Во имя Ленинграда

Захожу на посадку со стороны города, напрягая все силы, чтобы удержать самолет от сваливания на левое крыло. И все время думаю: "Неужели и теперь зенитчики примут Ла-5 за "фокке-вульф " ? "

Ну, кажется, опасность обстрела миновала. Вот самолет плавно коснулся земли и покатился по аэродрому словно не подбитый - прямо и послушно. Заруливаю на стоянку, на которой, несмотря на раннее утро, полно техников, летчиков и даже девушек-строителей. Почему они собрались? Об этом мне сказали только вечером за ужином. Во-первых, все считали, что потребуется оказать помощь, если самолет при посадке потерпит аварию. Ну, а если уж сяду благополучно, то друзья хотели поздравить с тридцать второй победой...

Однако тогда, сразу после приземления, мне было не до людей и их намерений. Выключив мотор, я продолжал сидеть в кабине самолета. Не было сил даже расстегнуть привязные и парашютные лямки. Сделали это техник и механик, вскочив на левую и правую плоскости. С их помощью я и вылез из кабины, снял мокрый от пота шлемофон и, не осматривая самолет, отошел в сторону.

Первым ко мне подошел капитан Цыганов. Вид у него был такой, как будто он виновен в происшедшем.

- Где майор Тарараксин? - спросил я его. - Если он на КП полка, то пусть прибудет к вам в эскадрилью!

- Есть, товарищ майор! - ответил Цыганов. - Он там, на КП, выясняет причину обстрела...

- Ну, хорошо, тогда не торопите, пусть выясняет, а я пойду к вам в землянку, немного отдохну, соберусь с мыслями. Вы, товарищ капитан, пока останетесь за меня...

В землянке я, не раздеваясь, свалился на койку поверх одеяла. Мне казалось, что я слышу тихий разговор за дверью. Там, в большом отсеке, находился командный пункт эскадрильи. Мое затухающее сознание уловило кем-то сказанные две фразы:

- Он не ранен?

- Кажется, нет. Очень бледный, едва дошел...

И тут же на меня навалился полный кошмаров сон. Мне привиделось, что я, возвращаясь из школы прямиком через плохо замерзшее небольшое болото, едва не утонул. Такой случай действительно был - на середине болота лед не выдержал, и я провалился в холодную жижу. Кое-как выбрался и вышел на проселок. На мое счастье, вблизи проезжал на лошади, запряженной в дровни, парень из соседней деревни. Он и привез меня домой - обессиленного, до костей промерзшего.

Результатом того ноябрьского купания стало тяжелое крупозное воспаление легких. Болезнь на три месяца приковала меня к постели и вынудила два года учиться в третьем классе.

Теперь взбудораженная память воскресила во сне прошлую действительность в более тяжелой форме. Мне казалось, что я все глубже ухожу в холодную трясину. Выбившись из сил, кричу стоящей на дороге матери: "Ма-ма, спаси!" А голоса нет, только стон...

...Со стоном я вскочил с кровати, столкнул с тумбочки графин с водой, опрокинул табуретку.

Ко мне из соседнего помещения бросились врач Званцов и начштаба Тарараксин.

- Что с вами, товарищ майор? - тревожно спросил врач.

- Да все нормально, друзья, просто страшный сон приснился... Вот прогуляюсь часок по парку, потом поговорим подробнее о ночных делах.

Выходя из землянки, я спросил Тарараксина:

- Как там в море у "пахарей" дела?

- "Пахари" трудятся полным дивизионом. Наши над ними висят с рассвета, шестерками, - ответил Алексей Васильевич и добавил: - Василий Федорович, сначала в столовую сходили бы...

- Нет, лучше прогуляюсь, оттуда зайду прямо в столовую. Березовая аллея вывела меня в центр парка, где слева за

густой зеленью деревьев и кустарников раздавались голоса и строевые команды девушек - командиров отделений и взводов. В лагере закончился завтрак, и женское войско, подчиняясь распорядку дня, уходило на аэродром, где завершались работы по удлинению и выравниванию взлетных полос, а также по благоустройству служебных и жилых помещений. Через неделю-две большая часть строителей покинет парк. Они начнут строить и расширять аэродромы на островах Лавенсари и Сескари. Оттуда нам предстоит взлетать, чтобы вести бои в центральной части Финского залива... Но это все еще впереди, а сейчас под шелест вековых дубов и лип, пение птиц я подумал, как лучше выполнить боевые задачи, выстоять до возвращения на фронт полков, осваивающих новую технику. Да и сегодняшний обстрел своими зенитчиками, когда я был на грани гибели, требовал от меня заниматься в равной степени и вопросами управления. С этими мыслями, отдыхая на ходу, прошел весь парк и оказался на северном берегу острова.

Здесь, на просторе, дышалось легче. Свежий ветер дул со стороны залива, поднимая мелкие волны, на которых, покачиваясь, спокойно плавали сотни чаек. Вдали хорошо просматривался берег, занятый финскими войсками. До войны там, в Сестрорецке и Териоках, были лучшие места отдыха ленинградцев...

Походив около часа по тропинкам парка, постояв на берегу острова, я двинулся к столовой. Она разместилась в старинном, петровских времен, здании под могучими дубами восточной части парка. Там меня встретили официантка Таня и вновь назначенный замполит полка майор Александр Иванович Абанин.

Первой заговорила Таня. Она с тревогой и укором сказала:

- Вот вы, мой голубчик, оттуда идете, куда лейтенанты на свидание бегают. А я-то с корзиною в руках ищу повсюду, хотела поскорее накормить. Была и на КП, и в домике, и в землянке третьей эскадрильи. Там сказали: "Подался в парк на прогулку". Не кормить же вас на аллее... Теперь вот все ждем в столовой. Наверное, совсем проголодались, едва ноги тащите? Пойдемте, пока все горячее, накормлю как следует и при всех крепко расцелую за ночную победу, а тех извергов зенитчиков больше и близко к этому дому не пущу. Ходят важные, танцы да кино каждый раз посещают, а сходить на аэродром, посмотреть свой же самолет времени им не хватает...

- Верно говоришь, Танюша. Твои слова не в бровь, а прямо в глаз, и не только зенитчикам, но и нам, летчикам, руководителям полка, - ответил я Рыжику. - Вот сегодня вернется командир полка - разберемся во всем детально.

- Он сегодня не вернется, - сказал молчавший до этого Абанин. Медкомиссия не допустила к полетам на боевых. Его вызвали в штаб авиации на беседу по прохождению дальнейшей службы. Поэтому придется все решения принимать вам, Василий Федорович. Кстати, сейчас доложил дежурный, что после обеда в полк приедут командир дивизии и начполитотдела, будут разбираться со случаем зенитного обстрела своего самолета. Хотят издать строгий приказ.

- Пусть приезжают, в этом разобраться нетрудно. Здесь вины больше моей и штаба полка, а ошибка зенитчиков - только следствие нашего недосмотра. Вот Таня не летчик и не офицер штаба, а разобралась в этом позорном случае - не знают соседи нового самолета, хотя и стоят рядом, да и служба наша еще не на высоте. Пойдем, Александр Иванович, завтракать, там и поговорим.

В маленькой комнатке с одним большим столом, которую называли "салон командира", нас ждали инженер полка, начштаба, врач, командир и замполит авиационно-технического батальона.

Садясь за стол, майор Абанин как бы в шутку сказал:

- Вот сюда бы пригласить командира зенитного дивизиона, и причину сегодняшнего ЧП выяснили бы сразу.

- Она и так ясна, - ответил Тарараксин. - Я ездил в дивизион. Виновны во всем штаб нашего полка, оперативная служба. Заместителем оперативного дежурного на ночь был назначен неопытный летчик. Вот он-то и не передал по телефону в зенитный дивизион, что ночью кроме дежурных самолетов И-16 будет впервые летать один Ла-5. А зенитчики, увидев силуэт самолета на темном фоне горизонта, приняли его за ФВ-190 и открыли огонь... Приказ нужно издавать и наказать в первую очередь меня, отвечающего за работу офицеров штаба. Виноват я, Василий Федорович, с меня и нужно строго взыскать!..

Я чувствовал, что все присутствующие тяжело переживают случившееся. Особенно начальник штаба. Нужна разрядка...

- По-моему, виновный уже наказан. Ведь за командира полка остался я?! Вот за бесконтрольность и получил свое... Когда самолет будет готов? спросил я инженера Николаева.

- К концу дня ремонт закончим, повреждений много, но силовые узлы и бензиновые баки целы, - ответил Николай Андреевич.

- Вот, дорогие друзья, и причины ЧП ясны, и виновники все налицо. Неси, Танечка, мне одному "наркомовскую" норму. Давно не пил, а сегодня выпью за победу и за то, что свои не убили. После завтрака засну еще часа на два. Нужно собрать силы также для разговора с командиром и начальником политотдела дивизии. Они нам ошибку не простят.

В четыре часа дня на стоянку 3-й эскадрильи - постоянное место встреч старших и построения полка - приехали в одной машине полковник Кондратьев и полковник Сербин. Я подробно доложил о состоянии и боеспособности полка, о количестве произведенных за ночное и дневное время боевых вылетов, об их результатах. Одновременно доложил о причинах обстрела самолета Ла-5 своими зенитчиками и о принимаемых мерах для предотвращения подобных случаев в дальнейшем.

Петр Васильевич внимательно выслушал. Поглядел по очереди на каждого из нас. Помолчал, подумал, потом повернулся к Сербину, улыбаясь, сказал:

- Иван Иванович, побеседуй с товарищами, а я с будущим командиром пройдусь по стоянкам эскадрилий, поговорим с летчиками, с техниками. Хочу сам убедиться, на сколько им еще хватит сил...

Он дружески взял меня за локоть.

- Пойдем, Василий Федорович. Рад, что ты и из этого пламени вышел живым. Я ведь не зря сказал "с будущим командиром". Подполковника Борисова врачи к полетам на боевом самолете пока не допускают. Вот мы в дивизии и приняли решение: командиром назначить тебя. Вышестоящее командование тоже согласно. Через два-три дня будет подписан приказ. Я надеюсь, что оправдаешь доверие. Но хочу поделиться с тобой опытом командования полком. Это - самая трудная и ответственная должность. Если полки боеспособны, а их командиры смелы и разумно воюют, то и дивизии, и армии всегда выполняют поставленные задачи. Ведь полк - основная тактическая единица. Хочу, чтобы четвертый гвардейский авиаполк, начавший свою боевую историю еще в восемнадцатом году, под Петроградом, был и теперь правофланговым в дивизии. Но вот еще мой совет: сделай главный упор на боеспособность каждого звена, каждой эскадрильи. Доверяй больше молодым летчикам, они в полку сейчас главная сила. Сам летай не из последних сил, а в меру. Побереги здоровье, война еще, видимо, долго протянется, а твой боевой опыт нужно в полку сохранить. Вот и следуй добрым советам, раз ставим во главе полка...

Да, чуть не забыл. Привез тебе письмо от земляков. Секретарь Волховского райкома партии послал его в Политуправление флота. Возьми почитай. Наверное, интересуется, как воюешь? А может, что дома случилось?

Он подал мне письмо.

- Спасибо, товарищ полковник, за доверие, за советы. Надеюсь, что не подведу. А дома вроде все было нормально, вчера получил письмо от родителей и жены. Дочь уже ходить научилась, - ответил я Петру Васильевичу и больше чем когда-либо почувствовал, как обаятелен этот прекрасный человек и командир.

- Ну, а с обстрелом, если разобрался, - добавил Кондратьев, - виновных накажи своим приказом. Я командующему доложил, что виновны и летчики, и зенитчики. Вот, кажется, и все, о чем хотел с тобой поговорить. А теперь дай команду приготовить к девятнадцати часам два самолета И-16 и дай мне ведомого. Полечу на острова. Нужно проверить ход аэродромно-строительных работ на Лавенсари и Сескари. Туда направим один из полков, как только завершит переучивание.

- Есть, товарищ полковник! - ответил я командиру. - Но в такую погоду парой на "ишачке" летать опасно. Разрешите, я звеном на "лавочкиных" прикрою до острова Лавенсари и без посадки вернусь обратно.

- Хорошо, прикрой... Боишься, что перехватят комдива, - с усмешкой согласился Петр Васильевич и добавил: - Скажи, чтобы твой "ишачок" с тридцать третьим номером подготовили для меня.

- Товарищ командир, мы вам подготовим "пятерку". На ней новый мотор. На тридцать третьем после ремонта в центральных мастерских появился дефект чрезмерная чувствительность в управлении при малых скоростях. Качается машина, как корыто на воде.

- Ты ведь на этом "корыте" ночью летаешь? Думаешь, я хуже тебя владею "и-шестнадцатым"?! - серьезно упрекнул меня Кондратьев.

Возражать было бесполезно, и я дал команду готовить два И-16 с бортовыми номерами 33 и 05.

Пока Кондратьев беседовал с летчиками 1-й эскадрильи, я мельком прочитал письмо и положил его в карман. А когда возвращались к стоянке 3-й эскадрильи, он спросил:

- Ну, что пишет партийный вождь района?

- Благодарит от имени земляков за боевые успехи и за письмо, которое я недавно написал волховчанам. Они это письмо в своей газете напечатали. Еще сообщает, что труженики района собрали и передали государству двести тридцать тысяч рублей деньгами да еще пятьсот шестьдесят девять тысяч рублей облигациями на постройку боевого самолета. Его они хотят передать мне. И по этому вопросу даже обратились с письмом к И. В. Сталину.

- Хорошее письмо! - сказал Петр Васильевич. - Только ты его не прячь от людей. Пусть почитают в полку все. Копию дай в нашу дивизионную газету. Да ведь на такие собранные средства завод построит не один самолет, а целое звено. Сколько в полку самолетов, построенных на средства горьковчан?

