Во имя Ленинграда

- Служу Советскому Союзу! Благодарю, товарищ полковник, за доверие! Разрешите встать в строй...

Дружные аплодисменты раздались в вечерней тишине. Корешков подошел к радостно возбужденному капитану, крепко обнял и потом только сказал:

- Вот теперь становись в строй, желаю боевых успехов!

После окончания официальной части построения строй распался, а люди не расходились, каждому хотелось сказать душевные слова, поздравить верного на земле и в воздухе боевого товарища со счастливым поворотом в его судьбе. Мне же хотелось наедине обнять Егора, посмотреть в его глаза, а потом и посоветоваться о способе решения предстоящей чрезвычайно трудной боевой задачи. Выбрав момент, я приветственно кивнул Егору и попросил через минут тридцать зайти ко мне в комнатку.

- Зайду, зайду обязательно, вот только снесу и закрою в чемодан бескозырку - эту реликвию я сохраню до конца своей жизни, - радостно ответил Егор.

Приход друга, особенно сегодня, был радостным, праздничным моментом в нашей напряженной боевой суете. Поэтому я решил встретить "именинника" маленьким вторым ужином. Быстро вскипятил чайник, заварил крепкий чай, приготовил бутерброды из консервированной американской колбасы, поставил две маленькие рюмочки и крохотный графинчик водки, настоянной на лекарственных травах и корешках, которыми четыре месяца лечился по рекомендации добрых старушек. Заранее покормил мышонка Василия Ивановича, чтобы он нас не отвлекал. Ведь предстояла не только дружеская беседа, но и серьезный разговор.

Егор не вошел, а вбежал в комнатку. Таким я увидел его впервые за все годы нашей дружбы.

- Ну, Егорушка, давай обниму тебя. Моя радость, наверное, не меньше твоей. Радуюсь за возвращение звания и боевых наград и за то, что после Сергея Суворкина первая эскадрилья попала в надежные руки. Поэтому садись к столику, давай отметим двумя рюмочками сегодняшний день. Первую выпьем за твое восстановление, а вторую - за счастливый исход предстоящего, самого трудного боевого задания: мы должны прикрыть штурмовиков при ударе по аэродрому Городец. Там фашисты сосредоточили более семидесяти бомбардировщиков.

Егор, хорошо зная ближние и дальние аэродромы врага, широко открыл глаза"

- Василий, да ведь до Городца и обратно даже без боя на Ла-5 не долететь. Туда нужно лететь на Як-76. Если напрямую - через районы Гатчина, Сиверская и Луга - это безумие. Там базируются основные силы фашистских истребителей. А если обходным маршрутом, то и штурмовики обратно не долетят, - обеспокоенно рассудил Костылев.

- Мы, Егор, в полку наиболее опытные летчики. Вот давай и подумаем, для этого я заварил самый крепкий чай.

Давно остыл вновь подогретый чайник, а мы все искали пути, как растянуть запас горючего в баках на 1 час 40 минут полета - сделать вроде бы невозможное. Да к тому же что предпринять для избежания воздушного боя на маршрутах к цели и обратно. Десятки наших расчетов оказывались неверными не хватало горючего в самолетах.

Не зря, однако, говорят, что практика всегда приходит на помощь теории. Я вспомнил один майский боевой вылет, в котором на моем самолете был поврежден осколком зенитного снаряда левый крыльевой бак. Горючее быстро вытекало, а чтобы дотянуть до аэродрома на втором баке, пришлось убрать обороты винта до 1520 в минуту (в горизонтальном полете меньшее число оборотов держать нельзя - остановится мотор). В том полете мне удалось до предела снизить расход горючего и дотянуть до аэродрома.

- Давай, Егор, завтра утром поднимемся в воздух и над аэродромом на высоте сто - сто пятьдесят метров подберем необходимый экономичный режим полета, который будет близким к крейсерской скорости самолетов Ил-2. После этого проверим все расчеты заново... - Прощаясь с другом, я предупредил: Пока о задании никто не должен знать. Летчиков посвятим во все подробности перед вылетом.

- "Ноль одиннадцатый" (новый позывной Костылева), какой остаток горючего? - спросил я Егора после 1 часа 30 минут полета.

- Могу держаться еще восемь - десять минут, и мотор остановится, ответил мой ведомый.

Значит, расход топлива одинаковый, у меня самолет другой серии, а горючего тоже на 8-10 минут.

- Через восемь минут посадка!

- Понял, - ответил Костылев.

Полет на двух Ла-5 разных серий при работе винта на заниженных оборотах показал, что самолет в таком режиме имеет скорость 340 километров в час. Значит, есть скрытый резерв продолжительности полета в 18-20 минут, и мы, смело - конечно, без боя - можем продержаться в воздухе около 1 часа 40 минут, покрыв расстояние до 500 километров.

Получив данные испытательного полета, мы в первую очередь определили маршрут, который проходил над лесисто-болотистой местностью в обход районов Гатчина, Сиверская и Луга. Длина выбранного маршрута до цели и обратно оказалась равной 470 километрам. Оставался ничтожный резерв времени и горючего на случай четырех-пятиминутного боя, и то на пониженной мощности мотора и оборотах винта не более 2100. Выход у нас один - достижение полной внезапности удара по аэродрому Городец и уклонение от встречи с вражескими истребителями на обратном пути.

Продумав детально план выполнения боевого задания на каждом этапе и подкрепив его расчетами и графиком на полетной карте, я поехал на доклад к командиру дивизии.

Полковник Корешков со своими заместителями внимательно выслушали и в целом план одобрили, но задали ряд вопросов, касающихся тактики ведения воздушных боев с истребителями противника.

- От воздушного боя мы должны уклониться, бой, даже короткий, нам вести нельзя, не хватит горючего дотянуть до линии фронта, - решительно заявил я руководству дивизии. - В зависимости от погоды готовим два варианта на уклонение и всего один на оборонительный бой без отрыва от штурмовиков.

Я рассказал об этом подробно.

- Ну, хорошо, утверждаю ваше решение, товарищ Голубев. Если оправдаете его на практике, то мы сохраним как минимум эскадрилью боевых самолетов и летчиков. А на случай, если противник навяжет упорный бой в районе от Городца до Сиверской, то летчикам, у которых горючего не хватит дотянуть за линию фронта, придется произвести посадку на фюзеляжи ближе к лесам и болотам, где базируются ленинградские партизаны. Эти районы сегодня вечером штаб дивизии вам сообщит. Партизанам штаб фронта сегодня ночью направит указание по розыску севших самолетов и оказанию помощи летчикам. Во все самолеты положите по автомату, по две гранаты и дополнительный бортпаек на трое суток. Выезжайте в полк и приступайте к подготовке задания, оно очень трудное.

- Товарищ полковник! Летчики о боевом задании узнают только за полтора часа до вылета. Не нужно их волновать раньше времени, а сегодня все детали я изучу только со штурмовиками, командирами эскадрилий и своими заместителями. Разрешите ехать? - спросил я комдива.

Над аэродромом и Кронштадтом нависла на редкость тихая, без обстрела, прохладная сентябрьская ночь. Купол неба, усеянный тускловатыми звездами, обещал утреннюю дымку, по болотам и лощинам туман, а потом - ясный безоблачный день. Нам крайне нужна благоприятная погода утром.

Полк, поднятый без объявления тревоги, второй час готовился к вылету, а на шестнадцати машинах эту подготовку технический состав начал значительно раньше. Она была необычной, нужно тщательно проверить и отрегулировать устойчивую работу моторов на 1560-1600 оборотах винта в минуту. Это самый низкий режим работы мотора. Вообще-то говоря, он даже запрещен инструкцией по эксплуатации самолета Ла-5. Но мы вынуждены сегодня впервые лететь на таком режиме до цели и обратно. Специалисты службы вооружения закрепили справа у бронеспинки автоматы, диски с патронами, гранаты и доппаек. Подготовка каждого самолета заканчивалась дозаправкой бензином под "пробку". Каждый литр горючего в этом полете был дорог летчику...

В большой комнате командного пункта полка тишина, хотя в ней и находится более сорока человек. Летчики с озабоченными лицами ждут моего сообщения и указаний на выполнение предстоящей задачи. Каждый из них готов выполнить любое боевое задание, но в эти минуты, наверное, думают одно: будет ли он включен в боевой состав, доверят ли ему. Но вот изложен результат нашего с Костылевым эксперимента, поставлена задача, уточнены детали.

- На задание вылетают две группы в разное время. Группу непосредственного прикрытия штурмовиков составляет первая эскадрилья, усиленная звеном второй. Все шестнадцать самолетов ведет капитан Костылев. Она взлетает за сорок пять минут до восхода солнца в колонне пар и с включенными навигационными огнями следует со штурмовиками до полного рассвета. Полк штурмовиков - двадцать шесть самолетов Ил-2 - тоже в колонне пар летит до точки развертывания на высоте двадцать пять - тридцать метров.

Если истребительного противодействия над целью не будет, то вашей группе, товарищ Костылев, разрешаю принять участие в штурмовке. Удар штурмовики наносят с одного захода по двум основным стоянкам самолетов. Возвращение после удара - тем же обходным маршрутом на предельно малой высоте.

Отражение истребителей осуществлять методом взаимного прикрытия без отрыва от штурмовиков. В этом случае на восемь - десять минут можно увеличить скорость и обороты винта до двух тысяч - двух тысяч ста. Помните, товарищи, что большая скорость поглотит горючее и вынудит к посадке на территории противника. Но если противник навяжет воздушный бой, то посадку производить только на фюзеляж в партизанских районах. Партизанские районы прошу запомнить, на карту не наносить. Дополнительный запас питания и оружие положены в кабину каждого самолета группы Костылева.

Вторую группу - группу отвлечения истребителей противника - в составе десяти самолетов третьей эскадрильи поведу я. Она взлетит на тридцать минут позже. Ее задача - пролететь на высоте четырех - пяти тысяч метров над районами базирования главных сил фашистских истребителей и, не завязывая боя, оттянуть врага к востоку от аэродромов Гатчина, Сиверская и Луга. Это единственный наш шанс отвести вражеские истребители от штурмовиков и прикрытия, летящего на пределе горючего.

Группа Костылева и штурмовики выполняют весь полет до пересечения линии фронта в полном радиомолчании. Моя группа ведет радиоинформацию с КП полка и между собой по обстановке без ограничения.

До взлета первой группы осталось пятьдесят минут. Командирам эскадрилий продолжить подготовку у самолетов!..

...Перелетев линию фронта южнее Петергофа, я разделил группу. С первой шестеркой на высоте около четырех тысяч метров я летел прямо на Красногвардейск. Звено капитана Цыганова следовало левее и выше на 600-800 метров на дальности визуальной видимости. Мы умышленно держали скорость около 500 километров в час. Нужно дать противнику время на подъем максимального количества истребителей.

Подлетая к Гатчине, мы издали увидели несколько пыльных полос на аэродроме - это начали взлет ФВ-190. Наша задача - оттянуть их на себя. Для этого я взял курс на Тосно, а через три минуты повернул на юг - на Вырицу. Пролетая ее на высоте около пяти тысяч метров, прямо под собой, на тысячу метров ниже, обнаружил три группы по шесть - восемь самолетов ФВ-190. Они летели с набором высоты, стараясь охватить нас с двух сторон. Видимо, здесь уже были и истребители, взлетевшие с аэродрома Сиверская.

"Пора врагу показать зубы", - подумал я про себя и дал команду:

- "Ноль тридцать первый"! (Позывной Цыганова.) Удерживай высоту! Атакую группу под собой.

Сделав всей шестеркой переворот, мы атаковали ближайшую группу "фокке-вульфов". Они боя не приняли, начали уходить вниз. Но нам преследовать их нельзя - потеряем преимущество в высоте. Круто увожу группу на высоту и беру курс на Сиверскую. Аэродром Сиверская более пыльный, на нем отчетливо видны полосы от взлетающих истребителей. В это время КП полка, следивший локаторами за нами, передал:

- "Тридцать третий", "Тридцать первый", наблюдаем рядом шесть групп противника.

Зная, что нас подслушивает враг, я дал заранее подготовленный ответ:

- "Сокол"! Через две минуты пройду Сиверскую, следую на Лугу, высылайте поддержку на озеро Вялье. Я - Тридцать третий.

- Поддержка в районе Тосно, перенацеливаю. Я - "Сокол", - радировал КП полка.

Чтобы противник уверенно перехватил наши команды, я переспросил КП:

- "Сокол"! "Сокол"! Повторите, не понял.

- "Тридцать третий"! Поддержка южнее Тосно, направляю к озеру Вялье.

- "Ноль тридцать первый", курс двести, озеро Вялье. - Эту ложную команду КП повторил два раза.

"Молодец, Тарараксин, понимает с полуслова", - подумал я и передал:

- "Тридцать первый"! Держись выше, курс на Вялье! Озеро Вялье характерно своей конфигурацией: длина около

15, ширина 3-4 километра. Расположено в 30 километрах северо-восточнее Луги. Оно использовалось как место сбора нашими штурмовиками и истребителями после нанесения ударов по объектам в районах Луга и Городец.

- Понял! - одним словом ответил Цыганов и добавил: - Правее и левее противник.

- Вижу, вижу. Я - "Тридцать третий".

Настал решительный момент в реализации нашего замысла. Время - 5 часов 55 минут. Штурмовики, если не было помехи, нанесли удар и, прижавшись к кромке леса, несутся на повышенной скорости не к озеру Вялье, а на север и, по расчету времени, должны сейчас находиться западнее Луги в 60-70 километрах. Если мы сумеем в центре логова вражеских истребителей продержаться еще шесть - восемь минут, то задача будет решена.

Меняя все время курс и удерживая высоту над противником, мы всей десяткой находимся восточнее железнодорожной станции Дивенская. Но "фокке-вульфы" со всех сторон лезут вверх, стремясь лишить нас преимущества в высоте. Постепенно в круговороте мы набрали высоту 6500 метров. Спасительная высота, на которой преимущество Ла-5 над "фокке-вульфами" и "мессерами" особо ощутимо. Взять нас в клещи даже несколькими десятками истребителей фашистам не удается.

