Во имя Ленинграда

Бешенство Маннергейма превзошло все пределы. В листовках и через мощные громкоговорители, установленные вдоль границы, он то грозил полным уничтожением, то призывал защитников полуострова сложить оружие и сдаться.

Гангутцы барону Маннергейму дали два ответа: первый - в боях; второй в письме, написанном подобно ответу запорожцев турецкому султану, разбросанном в виде листовок с самолетов и специальными артиллерийскими снарядами...

24 ноября от Ханко отошел отряд из одиннадцати кораблей. На одном из них отплыл почти весь личный состав авиационной технической базы, вольнонаемные рабочие и служащие. С этого дня больше не привозила нам обед на своей героической лошадке и наша Шурочка. В последний раз уезжала она с аэродрома без слез - печальная и задумчивая. Провожать ее поехал Леша Лазукин. Он был, как говорится, "темнее осенней тучи". Только теперь мы обнаружили, что Алексею тяжело расставаться с Шурочкой, а ей - оставлять его здесь... Любовь, оказывается, может расцвести и на огненной земле. Все мы переживали вместе с Алексеем и думали: дойдет ли отряд до своих?

А мои дела или, вернее, состояние моего самолета с каждым днем ухудшалось. Наступил момент, когда техник осмотрел мотор и заявил, что больше летать нельзя: мотор переработал на 35 часов больше положенного ресурса. Нужен ремонт. Это произошло в то время, когда на Ханко прибыл самый большой и, как выяснилось, последний отряд кораблей. В его составе был и турбоэлектроход "И. Сталин", который еще 22 июня увез 6000 пассажиров, в том числе и членов семей гангутцев. Прикрытие отряда должно быть надежным на все время пребывания у берегов полуострова и в пути на Большую землю.

Около 12 000 защитников непобежденного Красного Гангута начали готовиться к эвакуации с "огненной земли". Они решили: если противник пойдет на штурм, дать последний смертный бой.

Мой самолет уже почти отремонтировали. Погода в западной части Финского залива в это время была хорошая, а вот в Ленинграде - низкая облачность, туман и мороз 10-12 градусов. Придется вторую половину маршрута пилотировать по приборам.

В нашем распоряжении пока семь самолетов И-16 и один учебный Ут-2. Летчиков десять, из которых четверо не летают ночью и трое из них слабо подготовлены даже для полетов по приборам днем.

Утром 2 декабря генерал Кабанов получил радиограмму от командующего авиацией флота генерала Самохина, потребовавшего немедленно отправить истребителей в Кронштадт.

Генерал Кабанов, зная обстановку на Ханко, не согласился отправлять самолеты в дневное время. Он правильно посчитал, что самое важное сейчас это прикрытие с воздуха большого отряда кораблей на рейде.

Капитан Ильин после короткого совещания с летчиками принял решение послать Васильева и Лазукина на самолете Ут-2 в Кронштадт с сообщением, что в темное время, где-то между 18 и 19 часами, боевые самолеты, прикрывающие отряд кораблей, прилетят в Кронштадт. Он просил подготовить прожекторы и усиленное освещение посадочной полосы.

В последние дни ноября вражеские летчики вовсе прекратили полеты в район Ханко. Но ослабить бдительность в такой ответственный момент мы не имели права. Поэтому все светлое время держали в воздухе патруль. Одновременно готовили все объекты - жилые и служебные - к уничтожению, а люди и авиационное имущество грузились на суда.

Техник доложил мне, что самолет готов, мотор опробован. И, помолчав, добавил:

- Товарищ командир, лучше бы вы уехали с Ханко на корабле, с нами вместе. Мотор и после ремонта не сможет проработать целых полтора часа, большой расход масла. А ведь ночь. Куда в заливе сядешь?

- Ничего, дорогой друг, моряки говорят, что от острова Сескар до Ленинграда толстый лед. Как-нибудь сяду, - ответил я.

Техник подошел ко мне ближе и тихонько сказал:

- Василий, я там за бронеспинку вместе с инструментом привязал немного еды для твоей семьи. В Ленинграде ведь голодно. Ну, и на случай вынужденной посадки, если на лед или... В общем, там дней на семь хватит.

- Спасибо, дружище, постараюсь долететь, не беспокойся. А тебе счастливого плавания!..

Впервые в жизни я веду группу ночью. Без предварительной тренировки, да еще с четырьмя летчиками, не имевшими опыта ночных полетов... И высота всего полтораста метров. Черта с два я соглашусь когда-либо полететь так еще раз! Оглядываюсь, вижу навигационные огни самолетов. Все летят довольно плотным строем. Вспомнил свои слова, сказанные летчикам перед вылетом: держаться вместе, строй не растягивать, пилотировать плавно. За водной поверхностью следят только ведущие, при потере пространственной ориентации пилотировать по приборам, держать высоту не ниже ста метров. Ведомые, подчеркнул я, пилотируют, наблюдая за положением самолета ведущего.

Светящиеся стрелки на приборах словно застыли. Это хорошо, ведомым легче держаться в строю. А мне? У меня как-никак опыт: четыре года учился летать по приборам и ночью в аэроклубах Осоавиахима. Я уверен, что долечу и группу доведу. Только бы выдержал мотор...

35 минут в воздухе. Что это? Ильин удаляется влево. Почему? Спросить нет радио. Качнуть крылом? На земле не договорились о таком сигнале. Ильин уходит с ведомым. Минута, другая, и их огоньки чуть-чуть видны... Я тут же подумал - и, как выяснилось потом, не ошибся, - что у Ильина развернуло влево подвесной бак.

Терпеливо продолжаю лететь по курсу. Справа вся группа, идут хорошо. Один самолет приблизился к моему крылу метров на пять. По конфигурации правого подвесного бака определяю, что это Татаренко. У Ильина баки другой формы - сигарообразные. За капитана можно не тревожиться, он летает ночью превосходно. И все-таки найдет ли он Кронштадт, в этом районе никогда не летал.

Пройдено чуть больше половины пути. Чаще смотрю на прибор температуры масла. Светящаяся стрелочка приближается к знаку "максимум". Сейчас, по расчету времени, мы должны пролететь угловатый, скалистый остров Гогланд, его высота 80 метров, наша - 120. У этого острова делают остановку все корабли, идущие с Ханко.

И вот темный огромный силуэт острова быстро исчез за хвостом самолета. Расчет мой точен. Немного доворачиваю вправо на остров Лавенсари. Он низкий. За ним остров Сескар - круглый, покрытый густым сосновым лесом. Теперь до Кронштадта - одна вода. Облака прижимают нас к морю. Видимость ухудшается. Но коварную стрелку я вижу отлично. Она переступила красную вертикальную черту. "Эх, масло, масло..." Нужно переводить мотор на другой режим. Скорость упадет до 280 километров. Поймут ли меня ведомые? Сбрасываю подвесные баки, чтобы снизить сопротивление воздуха.

Пролетаем над Лавенсари, в середине острова вижу бухту, большой песчаный пляж. Это единственное, пожалуй, место в Финском заливе для вынужденной посадки на фюзеляж... Нет, надо лететь, потому что я сейчас не командир, а поводырь у слепых.

Пролетаем остров Сескар. До Кронштадта 100 километров, 22 минуты полета. Я своим сердцем слушаю сердце самолета - мотор. От него все сильнее несет запахом перегретого масла, но он пока тянет.

Вдруг исчезла внизу вода. Ушел в высоту? Взгляд на высотомер. Нет, по-прежнему 80 метров. Неужели галлюцинация? Опять смотрю вперед и вниз подо мной все белым-бело. Фу-у, да ведь это же лед! Краем глаза вижу, как справа пошли круто вверх навигационные огни крайнего самолета и скрылись в облаках.

Это Цоколаев не выдержал, оторвался от самолета ведущего. А что он сможет сделать в облаках в слепом полете? Может быть, все же сумеет взять себя в руки, поднимется за облака, где за ними сегодня луна. А под луной можно по расчетному времени дойти до Ленинграда и покинуть самолет с парашютом. Но думать о Цоколаеве нет времени. Смотрю на остальные пять самолетов - держатся вместе, но с каждой минутой положение становится все сложнее, все напряженнее: облака почти до земли, никакой видимости. Считаю время по секундомеру. Лететь еще минут десять.

Тяга мотора ослабевает. Открываю до предела жалюзи капота, мотору, как больному, сейчас нужен холодный компресс.

О себе не беспокоюсь: если мотор заглохнет, приземлюсь на лед. "Приземлюсь" потому, что нет термина "приледнюсь". Я сяду, а вот Старухин, не умеющий летать по приборам ночью, обязательно упадет. Он летит, прижавшись к моему самолету, как ребенок к груди матери. Как же я смогу сесть, оставить его одного, неопытного, в слепом полете? Нет, это не по мне. Но как я поступлю на самом деле через секунду-другую, что предприму - не знаю.

Наконец под левым крылом в тумане - проблески маяка Толбухин, а впереди маленькое зарево от двух-трех костров.

Три луча от прожекторов стелются с востока на запад - это направление посадки. Посредине поля во всю длину цепочка огоньков, а по границе аэродрома сквозь дымку тумана светят десятки костров. И в этот момент мотор мой чихнул и остановился. Все, больше никому ничем я помочь не могу. Делаю резкий разворот влево на 90 градусов и с ужасом вижу, что самолет Старухина падает. Почему? Видимо, сразу потерял пространственную ориентировку и сорвался в штопор...

За счет запаса скорости заканчиваю разворот, выбрасываю своим весом шасси и, не выпуская щитков, делаю парашютирующую посадку, откалывая серию "козлов". Торможу изо всех сил и останавливаюсь в двадцати метрах от укрытия, того самого укрытия, где стоял мой самолет до перелета на Ханко.

Расстегнув лямки парашюта, я вылез из самолета, встал у хвоста. Гляжу в сторону садящихся самолетов. Приземляется Татаренко, молодец! Потом в плотном строю идут сразу три. Сели. Пять из восьми... Как после тяжелого боя. Но вот над головой шум мотора. Кто?

Томительные минуты, и шестой садится точно у светового "Т". Это капитан Ильин.

С помощью техников все летчики подрулили к моему самолету, вылезли из кабин. Первым подошел Татаренко, вытер пот с лица, громко выругался и обнял меня так, словно мы не виделись несколько лет.

Итак, двоих мы недосчитались. Миша Старухин погиб недалеко от аэродрома. Нет Геннадия Цоколаева. Неужели и храбрейший "кавказец"? Не верится. Мы ждем еще двадцать минут. Но ожидание наше напрасно. А на следующий день мы узнаем, что Цоколаев сел без горючего на торосистый лед, недалеко от берега Ораниенбаумского плацдарма, разбил вдребезги самолет, но сам остался, к счастью, жив.

В стороне от нашей шумной толпы стоял подполковник Коронец. Это он, получив сообщение Васильева о прилете истребителей с Ханко, приказал за час до нашей посадки зажечь шестьдесят больших костров и бочек с мазутом по краям аэродрома, а также упросил командира Кронштадтской базы включить электроосвещение в западной части острова, зажечь фонарь на маяке Толбухин и поставить лучи всех прожекторов в этом районе вертикально вверх.

Подполковник выслушал нас, поздравил с возвращением и пригласил на ужин. Коронец извинился за бедность стола и развел руками - больше угостить нечем. Поднял стопку разбавленного спирта.

- Выпьем, друзья, за тех, кого нет с нами, и за тех, кто преодолел невозможное не только в боях, но и при перелете в совершенно нелетную погоду.

Все молча выпили и стали закусывать. Тишину нарушила Таня - официантка. Она попросила у командира разрешение сказать несколько слов.

- Ну, давай, Танюшка, развесели орлов, а то они видишь какие грустные, усталые, - сказал Коронец.

Таня взяла с подноса две стопочки, налитые до краев, подошла ко мне. Я от неожиданности смутился, встал. Она подала стопку мне, а сама достала из кармана фартука знакомую плитку шоколада "Золотой якорь" и сказала:

- Все это время я хранила шоколадку, которую вы мне подарили, улетая на Ханко. Теперь вы вернулись, и я возвращаю ее вам, чтоб мое сердце было спокойно. Хотя мне, официантке, и не положено сто грамм, но я выпью эту рюмку за будущие ваши победы.

Она выпила и поцеловала меня.

- Таня, - сказал я, - теперь я абсолютно убежден, что от смерти меня спасла твоя большая вера в мое возвращение. Пусть же она спасет и моих друзей до конца войны!

И я, отломив кусочек от плитки, пустил ее по застолью, как круговую чашу.

Утром я на самолете капитана Ильина в паре с Татаренко вылетел на поиск не пришедших за ночь к острову кораблей.

В 11 часов дня мы прошли над островом Гогланд. У восточного берега много знакомых кораблей, но нет самого красивого и большого. Неужели?..

Я взял курс на запад, мысленно прикинул очертания района поиска.

Западнее Гогланда мы встретили пять кораблей. Их палубы были забиты людьми. Впоследствии мы узнали, что эти корабли задержались, оказывая помощь подорвавшемуся на минах турбоэлектроходу "И. Сталин", на котором были наши техники, инженеры, мотористы. Спасатели с большим трудом сняли около 1600 человек. Когда же неуправляемый корабль вынесло на сплошное минное поле и прогремели еще два взрыва, спасателям не оставалось ничего иного, как бросить его и уйти к острову Гогланд...

Из 92 человек авиагруппы, оставшихся в последний день на Ханко, вернулись на родную землю 9 летчиков и 17 человек наземного состава. Погиб и мой душевный, заботливый друг - техник, положивший за бронеспинку десять баночек мясных консервов и двенадцать плиток шоколада. Эти продукты помогли мне спасти семью от голодной смерти в Ленинграде в декабре сорок первого.

Позже мне по счастливой случайности удалось переправить Сашеньку на попутном транспортном самолете в Новую Ладогу, к моим родителям.

Благодарностью за героические действия и напутствием для нас, защитников Ханко, был приказ войскам Ленинградского фронта от 29 декабря 1941 года.

В заключительной части приказа говорилось: "Товарищи гангутцы! Вашим мужеством, стойкостью и упорством гордится каждый советский патриот. Используйте весь свой боевой опыт на новом участке фронта, в славных рядах защитников города Ленина.