- Двадцать, товарищ полковник. И за боевую работу на каждом из них мы регулярно отчитываемся перед тружениками Горьковской области. Связь наша с глубоким тылом тесная.

- Это прекрасно, в этом наша сила, Василий Федорович... А с ответом землякам не тяни. Поблагодари сам да еще от имени полка и дивизии.

Сообщение комдива о предстоящем повышении, дружеские деловые советы о методах работы в новой должности, роль полка в составе соединения и письмо секретаря райкома партии - все это вызвало у меня душевный подъем. Это заметил, конечно, Петр Васильевич - человек очень наблюдательный. Он дружески толкнул меня в плечо, смеясь сказал, чтобы слышали все, кто был рядом:

- Теперь, Василий Федорович, забудь ночные и дневные переживания, берись за командование полком, не ожидая приказа. Официальное построение с выносом знамени проведем, когда я вернусь с островного района. А сейчас давай команду, через десять минут вылетаем. Предполетных указаний давать не буду, надеюсь на гвардейцев, как на себя самого...

Клятва боевому командиру

Построение полка с выносом гвардейского знамени, назначенное командиром на 3 июля, было неожиданно отменено.

1 июля балтийские летчики-истребители потеряли своего боевого товарища, талантливого и храброго летчика, Героя Советского Союза, гвардии полковника Кондратьева.

Вряд ли кто из нас, опытных летчиков, мог предположить, что жизнь Петра Васильевича оборвется не в смертельной схватке с врагом, а при обыкновенном взлете с маленькой площадки на острове Сескари...

Когда 2 июля с островной военно-морской базы сообщили, что вечером 1 июля при взлете на самолете И-16 погиб полковник Кондратьев, то мне сразу вспомнились слова Петра Васильевича, сказанные им в день смерти капитана Овчинникова: "Потеря Овчинникова - не случайность. Это старая болезнь опытных летчиков - пренебрежение "пороками" самолетов, на которых они летают".

Да, он был абсолютно прав. Много раз за свою летную жизнь мне приходилось навек прощаться с друзьями, которые пренебрегали тем, что они хорошо знали.

В гибели Петра Васильевича я видел и свою вину. Ведь я оказался не способен доказать старшему, что лететь на самолете, имеющем значительный "порок", нельзя. Проявил бы большую настойчивость - и не было бы сегодня этого траурного построения войск гарнизона...

Командование флота приняло решение похоронить гвардии полковника Кондратьева в Кронштадте, на кладбище Петровского парка, рядом со стоянками самолетов 4-го гвардейского полка, в котором он первым получил звание Героя Советского Союза, еще в советско-финляндскую войну 1939-1940 годов.

В 18 часов на стоянке 3-й эскадрильи выстроились все части и подразделения авиационного гарнизона. Стройный прямоугольник воинских колонн с опущенными знаменами замер в горестном молчании. В центре прямоугольника на постаменте стоял обитый красным бархатом и черным крепом гроб с телом погибшего. Рядом с гробом крышка, на которой лежат фуражка и шлемофон покойного. В ногах траурные подушечки с боевыми орденами и Золотой Звездой отважного сокола...

Летнее солнце, склоняясь к горизонту, бросило тень от вековых дубов на всю площадку. В этой тени лицо старшего боевого товарища кажется бледным. Но на этом лице навсегда застыло выражение целеустремленного мужества. Точно такое лицо часто видели летчики дивизии, когда Петр Васильевич, возвратясь с тяжелого боевого задания, делал разбор, определял причины успеха или вскрывал недостатки проведенного воздушного боя или бомбоштурмового удара.

На траурном митинге первым выступил прославленный летчик Балтики, боевой друг, начальник политотдела дивизии гвардии полковник Сербин. С глубоким волнением он произнес проникновенную речь:

- Имя Героя Советского Союза гвардии полковника Петра Васильевича Кондратьева широко известно на Балтике. Здесь он начал службу, здесь он совершенствовал свое воинское мастерство, вырос от рядового летчика до командира соединения. Еще задолго до войны он неустанно готовил себя к грядущим боям. Советская власть, партия большевиков воспитали его, и он замечательными боевыми делами доказал свою преданность Родине... В 1939 году Петр Васильевич Кондратьев смело водил своих питомцев - нынешних гвардейцев четвертого авиаполка - на защиту Ленинграда против белофиннов. В тех боях проявился военный талант славного сокола. Он летал и дрался без устали, соединял в своих полетах смелость и отвагу, готовность идти на риск, риск разумный, основанный на точном расчете. Этому он учил и своих летчиков.

За героизм и доблесть Петр Васильевич был удостоен высшей награды Родины - в марте сорокового года ему было присвоено звание Героя Советского Союза.

С начала Великой Отечественной войны он вместе со всем народом встал на защиту своей Отчизны. Охваченный священной ненавистью к врагу, славный балтийский летчик-истребитель полковник Кондратьев, храня в своем сердце образ Ленинграда, колыбели революции, всегда впереди боевых друзей шел в любой неравный бой и побеждал.

За два года войны в полной мере раскрылись не только боевые качества Петра Васильевича, но и незаурядные организаторские способности. Он умел соединять в себе необходимые качества советского офицера: требовательность и заботу о подчиненных, умение направить их на выполнение приказов командования. В многочисленных боях за Ленинград балтийские летчики из соединения Кондратьева проявили себя подлинными мастерами воздушных сражений, искусными и мужественными бойцами. Двадцать Героев Советского Союза и свыше трехсот орденоносцев насчитывается в прославленной дивизии. Все полки авиасоединения стали гвардейскими. В этом - большая заслуга Петра Васильевича, талантливого командира и летчика.

И вот Петра Васильевича нет среди нас. Его жизнь оборвалась при исполнении служебных обязанностей. Тяжела утрата. Мы склоняем над прахом героя свои боевые знамена, и в наших сердцах еще сильнее разгорается ненависть к врагу. Но наш командир будет жить в боевых делах балтийских летчиков, направленных в этот переломный период Великой Отечественной войны на полное завоевание превосходства в воздухе и полное снятие блокады Ленинграда.

Товарищи! Лучшим памятником прославленному герою войны Петру Васильевичу Кондратьеву и всем воинам, павшим за нашу Родину, будет полный разгром фашистских войск и изгнание их с залитой кровью Русской земли.

Вечная память тебе, боевой наш друг и товарищ!

Траурный митинг у гроба любимого командира, прославленного воздушного бойца стал в то же время и клятвой воинов-гвардейцев: выстоять, захватить тактическое и оперативное превосходство и завершить полный разгром врага в священной всенародной войне.

Траурные мелодии оркестра сменились строевым маршем, под звуки которого твердой поступью прошли мимо могилы полк гвардейцев и другие подразделения гарнизона, отдавая последние почести любимому командиру.

Смолкли звуки оркестра, стихла четкая поступь воинских колонн, разошлись по своим местам солдаты и офицеры гарнизона. А летчики вновь сели в кабины самолетов, чтобы не щадя своей жизни биться с врагом до полной победы...

Гибель Кондратьева нарушила хорошо слаженное руководство дивизией. Это отразилось и на моем повышении в должности. Командование флота до подбора и назначения нового командира соединения оставило подполковника Борисова на своем месте.

Такое решение в данный момент было оправданным. Ибо перестановка в командовании полком цепочкой потянула бы за собой перестановку и в эскадрильях. А это могло отразиться на боеспособности полка. Поэтому все остались на прежних должностях, и гвардейцы 4-го истребительного полка в июле продолжали успешно выполнять поставленные боевые задачи. Но у нас появилось и нечто новое: систематическая борьба с самолетами "хеншель" (Хш-126). Воины фронта прозвали этот вражеский самолет из-за неубирающихся длинных шасси "костылем". "Костыли" довольно успешно выполняли роль корректировщиков артиллерийского огня, ведущегося фашистами по переднему краю нашей обороны, а также по Ленинграду и Кронштадту.

Три предшествующих месяца напряженной боевой работы потребовали от личного состава полка не только огромных физических и моральных сил, но и значительных жертв. В неравных боях за этот период полк потерял двенадцать летчиков, из них четырех ветеранов, воевавших с первого дня войны, и пятнадцать самолетов.

Конечно, наши потери были в несколько раз меньшими, чем потери врага. Мы сбили сорок пять гитлеровских и финских самолетов, да к тому же уничтожили немало техники и живой силы врага. Главным же достижением этого тяжелого периода был значительный рост боеспособности всех летчиков. Теперь они уверенно и тактически грамотно вели одиночные и групповые воздушные бои на любых высотах. Многие молодые пилоты, начавшие воевать с апреля, вышли на один уровень с опытными пилотами и были готовы к самостоятельному выполнению боевых заданий в составе пары и звена. Рост тактического мастерства и хорошее владение самолетом Ла-5 позволили командованию полка решать многие задачи меньшим составом. Снижение общего количества боевых вылетов за сутки уменьшило боевую нагрузку на каждого летчика и позволило организовать регулярный краткосрочный отдых летного состава при части и в летном профилактории ВВС флота.

На второй день после похорон полковника Кондратьева гитлеровцы начали обстрел Кронштадта. Корректировку артогня с высоты 1000 метров вел "хеншель". Он под прикрытием двух пар истребителей ФВ-190 находился за линией фронта - юго-восточнее Петергофа. Полк получил срочную боевую задачу: поднять на уничтожение корректировщика шестерку "лавочкиных".

При постановке боевой задачи летчикам 1-й эскадрильи командир звена лейтенант Федорин попросил разрешения эту боевую задачу выполнить парой. И, объясняя свой дерзкий замысел, он сказал:

- Товарищ майор, зачем лететь большой группой? Ведь нас сразу обнаружат, и разведчик успеет вместе с прикрытием уйти. А как только мы улетим, он вновь вернется для корректировки огня. Разрешите нам парой на большой скорости зайти через Порзоловские болота в тыл врага, и оттуда одной атакой мы собьем корректировщика. Тем более что его на высоте тысяча метров легко обнаружить, а в бой с прикрытием мы вступать и не станем. Да после гибели "хеншеля" им будет и не до нас, они будут искать оправдания за потерю корректировщика перед командованием, чтобы не получить приличную нахлобучку...

Я задумался над предложенным вариантом выполнения боевой задачи. Риска в нем было много, но расчет на внезапность и скоротечность боя давал основание для практической проверки. Федорин в упор смотрел на меня и с тревогой ждал ответа. Затихли и все присутствующие летчики. А для того, чтобы окончательно убедить меня, Федорин добавил:

- Товарищ майор! Прошу, разрешите выполнить это задание парой, ведь я вчера у могилы полковника Кондратьева от имени молодых летчиков первой эскадрильи дал клятву: бить врага, не считаясь с численным его превосходством, так же, как это делают опытные летчики.

Его уверенность в успехе, жгучая ненависть к врагу, клятва перед гвардейцами заставили меня согласиться с предложенным вариантом боя. В эти минуты я вспомнил, как в первый год войны, будучи таким же, как и он, начинающим воином, лейтенантом, не раз упрашивал командира отряда и эскадрильи выполнить трудное задание парой вместе с другом, лейтенантом Князевым. Но необходимо было уточнить все, что должны сделать летчики для успешного выполнения боевой задачи. И еще: следовало все взвесить, чтобы избежать потерь... Я задумался на минуту-другую, а потом сказал:

- Ну что же, товарищ Федорин, предложение ваше хорошее, по-настоящему гвардейское: бить врага не числом, а умением. Только надо кое-что уточнить. Во-первых, до обнаружения противника лететь на предельно малой высоте. Во-вторых, атаковать "хеншель" сразу с двух сторон под малым углом. И третье - весь полет до завершения задания выполнить в условиях радиомолчания.

- Есть, товарищ майор! Разрешите по самолетам? - радостно отчеканил лейтенант Федорин. И, не ожидая других указаний, вместе с ведомым бегом бросились к самолетам.

Летчики эскадрильи с волнением и завистью смотрели на бегущих пилотов. И видимо, каждый из них думал, что он так же охотно полетел бы на это ответственное задание. Но я пока смог доверить только Федорину.

Следить за ходом предстоящего боя лучше было с выносного пункта управления, размещавшегося в специальной стеклянной вышке на крыше бывшего порохового погреба, в котором находились общежитие летчиков и командный пункт полка. Туда я срочно и выехал на легковой машине.

Когда поднялся на пункт управления, пара Федорина скрывалась из виду, улетая в сторону противника. По данным радиолокации и постов наблюдения, Хш-126 и две пары ФВ-190 кружились в том же районе, продолжая корректировку огня. Гитлеровцы били из орудий по городской части Кронштадта, по боевым кораблям на рейде и фортам, ведущим контрбатарейную стрельбу.

От аэродрома до самолетов противника рукой подать, всего 12-15 километров. Федорину же с выходом в тыл врага по намеченному маршруту в три раза дальше. Встреча с противником после взлета должна состояться через четыре-пять минут. Мое напряжение настолько велико, что кажется, часы остановились. Неужели наши расчеты неверны и риск слишком велик? Неужели дерзкий замысел может обернуться потерей отличных молодых пилотов?

Истекли томительные пять минут. Глаза неотрывно следят за секундной стрелкой наручных часов, а она мелкими скачками медленно переваливает первую половину циферблата.

Как удар в колокол, в наушниках раздался радостный голос Федорина:

- "Тридцать третий"! - Он назвал мой личный позывной. - Задание выполнено, "костыль" и "фокке-вульф" горят!.. Что, "фоки", получили? До свидания, скоро встретимся...

Последняя фраза предназначалась не мне, а истребителям противника. Потом, как бы опомнившись, Федорин добавил:

- Я "Ноль четвертый", на полной скорости жму на точку! Переведя дыхание, я ответил:

- "Ноль четвертый", вас понял, молодцы, спасибо за доблесть, с посадкой не торопитесь, сделайте круг, успокойтесь.

- Не волнуйтесь, сядем нормально, - ответил ликующим голосом Федорин.