Как медленно тянется время, хотя бензочасы показывают быстрый расход горючего. "Дать короткий бой?" - подумал я и тут же от этого решительно отказался. Возникло новое решение, о котором мы не думали при подготовке: развить за счет постепенной потери высоты предельно допустимую скорость 700 километров в час и вновь пролететь над Сиверской и Гатчиной. Этот дерзкий пролет заставит противника отказаться от радиолокационного наблюдения за нашей группой, мы как-то затеряемся в гуще самолетов врага, за нами потянутся все, кто будет обнаруживать нас визуально.

Разумный, на пределе риск много раз выручал меня в тяжелой обстановке. Попробую и сейчас...

- "Ноль тридцать первый"! Скорость максимум! Без отрыва за мной!

- Понял! - ответил Цыганов.

Быстро нарастает скорость, свист в фонаре кабины и светло-голубые струи воздуха на консолях крыльев говорят, что предел скорости достигнут. Больше ее увеличивать нельзя. Самолет, сделанный из дельта-древесины, может разом разлететься в мелкие щепки. Мы гоним наши тупоносые Ла-5 вдоль железной дороги. Прямо на Сиверскую.

Огромная скорость позволяет проскакивать между группами и отдельными парами ФВ-190 и Ме-109Ф. Они то слева, то справа разворачиваются в нашу сторону, но догнать им нас при этих мимолетных встречах не суждено. Вдруг на встречном курсе - шестерка "фокке-вульфов". Она явно идет в лобовую атаку. Но нам в этой обстановке нельзя вступать в бой. Да и встреча лоб в лоб с этими вражескими самолетами нам невыгодна. А главное - задержка даже на минутный бой может привести к роковому исходу.

Не называя позывных, даю команду для всех:

- "Соколы"! Расходимся в ложной лобовой! Скорость сохранять!

Через восемь - десять секунд мелькнули силуэты вражеских самолетов, и сразу возникло десятка два белых, словно ватные, шариков - открыли заградительный огонь зенитчики аэродрома Сиверская. "Это еще не опасность", - подумал я. Через три минуты мы будем над главным осиным гнездом - аэродромом Гатчина. Там, наверное, "висит" на всех высотах истребительное прикрытие и зенитчики с нетерпением ждут, чтобы выплеснуть на нас огненный ливень всех калибров. Где же сейчас наши ударные силы? Неужели еще не пролетели последний контрольный пункт - Бегунцы? Там Костылев должен трижды передать мне сигнал: "Десятка".

Только услышав это слово, мы можем уходить в любом направлении. Томительных минут я не выдержал, запросил:

- "Ноль одиннадцатый", место!

Егор, видимо, давно прослушивал мои команды с замиранием сердца и держал палец на кнопке передатчика. Он без промедления ответил:

- Василий, уходи, уходи, через минуту Бегунцы, объект горит!

- Понял, понял, спасибо, Егор. Через восемь - десять минут догоню, ответил я другу, нарушая все правила радиоинформации.

Под нами извилистая река Оредеж. Впереди, в утренней дымке, вырисовывается Гатчина и большое круглое поле аэродрома. Там теперь нам делать нечего. Молча доворачиваю на 60 градусов влево - курс на Бегунцы. Ведомые следуют за мной, поняли. Рука поспешно дожала сектор газа вперед до упора и, увеличив угол снижения, выжимает скорость за семьсот. Теперь можно терять высоту до бреющего полета, а если все-таки нас перехватят "фоки", дадим короткий бой на предельно малой высоте. Они и здесь нам во многом уступают.

Уходя от Гатчины, я заметил, что фашистские истребители прекратили преследование, видимо, боятся удара по этому аэродрому, хотя в воздух их поднято много, хватило бы и на прикрытие, и на преследование нашей десятки. Стало быть, только теперь дошло до гитлеровских генералов и полковников, какой ценой они расплатились, бросив десятки самолетов, чтобы перехватить и уничтожить всего одну группу "лавочкиных".

Ну вот, остались позади и Бегунцы, обозначилась трассами пулеметных и пушечных очередей линия фронта Ораниенбаумского "пятачка". Сердце забилось радостно - "илы", "яки" кружат, заходя на посадку, группа Костылева чуть видна на горизонте. Она тоже на подходе к дому. Набираем высоту 600 метров, убавляем скорость до крейсерской и, не торопясь, следуем к аэродрому.

На наших самолетах горючего еще на 10-12 минут полета, а вот в группе Костылева, наверное, стрелки бензочасов на нулях. Они, не делая круга, спешат на посадку. Слышу просьбу Костылева: "Сокол", обеспечьте посадку с ходу, горючего на второй заход нет..."

Я посмотрел на часы: костылевцы в воздухе 1 час 37 минут. Горючего действительно осталось только приткнуться к посадочной. "Молодцы!" радостно подумал я о боевых друзьях, выполнивших казавшееся невыполнимым задание.

Своей парой произвел посадку последним. Подруливая к стоянке, увидел, что нас ожидает все руководство дивизии. Рядом с полковником Корешковым, держа шлем в руке, стоит и капитан Костылев. По его высоко поднятой голове можно понять, что удар по самолетам врага на аэродроме был нанесен удачно и наших потерь нет.

Выйдя из самолета, я принял доклад капитана Цыганова и ведущих пар своей шестерки. Их лица были бледными, но радостными.

- Задание выполнено! - доложил каждый из них. Но я-то понимал больше других, что кроется за этой короткой фразой. У самого еще дрожали все мышцы...

Поправив обмундирование, надев фуражку, я подошел к улыбающемуся комдиву.

- Товарищ гвардии полковник! Группа отвлечения задание выполнила. Встреч с истребителями врага было много, а настоящих схваток нет. Первый раз за всю войну метались, как зайцы среди свор гончих. Теперь нас, гвардейцев, фашисты будут называть трусами...

Владимир Степанович, смеясь, обнял меня, потом торжественно сказал:

- Спасибо тебе, Василий Федорович, спасибо всем товарищам гвардейцам. То, что доложил Костылев, обернулось не "трусостью", а уничтожением нескольких десятков вражеских бомбардировщиков. Такого удара от балтийцев фашисты еще не получали за всю войну. - Корешков повернулся к Костылеву и добавил: - Доложи, гвардии капитан, командиру полка, ему это важнее, чем мне, - удался замысел, в который мы с трудом верили.

- Такое рад повторить несколько раз устно и письменно, - сказал Костылев. - Только начинался рассвет, когда мы подлетали к аэродрому Городец. "Илы" с ходу набрали высоту триста пятьдесят метров и, разделившись на две части, пошли в атаку. Самолеты фашистов, как на параде, стояли в два ряда по обе стороны летного поля в шахматном порядке. Всего примерно семьдесят - семьдесят пять. Считать точно не было времени. Мы немного отвернули в стороны, на случай появления истребителей. Но их ни в воздухе, ни на земле не оказалось. Зенитчики тоже проспали, открыли огонь, когда на стоянках горели и взрывались десятки "юнкерсов" и "хейнкелей". "Яки", прикрывавшие Ил-2, атаковали зенитные батареи, а мы всем составом прошлись длинными пушечными очередями по самолетам, помогая штурмовикам.

Обратно возвращались на бреющем. Маршрут над болотами и лесами оказался удачным, но длинноват. Из шестнадцати самолетов на пяти горючее кончилось в момент посадки и на рулении. На остальных осталось по три - пять литров, закончил короткий, но предельно ясный доклад новый комэск.

- Ну, а теперь, товарищ командир полка, - по-строевому отдал распоряжение комдив, - сделайте хороший разбор с летным составом, подготовьте письменный отчет по этому заданию, а к вечеру представьте материал о награждении орденами всех летчиков. На вас наградной напишем в штабе дивизии.

В этот знаменательный день не было сбитых самолетов врага, но успех выполнения утреннего боевого задания окрылял весь полк. Везде шли разговоры о крупной победе без потерь.

Моя радость была двойной. Через час после посадки боевых самолетов приземлился наш связной У-2. На нем прилетел после десятимесячного отсутствия мой задушевный друг и боевой соратник капитан Алим Байсултанов. С ним мы воевали под Ленинградом и на неприступном героическом полуострове Ханко в 1941 году, насмерть бились в неравных боях над Дорогой жизни. Одним Указом получили в 1942 году звание Героя Советского Союза...

Весь день мы не расставались. Алим рассказал, как после завершения учебы приказом командующего авиацией ВМФ его оставили работать на курсах в должности летчика-инспектора. Учебные полеты в глубоком тылу для горячего кавказского сердца были сплошной горечью. Он рвался на фронт, написал пять рапортов и добился своего - его откомандировали в распоряжение командира 1-й гвардейской истребительной авиационной дивизии.

Байсултанов хотел служить только в своем полку. Поэтому категорически отказался от должности командира эскадрильи в 3-м авиаполку, попросил полковника Корешкова оставить в 4-м авиаполку на любой должности. А в полку, как назло, свободных должностей в это время не оказалось.

- Алим, - сказал я старому другу по возвращении из штаба дивизии, чего же ты не приехал на месяц раньше? Были две должности комэсков. А теперь придется ждать, когда выдвинем одного из них на повышение.

- А когда это будет? - улыбаясь, спросил Алим.

- А вот когда, сам не знаю. Никто из полка уходить не желает. Предложил капитану Суворкину должность заместителя командира полка в другой дивизион он категорически отказался. А через неделю погиб без боя... Вот и попробуй на войне определить, когда появится нужная должность. Давай, Алим, по-дружески договоримся так... Через две недели на курсы уедет наш общий друг, Иван Творогов, ему нужно не столько поучиться, сколько душевно подлечиться. Пока назначим тебя на его место. В конце года по предварительному плану должен уйти на повышение майор Шмелев. Сделаем перестановку внутри полка и тогда найдем должность командира эскадрильи. А за эти две недели твоя задача - освоить "лавочкина", раз не пришлось это сделать в тылу.

- Что ты, Василий?! Две недели... Да мне трех дней хватит, ты же знаешь, как я летаю, - удивленно возразил Байсултанов.

- Нет, Алимушка, мы уже научены горьким опытом. Многим казалось, что "лавочкин" прост, особенно для тех, кто летал на "ишаке". А самолет Ла-5 это конь с норовом. Он сбросил многих... Так что давай готовь индивидуальный план освоения "лавочкина". Первые три-четыре боевых вылета выполнишь вместе со мной ведущим пары. И пойми главное - воздушный враг сейчас не тот, каким он был в сорок первом. Опыта и коварства у него стало больше, изменилась тактика, особенно у истребителей. Советую за эти две недели изучить все удачные и неудачные бои, проведенные в полку на Ла-5. Обязательно поговори с участниками боев - Цыгановым, Костылевым, Владимиром Дмитриевым, кстати, он штурман полка. Будет хорошо, если побеседуешь с молодежью, они будут рады встрече с ветераном...

Байсултанов в упор смотрел на меня и молчал. Он не ожидал, что ему, опытному летчику и прославленному воздушному бойцу, которого я знаю, как себя, предложу такую программу ввода в боевой строй.

- Нет, товарищ командир полка, - с обидой сказал Алим, - такой план мне не нужен. Зачем терять две недели? Молодежь смеяться будет... Скажут: вот так герой, как новичок к боевому вылету готовится...

- Ну, раз назвал меня командиром полка, - ответил я обиженному другу, то слушай приказание. План освоения нового самолета стал непреложным законом, в том числе и для друзей. Приступай, Алим Юсупович, к его выполнению. Войны впереди еще очень много, а старых боевых друзей можно сосчитать по пальцам.

Расставаясь, я крепко пожал Алиму руку и почувствовал, что он уходит с обидой. Ну, ничего, я хорошо знаю его характер - обида у него до первого боевого вылета.

Судьба часто решает по-своему - первого совместного боевого вылета не произошло...

Врач полка капитан Званцов, постоянно и заботливо следивший за здоровьем летчиков, в середине сентября доложил, что здоровье командира 3-й эскадрильи капитана Цыганова резко ухудшилось. Нужно профилакторное лечение или отпуск на две-три недели.

Получив разрешение у командира дивизии, Цыганову предоставили на двадцать суток отпуск. А исполнение должности командира эскадрильи на этот период возложили на капитана Байсултанова.

Утром 23 сентября перед выездом на совещание, проводимое командиром дивизии со всем руководящим составом полков и отдельных подразделений, я зашел на КП 3-й эскадрильи.

- Эскадрилья всем составом, за исключением командира, несет дежурство в готовности номер один, - с оттенком иронии доложил капитан Байсултанов.

- Ничего, Алим, этим не тяготись, через четыре-пять дней завершишь программу освоения "лавочкина", и полетим вместе на боевое задание. Не зря полковник Корешков собирает командиров полков, видимо, на конец сентября и на октябрь прибавят работы. Но я зашел не просто повидаться, есть небольшое, но ответственное дело. Около одиннадцати часов поступит команда с КП дивизии на прикрытие командира полка штурмовиков. Он парой на Ил-2 перелетит на остров Лавенсари. Там группа штурмовиков в сумерках атакует корабли противника в Нарвском заливе. "Илы" летят без бомб и "эрэсов", налегке. Поэтому большого прикрытия не требуют. Поставьте задачу одному из дежурных звеньев, пусть прикроют до острова. Полет туда выполнять на бреющем, на связь выходить только при обнаружении истребителей. Возвращение на высоте две с половиной - три тысячи метров.

- Есть, товарищ майор! Задача будет выполнена, - четко отрапортовал Байсултанов и загадочно улыбнулся.

- К концу дня слетаем на "учебное" бомбометание по финским тяжелым батареям. Они опять ожили, ведут огонь по Кронштадту и кораблям на западном фарватере. А пока до встречи.

...В разгар совещания в кабинет поспешно вошел оперативный дежурный. Он что-то шепнул полковнику Корешкову. Тот посмотрел на меня, сказал:

- Товарищ Голубев, идите на КП, разберитесь - сбили Байсултанова, бой в районе острова Сескар.

Меня как кувалдой ударили. Наскочив на рядом стоявший стул, молнией выскочил из кабинета.

У прямого телефона меня ждал майор Шмелев.