Товарищи балтийцы! Вы показали образцы стойкости и упорства в выполнении поставленной перед вами задачи. С такой лее настойчивостью бейте врага до полного его уничтожения.

За отличное выполнение поставленной задачи личному составу гарнизона Ханко и выделенному в операцию личному составу кораблей Краснознаменного Балтфлота объявляю благодарность.

Желаю вам новых подвигов, новых боевых удач по разгрому и истреблению гитлеровских бандитов".

Приказ подписали: командующий войсками Ленинградского фронта генерал-лейтенант Хозин; член Военного совета секретарь ЦК ВКП(б) Жданов; член Военного совета дивизионный комиссар Кузнецов.

Часть II.

Дорога Жизни

Пусть трепещет истекающий кровью враг - нет и не будет ему пощады от гвардейцев! Гвардейцы не отступают, гвардейцы не знают поражений. Гвардеец может умереть, но должен победить.

Из клятвы гвардейцев 4-го ГИАП

Ладога

Когда фашистскому командованию стало ясно, что и блокированный Ленинград штурмом не взять, оно сосредоточило свои силы восточнее города и в октябре бросило их в наступление, пытаясь выйти к Ладожскому озеру у Новой Ладоги и на реку Свирь, чтобы соединиться с финской армией и перерезать последнюю связь Ленинграда со страной.

На этих направлениях, как и в сентябре под Ленинградом, создалась тяжелая обстановка. Врагу удалось захватить Кириши, Будогощь и Тихвин. Войска 54-й и 4-й армий нуждались в срочной авиационной поддержке. Более ста самолетов морской авиации Балтики в это время перебазировались на Ладожский аэродромный узел. В числе их был и 13-й авиаполк.

Сильно потрепанный, с поредевшим составом опытных летчиков, он все же был боеспособной частью, на которую возлагалось несколько задач: нанесение совместно со штурмовиками Ил-2 самостоятельных ударов по наземным войскам противника в дневное время; отражение налетов бомбардировщиков на железнодорожные станции Волховстрой-первый, Волховстрой-второй и многочисленные перевалочные базы; прикрытие кораблей Ладожской флотилии и транспортных средств, перевозивших грузы в Ленинград по озеру.

Если учесть, что приходилось также вылетать на разведку, прикрывать транспортные самолеты Ли-2, доставлявшие грузы в Ленинград, то получалось, что боевых задач у полка больше, чем в иные дни исправных самолетов. Правда, к этому времени летный состав за счет пополнения возрос до тридцати человек, но выполнять боевые задания могли далеко не все - слаба была материальная база. Из семнадцати имевшихся в полку И-16 в строю оставалось, как правило, не больше десятка. И на них, чередуясь друг с другом, летали опытные летчики Рождественский, Сербин, Кузнецов, Агуреев, Шишацкий, а также окрепшие в боях под Ленинградом новички Цыганов, Петров, Платуха, Твердохлебов. Они штурмовали врага в любую непогоду.

При ясном небе они водили с собой и натаскивали необстрелянных юнцов, среди которых, по выражению комиссара Ивана Ивановича Сербина, показывали "крепкие зубы" сержанты Голубев, Горгуль, Бакиров и Дмитриев. Эти летчики, как губка, впитывали в себя каплю за каплей боевой опыт старших. На земле до полетов, и особенно после них, молодые пилоты с помощью моделей и просто движениями рук воспроизводили замысловатые фигуры воздушного боя, постигая тактические тонкости. Все это сопровождалось смехом, острыми шутками, иногда возникали и серьезные споры. Они касались в основном боевых приемов самолета И-16 против истребителей Ме-109, среди которых стали появляться и Ме-109Ф. Самолет с большей скоростью, лучшим вооружением и броневой защитой летчика.

Разговоров о непобедимости скоростных "мессеров" ходило в то время порядочно. Поэтому особенно горячо отстаивал достоинства нашего И-16 самый невзрачный на вид сержант Ефим Дмитриев, то и дело затевавший споры со своим дружком - физически более сильным сержантом Бакировым. В эти минуты он был похож на задиристого петушка, которому любая лужа по колено.

Во многом, надо сказать, он был прав и сейчас эту правоту яростно доказывал: на И-16 мотор по мощности не уступает немецкому, к тому же менее уязвим, потому что с воздушным охлаждением, а не водяным, как "мессер", оттого-то и избегающий лобовых атак: попадет пуля в мотор или в трубку с водой - и все, мотор заклинит.

- А он тебе в хвост зайдет, - ронял скупой на слова Бакиров. - И гори твоя фанера.

- Не допускай! И навязывай бой по горизонтали и вертикали, учитывая маневренность...

- Так он тебя и послушал...

Похоже было, Бакиров нарочно поддразнивал приятеля, стараясь утвердиться в собственных силах.

- Послу-ушал! - возмущался вконец выведенный из себя Ефим. - А ты заставь слушаться, как Бринько и Антоненко на Ханко. Слыхал про них? Всех подряд сбивали.

- Что ты равняешься?.. То богатыри, да и нет их уже.

- И ты старайся быть таким. Ты чем хуже?! Они оба старались, оба вскоре показали, чего стоит смелость, помноженная на мастерство.

Споры приносили определенную пользу. В "игрушечных" и настоящих боях крепли морально-боевые качества, столь необходимые человеку на войне.

Так было и в это внезапно просветлевшее октябрьское утро, когда по сигналу с КП полка поднялась прикрывать корабли на ладожском рейде 3-я эскадрилья в составе двух сборных звеньев. Ведущее звено возглавлял командир АЭ майор Рождественский, его ведомые - лейтенант Евгений Цыганов и сержант Виктор Голубев. Второе звено, призванное прикрыть своих и сковать врага, вел летчик комиссар Сербин. С ним летели Владимир Петров и чуть видный из кабины самолета неугомонный сержант Ефим Дмитриев.

Два молодых сержанта в составе группы, взлетевшей на отражение численно превосходящего врага, - не много и не мало. Двое опытных в звене должны вести бои с противником и одновременно оберегать еще не окрепшего новичка.

Подходя к порту и широкому рейду, расположенному в устье Волхова, Рождественский заметил на юго-западе группу Ме-109. Она шла двумя парами, одна над другой метров на триста. Судя по составу и боевому порядку, эта группа должна была сковать прикрытие, пропустив своих бомбардировщиков к пирсам, у которых стояло несколько барж и судов под погрузкой.

Используя минутный запас времени, "ишачки" резко пошли вверх, стремясь набрать высоту, хотя бы равную верхней паре "мессершмиттов". С подъемом стала видна и ударная группа - девятка Ме-110. Она шла прямо к порту на этой же высоте.

Тринадцать "мессершмиттов", сознавая свое превосходство, смело летели навстречу И-16 парадно-четким строем.

Не впервые двое наших ведущих встречались с сильным и многочисленным врагом. И без сигналов им было ясно, что делать в этой трудной ситуации. Не открывая огня по идущим впереди истребителям, Рождественский со своим звеном прорвался через заслон и, грозя встречным тараном (чего так боялись фашистские летчики), разбил строй девятки Ме-110.

В это время звено комиссара схватилось в полувертикальном маневре с четверкой истребителей. Володя Петров и "мессер", избегая удара в лоб, рванулись вверх. На мгновение перед "ишачком" появился тонкий, длинный самолет врага, "худой", как его прозвали. Петров очередью вспорол мотор и фюзеляж. Свалившись на крыло, "мессершмитт" в отвесном пике рухнул на болотистую землю Ладоги.

Красивая победа Петрова внесла смятение в ряды фашистов, но вместе с тем и раззадорила их, вызвав желание отомстить во что бы то ни стало. Но частые и настойчивые их атаки с разных сторон не давали результатов. Увертливые "ишачки" действовали дружно, срывая замыслы противника.

Тем временем получившее свободу действий звено Рождественского расстроило боевой порядок "сто десятых", атаковав с хвоста сразу два самолета. Остальные открыли перекрестный огонь по смельчакам, стараясь отсечь их, но меткие очереди Цыганова свалили Ме-110. Подоспевший на помощь ведущему Виктор Голубев заставил замолчать фашистского стрелка, и Рождественский с близкого расстояния добил второй Ме-110.

Бой продолжался недолго. Потеряв три самолета, противник беспорядочно сбросил бомбы и, используя преимущество в скорости, стал поспешно уходить.

На разборе майор Рождественский высоко оценил действия сержантов Голубева и Дмитриева.

- Вы сдали первый и самый трудный экзамен на право считать себя щитом ведущего.

Щуплый Ефим Дмитриев, так яростно задиравшийся в спорах, молчал, застенчиво потупясь, красный от похвалы.

Кто-то из ребят, сидевших в темном углу землянки, буркнул насмешливо:

- Крепкие щиты, да жаль - размером маловаты. Шутка вызвала дружный смех, а комиссар Сербин, улыбаясь, сказал:

- Это не беда, они с помощью друзей теперь быстро вырастут и в размере, и в боевом мастерстве.

Слова комиссара вскоре полностью оправдались. Весь ноябрь на Волховском и Тихвинском направлениях шли ожесточенные бои, шли они в пяти километрах от Волховстроя. Нависла угроза над электростанцией. От Военного совета фронта пришел приказ: взорвать плотину и станцию, но не сдавать ее врагу. Генерал И. И. Федюнинский решил все же защищать ГЭС до последнего и взорвать лишь тогда, когда противник вступит на ее территорию.

И воины 54-й армии, поддержанные авиацией, остановили продвижение противника. Вражья нога не ступила на Волховстрой, и на станцию Войбокало тоже. Попытка врага выходом на Новую Ладогу повесить замок на второе кольцо провалилась. Зимой 1942 года Волховская ГЭС давала электроэнергию Ленинграду через Ладожское озеро.

В конце ноября ценой огромных усилий войскам 4-й армии тоже удалось остановить наступление немцев под Тихвином.

Весь ноябрь авиаторы Балтики днем и ночью наносили тяжелые потери врагу на Волховском и Тихвинском направлениях. Наши летчики, базируясь ближе других к Волховстрою, ежедневно делали по 4-5 боевых вылетов. Их удары реактивными снарядами и пулеметно-пушечным огнем по войскам противника на переднем крае оказывали большую помощь пехоте. Полк гордился благодарностями, которые приходили в адрес командования бригады и ВВС флота от руководства 54-й и 4-й армий.

В это напряженное время заметно повысилась боеспособность нового пополнения. Четырнадцать летчиков из тридцати, прибывших в полк, встали в боевой строй.

В ноябре положение жителей Ленинграда, воинов Ленинградского фронта и Балтийского флота сильно ухудшилось. Не хватало продовольствия. Единственная ниточка спасения ленинградцев от голодной смерти проходила по пути от станции Заборье через Шугозеро в Новинку, оттуда на реку Пашу, на Карпино, дальше на Сясьстрой, в Новую Ладогу и на Леднево. Отсюда грузы через бурное Ладожское озеро доставлялись в порт Осиновец и дальше в Ленинград. Общее протяжение всего пути 320 километров, но последние 40 - от Кобоны и Лаврова - были самым уязвимым местом. Чтобы разорвать эту тонкую нить, гитлеровское командование выделило до 600 самолетов 1-го воздушного флота. Именно здесь, в районе Кобоны и Осиновца, враг и рассчитывал топить и уничтожать все, что лежит или движется на запад или восток.

В конце ноября морозы сковали Ладожское озеро, и тогда по решению Советского правительства начали ускоренно строить ледовую трассу, названную впоследствии ленинградцами Дорогой жизни.

Ее воздушное прикрытие стало одной из главных задач истребительной авиации флота, в частности специальной авиагруппы в составе 11-го и 13-го истребительных авиаполков и 12-й отдельной Краснознаменной истребительной авиаэскадрильи, которая базировалась в Новой Ладоге.

Для прикрытия самого уязвимого участка трассы от Кобоны до острова Зеленец был направлен 13-й авиаполк. 30 ноября он перелетел на полевой аэродром у деревни Выстав, расположенной в восьми километрах юго-западнее Кобоны.

Взлетно-посадочная площадка была наскоро укатана на пахотном поле и частично - на сенокосном лугу. С востока ее обнимала полоса хвойного леса, уходившего в огромное болото, с северо-востока - продолговатая, метров сто высоты гора. Деревня тянулась по обе стороны дороги, самый большой двухэтажный дом - здание сельсовета и правления колхоза - заняли под столовую и гарнизонный клуб.

Прикрытие ледовой дороги не снимало с группы истребителей обязанности поддерживать войска 54-й армии, которая с начала декабря перешла в наступление в районе Войбокало, Шум, Жихарево и Назия с дальнейшим выходом на участок железной дороги Кириши - Погостье.

Понимая сложность поставленных задач, командования авиабригады и ВВС флота усилили полк летным составом и самолетами И-16. Их прислали в небольшом количестве, забрав из авиационных училищ в глубоком тылу.

В начале декабря 1941 года в полку было пятьдесят летчиков, но только двадцать три из них могли летать на тринадцати находящихся в исправности самолетах. Положение не из легких, но нам уж было не привыкать. Никакие трудности в ту пору в расчет не брались, и командир полка майор Охтень, распределив равномерно людей и самолеты по трем эскадрильям, потребовал, чтобы командиры сами вводили в строй молодежь. Иначе говоря, важнейшее дело боевой подготовки кадров командир полка планировать не стал, пустил на самотек.

С этого времени три больших коллектива эскадрилий в новых условиях начали как бы вариться в собственном соку и тянуть тяжелую лямку ратного труда без контроля и помощи со стороны командира полка, совсем переставшего летать на боевые задания.

Впоследствии, размышляя над создавшейся в те дни обстановкой, я пытался понять: в чем корень зла?

Повсеместно командирами полков были, как правило, самые лучшие, опытные летчики - учителя и наставники. В Охтене же странно сочетались апломб и затаившееся где-то в глубине души, болезненно переживаемое сознание собственной неполноценности, рожденное длительным "нелетным" перерывом. В прошлом неплохой летчик, он оказался на новой должности слабым организатором. Тут у него не получалось, а летную практику он понемногу запустил и, возможно, стал страшиться неба. Чем реже летал, тем меньше был способен практически руководить комэсками. Неудачи до предела обострили самолюбие, он словно отгородился от командиров чиновной стенкой. Полк по сути лишился крепкой умной руки, трудно стало работать с командиром и штабу полка. Пожалуй, из троих командиров эскадрильи один лишь Рождественский остался на высоте, личным примером показывая подчиненным, как надо вести бои в сложнейших ситуациях.