Тут же мы увидели, как на огромной скорости к аэродрому приближается пара Ла-5.

Передав микрофон наблюдателю за воздухом, не чувствуя усталости, я сбежал вниз к машине.

Не успел остановиться винт самолета, как Федорин был уже на земле. Он поправил шлемофон, подтянул поясной ремень, отодвинув большими пальцами складки комбинезона назад, и четким шагом подошел ко мне с докладом.

- Товарищ майор! Боевое задание по уничтожению корректировщика выполнено. Самолет Хш-126 сбит, горящий упал юго-восточнее Петергофа, в пяти-шести километрах. По пути прихватили и одного "фокке-вульфа". Он тоже вспыхнул факелом. Остальные вражеские истребители прикрытия хотя и были рядом, но обнаружили нас лишь после того, как "хеншель" и ФВ-190, объятые пламенем, валились на землю. Из боя вышли со снижением на максимальной скорости. Все ваши указания выполнили.

- Спасибо, Толя! - назвал я лейтенанта впервые по имени, потом обнял и поцеловал обоих отважных соколов. - Результат боя налицо: слышите, обстрел города прекратился? Вы парой блестяще выполнили боевое задание и сдержали клятву покойному комдиву. Этот скоротечный бой будет хорошим примером мастерства и мужества для всех летчиков полка. Представляю вас к правительственным наградам, а сегодня и завтра отдых. - И, обращаясь ко всем присутствующим летчикам, я добавил: - Командованием полка принято решение: всем летчикам, сбившим вражеский самолет, в этот же день предоставлять короткий отдых при части или в профилактории...

Если бы я знал тогда, какую важную победу одержал гвардии старший лейтенант Федорин. Он не только сорвал массированный обстрел Кронштадта и боевых кораблей на рейдах, он сбил лучшего корректировщика артогня, опытного летчика-истребителя унтер-офицера Николайта, имевшего более 30 побед.

За этот бой Федорин был удостоен не только ордена Красного Знамени, но и внеочередного звания - гвардии старший лейтенант.

Взятый нами с начала июля новый ритм боевой работы, направленный на разумную экономию сил, полностью себя оправдал. За двадцать пять дней июля в воздушных боях мы сбили четырнадцать вражеских самолетов, потеряв при этом только одного молодого летчика. Это был большой успех, доказывающий, что правофланговый полк не только продолжает успешно сдерживать значительные силы воздушного противника, но и наносит ему тяжелые потери.

В середине июля решился вопрос о назначении нового командира дивизии. В должность вступил полковник Владимир Степанович Корешков, бывший командир нашего полка. Это он в октябре 1942 года поднял нас ночью по тревоге только для того, чтобы поздравить. 22 октября мне, тогда командиру 3-й эскадрильи, комиссару этой же эскадрильи капитану Петру Кожанову и моему заместителю по летной части капитану Алиму Байсултанову одним Указом Президиума Верховного Совета Союза ССР были присвоены звания Героев Советского Союза. Он же взял тогда меня на должность заместителя командира полка.

Полковник Корешков, обладавший прекрасным, уравновешенным характером и высоким летным мастерством, с первых дней командования повел дивизию по пути, намеченному полковником Кондратьевым. И конечно, снискал глубокое уважение всего личного состава соединения.

Важным событием в июле было присвоение дивизии гвардейского звания. С 24 июля она стала именоваться 1-й гвардейской истребительной авиационной дивизией Военно-Морского Флота. И каждый из нас в эти торжественные дни с душевной благодарностью вспоминал Героя Советского Союза полковника Кондратьева, боевые и организаторские способности которого помогли создать первое гвардейское соединение авиации Военно-Морского Флота СССР.

За этим торжественным событием последовало новое, куда менее важное, личное: пришел приказ о назначении меня командиром нашего полка. Оно, конечно, не было неожиданным. Но сейчас, когда это стало реальностью, весть о назначении глубоко меня взволновала. Вспомнились слова бывшего комдива: "Командир полка - это ответственная и трудная должность... Полк - основная тактическая единица в армии".

Добрые советы, данные Петром Васильевичем в тот памятный день, я вновь глубоко осмыслил и дал себе слово свято следовать указаниям покойного боевого командира, вырастившего меня до уровня командира полка.

Командир полка как единоначальник за все в ответе. За каждый винтик самолета, за любой предмет обмундирования и боевого снаряжения, за исполнение служебного и личного долга каждым солдатом, сержантом, офицером, за выполнение боевых и учебных задач и, наконец, за постоянную боеспособность части в целом. Все это было и остается сферой деятельности командира любого авиационного полка. Но я ведь назначен командиром гвардейского, где особенность этой должности заключается еще и в том, что командир, в первую очередь, должен быть одним из самых лучших, наиболее опытных летчиков. Он обязан вести за собой всех пилотов не только в силу служебного положения, а с помощью личной отваги. Командир полка всегда должен быть примером и всегда побеждать врага по-гвардейски.

Не зря бытует в нашем полку боевой лозунг: "Гвардеец может умереть, но должен победить". В полку я с первых дней войны, передо мной его возглавляли пять командиров. Все они были непохожи друг на друга. Каждый из них оставил след не только в памяти личного состава, но и в больших и малых боевых делах полка. Теперь настал мой черед. Я, летчик, последовательно прошедший все должности, стал шестым командиром полка. Сейчас полк в расцвете сил, он, как вся армия и весь советский народ, оправившись от первых тяжелых поражений, идет по не менее трудному пути к освобождению Родины и полному разгрому фашистских полчищ. Командовать таким полком не только большая честь, но и большая ответственность. Для этого я обязан отдать все силы, весь приобретенный боевой опыт, но сохранить и удержать 4-й гвардейский на правом фланге авиации флота...

Построение полка для объявления приказа и передачи знамени командир дивизии назначил на семь часов вечера. Утром он позвонил по телефону и запретил в течение дня летать на боевые задания. На мое возражение только что получивший звание полковника Корешков ответил шуточной народной поговоркой:

- Чем черт не шутит, пока Бог спит? Вот вечером передам тебе в руки гвардейское знамя полка, потом сам и планируй свои вылеты, но смотри, не виси все время в воздухе. У командира и на земле куча дел, каждое из которых влияет на решение боевых задач. Ясно, о чем я тебе, старый вояка, говорю?

- Ясно, товарищ полковник! - ответил я Владимиру Степановичу.

Повесив трубку, я направился на аэродром, чтобы взять под контроль подготовку групп, вылетающих на боевые задания. И опять беспокойные мысли унесли меня вначале к родным и милым в Старую Ладогу, а потом к 1933 году, первому году моей военной службы. В памяти возникла одна из политинформаций после прохождения курса молодого бойца.

Ленинская комната артиллерийской учебной батареи заполнена красноармейцами-добровольцами. Затаив дыхание, мы слушаем старшего политрука артдивизиона. Он - участник гражданской войны, орденоносец, член партии с 1918 года. Простым, доходчивым языком рассказывает о международном положении, о задачах Красной Армии в этих условиях, увязывая с ними наши задачи в учебной батарее.

- В нашей батарее, - говорит он, - собраны самые молодые и грамотные красноармейцы, вот мы и хотим готовить вас к поступлению в Ленинградское военно-артиллерийское училище. Раз вы пришли служить добровольцами, значит, сбудется ваша мечта: посвятить себя службе в Красной Армии и стать командирами-артиллеристами.

Я, сидя в первом ряду, опустил голову, подумал: "Не та у меня мечта, товарищ политрук... Раз не попал я в авиацию, то и в артиллерийское училище поступать не буду. Отслужу положенный срок и вернусь вновь на Сясьский бумажный комбинат. Туда, где получил первую путевку в рабочий класс".

Как будто подслушал мои мысли старый коммунист:

- Что, товарищ красноармеец, опустил голову? - спросил он меня, улыбаясь.

Я вскочил, одернул гимнастерку, четко ответил:

- Красноармеец первого года службы Голубев. Была у меня, товарищ старший политрук, с детства мечта - стать военным летчиком, да ничего не получилось, забраковали, а быть кадровым артиллеристом не хочу, буду рабочим бумажной промышленности...

Политрук, перестав улыбаться, внимательно посмотрел на меня, на сидящих в ленинской комнате, потом, обращаясь ко всем, спросил:

- Есть еще среди вас красноармейцы, которые не хотят быть кадровыми командирами?

Все молчали: то ли боялись признаться, то ли все, кроме меня, имели желание посвятить себя "богу войны" - артиллерии.

- Ну, что же, хорошо, что вы, товарищ красноармеец, открыто сказали о своих думах. А вот мечту, которую носите с детства, не бросайте, боритесь за нее. Без мечты на свете жить тяжело, человек становится полупустым, а чтобы достигнуть цели, надо не жалеть ни сил, ни времени. Надо бороться!.. Послушай мой совет, товарищ Голубев: вернись к своей мечте! Борись, не отступай, и тогда, лет через девять-десять, будешь не только военным летчиком, а хорошим командиром полка...

Раздался негромкий смех.

- А вы, товарищи красноармейцы, не смейтесь, мои слова относятся ко всем здесь сидящим, - серьезным тоном сделал замечание политрук и добавил: Вас, товарищ Голубев, мы отчислять из учебного подразделения не будем. Учитесь, это поможет лучше осуществить то, что задумали. Занимайтесь и служите хорошо...

Пророческими оказались слова и совет старого большевика. Стали они для меня маяком, указывающим путь к цели. Преодолел все преграды, все препятствия, и в 1939 году наконец сбылась моя мечта: я сел в кабину боевого самолета-истребителя. А через несколько лет и в самом деле стал командиром одного из лучших авиационных гвардейских полков...

Полк замер по команде: "Под гвардейское знамя - смирно!"

Четко чеканя шаг, три летчика, молодые гвардейцы знаменосец лейтенант Бычков, ассистенты лейтенанты Апинов и Селютин, в сопровождении отделения механиков подходят к середине строя, становятся правее группы руководящего состава дивизии и полка.

- Вольно! - подал команду полковник Корешков, вышел на два шага вперед и громко, чтобы слышно было всем, произнес короткую речь: - Товарищи гвардейцы! По состоянию здоровья командир полка подполковник Борисов назначен на другую должность. Новым командиром четвертого ГИАП назначен Герой Советского Союза гвардии майор Василий Федорович Голубев. Я не буду давать ему характеристику, он ваш однополчанин, и вы его знаете лучше меня. Командование дивизии уверено, что гвардейцы четвертого прославленного полка и дальше будут правофланговыми в составе всех полков соединения. И с гордо поднятым знаменем придут к счастливому дню - полной победе над врагом! Я передаю боевое Красное знамя, - продолжал Корешков, - командиру полка и желаю вам боевых успехов!

Полковник Корешков взял знамя и вручил его мне. На меня, нового командира, смотрят все, ждут, что скажу.

Преклонив правое колено, я поцеловал угол бархатного полотнища и обратился к строю:

- Товарищи гвардейцы! Я с первых дней войны разделяю ратную жизнь личного состава полка, вместе с ним переживаю горесть поражений и радость боевых успехов. Тяжелый прошли мы путь. Дорогой ценой заплатили, чтобы выстоять и защитить Ленинград. Среди нас сегодня нет прославленных Героев Советского Союза Антоненко и Бринько, Кузнецова, Васильева и Кожанова. Рядом в могиле лежит Петр Васильевич, первым в полку получивший звание Героя Советского Союза. Десятки других боевых друзей и товарищей отдали жизнь, защищая Родину. Сегодня мы воюем на самых лучших самолетах-истребителях. Больше половины их подарены нам тружениками Горьковской области. Они ждут от нас побед, ждут освобождения нашей страны от ненавистного врага. Мы будем сражаться, будем уничтожать ненавистных фашистов так, как требует от нас Родина-мать, до полной победы! Спасибо вам, дорогие друзья, за доверие, я отдам все силы, знания и опыт, чтобы оправдать высокое звание командира гвардейцев!..

Высоко подняв гвардейское знамя, вместе с ассистентами и боевым охранением я обошел строй от левого до правого фланга и передал его капитану Цыганову - командиру 3-й эскадрильи, лучшей в составе полка.

Выполнив весь положенный ритуал, я обратился к командиру дивизии за разрешением развести подразделения по своим местам для продолжения боевой службы...

Нежданные назначения

Вступив в должность командира полка, я полагал, что самое простое - это подбор в своем полку кандидатуры на вакантную должность заместителя по летной части. Без особых раздумий можно было назначить любого из командиров эскадрилий, а тем более майора Цоколаева - командира 2-й эскадрильи. Конечно, наиболее подходящим кандидатом во всех отношениях был бы Егор Костылев, но в старших инстанциях все еще не решили вопрос о его восстановлении в звании, хотя там более месяца находилось ходатайство бывшего командира полка о реабилитации и возвращении наград.

Я послал сразу два представления.

В первом просил назначить майора Цоколаева заместителем командира по летной части.

Во втором - поставить вместо Цоколаева капитана Карпунина - заместителя командира эскадрильи. Одновременно в докладной записке к этим представлениям были названы фамилии летчиков, которые будут назначены и на другие свободные должности.

Так как штаб дивизии находился здесь же, в Кронштадте, то я считал, что представления не задержатся, получат положительную оценку и все командиры в полку и эскадрильях займут свои места. Но напрасны были надежды. В один из приездов на аэродром полковник Корешков с обычным своим юмором сказал:

- Зря бумагу пачкал, Василий Федорович. "Варяга" тебе в заместители шлет вышестоящее руководство. Да и я сам решил твоего друга-ханковца Цоколаева назначить начальником штаба третьего гвардейского полка. Так что придется тебе еще покрутиться одному, ведь твой заместитель - да и другие тоже - нуждаются в приобретении боевого опыта. Приказы о назначении уже подписаны, через два-три дня прибудут и люди.