- Что случилось, Николай Михайлович? - спросил зама по летной части.

- Пока не поймем. Вылетало звено Куликова, а его ведомый передал: "Сбит Байсултанов, веду бой с "фиатами" один". На запросы ответов нет. Направил в район островов еще звено. Запрашиваем КП третьего гвардейского. Ждем их докладов.

- Находитесь на КП, пошлите Тарараксина в эскадрилью, я сейчас приеду.

Получив разрешение, я на машине помчался на аэродром. В пути перед глазами стоял образ боевого друга, вспомнились слова, сказанные с иронией: "Эскадрилья всем составом, за исключением командира, несет дежурство в готовности номер один". И наконец, загадочная улыбка после слов: "Есть, товарищ майор! Задача будет выполнена". Неужели Алим пошел на такое нарушение?.. Вылететь самовольно, не закончив курс восстановления боеспособности на новом истребителе... Эх, Алим, Алим...

Через несколько минут все прояснилось. В одиннадцать часов эскадрилья получила команду на вылет звена.

Байсултанов, положив трубку, минуты две молча сидел, думал. Потом резко махнул рукой, как бы рассек сомнения ладонью, сказал адъютанту:

- Товарищ капитан! Остаетесь на КП за меня. Я поставлю задачу командиру на вылет и буду у своего самолета готовиться к вечернему вылету.

- Есть, товарищ капитан! - ответил адъютант. Байсултанов быстро подошел к самолету командира звена

старшего лейтенанта Куликова и отдал распоряжение:

- Вылезайте из кабины, давайте ваш парашют и спасательный жилет, на задание со звеном полечу я. Передайте остальным летчикам, что буду пользоваться вашими позывными.

- Есть! - ответил Куликов.

Через три минуты звено, взлетев парами, заняло боевой порядок над двумя Ил-2.

Ведомый Байсултанова совершил посадку. Его самолет имел большие повреждения. Ведомый рассказал о короткой воздушной схватке. Вблизи острова Сескар появились десять истребителей противника. Они, заняв боевой порядок в два эшелона по высоте, спешили перехватить нашу группу. Для командира звена прикрытия создалась сложная, но небезвыходная ситуация. Нужно было принять решение на активный оборонительный бой методом "ножниц" двух пар, без отрыва от штурмовиков, тем более что до зоны зенитного огня острова Лавенсари оставалось лететь три - три с половиной минуты. Но Байсултанов, не раз пользовавшийся таким тактическим приемом раньше, сейчас принял другое решение. Он дал команду второй паре продолжать прикрытие, а сам с набором высоты пошел в лобовую атаку на нижнюю группу противника. "Тридцать девятый"! Следуй за мной. Атакую ведущего".

Алим не мог не понимать рискованности своего решения. Оно ослабляло боеспособность звена прикрытия. Видимо, жгучее стремление сбить вражеский самолет и тем доказать, что зря заставляют его, прославленного воздушного бойца, учиться, взяло верх над разумом и дисциплиной еще на земле, до вылета...

Лобовая атака скоротечна. Байсултанов, сбив один "фиат", вместо резкого ухода на скорости вниз развернул самолет и начал новую атаку по второму самолету.

Такие атаки, когда рядом много вражеских машин, всегда коварны. Алима сверху атаковали сразу два "фиата". Ведомый, молодой, но опытный летчик младший лейтенант Алпатов, рискуя собой, сбил одного из атакующих, но второй успел дать губительную очередь по Байсултанову, и два самолета, беспорядочно переворачиваясь, упали в воду.

Оставшись один, несмотря на повреждения самолета, выжав из мотора всю мощь, Алпатов сумел продержаться в непрерывном маневре две минуты и вышел из боя. Подошедшие на помощь дежурное звено и вторая пара сопровождения изменить исход боя уже не могли...

Потрясенный тяжкой утратой, я все еще не мог понять одного: почему Алим обманул меня, боевого друга, командира? Обманул подчиненных и себя самого...

Не хватило силы у Алима Байсултанова - "сына гор, сокола Балтики" сдержать порыв горячего сердца. Его могилой стало море, а памятником балтийское небо, защите которого он отдал всего себя...

Девятисотый день

Весь октябрь 1943 года был пасмурным, дожди часто сменялись метелями. Сильные западные ветры поднимали уровень воды Финского залива, и аэродром Бычье Поле, как самое низкое место на острове Котлин, не только раскисал, а иногда покрывался на 8-10 сантиметров водой.

Взлетать и садиться в этих условиях было крайне опасно. Но боевая обстановка на фронте и на море обязывала поднимать пары, звенья и целые эскадрильи на прикрытие боевых кораблей, подводных лодок, прорывающихся в Балтийское море, взлетать по тревоге на перехват вражеских разведчиков и корректировщиков, а также самим вести систематическую воздушную разведку вражеских объектов.

В начале октября, с трудом выбрав краткий период летной погоды, на аэродром перелетел 10-й гвардейский авиаполк на самолетах Ла-5. Теперь он наш сосед, и мы радушно поделились местами стоянок самолетов, служебными и жилыми помещениями.

Наконец-то 1-я гвардейская авиадивизия собрала все силы на двух островах - Котлин и Лавенсари. Впервые авиация Балтики получила такой мощный щит воздушного прикрытия сил и средств флота. Вспомним: в апреле и мае мы всего двумя десятками "лавочкиных" уничтожили около сорока вражеских истребителей. Если бы осень по погодным условиям была схожа с весной, то, имея сотню прекрасных машин, гвардейцы получили бы возможность окончательно разгромить воздушного противника в западном и юго-восточном районах Ленинградского фронта и над Финским заливом на дальность боевого радиуса самолета Ла-5. Но погодные условия мешали выполнению боевых задач, стоящих перед дивизией.

Хотя противник в районе Ленинграда и восточной части Финского залива и потерял с начала года более трехсот самолетов, из которых на долю 4-го ГИАП приходилось 87, все же он на отдельных участках пытался взять реванш. Поэтому воздушные схватки продолжали носить решительный и острый характер.

Для нашего полка и 3-го гвардейского некоторая передышка в боях была даже полезной, а вот 10-му, недавно прибывшему на фронт, такая "сверхбалтийская" погода не давала возможности не только втянуться в боевую работу, но и облетать с новым пополнением район и присмотреться к расположению извилистой линии фронта.

Меня, как командира полка и порядочно уставшего летчика, радовало стремление гвардейцев попасть в расчет боевых групп, которые приходилось каждый раз подбирать с учетом погодных условий. Но меня радовало также, что в это время стало возможно предоставить некоторый отдых переутомленному техническому составу и давно воюющим летчикам.

В полку, как неоднократно уже было и раньше, начались усиленная учеба, тренировочные полеты на самолетах У-2 и Ут-2 по приборам, в закрытой колпаком кабине, а также полеты над аэродромом на "лавочкине" при ограниченной видимости и предельно низкой облачности.

В один из таких ненастных дней в полк приехали командир и начальник политотдела дивизии. Я доложил, что полк частью сил несет боевое дежурство, а остальной личный состав занимается по плану боевой подготовки.

- Это хорошо. А мы сегодня приехали не контролировать ваши занятия, а уточнить полку боевые задачи до конца года и на январь сорок четвертого. Соберите руководящий состав полка, командиров и замполитов эскадрилий. А пока, Василий Федорович, доложи, как работает секретарь комсомольской организации и каково состояние здоровья младшего Столярского. Я это спрашиваю потому, что в ближайшие дни генерал-полковник Рогов и генерал-майор авиации Столярский посетят полк.

- Комсомольская организация - прекрасный боевой помощник, - начал я доклад, - воспитывает молодежь на боевых традициях, лучше стало с физической подготовкой, особенно среди летчиков - во всех подразделениях сделаны самодельные спортивные снаряды. Это большая заслуга лейтенанта Рогова. Но уходить ему из полка нужно: он болен туберкулезом. Просит врача об этом не докладывать по инстанциям...

А лечение Столярского-младшего идет хорошо. Через неделю выпишут из госпиталя, дадим отпуск с выездом в Москву. Пусть еще немного подживут обожженные руки и лицо. Правда, он от отпуска отказывается и говорит, что никакие родительские уговоры не заставят его перейти в летное училище на инструкторскую работу. Видимо, у родителей больше разговора будет с сыновьями, чем с руководством полка.

Собрались офицеры, и началось совещание. Оно было коротким, но радостным. На нем выступили командир дивизии и начальник политотдела.

Корешков говорил, что близится час полного снятия блокады с родного Ленинграда, этого ждут все. Войска Ленинградского, Волховского фронтов и силы Балтийского флота начали подготовку к священной битве за полный разгром фашистов под Ленинградом. Подробные планы и точные сроки проведения операции нам пока неизвестны. Но боевую задачу на период ее подготовки дивизия получила. Она сводится к следующему. Первое: необходимо полностью закрыть для воздушной разведки гитлеровцев район Ленинград - Кронштадт Ораниенбаумский плацдарм. Ни один вражеский самолет-разведчик не должен выполнить свою задачу в указанном районе. Второе: вести решительную борьбу с самолетами - корректировщиками огня вражеской артиллерии, особенно той, которая ведет огонь по войскам и объектам Ораниенбаумского плацдарма, Кронштадту и кораблям на фарватерах между Ленинградом и островом Котлин. Эти две задачи имеют особую важность и возлагаются на наиболее опытный в дивизии наш полк. Остальные ранее поставленные боевые задачи будут выполняться в основном 3-м и 10-м гвардейскими полками. С завтрашнего дня начнем действовать и одновременно готовиться к главному - началу долгожданной битвы.

Указания начальника политотдела полковника Сербина были совсем короткими:

- Четвертый гвардейский полк принимал участие во всех проведенных флотом и фронтом оборонительных и наступательных операциях. Партийно-политическая работа у вас всегда была фундаментом победы. Надеемся, что и в этой операции личный состав полка выполнит любые поставленные задачи и останется правофланговым в дивизии.

Я смотрел на присутствующих, слышал учащенный стук своего сердца и видел, как загораются глаза пилотов. Видимо, каждый из нас сейчас был горд тем, что выполнение первых боевых задач доверено нам.

Закончив совещание, полковник Корешков достал из планшета бланк, на котором полосками был наклеен телеграфный текст, и с усмешкой сказал:

- Еще совсем свеженькая, а смысл прежний: опять грабят тебя, Василий Федорович. Командующий всей морской авиацией требует направить в Москву гвардии капитана Костылева в его распоряжение, на должность главного инспектора по истребительной авиации. И одновременно представить на звание майора. Вот и решай, командир полка, что лучше: сопротивляться или молча, стиснув зубы, выполнить требование.

Ошарашенный этим сообщением, я молча сидел. "Отдать Егора, лучшего комэска, которого уже видел своим заместителем, а в случае чего - и командиром полка!"

Корешков и Сербин выжидающе смотрели на меня. Наверное, они читали мои мысли, понимали, что мне даже говорить тяжело. За меня ответил Абанин:

- Наверное, нужно без сопротивления отпустить Костылева. Наши аргументы в верхах все равно не поймут...

- Я тоже так думаю, - поддержал полковник Сербин.

- Давайте позовем Костылева и посоветуем согласиться с новым назначением...

Через двое суток полк распрощался с замечательным боевым летчиком, а его место занял капитан Карпунин.

Узнав, что борьба с разведчиками и корректировщиками и усиление нашей разведки объектов врага стали для полка основными боевыми задачами, все поняли: настает час расплаты, приближается священный день, когда замолкнут разрывы бомб и снарядов в израненном Ленинграде. Очистить от оккупантов родную землю, разгромить врага, длительное время осаждавшего город Ленина, расплатиться с гитлеровскими убийцами за все их чудовищные преступления, за сотни тысяч умерших от голода и в результате обстрелов, за муки ленинградцев, за разрушение города - эта благородная задача вдохновляла гвардейцев, поднимала боевой дух.

Активизировалась наша разведка по всему фронту, усилились ночные удары авиации по аэродромам, железнодорожным узлам, по артиллерийским позициям и пунктам управления противника. Все это, конечно, наводило фашистское командование на мысль, что советские войска готовятся к большому сражению. Поэтому, несмотря на неблагоприятные метеорологические условия, гитлеровцы начали проводить авиационную разведку всех видов и особенно аэрофотосъемку. Разведку вела и 1-я гвардейская авиационная истребительная дивизия.

Противник также усилил противовоздушную оборону важных объектов, значительно увеличил истребительное прикрытие самолетов-разведчиков и корректировщиков. Теперь каждый боевой вылет на разведку или на перехват гитлеровских разведчиков сопровождался скоротечными, но ожесточенными воздушными схватками. В четырех таких боях, проведенных в ноябре, мы сбили четыре вражеских разведчика и два истребителя, но и сами потеряли трех летчиков.

Эти бои показали, что фашисты, не считаясь с потерями, настойчиво пытаются выполнить свою задачу. Позже мы узнали, что упорство в боях фашистских летчиков было отнюдь не следствием роста их морально-боевых качеств, а результатом приказа высшего гитлеровского командования. Оно, предвидя крупное наступление Красной Армии, осенью 1943 года потребовало от группы армий "Север" во что бы то ни стало удержать занимаемые ею позиции под Ленинградом и Новгородом как опору левого крыла всего Восточного фронта. Гитлер рассчитывал, что решение этой задачи позволит надежно прикрыть подступы к Прибалтике и обеспечить свободу действий немецкого флота в Балтийском море, а также сохранит Финляндию в качестве союзника. Поэтому продолжение осады Ленинграда было главной задачей вражеских войск и авиации.

Анализируя подробности каждого проведенного боя и каждого вылета на другие задания, командование полка понимало, что с наступлением зимы 1944 года и улучшением погодных условий в небе Ленинграда и над Финским заливом развернутся ожесточенные воздушные сражения. К ним упорно готовились и каждый опытный, и каждый молодой пилот. Но не отставали от летчиков и их боевые друзья, работавшие на земле.