На партийном собрании он выступил с резкой критикой в адрес Охтеня.

Тот, побледневший, весь натянутый как струна, только и мог ответить в свое оправдание:

- Если бы полк летал полным составом - другое дело! А вы что же, прикажете мне водить звенья? Подменять командиров эскадрилий? Ну, уж извините... Надо думать, прежде чем безответственно болтать!

- Да, конечно, - не выдержав, съязвил Рождественский, - попусту рисковать командиром не стоит...

- Не зарывайтесь! - выкрикнул Охтень. - Вы что, лучше других комэсков?..

- Но уж если на то пошло, скажу, - спокойно ответил Рождественский. - В отличие от "других" я не выбираю себе заданий. Летаю где потрудней.

- Хорошо. Мы с вами еще поговорим!..

Да, на войне бывало и так. К счастью, ненадолго. В бригаде вскоре поняли, что в полку неблагополучно. Этого нельзя было не заметить, особенно если учесть, что полк всегда был на хорошем счету и за боевые действия под Таллином, в районе Ханко и Ленинграда был представлен к гвардейскому званию.

Бои с рассвета

Декабрьские на редкость сильные морозы с первых же дней сковали не только бурные воды Ладожского озера, но, кажется, и сам воздух. Плотный, звенящий, он словно бы стиснул природу в своих колючих объятиях. В холоде и огне стонала земля под Тихвином и Волховом, под Войбокалом и Шумом. Здесь продолжались ожесточенные бои наших войск, оттеснявших врага за пределы Северной железной дороги.

Магистраль давала возможность сократить единственный автомобильный путь для спасения блокированного Ленинграда от смертельного голода и для срыва гитлеровского плана соединения его полчищ с финскими войсками в южной части Ладожского озера и на реке Свирь.

Одновременно крепла охрана ледовой трассы через озеро. В начале декабря уже не одиночные машины и мелкие колонны, а сплошная вереница автотранспорта двумя темно-серыми лентами по бело-голубому торосистому льду двигалась на запад. Родина слала гибнущим от голода, обстрела и бомбардировок ленинградцам хлеб, мясо, масло, соль, пушки и снаряды, которые за время ледостава скопились на перевалочных базах в Кобоне и Лаврово.

Мы, летчики, техники, механики, понимали, сколь важно и нужно уберечь от ударов с воздуха не только то, что идет по ледовой трассе в Ленинград и обратно, но и то, что находится на складах, а вернее - лежит под открытым небом на восточном берегу у тех же деревень Лаврово и Кобона.

Там считали каждый килограмм продовольствия, каждое орудие и снаряд как главную силу подкрепления. Ведь бойцы фронта и моряки сражались впроголодь, а ленинградцы работали на заводах, получая 125 граммов хлеба в сутки.

Успешные действия наших войск восточнее Ленинграда заставляли врага распылять силы своей авиации, вынудили бросить большую часть 1-го воздушного флота не на ледовую трассу, как предусматривалось Герингом, а на поддержку своих войск. Поэтому в первой половине декабря трассу атаковали мелкие группы бомбардировщиков и истребителей, и в основном в дневное время.

Налеты врага в районах Кобоны, Лаврова и Осиновца также носили характер разведки боем. Противник явно прощупывал силу авиационного прикрытия, плотность зенитного огня и расположения зенитных средств. Затем тактика фашистов резко изменилась. Они стали наносить удары одновременно несколькими группами на разных участках трассы и старались избегать воздушных боев с нашими патрулями.

Отсутствие радиосвязи с истребителями в воздухе, да еще в условиях резко меняющейся погоды, затрудняло своевременный перехват противника. Поэтому обнаружение вражеских самолетов и умелый выход на них зависели от самих летчиков.

В первые дни декабря каждый летчик полка делал до пяти боевых вылетов на прикрытие трассы, но с перехватами не ладилось. Мешали радиолокационное наблюдение врага за нами (о котором мы тогда и не знали), а также плохая погода и кратковременное пребывание самолетов противника над целью. С душевной болью видели мы с воздуха наши разбитые горящие машины, воронки на льду, и, возвращаясь на аэродром, каждый чувствовал свою вину.

Вечерами в землянках летчиков, техников и механиков, которые забегали обогреться или надеть на себя что-нибудь потеплее и посуше, не слышно было смеха и шуток. Все хорошо понимали, что успехи боев, к сожалению, не всегда зависят от наших желаний и возможностей.

Давала себя знать внезапность войны, мы не успели усовершенствовать боевую технику, и в частности самолетные рации, которые вот уже скоро год, как ожидаются в полку. Правда, тут была и наша, летчиков, большая вина. Мы по старинке не верили в возможности радиосвязи и даже то малое, что было в наших истребителях перед войной, изучали спустя рукава. Появилось мнение, что радиосредства несовершенны, своим шумом и треском, внезапным свистом в ухо летчика мешают в полете и в бою. Так стоит ли осложнять себе жизнь мудреной радиочепухой? Поэтому приемники и передатчики с самолетов, которые попадали в полк, тут же снимались и отправлялись на склад...

Наконец 3 декабря погода немного улучшилась. Сплошная облачность медленно двигалась с запада на восток на высоте около километра.

Патрулировали над Кобоной и трассой две пары И-16. Ведущий лейтенант Д. В. Плахута, недавно назначенный командиром звена, ведомый - еще неопытный сержант А. Г. Бугов. Вторую пару вел сержант В. Ф. Бакиров, которому всего три дня назад доверили быть ведущим. Ведомым у него шел сержант Н. М. Щеголев, имевший десять боевых вылетов.

Еще на земле Плахута и Бакиров обсудили план полета. Смысл его заключался в том, что звено будет действовать парами в пределах видимости друг друга. При этом пара Плахуты идет под облаками, а Бакирова - на высоте 150 метров. При обнаружении противника верхняя пара атакует первой, а вторая - бьет снизу.

Хотя в звене находилось три молодых летчика, Плахута надеялся повторить в какой-то степени не раз описанные бои, проведенные на Ханко знаменитыми асами Антоненко и Бринько.

Подлетая к западному участку трассы, Плахута заметил идущих на высоте 800 метров четырех Ме-109. Ну что же, преимущество у противника только в скорости, и Плахута пошел на сближение.

"Мессеры" тоже увидели нашу пару, но только одну, верхнюю, и начали заходить в атаку с двух сторон. Плахута резко развернулся в сторону ближней пары и, прицелившись, выпустил сразу четыре реактивных снаряда. Пуск оказался удачным. Один "мессер" сделал переворот и, не выходя из пикирования, врезался в лед. Но враг боя не прекратил. Вторая пара Ме-109 пошла в атаку на отставшего в развороте Бугова. Вот теперь Бакиров оказался на месте, он снизу атаковал ведущего второй пары. "Мессер" пролетел немного по прямой и упал, к радости шоферов движущейся рядом вереницы машин.

Остальные два Ме-109 вышли из короткого боя и исчезли неизвестно куда. В это время шесть Ю-88 чуть ниже облаков подкрадывались к Кобоне. Только острые глаза Плахуты обнаружили врага, временами нырявшего в край облаков.

Две пары "ишачков" поспешили перерезать им курс, но, видимо, оставшиеся в живых два "мессера" сообщили по радио "юнкерсам" о тяжелом бое с "большой группой" И-16. Поэтому, как только истребители начали сближаться с бомбардировщиками, те беспорядочно сбросили бомбы и, не долетая до Кобоны, ушли в облака.

Что же, замысел боя удался. Сбили два Ме-109 и заставили шесть Ю-88 сбросить бомбы до цели. Результат для звена, в составе которого было три молодых пилота, очень хороший.

Радость летчиков была настолько велика, что Плахута, доложив комэску Рождественскому о результатах боя, забыл сделать разбор в звене, а делать его было нужно. Ведь отставший на резком развороте сержант Бутов не сумел перейти своевременно в левый пеленг и оторвался далеко от ведущего. Он даже не заметил, что Ме-109 атакуют его. Спасла Бугова лишь своевременная прицельная очередь Бакирова.

Вечером командир и новый нелетающий комиссар эскадрильи, назначенный вместо переведенного с повышением в другую часть капитана Сербина, сделали разбор. Они отметили успех молодого командира звена и похвалили всех четверых летчиков. О грубой и тяжелой ошибке Бугова комэск не знал и в заключение дал указания впредь при выполнении боевых заданий на трассе в составе двух звеньев летать в разомкнутом строю с обязательным превышением замыкающего звена или пары.

Успешный бой звена Плахуты, к сожалению, не стал предметом тактической учебы в эскадрильях полка. О нем говорили мимоходом, причем с оттенком недоверия. Причиной этого, как мне кажется, было чванство имевшее место в командирской среде. Где, мол, это видано, чтобы яйца курицу учили? Комэскам помешала вредная заносчивость: как это они, опытные летчики, воюющие с первого дня войны, будут учиться у новичков?! Дальнейшие события показали, что именно этот бой, как и некоторые другие, нужно было детально изучить, ведь две трети полка составляли тогда молодые и призванные из запаса летчики.

Пятимесячные бои истребителей убедили всех, что эффективно боевые задания выполняются только четными группами (2, 4, 6, 8 самолетов), что в группах до боя и в бою должен сохраняться строй "этажерки" с необходимым превышением, что пресловутый оборонительный круг - элемент пассивной тактики - пригоден лишь для штурмовиков, отбивающихся от истребителей врага. Для нас же главное - атаковать, постоянно удерживая инициативу.

Командир полка опять-таки не стал заниматься этими вопросами, по-прежнему отсутствовала радиосвязь самолетов между собой и с КП полка.

Ошибки в жизни, как собачий репейник, цепляются друг за друга, превращаясь в большой колючий клубок.

Заметить новое в тактике противника, обобщить и позаимствовать все полезное для себя - вот что следовало сделать прежде всего, тем более что оно, это новое, происходило буквально на глазах. Фашисты стали широко применять свободный полет - "охоту" на истребителях Ме-109Ф, выделяя по две-три пары, которые в бой не вступали и в зону зенитного огня не входили, но атаковывали подбитые или отколовшиеся от группы самолеты или группки, потерявшие бдительность.

Война жестоко наказывает за расхлябанность, за нерадивость. Долго ждать такого не пришлось. В следующие четыре дня полк потерял двух летчиков: не вернулся на аэродром заместитель командира полка капитан Лоновенко, оторвался от группы во время воздушного боя у острова Зеленец и был сбит парой Ме-109, наблюдавшей за боем со стороны, сержант Иванов. Оба погибли нелепо, из-за собственной неосмотрительности.

Неудача подействовала, правда, не на всех. Уже 7 декабря полк провел три примечательных боя. В одном отличились летчики Шишацкий и Дмитриев, схватившиеся с восьмью самолетами Ме-109, штурмовавшими автотранспорт, в другом - Петров и Бакиров - с шестью Ме-109. В обоих случаях опытность и инициатива летчиков не позволили противнику нанести удар по ледовой трассе, избежав потерь.

Третий бой в середине дня произошел с четверкой Ме-109 в районе острова Зеленец. Группу из двух пар И-16 вел опытный командир звена лейтенант Сычев. Но он, вопреки указанию комэска, держал обе пары на одной высоте под облаками. Мол, кучней - ребятам веселей.

Веселого было мало. После первой атаки "мессеров" звено Сычева заняло пресловутый оборонительный круг, оттягивая врага к Кобоне, в зону зенитного огня. Правда, опытный Сычев, отбивая атаки, сумел меткой очередью сбить один Ме-109, после чего остальные ушли в облака, а довольные собой летчики повернули к Кобоне. Но тут-то они и поплатились, попав под огонь вражеской пары, не принимавшей участия в бою.

Младший лейтенант Ефимов, ведущий второй пары, был сбит и на горящем самолете врезался в землю, его ведомый ранен, а самолет Сычева был буквально изрешечен, сам летчик, раненный в обе ноги, с трудом произвел посадку на одно колесо.

Этот день оказался тяжелым. Сколько еще таких дней будет впереди?

Частые неудачи в боях за последнее время, потери друзей повлияли на моральный облик всего личного состава. Понизился боевой азарт, то главное, на чем держится вера в победу, - воинский дух, появилось чувство усталости. Хорошо, что в любом коллективе всегда есть люди, которые не теряют волю, умеют до предела напрячь силы и примером своим вселить уверенность в остальных.

Такими оказались наши ветераны, дравшиеся под Ленинградом, Таллином, Тихвином, Волховстроем и особенно на полуострове Ханко. Теперь они вместе с молодежью должны выстоять и здесь, на Ладожской ледовой трассе, во имя спасения города Ленинграда.

Старший инженер полка Николай Андреевич Николаев и инженер по ремонту Сергей Федорович Мельников целыми днями мотались по стоянкам эскадрилий, по суткам не вылезали из ремонтной мастерской, размещавшейся за деревней Выстав, в двух километрах от аэродрома, стараясь сделать все необходимое для срочного ремонта поврежденных самолетов. Ночами на 30-35-градусном морозе весь технический состав полка и мастерской без сна и отдыха работал, чтобы к утру ввести в строй поврежденные за день самолеты.

Это было нелегко, подчас свыше человеческих сил. Взять хотя бы изуродованный самолет лейтенанта Сычева, который принялись латать техники Попов и Макеев, механик Лозовец, моторист Горбунов, стрелок-оружейник Клепиков. Починить те же шпангоуты, стрингеры, сменить тросы и трубы к рулям управления можно, лишь находясь внутри фюзеляжа. Заберись-ка туда попробуй через маленький лючок! Одетому туда не пролезть, и внутри тесно, значит, снимай теплую куртку и в одном комбинезоне на жгучем морозе работай, сжавшись в комок, обжигая пальцы о металл. А точность нужна ювелирная - ни малейшей оплошки.

И так сутками напролет, до полного изнурения. В начале зимы у большинства распухли руки, потрескалась кожа на пальцах, и все же, несмотря на все тяготы и лишения, они держали в строю максимально возможное количество самолетов.