Я, недоумевая, смотрел на командира дивизии и ничего пока не понимал. А он, продолжая начатый разговор в шутливом тоне, звучавшем на сей раз для меня чуть ли не похоронным звоном, добавил:

- Ты не удивляйся таким назначениям - привыкай. Полк в морской авиации передовой, воюет с меньшими потерями, чем другие, да еще и летаете на "Ла-5" - лучших самолетах-истребителях. Теперь желающих принять участие в войне, а также и побыть рядом с ней станет больше. Они будут слетаться в четвертый гвардейский, как осы на сладкое. Поэтому на повышение в должностях пока не посылай, буду помогать тебе отбиваться от посланцев, которые идут помимо нас с тобой.

После этих слов полковника Корешкова у меня отпало желание задавать какие-либо вопросы, связанные с передвижением кадров внутри полка.

На второй день после разговора о предстоящих назначениях штаб полка получил сразу три приказа. Первым назначался заместитель командира полка по летной части. Им оказался тридцатидвухлетний майор Шмелев Николай Михайлович. Он опытный летчик-истребитель, окончил летное училище в Ейске, потом работал инструктором, командиром звена и эскадрильи до 1940 года. Затем служил в авиации на Дальнем Востоке, а с 1942 года был инспектором управления ВВС ВМФ в Москве. После того как началась война, он многократно писал рапорты с просьбой послать его на фронт. А когда в 1943 году он был выдвинут на должность командира истребительного авиаполка на Дальний Восток, то вновь обратился к наркому Военно-Морского Флота с просьбой послать его с понижением в должности на любой из трех воюющих флотов для непосредственного участия в боевых действиях.

Наконец настоятельные просьбы Шмелева были удовлетворены, и на его последнем рапорте появилась резолюция: "Послать в авиацию КБФ на должность заместителя командира полка. С приобретением боевого опыта назначить командиром авиаполка".

По пути на фронт Шмелев добился разрешения в Ейском авиационном морском училище освоить технику пилотирования и провести учебные боевые полеты на самолете Ла-5. И, получив опыт полетов на "лавочкине", он направился в наш полк.

Второй приказ родился на основе новой директивы, которая обязывала в истребительных авиаполках на должностях начальников штабов впредь иметь офицеров-летчиков из числа командиров эскадрилий и заместителей командиров полков. Во исполнение этой директивы приказом командующего флотом и были назначены: майор Г. Д. Цоколаев - начальником штаба 3-го ГИАП, а майор П. И. Бискуп, бывший заместитель по летной подготовке 71-го ИАП, - начальником штаба 4-го ГИАП.

Петра Бискупа я знал давно и хорошо. Первый раз судьба свела меня с ним на полуострове Ханко осенью 1941 года. Тогда он был комиссаром эскадрильи в звании капитана, считался душой своего подразделения и не раз успешно наносил бомбоштурмовые удары по войскам и плавсредствам белофиннов. По возвращении с Ханко он продолжал службу в 71-м авиаполку, но почему-то оставил должность политработника. Провоевал некоторое время заместителем командира того же полка по летной части и уехал в тыл на учебу. И вот теперь вновь сменил профиль своей работы, пытаясь стать летающим боевым начштаба.

Назначение майора Бискупа взамен майора Тарараксина - штабника, как говорится, до мозга костей - в тот период было не совсем желательным и полезным для полка событием. Надо сказать, что он совершенно не имел опыта штабной работы и склонности к ней. И конечно, ясно было, что придется потратить много сил и упорства, чтобы вновь назначенный начальник штаба стал работать вровень с остальными руководителями полка.

Прочитав третий приказ, я подпер ладонью щеку и долго сидел молча. В мозгу стучала мысль: "Зачем нужно в высшем штабе, минуя полк и дивизию, назначать командира эскадрильи. При этом совсем не имеющего боевого опыта. Неужели там, в Москве или в штабе флота, не понимают, что эскадрилья - это основное тактическое подразделение в авиации. И командир такого подразделения не гриб дождевик, который за сутки вырастает до полной зрелости. Комэск должен быть лучшим воздушным бойцом, умелым командиром... На формирование его на войне уходят многие месяцы, а то и годы".

Молчание мое нарушил замполит. Он, прочитав до меня все три приказа, сейчас сидел рядом и следил за моим лицом.

- Что, Василий Федорович, тяжело читать такие документы? Может быть, мне съездить в политотдел дивизии или махнуть на У-2 прямо в Ленинград, к начальнику политотдела авиации флота? Пусть вмешаются, разберутся с кадровиками, нельзя же в один полк посылать сразу троих руководителей, которым, как правильно сказал Тарараксин, "нужно все начинать с нуля"...

Майор Абанин все больше накалялся от гнева. Я продолжал молчать, силясь сдержать возмущение.

- Не надо, Александр Иванович, ни ехать, ни лететь. В политотделах дивизии и авиации флота из-за нас копья ломать и конфликтовать с высшими инстанциями не будут. Мне полковник Корешков недавно сказал: "Теперь желающих принять участие в войне, а также побыть рядом с ней будет больше, они начнут слетаться в четвертый авиаполк, как осы на сладкое". Видимо, придется вновь тянуть огромный воз летной нагрузки, пока не наберут силу "варяги".

Я вышел из помещения КП подышать свежим августовским воздухом.

За мной вышел и майор Тарараксин. За последние дни он очень изменился, лицо казалось бледно-серым, скулы обтянулись. Видимо, он тяжело переживал внезапное отстранение от должности. Ведь все - и он сам, конечно, - знали, каким усердным и знающим был начштаба полка.

- Не переживай, Алексей Васильевич, подберем тебе хорошую должность в штабе дивизии. Я поговорю с начальником штаба и командиром, - старался я его успокоить. Мне было очень жаль расставаться с этим неутомимым, замечательным человеком и офицером, проработавшим более девяти лет в полку.

- Я к вам с просьбой, товарищ командир! Оставьте меня в полку на должности начальника оперативного отделения. Я ее ранее занимал. Ну, а если нет такой возможности, то пошлите меня в первую эскадрилью на должность адъютанта. - Его голос дрогнул, на глазах появились слезы. Опустив голову, он медленно достал из кармана кителя сложенный вдвое лист бумаги - тот, на котором он недавно что-то писал, и подал мне: - Василий Федорович! Это мой рапорт - последняя просьба, помогите...

Я взял рапорт и, не читая, понял, что там написано.

- Хорошо, дорогой Алексей Васильевич, я сегодня вечером поеду к командиру дивизии и постараюсь уговорить его оставить вас в должности начальника оперативного отделения полка. Одновременно поможете майору Бискупу быстрее освоиться с должностью начальника штаба.

Мысли мои вновь вернулись к скупым строкам третьего приказа, где говорилось:

"Командира эскадрильи ВМАУ им. Сталина майора Банбенкова Владимира Кузьмича назначить командиром эскадрильи 4-го ГИАП ВВС Балтийского флота".

За этими тремя строками ни человека, ни воина не видно. Нужно ждать, когда поступит личное дело и появится в полку новый комэск.

Первым из вновь назначенных в полк прибыл майор Бискуп. Одетый в новенький кожаный реглан, он представился мне на командном пункте, строго соблюдая уставные правила. Потом положил на стол объемистый, запечатанный сургучной печатью пакет - личное дело, где, как в зеркале, отражена многолетняя служба офицера. Пакет я раскрывать не стал, а задал три прямых вопроса:

- Петр Игнатьевич, скажи откровенно, почему за два года трижды сменил профиль службы? - И для ясности я добавил: - Перешел с политработы на чисто летную службу, а теперь пробуешь себя на штабном поприще? Это первое. Второе - почему перед уходом на учебу очень мало летал на боевые задания? И наконец, третье: как владеешь самолетом Ла-5?

- На поставленные вопросы коротко ответить трудно, но я постараюсь все объяснить. Надеюсь, что вы поймете меня правильно. Ведь мы друг друга хорошо знаем...

- Постараюсь понять так, как требуют долг службы и человеческие отношения. Раздевайтесь, садитесь ближе к столу, а меня можете называть по имени и отчеству, в нашем полку такая традиция сохранилась со времен, когда командиром был Иван Георгиевич Романенко.

Я сказал это, чтобы напомнить Бискупу о нетерпимом когда-то его отношении к этому неписаному правилу, существовавшему с давних времен в военно-морском флоте. Бискуп же это считал, так же как и некоторые другие командиры и политработники, признаком панибратства.

Петр Игнатьевич начал давать не совсем ясные объяснения. Видимо, он не ожидал таких вопросов.

- Вы же знаете, что политработником я был назначен перед финскими событиями. А ранее был командиром звена. Назначение состоялось против моего желания, но я как член партии старался работать как мог и как умел... Да что об этом говорить, вы же были в сорок первом году на Ханко, все видели и знаете, как я выполнял обязанности комиссара эскадрильи и боевого летчика.

- Это обязанность каждого командира и комиссара, - перебил я собеседника.

- Да, да... Это правильно, но у руководителя, особенно в полку, много обязанностей по долгу службы, и не всегда удается часто летать на боевые задания.

- С этим я совсем не согласен, - вновь перебил я майора. - Можно назвать десятки комэсков, замполитов, заместителей по летной части в полках и соединениях, наконец, командиров полков и дивизий, которые часто и хорошо выполняют боевые задания. Они личным примером учат подчиненных воевать. А мы в полку уже имели дурные примеры, когда некоторые руководители полка и комэски не летали на боевые задания, и повторения этого не допустим.

Петр Игнатьевич посмотрел мне прямо в глаза и обиженно проговорил:

- Я вижу, что вы недовольны моим назначением. Это следует из вопросов, которые задали мне.

- Зачем же так понимать вопросы? Я как командир обязан знать все о подчиненном. Ведь мы же на войне, а начштаба теперь должен быть летающим офицером. Не зря же это ввели директивой сверху... А ответы на поставленные вопросы я хочу услышать от вас, хотя их можно найти и в личном деле, показал я на пакет.

Бискуп глубоко вздохнул и, не глядя больше мне в лицо, продолжал:

- Василий Федорович, вы же хорошо знаете, что я и в сорок первом году, и в сорок втором летал на "чайках". Ведь это не "як" и даже не И-16, на котором вы воевали... Сколько мы потеряли летчиков - трудно сосчитать... И командира полка подполковника Коронца потеряли... Вот, наверное, эти потери и повлияли на мое состояние. Хотелось пересесть на другой, современный истребитель, а на учебе в тылу понял: лучше мне пойти по штабной линии или стать преподавателем в военном училище...

Я слушал и думал: "Надломился бывший комиссар эскадрильи, когда-то боевой ханковец. Ищет спасения в частой перемене служебных обязанностей. Да, оправдываются слова полковника Корешкова: "...желающих побыть рядом с войной будет больше". Но я больше не перебивал Бискупа, ждал, когда он закончит.

- А на "лавочкине" я еще не летал, думаю освоить его здесь, в Кронштадте, - закончил объяснение майор и бегло взглянул на меня в ожидании дополнительных вопросов.

- Еще есть один вопрос, Петр Игнатьевич. В управлении кадров о вашем отношении к боевым вылетам знает кто-нибудь?

- Нет, - ответил Бискуп, - я там просил послать меня в Ейское училище на преподавательскую работу, но начальник управления кадров ответил: "Поработайте шесть - восемь месяцев в должности начштаба, полетайте, пополните боевой опыт на новых истребителях, тогда переведем на преподавательскую работу".

- Ну что же, Петр Игнатьевич, мне все понятно, теперь послушайте мои советы и указания. Принимайте дела. Начальником оперативного отдела остается майор Тарараксин, он поможет вам быстрее освоиться. Изучите детально тактику боевых действий нашего полка и дивизии на новых самолетах, а восстановление вашего боевого духа и овладение самолетом Ла-5 я беру на себя. Думаю, что через месяц-полтора вы будете воевать на уровне передовых летчиков-гвардейцев и боевой авторитет комиссара-ханковца полностью восстановится. Еще один совет. Не считайте себя временным человеком - это самое опасное на войне, и больше не хайте самолет "чайка". Это был хороший истребитель и штурмовик. На нем летчики Балтики вписали замечательные страницы в боевую летопись под Таллином, на Ханко и особенно здесь, под Ленинградом. А командир звена Александр Батурин и командир эскадрильи Константин Соловьев из семьдесят первого авиаполка - того самого, в котором служили, - стали еще в сорок втором году Героями Советского Союза. Приступайте к делу, сегодня вечером представлю вас личному составу полка...

Перед началом построения я рассказал майору Абанину о беседе с начальником штаба и предупредил его, что офицеры управления полка и руководители эскадрилий не должны знать ее содержание.

- Наш долг, Александр Иванович, - сказал я, - оказать Бискупу помощь, чтобы он вновь поднялся на должный морально-боевой уровень.

Абанин, не раздумывая, ответил:

- Это наш командирский и партийный долг, но я неоднократно приходил уже к выводу, что если боец, насмерть стоявший в самые тяжелые, критические моменты, потерял главное - боевой дух... Короче, мне кажется, начальник штаба из него получится, а летчиком он больше не будет...

- Может быть, и так, Александр Иванович, но мы свой долг будем выполнять до последней возможности.

В ту же ночь на аэродром прилетел транспортный самолет Ли-2. Он доставил солидное пополнение - десять летчиков, окончивших Ейское военно-морское авиационное училище имени Сталина. Все они имели звания младших лейтенантов, завершили учебу на самолете Ла-5, не только освоили технику пилотирования, но и провели немало учебных боев. Пополнение с таким уровнем подготовки мы получили впервые за войну. Это убедительный пример того, что наша армия и флот стремятся не поспешно восполнить потери, а планово готовят офицерский состав к боям на новой технике. Этим же самолетом прилетели майор Шмелев, майор Банбенков и лейтенант Рогов, бывший курсант-летчик, забракованный по состоянию здоровья. Он завершил учебу в этом же училище по профилю штабного офицера, но в полк был направлен на должность секретаря комсомольской организации.