На инженерно-техническом совещании шла речь о подготовке всей ремонтной службы к обеспечению полной исправности самолетов в том случае, если резко возрастет боевая нагрузка. Учитывая важность совещания, на нем присутствовали руководители полка и командиры эскадрилий. В конце совещания попросил слово капитан технической службы Н. Н. Бабенков - начальник ремонтной мастерской. Он обратился сразу ко всем присутствующим:

- Товарищи командиры, инженеры, техники! Наша мастерская имеет хороших специалистов-ремонтников, сейчас совсем не загружена. Часть людей занимаются ремонтом жилых и служебных землянок. Это не наше дело, пусть этим займутся те, кому положено. Вот прохожу я в день несколько раз мимо лежащих в снегу списанных Ла-5, и сердце кровью обливается. А теперь туда притащили самолет, который подняли со дна залива. Он хотя и пролежал в соленой воде трое суток, но совсем целехонек. Конечно, древесина его напиталась солью, во многих местах разбухла обшивка фюзеляжа и крыльев. А мне кажется, если руки приложить со старанием и умением, то из этих списанных самолетов можно восстановить два-три. Разве они будут лишними? Вспомните, товарищи, как когда-то мы собирали все разбитые и искалеченные самолеты, и многие из них воскресли. На них летчики успешно воевали, а некоторые из них получили даже звание Героя Советского Союза...

Такого предложения, когда в полку было самолетов столько, сколько положено, никто не ожидал. Я переглянулся с майором Абаниным и задал вопрос молчавшим старшему инженеру Николаеву и инженеру по ремонту Мельникову.

- А как технические корифеи смотрят на предложение товарища Бабенкова?

- Сробыть треба, тильки який пилот полетит... Ведь скорость-то сейчас шестьсот и больше - развалится по склеенным швам да стыкам, - смешивая украинский с русским, ответил Мельников.

Потом медленно поднялся неторопливый Николаев.

- Собрать из списанных самолетов две-три машины можно. Видимо, удастся восстановить и поднятый из воды. Но нужного запаса прочности вряд ли добьемся. Есть опасение, что на больших перегрузках самолет развалится. Мастерские - не завод, но попробовать необходимо, место в теплом помещении есть, людей товарищу Бабенкову можно добавить за счет технического состава эскадрилий.

- Тогда не будем терять время. Приступайте, товарищи, к делу. Если восстановленные вами самолеты нельзя будет использовать в боевых вылетах, они найдут свое место в учебных полетах. На тренировках ведь можно летать, не создавая больших перегрузок. А когда горьковские и волховские труженики узнают, что подаренные ими самолеты служат вторую боевую службу, защищая Родину, они будут вам искренне благодарны...

Результат труда технических умельцев оказался прекрасным. За полтора месяца они восстановили три самолета Ла-5, полностью пригодных к полетам на боевые задания, и с начала 1944 года в каждой эскадрилье летал самолет, на борту которого буквами золотистого цвета были написаны фамилии инженеров и техников.

После технического совещания мы шли по запорошенной мокрым снегом тропинке Петровского парка. Майор Абанин многозначительно сказал:

- Василий Федорович! Я давно в авиации, много времени работаю на партийно-политических должностях, а такую увлеченность в тяжелейшем труде, такой поистине государственный подход наземного состава вижу первый раз.

Я ответил ему, что прекрасные качества людей в полку сформировались не за последние два-три года, хотя этот период и был самым тяжким испытанием. Они зародились еще в период гражданской войны. Ведь тогда наш полк, носивший название 46-го отдельного морского авиационного отряда, на старых латаных-перелатаных самолетах громил врага под Петроградом и на севере страны. И в то время техники, мотористы, вооруженцы несколько раз своими руками оживляли разбитые и поврежденные аэропланы, и пилоты поднимались на них в бой. Кстати, в этом отряде начинал свою летную службу Столярский, отец лейтенанта Столярского. Тогда он был матросом...

Государственный подход к делу, увлеченность в тяжелом труде продолжают развиваться. Сегодня командиры эскадрилий и старший инженер представили ходатайство о награждении технического состава. Сколько самолетов каждый из них подготовил к боевым вылетам, какое количество мелкого и большого ремонта самолетов выполнили люди!.. Так, например, техники и старшие техники-лейтенанты подготовили машины к боевым вылетам: Федоровых - 590, Радионов - 600, Филатов - 620, Вдовин - 643, а неутомимый Макеев - 1200. А еще Дементьев, Анисимов, Радченко, Зиновьев, Гуськов, Лисицин и многие механики, мотористы, оружейники и прибористы... Это же прекрасные люди, они куют нам победу на земле. Мне кажется, настало время их труд оценить выше, чем делали мы раньше. Все они заслуживают награждения боевыми орденами и предоставления хотя бы короткого отдыха.

- Я с этим целиком согласен. Надо настойчивее добиваться награждения технического персонала, а краткосрочные отпуска во власти комдива. Он, наверное, возражать не будет, - закончил наш разговор Абанин.

Вторая половина декабря оказалась "жаркой". И вовсе не потому, что ужесточились условия выполнения боевых заданий, особенно вылеты на аэрофоторазведку. Дело в том, что в полку одна за другой побывали авторитетные комиссии штаба авиации и штаба флота. Каждая из них, "покрутив" нас двое-трое суток, заканчивала работу разбором в присутствии командующих и членов военных советов. Хотя и ругали нас на этих разборах за различные промахи, но общий вывод оставался неизменно положительным.

Не пришлось долго ждать прилета самой высокой, московской комиссии. Два дня командование полка и эскадрилий отчитывалось по всем вопросам боевой работы и прифронтовой жизни, а мой боевой друг - главный инспектор Костылев - не выдержал и два раза слетал на боевые задания.

Начальника Политического управления Военно-Морского Флота генерал-полковника И. В. Рогова и командующего морской авиацией генерал-полковника С. Ф. Жаворонкова интересовало все: тактика ведения воздушных боев, состояние жилых землянок, называемых по-морскому кубриками, и чистота подворотничков на кителях офицеров. Казалось, что полк готовится не к решительным боям, а к строевому смотру. К нашей радости, оказалось, что высокое руководство ВМФ было удовлетворено ходом боевой работы полка, состоянием внутренней и гарнизонной службы и особенно партийно-политической работой, в основе которой лежали революционные и боевые традиции нашего же полка, являвшегося родоначальником авиации Балтики.

Работа московской комиссии закончилась за два дня до наступления нового, 1944 года. Поэтому на этом разборе были подведены боевые итоги за год и за два с половиной года войны.

Внушительные цифры показали, какой неимоверный ратный труд и боевое напряжение вынес личный состав полка, чтобы выполнить 18 640 боевых вылетов (из них бомбоштурмовые удары - 2130, а 2450 - воздушная разведка). Летчики за этот период провели 542 воздушных боя, в которых уничтожили 316 вражеских самолетов. Немалыми оказались и боевые успехи по уничтожению наземного и морского противника: 20 танков и бронемашин, 350 грузовиков, 80 зенитных орудий и пулеметных установок, 85 вагонов и паровозов, более 4000 солдат и офицеров и 150 единиц плавучих средств, в том числе три миноносца и сторожевой корабль.

Таких боевых успехов не имел ни один из истребительных полков авиации ВМФ, отметили генералы Рогов и Жаворонков. Они тепло поздравили весь личный состав, пожелали успехов в предстоящей операции и дальнейших побед в новом году. На этом же разборе мне был вручен орден Британской империи 4-й степени. Этими орденами были награждены несколько командиров тех частей и соединений, которые нанесли большие потери гитлеровским войскам.

Тогда мне казалось, что высокий орден - это признание личной доблести и, главное, больших боевых успехов Советской Армии и Флота в совместной борьбе против фашизма. Забегая вперед, скажу, что только после войны, в 1946 году, услышав гнусную, предательскую речь Черчилля, призывавшего империалистические силы мира начать новую войну против Советского Союза, я понял, что британскими орденами нас награждали за спасение Англии от полного разгрома ее Гитлером. Тогда на Британских островах это еще помнили...

Все время я ждал особого разговора с генералом Роговым и генералом Столярским. Но состоялся он только за три часа до отлета комиссии.

Наверное, оба отца не желали, чтобы беседа с командиром полка получила какую-либо огласку. Кроме меня, на встрече с генералами никого не было.

- Как служит лейтенант Рогов? - спросил генерал Рогов.

Я доложил, что проверка установила: все комсомольцы стоят на правом фланге молодежи полка. В этом большая заслуга секретаря - лейтенанта Рогова. Но служить ему на Балтике нельзя. По заключению врача полка капитана медицинской службы Званцова, а также после проверки на рентгене в госпитале было установлено, что у него развивается туберкулез легких.

Мои слова не изменили суровую сосредоточенность лица генерала. Видимо, о слабости здоровья своего сына он знал раньше нас.

- Спасибо, товарищ Голубев, за то, что знаете своих подчиненных и заботитесь об их здоровье. Придется сыну изменить климатические условия, хотя он упорно не хочет этого. Приказ получите через пять - семь дней, а на его место подберите офицера из своего полка.

Когда началось собеседование с генералом Столярским, я попросил разрешения, чтобы присутствовали его сын и замполит полка Абанин.

- Уж очень много упреков и наказаний получил я за то, что в воздушном бою фашисты сбили лейтенанта, - сказал я генералу.

Удивленный, он поднялся, развел руками.

- Какие наказания и упреки могут быть, если люди воюют? Война без потерь не бывает.

В ожидании генерал начал нервно ходить по комнате из угла в угол.

Вошли вызванные мной майор Абанин и лейтенант Столярский. Столярский-старший тяжело опустился на стул.

- Садитесь, товарищи, давайте по-семейному поговорим, - тише обычного сказал он.

- Если по-семейному, - подключился Абанин, - то слово за лейтенантом. Скажи, Кира, все, о чем мы не раз говорили с тобой.

Столярский-младший встал, переложил шлем из одной руки в другую и, не поднимая глаз, выпалил:

- Папа, если командование полка меня не выгонит, то я ни в какой другой или училище не пойду. Я сам виноват, что меня сбили, - нужно лучше смотреть. А за наказание командира полка мне стыдно перед командиром и летчиками. Я не трус, смерти не боюсь. Но зачем столько опекунов! Разрешите выйти...

Дверь за лейтенантом закрылась. Все молчали, его слова спутали начавшийся было "семейный разговор". Генерал, тяжело дыша, достал какую-то таблетку, положил под язык. Видимо, с сердцем было неважно. Я быстро налил стакан воды, но он покачал головой. Глубоко вздохнул два-три раза и медленно заговорил:

- Дорогие друзья, поймите все правильно. Родители, особенно мать, всегда тревожатся за детей. Я старый воин и большевик, начинал гражданскую войну в сорок шестом отряде. И сам хочу, чтобы сын продолжал службу в родной части. Пусть династия авиаторов Столярских продолжает защищать Родину до полного ее освобождения. Делайте все так, как требует обстановка. Если суждено сыну дойти до победного дня, - значит, счастьем мы, родители, не обойдены. А вот что наказали вас, слышу впервые и поражаюсь. Какое же было наказание? - глядя на меня, спросил генерал.

Мне не хотелось бередить душу, и я искал слова для ответа. Опять за меня ответил со всеми подробностями Абанин.

Я же в свою очередь сказал Столярскому, что Кира воюет хорошо, то, что его сбили, не снизило морально-боевых качеств летчика. А наказание - дело прошлое, забудем о нем.

Возвращаясь с аэродрома после проводов комиссии, майор Бискуп, стесняясь, сказал:

- Василий Федорович, меня спрашивал начальник военно-учебных заведений генерал Столярский, соглашусь ли я на должность начальника цикла тактики истребительной авиации в Ейском училище.

- А что ты, Петр Игнатьевич, ответил? - усмехнулся я.

- Ответил, что согласен, если командование полка и дивизии отпустит.

- У меня на эту тему тоже был разговор, но я ответил, что это сделать лучше после проведения операции. Второго января уйдет на должность командира третьего авиаполка майор Шмелев, и замена сразу двух руководителей управления полка нецелесообразна...

В полку царило приподнятое настроение. В самом деле, три проверки и три положительные оценки. И проверяло-то большое начальство...

Во второй половине короткого зимнего дня прояснилось небо. Солнце, двигаясь немного выше горизонта, светило через серую дымку. Хорошую погоду спешила использовать как наша, так и вражеская авиация. В первую очередь, конечно, разведчики. Тут же поступила команда из штаба дивизии - увеличить число дежурных истребителей, стоящих в полной готовности на земле. Одну эскадрилью поднять в зону патрулирования над плацдармом. Вслед - новое распоряжение из штаба авиации флота: немедленно поднять две группы на разведку аэродромов Красногвардейск, Котлы и Копорье. Через 20 минут две разведывательные группы взлетели. Пара фоторазведчиков - ведущий командир звена Бычков - под прикрытием шестерки Ла-5 взяла курс на Красногвардейск. Им предстояло выполнить силовую разведку аэродрома, имевшего самую мощную противовоздушную оборону.

Вторая пара разведчиков - ведущий старший лейтенант Апинов - под прикрытием одного звена (четыре Ла-5) направилась в район Котлы - Копорье. Так как эти аэродромы находились в семи километрах друг от друга, а постоянного базирования истребителей противник здесь не имел, то и большого противодействия разведчикам, казалось, не будет. Но получилось все наоборот. Ежедневные удары наших ночных бомбардировщиков по аэродрому Красногвардейск вынудили значительную часть истребителей ФВ-190 перебазироваться в Котлы и Копорье. В такой обстановке наш замысел наполовину оказался неверным. Группа, идущая на силовую разведку, выполнила фотографирование аэродрома Красногвардейск без встреч с вражескими истребителями и благополучно возвратилась. Группа же Апинова была перехвачена, не долетев до объектов фотографирования. Завязался неравный бой. Но, как и бывает иногда на войне, к одной ошибке немедленно присоединяется следующая. Вместо того чтобы вести бой всей шестеркой и отойти за линию фронта, Апинов оторвался от своих и решил выполнить фоторазведку. Решение его оказалось роковым. Оно ослабило боеспособность группы прикрытия. А сам он был атакован следующей группой ФВ-190.