12 декабря были собраны, наконец, остатки летного и технического состава, воевавшего по 2 декабря на полуострове Ханко. Вернулись летчики: капитан Ильин, старшие лейтенанты Бодаев и Овчинников, лейтенанты Васильев, Цоколаев, Байсултанов, Лазукин и младший лейтенант Творогов. Они пригнали четыре самолета И-16. Подмога для полка, да еще в такой тяжелый период, весьма ощутимая. Надо было лишь правильно ее использовать. Но этого не произошло. Хорошо слетанные в боях, не знавшие поражения летчики в полку были приняты холодно, разбросаны по эскадрильям на второстепенные дублирующие должности.

Летчикам-ханковцам даже показалось, что майор Охтень с какой-то ревностью отнесся к ним, во всяком случае, ни с одним даже не побеседовал.

Об их умении воевать четными группами, о лучших тактических приемах воздушных боев, дерзких неотразимых штурмовках никто даже не попытался рассказать молодежи. Поэтому боевая жизнь полка в целом не изменилась. Она продолжала течь как бы по высыхающему постепенно руслу реки, часто ударяясь о подводные камни.

А воздушная обстановка над трассой все усложнялась. Если противнику и не удавалось успешно бомбить и штурмовать сплошной поток автотранспорта и перевалочную базу на берегу, то лишь из-за частых воздушных схваток с нашими самолетами, но все же летчики полка инициативы в своих руках не держали.

Противник увеличивал свои усилия, менял тактику боя. Все чаще над озером стали появляться группы бомбардировщиков, прикрытых большим нарядом истребителей. "Охотники" Ме-109Ф ловили в прицел каждый потерявший бдительность самолет. Их появления над трассой и над аэродромом стали систематическими. Словно по чьей-то команде, они являлись точно к моменту посадки или при подлете к аэродрому и внезапно атаковывали зазевавшегося пилота. Если атака не удавалась, "мессеры" на большой скорости со снижением до бреющего полета или с набором высоты уходили прочь.

Не понимая методов свободной "охоты", многие даже опытные наши летчики считали фашистов трусами, а их тактику "воровской": они ведь избегали лобовых атак, не ввязывались в затяжные воздушные бои, особенно на виражах, где шансы на победу были незначительны. Конечно, трус может оказаться на любом самолете, но считать трусами всех фашистских летчиков было ошибкой.

Следует сказать, что Ме-109Ф имел высокую скорость, сильное вооружение и новейшие средства радиосвязи. Но и то правда, что если сравнивать советских летчиков с фашистскими, в отрыве от тактико-технических данных машин, то преимущество останется за нашим воздушным бойцом. Он обладает высокими морально-боевыми качествами, стальной волей к победе, способен к самопожертвованию во имя Родины.

Гитлеровская молодежь, воспитанная на гнилой нацистской морали, таких качеств не имела. Ее поддерживали "спортивный интерес", "лавры победы", оплачиваемые обилием денег и почестей.

Фельдфебель Квак, заядлый фашист, сбитый над Ладожским озером, на вопрос, почему немецкие летчики не принимают лобовую атаку, ответил: "Что я, дурак? При лобовой атаке у нас одинаковые шансы на победу, я лучше подожду, когда они будут хотя бы процентов на девяносто".

"А почему вы не ведете бои на виражах?"

Квак ответил, что это им тоже не выгодно, и тут же добавил: "Внезапная атака на скорости и быстрый выход из боя - вот наша основная тактика".

Он говорил истинную правду. Нам следовало искать новые приемы в бою с Ме-109Ф, лучше использовать бортовое оружие в тесном огневом взаимодействии мелких групп. И наступать, наступать...

Пагубно, когда в шторм у руля корабля стоит человек, не способный своевременно повернуть навстречу девятому валу - могучей и страшной волне, несущей неведомые испытания.

Такой девятый вал покатился на полк 1 января 1942 года.

В ночь на Новый год майора Охтеня вызвал по телефону командир авиабригады полковник Романенко, не терявший чувства юмора в самой тяжелой обстановке.

- Ну как, непобедимый командир, - спросил он майора, - готовишься встречать Новый год?

- Нет, товарищ полковник, сейчас не до Нового года, настроение не то...

- Зря-зря, Михаил Васильевич, к такому празднику нужно готовиться загодя, - продолжал Романенко. - Нам стало известно, что на аэродромах под Новгородом и Сиверской фрицы новогодние елки зажгли и, не дождавшись полночи, поднимают тосты за завтрашнюю победу над вами под Кобоной и на ледовой трассе. Понял?

- Понял, товарищ командир, как-нибудь отобьемся, - ответил Охтень.

- Пора полку не отбиваться как-нибудь, а самим нападать. И побеждать! Вот уже двадцать дней вы теряете летчиков и самолеты, а "мессеров" и "юнкерсов" за вас сбивают другие. - Теперь уже Романенко не шутил. Метеорологи дают ясную, безоблачную погоду, для немцев - раздолье. Они могут нанести массированные удары по всей трассе и по перевалочным базам. Подготовьтесь как следует к боям с превосходящими силами врага, надежнее прикройте район Кобоны и Лаврова. Учтите, "охотники" усилят свою активность и над трассой, и в районе вашего аэродрома. Сейчас прошу поздравить от имени командования и политотдела бригады личный состав части. Будем надеяться, что Новый год вы ознаменуете более успешными боевыми делами. И последнее, Михаил Васильевич, хватит отдыхать, пора и самому летать. У вас должность летная, товарищ командир полка!

Так закончился начатый с шутки телефонный разговор.

Майор Охтень понимал: Романенко, бывший командир 13-го, не доволен боевой работой полка. Но, как видно, серьезных выводов все еще не сделал.

Вечером он приказал оперативному дежурному вызвать на КП своих заместителей, а также инженера полка, командиров и комиссаров эскадрилий.

На КП собрались все, кроме инженера Николаева, которого едва разыскали в ПАРМ-1{10} под самолетом, где он проверял ход ремонта, да вместо командира 3-й АЭ майора Рождественского, лежавшего в санчасти с высокой температурой, прибыл его заместитель капитан Агуреев.

Без Николаева командир полка совещание не начинал, молча сидел за маленьким столом, ждал.

Распахнулась дверь, в теплую, хорошо освещенную лампочками от аккумуляторов землянку ворвался клуб морозного белого пара. Николаев, красный от быстрой ходьбы, с инеем на бровях, ресницах и на воротнике меховой куртки, переступил порог и уже открыл было рот, чтобы доложить, но резкий голос командира оборвал его на полуслове:

- Где ты шляешься? Сколько исправных самолетов будет к утру?

Спокойный, всегда сдержанный Николаев, знавший, как шутили товарищи, место каждой тряпки-веревки, снял шапку-ушанку, расстегнул куртку, ответил:

- Я не шляюсь, а занимаюсь в ПАРМе ремонтом доставленного с озера бесхозного самолета. Сколько будет исправных к утру? Инженеры эскадрильи доложат мне точно в три часа ночи. Думаю, пятнадцать-шестнадцать самолетов наберем.

Он устало опустился на стул, набрал в грудь воздуха, будто собирался нырнуть в глубину омута, и, нагнувшись, стряхнул рукавицей снег с огромных валенок. Это вошло у него в привычку. Так он делал всегда, когда был чем-то встревожен или обижен.

Ответ Николаева охладил командира, заставив поежиться начальника штаба Ройтберга и некоторых командиров эскадрилий, когда-то активных ветеранов полка, ставших при новом своенравном командире ниже травы, тише воды.

Охтень резко встал и, не спросив никого из присутствующих о состоянии дел в подразделениях, сообщил о разговоре с командиром бригады.

- Полковник Романенко требует надежно прикрывать трассу и перевалочную базу на берегу... Придется держать в воздухе две группы патрулей одновременно. Поэтому в каждой эскадрилье надо создать по две тактические группы и при вылете на патрулирование одну держать в районе острова Зеленец, а другую - над Кобоной - Лаврово. По тревоге поднимать в каждой эскадрилье по одной группе, вылет остальных - по дополнительному распоряжению с КП полка. Всем понятна задача?

После короткого молчания первым встал капитан Агуреев, его предложение прозвучало не то вопросом, не то просьбой:

- В 3-й эскадрилье будет семь исправных самолетов. Если их разделить на две группы, будем бить противника не кулаком, а растопыренными пальцами. Может, лучше иметь одну группу, да сильную?

- Вы не рассуждайте, а выполняйте приказ!

Такой ответ Охтеня заставил высказаться и комиссара 1-й эскадрильи старшего политрука Дмитриевского. Он резко спросил:

- В эскадрилье всего пять самолетов, как их делить на две группы?

- Как хотите, так и делите, - ответил командир полка.

- Хорошо, тогда меньшую группу - два самолета я буду весь день водить на задание сам! - с жаром воскликнул часто вылетавший на задания комиссар.

Больше вопросов не было. Тогда заговорил комиссар полка Лазарев:

- Товарищи! Через три часа наступает Новый год. Мне известно, что некоторые летчики и техники готовятся его встретить с выпивкой, а ведь вы знаете, что завтра в бой. Прошу всех, кому положено, тщательно проверить все землянки и дома в деревне, где размещаются люди. Праздновать будем, когда кончится война.

После всего услышанного поднялся инженер Николаев и спокойно сказал:

- А мы, технари, специально на ужине не выпили по сто граммов, оставили их на двенадцать ночи, чтоб выпить за победу. Нам в воздух не придется подниматься, а дело свое мы знаем и сделаем.

- Дисциплину разлагаете, Николай Андреевич, - с кривой усмешкой сказал Охтень и закрыл совещание.

Командиры эскадрилий разошлись, не получив ни одного совета, ни одного указания относительно тактики и взаимодействия с другими группами, а также прикрытия самолетов на посадке.

Утром 1 января мороз достиг 38 градусов. На востоке занималась заря, постепенно гасли звезды. Вконец измотанные техники заканчивали подготовку самолетов. В шапках, завязанных у подбородка, с поднятыми воротниками они двигались медленно, неповоротливо, словно берегли последние силы на тяжелый день. Понимали, в такую ясную погоду все начнется с рассвета и будет продолжаться до темноты. Многие летчики надели зимние комбинезоны, двойные перчатки-краги, в унты пододели меховые чулки-унтята, лица закрыли масками из кротового меха: им летать в открытых кабинах. В рассветных сумерках они были похожи на бурых медведей разного возраста, расхаживающих на задних лапах.

Первой на прикрытие взлетела 1-я эскадрилья. Звено из трех самолетов пошло в район Кобоны - Лаврова, а пара - к острову Зеленец, ее возглавил комиссар Дмитриевский. С высоты 2500 метров в морозной дымке просматривались берега сорокакилометрового Шлиссельбургского залива. Четыре извилистые полоски ледовой дороги уходили на восток и на запад. По каждой из них сплошным потоком двигались грузовики. С высоты их движение казалось замедленным. Местами виднелись разбитые и сгоревшие машины - следы действий вражеской авиации и артиллерии. Временами одна из машин по каким-то причинам останавливалась, и тут же за ней накапливалась длинная колонна. Потом она начинала изгибаться, постепенно объезжая остановившуюся машину, ее брали на буксир, и движение продолжалось.

Комиссар Дмитриевский думал о вчерашнем совещании у командира полка. Он жалел, что не добился разрешения создать одну группу из пяти самолетов. Что можно сделать парой, если бомбардировщики подойдут с прикрытием? Или истребители нагрянут двумя-тремя парами сразу?

Еще до вылета он делился с товарищами своими тревожными мыслями. Конечно, комиссар был прав. Ведь можно же было создать в полку три группы и оставить резерв для прикрытия аэродрома от "охотников", так нет, ни командир, ни штаб не стали думать о том, как лучше решить боевую задачу.

"Но я комиссар и больше молчать не буду, вечером обязательно напишу докладную в политотдел бригады, пусть разберутся, можно ли так воевать".

Вдруг он заметил след инверсии, идущей с юга на Кобону на большой высоте. Летел разведчик, фотографировал. Осматривая воздух, Дмитриевский разглядел ниже разведчика две пары "мессеров". У них выгодная позиция для атаки сверху второго звена, оно где-то там, еще ниже.

Присмотревшись, Дмитриевский увидел над далеким западным берегом сотни белых комочков, они все ближе тянулись к береговой базе Осиновец. Вот зенитные разрывы появились над западной частью трассы. Самолетов, по которым велась стрельба, на этом расстоянии не разглядеть, но ясно, что в воздухе дерутся.

И действительно, километрах в двадцати от острова Зеленец шел воздушный бой. Истребители 11-го ИАП и другие из ВВС Ленинградского фронта отбивали массированный налет.

Долго смотреть не пришлось. Пара Ме-109 со стороны солнца, а оно было чуть выше горизонта, шла на него в атаку. Резкий разворот и своевременный выход в лобовую отрезвили "мессеров". Они рванули вверх, в сторону южного берега и скрылись из виду. Эти, видать, тоже ведут разведку и сковывают силы на востоке трассы.

"Противник не дурак, - наверняка подумал комиссар в эту минуту, - бьет нас по частям, а мы свои силы распыляем и еще хотим отражать массированные удары".

До часа дня каждая эскадрилья сделала по два вылета без воздушных боев, если не считать отражения отдельных атак. В третьем вылете Дмитриевский со своим звеном прикрывал Кобону и Лаврово. Над восточным участком трассы находилась пара Петра Шишацкого. Солнце с юго-запада слепило глаза пилотов, внимательно всматривающихся в эту опасную зону. Бдительность их была не напрасной.

Истребители и зенитчики отбили двухчасовой массированный налет фашистских бомбардировщиков на западную часть трассы и Осиновец, перевозкам и складам на берегу был нанесен незначительный ущерб.

Теперь во второй половине дня на восточную часть трассы и в район Кобона - Лаврово с небольшим интервалом шло несколько групп бомбардировщиков под сильным прикрытием истребителей. Первым заметил их ведомый Дмитриевского сержант Ефим Дмитриев. Комиссар повернул звено навстречу "юнкерсам". Сближаясь, он заметил, что какие-то два И-16, летевшие наперерез бомбардировщикам, завязали бой с шестеркой Ме-109. Дмитриевский поспешил им на помощь, с ходу ворвался в группу вражеских истребителей, отогнал их и, не теряя времени, пошел вдогон второй группе "юнкерсов", поскольку по первой наши зенитчики вели мощный огонь.

