорится, вошел в форму. Новички прошли хорошую школу боев и действительно подтянулись до "плеча" гвардейцев. Все с нетерпением ждали конца боев "местного значения" и начала долгожданной Таллинской операции.

Гитлеровцы, понесшие потери на юго-востоке Эстонии и в Латвии, лихорадочно готовились к отпору, увеличили количество авиации на северных аэродромах Эстонии, сосредоточив основные силы истребителей в районе Тапы и Раквере, по которым нам тотчас же предписали ударить. Надо было их побить как можно больше на земле и повредить взлетно-посадочные полосы. Удар по Раквере мы нанесли в семь часов утра. К аэродрому подошли тремя группами по десять самолетов в каждой. За нами с интервалом в пять минут летели два фоторазведчика: капитан Бычков - ветеран полка и его новый ведомый старший лейтенант Сафронов. Нужно было зафиксировать на пленку результаты налета. На 24 истребителях были подвешены по две фугасные бомбы. Шестерка (по паре в каждой группе) летела без них с задачей связать боем вражеские патрули, если таковые окажутся в этом районе.

Первую группу вел я, вторую - майор Белоусов, третью - капитан Татаренко. Командиры всех трех эскадрилий были нашими заместителями. Такой подбор давал гарантию успеха.

На войне, как и в жизни, иногда бывают неожиданно счастливые совпадения. В это тихое сентябрьское утро мощной артподготовкой как раз и началось наступление 2-й ударной армии из района Тарту на север. Командование группы "Нарва", видимо ожидая конца артподготовки, привело в готовность авиацию на аэродромах для удара по нашим войскам, чтобы упредить переход в атаку. Вот в это время мы подлетели на бреющем к аэродрому. Когда, охватывая его с двух сторон, начали горкой набирать высоту, перед взором открылось редкое зрелище. По краям бетонной полосы стояли наготове, без всякой маскировки, несколько десятков бомбардировщиков и истребителей, на высоте около четырех тысяч метров патрулировали три четверки. В такой ситуации каждая секунда дорога, от правильного быстрого решения зависел успех. Предполагалось пикировать с высоты 2700 метров. Но набирать ее сейчас было невозможно. Поэтому, как только мы достигли 1800 метров, я дал короткую команду, зная, что ее точно выполнят ведущие групп:

- Леня, атакуй самолеты в восточной части!

- Дима, тебе западная часть! Я бью по полосе.

- "Соколы" без бомб, связать боем патруль!

Уточнять не пришлось. 48 фугасных бомб горохом высыпались на готовые к взлету самолеты и на среднюю часть полосы. Вести пушечный огонь, считать количество горящих машин времени не было. Мы так же дружно взмыли вверх, где наша шестерка завязала бой с патрулями.

Первой подоспела на помощь группа Леонида Георгиевича. С ходу с большой дистанции он срезал "фокке-вульф". Потом, кем-то сбитый, штопором завертелся еще один ФВ-190, из которого вывалился темный комочек. Позже, почти у земли, он превратился в белый купол. Так закончился короткий воздушный бой. Истребители противника переворотами шарахнулись вниз в разные стороны, лишь спохватившиеся зенитчики продолжили яростный огонь. Но нам здесь больше делать было нечего. Я подал команду на отход в тот момент, когда разведчики Бычкова летели через аэродром.

Таким образом, была выведена из строя на сутки взлетно-посадочная полоса, сожжено пять самолетов и наверняка вдвое больше искалечено. Второй удар по аэродрому Тапа тем же составом нанесли в середине дня. Но, к сожалению, самолетов на нем в это время не оказалось, не было их и в воздухе. То ли ушли на задание, то ли перелетели на другой аэродром. Правда, зенитчики на этот раз не оплошали, встретив нас массированным огнем, но все же взлетно-посадочную полосу мы попортили прилично.

Вечером на разборе боев попросил слово Белоусов. И, мне кажется, не без основания заметил:

- Такое ощущение - трусоват стал немецкий летчик, даже над своим аэродромом уклоняется от настоящего боя. Я сейчас вспоминаю Ханко, мы же. дрались до последнего, на тараны шли...

- Это верно, Леонид Георгиевич, - подтвердил я. - Знамение времени. Бандиты сильны в удаче и когда их больше. Летчиков, которых мы знали в те годы, у врага осталось немного. Надорвался фашист, но еще силен и коварен. Бить его не расслабляясь, как били Антоненко и Бринько, Лазукин и Кузнецов, Васильев и Кожанов. И до тех пор, пока не бросит оружие.

Так началась для нас Таллинская операция. Войска 8-й армии из района Нарвы пошли в наступление только 21 сентября, и вся авиация Балтики была брошена в бой. Похоже было, что враг действительно надломлен и серьезного противодействия с моря и воздуха оказать не может. Поэтому бомбардировщики, торпедоносцы и штурмовики в ночь на 21 сентября начали наносить удары по транспортам и кораблям в портах Таллин, Палдиски и на морских коммуникациях, чтобы сорвать эвакуацию войск и техники. Угроза воздушного нападения, правда, не исключалась, поэтому наши истребители продолжали "висеть" над войсками 8-й армии и над кораблями флота, которые начали высаживать десанты. Вначале в бухты Кунда, Локсу, затем прямо в таллинский порт, а 24-го - в Палдиски.

Вообще Таллинская операция долго готовилась, но прошла довольно быстро. За девять суток враг был разбит на материке, и только некоторая часть его укрылась на Эзеле и Даго. Теперь нашей главной заботой был перелет на аэродромы и базы Прибалтийских республик.

Полковник Корешков, 25 сентября улетавший в Таллин с передовым эшелоном штаба, не без иронии сказал:

- Наконец-то, Василий Федорович, я обогнал тебя. Я ответил шуткой на шутку:

- Может, назовете свою новую точку базирования? Не бойтесь, сохраню в тайне.

- Эту тайну я возьму с собой, - ответил он, улыбаясь. - А ты со своей гвардией оставайся здесь, собирай грибы, лови рыбу в озере. Директиву получишь завтра. Сформируешь за счет резервных четвертую эскадрилью, летчиков в полку хватает. Стажеров задержим еще месяца на три, и будь готов лететь, а куда - узнаешь позже. Сам отдохни, подлечись, а чтобы не было скучно, я уже послал свой связной самолет в Старую Ладогу за твоей половиной и дочуркой. Теперь ты здесь на рейде старший.

Мы обнялись, он сел в Ли-2 и улетел.

Утром поступил короткий документ об усилении полка 4-й эскадрильей и немедленном получении двадцати более совершенных самолетов Ла-7. А поздно вечером приземлился и связной У-2, из него, измученные тошнотой, с трудом вылезли Сашуня и Галочка. Теперь и будни, и праздник, война и кусочек мирной жизни - все смешалось. Сколько это продлится - неизвестно, а между тем нужно готовиться к новому, неизведанному.

Вторая встреча

Наступление, начатое в середине сентября, продолжалось. Фронты, освободив Эстонию, очищали от врага Латвию и Литву. Почти вся авиация флота передвинулась на запад. Тральщики пробивали пути в бесчисленных минных полях Финского залива, выводя за собой подводные лодки и корабли, поддерживающие приморский фланг 8-й армии.