Неравный бой принес нам поражение. Апинов, сбивший 301-й самолет в полку, и его ведомый, младший лейтенант Елисеев, с задания не вернулись. Это была тяжелая потеря: сразу два летчика разведывательного звена...

13 января, за час до рассвета, на КП полка приехали полковники Корешков и Сербин. По их возбужденным лицам было видно, что наступает долгожданный час.

- Как, гвардии командир, полк готов к большому делу? - здороваясь, сказал Корешков.

- Как пионеры, всегда готовы! - шуткой ответил я комдиву.

- А ты не торопись, еще сутки в запасе. А сегодня - кровь из носа - ни один вражеский разведчик не должен пролететь над плацдармом. Погода, по заверению "ветродуя", должна проясниться. Подбирай лучших и с первым просветом в облаках вешай "зонтик" над войсками. Понял?

- Все понятно, товарищ гвардии полковник. С первым "зонтиком" буду сам. Хорошо, что сегодня как раз и число тринадцатое. Фортуна изменила свой ход: теперь по тринадцатым числам у меня будут удачи.

- Побереги силы на завтра, ведь заместителя-то по летной части в полку нет.

- Мне не привыкать летать одному за двоих. Все ведь еще зависит от погоды. Вдруг она будет хуже, чем сегодня?

- Делай как хочешь, а операция при любой погоде начнется завтра утром. Объявите личному составу и проведите митинг, как стемнеет. Мы до обеда будем в десятом авиаполку. К вам на митинг приедет полковник Сербин. Ну, мы пошли к молодым гвардейцам, желаю успеха.

К 11 часам начала подниматься облачность, появились в ней разрывы, временами показывалось солнце. В такую погоду нужны летчики, уверенно летающие в облаках. Подобрав звено из 3-й АЭ, я взлетел на патрулирование в район плацдарма. На высоте 1500 метров звено вышло за облака. Над южной частью плацдарма местами просматривался передний край. Погода улучшалась, ветер дул с юга, значит, через час можно успешно вести фотографирование войск. "Рановато вылетел, но для гарантии "зонтик" нужно усилить", - подумал я и дал команду:

- "Сокол"! Через тридцать минут поднять два звена!

Улучшения погоды ждал и противник. Не прошло и десяти минут, как в наушниках раздался голос Тарараксина. Он мне настолько знаком, что ни пароль, ни позывной не нужны.

- "Тридцать третий"! Западнее, выше, две группы! Помощь послать?

- Не нужно, опоздает, - дал я ответ без позывных. Приглядевшись к западному направлению, обнаружил в 25-30 километрах две пары короткого инверсионного следа. Четыре истребителя летели с юга на север. Зачем им такая высота? Ниже ищу вторую группу. А вот и она, тем же курсом, но ближе к нам. Разведчик Ме-110 и два ФВ-190. Их высота - более 4 тысяч метров. Наша высота - 3 тысячи. Замысел врага ясен: четверка, идущая впереди - выше и в стороне, - предназначена для отвлечения на себя воздушного патруля. Разведывательная группа тем временем пролетит над передним краем советских войск.

- "Тридцать пятый"! Видишь инверсию?

- Вижу!

- С набором, наперехват, одна атака и выход! - передал я команду лейтенанту Полканову.

- Понял, понял!

И два опытных, стреляных пилота с крутым набором высоты повернули на перехват противника. Я же на своей высоте, увеличив скорость, отвернул на юг. Нужно дать противнику начать разведку. Разведгруппа, обнаружив уходящую вверх пару "лавочкиных", не теряя времени, развернулась на курс разведки. Мою пару пока не видит и летит прямо на нас. Дав сектор газа до упора, мы помчались навстречу Ме-110 и паре ФВ-190, не подозревавшим об опасности. Сближаемся. Крутым набором высоты выхожу на дистанцию огня. Ну, гад, получай... Нажимаю на гашетки пушек, даю длинную очередь по кабине самолета.

Проскакивая мимо "мессера", результатов не увидел. Оба ФВ-190, сделав правый переворот, помчались за круто пикирующим Ме-110. Через 20-25 секунд разведчик нырнул в облако. "Фокке-вульфы" этого не сделали, они уходили в свою сторону.

- "Сокол"! Я - "Тридцать третий", атаковал "сто десятого", ушел пикированием в облака. Запросите посты.

Тут же в наушниках голос Полканова:

- "Тридцать третий", нахожусь западнее Толбухина, противник отвернул в Копорский залив. Что делать?

- "Тридцать пятый"! На соединение, курс Ораниенбаум, высота четыре тысячи.

Через пять минут мы всем звеном продолжали патрулирование до прилета усиленной смены.

Когда я вылезал из кабины, меня подхватили десятки сильных рук, в их числе и две богатырские - полковника Корешкова. Подбросив несколько раз, поставили на кронштадтскую землю.

- Поздравляю, Василий Федорович, с триста шестнадцатой победой полка и тридцать шестой твоей лично! Молодец! - тиская меня в объятиях, говорил Владимир Степанович. - Это хорошо, что счет сбитых сорок четвертого года открыл сам командир.

- Что, "сто десятый" упал? - спросил я всех.

- Не упал, а врезался в землю на пикировании. Прямо между траншеями пехоты Второй ударной армии, севернее села Новая Буря, - идя мне навстречу, чтобы обнять, ответил полковник Сербин.

- Будем считать, что завтрашняя операция для четвертого гвардейского началась сегодня, - громко объявил комдив, не дожидаясь им же указанного срока скрытности.

В ночь на 14 января, кроме летчиков, никто не спал. Да и они после проведенного митинга уснули только по строгому требованию командиров эскадрилий.

Штаб полка готовил различные варианты воздушных схваток. Нам предстояло прикрывать части 2-й ударной армии, которая была скрытно переправлена силами флота с ленинградского берега на Ораниенбаумский плацдарм. У нас появились и другие неожиданные хлопоты. Ночные бомбардировщики, наносившие удары по аэродромам, по ропшинской и беззаботнянской артиллерийским позициям немцев, из-за плохих метеоусловий вынуждены были садиться к нам, на Бычье Поле. Пришлось весь технический состав послать для подготовки к перелетам на свои базы двух десятков боевых Ли-2. Это были самолеты полка Гризодубовой.

Полк построился за 30 минут до рассвета. Знаменосцы вынесли боевое гвардейское знамя, заняли место перед строем, рядом с руководством полка и дивизии. Мокрый снег осыпал развевавшееся на ветру бархатное полотнище. Тусклое освещение и тишина создавали особую торжественность. Через несколько минут начнется невиданное под Ленинградом событие. Каждый в строю, волнуясь, ждет начала громовых раскатов "бога войны" - орудийных залпов кронштадтской береговой и корабельной артиллерии. Они возвестят - началось...

Наверное, так же, как и мы, сейчас в предрассветной мгле, осыпаемые снегом, стоят более тысячи летчиков, которые вместе с артиллеристами должны начать авиационную обработку опорных пунктов врага, а потом непрерывно поддерживать атаки пехоты и танков, взламывающих фашистскую оборону.

Даны последние указания, сказаны короткие напутственные речи. 9 часов 25 минут. Дробный, исключительной силы гул потряс весь остров Котлин. Гигантскими сполохами и вспышками озарилось предрассветное мглистое небо. "Ура-а-а!" - прокатилось несколько раз по строю и заглохло в громовой мелодии артиллерийской канонады.

В 10 часов 40 минут внезапно, так же, как и началась, затихла канонада. Но она затихла здесь, в Кронштадте, а там, на Ораниенбаумском плацдарме, в полосах прорыва, десятки тысяч бойцов, поддержанные танками и артиллерией, преодолевая сопротивление противника и отражая контратаки, начали продвигаться в глубь его обороны.

Грохот канонады показывал, что идет подавление отдельных узлов сопротивления гитлеровцев. Несколько локаторов, наблюдавших воздушную обстановку, фиксировали полное отсутствие авиации в воздухе. Но, несмотря на тяжелейшие метеорологические условия, над полем боя появились самолеты Ил-2. Это действовали на предельно малой высоте прославленные балтийские штурмовики. Мы же сидели на аэродроме и, стиснув зубы, ждали улучшения погоды.

15 и 16 января для нас все повторилось. Опять с рассветом оглушительно гремела канонада. Кронштадтские артиллеристы и моряки теперь вели огонь, поддерживая наступление 42-й армии, начавшей взламывать оборону врага юго-западнее Ленинграда. И только 17-го в середине дня в разрывах облаков показалось голубое небо. В это время войска 2-й ударной армии прорвали оборону на участке Петергоф - Гостилицы и вели бои на подступах к Ропше, а 42-я армия, сломив упорное сопротивление фашистов на участке фронта Стрельна - Пушкин, была уже на подступах к Красному Селу и Дудергофу.

Нанеся новую линию фронта на полетные карты, полк начал непрерывное патрулирование над войсками 2-й армии. Восточнее наших эскадрилий истребители фронта держали "зонтик" над войсками 42-й.

До наступления темноты несколько сот штурмовиков и бомбардировщиков морской авиации и Ленинградского фронта нанесли ошеломляющие удары по опорным узлам гитлеровцев. В этих налетах 12-й пикировочный авиаполк под командованием Героя Советского Союза майора Ракова сбросил тяжелые бомбы на командный пункт фашистской пехотной дивизии в Ропше. Уничтожив его, балтийцы оказали неоценимую помощь наземным войскам. К нашему удивлению, немецкая авиация в том районе отсутствовала.

Истребители прикрытия фронта и флота оказались "безработными ".

19 января вечером пришло сообщение о соединении войск 2-й ударной и 42-й армий в районе Ропши, а 20-го разрозненные остатки окруженных частей противника были полностью ликвидированы. Образовав общий фронт наступления, обе армии начали преследование и разгром отступающего врага в западном и южном направлениях.

Полное господство нашей авиации в воздухе в первые дни операции позволило часть истребительной авиации 1-й гвардейской дивизии использовать для нанесения штурмовых ударов по дорогам в тылу врага. Мы гордились каждым вылетом на штурмовку - ведь гвардейцы-летчики вместе со всеми воинами фронта и флота уничтожали врага, расплачивались за все страдания, принесенные фашистами ленинградцам.

Разгром красносельско-ропшинской группировки врага был только грандиозным началом. Перешли в наступление от Гонтоловой Липки у Ладожского озера до Новгорода войска Волховского фронта, а южнее озера Ильмень - войска 2-го Прибалтийского. Повсюду наши части и соединения, ломая сильно укрепленную, глубоко эшелонированную оборону немцев, день за днем очищали многострадальную землю Ленинградской и Новгородской областей.

22 января для полка был особо радостным днем. Добрые вести о наших наступающих армиях были дополнены сообщением Всесоюзного радио. Оно объявило очередной Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза. Высокое звание получил гвардии капитан Е. Т. Цыганов командир 3-й эскадрильи. Поэтому полк начал боевой день не утренним построением, а торжественным митингом всего личного состава по случаю такого события. Перед началом растерявшегося, краснеющего и радостного Женю (так называли его друзья и товарищи) несколько раз подбрасывали в воздух, обнимали и поздравляли.

Женя Цыганов - юноша с красивым девичьим лицом, замечательный воздушный боец, прекрасный товарищ и волевой командир. Ему всего 22 года. Семнадцатилетним он окончил аэроклуб в Баку, потом курсы летчиков-инструкторов и здесь же начал учить летному делу сверстников. Осенью 1940 года окончил Ейское училище. Войну начал 22 июня 1941 года младшим летчиком. Воевал Женя бесстрашно, а командуя парой, звеном и эскадрильей, умело руководил воздушными боями и штурмовиками. Ко дню присвоения высокого звания он совершил 490 боевых вылетов, из них 120 - на штурмовку и разведку, провел 65 воздушных боев, в которых сбил 11 вражеских самолетов лично и 8 - вместе с товарищами.

Капитан Цыганов стал двенадцатым в полку и шестым в 3-й эскадрилье Героем. Поэтому в тот день я запретил вылеты Цыганову. А на его возражения ответил:

- Успокойся, Женя. Умерь немного радостное волнение, напиши родителям и девушке в далекий Баку. А как только закончится Ленинградско-Новгородская операция, поедешь в отпуск.

Минуло двенадцать суток с начала нашего наступления. Наблюдения воздушной разведки и сообщения партизан подтверждали, что 18-я фашистская армия на южном и западном направлениях подтягивает резервы и закрепляется на рубеже реки Луги, намереваясь остановить продвижение войск 2-й и 42-й армий. А в воздухе немецкая авиация пока активности не проявляет. Отдельные мелкие стычки кончаются бегством хваленых ФВ-190 и "юнкерсов".

26 января на картах летчиков красными кружками были отмечены освобожденные города Тосно и Красногвардейск, а также многие населенные пункты. 27-го - бои в Любани и Чудове. Враг повсюду отброшен от Ленинграда на 65-100 километров, решена главная задача - город освобожден от блокады. Кончились варварские артиллерийские обстрелы.

С наступлением темноты на аэродром приехали командир и начальник политотдела дивизии. Судя по их веселым лицам, можно было ожидать приятного сообщения. Так и случилось.

- Василий Федорович, прикажи подготовить два У-2, полетишь с нами в Ленинград, а сейчас включите по всему гарнизону радиотрансляцию, пусть все слушают передачу из города, - сказал полковник Корешков и сел ближе к висевшему на стене репродуктору.

Через несколько минут диктор начал передавать приказ Военного совета Ленинградского фронта о полном освобождении Ленинграда от вражеской блокады, в котором объявлялась благодарность всем воинам фронта и морякам Краснознаменного Балтийского флота, участвовавшим в боях за освобождение Ленинграда от блокады. В обращении Военного совета к жителям города говорилось: "Граждане Ленинграда! Мужественные и стойкие ленинградцы! Вместе с войсками фронта вы отстояли наш родной город. Своим героическим трудом и стальной выдержкой, преодолевая все трудности и мучения блокады, вы ковали оружие победы над врагом, отдавая для победы все свои силы..." Военный совет сердечно поздравил трудящихся города Ленина с великим событием.

В ознаменование одержанной победы на 20 часов вечера был назначен салют двадцатью четырьмя залпами из 324 орудий.