Стремясь догнать противника, Дмитриевский не заметил, как другие "мессеры" зашли сзади, намереваясь нанести удар по его звену, но сержанты Ефим Дмитриев и Дмитрий Кириллов были начеку, отразили четыре атаки по ведущему, однако, маневрируя, сами отстали от комиссара. Пора бы ему прекратить погоню за "юнкерсами", оглянуться на сержантов, ведущих неравный бой. Вот уже один самолет загорелся - Дмитриев покинул его на парашюте. Оставшийся Кириллов скован боем с двумя Ме-109. Остальные "мессеры" кинулись за догонявшим вражескую группу комиссаром. В пылу боя он не увидел смертельной опасности. Самолет его загорелся и, медленно вращаясь через крыло, упал на лед недалеко от берега.

Ведомый второй пары сержант Байдраков, получив повреждения, тоже вышел из боя. Бой продолжали только два разрозненных "ишачка". Шишацкий и Кириллов, уклоняясь от атак истребителей, сами упорно пытались атаковать "юнкерсов", сбивали их с боевого курса. Это действительно были отважные, героические парни!

Как только начался неравный воздушный бой летчиков 1-й АЭ, тут же по сигналу красной ракеты взлетели звенья Геннадия Цоколаева и капитана Агуреева. Не успели они набрать и 2000 метров, как Ме-109 начали атаковать их раз за разом с верхней полусферы, пытаясь задержать и таким образом дать возможность своей девятке Ю-88 сбросить прицельно бомбы на Лаврово. Опытные командиры звеньев, не имея радиосвязи, все же поняли, что нужно делать в этой обстановке.

Звено Агуреева, взяв превышение над звеном Цоколаева, отбивая на встречно-пересекающемся маневре атаки Ме-109, сумело выйти в лобовую атаку "юнкерсам".

Видя, что шестерка истребителей грозит неотразимым ударом, Ю-88 поспешно сбросили бомбы за два-три километра до цели и развернулись на обратный курс, поддерживая оборонительный боевой порядок, а двенадцать вражеских истребителей, прикрывавшие "юнкерсов" сверху и с флангов, пошли теперь в атаку на И-16. Завязался бой на полувертикальном маневре. Звено Агуреева, летевшее выше цоколаевского, принимало на себя большинство атак. Первым был подбит самолет сержанта Забойкина, и тот на поврежденном моторе кое-как дотянул до аэродрома. Агуреев же, помогая отбиться сержанту Бакирову, сам попал под прицельную очередь. Самолет стал почти неуправляем и тут вновь был атакован. От хвостового оперения остались лишь куски перкаля. Младший лейтенант Евгений Куликов делал все, чтобы прикрыть командира, уходившего со снижением в сторону аэродрома.

Положение звена Цоколаева стало критическим. Атаки "мессеров" участились. Получил повреждение самолет сержанта Николая Щеголева, а сам летчик был ранен, но в горячке боя не заметил этого.

Выручили цоколаевское звено подоспевшие две пары 3-й эскадрильи лейтенантов Евгения Цыганова и Владимира Петрова. Умело построив боевой порядок, они захватили инициативу и заставили "мессеров" отойти в южном, направлении. Лишь когда стих азарт боя, Щеголев почувствовал, что правая нога стала как колода, не ощущает педали. Он покачал крыльями и ушел под звено.

В это время к месту боя подошла последняя пара самолетов 2-й АЭ резерв командира полка для прикрытия аэродрома. Это были два известных летчика-ханковца - старший лейтенант Алексей Лазукин и лейтенант Григорий Семенов, и Цоколаев понял, что на аэродроме готовых к бою самолетов нет и "охотники" запросто добьют на посадке раненого Щеголева.

На максимальной скорости со снижением направил Цоколаев самолеты к аэродрому и успел в самый раз. Самолеты Куликова и Щеголева, заходившие на посадку, были спасены. Агуреев на неуправляемом самолете дотянул до аэродрома, но развернуться на посадку не смог. Зацепив за макушки леса, самолет упал в густой ельник и загорелся. Александр с разбитым лицом чудом выкарабкался из горящего самолета и едва отполз в сторону, как взорвался бензобак. Тем временем к району Кобоны и на трассу подходили три группы вражеских бомбардировщиков. Их прикрывали истребители.

И плохо пришлось бы шестерке И-16, если бы к району боя не подоспели три группы истребителей с Волховского фронта и Новой Ладоги.

Завязался воздушный бой. На этот раз фашисты проявили упорство. Двадцать семь "юнкерсов" пытались отбомбиться, а "мессеры" то и дело шли в лобовую атаку "якам", "лаггам" и "томагаукам". Бой длился более 25 минут, пока инициативу не перехватили наши истребители. Тогда противник, побросав беспорядочно бомбы, отошел в район Липки - Шлиссельбург под защиту своих зениток.

В этой предвечерней схватке мы потеряли трех летчиков, прилетевших на помощь из других полков. Два летчика из группы Цыганова произвели посадку на сильно поврежденных самолетах.

Отстояли в первый день нового года истребители Балтики и ВВС ледовую трассу и перевалочные базы, но дорогой ценой.

13-й полк потерял комиссара Дмитриевского, пять летчиков получили ранения и вышли из строя, три самолета сгорели и семь нуждались в ремонте.

- Еще два-три дня такой войны, и в полку не останется машин, - вздыхал инженер Николаев. - Поедем тогда мы в тыл за "томагауками", на которых сами американцы давно бросили летать.

Вечерний необычный разбор полетов начал комиссар полка. Охтень в это время докладывал по прямому проводу Романенко результаты боев за день. Комиссар, положив на стол обгоревший партийный билет Дмитриевского, сказал:

- Он погиб в бою, непобежденный и отважный воспитатель летчиков, выполнив свой долг до конца. Но мы могли не потерять сегодня Семена Наумовича, если бы все, как он, выполняли свой долг в бою. Вина за его смерть лежит и на вас, не уберегли! Я призываю отомстить врагу за нашего боевого товарища.

Летчики, бывшие сегодня в боях, грустно переглянулись. Чем же они виноваты в гибели Дмитриевского? Разумеется, за жизнь командира в бою нужно бороться до конца, но ведь не только прикрывать, надо и самим драться. Да и ведущий должен думать о своих ведомых, уметь вести бой с учетом обстановки и соотношения сил. Он тоже в ответе за их жизнь.

Опустив головы, сидели командиры 1-й и 2-й эскадрилий. Они сегодня на задания не летали, поэтому их предварительные доклады командиру и комиссару не были объективными.

Заместитель командира полка капитан Ильин, заканчивая разбор, сделал правильные выводы из допущенных ошибок при подготовке и выполнении боевых задач. Он распорядился подготовиться к следующему дню и добавил, что 1-я и 2-я эскадрильи создают одну группу, водить которую на задание будут только командиры АЭ и он, Ильин. 3-я эскадрилья тоже создает одну группу. Временно исполнять должность командира будет командир звена - секретарь парторганизации старший лейтенант Петр Кожанов.

- После ужина, - сказал в заключение Ильин, - провести инструктаж летчиков, составить боевой расчет, а техническому персоналу ввести в строй неисправные самолеты.

Телефонный разговор майора Охтеня с Романенко длился не менее получаса. Выслушав командира полка, Романенко задал три вопроса: "Кто готовил летчиков к отражению массированного налета противника? Кто из командиров эскадрилий водил сегодня свое подразделение на боевое задание? Почему вы сами два с половиной месяца не поднимались в воздух?"

Охтень, обильно потея, перекладывал из руки в руку телефонную трубку, как будто она была нестерпимо горячей, бормотал:

- Летчиков готовили комэски, не летали сегодня капитаны Шодин и Жарников. А я, товарищ полковник... я буду летать, нездоров был... Положение в полку поправлю. Что-что? Хорошо. Я завтра же поговорю с летчиками... Да-да, примем решение...

- Нет, видать, ошиблись мы, давая вам полк...

Этими словами Романенко закончил телефонный разговор. Долго сидел Охтень у стола, уставленного телефонными аппаратами, не заметив, когда на КП зашли Ройтберг, Лазарев, Ильин и Николаев. Они пригласили командира в столовую на ужин, он тихо произнес:

- Садитесь, поговорим. Завтра прилетит Романенко, и нам придется отвечать за сегодняшние потери.

Чуть побледневший Ройтберг достал из кармана кителя листок, сложенный дважды, встал и положил на стол командиру.

- Мой рапорт. Прошу освободить от должности. Видимо, не способен к такой работе, перегорел как осиновое полено. Штаб - мозг полка, а он оказался телефонным проводом с двумя аппаратами на концах. Мы работаем, буксуя на месте, передаем только распоряжения да приказы и докладываем, что говорят нам с дальнего конца. Мы стали далеки от летчиков, техников, от младших специалистов, а ведь они... Они решают судьбу, - срывающимся голосом закончил Ройтберг.

Охтень, не читая рапорта, ответил:

- Подашь рапорт немного позже, другому командиру, а я... Я сам вижу, что не в те сани сел... Не дорос я... Начну снова летать, если доверят. Пойдемте пешком в столовую, надо немного проветриться.

Двухдневное пребывание Романенко и начальника политотдела бригады в полку, беседы и три боевых вылета комбрига с летчиками каждой эскадрильи показали, что боевая эффективность полка сейчас целиком зависит от авторитета руководящего состава. Романенко знал Лазарева как одного из лучших политработников, много сделавшего для полка под Таллином, на Ханко и у Ленинграда. Полк считался самым боеспособным, проявил мужество и героизм в боях над Таллином, Ханко, Ленинградом, за что был представлен к званию гвардейского. Теперь уж всем было ясно: надо срочно оздоровить обстановку, и начинать следует с замены командира и комиссара. Именно такой вывод и сделало руководство авиабригады.

10 января 1942 года 13-й ИАП принял майор Борис Иванович Михайлов. Он с первого дня воевал в должности командира эскадрильи, затем заместителя командира истребительного авиаполка. Много летал на боевые задания, особенно на бомбоштурмовые удары на самолетах "чайка", за что был награжден орденом Ленина.

Не задержался в полку и З. Ф. Лазарев, вместо него был назначен батальонный комиссар Степан Григорьевич Хахилев - бывший комиссар эскадрильи 5-го авиаполка, правда, не летчик, но опытный партийный работник. Они с комполка были одногодки, имели большой опыт летной и партийной работы в морской авиации.

В то же время произошло значительное, глубоко взволновавшее весь полк событие. 18 января 1942 года по телефону был принят приказ № 10 народного комиссара ВМФ адмирала Кузнецова, в котором говорилось:

"В многочисленных боях за нашу Советскую Родину против немецких захватчиков особенно отличились 1-й минно-торпедный, 72-й Краснознаменный смешанный, 5-й и 13-й истребительные полки ВВС ВМФ.

5-й истребительный авиационный полк за пять месяцев боевых действий произвел 5899 боевых вылетов, провел 389 воздушных боев, 62 штурмовки войск и аэродромов противника, уничтожил до 1000 солдат и офицеров, 105 самолетов и 55 танков.

13-й истребительный авиационный полк за пять месяцев боевых действий произвел 5945 боевых вылетов, штурмовал боевые корабли, транспорты и войска противника, в воздушных боях сбил 117 самолетов, уничтожил 12 танков, 387 автомашин, 20 катеров, эсминец, сторожевик, 3 зенитные батареи, сотни солдат и офицеров.

За проявленную отвагу в воздушных боях с немецко-фашистскими захватчиками, за стойкость, мужество, дисциплину и организованность, за героизм личного состава преобразовать:

1-й минно-торпедный авиационный полк в 1-й Гвардейский минно-торпедный авиационный полк;

72-й смешанный авиационный полк во 2-й Гвардейский смешанный авиационный полк;

5-й истребительный авиационный полк в 3-й Гвардейский истребительный авиационный полк;

13-й истребительный авиационный полк в 4-й Гвардейский истребительный авиационный полк.

Указанным полкам вручить Гвардейские знамена. Всему начальствующему (старшему, среднему и младшему) составу преобразованных полков установить полуторный, а бойцам двойной оклад содержания".

Как только эта весть облетела аэродром, весь личный состав собрался на митинг. Все радовались высокой оценке боевой деятельности полка, но в то же время каждый понимал, что за ним остался огромный долг перед Родиной, перед товарищами, отдавшими свои жизни в жарких сражениях. Враг не разбит, он еще силен и наносит тяжелые раны в неравных схватках. Свои выступления каждый заканчивал обязательством драться лучше, чем прежде, драться так, чтобы враг не проник к охраняемым объектам.

И как же было не гордиться боевыми успехами, когда мы узнали, что с 24 января голодающие ленинградцы будут получать хлеба: рабочие - 500 граммов, служащие - 300 граммов, а иждивенцы - 250 граммов в сутки. Это первая большая победа над врагом с начала блокады.

В январе в обескровленный полк пришло молодое пополнение. Опять зеленые летчики, не участвовавшие в боях, не знающие тактики врага. Желание воевать велико, а умения - ноль! Надо их учить, натаскивать, а положение между тем оставалось сложным, неумолимая война вырвала из рядов полка лучших бойцов.

Активных наступательных действий пока что не получалось. Из-за недостатка осмотрительности, слабого внимания в группах при выполнении боевых заданий были сбиты сержант Виктор Голубев, покинувший на парашюте горящий самолет, а также лейтенант Михаил Алексеев; ранены были лейтенант Соценко, сержанты Бакиров и Горгуль.

Неудачные бои, потери от "мессеров"-"охотников" в районе аэродрома невольно порождали у иных боязнь перед техникой и тактикой врага. В землянках, у самолетов слышались досужие разговоры:

- Вот бы нам такие самолеты, как Ме-109Ф или американская "кобра", тогда бы мы им всыпали, а так...

Для того чтобы поднять боевой дух, оправдать высокое звание гвардейцев, необходимо было проделать огромную работу: поднять уровень партийно-политического воспитания во всех звеньях полка, повысить летную и огневую выучку и противопоставить врагу новую тактику. К решению этих задач, не снижая боевой деятельности, и приступило новое руководство полка и авиабригады.