Вместе с личными делами и предписаниями находилось письмо командиру полка.

На маленьком листке бумаги было написано:

"Товарищ Голубев, в составе нового пополнения к вам направлен в качестве пилота младший лейтенант Столярский К. С., сын генерал-майора авиации Столярского С. Э., прославленного балтийского летчика, участника Октябрьской революции и гражданской войны, ныне начальника учебных заведений авиации Военно-Морского Флота. На должность секретаря комсомольской организации полка - лейтенант Рогов, сын генерал-полковника Рогова И. В., начальника Политического управления ВМФ.

Возьмите под личный контроль службу лейтенанта Рогова и боевые вылеты младшего лейтенанта Столярского".

Письмо подписал начальник отдела кадров ВВС ВМФ. Беспокоился кадровик о детях начальства. А мне вспомнились слова моей матери, сказанные при первой встрече с родителями в новогодний день 1942 года: "Сынок, летал бы ты пониже да потише, а то, неровен час, и без войны голову сложишь". Это были слова деревенской неграмотной женщины, всем сердцем желавшей, чтоб ее сын остался живым. И конечно, все родители всегда желают того же своим детям. Но письмо-указание было написано, конечно, не по просьбе генералов Столярского и Рогова. Я ознакомил с содержанием письма замполита Абанина, начштаба Бискупа и только что прибывшего к новому месту службы заместителя по летной части Шмелева и высказал свое мнение:

- Очень хорошо, что в наш полк среди молодого пополнения приходят офицеры, сыновья кадровых военных, мы обязаны помочь этим офицерам стать достойными гвардейского коллектива. Но становление молодежи в любом воинском подразделении определяется не только помощью и опекой опытных воинов. В первую очередь успехи зависят от самих молодых. Будем надеяться, что младший лейтенант Столярский и остальные прибывшие не уронят чести своих родителей, кем бы они ни были.

Перед вечерним построением личного состава полка я сумел побеседовать с молодежью. До этого с вновь прибывшими встретились майоры Бискуп, Тарараксин, Шмелев и Абанин. Они ознакомились с содержанием личных дел и летными книжками молодежи, где записан каждый полет за период учебы в аэроклубах и в училище. Задали интересующие каждого руководителя вопросы, после чего подготовили предложения о наиболее целесообразном распределении пилотов по эскадрильям.

Беседа с летчиками показала, что в полк прибыла прекрасная молодежь, жаждущая скорее принять участие в боях. Особенно приятное впечатление произвели летчики Столярский, Нефагин и Гаркин. Они давали спокойные и грамотные ответы по материальной части самолета Ла-5, тактике боя нашей истребительной авиации с фашистскими бомбардировщиками, разведчиками и истребителями. Присутствующему на беседе майору Банбенкову я вопросов не задал. С ним мне хотелось поговорить более детально и обязательно в присутствии замполита и начальника штаба.

Когда мы в комнате остались вчетвером, я предложил новому командиру эскадрильи рассказать о прохождении службы, потом изложить порядок и время его ввода в боевой строй.

- Разрешите отвечать сидя, - с оттенком гордости и легкого пренебрежения сказал Банбенков, чем немало удивил меня.

- Докладывать старшим и обучать подчиненных положено стоя. Они лучше видят человека, и сказанное будет более доходчиво, - сделал я замечание майору.

Он встал, сделал шаг вперед и громче обычного заговорил:

- Мне через месяц исполнится тридцать лет, двенадцать лет служу в истребительной авиации. После окончания училища начал службу пилотом в Белорусском военном округе в тридцать третьем году. В тридцать четвертом вместе с подразделением был переведен в авиацию Тихоокеанского флота. С тридцать седьмого года - командир звена, затем заместитель командира эскадрильи. В сороковом году как лучший летчик, владевший самолетом И-16, был назначен инспектором по технике пилотирования полка. В том же году получил назначение в другой полк командиром эскадрильи. В сорок втором году меня перевели на должность командира эскадрильи в Ейское училище. Теперь на ту же должность прибыл к вам. По прохождению службы все. Вводить в боевой строй меня незачем. Я летаю на всех типах истребителей, стреляю по конусу и по щитам на земле только с оценкой "отлично". В учебных воздушных боях мне еще никто в хвост не заходил, тактику современного боя знаю, самолетом Ла-5 владею хорошо. Готов водить эскадрилью на любое боевое задание.

Я мельком посмотрел на Бискупа и Абанина. Они сидели опустив глаза. Видимо, им, как и мне, было не по себе слушать бахвальство майора. А он, надеясь, что своей высокопарной речью убедил всех, не торопясь сел на стул.

- Ну что же, товарищ Банбенков, ваша длительная безупречная служба и упрощенное понятие о войне мне понятны. Наверное, они понятны и всем здесь присутствующим... Однако все это еще не значит, что вы можете организовать и довести до конца победный бой. Это дается только на войне, и то не сразу. Теперь прошу ответить нам еще на два вопроса: когда вы подавали рапорты о посылке на фронт? Кто вам знаком из летчиков-тихоокеанцев, проходящих службу в нашем полку?

Такие вопросы опытный служака, наверное, ожидал. Он, не раздумывая, ответил:

- Я неоднократно подавал рапорты и в устной форме просил командование полка и бригады послать меня в авиацию любого действующего флота. Но мне каждый раз отказывали. А в полку проходят службу три летчика-тихоокеанца, которые меня знают. В их числе и капитан Карпунин - он в сороковом и сорок первом годах у меня в эскадрилье был старшим летчиком и командиром звена.

Ложь, содержавшаяся в ответе на первый вопрос, была явная.

- В личном деле, товарищ майор, - сказал я, - нет ни одного вашего рапорта. Есть только одно предписание, с которым вы .в июле сорок второго года были направлены в распоряжение командующего авиацией ВМФ. На этом документе есть резолюция начальника штаба: учитывая семейное положение и просьбу, направить для прохождения службы в ВМАУ им. Сталина на должность командира авиаэскадрильи.

Внесите ясность, почему вы получили назначение не на действующий флот, а в авиационное училище на равную должность?

- У меня тяжело болела жена. У нас двое детей. А рапорты, которые я подавал, наверное, остались в штабе полка или авиабригады, - ответил майор, спокойно глядя мне в глаза.

- Но в личных делах прибывших тихоокеанцев находятся их рапорты с просьбой послать на фронт. В личном деле Федорина и Карпунина - по два, а у майора Шмелева - даже пять. Состояние здоровья жены в тот период можно уточнить в течение двух-трех дней, но не стоит к этому возвращаться. К тому же для ясности могу добавить, что и последнее направление на Балтику училище сделало не по вашей просьбе, а в порядке замены на офицеров, имеющих боевой опыт. Поэтому советую в дальнейшем к исполнению служебного долга относиться так, как требует защита нашего государства в период смертельной опасности. У кого будут вопросы к товарищу Банбенкову? - обратился я к Абанину и Бискупу.

- Разрешите, - сказал Абанин. - У меня есть один вопрос. Вы много лет в авиации, на должности командира эскадрильи четыре года. А почему не вступали в партию?

И этот вопрос был для него, наверное, не новым.

- Не считал себя готовым, - ответил Банбенков.

Это был его единственный правдивый ответ. Командир эскадрильи - теперь гвардейского полка - был еще не готов занять место в рядах Коммунистической партии.

Беседа с новым беспартийным комэском оставила у нас тяжелое впечатление. Но приказ о его назначении находится в полку, его нужно выполнять, как требует Устав Красной Армии и долг командиров-коммунистов.

В завершение беседы пришлось здесь же объявить майору Банбенкову план ввода его в боевой строй. Он заключался в следующем:

- Вам, товарищ майор, даю двое суток для знакомства с документами и личным составом второй эскадрильи. Заместитель, капитан Карпунин, поможет вам в этом. Он же будет вводить и в боевой строй. После учебных полетов начнете боевые в качестве ведомого у капитана Карпунина. Ведущим пары, звена и эскадрильи станете по мере успешного выполнения боевых заданий, но с моего разрешения. Постараюсь сделать несколько боевых вылетов в составе второй эскадрильи с обязательным вашим участием. На первых порах больше двух боевых вылетов в день выполнять не разрешаю, со временем сможете, вероятно, летать чаще.

Майор медленно встал, собрался с мыслями. На его лице появились пятна, глаза удивленно округлились. Глубоко вздохнув, он с тревогой проговорил:

- Товарищ командир! Карпунин ведь был моим подчиненным раньше и теперь заместитель. Он воюет всего несколько месяцев... Может быть, поставите меня ведомым к более опытному летчику?

- Зря, товарищ Банбенков, так плохо думаете о своем подчиненном. Он тоже прошел путь ведомого. Научился управлять боем пары, звена, а сейчас уверенно проводит бои эскадрильей. Десять месяцев войны многому его научили. За успехи в выполнении боевых заданий он награжден орденом Красного Знамени. Ведущий у вас опытный, он уже готовый командир эскадрильи. Жаль, что нет пока вакантной должности. Все. А сейчас приступайте к выполнению своих обязанностей.

Итог новых назначений был явно странным и в общем-то не слишком радостным. В полк, на мой взгляд, пришла отличная молодежь. А вот опытные пилоты, командиры... По крайней мере двое из трех вызывали тревогу и сомнения. Может быть, сомнения со временем развеются?.. Хотелось бы...

Трехсотый

К лету 1943 года обстановка на всем советско-германском фронте, в том числе и под Ленинградом, значительно изменилась в нашу пользу. Мощное контрнаступление советских войск под Курском, на орловском и харьковско-белгородском направлениях сковало врага настолько, что он лишился возможности наступать под Ленинградом, чтобы восстановить полную блокаду. Об этих фашистских планах мы хорошо знали.

Используя благоприятную обстановку, войска Ленинградского и Волховского фронтов в конце июля развернули наступление на Мгинском выступе. Упорные бои наземных войск восточнее Ленинграда оттянули на себя также и фашистскую авиацию, особенно бомбардировочную. Гитлеровских самолетов западнее Ленинграда и в восточной части Финского залива стало намного меньше.

В этой обстановке балтийская авиация перенесла свои усилия на море, приступив к систематическим бомбоштурмовым ударам по боевым кораблям и транспортам врага севернее Кунды, в Нарвском заливе, и особенно в военно-морской базе и порту Котка.

Упорная борьба нашей истребительной авиации с вражеской, начатая со второй половины апреля, привела к нашему господству в воздухе не только над Финским заливом, но и под Ленинградом в целом. За четыре месяца немцы и финны потеряли более двухсот самолетов. В это ожесточенное единоборство советской и гитлеровской истребительной авиации наш 4-й гвардейский полк внес немалый вклад. В районе Ораниенбаумского плацдарма и в восточной части Финского залива мы уничтожили пятьдесят самолетов врага.

Смена значительной части руководства полка и прибытие большой группы летчиков, не имеющих боевого опыта, задержали проведение строевого совещания по итогам работы за июль и окончательную разработку ориентировочного плана боевых действий и боевой подготовки на август месяц. Такие совещания или общие собрания проводились, как правило, в вечернее время, когда снималось напряжение, а боевые действия велись ограниченными силами.

Предстоящее совещание для меня было первым, поэтому я, как вновь назначенный командир, тщательно к нему готовился, помня совет Петра Васильевича Кондратьева: "Сделай главный упор на боеспособность каждого звена, каждой эскадрильи. Доверяй больше летчикам, молодежи, они в полку сейчас главная сила!"

Этот мудрый совет я обязан выполнить. И именно на предстоящем совещании раскрыть, что и как надо сделать.

На совещание, в отличие от прошлых, было решено пригласить весь командно-инженерный состав, а также всех офицеров управления полка.

Совещание началось в столовой, сразу после ужина, и длилось около трех часов. Первыми на нем выступили: начштаба, заместитель по летной части, старший инженер и заместитель по политчасти. Они провели глубокий анализ выполнения боевых задач, совершенствования боевой выучки и идеологического воспитания личного состава, высказали и предложения на дальнейший период. Совещание превратилось в собрание офицерского состава. Командование полка и эскадрилий услышало много полезных советов и предложений, выполнение которых резко повышало боеспособность подразделений и полка в целом, вело к снижению неоправданных потерь.

Так, инженер 3-й эскадрильи Бороздин предложил подготовку эскадрильи к повторному вылету проводить всеми техническими средствами, используя специалистов полка. Тогда 10-12 самолетов эскадрильи к повторному вылету будут готовы через 15-16 минут, и летчики смогут вновь вступить в бой в полном составе, а не отдельными звеньями из различных эскадрилий, которые можно успеть подготовить за эти минуты. Молодой командир звена старший лейтенант Федорин, зарекомендовавший себя в весенне-летних боях лихими неотразимыми атаками и умением организовать скоротечный успешный бой пары и звена, коротко сказал:

- Мне легче вести бой парой или звеном, чем в большой группе. Поэтому прошу давать мне такие задания, в которых бой парой или звеном принесет больше успеха.

А лейтенант Селиверст Бычков, последние два месяца успешно выполнявший все задания по фоторазведке вражеских аэродромов, прямо попросил:

- Товарищ командир, не давайте мне истребительное прикрытие, когда вылетаю на разведку аэродромов. Я парой сумею более скрытно подойти к объекту и выполнить задачу, а если нас вражеские истребители и перехватят, то на таком самолете, как Ла-5, можно и нужно вступить в решительный наступательный бой, пусть даже от перегрузок выйдет из строя фотоустановка. Ее ведь можно быстро отремонтировать. Это же лучше, чем потерять в оборонительном бою летчиков и не выполнить боевое задание...

Много на этом совещании мы, руководители полка, услышали умных предложений и от молодых офицеров. Их рост как тактически грамотных воинов был очевиден.