Летим на "тихоходах" в Ленинград. У меня во второй кабине сидит все еще сияющий от радости капитан Цыганов. Жаль, что нет возможности взять с собой всех летчиков, так много сил и отваги вложивших в защиту Ленинграда.

19 часов 30 минут. Вчетвером проталкиваемся на середину Дворцового моста. Ленинградцы впервые за 900 дней и ночей вышли на улицы, не опасаясь обстрелов и бомбежек. Город, сбросив маскировку, засветился окнами домов. Свет вспыхнул даже в искалеченных, полуразрушенных зданиях. Зажглись фонари на изрытых воронками и траншеями, перегороженных еще металлическими ежами, противотанковыми устройствами улицах и площадях.

20 часов. Мглистую тьму рассекли вспышки орудий. Загремели раскаты первого залпа салюта. Россыпь взлетевших разноцветных огоньков осветила все - от земли до облаков. Ракеты медленно снижались и гасли. Но тут же им навстречу хлынула новая разноцветная огненная волна. А за ней, как бы опомнившись, вдогонку разноголосое, но слитное "Ура-а-а!". И так двадцать четыре раза подряд...

Не знающие друг друга солдаты, офицеры, многострадальные ленинградцы, чувствуя, что вокруг все родные и близкие, взволнованно смотрели в небо, поздравляли друг друга, жали руки, обнимались. Многие плачут. У меня тоже сжало грудь, на глаза набежали слезы. Текут слезы и по юному лицу Цыганова бакинца, ставшего за годы суровых испытаний коренным ленинградцем...

Утих грохот последнего залпа, угасли разноцветные огни. Мы еще долго стояли в плотной толпе людей, не желающих расходиться. Они продолжали радоваться великому торжеству города на Неве. Ленинградцы были счастливы, что дожили до того дня, когда можно ходить по улицам, не обращая внимания на белые в синих квадратах надписи: "Граждане, при артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна". Надписи кое-где сохранятся - напоминание о героизме и страданиях великого города.

Окончился первый этап великой битвы на Балтике. Теперь наш путь - на запад, до полного изгнания врага с родной земли и полного разгрома фашистских полчищ там, откуда они пришли...

Часть IV.

На Запад

Так в бой, товарищи, вперед!

Все небо пламенеет в залпах.

И штурмом молодость идет

За землю Русскую, на запад!

Вс. Азаров

Нарвский барьер

Наконец-то мы дали себе небольшой роздых - отошла на второй план вся тяжесть испытаний, связанных с длительной битвой за Ленинград. Нет больше блокады, снята! Немцы разгромлены, их остатки в панике отступают на "заранее подготовленные оборонительные рубежи" по рекам Луге, Нарве и Чудскому озеру. Там враг надеялся остановить наши войска. Фашистское командование срочно усиливало 18-ю армию и 1-й воздушный флот, подтягивало морские силы в Финский залив, обновляя минные поля, укрепляя противолодочный таллинский рубеж. Задача - блокировать наш Балтийский флот в восточной части залива.

Нелегкая работа предстояла нашей воздушной армии, и особенно морской авиации. Ждать пришлось недолго. 1 февраля 2-я ударная армия освободила город Кингисепп, на плечах фашистов форсировала реку Лугу, затем Нарву и южнее города захватила небольшой плацдарм на левом берегу.

В этот день впервые за весь период операции фашистские бомбардировщики нанесли удары по переднему краю, а истребители завязали воздушные бои. Было сбито шесть немецких самолетов, в том числе два Ю-87. 3-й полк потерял два самолета и одного летчика. В нашем полку потерь не было.

Появление пикирующих бомбардировщиков Ю-87 на этом участке фронта оказалось неожиданным. Видимо, их срочно перебросили сюда для уничтожения переправ через реку Нарву и разрушения восстанавливаемых мостов на Луге.

Нарвский оборонительный рубеж, который гитлеровцы сооружали с 1943 года, оказался для наших войск пока что непреодолимым. Войска расширяли плацдарм, пытались форсировать реку в других местах. Но напрасно. Захватить новые участки побережья Нарвы, несмотря на активную помощь штурмовиков Ил-2, не удавалось.

Усиление воздушного противника в районе нарвского направления потребовало перегруппировки нашей истребительной авиации, восстановления старых аэродромов восточнее Кингисеппа. 4 февраля поступил приказ: "4-му ГИАП к исходу 6 февраля перебазироваться на аэродром Лавенсари, имея главной задачей ночное и дневное прикрытие переправ через р. Нарва и войск на захваченном плацдарме".

В полку произошли перемены. Вместо убывшего на должность командира 3-го ГИАП майора Шмелева моим заместителем стал капитан Е. М. Карпунин, опытный летчик-истребитель, пять лет прослуживший на Тихоокеанском флоте. У нас он вырос от ведомого до командира 1-й эскадрильи. Он был моложе меня года на два, хороший методист, исполнительный, требовательный к подчиненным командир.

На земле он выглядел несколько медлительным, мешковатым, но стоило услышать команду "по самолетам", как Карпунин преображался. Первым успевал занять место в кабине самолета, запустить мотор, прослушать радиоинформацию с КП и тому, кто последним докладывал: "К вылету готов", грубовато ронял: "Мешок, долго возишься".

Я считал, что Евгений с честью выполнит возложенные на него новые обязанности.

Второй раз в этом году принял должность начштаба полка майор Тарараксин. А Бискуп, так и не залечив своего душевного надлома, получил назначение в Ейское авиаучилище. Забегая вперед, должен сказать, что там он оказался более полезным, чем в строевых частях. Его труд в последующие годы мы почувствовали в хорошей подготовленности прибывающих из Ейского училища молодых летчиков. Правильно говорят в народе - на войне у каждого свой удел.

...Майор Тарараксин доложил о порядке перебазирования полка. Самолеты воздухом. Автомобили и другая тяжелая техника вместе с ремонтными мастерскими - морским транспортом. На все - три-четыре дня. Ответственность за организацию последнего эшелона наземных средств возлагалась на инженера по ремонту С. Ф. Мельникова.

Наконец все было готово, чтобы сняться с "насиженного" гнезда. Прощай, Кронштадт! За эти 18 месяцев мы, летчики морской авиации, вписали свою страничку в летопись твоей боевой славы. Замечательный остров, Петровский парк с рядами заросших могилок солдат и матросов, отдавших жизнь в Гангутском сражении, с десятками памятников и склепов, частично превращенных в жилье гвардейцев, стали нам близкими и родными. Улетая, мы оставляем рядом с аэродромом похороненных боевых друзей, а вместе с ними - часть своего сердца.

Прощальный ужин несколько задержался. Неутомимые труженицы столовой готовились угостить улетающих гвардейцев своими деликатесами - пирогами с капустой и рыбой горячего копчения. Своей заботой женщины и девушки хотели выразить нам уважение и любовь, пожелать успехов в трудной дороге на запад. Они как матери и любящие подруги провожали нас в далекий и неведомый путь.

Шумно и весело было в большой столовой - так называли квадратную комнату, в которой питался летный состав. Завтра летчики приземлятся на незнакомом острове, с которого будут громить врага в районе Нарвы, завоевывая господство в воздухе над акваторией Финского залива до меридиана Порккала-Удд - Таллин. Они впервые увидят бесчисленное количество островов и изрезанный большими и малыми проливами северный берег Финского залива, мысы на таллинском побережье.

С невольной грустью вспоминаю сорок первый год, Таллин, Ханко, острова Лавенсари, Сескари, сотни горящих кораблей, упорно, через минные поля плывущих на восток. Теперь же к этим знакомым трагическим местам возвращаются только трое летчиков: Владимир Дмитриев - штурман полка, Павел Макеев - командир звена и я, единственный из всех воздушных бойцов, оборонявших до 2 декабря 1941 года полуостров Ханко. А наши техники на земле, под Таллином и на Ханко, днями, неделями и месяцами работали под артиллерийским огнем и бомбами врага. Многие из них в том же лихом году по горло нахлебались соленой балтийской воды, оставив часть друзей в морской пучине.

Молодость и душевная дружба никогда не скудеют. Летчики, наблюдая друг за другом, перебрасываются шутками.

- Что же, Кира, приуныл? - с усмешкой обронил лейтенанту Столярскому неугомонный первый замкомэска старший лейтенант Федорин.

Столярский улыбнулся, промолчал, не желая раскрывать то, что беспокоило его в этот прощальный вечер на кронштадтской земле, где он вынес столько испытаний, оставивших рубцы от ожогов на лице, руках и ногах, и встретил человека, который навсегда вошел в его жизнь.

На вопрос Федорина ответил сидевший рядом "железный холостяк", как называл себя лейтенант Аркаша Селютин:

- Будешь грустить, если в пионерку влюбишься. Столярский спокойно ответил:

- Она уже в комсомоле, да и работает за взрослую. Я, Аркаша, пока идет война, жениться тоже не собираюсь, зачем вдов и сирот оставлять. Их и так хватает. Вот когда вернемся... А Биана - девочка что надо. К тому же стойкая, если сумела отразить твои любовные атаки.

- Я что? Как бы ее гвардейцы десятого не увели вместе с комсомольским билетом, пока ты будешь лететь на запад, - не унимался Селютин. - Вон, кивнул он на Бычкова, - тоски ни в одном глазу. Привязал к себе Валю-машинистку и твердо знает - куда полк, туда и она. А Биана здесь со своей мамой и вещевым складом останутся до конца войны. Опасное дело.

Шутливый разговор был прерван новым противнем с пирогами...

Прощальный ужин заставил взгрустнуть не одного Столярского, тень разлуки легла на лица и холостяков, и семейных. В "кают-компании" командира (морское название, данное комнате, где питались офицеры штаба и комэски) поникшие сидели инженер по вооружению и - чего я не ожидал - мой заместитель по летной части капитан Карпунин.

- Что, Евгений Михайлович, нос повесил? День вроде бы прошел нормально, без потерь, - спросил его майор Абанин.

- Без потерь и без особых успехов, - буркнул Карпунин. Сидевший напротив Абанина Тарараксин счел нужным добавить, лукаво поглядывая на Карпунина:

- Потери обнаружатся ночью и завтра, когда улетит полк. На кухне наша Танечка плачет в три ручья.

Щеки капитана заполыхали. Он уже готов был уйти, но не успел. Рыжик, не поднимая заплаканных глаз, уже ставила на стол тарелку с горячей копчушкой.

Я попросил ее позвать остальных работниц столовой, а присутствующим за столом налить по рюмке себе и нашим гостям.

Никогда не думал, что так тяжело будет прощаться с нашими кормилицами, - привыкли, жили как одна семья. Рыжик уже стояла за спиной Карпунина, сжимая руками спинку стула. Казалось, что Таня крепко обняла капитана, вот-вот крикнет: "Не пущу!" - и убежит на кухню. Я торопливо сказал:

- Товарищи, друзья! Предлагаю - не будем прощаться, лучше скажем нашим дорогим женщинам "до свидания". Наш путь - к последнему рубежу. Как бы он ни был труден, мы пронесем в сердцах ваше тепло. Спасибо вам, а теперь поднимем тост за успех. За боевую удачу, за житейское счастье!

Шорох белых халатов, легкий перезвон рюмочек, шепот, ласковые слова. Только одна Танюша словно прилипла к стулу. Вдруг вскинула голову и открыто, громко, с горькой улыбкой произнесла:

- До свидания, Женя, помни, ты всегда в моем сердце!..

Она крепко обняла капитана, поцеловала и, чокнувшись с каждым из нас, прямая, с запрокинутой головой, пошла на кухню.

Всю ночь два самолета Ли-2 перебрасывали личный состав и легкое оборудование на остров Лавенсари. Утром взяли старт двенадцать Ла-5. Погода была на редкость ясная, видимость прекрасная, и мне подумалось: такой денек - для воздушного боя. Ну, ничего, кое-что успеем и сегодня, не уйдут от нас стервятники. Обернувшись, оглядел строй. Ведомый капитан Володя Дмитриев, коренной ленинградец, лихой воздушный боец, в левом пеленге держал боевую дистанцию, всегда готовый к любой неожиданности. В правом пеленге 3-я эскадрилья Жени Цыганова. Мы выбрали такой боевой порядок, чтобы с одного круга парами произвести посадку на глазах гвардейцев 3-го полка. Пусть посмотрят, как на узкой, с изгибом полосе "впритирку" друг к другу сядут их друзья, гвардейцы 4-го.

Под нами стелется круглое поле - аэродром Котлы, слева на горизонте станция Веймарн, чуть подальше разрушенный Кингисепп, впереди аэродром Купля - места, где в 41-м насмерть бились на старых "ишачках" с численно превосходящим врагом. Сейчас мы летим не отдельными звеньями, не малыми группами - в каждой эскадрилье по 10-12 лучших в мире самолетов. Так, оправившись от удара, на втором дыхании мы шли громить фашистов. И, словно угадав мои мысли, доносится голос Дмитриева:

- "Тридцать третий"! В сорок первом бы так пролететь. Я - "Ноль четвертый".

- Понял, понял. Сейчас заправимся и пойдем сводить счеты за сорок первый.

Не думал я в эту минуту, что завтра над Кургаловским полуостровом вспыхнет свечой Володин самолет и сам он сгорит вместе с машиной.

...Смотреть нашу посадку было некому. Эскадрильи 3-го полка, сменяя одна другую, с рассвета вели бои над Нарвским плацдармом. Через сорок минут десять наших Ла-5 улетели сменять воздушный патруль. Еще через четверть часа Цыганов доложил:

- Веду бой с большой группой "Юнкерсов-87" и "фокке-вульфов". Резерв только моя пара.

И хотя я понимал, что не успеть, все же решил вылететь на помощь. Набирая высоту, прослушиваю торопливые, но уверенные команды Цыганова и командиров звеньев. Радуюсь - у врага есть сбитые. А у нас?

- "Ноль тридцать первый"! Подхожу на высоте четыре, с севера. Я "Тридцать третий".

- Понял, понял! Удар отбит, объект в порядке, пара "лаптей" догорает (значит, два пикирующих "бомбера" сбиты)...