Возвращение

Морозным утром в конце декабря я вылетел на обкатку нового мотора М-62, поставленного на мой самолет, и одновременно для того, чтобы опробовать приемник и передатчик бортовой радиостанции РСИУ-3. Ее работа меня обрадовала. Не зря я почти неделю вместе с механиком изучал премудрости радиодела. И вот через полтора часа уже был готов к перелету на аэродром Новая Ладога, где базировалась наша 13-я отдельная эскадрилья. Кончилась моя командировка в 13-м полку, когда-то названная спецзаданием.

Оставалось заполучить в авиабригаде разрешение на перелет, и я пошел! Мне не повезло. В районе ледовой трассы потерялся начальник штаба авиации флота - полковник Д. И. Сурков. Не было печали! Перелетал один из Ленинграда в Новую Ладогу и... И из-за этой потери - обычная перестраховка: запретили дневные одиночные полеты через Ладожское озеро.

По каналам оперативной службы пришло приказание: ждать, когда полетят с прикрытием транспортные самолеты или истребители других частей, и лететь с ними.

А сколько ждать? Никто не знал. Кое-как я дозвонился до знакомого дежурного по авиабригаде Николая Щетинкина, находящегося на правобережном аэродроме Новая Ладога. Бывший летчик-истребитель, он получил в сентябрьских боях тяжелое осколочное ранение в левый глаз, но сумел привести самолет на аэродром и благополучно посадил. Его после лечения отстранили от летной работы, и он стал оперативным дежурным КП 61-й авиабригады.

- Коля, - сказал я ему, - ведь сейчас каждый самолет на вес золота, а я загораю здесь, в мастерских, почти две недели...

- Не могу выпустить тебя, Вася, сейчас одному лететь опасно, перехватят "мессеры"...

- Коля, да пойми же ты, одному легче драться с "охотниками", чем в группе с неизвестными попутчиками. У меня новый мотор, а главное - хорошая рация, буду с тобой держать связь. Давай, друг, добейся разрешения! уговаривал я дежурного, и не зря. Николай доложил комбригу Романенко, и разрешение на перелет было дано.

Хорошо зная, где проходит линия боевого соприкосновения войск, я полетел не по Дороге жизни, как называли теперь ледовую трассу ленинградцы, не там, где проходила воздушная трасса транспортников, а южнее острова Зеленец, по насыщенной нашими зенитными средствами полосе.

Бреющий... Высота 15-20 метров, скорость 450 километров в час - она нужна на случай внезапного боя или перехода на вертикальный маневр.

Справа вижу Шлиссельбург, от меня он километрах в семи. Невольно вспомнился роковой щелчок по мотору во время перелета на безоружном самолете 13 сентября. Темно-серая вода подо мной... Жуткое ощущение беспомощности... А сейчас внизу искрящийся прочный лед. Он весь в маленьких бугорках и волнистых грядках. Здесь стоят подразделения морской пехоты. Они закрепились на льду, защищая Дорогу жизни. Тяжело держать оборону в ледяных торосах, в искусственных укрытиях, сделанных изо льда, облитого водой. Ни единого дымка, ни костра на двадцатипятикилометровом участке озера. Каким же нужно обладать мужеством и стойкостью, чтобы сделать эту ледяную оборону неприступной для озверелого врага!

Несколько минут - и озерный участок позади. Лечу над родными местами, где с детства известна каждая деревушка, дорога, лесок, болото, высокое дерево.

Вот впереди замаячили высокие трубы Волховского алюминиевого завода. Здесь я работал когда-то начальником электроцеха. Отсюда в 1933 году ушел добровольцем в армию. Сейчас завод эвакуирован. Слегка защемило сердце при виде осиротевших труб, заснеженных стен. А вот и арки железнодорожного моста через Волхов, бурные белопенные воды которого, переливаясь через плотину, несутся под мост. Слева плехановский аэродром. Сейчас на нем базируется полк истребителей ВВС, а в 1936-1938 годах на этом аэродроме я учил своих молодых земляков летать на планерах, на знаменитом ветеране У-2, делал показательные затяжные прыжки с парашютом, удивляя наблюдавших за этим в те времена редким зрелищем.

На краю села Плеханово в густом дубовом парке, на обрыве, у самого берега реки стоит церковь с позолоченным крестом. Сколько раз на планере или на У-2 я делал вокруг нее на уровне колокольни глубокие виражи, вызывая возмущение бородатого священника.

Приходя на аэродром, он упрекал меня в богохульстве и озорстве.

- Что вы, батюшка, - отвечал я ему, - это не озорство, а умение летать. Если все парни и девушки из летно-планерного клуба научатся хорошо летать, они побьют любого врага и не позволят ему осквернить святую церковь.

Батюшка, махнув рукой, вздыхал и уходил не прощаясь. Очевидно, теперь, когда враг, остановленный в двадцати пяти километрах от села, бомбит родные места, священник, если он жив, не стал бы спорить со мной.

На краю аэродрома, примыкающего к лесу, стоят самолеты, окруженные подковообразными земляными валами. Я гляжу вниз по течению величавого Волхова. Там Старая Ладога с шестью красивыми церквами, и к ним примыкают три деревни. Одна с северной стороны прижалась к бывшему женскому монастырю, обнесенному высокой каменной стеной с башнями на углах. Там был детский дом. В этой деревне Позем, от которой осталось всего восемнадцать дворов, я знаю не только всех людей, но и собак. Издали узнаю маленький домик в саду под горкой, на которой возвышается Ивановская церковь, в ней раньше раз в год в Иванов день - велась служба. Рядом - большой двухэтажный, красного кирпича дом: моя родная Староладожская семилетняя школа.

Сколько раз, бывало, после уроков мы, ребята, забирались через фрамугу в церковь - каждый шаг, даже шепотом брошенное слово отдавались гулким эхом. В церкви мы знали все уголки, залезали на колокольню и пускали оттуда бумажные самолетики, соревнуясь, чей дальше пролетит. Не раз попадало мне от отца за баловство в святом месте.

Сейчас, не теряя осмотрительности, следя за воздухом, с бьющимся сердцем увидел маленький домик. Там мои самые близкие и родные. Мать вечная хлопотунья-труженица. Отец - мастер на все руки, признанный в округе силач. Молчаливый, как все сильные люди, с постоянной улыбкой, скрытой в густой красивой бороде. И наконец, моя Саша, моя жена. Она здесь всего несколько дней и, видно, еще не пришла в себя после тяжелой блокадной жизни в Ленинграде. Эх, знали бы они, что сейчас над их домом сделает несколько виражей их сын, летун, как называл меня отец, - все бы выбежали из дома.

Гул мотора, знакомый моей супруге, проник сквозь заиндевевшие стекла в домик. Недомогавшая Саша, отогревшаяся на теплой лежанке, услышав, что самолет кружится вокруг дома, наверное, вскочила, схватила валенки, пальто. "Мама, папа! Это Вася! Он всегда на малой высоте так делает. Пойдемте скорее на улицу!" - крикнула она растерявшимся родителям. Отец набросил свой полушубок, и они выбежали во двор.

Так, видимо, и было, потому что на третьем вираже я увидел всех троих, они махали мне руками.

Отвернув немного в сторону, я убрал газ до малых оборотов, сбавил скорость, прошел на планировании в двадцати метрах от дома и громко крикнул: "Здравствуйте, родные!"

Мой полет взбудоражил всю деревню. В каждом доме узнали, что сын Варвары Николаевны и Федора Михеевича, Василий, жив.

Дав полный газ, я сделал над домом пару восходящих "бочек" - любимую свою фигуру, - взял курс на аэродром, до него оставалось всего десять километров. К стоянке, куда я подрулил по старой памяти, мчался запыхавшийся техник Иван Богданов. Он сейчас был "безлошадником", и его руки скучали по настоящей работе. Увидев издали на "ишачке" номер 33, он хлопнул себя рукавицей по голове. Я вылез из кабины, мы обнялись, поздоровались.

- Ну вот, Ваня, и пригнал я твоего тридцать третьего с новеньким мотором, с полным комплектом радиосвязи и вооружения. Смотри, пробоин нет, заново покрашено, будто с завода, а не из ханковского ада.

На глазах Ивана показались слезы, он не вытер их. Пошел к самолету, погладил плоскости, винт, капот. Он радовался как ребенок, долго ждавший обещанную игрушку.

Богданов и инженер отряда Филиппов рассказали вкратце, как идут дела в эскадрилье. Многих моих друзей уже не было в живых, некоторые лежали в госпиталях. Из старых летчиков остались только Дмитрий Князев и Иван Сизов, а также ставший теперь старшим лейтенантом Денисов, который разбил самолет при вылете из Кронштадта на Ханко. Остальные летчики - молодежь и призывники из запаса. Боевых самолетов всего два, да еще один УТИ-4. Сизов и Князев, сказали мне, сейчас в воздухе, прикрывают станции Войбокало и Жихарево. Скоро прилетят. Руководство прежнее; говорят, скоро переформирование.

Выслушав друзей, пошел на КП эскадрильи. Командир, комиссар и начальник штаба встретили меня без особой радости. Возможно, они уже знали то, что не было еще известно мне: о переводе в 4-й авиаполк. А кому охота терять опытных летчиков? Не вставая из-за стола, выслушали мой доклад о выполнении задания.

- Ну, ладно, сегодня отдыхай, а завтра начнешь летать. Ты две недели отсиживался в мастерских, а мы здесь по три-четыре вылета в день делаем, как бы с упреком произнес комэск майор Денисов.

Я спросил его:

- Вы делаете три-четыре вылета в день или вся эскадрилья?

Строптивого командира будто волной подбросило. Он вскочил, выругался.

- Три-четыре вылета... ты полетай, сколько я полетал в Испании и в финскую, тогда будешь задавать мне такие вопросы, понял?!

- Понял, понял, товарищ майор, а оскорблять меня не надо, ведь за шесть месяцев войны я научился не только обороняться, но и бить. Разрешите быть свободным, - с внешним спокойствием, но с глубоким внутренним возмущением закончил я разговор, четко повернулся и, выйдя на морозный ладожский воздух, направился в землянку летного состава. Там было накурено, душно. На двухъярусных нарах, не снимая унтов, лежали и сидели человек двенадцать, в большинстве молодые сержанты. Из старых знакомых был еще командир звена Александр Чурбанов с двумя нашивками старшего лейтенанта на рукаве. Вначале в полумраке он не сразу узнал меня, но услышав голос, бросился меня обнимать и тискать.

- Ну, Василий, хоть ты живой вернулся с того пекла. Вот, пилоты, смотрите на человека с Ханко! Это лейтенант Василий Голубев, вы читали о нем в газете "Победа". Помните? Учитесь у него воевать.

Было немного неловко от такой похвалы. Зато полегчало на душе. Я не удержался, походя сообщил Чурбанову о встрече с майором Денисовым. Он замялся, но все же объяснил:

- Понимаешь, беда у него какая-то, дома что-то не ладится. Ну и пристрастился к зеленому змию, стал реже летать. С земли командует. Так что ты в точку попал.

- Да, может, я и зря...

- Ну, теперь не вернешь. - И стал представлять меня остальным.

Едва я успел поздороваться с каждым, как в землянку спустился однофамилец комэска - летчик Михаил Денисов, старый знакомый, с которым, правда, я никогда не дружил.

После солнечного света он не мог рассмотреть, кому это называют свое звание и фамилию молодые летчики. Лишь обернувшись к вошедшему, я уловил недовольную гримасу на его лице.

- Здравствуйте, товарищ Денисов! - сказал я. - Наверное, не ожидали, что я вернусь.

В Кронштадте по возвращении с Ханко я узнал, что Денисов, которого я назвал подлецом перед вылетом нашей группы на Ханко, доказал прилетевшему для расследования аварии инспектору, что у него в момент взлета сложилась правая стойка шасси и это привело к аварии самолета. Проболтавшись два месяца в Кронштадте и в Ленинграде, он как-то сумел вернуться "чистеньким", да еще и получил повышение в звании как боевой, воюющий летчик.

- Не товарищ Денисов, а старший лейтенант Денисов, - поправил он меня с вызовом.

- Да? - удивился я. - Ну что же, поздравляю. Оказывается, чтобы получить досрочно очередное звание, надо не фашиста сбить, а уничтожить собственный самолет...

Денисова будто обухом ударили по голове. Он молча пошел к выходу. У ступенек задержался, обронил холодно:

- Поговорим подробнее после обеда.

- Зачем же после обеда? Лучше после ужина, от боевых ста грамм настроение будет выше, товарищ Денисов, - ответил я ему и тут же поправился: - Простите, не товарищ, а старший лейтенант.

Прилетели с задания Сизов и Князев. У Сизова в самолете с десяток пробоин, требуется ремонт. Я подался на стоянку. Подруливая, Князев увидел "ишачка" с номером 33, понял, кто вернулся, и, сделав разворот, выключил мотор, оставил парашют в кабине и пробкой выскочил из самолета.

Мы схватили друг друга, закружились в совершенно сумасшедшем танце.

После обеда вылетов не было, и мы до ужина рассказывали друг другу о боевых делах, обсуждали наболевшие вопросы, то, что обычно возможно только с самыми близкими и верными друзьями. Под конец я спросил Дмитрия, почему он до сих пор ходит в лейтенантах. Дмитрий помолчал, затем улыбнулся, махнув рукой.

- Что поделаешь? Начальству виднее.

- Небось с комэском цапаешься?

- Бывает.

30 декабря я дважды вылетал на боевые задания, третий вылет на моем самолете сделал Дмитрий Князев. Еще до обеда я зашел к командиру эскадрильи попросить разрешения навестить родителей и жену. К моему удивлению, он легко отпустил меня на побывку до завтрашнего вечера и даже позвонил в столовую, где мне вскоре выдали сухой паек, в том числе и шоколад, который я несколько дней сберегал в расчете на предстоящую встречу с семьей. У заведующего столовой, старого знакомого по гарнизону Купля, я добыл еще за наличный расчет две бутылки водки. Сложив все в небольшой чемоданчик, двинулся прямиком через широкий Волхов к деревне Юшково, поймал на тракте попутную машину и в четыре часа дня был дома. Первым встретил меня барбос Полкан. Он бросился с визгом ко мне, подпрыгнув, лизнул в лицо и залаял, вызывая хозяев.