В заключение я сказал, что все предложения и советы найдут свое место в дальнейших боевых действиях полка. Но сегодня, кроме месячного итога, нужно вспомнить весь период, в течение которого мы воевали на самолетах Ла-5. За четыре месяца полк нанес врагу чувствительное поражение. Только в воздушных боях сбит 51 вражеский самолет, из них 45 истребителей. Наши потери известны: 11 летчиков и 13 самолетов. Конечно, такое соотношение можно расценить как успех. Но все же он достигнут дорогой ценой. Мы, старые летчики, воевали в свое время на самолетах И-16 и помним четыре весенне-летних месяца 1942 года, когда, защищая Дорогу жизни Ленинграда, наш полк уничтожил 94 вражеских самолета, потеряв 6 летчиков и 8 самолетов. Сравнение убедительное, не так ли? Выходит, что сегодня мы еще не достигли по-настоящему высокого уровня боеспособности полка в целом.

- Вас, гвардейцев, и меня как командира полка, летчика, воюющего с первого дня войны, не страшат "фокке-вульфы", "мессеры" или "фиаты". Нас всегда должны беспокоить в первую очередь просчеты в оценке конкретного противника. Нужен также индивидуальный подход к боевым способностям летчика, пары, звена и эскадрильи, которых посылаем на выполнение задачи.

Правильно здесь говорили товарищи Федорин и Бычков - их предложения и просьбы имеют огромный деловой смысл. Потому что каждое боевое задание имеет свои особенности. И посылать на такое задание нужно ту пару, звено, группу или эскадрилью, летчики которых лучше, чем другие, могут выполнить его.

В дальнейшем мы и должны в таком плане вести боевую работу.

В заключение я высказал предложение, которое еще до совещания было обсуждено среди командования полка. На сегодня наш полк имел на своем счету 295 сбитых самолетов. Это больше, чем в любом из полков авиации ВМФ. В ближайшее время надо довести число уничтоженных самолетов врага до трехсот. Летчика, который собьет трехсотый, сфотографировать у развернутого боевого гвардейского Красного знамени полка, а фотографию выслать родным или близким победителя. В последующем фотографировать каждого летчика, который собьет первый в его боевой жизни вражеский самолет, пятый, десятый, и так до полного разгрома фашистской Германии...

Дружные рукоплескания всех присутствующих показали своевременность этого предложения, необходимого для морально-боевого и политического воспитания как молодых, так и опытных летчиков.

Опыт первого строевого совещания, на котором шел прямой, откровенный разговор без персональных разносов и служебных предупреждений за упущения в работе отдельных офицеров - а они в большой полковой семье всегда есть, стал для меня отправной позицией в дальнейшей работе с людьми.

На утреннем построении полка я объявил, что в ближайшие часы поступит уточнение боевой задачи на прикрытие группы пикирующих бомбардировщиков 12-го гвардейского авиаполка, которые будут наносить удар по транспортам в порту Котка. На ее выполнение под моим руководством полетит эскадрилья капитана Цыганова. Остальные две эскадрильи продолжат выполнять ранее поставленные задачи и облет района боевых действий с летчиками нового пополнения.

После построения ко мне подошли командиры 1-й и 2-й эскадрилий капитан Суворкин и майор Банбенков.

- Товарищ командир! - обратился первым Банбенков. - Прошу на прикрытие Пе-2 послать вторую эскадрилью. И я бы слетал на выполнение этого боевого задания.

Глядя на майора, я понимал: его просьба преследует показной эффект. Ему отлично известно, что нового решения я не приму, но, возможно, буду думать, что комэск 2-й эскадрильи стремится быстрее окунуться в пламя войны.

- Вы плохо меня знаете, товарищ Банбенков, да и не поняли вчерашних указаний о подборе подразделения к решению определенных боевых задач. Вторая эскадрилья давно готова к прикрытию бомбардировщиков, но подразделение капитана Цыганова эту задачу решит более успешно. Кстати, со мной ведомым в свой первый боевой полетит майор Шмелев. А вы, к сожалению, за неделю пребывания в полку еще не поднимались в воздух на облет района. Отстаете от младших лейтенантов... Советую ускорить завершение контрольных полетов и облет района. Без этого на боевые задания в нашем полку не летают. Идите в эскадрилью и займитесь выполнением вчерашних указаний.

Майор, как ни в чем не бывало, повернулся кругом и пошел неторопливым шагом.

"Ну что же, нежданный комэск, введу в строй Шмелева, возьмусь и за тебя", - подумал я, поминая недобрым словом тех, кто прислал его в полк.

Капитан Суворкин в смущении от услышанного спросил:

- Товарищ майор, разрешите мне сегодня и завтра сделать в эскадрилье некоторую перестановку летного состава в парах и звеньях, кроме звена старшего лейтенанта Федорина? В новой расстановке я посмотрю их в воздухе, а через неделю можно закрепить приказом по полку.

Дав согласие, я направился в 3-ю эскадрилью для подготовки летчиков к выполнению трудного боевого задания. Перед входом на КП эскадрильи я встретил Егора Костылева. Вид у него был усталый и грустный.

- Что, Егорушка, невесел, что тебя гнетет? - пожимая его крепкую руку, спросил я шутливым тоном.

- Знал бы ты, как мне надоело в краснофлотцах ходить. Неужели надо ждать, когда летчик-штрафник расплатится кровью... Тогда ведь и ордена и погоны будут не нужны...

- Потерпи, Егор. Сейчас полетим всей эскадрильей на прикрытие пикировщиков. Они нанесут удар по порту Котка. Бой будет тяжелым, поэтому твое звено пойдет ударным. Но смотри не горячись, нам бой нужен без потерь. Я поведу группу непосредственного прикрытия. Давай переключай уныние на злость к "фокке-вульфам" и "мессерам", и пойдем готовиться к делу.

Егор тряхнул головой, лихо натянул бескозырку, потом, как бы угрожая невидимому врагу, потряс кулаками:

- Не бойся, Василий, грусть у меня держится только до вылета. Можешь на меня надеяться - ошибки не будет.

Через полтора часа, заняв положенный боевой порядок, подлетаем к острову Лавенсари. Через восемь - десять минут мы будем над целью. Но этот остаток маршрута наиболее опасный, здесь до зоны зенитного огня порта Котка и обратно до островов будут действовать немецкие и финские истребители. И вот в наушниках слышу голос с пункта управления острова Лавенсари: "Над объектом и восточнее - три группы истребителей". Значит, противник давно нас обнаружил и ждет...

...Шестерку Пе-2 ведет прославленный пикировщик Балтики Герой Советского Союза гвардии майор В. И. Раков. На высоте 3400 метров бомбардировщики двумя тройками в плотном оборонительном строю держат курс прямо на порт и военно-морскую базу Котка. ПВО этого объекта самая сильная на всем вражеском побережье Финского залива.

В порт Котка два часа тому назад вошел большой немецкий транспорт, и сейчас, видимо, началась его разгрузка. Задача пикировщиков - потопить, не дав разгрузиться. Для этого каждый Пе-2 взял на борт 250-килограммовые бомбы.

Десятки раз я прикрывал отважных пикировщиков и на И-16, и на Ла-5. Но этот полет почему-то меня волнует. Задача тяжелая, да легких на войне, видимо, не бывает. Бой обязательно начнется в ближайшие минуты, и я пожалел, что в ударную группу выделил только одно звено. Но, вспомнив высказывание старшего лейтенанта Федорина на совещании: "...мне легче вести бой парой и звеном, чем в большой группе", успокоил себя тем, что звено Костылева - одно из сильнейших в полку.

Даю команду: "Соколы" (позывной полка на август месяц), занять места!" Своей парой (ведомым у меня идет в свой первый боевой вылет майор Шмелев) подхожу ближе к бомбардировщикам - последний заслон от прорвавшихся истребителей. Капитан Цыганов двумя парами выходит левее и правее, немного сзади, с превышением 150-200 метров. Такая расстановка непосредственного прикрытия всегда оправдывала себя. Четверка Костылева правее всей нашей группы и выше на 800-1000 метров. Скорость увеличиваем до 500 километров и, делая небольшие зигзаги, сохраняем свое место по отношению к группе Ракова.

Все летчики нашей десятки, кроме моего ведомого, "стреляные птицы", умеют вести дерзкий наступательный и оборонительный бои, не отрываясь от объекта прикрытия.

Первым обнаружил врага Егор Костылев.

- "Тридцать третий"! Правее, на моей высоте, десятка "фиатов", выше впереди шесть "фокке-вульфов". Атакую десятку, я - "Ноль восьмой".

- "Восьмой"! Одну атаку - и отрыв! Отсекай "фокке-вульфов".

- "Ноль третий"! (Позывной Цыганова.) Увеличить высоту и дистанцию! передал я команду Цыганову.

Наши переговоры слышит майор Раков, он передает:

- "Тридцать третий", через минуту ложусь на боевой, прикрывайте.

- "Ноль второй", вас понял, - дал я короткий ответ и тут же, правее, три пары ФВ-190. Они под углом 35-40 градусов, на растянутых дистанциях, пикируют прямо на группу Ракова. Стрелки с Пе-2 трассами пулеметного огня показывают нам, откуда надвигается опасность. Вся наша группа уже в зоне зенитного огня, но вражеские зенитчики не стреляют. Дают возможность своим истребителям атаковать бомбардировщики, а потом, когда Пе-2 выйдут на боевой курс и не смогут маневрировать, они откроют массированный заградительный и прицельный огонь.

Занимая более выгодную позицию, слежу за "фокке-вульфами" и вижу: Цыганов обеими парами режет им курс и ведет огонь по первому самолету. ФВ-190, не обращая внимания на огневые трассы "лавочкина", на большой скорости прорывается, нацеливаясь на самолет Ракова.

Не откажешь в смелости и упорстве врагу... Он знает, кого нужно сбить первым, хотя правый Пе-2 находится для его атаки в более удобном положении.

Теперь секунды решают все. Резко доворачиваю самолет влево и оказываюсь в сотне метров сзади врага. С такой позиции я давно не промахивался. На долю секунды опережаю врага в открытии огня. Один за другим на фюзеляже с крестами вспыхивают разрывы снарядов. Прекращаю дерзкую атаку "фокке-вульфа". Он крутнулся в какой-то непонятной фигуре и, выбросив язык пламени, отвесно понесся к воде.

Через восемь - десять секунд Пе-2 легли на боевой курс. Они вот-вот перейдут к пикированию на цель в плотном строю звеньев. Вокруг нас начали рваться десятки зенитных снарядов, с каждой секундой плотность огня увеличивалась. Здесь истребители врага не действуют, а от огня зениток спасти группу Ракова мы не можем. Маневрируя, осматриваюсь. Вижу всю шестерку Ла-5, радуюсь за Шмелева: идет правее, удерживая интервал и дистанцию, от зенитных разрывов не шарахается... Молодец! Но главный бой у нас еще впереди...

Зенитный огонь становится настолько плотным, что слышны разрывы. Сотни светло-серых клочков с огненными всплесками вспыхивают вокруг "Петляковых". Кажется чудом, что они еще летят в этом круговороте смерти. Скорей бы увидеть, как Пе-2 опустят носы и отвесно понесутся к цели.

Но вот и результат огня вражеских зениток - правый самолет второго звена, объятый пламенем, сваливается на крыло... Остальные, не дрогнув, упорно преодолевают огненный заслон.

- Пикируем! - слышу твердый голос майора Ракова.

Через полторы-две секунды тройка и пара, как будто связанные невидимым канатом, сопровождаемые разрывами снарядов, круто устремились вниз, навстречу огненным трассам "бафорсов" и "эрликонов".

Чтобы не потерять бомбардировщики на пикировании, наша группа непосредственного прикрытия, чуть по сторонам, тоже понеслась вниз.

На высоте около 1500 метров Пе-2 вышли из пикирования и теперь - уже с противозенитным маневром, на большой скорости - уходили от цели, преследуемые десятками разрывов. Удар раковцев был точен. На транспорте взметнулись два огромных взрыва, облака дыма и пара окутали транспорт.

Костылев перестроил звено в линию фронта и атаковал "фиаты" сразу всей четверкой. Этот способ неотразимой атаки мы часто практиковали по финским истребителям "фиат" и "брустер". И эта атака оказалась результативной. Ведущий второй пары Полканов сбил "фиат", чего и хватило, чтобы финны отказались от преследования до зоны зенитного огня. Но догнать нас Костылев пока не смог. Он завязал бой с вновь обнаруженной четверкой ФВ-190. Опытный воздушный боец и умелый организатор воздушных боев заставил и эту четверку отойти на север. Помня, что нужно успеть подойти к месту выхода Пе-2 и непосредственного прикрытия из зоны зенитного огня, он, увеличив скорость, со снижением выскочил южнее порта Котка даже раньше, чем мы подошли к этому району.

Четверки Костылева я пока не видел и запросил по радио его место. Сразу последовал ответ:

- "Тридцать третий", вас вижу, я вышел восточнее пять-шесть километров, подхожу.

Но не успели мы собраться, как одновременно с двух сторон две четверки ФВ-190 пошли в атаку.

Капитан Цыганов первый своей парой успел довернуть и, рискуя быть сбитым, пошел в лобовую. "Фоки" с большой дистанции открыли огонь. Цыганов, используя скрытое скольжение, уклонился от пушечных трасс, сумел дать прицельную очередь, и стервятник закончил свое существование. Гибель одного не остановила врага. Разделившись на пары, противник начал яростные атаки с разных сторон. Мы с трудом отбивали, их, оберегая бомбардировщики. В этот момент как снег на голову сверху свалилось звено Костылева. Теперь уже "фокке-вульфы" вынуждены сами отбиваться и отходить.

Пролетая западнее острова Лавенсари, я услышал команду Ракова: "Двадцать пятый, быстрее на остров, у тебя за самолетом бензиновая струя". Левый ведомый из первой тройки Пе-2 повернул к аэродрому Лавенсари.