Финское правительство вынуждено было пойти на разрыв с Германией и перемирие с Советским Союзом. Гитлер срочно отводил свои войска из южной части Финляндии в район Заполярья. В этом наступившем затишье мы без помех сформировали эскадрилью, получили дополнительные самолеты и с этой небывалой для полка силой вторую неделю сидели без дела. Конечно, люди нуждались в отдыхе. Но сколько он продлится?.. Понять было трудно. Каждый день приходили хорошие вести с фронтов. В начале октября были взяты острова Даго и Эзель, а мы все еще занимались учениями. Но вот наконец прояснилось: пришел приказ. Я был включен в состав первой группы офицеров, генералов и адмиралов, которая под руководством председателя Советской контрольной комиссии секретаря ЦК партии генерал-полковника А. А. Жданова должна была, согласно заключенному перемирию, вылететь в Хельсинки. Вначале моя роль была несколько необычной определить возможности базирования полка на аэродромах Мальме (в 20 километрах северо-восточнее Хельсинки) и Котка. Того самого, который в июле мы имели удовольствие наглухо "закупорить". Эти аэродромы с воздуха мы хорошо знали, и поэтому выполнить свои обязанности не представляло большого труда.

Мир миром, а бдительность никогда не мешает. Транспортный самолет СИ-47 ("дуглас"), на котором впервые за войну лечу пассажиром, прикрывала восьмерка Ла-7. Истребители сопровождали нас до Мальме и, выждав, пока мы не вышли из самолета, взяли курс на Таллин - для дозаправки.

Встречали нашу комиссию финские государственные деятели во главе с самим бароном фон Маннергеймом. С затаенным торжеством и не без любопытства следил я за мрачным выражением его лица, вспоминая озорное письмо, посланное барону непокорными гангутцами в октябре 1941 года. Листовки с этим письмом мы с Дмитрием Татаренко несколько раз сбрасывали финнам, многие из которых тоже не были в восторге от этого немецкого прихвостня. Позволю себе привести начало и конец послания:

"Его высочеству прихвостню хвоста ее светлости кобылы императора Николая, сиятельному палачу финского народа, светлой обер-шлюхе берлинского двора, кавалеру бриллиантового, железного и соснового креста барону фон Маннергейму.

Тебе шлем мы ответное слово!

Намедни ты соизволил удостоить нас великой чести, пригласив к себе в плен. В своем обращении вместо обычной брани ты даже льстиво назвал нас доблестными и героическими защитниками Ханко!.."

Дальше текст был похлеще письма запорожских казаков турецкому султану, а заканчивался он обещанием:

"Мы придем мстить. И месть эта будет беспощадна! До встречи, барон!.."

"Вот и встретились, фон-барон. Месть мы выдали сполна на полях сражений, сейчас наша забота - оказать помощь финскому трудовому народу", думал я про себя, глядя на высоченную согбенную фигуру Маннергейма, который льстиво, вполголоса, на чистом русском языке бубнил о бедственном положении страны.

На официальном приеме я познакомился с военными и гражданскими лицами, с которыми придется иметь дело в связи с базированием полка, усиленного пушками зенитного дивизиона и другими подразделениями.

Аэродром Мальме, расположенный между скалистых сопочек, заросших смешанным лесом, после 1941 года был заново перестроен по последнему слову техники. Четыре бетонные полосы, пересекавшиеся в центре, создавали возможность посадки любых самолетов, при любом направлении и силе ветра. Два огромных теплых ангара, в каждом из которых умещалось до 35 самолетов, а также множество других служебных построек завершались ансамблем комфортабельного аэровокзала с вышками наблюдения и пунктом управления. Центральная и одна поперечная полосы оборудованы постоянными огнями двустороннего освещения и прожекторами. Здесь же неподалеку находился ресторан с номерами гостиничного типа. Как видно, неплохо жилось привилегированным фашистским холопам.

Осматривая летное поле, я обратил внимание, что бетонные полосы имели ширину всего 30 метров. Грунт же, примыкающий к полосам, был торфянистый, густая трава специального посева росла прямо в воде. Если самолет на разбеге или посадке не удержит направление и скатится с бетона - авария неминуема.

Сопровождавший меня майор с интендантскими погонами, плотный, белокурый человек примерно лет тридцати, неплохо говоривший по-русски, заметив мое удивление, не без усмешки спросил:

- Что, господин подполковник, не нравится грунт?

Я посмотрел в его светло-серые глаза, в которых таились злобные искорки, ответил:

- Наверное, господин майор, ваши летчики и тем более "друзья-защитники" не раз проклинали подрядчика за эти узкие полосы?

- Да, да. Вы правы. Здесь было много аварий. И особенно самолеты... И, спохватившись, оборвал разговор.

- Вы хотели сказать - самолеты "Фокке-вульф-190"?

- Я плохо разбираюсь в типах самолетов, я работал на другом аэродроме.

- На каком именно, если не секрет? - спросил я, уже догадываясь, что меня сопровождает не интендант, а опытный летчик или штабник.

- На Турку. Занимался снабжением: горючее, питание, одежда, транспорт. Теперь я комендант, буду снабжать вас. Согласны?

- Там ведь, в Турку, два аэродрома: морской и сухопутный. Вы снабжали тот и другой?

- Вы хорошо информированы. Отвечаете вопросом на вопрос, как заправский одессит.

- Да, я знаю все аэродромы, которые находятся на юге Финляндии и особенно на Карельском перешейке, - ответил я майору и сменил тему, надеясь, что это не последняя наша беседа с бывшим авиатором.

К вечеру за мной прилетел самолет Ут-2, и я, доложив свои выводы начальнику штаба контрольной комиссии, вылетел в Таллин к комдиву, чтобы обо всем договориться и ускорить перебазирование полка.

В штабе дивизии я пробыл всего два часа. Здесь же мне стало известно, что полк должен перелететь в Мальме через двое суток, а завтра к исходу дня нужно погрузить на большой транспорт все тылы, зенитный дивизион и подразделения обслуживания. Времени оставалось в обрез, и я тут же вылетел в Липово. Сидя в тихоходном учебно-тренировочном самолете, я мысленно возвращался в Мальме. Беспокоила только первая посадка летчиков на полосу в 30 метров шириной. На острове Сескари, где была полоса 40 метров, мы имели тяжелую аварию и две поломки самолетов. Сейчас в полку много новичков, аэродром Липово круглый, большой - виляй сколько хочешь. Это наверняка ослабило у летчиков остроту и точность действий на взлете и посадке. А каково будет Белоусову? Думал обо всем этом, и постепенно вырисовывалось решение. Завтра же с утра окаймить белой известью полоску шириной 25 метров и 700 - в длину. Дать возможность летчикам, независимо от их опыта, произвести четыре-пять взлетов и посадок.

Следующий день начался с полетов и спешной погрузки тех, кто должен добираться до порта Хельсинки водным путем, а он тоже таил опасность: минная угроза все еще существовала. С большим трудом уговорил морских руководителей, чтобы транспорт провели за тралами до места назначения.

Полеты начали руководители полка и командиры эскадрилий. Нужно отдать им должное - ни один из них, совершив по три полета, за пределы белой каймы не выкатился. Но дальше пошло то, что меня беспокоило. Каждый шестой пилот по два-три раза съезжал за черту. Пришлось этим "штрафникам" дать дополнительное время, чтобы они уверенно отработали посадку. Когда подвели итоги этого необычного летного дня, все поняли, насколько своевременны были тренировки. Опоздай мы с ними, пришлось бы расплачиваться тяжелыми авариями.

Октябрь на Балтике - месяц осенний, ясным небом обычно не балует, а в этот день, 13 октября, погода была на редкость теплая, ясная. Самолеты поэскадрильно выстроились на летном поле. Ветер колышет гвардейское знамя. Вынос его перед особым заданием стал традицией. Короткий митинг, призывающий к четкому выполнению новой задачи, окончен. Летчики разошлись по самолетам.

Через сорок минут на высоте 1000 метров четким боевым строем - клин звеньев - мы пересекли залив на траверзе Таллина. Ровно три года назад, 13 октября, мы с летчиком Михаилом Васильевым первыми прорвались через этот район на полуостров Ханко, чтобы потом всего десяткой старых "ишачков" и "чаек" насмерть биться, удерживая полуостров, где небольшой гарнизон сковывал огромную массу фашистских войск и флота, не пропуская врага к осажденному Ленинграду.

Сейчас со мной не горстка "ястребков", а полковая армада лучших советских самолетов. В пору было задохнуться от гордости. Сделав большой круг над городом, с пятисот метров красиво заходим на посадку. Все до одного сели безукоризненно. Зарулив на стоянку возле ангара, я быстро вылез из самолета, принял рапорт коменданта и вместе с ним поднялся на вышку управления для приема остальных эскадрилий. Майор молча стоял у окна вышки и следил за каждой посадкой, а когда все самолеты встали в два ряда, заняв полностью всю бетонку приангарной площадки, покачал головой.

- Высший класс. Напрасно я приготовил два санитарных автомобиля с врачами. Хорошие летчики, очень хорошие летчики, - полушепотом говорил удивленный до крайности комендант.

На третий день, когда все подразделения полка разместились, в бывшем ресторане, а теперь столовой полка был устроен ужин, куда я пригласил интенданта и его двух заместителей. Ужин в нашем полку с первых месяцев войны являлся обедом. Подавалось первое и второе блюда, что очень удивило наших гостей. После выпитых двух "наркомовских" норм они разговорились, не переставая хвалить наших летчиков. После ужина, оставшись наедине с майором, я задал вопрос, которого он не ждал:

- Зачем вы играете роль интенданта? Вы же опытный летчик, должно быть, и командир полкового ранга. Дело прошлое, для вас война кончена, а быть разведчиком для других государств я вам не советую. Лучше расскажите, как летчик летчику, на каких самолетах и где летали. Наверняка мы встречались в небе.

Лицо коменданта порозовело, лоб покрылся испариной. Он достал носовой платок, утерся, осмотрелся кругом и, видимо убедившись, что его заместителей поблизости нет, сказал:

- Вас не обманешь. Летал я на всех типах истребителей, кроме ФВ-190. На них с наших баз летали только немецкие пилоты. Когда русские потопили крейсер "Ниобе", тридцать шесть самолетов перелетели сюда, на Мальме. - Он словно бы невольно рассмеялся. - При посадке разбили семь самолетов. Пять катастроф и две аварии. Потом за три дня погибло еще четыре летчика. Эти "фокке-вульфы" как огня боялись этих полос. Я сказал вам все, но, ради бога, не распространяйтесь...

- Ладно, мне это ни к чему. А все-таки где и когда вы летали и когда пересели на Ме-109Ф?

Майор молчал. Я взял графинчик, налил ему фужер до краев.

- Выпейте, если хотите.

Он продолжал молча сидеть, потом, махнув рукой, выпил залпом. В это время подошел начальник штаба Панфилов и сказал, что у него несколько неотложных дел. Желательно решить их сегодня.

Я попросил его сесть, подождать. Вот, мол, майор желает немного рассказать о себе.

Майор испуганно заморгал, но я тут же успокоил его, сказав, что Панфилов тоже хороший летчик, свой человек.

- Видите, у него лицо и руки обожжены, пришлось бросать горящий самолет.

Майор мельком взглянул на Панфилова и, пересиливая себя, сказал:

- В сорок первом летал на "Спитфайре", базировался здесь. Потом на севере страны. В сорок третьем летал на "фиате" и "брустере" под Выборгом. Потом лечился - был ранен. Немного полетал на Ме-109Ф, потом мир с Россией и, слава Богу, кончилась война.

- Для вас-то она кончилась, а для нас нет. Нам еще Европу от фашистов спасать - это наш интернациональный долг, да и Гитлера добить надо... А с вами, господин майор, выходит, мы старые знакомые. - Я улыбнулся интенданту и задал еще вопрос: - Вам, наверное, известны боевые дела в районе Ханко в октябре и ноябре сорок первого года?

- Так это вы воевали на И-16? Такой маленький, тупоносый, с ракетами?

- Да, воевал. Мой истребитель, как и сейчас, имел бортовой номер 33.

Бывший финский летчик быстро поднялся с места.

- Благодарю Бога, - глухо произнес он, - за чудо, которое меня спасло в том памятном бою. Тот день я всегда помню - второе ноября сорок первого года. Все трое моих друзей погибли: один был сбит над бухтой, двое разбились на обратном пути, мой самолет имел много повреждений, я кое-как дотянул до Мальме.

"Значит, в том памятном и для меня бою был сбит не один самолет, что упал у борта нашего миноносца, а три", - подумал я и снова спросил с непреходящим, каким-то болезненным любопытством.

- А пятого ноября вы прилетали на Ханко для реванша?

- О нет, с меня хватило и того боя, самолет поставили на ремонт. На реванш полетел наш командир отряда и потерял еще три "Спитфайра". Самолет командира тоже был поврежден. Это были два самых тяжелых боя. Из девяти самолетов в отряде мы потеряли шесть. Командира отстранили от должности, остальных отправили воевать на север, - немцы нас отсюда вытеснили.

Я слушал его внимательно, и было странно вот так мирно сидеть и беседовать с недавним врагом.

Не думаю, чтобы он лично питал ненависть к русским. Непохоже было. Но война есть война, и его втянула эта мясорубка, затеянная Маннергеймом.

- У вас прекрасная память, - похвалил я майора, - интересно, на "фиатах" и "брустерах" было больше побед?

- Где там! Тоже большие потери, особенно когда дрались с вашими "ла" и "яками". У них больше скорости и лучше пушки.

- Не все в бою зависит от скорости и пушек. Я это говорю, думая о сорок первом и нашей старой технике... Хотите еще выпить? - предложил я майору.

- Нет, нет, спасибо. И так уже перепил. - Поморгал, добавил: - Рад был познакомиться поближе с боевым коллегой...

Еще через несколько дней мы получили радостную весть. Гвардии старшему лейтенанту Аркадию Михайловичу Селютину было присвоено звание Героя Советского Союза. Это была заслуженная награда за 16 сбитых самолетов противника. Острое зрение, которое не каждому дарит природа, храбрость, тактическое мастерство, физическая выносливость позволили молодому летчику побеждать врага, казалось бы, в самых безвыходных ситуациях, недаром Аркаша, как его любовно звали в полку, слыл воздушным асом. Он стал тринадцатым Героем в бывшем 13-м полку. По этому случаю, как водится, устроили митинг и ужин. И хотя для меня праздник Аркадия не был неожиданностью - сам подавал на него наградной лист, - однако все бывает с военным счастьем. И сейчас, когда оно пришло, радовался не меньше именинника.

Летчики 3-й эскадрильи, где он восьмой Герой, качали его и не скоро оставили в покое. Потом я видел, как Селютин и Бычков, уединившись в углу, о чем-то заспорили, словно бы холодок пробежал между ними. Вечером ко мне в землянку зашел Бычков, попросив разрешения обратиться, сказал, что хочет оформить брак с Валей - не буду ли я против?

С чего бы я стал противиться доброму делу? Лишь поинтересовался, откуда такая неожиданная решимость, не разговор ли с Селютиным подтолкнул его на этот шаг.

- Вот и Валя об этом спросила. Может, и разговор. Отчасти... С шуток началось. Я ему как замкомэска шутя посоветовал как Герою в штаб дивизии перейти, летчиков теперь хватает. Тем более тринадцатый в полку Герой нехорошее число. А он тоже отшутился: я, говорит, на партсобрании тебя за суеверия пропесочу...

- Ну, дальше? - напомнил я замолкшему Бычкову.

- А еще сказал, не надумал ли я с этим штабом, чтобы отдалить его от Вали. Так ведь это не поможет, если говорить всерьез. А сам что-то грустный стал, может, пожалел, что упустил девчонку. Да и упустил ли? Было же чувство, в душу ей не влезешь. Словом, потом все я ей выложил, сказал, что боялся оформлять брак, вдруг вдовой оставлю, да еще с ребенком, семья есть семья. Словом, пусть решает. А она говорит - назад возврата нет, ты... то есть я ей дорог. Ну вот, если согласны, позову, она за дверьми ждет.

Я молча пожал ему руку, сказал - зови.

Забегая вперед, хочу сказать, что семья у них получилась хорошая. Валя была Бычкову верной женой, и жили они счастливо до самого пятьдесят шестого года, когда Бычков погиб при воздушной аварии.

Всю балтийскую осень и начало зимы мы охраняли южную часть Финского и Ботнического заливов, прикрывали корабли в портах и базах, а также различные перевозки. Боев не было, изредка перехватывали дальних разведчиков, и порой я начинал опасаться, как бы не притупился боевой дух. Мы завидовали летчикам 3-го и 10-го авиаполков нашей дивизии, которые в это время воевали с полным боевым напряжением.

Неоднократные просьбы к командованию о замене нас другим истребительным полком оставались без ответа. И лишь в середине января 1945 года бои в Восточной Пруссии помогли нам покинуть просторы Суоми и выйти в районы морских коммуникаций, к базам и портам Либава, Мемель, Пиллау и Данциг. Летчики, воспрянув духом, срочно готовились к перелету в район Паланги, где наши войска выходом к побережью рассекли курляндскую группировку армий "Север" надвое, прижав 18-ю и 16-ю армии врага к Балтийскому морю в северо-западной части полуострова.

Сборы были в разгаре, когда в один из дней утром ко мне в кабинет зашел врач полка капитан Званцов и всем своим озабоченным видом как бы уже заранее предупредил меня, что дело у него серьезное. Так оно и было. Над Леонидом Георгиевичем вновь нависло несчастье.

- Что случилось, Валентин Александрович? - Я недоумевал: Белоусов все время на глазах, ни жалоб, ни печали на лице, ничего такого, что могло насторожить, хотя я все время внимательно приглядывался к нему.

- Случилось то, что уже случалось дважды. Обе культи покрылись краснотой, пухнут. Как он ходит и терпит, ума не приложу.

- Ну, это он умеет. Но почему я узнаю об этом только сейчас, дорогой доктор? - строго спросил я Званцова.

- Виноват, - понуро сказал он. - Не говорил по просьбе Леонида Георгиевича.

- Покаяние сейчас делу не поможет! Скажите как врач, что ему в данный момент может облегчить состояние? Как предотвратить беду?

- Только срочная госпитализация. Отправка в Ленинградскую военно-медицинскую академию. И вообще прекратить летную службу. Нагрузку с его культями больше выдерживать нельзя.

- Вы с ним об этом говорили?

- Говорил, а что толку? И слушать не хочет.

- Хорошо, давайте поговорим в присутствии его боевых друзей, сослуживцев. Пригласите в кабинет майора Ганжу, инженеров Николаева и Мельникова, техника звена Попова - ведь он когда-то обслуживал его самолет на Ханко и Ладоге. И сейчас, как за ребенком, ухаживает за его машиной и за ним самим. Вот при всех и поговорим. Мне тоже хочется, чтобы до края войны мы дошли вместе. Но, видимо, не суждено Леониду Георгиевичу совершить последний боевой вылет в день Победы.

Через полчаса собрались все, последним вошел мрачный Леонид Георгиевич. Он щелкнул замком правого протеза, сел на поставленный Поповым стул.

- Простите, что малость запоздал, - обращаясь ко всем, процедил он сквозь сжатые зубы.

Хорошо зная характер Леонида Георгиевича, именно сейчас я был обязан найти какие-то решительные слова. Причина сбора, кроме врача, никому не была известна, все ждали, смотрели на меня, а я - в глаза Белоусову.

- Вот что, - сказал я. - Все, кто собрались, давние боевые друзья Леонида Георгиевича. Не было ни дня, ни часа, чтобы мы не переживали за его судьбу. И чем ему было тяжелее, тем ближе мы становились к нему. Опять ему грозит беда - новая ампутация ног, а что там отрезать? Жаль, узнали мы об этом поздно и, к сожалению, не от него. Если вы не верите мне и врачу полка, то попросите Леню снять протезы, а мы ему простим обман.

Лицо Леонида Георгиевича побледнело. Он хотел встать, но лишь положил руки на колени. Сказал совсем тихо:

- Простите, дорогие друзья. Уж очень хотелось дотянуть до Победы. Видать, не суждено! Снимать протезы нет надобности, на врача я не в обиде он делал все, что мог. Видимо, снова придется в госпиталь, может, помогут. Пишите, Василий Федорович, предписание, завтра же подамся в Ленинград.

Утром следующего дня полк тепло попрощался с человеком, чьи боевые дела остались золотой страницей в истории, и в истории не только полка... К счастью, хотя пути наши и разошлись, жизнь, судьба оказалась к нам благосклонна и не раз нас сводила, давая возможность вновь вспомнить пережитое...

День войны - последний

Полк перелетел на промежуточный аэродром под Таллин. А наземные наши службы со всей аэродромной "мебелью" пока еще совершают свой путь в Литву. К концу третьих суток, когда они прибыли на место и новый аэродром был подготовлен, разразилось февральское ненастье. Вьюга с мокрым снегопадом стерла грани между коротким днем и ночью, закрыв все просветы в небе. Хочешь не хочешь, нужно ждать, когда обширный циклон уйдет за пределы Прибалтики.

Хуже всего томиться без дела. Не скучал, по-моему, один Кира Столярский. Он часами просиживал в техническом отделе авиационно-технической базы, где работала повзрослевшая Биана, с которой вот-вот собирался вступить в брак.

Летчики молча и вслух проклинали скандинавские циклоны, а они, как назло, шли "под ручку", словно молодые пары, один за другим. Больше недели сидели мы как на горячей сковородке, выскакивая на улицу при каждом появлении синевы в разрывах облаков.

Как всегда, в "мирные" часы вспоминалась семья, прилетавшая в Липово, маленькая Галочка, которая так привыкла ко мне за три недели, что всегда искала меня, бегая меж палаток, и, чуть картавя, спрашивала у всех, кого встречала: "Где мой папуля?" Часто кто-нибудь приводил ее на командный пункт или на стоянку самолетов, и она, увидев меня, бежала навстречу и громко кричала: "А вот и нашла тебя, пойдем искать красные грибки".

Тяжело расставаться было с малышкой, еще тяжелее было смотреть на Сашеньку: в который раз расставались, а война продолжалась. Перед отлетом она отвела меня в сторону и тихо спросила: "Вася, почему ты отказываешься лечь в госпиталь? Раны дают себя знать, надо подлечиться, ведь в перегрузках может случиться непоправимое!" И, не договорив, заплакала.

Нет, что ни говори, а сидеть без дела плохо, черт знает, что лезет в голову. В настоящей работе обо всем этом забываешь. Конечно, неплохо полечиться, но сейчас оставлять полк на перепутье нельзя.

Полк благополучно перелетел на полевой аэродром Аглонен. Наконец погода установилась. Теперь в районе Паланги и Мемеля собралась вся 1-я гвардейская истребительная дивизия. На огромном аэродромном узле сосредоточилась почти вся авиация Балтики, которой была определена задача уничтожить противника на всем театре Балтийского моря - от Моонзундских островов до Померанской бухты. Кроме того, морские летчики вместе с ВВС армий продолжали наносить удары по войскам в районе Кенигсберга, Земландского полуострова, обеспечивали высадку десантов флота и блокирование с моря вражеских портов Либава, Пиллау и Данциг.

Торпедоносцы и бомбардировщики под прикрытием "яков" и "лавочкиных" буквально не пропускали ни одного фашистского корабля или транспорта, обнаруженных разведкой в любом районе моря.

Полтора месяца мы ежедневно эскадрильями и полковой группой вылетаем на боевые задания, прикрывая торпедоносцы, бомбардировщики, штурмовики и лихие торпедные катера, которые в темное время суток, миновав занятое врагом курляндское побережье, появились в районе Паланги, создав в средней части Балтийского побережья мощное соединение.

Все это время над конвоями в море, в районах Кенигсберга, Пиллау (ныне Балтийск) и Данцига, куда больше всего приходилось вылетать на боевые задания, хваленые "фокке-вульфы" и "мессершмитты" при встрече с "лавочкиными" и "Яковлевыми" лишь огрызались, подчас отходили в глубину своих войск или в море. И только над военно-морской базой Либава они дрались, можно сказать, насмерть. За уклонение от боя командование окруженной курляндской группировки карало их беспощадно.

Мощную сухопутную группировку и порт Либаву, с воздуха прикрывала всем составом 54-я эскадра. Хотя ее боеспособность значительно снизилась, но все же при нанесении ударов по наземным объектам и порту Либаве летчики "Зеленого сердца" наносили нашей авиации чувствительные потери.

Мы, гвардейцы 1-й гвардейской истребительной дивизии, понимали, что придется вновь скрестить мечи с "фокке-вульфами" на завершающем этапе войны.

Силы фашистского люфтваффе слабели с каждым днем. Даже когда наши войска и силы флота в Восточной Пруссии рассекли фашистский фронт на три изолированные группировки - хельсбергскую, кенигсбергскую и зем ландскую - и приступили к разгрому вражеских соединений, фашистская авиация оказалась неспособной помочь обреченным войскам.

Воздушные бои стали редкими. Летчики нашего полка за это время сбили всего три ФВ-190. Но война остается войной. Мы латали пробоины, меняли моторы на самолетах, получивших повреждения от зенитных снарядов. К счастью, в феврале и марте в воздухе потерь не было, зато на земле, отвоеванной у врага, нас подстерегали сотни различных мин, взрывных ловушек и других зловещих сюрпризов.

Теперь мы стали более осторожными на земле, а летчиков вновь и очень настойчиво стали обучать противозенитным маневрам и подавлению зенитных средств противника. Для этого в каждом задании выделялись специальные ударные группы.

С первых дней апреля наши войска громили разобщенные вражеские группировки в Восточной Пруссии. Кенигсбергом занялись войска 3-го Белорусского фронта. Особо важная роль отводилась тяжелой артиллерии и авиации фронта и флота, предназначенных для разрушения мощных фортов, располагавшихся несколькими поясами вокруг города. Враг рассчитывал на длительную оборону в условиях полной изоляции.

1 апреля наш полк вновь перебазировался на аэроузел восточнее и южнее Кенигсберга, чтобы вместе с истребителями авиакорпуса фронта прикрывать войска и ударную авиацию.

Летчики здесь воевали на американских самолетах "кобра", и наш прилет на лучших советских машинах Ла-5 и Ла-7 оказался для них хорошим подспорьем. Правда, погода вначале подвела. Несколько дней дождь со снегом приковывали авиацию к аэродромам, большинство из которых размокли до предела. И только 6 апреля авиация смогла подняться в воздух и поддержать артиллерийский удар. Около двух тысяч самолетов непрерывным потоком с различных высот и направлений обрушились на укрепления врага. Истребители, заняв самый верхний эшелон, создали плотный "зонтик", под которым бомбардировщики, штурмовики и разведчики могли работать спокойно.

Трое суток, день и ночь, войска штурмовали старинное осиное гнездо прусской военщины. Огромный город в огне пожарища. Сплошное облако черного дыма поднялось до высоты трех тысяч метров над крепостью, которую Гитлер считал неодолимой.

С каждым днем накал штурма возрастал, авиация наносила массированные удары. Только 7 апреля было совершено около 4800 боевых вылетов, а 9 апреля - в последний день штурма - участвовало 1500 бомбардировщиков и штурмовиков. Вечером поверженный гарнизон капитулировал. Пала вековая цитадель прусского милитаризма.

Не делая передышки, войска 3-го Белорусского фронта и силы Балтийского флота приступили к ликвидации земландской группировки врага. Гитлеровское командование прилагало все усилия, чтобы задержать продвижение наших войск к порту Пиллау, через который на боевых и транспортных кораблях фашисты спешили вывезти войска и боевую технику в западные порты Балтийского побережья. Ожесточенные сражения на узком участке фронта продолжались до 25 апреля. Авиаторы Балтики оказали фронту существенную помощь. В порту Пиллау они потопили и повредили большое количество кораблей и судов, закупорив фарватер выхода в море, и эвакуация фашистских войск была сорвана. В захваченном затем порту было обнаружено 115 потопленных судов, в том числе десять крупных транспортов, танкер, две подводные лодки и плавучий док.

С разгромом земландской группировки и взятием Пиллау полк вместе с другими авиачастями перебазировался на аэродромы померанского побережья. 1 и 3 мая балтийские торпедоносцы, бомбардировщики и штурмовики под прикрытием истребителей разгромили основные силы боевых кораблей и транспортов на коммуникациях южной Балтики. Были объяты пожаром фашистские пираты линкор "Шлезен", крейсеры "Орион" и "Принц Ойген", десятки миноносцев, сторожевых кораблей, тральщиков и быстроходных барж. Они были потоплены или сильно повреждены. Гитлеровцы, по существу, лишились огневой поддержки с моря, и 5 мая военно-морская база Свинемюнде пала. Только небольшая группа войск и кораблей, бежавшая на остров Рюген, сопротивлялась еще пять дней, но также была разбита силами Балтийского флота и 10 мая капитулировала.

В день падения Свинемюнде наш полк получил приказ - срочно вернуться на восток, в район Паланги, где враг, зажатый между Тукумсом и Либавой, имея более двухсот тысяч войск - остатков армий "Север", - упорно оборонялся, не соглашаясь сдаться.

К вечеру 6 мая полк второй раз за весну собрался на полевом аэродроме Аглонен восточнее Паланги. Чуть свет на правом фланге полкового строя уже колыхалось бархатное полотнище гвардейского знамени. Позади строя в два ряда стояли 57 боевых самолетов Ла-5 и Ла-7. Мне, прошедшему с полком всю войну, было радостно видеть и самолеты, стоявшие теперь без всяких укрытий и маскировки, и летчиков, готовых ринуться в бой.

Мы с начальником штаба и замполитом обошли строй. Сколько раз в беде и в радости смотрели в глаза своих питомцев, были минуты, когда после такой встречи приходилось кое-что менять в составе боевых групп. Но сейчас я чувствовал одно - каждый летчик хотел, чтобы ему первому доверили подняться на задание.

Вот и настал долгожданный день - началась последняя крупная операция по разгрому остатков некогда могущественного вермахта, грозившего поработить мир. Полк разделен на три боевые группы: первая - для блокировки аэродрома восточнее Либавы, вторая и третья - для перехвата вражеских самолетов западнее курляндского побережья.

Подана команда: "По самолетам!"

8 мая наши войска с востока и юга до предела сжали кольцо окружения. В середине дня начался решительный штурм. Полку вновь предстояло блокировать аэродром, где еще находилось до 80 самолетов, которые немцы прикрывали усиленным огнем зениток и истребителями.

Перед вылетом ко мне подошел командир 3-й эскадрильи капитан Федорин.

- Разрешите обратиться, товарищ командир!

- Что, Анатолий Ильич, есть неясность в задании твоей группы? - спросил я этого отважного и решительного в бою комэска.

- Нет, задание ясно. Я по другому вопросу. - Федорин немного помялся и вдруг выпалил: - Разрешите мне возглавить все три группы, задание выполню точно, не беспокойтесь. - Покраснел и, вконец смутившись, добавил: - Вы же знаете, какой там зенитный огонь. А вчера и в вашем самолете оказалось пять дырок...

- Ах, вот оно что! - Я не мог сдержать улыбки, а в горле предательски запершило, никак не мог вымолвить слова. - Значит, тревожишься за жизнь командира?

- Не только я, - ответил Федорин. - Все так думают. Надо ведь поберечься. Один вы остались от сорок первого, да и семья... А мы молодежь... - Он опустил голову и смолк.

Я уже справился с волнением и сказал как можно спокойнее:

- Задание трудное, а старших я менять не привык, и чему быть, того не миновать. Задача блокирования, повторяю, тяжелая. Немцы будут огрызаться до последнего. И уж раз так заботишься обо мне, поставлю твою восьмерку вместо капитана Бегуна в верхний ярус - против их патрулей. Там у тебя и твоего боевого зама Столярского будет возможность показать себя, да и нам внизу спокойнее ловить этих гадов на взлете. А теперь иди, удачи тебе, а капитана Бегуна пошли ко мне. Ему тоже нужно внести кое-какие поправки...

В 11 часов 30 минут три группы "лавочкиных" на предельно малой высоте внезапно выскочили с двух сторон аэродрома. Мы с Бегуном заняли боевой порядок на высотах 800-1500 метров, не допуская взлета вражеских истребителей, а Федорин с двумя четверками круто пошел вверх на восьмерку патрулей - "фокке-вульфов". Там "лавочкины" на высоте четырех тысяч метров завязали воздушный бой.

Спокойные команды Федорина давали понять, что помощь его группе не нужна. Через две-три минуты боя из "свалки" ревущих истребителей вывалились две горящие машины - это были "фокке-вульфы". А мы, энергично маневрируя в сплошном зенитном огне, продолжали караулить тех, кто еще попытается улизнуть.

Минут через пять я услышал голос Федорина:

- "Тридцать третий"! Наверху чисто, работайте спокойно. Я мельком взглянул на часы. Оставалось еще минут десять

блокады, но как они долго тянулись в этом огненном аду! Учитывая обстановку, я подал команду:

- "Соколы", поднять эшелон до двух пятьсот! Я - "Тридцать третий"!

Это был не страх за себя. Рисковать летчиками в сплошном зенитном огне не было смысла. Тем более что наши ударные силы уже подлетали к порту и взлет какой-то пары "фокке-вульфов" уже ничего не мог изменить. Но "фокке-вульфы" и не пытались взлетать. А когда наши бомбардировщики и штурмовики, нанеся удар, начали отходить, из одного большого ангара вырулил четырехмоторный самолет и начал разбег для взлета.

"Ну, ловкач! Видимо, под шумок решил проскочить на бреющем южнее Либавы", - подумал я, наблюдая за взлетающим "кондором".

- "Ноль шестнадцатый"! (Позывной Шестопалова.) Видишь, взлетает большой?

- Вижу. Я - "Ноль шестнадцатый", атаковать?

- Только за зоной огня, над озером.

- Вас понял, - зазвенел в наушниках голос Шестопалова. Четверка Ла-5, теряя высоту, погналась за удирающим

"кондором", видимо до предела набитым офицерскими чинами. Через три минуты последовал короткий доклад Шестопалова:

- "Тридцать третий"! Я - "Ноль шестнадцатый", большой горит на земле, пятьсот метров от берега. Возвращаюсь.

- Молодец, Коля! - ответил я без позывных.

Вскоре все наши самолеты приземлились на своем аэродроме. Техники начали осмотр и подготовку к повторному вылету, а мы, летчики, сели в большой курилке передохнуть и накоротке разобрать ход боевого задания.

То, что фашистские летчики после нашего ухода начнут перелеты на запад, меня мало беспокоило. Их ожидали несколько патрулирующих над морем групп нашей истребительной дивизии.

Закончив разбор, я поблагодарил летчиков за успешные действия, а капитану Федорину сказал:

- Предстоит еще один вылет на блокирование аэродрома, подберите группу в составе двадцати четырех самолетов. Поведете ее вместо меня, а я восьмеркой слетаю на перехват в море.

Перед вылетом группы Федорина на блокирование аэродрома в Либаве, штаб полка получил срочное сообщение штаба ВВС флота - "8 мая на рассвете несколько групп ФВ-190 на малой высоте с аэродромов Курляндского полуострова улетели на запад и взяли курс на Гамбург. Многие летчики из-за навигационных ошибок и тумана совершили посадки в Дании и Швеции. Все пилоты арестованы и будут переданы советской стороне".

Прочитав сообщение, я дал дополнительное указание капитану Федорину:

- При подлете к аэродрому противника набрать высоту 2750 метров. Если в воздухе прикрытия аэродрома не будет, то взлетевшие самолеты атаковать за зоной зенитного огня.

- Спасибо, товарищ командир, за информацию, - четко сказал Федорин и добавил: - А я думал, что мы сегодня дадим им прикурить.

- Я думаю, Толя, мы за эти годы эту задачу все время хорошо выполняли. Вылетайте, но смотрите в оба глаза, понял?

Более десяти боевых групп вылетали на перехват удирающих на запад воздушных пиратов. Девять машин сбили. Все они, до предела загруженные фашистским офицерьем, пытались уйти в Швецию, а оказались на дне Балтийского моря.

Последних в войне стервятников, как и в прежних боях, уничтожили самые отважные "старики" и молодые гвардейцы: Федорин, Бычков, Потемкин, Горюнов, Шестопалов, Макеев, Столярский, Павлюков и Абрамов.

Едва заходящее солнце окрасило морскую даль, я вылетел патрулировать к либавскому побережью. Взору открылась небывалая картина. Из портов Либава, Виндава и просто от берега и от устьев различных рек и речушек, впадающих в море, двинулось бесчисленное множество различных мелких судов и плавсредств, вплоть до моторных лодок и рыболовецких шхун. Видимо, расползавшиеся, как тараканы, фашисты надеялись напоследок спасти свои шкуры - уйти в нейтральную Швецию. Пришлось срочно по рации сообщить на КП дивизии и КП ВВС флота. Сигнал был своевременным. Через несколько минут в воздух поднялись дежурные эскадрильи от двух дивизий штурмовиков Ил-2 и пяти полков истребителей, а с наступлением темноты вышли наперехват торпедные катера, "морские охотники", тральщики. Часть "флотилии" пошла ко дну, остальные сдались и на буксирах были приведены к берегу.

Так закончился мой четвертый вылет, он же оказался последним за войну 589-м. Сообщая по телефону результаты дня командиру дивизии Корешкову, который в это время уже находился на КП авиации флота, я получил необычный ответ:

- Дорогой Василий Федорович, пусть начальник штаба доложит оперативную сводку, а я тебя и всех гвардейцев поздравляю - война кончилась, курляндская группировка капитулировала .

Выполняя последнюю штурмовку почти в полной темноте, я прекрасно понимал, что война кончается, но когда в телефонной трубке услышал слова "война кончилась", спазм подступил к горлу и стало тяжело дышать. Казалось, вот-вот расплачусь, как мальчишка. Положил трубку, несколько минут сидел молча, не зная, что же сейчас делать. Потом вслух сказал сам себе: "Ну вот и пришел ты на край войны - один, без довоенных боевых друзей. Будь она проклята, война!"

Отворилась дверь, и вошли подполковник Панфилов, майоры Ганжа и Николаев, капитан Татаренко. Они так же, как и я, сегодня не ели, наверное, решили поужинать вместе. Я продолжал сидеть, опустив голову, думал: "Объявлять полку сейчас или обождать сообщение Совинформбюро? Им скажу, а остальные пусть лучше узнают из уст Левитана", - и незаметно смахнул слезу со щеки.

- Что, Василий Федорович, умотал тебя денек? - спросил Андреи Фомич Ганжа. - Еще день-два, и враг поднимет лапы кверху.

Я улыбнулся и сказал:

- Уже поднял. - Должно быть, они не сразу поняли, и я громко повторил, глядя в их растерянные лица: - Официально! Капитуляция! Война кончилась.

Какое-то время они стояли молча, ошеломленные, потом, не сговариваясь, бросились обнимать друг друга, а напоследок так меня стиснули, что перехватило дух.

Ганжа сказал:

- Не знаю... Ужинать или к людям идти... Ведь в горло ничего не полезет. Но и радио ждать невозможно.

- Ты замполит, - сказал я, - решай сам.

И он кинулся наружу, бегом, едва не выбив дверь... Напряженный боевой день, усталость и, наконец, последний военный ужин свалили меня с ног. Так я и не услышал голос Левитана. В середине ночи ошалело вскочил от автоматной пальбы и трескотни малокалиберных зенитных пушек, охранявших аэродром. И тут же понял: это был салют измученных войной советских воинов - полк салютовал победе и миру.

В эту ночь никто не лег, все готовились к торжественному построению и митингу. 3-я эскадрилья, всю войну бессменно державшая боевое первенство в полку и среди всех эскадрилий флота, должна была пронести знамя перед строем.

10 часов утра 9 мая. Колонны полка проходят торжественным маршем, повернув головы в сторону гвардейского орденоносного знамени. Четкий шаг, перезвон орденов и медалей - шли гвардейцы полка, которые бессменно защищали Родину с 1918 года, а в Великой Отечественной воевали все 1418 дней.

Была в полку традиция - в дни ожесточенных боев или особо тяжелых и ответственных заданий мы выносили знамя на стоянку полка или эскадрильи, и оно реяло на ветру до полного выполнения боевой задачи. В этот день, открывая митинг, мы поставили его на трибуну.

Начальник штаба зачитал приказы командования, в которых давалась оценка боевым действиям авиации флота, в том числе и нашего полка, в тяжелой и длительной войне, объявлялась благодарность личному составу. Предстояло и мне сказать свое слово. Я видел, как счастливы люди, которые не просто пережили войну, но выиграли ее ценой страшных усилий и тяжелых жертв. Еще тогда, в сорок первом и сорок втором, на устаревших самолетах вырывали победу из лап до зубов вооруженного врага, когда он скопом наваливался на одного и гонялся за беженцами: стариками, женщинами, детьми, бомбил ленинградцев. Ненависть к нему, сознание того, что выбор один - жизнь или смерть, рождали героев. Вот почему в коротком своем выступлении вспомнил я первых наших героев - Антоненко, Бринько и многих других, чьи величественные образы навсегда останутся в сердце народа. Из первого состава летчиков полка, вступившего в бой в июне сорок первого, остались четыре человека, а из тех, кто способен летать, мне одному выпали счастье и честь стоять в День Победы у знамени. 434 уничтоженных вражеских самолета и около пяти тысяч солдат и офицеров, огромное количество боевой техники, легких и боевых кораблей - вот наш боевой итог и отчет перед Родиной.

- Давайте почтим погибших минутой молчания! - сказал я. Митинг застыл в скорбной тишине...

- А теперь, - прервал я молчание, - чтобы не повторилось горе народное, дадим слово крепить оборонную мощь Родины на страх недобитым врагам в любой точке мира. Ура, товарищи гвардейцы!

Грозное троекратное "Ура-а-а-а!", перекатываясь, разнеслось по превращенной в пепел литовской деревне, где вчера закончилась война.

Эпилог

...Отгремели бои Великой Отечественной. Полк отважных и неутомимых, как именовали в авиации флота личный состав нашего гвардейского авиаполка, в полной боевой готовности охраняет с воздуха море и рубежи Родины.

По-разному сложились судьбы гвардейцев после войны. Меня болезни и ранения почти на год свалили в палаты различных госпиталей. Лечиться, как и воевать, нужно с упорством и желанием. Поэтому через восемь месяцев я вновь встал в строй. Люди нашего гвардейского остались в моей душе и памяти. Я буду следить за их судьбой, где помогать, когда нужно в житейских делах. Многих однополчан, даже самых молодых, я встречу на северных и Черном морях, в необъятной Сибири, в различных учебных заведениях.

Сейчас, в зимнее ненастье 1999 года, я сижу за столом, освещенным настольной лампой, рассматриваю пожелтевшие фронтовые и чистые, яркие послевоенные фотографии однополчан, а рядом кипы рукописей увидевших свет книг и статей и тех, что еще не готовы. Здесь кусочки наших биографий, нашей боевой молодости и послевоенных лет. Так же, как и в войну, победы и потери, радости и печали живут рядом. Жаль, что нет возможности описать послевоенный путь многих, даже самых близких боевых друзей. Скажу лишь несколько слов.

Прославленный авиатор, Герой Советского Союза И. Г. Романенко уезжает с Балтики весной 1942 года на Тихоокеанский флот, командует авиационной дивизией, передает боевой опыт балтийцев, а в 1945 году заканчивает войну на Дальнем Востоке. Затем, после академии, в звании генерал-лейтенанта авиации командует крупными объединениями и военными учреждениями ВМФ и ВВС Советской Армии.

Неутомимый боец всегда при деле. Выйдя в отставку, многие годы руководит многотысячным коллективом ветеранов морской авиации. Совет ветеранов сделал многое, чтобы увековечить память об авиаторах всех флотов, и особенно Балтийского, отдавших свои жизни за спасение Родины, за Победу.

Вот уже много лет я бываю в Ленинграде в 188-й средней школе, где создан замечательный музей боевой славы 4-го ГИАП, а пионерская дружина носит имя Героя Советского Союза Л. Г. Белоусова. Часто приезжаю на встречи морских авиаторов, проводимые ежегодно в Ленинграде 7-9 мая.

Но время летит и берет свое. На 86-м году жизни Иван Георгиевич Романенко, Леонид Георгиевич Белоусов на 89-м ушли от нас навсегда. Не дожили до наших дней политработники высокого ранга генералы И. И. Сербин, А. Г. Соловьев, контрадмирал А. Г. Ганжа, безвременно оборвалась жизнь генералов В. С. Корешкова, Е. Т. Цыганова, М. И. Бурцева, А. М. Селютина, Д. М. Татаренко, полковников П. Л. Ройтберга, М. С. Панфилова, А. В. Тарараксина, И. П. Бискупа, В. А. Звонцова, М. П. Цаплина, А. И. Абанина, инженер-полковников Н. А. Николаева, С. Ф. Мельникова, М. С. Бородина и многих других боевых друзей.

Характерно, что все ветераны, бывшие гвардейцы нашего полка, придя на трудовой фронт сумели за короткое время врасти в рабочие коллективы, успешно освоили гражданские профессии, успели внести большой вклад в трудовые победы. У большинства из них к боевым наградам прибавились медали и ордена за доблестный труд.

Встречаясь с однополчанами, я узнавал и узнаю об их подвигах в мирное время, видел и вижу их хотя и постаревших, но устремленных и упорных. Как хорошо, что они как были, так и остались гвардейцами. Недаром в народе говорят и в песне поется: "Солдат всегда солдат".

Еще осенью 1946 года до нас, военных, на особо высокой ноте долетели слова разъяренного представителя мирового империализма Черчилля. Он призывал к новому крестовому походу против СССР. Ну что же, от некоторых бывших союзников в войне против Гитлера это можно было ожидать, тут они действовали оперативнее, чем при открытии второго фронта.

Вывод был один - пока не поздно, надо учиться. Меняется техника, а за этим и способы ее применения, изменяют тактика, оперативное искусство и стратегия. Тут же подаю рапорт о приеме в Военно-морскую академию и заранее начинаю готовиться по всем предметам, а их более двадцати пяти.

Зачисление в академию произошло только в 1948 году. Ленинград. Васильевский остров, живу на Петроградской стороне. Часто хожу на занятия пешком. Смотрю на многоводную своенравную Неву, монолитные мосты, на Петропавловскую крепость с ее высоченным шпилем, на красавец Зимний дворец, и память воскрешает былое... Война. 900 дней блокады, битва за Ленинград, разгром врага в Прибалтике, в средней и южной части Балтийского моря, в Восточной Пруссии и в Померании. Для меня - огромные испытания и часть жизни, для большинства боевых друзей и однополчан - вся жизнь. Нет, господа империалисты! Народ восстановит разрушенную страну, а мы, военные, освоим высшую науку побеждать и защитим Родину от любой новой агрессии.

Три года учебы. Каждый день с девяти часов утра до девяти вечера. Только так можно по-настоящему подготовить себя, чтобы умело командовать дивизиями и армиями.

В 1951 году, успешно окончив академию, продолжаю службу на Северном флоте командиром авиадивизии. Получен приказ - до середины 1952 года переучить все полки дивизии на реактивные самолеты-истребители, не снижая боевой готовности. Период сложный. Можно и без войны наломать дров, оставить сирот и вдов. Теперь вновь, как и в войну, учусь сам и учу своих подчиненных. Как помог опыт прожитых лет, опыт войны, академические знания! Шесть месяцев днем и ночью, с самолета на самолет, с аэродрома на аэродром, сновал как ткацкий челнок. И не зря. Все летчики днем, а часть ночью освоили новую реактивную технику. Дивизия без единого происшествия закончила учебный год, заняла первое место в ВВС ВМФ. Не успели решить эту задачу, как поступил следующий тип сверхзвукового самолета - всепогодного перехватчика, а срок на его освоение еще короче. Но авиаторам, привыкшим летать в самых тяжелых метеорологических условиях, теперь все по плечу. Да и сам я вырос в звании - стал генерал-майором авиации.

Какую бы должность ни давали военному человеку, сколько бы текущих дел, решений и других служебных вопросов ни набегало, руководитель должен быть одним из лучших летчиков. Это хорошо понимала моя спутница Сашенька и понемножку взрослевшая школьница Галочка. И им нужно уделить время и внимание. Как бы ни делил сутки на часы и минуты, все равно нужно везде успеть, все увидеть, все сделать, тогда ты летчик, командир и семьянин.

Длительная работа в должности командира полка и дивизии - четырнадцать лет (вместе с учебой) - дали возможность успешно работать в последующие годы на более высоких должностях в объединениях ВМФ, войсках ПВО страны и в различных высших штабах, в том числе и за пределами Родины.

С июля 1968 по 1970 год война в Египте. На старшего советника по ПВО страны легла ответственность: создать сильную противовоздушную оборону, разбить основную группировку ВВС Израиля, заставить Израиль временно прекратить войну.

Все эти главные задачи были успешно выполнены. За это получаю высший военный орден Египетской Республики и седьмой орден Красного Знамени.

Но рано или поздно в жизни человека настает время, когда приходится менять профиль деятельности. И такой возрастной момент настал. В январе 1971 года, по моей просьбе, я был назначен старшим преподавателем Академии Генерального штаба.

Теперь, когда достигнута высота летного мастерства, знаний по боевому использованию соединений, объединений, некоторых родов войск и видов Вооруженных Сил, мало быть даже хорошим теоретиком-преподавателем. Здесь, в высшем учебном военном заведении, понадобились степень и звание военного ученого, на получение которых необходимо найти в себе силы и время. И опять летят годы, месяцы и дни в рабочем ритме с утра до позднего вечера.

Пока ты в строю, ты не имеешь права на остановки, на передышку, ты обязан эти напряженные годы прожить с полной отдачей и всякий раз уметь критически смотреть на достигнутые результаты.

И вот защита диссертации, написание учебных пособий, статей, монографий, выступления и доклады в войсках и управлениях. Но в службе, как и в спорте, есть финиш. К нему необходимо прийти, не потеряв биения сердца. К такому финишу, прослужив 42 года, пришел и я.

Люди, с раннего детства не знавшие праздного времени, миновав финиш, оборвав напряженный труд, неизбежно оказываются перед катастрофой, если вовремя не смогут перестроиться, найти себя в новой обстановке. Вот почему многие ветераны войны, закончив службу в Вооруженных Силах, с чувством радости и удовлетворения идут трудиться в народное хозяйство, берутся за перо или отдают все свое свободное время воспитанию молодого поколения - ему жить после нас, ему беречь Родину от любого врага.

Примечания

{1} ВНОС - пост воздушного наблюдения, оповещения и связи.

{2} АЭ - авиационная эскадрилья.

{3} ИАП - истребительный авиаполк.

{4} СНИС - служба наблюдения и связи, существовавшая в Военно-Морском Флоте.

{5} "Строгим" летчики называли самолет, очень чутко реагирующий в полете на малейшее изменение скорости и работу механизмов управления.

{6} Тактика истребителей разнообразна. Но именно прикрытие наземных объектов целесообразно вести на большой высоте, используя в наибольшей степени вертикальный маневр.

{7} Так в годы войны называлась Гатчина.

{8} Финны имели в то время наши трофейные самолеты.

{9} Английские самолеты. Их поставляли Финляндии и в 1939 и в 1940 гг.

{10} ПАРМ - полковая авиаремонтная мастерская.

{11} ГИАП - гвардейский истребительный авиаполк.