Открыла дверь мама, одетая в мужскую ватную фуфайку, за ней появилась жена, Сашуня. Я обнял их и расцеловал в мокрые от слез лица.

Мама спросила:

- Ты вчера кружился над домом? Шура говорит, что это был ты, она узнала тебя по голосу, когда ты закричал.

- Я, мама...

Она перекрестилась и каким-то неожиданно звонким, молодым голосом торопливо произнесла:

- И слава Богу. Живой... Пойдемте скорее в избу, а то Шурочка плохо себя чувствует, как бы не простыла. И отец скоро вернется, пошел к военным в контору, ему должны дать немного продуктов за работу. Он им все печи и трубы переложил. У нас с продуктами совсем худо. Есть, правда, немного картошки да бочонок огурцов, расходуем понемножку, лишь бы зиму пережить.

- Переживем, мама, все переживем.

Новый год мы встретили в узком семейном кругу, не дожидаясь двенадцати часов ночи. К концу ужина от счастья, выпитой водки я совсем обессилел. Мою усталость заметила мама, ласково, как бывало в детстве, сказала:

- Ухайдакала тебя, сынок, эта проклятая война. Ты хотя бы летал потише, а то вчера прогрохотал над крышей, чуть весь дом не свалил. Я думала, труба рассыплется.

- Нельзя, мама, на войне летать иначе. А труба - что? Свой печник в хате, новую поставит, - отшутился я, выбираясь из-за стола.

Утром перед моим уходом Саша с таинственным видом позвала меня в спаленку родителей, за русской печкой и лежанкой. Мы сели на кровать. Кажется, она что-то хотела мне сказать, но не решалась. Что-то очень важное. Я это видел по ее смятенным, подернутым слезой глазам.

- Ну, что ты, родная? Говори! Если волнуешься из-за меня, то напрасно, крылья у нас окрепли, так что ничего не случится.

- Я не об этом... - прошептала она, - сейчас такое тяжелое время, а у нас будет ребенок. Что делать?

Я прижал ее к себе, расцеловал.

- Что же ты молчала? Почему не сказала вечером, ночью, голубка моя милая!

Она ответила потупясь:

- Хотела, чтобы ты спокойно поспал хотя бы одну ночь за столько ужасных месяцев. А я все равно выращу дочь или сына, наперекор всем войнам! Порывисто прижалась к моей груди. Горячей щекой - к холодному металлу единственного моего ордена - Красного Знамени, полученного за Ханко.

Мы долго бы просидели так, обняв друг друга, если бы из кухоньки не позвал отец - попить в дорогу чаю. Саша вытерла лицо, поправила рассыпавшиеся по плечам каштановые кудряшки и крепко поцеловала меня. Я спросил:

- Скажем родителям?

- Мне как-то стыдно, скажут - война, а...

- Ладно, ладно, курносая, я сам скажу.

Перед чаем отец налил "посошок". Я поднял стопку, встал и объявил родителям, что теперь я должен воевать за всех и плюс за будущего сына, который собирается в этом году явиться на свет, опаленный пожарищами войны. Это значительное для нас с Сашей событие родителей вовсе не удивило. Мама посмотрела на Сашу и улыбнулась:

- Ничего, Шурочка, вырастим сообща... Мы вот с отцом девятерых из одиннадцати вырастили и тоже в лихое время, две войны пережили. А ты, сынок, не беспокойся. Шурочка нам как дочь.

Десять километров до аэродрома я шел пешком, и не потому, что не было попутных машин: хотелось побыть наедине со своими мыслями - о семье, о войне. Теперь они сливались воедино.

Командир третьей

Весь январь ежедневно летал на различные боевые задания. Большинство маршрутов пролегало через Старую Ладогу, и часто, возвращаясь на аэродром, снижался над домом родителей и давал короткую очередь из пулемета - сигнал, что я жив.

За это же время несколько вылетов я выполнил в качестве ведомого у полковника Романенко, продолжавшего по-прежнему часто летать. 2 февраля мы были на штурмовке войск в районе Киришей. Полет оказался тяжелым, пришлось отбивать атаки "мессеров", но, несмотря на это, штурмовка прошла успешно.

После посадки и разбора боевого задания полковник Романенко попросил меня остаться на несколько минут. Посадил рядом с собой и, положив руку мне на колено, сказал:

- Вот что, лейтенант, мне кажется, ты долговато ходишь в должности командира звена. Воевать умеешь, в бою видишь все, что делается кругом, имеешь большой инструкторский опыт, ну и в тактике продолжаешь традицию Антоненко и Бринько, которую подзабыли в 4-м гвардейском полку. Да, да, вчера был и вовсе позорный случай. Три летчика не взлетели, чтобы помочь паре "ишаков", заходивших на посадку, когда их атаковали "мессера". Трибунал с ними разбирался, а командование бригады решило укрепить комсостав всех трех эскадрилий. Два кандидата на должности комэсков у меня на примете есть, а вот третьим хочу послать тебя. Думаю, сможешь дать бой и "охотникам", и всем остальным... Как ты на это смотришь?

Я встал и ответил, что я солдат и буду воевать там, куда пошлют.

- Доверие постараюсь оправдать. Хорошо бы, конечно, взять с собой своего "ишачка", уж больно привык к машине.

- Подумаем, - ответил Романенко. Он отпустил меня, попросив не распространяться пока что о нашем разговоре.

Через два дня 13-я отдельная эскадрилья осталась с одним самолетом УТИ-4. Исправные И-16, часть технического имущества, автостартеры, бензо - и маслозаправщики были подготовлены для передачи в 4-й ГИАП{11}. Туда же переходили еще восемь сержантов-летчиков, имевших десять и более боевых вылетов. А я в паре с сержантом Е. П. Герасименко должен был улететь на И-16.

Отправка эшелона назначалась после обеда, а вылет в 16 часов.

Утром я съездил на полуторке на часок к родителям. Отвез немного продуктов и свежей рыбы, добытой в Ладожском рыболовецком колхозе.

Поговорил с Сашенькой, чтоб она не беспокоилась, если мои сигналы станут реже: аэродром теперь будет в стороне, под Кобоной.

- Хорошо, - тихо сказала она.

Мы попрощались. Мать перекрестила меня и положила в карман кителя серебряный полтинник.

- Это на счастье. Носи его всегда при себе...

Новое руководство 4-го ГИАП встретило нас с радостью. Командир Михайлов, только что получивший звание подполковника, распределил по три прибывших летчика в каждую эскадрилью. Два самолета И-16 29-й серии приказал передать в 3-ю АЭ, а мне приступить к исполнению должности заместителя командира 2-й АЭ.

Я умолчал о разговоре с командиром бригады, но попросил послать меня в ту эскадрилью, куда передаются наши самолеты.

- На должность я не претендую, буду водить пару, которую пригнал в полк. Тем более что во 2-й АЭ есть прекрасные летчики-ханковцы: Васильев, Байсултанов, Цоколаев, любого можно ставить заместителем.

- Кого ставить заместителем, это мы сами определим, а вам разве не все равно, на каком "ишаке" придется летать? - очень спокойно ответил Михайлов.

- Нет, не все равно, - возразил я. - Со своим самолетом я свыкся, с ним в полете как одно целое.

Выслушав мои доводы, комиссар полка С. Г. Хахилев предложил оставить во 2-й эскадрилье пригнанную пару И-16, там сейчас всего пять самолетов. Командир согласился, но приказ не отменил и велел капитану Ильину представить меня личному составу 2-й АЭ в качестве заместителя.

Многих в эскадрилье я хорошо знал, а с командиром - капитаном Шодиным был знаком по рассказам летчиков. Слышал и о том, что особой боевитостью он не отличался. Когда мы остались вдвоем, он предложил мне получше изучить район боевых действий, особенно сухопутный участок фронта, а в конце добавил, что самое опасное здесь - это немецкие "охотники". Тяжело воевать с ними на "ишаках".

- "Мессер" с нами как кот с мышкой играет.

Я промолчал, потом сказал своему новому командиру:

- Изучать мне этот район незачем, я исходил его пешком, изъездил на лошади, на мотоцикле, облетел на самолетах и планерах еще до войны, поскольку родом из этих мест.

Утром следующего дня капитан Шодин предложил мне вести группу в составе шести самолетов на патрулирование над ледовой дорогой. Но я попросил, чтобы повел кто-нибудь из командиров звена, а я полечу замыкающей парой, пригляжусь к летчикам в боевом вылете.

Командир повел группу сам. Шестерка летела клином пар на одной высоте на сокращенных интервалах и дистанции. Идя в правом пеленге, я поднялся на 100 метров выше, увеличил дистанцию и интервал. Вижу, ведущий качает крылом, требуя подойти ближе. В эскадрилье, за исключением моей пары, средств радиосвязи все еще не было. Считали, что на И-16 они работают плохо. Я передал ведомому, что будем держаться на том интервале и на той же дистанции, которую занимаем.

Этот полет прошел без встречи с самолетами врага. И хорошо, что так обошлось. На замечание командира, почему я так далеко держался в группе, пришлось ответить:

- Если мы в таком плотном строю будем прикрывать объект, то потери будут и на земле и в воздухе.

Он подумал, что-то прикидывая в уме, наконец сказал:

- Ну что же, я много слышал о твоих приемах боя, вот и обучай летчиков, а я возьму на себя организационные функции. В эскадрилье много прорех со всех сторон.

Долго учить летчиков 2-й эскадрильи мне не пришлось. На следующий день прилетел полковник Романенко и объявил, что командир 3-й эскадрильи гвардии майор Рождественский примет отдельную эскадрилью, а на его место назначен я.

Руководители полка молчали. Потом майор Ройтберг, вопреки рапорту оставленный в должности начальника штаба и давно работавший с Иваном Георгиевичем Романенко, вздохнув, сказал:

- Может, Голубеву немного полетать в заместителях, присмотреться и тогда уж... Он и по званию лейтенант, а в 3-й эскадрилье командиры звеньев старшие лейтенанты и капитаны. Какой же у него будет авторитет?

- Петр Львович, - ответил Романенко, - ты хорошо знаешь, что авторитет на войне определяют не звания, а знания. И то, как кто умеет воевать и воспитывать подчиненных. Нам нужны в первую очередь активные, владеющие новыми приемами боя командиры. Вот давайте и начнем подбирать с 3-й эскадрильи, там лучшие самолеты, и она может стать ведущей во всех отношениях. Пойдемте, товарищ Михайлов, представим личному составу нового командира.

На южной опушке под густыми елками капитан Г. Д. Пахомов - адъютант эскадрильи - построил личный состав.

Ни для кого не было секретом, что командир эскадрильи уходит на повышение, а вот кто будет вместо него, пока никто не знал. Летчиков, конечно, волновало, назначат ли командира из своих или пришлют "варяга"?

Дежурный, торчавший поодаль на тропинке, идущей с поля, заметил нас и тотчас дал знать своим: "Товарищ майор, идут!"

- Эскадрилья, смирно! - подал команду Рождественский и подошел к полковнику с рапортом.

Романенко поздоровался, взгляд его обежал строй от фланга до фланга. Летчики стояли в два ряда, в середине - техники и механики, а дальше мотористы, оружейники...

Командир бригады о чем-то перемолвился с командиром и комиссаром полка. Позади них, стараясь унять волнение, стоял я. Достаточно было взглянуть на лица летчиков, чтобы понять: мое назначение для всех - гром среди ясного неба. Они слушали полковника Романенко, дававшего краткую характеристику новому командиру эскадрильи, не сводя с меня глаз.

Я встретился взглядом с лейтенантом Анатолием Кузнецовым, недавно назначенным в эскадрилью штурманом, его приветливое, открытое лицо вернуло спокойствие.

Заканчивая короткую речь, Романенко подчеркнул:

- Товарищи, обстановка в полку все еще сложная, тяжелая, и вы это знаете лучше меня. Ваша эскадрилья имеет лучшие самолеты И-16. Командиром вам назначен невысокого звания, но умелый, опытный человек, продолжатель боевых традиций героев начала войны Антоненко и Бринько. Командование бригады и полка надеется, что именно 3-я эскадрилья станет первой сбивать любого воздушного врага и в первую очередь "мессеров"-"охотников". Желаю всем вам боевых успехов во имя нашей Родины. Товарищ Голубев, знакомьтесь с личным составом, а мы пойдем в другие эскадрильи.

С этой минуты я командир, головой и сердцем отвечающий за каждого, кто стоит сейчас передо мной. Я, новый здесь человек, должен найти в коллективе свое место. И сделать это, не теряя времени.

Я тотчас вызвал из строя и попросил подойти ко мне комиссара капитана И. П. Никанорова, заместителя командира А. И. Агуреева, адъютанта капитана Пахомова, военинженера 3-го ранга А. Д. Ярового, штурмана лейтенанта А. И. Кузнецова и секретаря парторганизации командира звена старшего лейтенанта П. П. Кожанова.

Уже одно то, что все были названы мною по фамилии и званию, произвело некоторое впечатление. Правда, представились они несколько натянуто, сохраняя замкнутый вид. Лишь рукопожатие Кузнецова было по-дружески крепким.

Потом мы обошли довольно пестрый строй. Люди были одеты кто во что, оружие у некоторых висело сбоку на удлиненных ремнях, как у матросов в период революции и гражданской войны, у иных проушины кобуры прямо на ремне. Не желая на сильном морозе наводить уставной порядок, я не стал делать замечаний, но приказал командирам звеньев опросить личный состав, какие есть вопросы, просьбы к командованию эскадрильи, и после окончания рабочего дня доложить мне.

Это приказание выполнить было непросто. Командиры звеньев знали своих летчиков, а технический состав - далеко не весь. Это было видно по их замешательству.

Я спросил адъютанта:

- Разве личный состав не закреплен за звеньями и службами?

- Был закреплен, товарищ лейтенант, - делая ударение на слове "лейтенант", ответил адъютант и, чуть помедлив, добавил: - Что поделаешь, война! Частые выходы самолетов из строя и потери заставляют без конца тасовать технический персонал. У нас командиры звеньев отвечают только за летчиков, а старшие техники за технический состав.

- Здорово у вас, товарищ капитан, устроено! Прямо-таки федерация в звеньях, - невольно съязвил я, но, хорошо понимая, что новых командиров, начинающих с ходу наводить уставные порядки, считают солдафонами, решил на следующий день сделать два-три боевых вылета с разными летчиками. Посмотреть их в воздухе, а потом уж браться за дисциплину.

Вечером в беседе с командирами звеньев я пытался уяснить личную подготовку каждого, а также летчиков звена. Выяснилось, что тактика противника, его самолеты и зенитные средства изучаются поверхностно, от случая к случаю, боевые возможности самолета И-16 занижаются, взаимодействие и, наконец, само ведение воздушных боев и нанесение штурмовых ударов носят шаблонный характер.

В большинстве своем летчики хотят воевать на самолетах с лучшими тактико-техническими данными и ждут, когда повезет.

После беседы я сообщил командирам звеньев, что начинать придется с более тщательной подготовки к каждому боевому вылету.

- Задание инженеру эскадрильи - за ночь на двух самолетах установить рации. На остальных - в течение трех суток.

В эти же дни всем летчикам изучить рацию и особенности настройки ее на земле и в воздухе.

Я ожидал, что инженер Яровой ответит мне: "Есть, товарищ командир!" Но тот затянул давно знакомое:

- Мы уже несколько раз ставили приемники и передатчики, а все без толку, говорят, что они своим свистом мешают летчику и утяжеляют самолеты.

- Летчики, - перебил я его довольно резко, - не используют радиосвязь потому, что их этому не научили. А выполнение моего приказания я проверю утром лично, товарищ Яровой!

Перед ужином доложил комполка о приеме эскадрильи и спросил, есть ли на завтра какие задания. Оказалось, что на следующий день каждая эскадрилья должна выполнить по одному вылету на штурмовку войск в районе Погостья.

Я попросил командира дать моей эскадрилье первый вылет и третий, чтобы проследить за действиями летчиков в этом наиболее трудном виде боевых действий. Подполковник согласился, предупредив меня, что зенитный огонь в районе Погостья очень сильный.

Вечером в землянке, в которой жили командир, комиссар и адъютант (она же являлась и КП эскадрильи), при свете двух сделанных из снарядных гильз коптилок я занялся подготовкой предстоящих вылетов.

На листах бумаги цветными карандашами начертил несколько схем нанесения удара по объектам врага, предварительно изучив конфигурацию линии фронта, расположение зенитных средств - об этом имелись разведданные, - а также определил порядок взаимодействия в группах на различные случаи боя, способы нанесения ударов и действия при возвращении на аэродром. Часы показывали одиннадцать, а комиссара и адъютанта все еще не было. Меня это удивило, и я решил пройтись, поискать их.

У добротно срубленной землянки невольно остановился: оттуда несся нестройный говор. Среди прочих различил громкие голоса инженера Ярового и моего заместителя Агуреева. Прислушался: ну конечно же, речь шла о моем назначении на пост командира.

Не хотелось мешать бурным разглагольствованиям старших по званию, оказавшихся младшими по должности, их тоже можно было понять, - но тут до меня четко донеслись слова капитана Агуреева:

- Пусть летает с сержантами, а я завтра подаю рапорт о переводе в другую эскадрилью. Или в другой полк!

Я распахнул дверь. В накуренной землянке собрались все командиры звеньев, был тут и комиссар эскадрильи. Мое появление внесло некоторое замешательство, воцарилась неловкая тишина.

- Хорошо, что застал вас в полном сборе, - сказал я как ни в чем не бывало. - Утром первыми полетим на штурмовку в район Погостья. К сожалению, самолетов в эскадрилье вдвое меньше, чем летчиков, поэтому нам дают два вылета. Состав групп и порядок выполнения задания объявлю завтра. Летчикам полка сообщать не стоит, пусть спокойно отдыхают. Вам тоже советую проветрить землянку и спать. Товарищ Яровой, в шесть утра ожидаю вашего доклада о подготовке самолетов. Надеюсь, восемь И-16 из девяти будут в строю. Остальные вопросы, которые возникли у вас, решим после полетов. Доброй ночи!

Я вышел из землянки, не закрыв за собой дверь. Капитан Пахомов, видимо, вспомнив свои адъютантские обязанности, обогнал меня и побежал к разбросанным там и сям землянкам, где, должно быть, тоже еще бодрствовали по той же причине.

Летный день начался с построения сразу после подъема, а не после завтрака, как обычно. Многим это показалось ненужным новшеством. Приняв доклад адъютанта, я поставил общую боевую задачу на светлый период суток и поблагодарил технический состав за подготовку восьми самолетов. Одновременно объявил, что запрещаю летному составу, входящему в боевой расчет, вылетать на задание в кожаных регланах с меховой поддевкой и в меховых комбинезонах, потому что они делают летчика в кабине неповоротливым, затрудняют осмотр задней полусферы. Вместо меховой поддевки - такая же безрукавка, а на шею шелковый шарфик, такая форма неоднократно проверена в боях и признана наиболее удобной.

Почти месяц дрались войска 54-й армии за железнодорожную станцию и деревню Погостье. В конце января и в начале февраля с аэродрома Новая Ладога я несколько раз летал в тот район на штурмовку. Нелегко приходилось, и все же ни один, пожалуй, из вылетов с начала войны не волновал меня так, как этот, двести сорок пятый, к которому я сейчас готовил восьмерку из только что принятой эскадрильи. Нужно было, избегая безрассудного риска, доказать и менее опытным летчикам, и старшим по званию, страдающим сейчас от душевной обиды, что эскадрилья доверена человеку, умеющему воевать. Иными словами, на карту был поставлен авторитет.

До вылета оставалось полтора часа. На войне это большое время, и я успел со всем летным составом разобрать основные этапы боевого задания, действия эскадрильи, продуманные мною вчера вечером.

Определяя состав группы, я исходил из необходимости проверить в первом вылете действия летчиков звена управления и командиров звеньев, а во втором - наиболее подготовленных сержантов.

Наши войска в жестоких боях наконец взяли станцию Погостье, насыпь железной дороги и половину деревни, расположенной за нею. Вторая половина деревни стала нейтральной полосой. Немцы, располагаясь полукружием по опушке леса, превращенной в сплошные блиндажи и доты, сумели остановить наши войска.

Тяжелая артиллерия врага находилась километрах в восьми южнее и юго-западнее Погостья, систематически обстреливала наши войска и особенно позиции артиллерии, поддерживающей пехоту и танки.

Вместе с авиацией фронта и штурмовиками флота мы должны были подавить дальнобойную артиллерию врага.

У нас с лейтенантом Кузнецовым был опыт борьбы с такой артиллерией еще со времен Ханко. И сейчас, объясняя летчикам задачу, я постарался его использовать.

- Линию фронта пересечем в районе Малуксинских болот на высоте десяти пятнадцати метров, уйдем километров на сорок за линию фронта и выйдем на артпозиции с тыла и тоже на предельно малой высоте. Первый удар, а он должен быть только внезапным, нанесем с высоты не более четырехсот пятидесяти метров. Оглядев притихших летчиков и давая им возможность осмыслить услышанное, продолжал: - Позиции батарей будут хорошо видны по темным конусам на снегу, направленным широкой стороной в нашу сторону. Пуск РС-82 производить прицельно с дальности не более трехсот - четырехсот метров по дворикам орудийных позиций. Они будут находиться метрах в десяти от вершины закопченного порохом снегового треугольника. И старайтесь атаковать орудие парами. Ясно?

Летчики закивали, лица их были внимательны, и это меня порадовало.

- Далее... Выход из атаки в южном или западном направлении, а обратный перелет через линию фронта сделаем восточнее Погостья. Если кто-нибудь получит повреждение по пути к цели и не сможет выполнять задание, из боя выходить только вместе с напарником.

Подавлять зенитные средства, а это, видимо, потребуется при повторной атаке, будут ведомые в паре или пары в звене. Бой с истребителями ведем всей группой преимущественно на встречно-пересекающихся курсах. Эшелон по высоте триста - четыреста метров, но не выше пятисот метров. На этой высоте "мессеры" в активный бой вступать не станут... И еще: на маршруте до цели полное радиомолчание, скорость над территорией, занятой противником, повышенная.

Убедившись, что все понятно, повторил боевой порядок: ударное звено веду я, ведомый - сержант Герасименко. Вторая пара: лейтенант Кузнецов и старший сержант Бакиров. Звено обеспечения: капитан Агуреев и его ведомый старший лейтенант Петров, вторая пара - ведущий старший лейтенант Кожанов, ведомый старший лейтенант Цыганов.

- Прошу, товарищи, выполнять свои обязанности в боевом расчете как священный долг. Через десять минут вылет, запуск моторов по сигналу.

Линия фронта осталась позади, макушки чахлых сосен Малуксинского болота мелькают под крылом. Ни огненных трасс, ни белых шапок зенитных разрывов. Кажется странной тишина. Ведь через минуту заработают радиостанции и зазвонят телефоны фашистов, сообщая войскам и объектам, расположенным в районах Кириши и Любань, что восемь И-16 пролетели на малой высоте в юго-восточном направлении! А мы через пять с половиной минут в сорока километрах за линией фронта развернулись на запад и еще четыре минуты продолжали полет над большим массивом леса.

Ну, а теперь на север: вот-вот слева от проселочной дороги на опушке леса перед болотом появятся огневые позиции дальнобойных батарей.

Волнуюсь не потому, что боюсь ошибиться на предельно малой высоте и не вывести точно к намеченной цели, - в знакомом для меня районе это проще простого. И не страшат десятки огненных трасс "эрликонов", что полетят навстречу, ни "мессеры", возможно, барражирующие над своими войсками, нет! Волнуюсь за тех, кто идет за моим самолетом, о пяти летчиках, никогда не летавших со мной в одном строю. О чем они думают сейчас? Не о том ли, куда выведет их на этой ничтожной высоте новоявленный командир?

Но вот секундная стрелка часов подошла к расчетному времени. Осматриваю внимательно воздушное пространство, сколько хватает глаз - чистое небо. Плавно набираю высоту сто пятьдесят метров, осматриваю слева по курсу местность севернее лесного массива. Это же делают и все летчики группы.

Впереди, левее, видны на земле огненные вспышки, а еще дальше несколько черных султанов от разрывов снарядов. Идет артиллерийская дуэль. Теперь более энергичный набор высоты, левый разворот и выбор цели для атаки. Радует, что летчики понимают каждое мое движение и маневр.

Зенитчики пока молчат. То ли не видят нас, то ли еще не опомнились от неожиданности. Хе! Дорого же им обойдется этот зевок.

Четыре пары "ишаков", нацелившись, опускают тупые носы и переходят в пологое пикирование. Все четче в прицеле орудийный дворик с подковообразным снеговым валом вокруг длинноствольного орудия, видно, как мечется прислуга. Два реактивных снаряда, показав языки пламени, сорвались с плоскостей и через полторы секунды взорвались внутри "подковы". Садить сюда из всех пулеметов теперь незачем, но времени на перенос огня нет. И длинная очередь - три трассы упираются в дымящийся круг и рикошетят веером в разные стороны.

Выйдя на высоте пятнадцати метров из атаки, плавно развернулся вправо на запад. Взгляд назад - вся группа летит за мной, и только две запоздалые трассы крупнокалиберных пулеметов тянутся нам вдогон. Поистине дорога каждая секунда! Внезапность - залог победы. Резкий набор высоты - и четыре пары, как на учебном полигоне, пикируют на новые цели. Навстречу уже летят огненные шарики "эрликонов", и сержант Герасименко, отвернув немного вправо, пикирует на зенитку, от которой тянется трасса. Молодец, сержант! Его примеру следуют трое других ведомых, атакуя ожившие зенитные точки. Вновь разрывы РС-82, и длинные пулеметные очереди накрывают четыре орудия врага. На двух из них возникают сильные взрывы. Уходя от цели, вижу своих "ишачков", к сердцу поднимается теплая волна. Замысел удался, удар попал в точку, и на обратном пути через линию фронта обошлись без потерь.

Немного удалившись от линии фронта, дал по радио команду Агурееву и Кузнецову выйти вперед и следовать на посадку, а своей парой занял место справа позади группы на случай, если появятся "охотники". Но Ме-109 не появились.

На разборе поблагодарил всех за хорошее понимание маневра ведущего и особенно за скоротечную и смелую повторную атаку, но указал, что делать разворот на повторную атаку немедленно можно только в случае полной внезапности. При втором вылете подобной внезапности достигнуть трудно, поэтому план удара и состав групп я несколько изменю. Применим новый способ выхода на цель и нанесения штурмового удара - надо перехитрить фашистских зенитчиков.

- Полетим тем же маршрутом, но у цели разделимся. Я, Герасименко, Агуреев, сержант Виктор Голубев, Цыганов и Багиров - ударная группа; Кузнецов и Бакиров - группа отвлечения, повторяю, именно отвлечения зенитного огня! Ее задача выйти на тридцать - сорок секунд раньше к тому месту, где мы начинали первый удар, и на высоте восьмисот метров сделать ложную атаку, а в это время мы шестеркой, выйдя с запада с высоты двести триста метров, ударим по артпозициям всеми "эрэсами". Если "мессеров" не будет, повторим атаку в обратном направлении. Но тут уж немец спуску не даст, поэтому пара Кузнецова, идущая нам навстречу, давит зенитные точки. Выход из атаки - в южную сторону на лесной массив.

Так был разработан план второго удара, теперь главное - выполнить его без потерь. За это короткое время люди словно стали мне дороже и беспокойство мое возросло.

Успешные удары нашей авиации расшевелили змеиное гнездо врага в районе Погостья. Но так как все группы наших штурмовиков Ил-2 и истребителей выходили на цель с севера, то и "мессеры" в основном патрулировали над Погостьем, а мы-то заходили с юго-запада.

Над макушками хвойного леса на повышенной скорости вновь несемся в сторону Любани. Уходим в тыл врага значительно дальше, чем в первом вылете. Сделав крюк, летим к цели с юго-западного направления, но, как назло, здесь безоблачная погода. Солнце светит точно в хвост, затрудняя просмотр задней сферы воздушного пространства. По расчету, до цели - три минуты. Покачиваю правым крылом, и пара Кузнецова, приняв сигнал, обгоняет группу. Теперь все зависит от ее действий. Сумеет ли отвлечь фашистов и взять на себя огонь зенитчиков?