Не успел он удалиться на два-четыре километра от нас, как два ФВ-190 потянули в его сторону.

Не называя позывного, я дал команду:

- Егор, прикрой всем звеном "Двадцать пятого" до посадки.

- Понял! - ответил Костылев и кинулся наперерез вражеским истребителям.

Помощь его была своевременна. "Фокке-вульфы", увлекшись легкой добычей, проглядели "лавочкиных", и Егор почти в упор сбил одного из них. И сразу доложил:

- "Тридцать третий"! Один сбит, "пешка" (так мы называли в шутку самолет Пе-2) заходит на посадку. Сейчас догоню.

Но догнать он не успел. На пути, в районе южнее острова Биорки, он разогнал группу финских истребителей "брустер", спешивших на перехват нашей группы. Но увеличить счет сбитых в этой схватке самолетов врага его звену не удалось, кончился боезапас.

Трудное боевое задание завершилось успешно. Наша десятка надежно прикрыла пикирующие бомбардировщики, уничтожившие крупный транспорт в сильно защищенном порту Котка. Не имея численного равенства с истребителями противника, мы без потерь сбили четыре самолета (три ФВ-190 и "фиат"). Теперь боевой счет полка дошел до 299. Настала очередь и трехсотой победы.

Разбор этого боевого задания был проведен в присутствии всего летного состава полка. Сразу после разбора я послал срочное ходатайство о снятии судимости с Костылева и восстановлении его в воинском звании капитана.

В этом представлении были указаны все боевые успехи за период пребывания краснофлотца Костылева в полку, и особенно в выполнении задания при потоплении крупного вражеского транспорта в порту Котка.

В этот напряженный день к себе в каморочку я вернулся около одиннадцати часов вечера. Усталость была велика. Но радовали успехи дня и то, что трехмесячное лечение травами и корешками оказалось успешным. Почти полностью исчезли боли под ложечкой и в правом подреберье, стал лучше аппетит, прекратились кошмарные сны. Неужели и я, как вся страна, перешел на второе дыхание и твердо продолжаю путь к финишу? Спасибо вам, дорогие старушки, за те знания и житейский опыт, которых иной раз не хватает и дипломированным медикам. В знак сегодняшней победы и некоторого улучшения здоровья позволил себе за ужином выпить положенную норму водки. А сейчас нужно посидеть, подумать о завтрашнем дне.

Раздеваясь, я увидел любительскую семейную фотографию, вделанную в картонную, стоящую уголком рамочку. Мне казалось, что десятимесячная Галочка смотрит и боится меня. А рядом с фотографией - мой квартирант Василий Иванович спокойно ждет положенный ему сухарик и глазами-бусинками следит за моей рукой. Пришлось сразу достать из кармана белый сухарь, положить на стол и пригласить зверька к ужину...

- На, глазастый, кушай, а если сил хватит, тащи сухарь на подоконник за штору.

И он, как будто понимая сказанное, забегал вокруг сухаря, силясь утащить его. Но сил не хватило. Я взял сухарь, положил за шторку, куда и шмыгнул мышонок.

Сев на стул, несколько минут я молча смотрел на фото дочери. Мысли унесли меня туда, где Галочка да, наверное, и отец с матерью, и Сашенька уже спят. Я достал из рамочки фотографию и красными чернилами написал:

"Милая доченька, за твое будущее сегодня уничтожил еще одного гада". Положив ручку, вслух сказал:

- Теперь на твоем фото будут записаны все мои победы над врагом.

Теперь, через много лет, когда ты стала пенсионером, а я имею внуков и правнуков, могу рассказать, что под огонь пушек командира гвардейского истребительного полка, Героя Советского Союза попал и командир лучшего, 2-го полка 54-й эскадры майор Эрих Рудоффер, награжденный за 176 побед высшей наградой Германии - Рыцарским Крестом с дубовыми листьями и мечами.

Но смерть миновала его, над Финским заливом на высоте 700-800 метров он покинул самолет на парашюте и оказался в воде недалеко от берега. Счастливца подобрали финские рыбаки и доставили на аэродром, где в этот день он отпраздновал свое поражение и новое награждение.

Счастливая звезда светила Рудофферу до конца войны. На его счет было записано 222 победы. Он 19 раз покидал самолет с парашютом, имел ранения. Возможно, не раз скрещивались наши огненные трассы. Но узнать об этом можно было бы только при личной встрече.

За дверью послышались шаги. Вошел начальник штаба майор Бискуп.

- Простите, что поздно, нужно сегодня отправить несколько срочных документов. Ночью связной самолет отвезет их в Новую Ладогу.

- Давайте, Петр Игнатьевич, подпишу.

Майор Бискуп взял подписанные документы, вздохнул, сел на табуретку, повернул в свою сторону рамочку с фотографией.

- Симпатичный ребенок. Вопреки народному бедствию растет и будет расти новое поколение. А у нас с Диной пока детей нет и, наверное, не будет, - с грустью сказал Бискуп.

Прощаясь, он задержал мою руку.

- Василий Федорович, помогите мне быстрее освоить самолет и войти в боевой строй.

- Я, Петр Игнатьевич, способности старого гангутца знаю, помню и лихую вашу штурмовку в сорок втором году неприступного, как вам казалось, аэродрома Гатчина. Но, откровенно говоря, предпочел бы иметь хорошего штабника, а не летчика. Работа эта большая, трудная. Штаб цементирует весь уклад наземной жизни в авиации, готовит победу в воздухе. И сочетать штабную нагрузку с систематическими полетами на боевые задания могут немногие. У нас есть способные сошедшие с летной работы офицеры, обладающие склонностями к штабной службе, а их посылают на тыловые должности. Беритесь как следует за работу штаба, а в боевой строй я вас введу чуть позже, как закончим этот кропотливый период с последним пополнением. Кстати, могу сообщить, что сегодня майор Шмелев умело отбил нападение ФВ-190, атаковавшего меня с удобной позиции. А надеяться, Петр Игнатьевич, что летчиков со слабыми нервами и желающих во что бы то ни стало сохранить себя невредимыми в полку не будет, нельзя. Слетал я дважды с молодежью и один раз с Банбенковым и заметил, что наш новый комэск в строю группы стремится занять место там, где его самолет прикрыт идущим сзади, а не там, откуда лучше наблюдать за воздушной обстановкой. А вот младший лейтенант Зайцев, кажется, оправдывает свою фамилию. Как только сделаешь резкий маневр без предупреждения по радио, бросается под строй или во внутреннюю сторону разворота. Летает этот пилот напряженно, видимо, боится внезапной атаки. А на земле он выглядит смельчаком, да и "Ла-5" владеет хорошо.

Вчера вечером у меня был длительный разговор с хорошо всем известным гангутцем, отличным воздушным бойцом, отважным человеком Иваном Твороговым. Он после происшедшей с ним аварии потерял уверенность в себе и убедительно просит перевести в авиаучилище инструктором или послать на курсы командиров эскадрильи.

Я обещал ему. Поэтому прошу сказанное мной пока оставить при себе. А на курсы придется его послать - пусть утихнут последствия травм и потрясений, их на его долю выпало очень много. Вам надо уже сейчас подготовить на Творогова документы. Я подпишу. И на днях он уедет. Жаль терять такого замечательного воина и откровенного человека. Он за два года войны сделал для Родины много. Его наградили орденом Красного Знамени и орденом Ленина...

- Спасибо за чуткость и бережное отношение к подчиненным, я полностью согласен с вашими мыслями и решением, - сказал на прощание майор Бискуп.

Вечером, обдумывая план работы следующего дня, и особенно утром я понял, что стремление летчиков сбить трехсотого превзошло все ожидания. Комэски, многие командиры звеньев и пилоты искали возможность вылететь на любое задание. Были предложения в этот день организовать вылеты пар и звеньев на свободную "охоту" в районы финских и немецких аэродромов.

Еще в юности, когда я увлекался рыбалкой и охотой, мне не раз приходилось слышать пословицу: "Сороковой медведь - роковой". Эта пословица повлияла и на мое решение. Горячка была ни к чему. Я запретил облет района с молодежью, опасаясь, что кто-то из ведущих "стариков" ввяжется в неравный бой и мы понесем потери. Отклонил просьбы о свободной "охоте", хотя мы ее начали успешно практиковать. А командирам эскадрилий заявил, что будем вести боевую работу, как в обычные дни. А она почти ежедневно начиналась с разведывательного задания. Не был исключением и этот день. По дивизионному плану разведки в случае ясной погоды предстояло произвести фотографирование двух финских аэродромов юго-восточнее Выборга, на которых базировались истребители "фиат" и "брустер".

На это задание командир 3-й эскадрильи выделил пару разведчиков: лейтенантов Бычкова и Апинова. На их прикрытие назначалась пара лейтенанта Василия Потапова, обладающего прекрасной осмотрительностью и беспредельной отвагой. Вместе эти две пары могли провести успешный бой с численно превосходящим противником. Но Бычков категорически отказался от прикрытия, заявив капитану Цыганову, что командир полка на совещании поддержал его предложение.

Пришлось подъехать в эскадрилью и заслушать Бычкова, как он намерен выполнить это боевое и очень ответственное задание. Его план имел много нового и разумного. Пришлось согласиться и разрешить вылет парой.

Через 30 минут после взлета разведчиков КП полка принял радиосообщение от поста наведения с острова Лавенсари: Ла-5 вели короткий воздушный бой над островом Койвисто, наблюдали падение двух самолетов, на запросы летчики не отвечали.

Я бросился на полковой пункт управления (расположенный на крыше КП полка), где находились командир эскадрильи и начальник разведки полка, спросил: "Что передает Бычков?" - хотя знал, что весь маршрут до Выборга он будет выполнять на бреющем и сохранять радиомолчание до завершения фоторазведки второго аэродрома. Но ведь был бой, сбиты самолеты, кто-то из двоих обязан дать радиосообщение. Взяв от Цыганова микрофон, запросил:

- "Ноль двенадцатый"! (Позывной Бычкова.) "Ноль тринадцатый"! (Позывной Апинова.) Доложите место действия.

Ответа не последовало и на повторные запросы. Цыганов опустил голову.

- Можно запросить командира дивизиона тральщиков, они тралят фарватер на траверзе острова Койвисто, - предложил прибежавший за мной Тарараксин.

- Подождем восемь - десять минут. Сейчас запросы не помогут, оповестят только фашистов о наших потерях, - сказал я присутствующим, слыша стук своего сердца.

"Неужели опять просчет?" - подумал и вышел из застекленной будки на площадку.

Прошло семь минут. Как они томительны, когда неясно, что произошло. Невольно глаза ищут появления двух точек. Наблюдатель с биноклем залез на крышу будки, тщательно просматривает западный сектор острова Котлин.

- Летят, летят! - заорал не своим голосом наблюдатель, не отрывая глаз от бинокля. - Над водой низко летят, товарищ командир. Я их вижу хорошо, подходят к маяку Толбухин.

Нам с площадки, за южной частью парка, их не увидеть, эти секунды надо ждать. Вот слышен далекий звук моторов, сваливший у всех пудовые камни с груди. Через минуту два тупоносых сделали над аэродромом "горку", дав по одной пушечной очереди - знак двух побед над врагом, затем в красивом строю пары пошли на посадку.

Капитан Цыганов и разведчик полка бросились вниз и напрямую побежали к стоянке эскадрильи.

Майор Абанин, тоже успевший прибежать на крышу командного пункта, весело сказал:

- Василий Федорович, а мне кажется, эти ровесники не только выровняли счет сбитых, но и двинули его дальше.

- Полк таким событием, Александр Иванович, не удивишь, а если это действительно так, то прогресс молодых гвардейцев налицо. Поедемте на аэродром, нужно послушать их лично и поблагодарить, - пригласил я Тарараксина и Абанина к машине.

Подъехав к КП 3-й эскадрильи, мы вышли из машины, выжидая, когда летчики вылезут из кабин и подойдут с докладом.

Лейтенант Бычков, чуть выше его ростом ведомый лейтенант Сергей Апинов, армянин по национальности, четким строевым шагом подошли к нам.

- Товарищ командир полка! Лейтенанты Бычков и Апинов боевое задание выполнили. Каждый аэродром сфотографирован одновременно двумя аппаратами. После фотографирования второго аэродрома шестерка истребителей "брустер" перехватила... - И хитро улыбаясь, поправился: - Преследовала нас.

- И что, чуть не догнала? - спокойно перебил я Бычкова.

- Нет, товарищ командир, мы решили над островом Койвисто дать им маленький бой. В результате первой атаки на встречном курсе мне удалось сбить одного, а при повторной я пропустил вперед Апинова, и он хорошо зацепил очередью второго. Оба самолета упали в южной части острова. Из боя вышли крутым пикированием и на бреющем летели до Кронштадта. Матчасть и оружие работали хорошо, но вот только на самолете Апинова фотоустановка с оси сорвалась. Однако аппарат не поврежден, снимки должны сохраниться, закончил доклад Бычков.

- Уничтожение вражеских самолетов дело нужное, но ведь вас, товарищи боевые лейтенанты, я предупреждал - самим в воздушный бой не ввязываться. Почему нарушено указание? - строго спросил я обоих.

Находчивый и острый на язык Бычков принял положение "смирно", по-строевому четко ответил:

- Товарищ командир! Трехсотый и триста первый нужны не только нам, но и полку. Мы вчера вечером и сегодня утром тщательно готовились к такому бою и считали, что беды не принесем.

- Ну, ладно, храбрецы-нарушители. Победителей не судят, поэтому за первое нарушение наказывать не буду. Идите на КП и письменно, с приложением схем, подробно изложите ход выполнения боевого задания. Вас, Александр Иванович и Алексей Васильевич, - обратился я к замполиту и начальнику оперативного отделения, - прошу организовать фотографирование лейтенантов Бычкова и Апинова у развернутого гвардейского боевого Красного знамени. Они это заслужили. А за отличное выполнение боевого задания в целом объявляю благодарность и представляю к награждению: лейтенанта Бычкова - к ордену Красного Знамени, лейтенанта Апинова - к ордену Красной Звезды...