- Молодцы! Через три минуты подойду на четырех с половиной, держите свою высоту!

Рассчитывая, что немцы должны проверить результаты своего удара (они не верят на слово командирам ударных групп), тщательно просматриваю верхнюю сферу над плацдармом.

У Цыганова время вышло, но смена задерживается, приказываю ему уходить на базу, сам остаюсь над объектом.

- Понял! - коротко ответил Цыганов.

А мне - глядеть в оба. Увеличиваю высоту до пяти тысяч метров, а скорость до пятисот, жду подкрепления от соседей на случай, если противник повторит удар по переправам.

Видимость - "миллион на миллион", ослепительно светит солнце, выручают светофильтровые очки. В голубом небе далеко от Чудского озера прорезалась едва заметная "тирешка". Слежу не отрываясь, но "тирешка" то исчезает, то снова ближе. Неужели разведчик на такой высоте? Вполне возможно. Однажды в январе мы перехватили его на шеститысячной высоте, но сейчас под ним восемь тысяч - не меньше. Но вот обозначился след инверсии, и сомнения рассеялись: высотный фоторазведчик!

- "Ноль четвертый"! Приготовить кислород! - негромко командую Дмитриеву, словно разведчик и впрямь может услышать меня.

Горло знакомо сжимает нетерпеливый комок - с таким напарником, как Дмитриев, бой с одиночным высотником кажется красивой игрой. Опасная самоуверенность, которую гонишь прочь. С небом будь на "вы", особенно если в нем - враг. Это закон, пренебрежение которым может окончиться плохо. Риск должен быть оправданным всегда... Но вот на переднем конце белой инверсии проклюнулась черная точка. Вот он, голубчик, держит курс на север, прямо на плацдарм. Вряд ли его спасет высота, да и прикрытия пока не вижу, подумал я, прибавив обороты. Высота - семь тысяч. Отчетливо различаю разведчика - это Ме-110, две белые полоски тянутся за его хвостом. Летит, как по натянутой струне, навстречу нам, но значительно выше. В лоб выйти не успеем, тем более что рядом с разведчиком возникают дымки зенитных взрывов. Внезапность потеряна, и, набирая высоту, отворачиваю, чтобы отрезать разведчику путь назад.

Я видел, как он пошел зигзагами, ища нас под собой. Вот он совсем близко, рукой подать, но еще не пора, еще не верняк, упустишь - спикирует и уйдет. Так и есть - заметил, нырнул, солнечно блеснули плоскости и фонарь кабины. Машинально делаю правый переворот и почти отвесно падаю на него. По свисту воздуха, обтекающего кабину, чувствую, скорость вот-вот перевалит критическую, и в последний, чутьем угаданный момент даю длинную очередь. Кажется, попал.

Выход из пике стоит немыслимых усилий. Словно тисками сдавило грудь, в глазах темно. Снова обгон по горизонтали и крутое снижение, только бы отрезать ему путь, едва он выйдет из пике. Знаю: у него автоматический вывод, специальные тормозные щитки и он, конечно, не новичок, - резко сломав курс, помчался над кромкой уже "своего" леса, но тут его достала моя вторая очередь - она пришлась по кабине, "мессер" на огромной скорости срезал в лесу огненную просеку, словно густую траву.

Только теперь ко мне со всех сторон потянулись трассы вражеских "эрликонов". И, как всегда в таких случаях, спасает противозенитный маневр: свечой - вверх, прочь из зоны огня.

На высоте ищу глазами ведомого. Молодец Дмитриев! Головокружительный маневр не сбил его с толку - идет за мной. Уже над плацдармом встретили восьмерку "лавочкиных", круживших над переправами, по которым нескончаемой вереницей тянулись боевые колонны 2-й ударной армии.

На стоянке, не вылезая из кабины, осмотрел крылья: дыры, вмятины, вспученная обшивка. Мелькнула острая мысль: опоздай я с выходом из пикирования секунды на три - лежал бы сейчас в болоте вместо "мессера". Инженеры Николаев и Мельников долго еще ходили вокруг самолета, обстукивали его, осматривали, словно тяжелобольного. Николаев сказал, покачав головой и поглядев на меня как-то странно, будто на воскресшего из мертвых:

- На вашем самолете, товарищ командир, не только летать, но и рулить опасно. Как сели - ума не приложу.

- Сядешь, если жить хочешь...

Самолет отслужил мне верную службу - восемь вражеских машин было уничтожено на этом красавце. Теперь надо было срочно запрашивать из резерва дивизии новый, не отнимать же у подчиненных, а "безлошадным" быть командиру не положено.

- Получите самолет, Николай Андреевич, - поставьте на нем бортовой номер тридцать три.

- Есть, понял...

В конце дня на остров нагрянуло дивизионное начальство и командующий авиацией флота. Их прилет был связан с усилением авиационного обеспечения войск 2-й ударной армии, пытавшейся сломить контратакующего врага на Нарвском плацдарме. Фашистам удалось не только сдержать натиск наших войск, но и потеснить нас с небольшого пятачка на левом берегу севернее города Нарва, уничтожить десантный батальон морской пехоты на побережье залива у деревни Мерекюля. От нас, истребителей, требовалось сорвать массированные удары по армейским объектам и особенно по переправам.

Воздушные бои последних дней показывали, что противник лишь прощупывает нашу противовоздушную оборону, решительные схватки впереди. 6 февраля двумя полками было сбито двенадцать фашистских самолетов. Наш 4-й, успев заступить на боевую вахту, сбил пять машин, не имея потерь. Поэтому на итоговом разборе командующий авиацией похвалил наш полк, а меня поздравил с уничтожением высотного разведчика. И вновь на фотографии моей малышки я заполнил строку: "Милая Галочка, сегодня, 6 февраля, сбил 37-го фашистского стервятника".

...Утро выдалось погожее, и воздушные бои над плацдармом разгорелись с новой силой. Начальник штаба дивизии подполковник Ройтберг улетел на У-2 к переправе на пункт управления. Он помогал летчикам своевременно выходить на перехват обнаруженных радиолокацией и визуальными постами бомбардировщиков .

Немцы, не считаясь с потерями, настойчиво пробивались к объектам, используя подход своих ударных групп с разных направлений и высот. Плотность их налетов была велика. К тому же они стали применять новый метод борьбы с истребительным прикрытием плацдарма. Минут на пять-шесть опережая бомбардировщики, на нас нападали две-три группы "фокке-вульфов", стремясь оттеснить от переправ. Вслед за "фоккерами" с двух сторон заходили "юнкерсы". Их боевой строй отличался от прежнего. Звенья по четыре машины летели ромбом, огневая мощь их была так сильна, что преодолеть ее одиночными или разрозненными атаками было очень трудно. Но и в новом боевом построении врага слабым местом была передняя полусфера. Потому-то "фокке-вульфы" и старались расчистить им путь на участке боевого курса и при переходе в пикирование.

Однако и мы, как говорится, не лыком шиты - придумали свою тактику: оставив часть истребителей над плацдармом, одной-двумя группами встречали бомбардировщики еще до линии фронта, заставляя их сбрасывать бомбы на свои войска.

В девять часов утра 7 февраля - день, который, как и многие другие, запомнился надолго, - на прикрытие переправ вылетели двумя группами. Первую шестерку "лавочкиных" вел Владимир Дмитриев. С ним летели друзья-однополчане - лейтенант Николай Шестопалов и его ведомый Виктор Островский, питомцы Ейского авиаучилища. Соколята - называли мы их, еще не имевших поражений в бою.

Подлетая к плацдарму, Дмитриев получил указание атаковать на подходе к линии фронта группу противника, идущую с юга вдоль реки Нарвы.

- Вас понял! Я - "Ноль четвертый", - спокойно ответил Владимир и, увеличивая скорость, повернул навстречу врагу.

Вскоре он обнаружил плотный строй из шести четверок пикирующих бомбардировщиков Ю-87, летевших под прикрытием десяти "фокке-вульфов". Судя по всему, двадцать четыре бомбардировщика решили нанести удар по всем трем переправам. Но их замыслу не суждено было осуществиться: Дмитриев был опытным и отважным командиром.

- Я - "Ноль четвертый"! Атакуем на встречном, всей группой. Коля, приказал он Шестопалову, - прикрой повторные атаки на попутном. Понял? Действуй!

И "лавочкины", открыв пушечный огонь, врезались в строй врага. Два горящих Ю-87 вышли из общего строя. Еще три, получив повреждения, сбросили бомбы и повернули назад. Остальные, сомкнув строй, продолжали полет.

Теперь все решали мгновения. Дмитриев, развернув звено, ринулся в повторную атаку с задней полусферы. Шестопалов и Островский, маневрируя, отбивали атаки "фоккеров". Упорство и дерзость вновь принесли успех ударному звену. Загорелся еще один "юнкерс", два подбитых, снижаясь, повернули на запад. Строй распался. Сбрасывая бомбы на свои войска, "юнкерсы" легли на обратный курс.

- Коля, ранен, выхожу из боя, добивай гадов. Я - "Ноль четвертый".

Прикрытый ведомым, Дмитриев, теряя высоту, потянул к аэродрому. Четверка Шестопалова продолжала бой с десятью "фокке-вульфами", решившими свести счеты за бомбардировщики. Но уже летело на помощь посланное Ройтбергом патрульное звено Ла-5. Они были на подходе, когда одна за другой упали две машины - вражеская и наша. В лобовой атаке погиб Виктор Островский. "Лавочкины" погнали немцев, Шестопалов меткой очередью успел сбить еще одного. Победа! Но и наша утрата была горькой. Не стало двух прекрасных воздушных бойцов: Дмитриева и Островского.

В этот день не стихало небо над плацдармом и переправами. Все попытки фашистов поддержать свои войска были сорваны. Девять из двенадцати стервятников были записаны на счет нашего полка.

Разбор боевого дня с его победами и потерями - дело непростое. Командир обязан глубоко проанализировать действия каждой боевой группы, каждого летчика в отдельности, элементы, из которых складывался бой в целом, ситуации, ведущие к успеху или поражению, и, конечно же, сделать точные выводы. В отношениях с людьми необходима особая чуткость: указать на ошибки, не унижая достоинства, дать дельный совет на будущее. Моральные последствия боя очень важны, их нужно тонко уловить и принять соответствующие меры, чтобы мобилизовать коллектив по-боевому, - от этого зависит завтрашний успех.

Именно так прошел вечерний разбор 7 февраля, закончившийся клятвенным словом гвардейцев - беспощадно уничтожать фашистов до полного разгрома.

Ночью попутным самолетом Ли-2 в Ленинград вылетели майор Абанин и механик. Они повезли извещение о геройской гибели гвардии капитана В. Дмитриева и гвардии лейтенанта В. Островского, вещи погибших, письма их родным и близким от командования полка и боевых друзей.

Как-то вечером ко мне в землянку зашел лейтенант Шестопалов, сбивший в этот день над линией фронта красивой атакой в упор бомбардировщик Ю-88, за что был представлен к очередной награде - ордену Красного Знамени. Однако жесткое лицо его не выражало радости: глаза суровы, у рта горьковатые складки. Я спросил его, стараясь шуткой сбить уныние:

- Что случилось, гвардии победитель?

- Письмо получил от матери Виктора. Осталась совсем одинокая, что ей ответить - не знаю.

Он подал мне конверт.

- Садись, Николай...

По правде сказать, я не знал, как его успокоить. Помню, начал говорить о том, что у самого наболело. Война - страшное горе всего народа. Оно сейчас в каждой семье, у каждого солдата погибли друзья и товарищи.

- Ты потерял боевого друга, с кем делил победы и поражения. Я в этом бою потерял тоже одного из своих учеников - ленинградца Володю Дмитриева. Три года рядом летали.

Так оно и было. В марте сорок второго при штурмовке станции Мга мой самолет подбили, и Володя полчаса отбивал атаки врага, пока я не дотянул до аэродрома. Мне казалось, никакая пуля не вырвет его из наших рядов. Развернув треугольный конверт, затаив дыхание, прочел я письмо матери Виктора Островского к товарищам своего сына. Оно хранится и сейчас у меня. Вот оно:

"Здравствуй, дорогой Коля!

Коля, получила печальную весть, что мой дорогой сыночек Витенька погиб. Как тяжело. Нет слов для утешения, нет меры, которой можно было бы измерить это горе. Закатилось мое солнышко, уже больше мне не светит.

Коленька, дорогой летчик, славный сокол, отомсти за своего друга детства, ведь вы вместе голубей гоняли, вместе немцев истребляли. Перестал гудеть мотор боевой машины, перестало биться сердце в гордой груди моего сына.

Коля, дорогой! Напиши еще раз подробнее, как погиб Витенька, я хочу знать все о моем соколике. Коля, передай Витиным товарищам сердечный привет и пожелание долгого житья на славу родным, на страх врагам.

Мои дорогие соколы, отомстите за моего любимого и единственного сыночка. Дорогие, пишите. Мне очень грустно, некому теперь писать и не от кого ждать дорогих строчек. Я с удовольствием заменю мать тем, у кого из летчиков нет ее.

Обнимаю вас и желаю быть бессмертными, закончить войну и с победой приехать к нам. Я встречу вас, мои соколы, и приму, как принимала своего сына.

До свиданья, Коленька, пиши, жду ответа.

Островская М. А.".

- Ну что, Николай, давай завтра вечером соберем всех комсомольцев полка и зачитаем материнское обращение. Ведь у нас есть летчики, у которых фашисты убили родных. Может, кто-нибудь из них станет приемным сыном Марии Алексеевне...

Шестопалов поднялся.

- Спасибо, товарищ командир. Я сейчас поговорю с Сашей Ковшовым, у него немцы отца с матерью расстреляли, он переживает, добрый парень... Я тоже буду писать Марии Алексеевне, пусть и меня чувствует своим близким.

На собрании кроме молодежи были комэски и командование полка. Вместо доклада комсорг лейтенант Хлыстов прочел письмо матери - Марии Алексеевны.

В битком набитой землянке - летной столовой - стояла тишина, изредка прерываемая чьим-то участливым вздохом - горе матери разделяли люди, совсем не знавшие ее.

"...Я встречу вас, мои соколы, и приму, как принимала своего сына".

Наступившую тишину первым нарушил лейтенант Аркадий Селютин, один из лучших боевых летчиков, прибывший в полк в 1943 году. За десять месяцев он сбил семь самолетов врага, два из них - после гибели Островского.

- Селютин мстит фашистским пиратам не щадя сил, - сказал комсорг, - так и сообщим мамаше Виктора...

После него выступили летчики Столярский, Полканов и Алпатов. Очень взволнованно говорил комсомолец Саша Ковшов, на вид совсем мальчишка, с русым вихром и синими глазами.

- Дорогие друзья! Вы знаете мое горе. Фашисты прямо на площади посреди села убили моих отца и мать только потому, что я летчик. Родители приняли смерть гордо, не опустив головы. В каждом своем полете я помню об этом, и немцы пусть помнят... Пока жив, буду их бить, гадов... Ну вот посоветовался я со своим осиротевшим сердцем, с боевыми друзьями и заявляю собранию: счастлив буду стать приемным сыном Марии Алексеевны. Конечно, Виктора не заменишь, но я сделаю все, чтобы облегчить ее судьбу.

Землянка дрогнула от аплодисментов. Друзья одобряли решение юного гвардейца.

Комсорг сообщил, что бюро вместе с Ковшовым и Шестопаловым подготовило ответное письмо Островской, и прочел его вновь притихшему собранию.

"Здравствуйте, многоуважаемая Мария Алексеевна! Комсомольцы однополчане Виктора Островского шлют Вам балтийский привет и вместе с Вами разделяют постигшее нас всех горе - утрату боевого товарища.

Дорогая Мария Алексеевна, Ваше письмо, присланное на имя Николая Шестопалова, мы, комсомольцы-гвардейцы, заслушали на собрании. И в наших сердцах с еще большей силой запылал священный огонь ненависти к подлому врагу. Кому из нас не принес немец горя? Много еще наших отцов, матерей, братьев, сестер и любимых девушек стонут в фашистском аду. С великой надеждой ждут они часа освобождения. И мы своими беспощадными ударами по немецко-фашистским захватчикам приближаем этот желанный час, нашу победу.

Мария Алексеевна, Вы пишете, что готовы быть матерью тому из летчиков, у кого ее нет. У летчика комсомольца Ковшова Александра Федоровича нет родителей. Саша изъявил горячее желание стать Вашим сыном. С этим письмом мы высылаем Вам его фотокарточку.

Мария Алексеевна, на Ваш призыв отомстить за Виктора мы, комсомольцы, ответим еще большими ударами по фашистскому зверю. Первым открыл счет мести за друга летчик Николай Шестопалов. В воздушном бою после смерти Вашего Виктора он сбил вражеский самолет "Юнкерс-88". Летчики-комсомольцы Селютин, Столярский, Полканов и Алпатов, мстя за вашего сына, в воздушных боях сбили пять немецких самолетов. Не зная устали, мы будем с каждым днем множить счет нашей мести врагу.

Комсомольцы-гвардейцы заверяют Вас, дорогая Мария Алексеевна, что в решающих боях навсегда похоронят в водах Балтики фашистских коршунов.

До свидания, Мария Алексеевна. От имени всех гвардейцев нашей части желаем Вам долгих лет жизни и доброго здоровья.

Летчики-комсомольцы Селютин, Столярский, Ковшов, Шестопалов, комсорг Хлыстов".

Затем взял слово замполит полка Абанин. Чуть приглушенным от волнения голосом он сказал, внимательно оглядывая сидящих, что поступок Ковшова - это проявление большой чуткости к старшему поколению. Об этом должны знать не только в полку. Корреспонденцию о собрании пошлем в газеты "Победа" и "Летчик Балтики".

Через несколько дней все авиаторы и моряки Балтики читали статьи: "Советская мать", "Я усыновляю летчика" и "За гибель Вашего сына".

...Шесть дней и ночей кружила февральская вьюга. Западный ветер поднял уровень воды в Финском заливе, крупные волны ломали лед, гнали его на восток. Последнее время в связи с бураном вылетов было немного, но и отдохнуть не удалось. Летчики вместе со всеми расчищали снежные заносы на аэродроме. От готовности летного поля зависело надежное прикрытие войск, как только прояснится погода. Мы знали, что наземные войска в эти дни имеют задачу окончательно сломить упорство врага, захватить Нарву и начдть освобождение Эстонии. Мы же день и ночь вручную, лопатами разгребали наметы снега.

Лесистая, бездорожная, с незамерзающими болотами местность помогала врагу обороняться и чрезвычайно затрудняла действия наших войск. А метель свела к нулю усилия ударной авиации при штурме многочисленных опорных пунктов врага. Только во второй половине дня 20 февраля как бы в честь 26-й годовщины Красной Армии и Военно-Морского Флота началось улучшение погоды.

В ожидании вылетов летчики нанесли на карты линию переднего края фронта от северной части Чудского озера до Нарвского залива. Впереди был Нарвский рубеж - все переправы с момента захвата плацдарма непрерывно действовали, плацдарм на западном берегу Нарвы расширился до 35 километров по фронту и до 15 километров в глубину. Предстояли новые ожесточенные воздушные бои за этот кусочек земли, опаленной огнем и залитой кровью.

Три урока на будущее

Во второй половине февраля противник значительно пополнил свой 1-й воздушный флот и усилил бомбардировку не только войск 2-й ударной армии в районе Нарвского барьера, но и 42-й и 67-й армий, действующих на гдовском и псковском направлениях. Фашистская авиация, базируясь на аэродромах Эстонии и северо-восточной части Латвии, начала использовать Чудское и Псковское озера как место скрытого сбора и исходную точку для выхода на маршрут к объектам удара.

Вот почему командование дивизии, отвечавшее за прикрытие войск 2-й армии, поставило полку новую задачу - перехватывать и уничтожать врага на занятой им территории в районе Чудского озера.

Район этот на высотах ниже 1000 метров наши локаторы не "просматривали". Пришлось применить метод визуального поиска и свободной "охоты" группами по четыре - шесть самолетов. Для этого в полку подобрали наиболее подготовленных летчиков. С улучшением погоды группы "охотников" с 45-минутным интервалом стали вылетать на задание.

То, что средняя часть огромного озера не была покрыта льдом, требовало особого метода поиска и атак воздушного противника, потому что в случае ранения летчика или повреждения самолета полностью терялись шансы выйти из боя и уцелеть.

Сложные метеорологические условия, переменчивая воздушная обстановка обязывали нас разработать несколько вариантов выполнения боевого задания. Но главное было - скрытность поиска, использование темно-серого фона воды и скоротечный бой с задачей вынудить врага сбросить бомбы в своем районе, не допустить его к цели.

Первая группа в составе двух пар Ла-5 (капитан Карпунин и лейтенант Столярский - ударная пара; капитан Горюнов и лейтенант Потемкин обеспечивающая) вылетела во второй половине дня. Погода была неважной, видимость - не более четырех километров, низкие облака.

Встреча с "юнкерсами" в такую погоду была маловероятна, поэтому от первой группы требовалось детально изучить ледовую обстановку на озере и установить плотность зенитного огня над линией фронта.

Зная, что летчики горят желанием драться, я решил перед вылетом поговорить с ними. Как бы стремление мстить не взяло верх над трезвым, исключающим крайний риск расчетом. Первые же ответы летчиков подтвердили мои опасения.

- Поймать бы "лаптежников" (так называли самолет Ю-87 за неубирающиеся шасси) без прикрытия, вот бы дали им жару! - воскликнул темпераментный лейтенант Николай Потемкин, мастер точной стрельбы на любых дистанциях.

А мрачноватый лейтенант Столярский уточнил:

- С нас за Виктора с Володей причитается. Отквитаться бы скорее.

Карпунин и Горюнов не возразили своим ведомым.

- Вот что, боевые друзья, - сказал я как можно спокойнее, но так, чтобы они поняли: мне не до шуток. - Вам известно, что противник изменил не только тактику, но и боевой строй. Усилено бортовое вооружение. У воздушных стрелков пулеметы спаренные, крупнокалиберные. Огонь "юнкерсов" в плотных боевых порядках стал в несколько раз сильнее. Именно тяжелый урок Дмитриева вы и должны учесть! Атаки производить только с наивыгоднейших дистанций и ракурсов, а не лезть вслепую! А вы, товарищи Карпунин и Столярский, не забывайте сентябрьский бой с "фокке-вульфами". Излишняя горячность выйдет вам боком - это в лучшем случае... Бои поведете далеко за линией фронта, над водой. Главное - не количество сбитых самолетов. Главное - пресечь им дорогу к нашим объектам. Вот так! Желаю всем успеха.

Прощаясь с летчиками, я задержал руку Столярского и сказал:

- Как, товарищ лейтенант, посоветуете командиру? Соглашаться мне на перевод гражданки Мордвин-Щедра (мать юной Бианочки) из Кронштадта в Лавенсари?

Столярский, покраснев, радостно спросил:

- А перевод им дадут?

- Если у тебя серьезно - похлопочу, а на время узелок завязывать откажу.

Лейтенант, потупясь и словно боясь, что я передумаю, торопливо проговорил:

- Товарищ командир, давайте согласие.

- Да я уже дал. Сегодня вечером на транспортном прилетит с мамашей, а вот капитану Карпунину с Рыжиком - отказал.

Ничего не мог с собой поделать. У Карпунина семья... Где гарантия, что у них по-настоящему завяжется с Таней? А семья рухнет. Наверняка. Может, я и не прав, да и кто в таких случаях - со стороны - может взять на себя ответственность за решение чужой судьбы? Я не мог.

- Вот такие дела...

Столярский, кажется, понял, вздохнул.

- Разрешите идти?

- Беги, да смотри в оба, не горячись. Понял?

- Все ясно, товарищ гвардии майор! - И побежал догонять летчиков.

А еще через час с небольшим группа Карпунина заходила на посадку, но уже в составе трех самолетов. С задания не вернулся лейтенант Столярский.

Добрый, чувствительный к потерям и другим невзгодам начштаба, стоявший рядом со мной на стоянке 2-й эскадрильи, тяжело выдавил, прикрыв глаза:

- Неужели сбит?

В моей памяти отчетливо всплыло усталое, чуть отекшее лицо отца генерала Столярского, его слова:

"Если суждено сыну дойти до победного дня, значит, мы, родители, счастьем не забыты". Да, тяжело родителям, у которых дети живут в шаге от смерти. А как же теперь Биана? И тут же отдал распоряжение майору Тарараксину - связаться с Кронштадтом и задержать перевод гражданки Мордвин-Щедра и ее дочери в Лавенсари. Зачем лишний раз травмировать людей...

- Товарищ командир, может, он сел на вынужденную, сумеем подобрать? Это говорил Алексей Васильевич Тарараксин.

- Подожди пророчить. Сейчас все станет ясно. Жаль, конечно, если потеряли такого летчика. Давай молча подождем, пусть люди переведут дух и разберутся в своих действиях.

Карпунин не спеша вылез из кабины самолета, выслушал доклады Горюнова и Потемкина, потом они всей группой направились к нам. Капитан, подойдя совсем близко, приложил руку к шлему.

- Перехвачена большая группа бомбардировщиков Ю-87. Двумя колоннами сорок два самолета - летели курсом на восток. Завязали бой. Уничтожено пять машин. Во второй атаке Столярский сбил Ю-87, но тут же передал: "Мотор поврежден, тяну к восточной кромке льда". На этом связь кончилась, но бой прекращать было нельзя, иначе "юнкерсы" могли восстановить боевой порядок и продолжать полет к нашим войскам. Бой вели, пока противник не сбросил бомбовый груз и беспорядочно не ушел в облака... - На мгновение умолк и совсем тихо добавил: - Горючее на пределе, поэтому искать Столярского не могли... Разрешите мне с дежурным звеном...

Жестом я прервал Карпунина.

Решение командира группы выглядело правильным: истребителей прикрытия у врага не было и обстановка требовала довести бой до полного успеха.

- Хорошо, вылетайте на поиск, а вы, - приказал я капитану Горюнову и лейтенанту Потемкину, - до возвращения командира подготовьте схемы и описание боя.

Не уходя с поля, мы с нетерпением ждали возвращения поисковой группы. Она появилась над аэродромом примерно через час. Самолет Ла-5 обнаружили на льду, примерно в десяти километрах на траверзе села Козлов Берег. Фонарь кабины закрыт. Следы на снегу идут в сторону берега, однако начавшийся снегопад и плохая видимость - до 500 метров - помешали обнаружить лейтенанта. Вероятно, он не ранен, быстро ушел с места посадки.

Стемнело, пришлось перенести поиск на следующее утро.

Подробно знакомясь со схемами и докладами участников боя, я представил картину воздушной схватки отважной четверки гвардейцев с армадой "юнкерсов" над незамерзшими водами озера.

В основном хороший бой - не придерешься. За исключением второй атаки. Двух Ю-87 сбили в первой лобовой встрече, и Карпунин, ободренный легкой победой, дал команду повторить атаку всем звеном на попутном курсе, когда противник еще сохранял плотный строй и огонь его не был ослаблен. К тому же Столярский в горячке боя атаковал "юнкерса" с короткой дистанции. Самолет зажег, но и сам получил порцию свинца.

Вовремя поняв свою ошибку, Карпунин решил атаковать на встречно пересекающихся курсах, что и привело к полному успеху. Потеряв от дерзких ударов еще два самолета, противник поспешно сбросил бомбы и скрылся в облаках.

Вечером я подписал боевое донесение, представив к ордену Александра Невского всех летчиков группы Карпунина. Внушительная победа полка совпала с замечательной датой - годовщиной Ледового побоища на Чудском озере.

Но, как и всегда, потеря летчика сводила на нет замечательный боевой успех, тяжелым бременем ложилась на душу. Весь следующий день мы проискали Столярского, а на моем столе лежали извещение и письмо к родителям лейтенанта, подписывать которые не поднималась рука. Хотелось выждать дня три-четыре, вдруг поступит весточка от воинов 42-й армии, чья передовая пролегла километрах в тридцати восточнее озера.