Расплата

В последние дни августа установилась хорошая, безоблачная погода. Полк спешил использовать ее для завершения плана ввода в боевой строй летчиков, не имеющих боевого опыта. Полученные с авиационного завода два учебно-боевых самолета УЛа-5 и восемь боевых новой серии позволили, не прекращая полетов по плану учебной подготовки, посылать на боевые задания вместо звеньев шестерки и даже восьмерки. В такие группы включались два "необстрелянных" бойца, и постепенно, день за днем, новое пополнение накапливало опыт, втягивалось в боевую работу. А работы этой становилось все больше.

По плану авиадивизии 1 сентября на аэродром острова Лавенсари должен перебазироваться закончивший переучивание 3-й гвардейский авиаполк. В его составе 38 самолетов Ла-5. Такое пополнение давало возможность балтийским авиаторам не только закрепить тактическое превосходство, но и нанести окончательное поражение немецким и финским истребителям, обеспечить наше господство в воздухе в восточной части Финского залива.

Мы не знали, осведомлен ли противник о прибытии нового боевого полка на этот участок Ленинградского фронта. Но было заметно, что со второй половины августа значительно активизировалась финская истребительная авиация. Финны против каждой группы самолетов Ла-5 стали направлять по три-четыре свои группы общей численностью до 30-40 самолетов. С ними вместе обязательно летели пары и звенья "мессеров" и "фокке-вульфов".

Теперь противник не лез сломя голову, не стремился завязывать затяжные воздушные бои, как в апреле и мае. Он в каждом бою строил эшелонированные по вертикали и горизонтали боевые порядки.

Только мастерство наших летчиков и высокие боевые качества самолета Ла-5 позволяли нам наносить поражения вражеским истребителям, не имея потерь в абсолютном большинстве воздушных схваток. А вот бой, проведенный 28 августа, в котором участвовала 2-я эскадрилья в составе десяти самолетов, принес потери. Были сбиты два молодых летчика, включенных по просьбе командования эскадрильи в состав группы. В бою погиб младший лейтенант Симачев и покинул на парашюте горящую машину младший лейтенант Столярский. Он получил ранение и ожоги.

Эскадрилье ставилась боевая задача - отсечь группы финских истребителей от наших штурмовиков, наносивших удар по отряду дозорных кораблей в Нарвском заливе. Вел эскадрилью заместитель комэска капитан Карпунин, его ведомым был Столярский, выполнивший до этого шесть успешных боевых вылетов. Замыкающее звено обеспечения ударной шестерки было впервые доверено вести майору Банбенкову. Он опытный летчик, после прибытия в полк выполнил двенадцать боевых вылетов в качестве ведомого и ведущего пары. Но, командуя звеном, свою задачу выполнить не сумел. Вместо наступательного активного боя в интересах действий ударной группы он перешел к обороне своего звена и оторвался от идущей впереди шестерки. В результате боя с двумя парами ФВ-190 звено потеряло молодого пилота Симачева.

В это время группа Карпунина, вступив в бой с тремя группами финских самолетов, оказалась в тяжелом положении. Хотя она в основном и решила свою задачу - отсекла главные силы противника от наших штурмовиков на самом опасном участке маршрута и сбила два истребителя "фиат", - все же желаемого результата не получилось. Ведомый командира ударной группы младший лейтенант Столярский, отбивая атаку на ведущего, сбил вражеский самолет, но и сам попал под прицельную очередь. Его Ла-5 загорелся. Только высокое самообладание и физическая сила помогли раненому и обожженному летчику покинуть самолет на парашюте и приземлиться в районе побережья Ораниенбаумского плацдарма.

Своевременная медицинская помощь спасла жизнь летчику. А когда Киру Столярского решили отправить в тыловой госпиталь, он сделал все, чтобы уговорить медиков оставить его в Кронштадтском госпитале до полного выздоровления.

Воздушный бой 28 августа стал, конечно, предметом широкого обсуждения среди летчиков полка. Я понимал, что потери явились в первую очередь следствием моих упущений. Первое - рано доверил майору Банбенкову вести звено обеспечения. Его следовало поставить ведущим второй пары ударной группы, здесь не пришлось бы переходить к оборонительному бою, давно не применяемому в нашем полку. Второе - на это задание в условиях активизации противника нужно было послать 1-ю или 3-ю эскадрильи, которые имели больше опыта.

Неудачный бой 28 августа не повлиял на морально-боевые качества молодежи. Наоборот, летчики не только 2-й эскадрильи, но и всего полка сделали правильные выводы из допущенных ошибок. Поэтому никаких дисциплинарных или иных мер к лицам, допустившим промахи в процессе боя, я не применил. Считал, что в достаточной мере всех нас наказал противник. Переживание за потерю товарища в бою действует всегда намного сильнее, чем любое наказание. Но это не всегда учитывается вышестоящими товарищами. Последовал звонок по прямому телефону от командующего авиацией флота:

- Ты почему теряешь молодых летчиков?!

- В потере я виноват, товарищ командующий, но главный виновник командир эскадрильи Банбенков. Тот, которого вы прислали в полк, - ответил я и тут же пожалел о сказанном. Лучше было не напоминать. Трубка задрожала от гневных слов и указаний, как воевать, не имея потерь. Потом короткие сигналы уведомили, что разговор окончен, нужно ждать грозного приказа.

Не успело пройти первое тяжелое впечатление, как последовал новый звонок - командующего флотом. И опять те же упреки, да еще влетело за Столярского, которого якобы недостаточно подготовил и тем самым погубил.

- Товарищ командующий, я не гублю летчиков, их губят враги. К тому же младший лейтенант Столярский жив, он получил ранение и ожоги, находится в госпитале. Врачи говорят, опасность миновала. О его состоянии командир дивизии сообщил в Москву его отцу. - И, с трудом сдерживая волнение, добавил: - Летчики Симачев и Столярский были полностью подготовлены к выполнению боевых заданий и до этого имели по шесть успешных вылетов.

Ответ мой оказался чрезмерно прямым. Голос адмирала повысился до предела:

- Как ты мне отвечаешь? Отстраняю от командования полком. Я не посмотрю, что ты Герой Советского Союза!

- Отстранить меня можно, это ваше право, а воевать я все равно буду, если окажусь даже рядовым летчиком...

Несколько секунд телефон молчал. Потом раздалось:

- На гауптвахту! На пять суток! Завтра быть в Ленинграде на гарнизонной гауптвахте. Понятно?

В то, что я услышал, трудно было поверить.

- Есть на гауптвахту, товарищ адмирал, явлюсь без опоздания! - ответил я и положил трубку.

Бискуп и Абанин, стоявшие рядом, с недоумением смотрели на меня, ожидая разъяснений. Кое-что они, правда, поняли.

- Что за гром с ясного неба, Василий Федорович, почему начальство так разгневалось? - спросил Абанин.

- Вот что, друзья, давайте не будем терять времени. Наказывают меня правильно. Сожалею о другом: как бы этот арест не принес больших потерь, чем двадцать восьмого августа. Соберите, Петр Игнатьевич, заместителей и командиров эскадрилий, дам указания и советы на период моего отсутствия. - И тут же по телефону доложил полковнику Корешкову о "ласковом" разговоре с двумя командующими.

- Сочувствую, но помочь тебе не могу, сам получил выговор. Вылетай завтра на У-2 в Ленинград, отдохни, отоспись. За полк не беспокойся - я сам присмотрю и слетаю пару раз с твоими орлами. Вернешься ты как раз к делу. Будем готовиться выполнять большое задание. Набирайся сил, Василий Федорович, а на строгость старших не обижайся: на то и щука в море, чтоб карась мух не ловил, - как всегда переиначив пословицу, весело закончил разговор комдив.

Начальник гауптвахты, старший лейтенант, широкоплечий детина с круглым сердитым лицом, прочитав записку об аресте, встал, посмотрел на меня, покачал головой, сочувственно сказал:

- Героя Советского Союза, командира гвардейского полка на пять суток под арест! Ну и строгость! За год пребывания на этой неблагодарной должности первый такой случай. Сгоряча, видать, наказали. Ну, ничего, товарищ гвардии майор, не тяготитесь. Я вас в камеру помещать не буду. Вы, если не возражаете, располагайтесь в моем помещении. Здесь две комнаты, отдельный вход, есть свободные кровати, есть книги и газеты. Почитайте, поспите... Если желаете сходить в кино или в театр - пожалуйста. Отвлекитесь немножко от дел. Да вы снимайте реглан, товарищ командир. Скоро подвезут обед. У нас, конечно, питание не летное, но жить можно. А для вас я и сто граммов найду...

- Спасибо за заботу... В кино и театр ходить не буду, а вот поспать готов хоть сейчас, - ответил я начальнику гауптвахты, смотревшему с удивлением на мои ордена и медали.

Все старания услужливого старшего лейтенанта создать привилегированные условия арестованному не дали ни полноценного отдыха, ни успокоения нервов. Душа и сердце ныли, мысли метались то в полк, -то к родным в Старую Ладогу, то возвращались к телефонному разговору с командующим...

...Командир за все в ответе, наказан я правильно. Был в воздухе или не был, а за потерю сыновей любых родителей - ответ держи. Но в младшего Столярского я верю. Первая неудача не сломала его, он горит желанием остаться в боевом строю. Из него получится настоящий воздушный боец...

На третий день моего пребывания на гауптвахте рано утром прибыл посыльный из штаба авиации флота. Меня срочно вызывал командующий.

Через час я был в кабинете генерала.

- Ну что, герой, отдохнул немножко? - здороваясь со мной, с усмешкой сказал командующий. - В полку неприятности - сегодня ночью на вынужденной посадке южнее Ораниенбаума разбился командир эскадрильи Суворкин. Кого предлагаешь на его место? А то дадим опять "варяга"... Ну, а как воюет твой заместитель, майор Шмелев? Так же, как Банбенков?

- Шмелев пока летает у меня ведомым, летает смело и грамотно. Проведу с ним десяток боев и допущу ведущим эскадрильи. На должности заместителя его долго держать не следует, он храбрый человек, умелый, волевой. Будет хорошим командиром истребительного полка... А вот с Банбенковым повозиться придется. Здесь нужно убрать его заносчивость, хитрость и излишнюю осторожность. Надо, чтобы стал отважен, чтобы прибавилось скромности и ответственности. На это нужно время.

- А вот чтобы это время сократить, - перебил меня генерал, - предупреди его от моего имени. Если еще кого потеряет, спасая себя, то сниму с должности комэска. Будет летать командиром отдельного звена в разведполку.

- Если боевых качеств и опыта ведения воздушных боев с истребителями Банбенков не приобретет, то и в разведке без потерь долго не пролетает. А на эскадрилью вместо Суворкина прошу, товарищ командующий, до восстановления в звании Костылева пока никого не назначать. Временно будет командовать заместитель - летчик опытный.

- А, я забыл тебе сказать. На него вчера пришел приказ командующего флотом о восстановлении в звании и снятии судимости. Забери в отделе кадров его ордена и погоны. Пусть полковник Корешков - я ему сейчас позвоню - перед строем вручит награды и своим приказом назначит его командиром эскадрильи. Я не возражаю, летчик и командир он хороший. Давай лети сегодня к себе. Третий гвардейский вчера перелетел на остров Лавенсари, теперь двумя полками нужно окончательно разгромить финских истребителей. Да и других задач много. Началась операция по овладению Синявинскими высотами восточнее Ленинграда. Нам нужно нанести несколько ударов по немецким бомбардировщикам на аэродромах. А оставшиеся два дня ареста отсидишь, когда разобьем фашистов под Ленинградом, - смеясь закончил генерал.

На второй день после моего возвращения полк строился дважды. Первое построение с выносом гвардейского знамени было сделано для проводов в последний путь замечательного летчика, воевавшего с первого дня войны, гвардии капитана Суворкина. Нелепая смерть без боя вырвала из наших рядов отважного сокола, задушевного друга.

Второе построение, на котором присутствовали только летчики и офицеры управления полка и эскадрилий, проходило после ужина при электрическом освещении у командного пункта полка. Гвардии полковник Корешков, выйдя к середине строя, подал команду:

- Летчик краснофлотец Костылев, подойдите ко мне!

Костылев, стоявший в первом ряду, вздрогнул и, подумав, что подбирают летчика для полета в тыл врага к партизанам, четким шагом подошел к командиру дивизии, доложил:

- Краснофлотец Костылев готов к выполнению любого боевого задания.

- В этом я никогда не сомневался, товарищ Костылев. Снимай, боевой орел, бескозырку и реглан! - нарочито строгим тоном сказал Корешков.

Костылев быстро снял реглан и бескозырку, положил рядом с собой на землю, принял положение "смирно" в ожидании приказания.

По сигналу комдива адъютант, сидевший в легковой машине, принес новый морской китель и фуражку. На кителе блестели капитанские погоны, Звезда Героя, орден Ленина и четыре ордена Красного Знамени.

Глаза Егора затуманила слеза. Полковник Корешков, подавая китель и фуражку Костылеву, сказал всему строю:

- Товарищи гвардейцы, в вашей семье краснофлотец Костылев вновь проявил безупречную отвагу, боевое мастерство и любовь к Родине. Свою вину он искупил беспощадным уничтожением врага. Командование флотом сняло с него тяжелое наказание. Костылев восстановлен в звании капитана. В вашем присутствии я возвращаю ему офицерскую форму и боевые награды и одновременно назначаю командиром первой эскадрильи четвертого авиаполка.

Костылев торопливо надел китель, фуражку, застегнул дрожащими от волнения руками все пуговицы и, глубоко вздохнув, отчеканил: