Во власти мракобесия

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. 11–30 ИЮНЯ 1995

Чеботарёв принял Воронина радушно, усадил за ближайший к сцене столик и распорядился, чтобы принесли фирменные блюда и коктейли.

– Ты не суетись, Митя, – остановил его Воронин. – Я если и выпью, то пару глотков, не больше.

– Обидеть хотите, Геннадий Иванович? – Чеботарёв показал крупные зубы, растянув мясистые губы в широкой улыбке.

– Вовсе не хочу. Просто я по делу к тебе. Впрочем, поем с удовольствием.

– Тогда и выпить надо. У меня бармены – высший сорт. Коктейли взбивают просто супер! – похвастал Чеботарёв.

– Я в этом ничего не понимаю. Если честно, то, по мне, лучше водки ничего нет.

– Так я организую водочки. Мне с завода «Кристалл» напрямую поставляют. Никакого левака, всё чин чинарём. Маринка! Пузырёк беленькой сюда! И чтоб мигом! Пулей давай!

На сцену вышла стройная девушка и, двигаясь в такт энергичной музыке, стала кружиться вокруг блестящего шеста. Её гибкое тело было плотно укутано в тяжёлый чёрный бархат.

– Вот на эту посмотрите, Геннадий Иванович! – Чеботарёв причмокнул от удовольствия. – Какая фигура! И танцевать умеет по-настоящему, не то что большинство мокрощёлок, которыми переполнены клубы. Нет, у меня девицы со знанием дела подобраны. Вы смотрите, сами поймёте.

Воронин наклонился к Чеботарёву и негромко проговорил:

– Слушай, Кочерга, ответь мне на один очень серьёзный вопрос.

– Что за вопрос?

– Кто из ваших надумал завалить Гуся?

И без того огромные глаза Чеботарёва совсем вылезли из орбит.

– Кого? Гуся? То есть Гусинского? – уточнил он.

Воронин кивнул. Хозяин клуба выразительно сглотнул.

– Геннадий Иванович, вы что? В натуре? Кто это вам такое говно слил? Да кому это нужно-то?

– А разве нет?

Митя надулся и отрицательно покачал огромной головой.

Он считался одной из влиятельных фигур в солнцевской криминальной группировке. Материалы, которые имелись на него в СБП, были столь серьёзны, что перед Чеботарёвым, выражаясь его собственным языком, «маячил червонец строгача», поэтому завербовать Кочергу не составило особого труда. Источник он был надёжный, хотя некоторые вещи рассказывал с откровенным страхом: не дай бог о его контактах со спецслужбой прознали бы «свои». Скорее всего, он не дожил бы даже до утра. Воронин встречался с ним редко, но открыто. Для приятелей Кочерги он был одним из сотрудников правительственного аппарата, которого Чеботарёв «прикармливал» для пользы своего бизнеса.

– Ты же понимаешь, что это вопрос серьёзный. – Воронин говорил настолько тихо, что уже в полуметре от их столика ничего не было слышно из-за громкой музыки и гула посетителей.

– У нас нет интереса. – Кочерга жадно отхлебнул из своего стакана. Он не умел пить мелкими глотками – всегда вливал в себя спиртное, будь то водка, будь то изысканное вино.

– Ты не спеши, Митя, – внушительно сказал Геннадий. – Не знаешь сегодня, может, что-то проклюнется завтра. У вас свой интерес, а у кого-то – свой…

– Никто Гусинского не заказывал. Если бы что-то было – хотя бы слушок покатил, – я бы знал. Мимо меня такие дела не проходят, я всегда в курсе… Нет, ничего такого…

– Добро. Будем считать, что тема закрыта на сегодня. Но ты держи уши востро. Если что по этому вопросу возникнет – немедленно выходи со мной на связь.

– У меня нет резона что-то скрывать от вас, Геннадий Иванович. Я свой интерес знаю.

Танцовщица на сцене неторопливо распускала бархат, постепенно обнажая прекрасное тело. Её движения были отточены до мелочей, она открывала то ноги, то спину, то живот, затем вновь укутывалась в плотную ткань, чтобы через несколько секунд опять оголить упругие мышцы бёдер. Наконец она позволила бархату сползти до талии, эффектно выставив напоказ крепкие полушария грудей.

– И вправду хороша, – заметил Воронин.

– Что? Ах, вы про неё. Да, Анька, блин, знает своё дело… – Кочерга откинулся на стуле и расстегнул рубаху на груди. Его расплывшееся тело начинало обильно потеть в духоте бара. – Я вам, Геннадий Иванович, твёрдо говорю, что ничего такого, что вас интересует, нет…

Танцовщица на сцене сбросила с себя бархат, и зал восторженно взревел, увидев пленительную наготу. И в ту же секунду движения стриптизёрши изменились. Она словно забыла об изяществе, начала мелко вибрировать, трясти грудями, выбрасывать бёдра вперёд, словно пытаясь напугать своей открытостью собравшихся в зале мужчин. Вал аплодисментов приветствовал её новый танец.

К столику, где сидели Воронин и Чеботарёв, приблизилась, вихляя задом, другая девица. Из одежды на ней были только усыпанные блёстками бикини.

– Настюха! – Чеботарёв хлопнул её по ягодицам. – Станцуй-ка для моего друга. Покажи себя.

Настюха прищурилась, изображая лицом нечто вроде экстаза, и шагнула к Воронину. Тот ухмыльнулся и покачал головой.

– Геннадий Иванович, вы расслабьтесь, – наклонился к нему Чеботарёв. – Никто вам «аморалку» не пришьёт.

Это заведение – целиком моё… Вы посмотрите на эту тёлку, оцените её сиськи. Хотите – пощупайте, вам можно… Другим нельзя, а вы – особый гость. Хочу, чтобы вы удовольствие получили.

– Ты гостеприимством не дави, не дави, Митя. У тебя – одни привычки, у меня – другие.

– А вы, Геннадий Иванович, не ведите себя, как це-лочка, а то у людей вопросы возникнут: кто это такой, почему от бабы шарахается.

– А ты им скажи, что я голубой. – Воронин улыбнулся. – Очень голубой, но очень нужный чиновник… Всё, красавица, – он легонько подтолкнул девицу, предлагая ей отойти, – отчаливай. Мне пора…

– Так и уйдёте, не посидев по-людски? Воронин выпил рюмку водки и встал.

– Всё, Митя, будь здоров. Кочерга повернулся к Насте и поманил её толстыми, как сарделька, пальцами. Притянув девушку к себе за резинку трусиков, он долго смотрел ей в глаза.

– Ну что, звездочка, только обкуренные и обколотые, что ли, на тебя клюют? Нормального мужика не можешь зацепить? А ведь это очень нужный человек. – Чеботарёв обнял её за ляжку и жирно поцеловал. – Вроде всё при тебе… Валяй, работай, будоражь кобелей…

Гусинский протянул Смелякову папку.

– Вот ксерокопии израильских документов Березовского.

– Очень хорошо, Владимир Александрович. Будем считать это серьёзным закреплением наших добрых отношений.

Они сидели на втором этаже одного из новоарбатских кафе. За окном кишела, как муравейник, улица.

– Виктор Андреевич, мне нужна встреча с Коржаковым. Помогите мне в этом.

– Опять вы старую песню, – недовольно свёл брови Смеляков.

– Мне нужно переговорить с Александром Васильевичем! – с нетерпеливостью пылкого влюблённого воскликнул банкир. – Хотя бы по телефону.

– Владимир Александрович, вы уже целый месяц находитесь в Москве. Неужели вы не убедились, что вас никто не преследует? Живите себе спокойно. Зачем вам тревожить Коржакова? У него же работы – выше головы.

– Я должен поговорить с ним. Меня очень беспокоит положение Ельцина. Его рейтинг катастрофически падает с каждым днём.

– Вы полагаете, что Коржаков сумеет поднять рейтинг президента? – Виктор скептически улыбнулся.

– Сейчас не время шутить, – нервно постукивая пальцами по столу, проговорил Гусинский. – Всё складывается очень серьёзно. Нужны срочные меры. Нужны денежные вливания в агитационную кампанию. Иначе всё рухнет. У вас рухнет, у меня рухнет, у всех рухнет. А я не хочу, чтобы моё дело превратилось в пыль… Я должен встретиться с Коржаковым, мне нужно сблизиться с Ельциным. Поймите, я говорю открыто, честно! Время закулисных разговоров ушло!

– Послушать вас, так получается, что капиталистические акулы готовы выйти на площадь и открыто, ничего не стесняясь, рассказать народу о том, как и почему они сосут из страны кровь, сколько гребут в свою мошну и сколько оставляют простым людям.

– А, бросьте! При чём тут это? Вы посмотрите вокруг! Всё трещит! Ельцин погубит страну, если рядом с ним не окажется таких людей, как я! Чего стоит хотя бы Чечня! Борис Николаевич собственноручно себе удавку на шею набросил, развязав эту войну. Правительство не в силах справиться с ситуацией! Мы двигаемся к катастрофе! Не двигаемся, а несёмся, как неуправляемый реактивный самолёт!

В полдень 14 июня отряд чеченских боевиков под предводительством Шамиля Басаева на трёх крытых КамАЗах и машине «скорой помощи» ворвался в город Будённовск. Подъехав к зданию ОВД, бандиты с ходу начали штурм. Судя по всему, Басаев знал, что в это время основная часть милиционеров отбыла на стрельбище и в здании находилась лишь дежурная смена. Завязался бой, пули дробили белый кирпич, крошили штукатурку, взбивали едкую пыль, дырявили двери. Нескольких милиционеров захватили в плен, вывели на улицу и расстреляли у стены дома. Другая часть боевиков рассеялась по Будённовску, сея ужас и панику. Дочерна загорелые, одетые в камуфлированную форму, с платками на голове, обвешанные пулемётными лентами, они рыскали по улицам и били длинными очередями направо и налево. Всюду лежали трупы, растекались кровавые лужи, дымились и сочились маслом изрешечённые автомобили. Басаевцы хватали людей и гнали всех на центральную площадь, угрожающе крича и стреляя в воздух из автоматов. В гущу захваченных людей поставили бензовоз. На окраинах города и возле железнодорожной станции милиция вступила в схватку с боевиками.

– Если вас попытаются освободить, – предупредил главарь бандитов, – мы вас взорвём.

По поведению Басаева чувствовалось, что события развивались не совсем по его плану. Что-то пошло наперекосяк.

Воздух плавился от жары и духоты, но пленников заставили сидеть на раскалённом асфальте. Басаев, поправляя зелёную военную шляпу с узкими полями, переговаривался с кем-то по рации из машины «скорой помощи». Наконец он взмахнул автоматом и велел гнать всех в городскую больницу. Со всех сторон к больнице неторопливо и уверенно стягивались боевики…

Ближе к вечеру информация о появлении чеченских боевиков в Будённовске прозвучала в телевизионном эфире…

Но Алексей Нагибин ничего этого не знал. У него была своя боль.

Утром жена потеряла сознание, он вызвал «скорую», но к их приезду Мила пришла в себя и сказала, что ей значительно лучше. Врачи, совсем молодые парни, провели формальный осмотр, свалили всю вину на повышенное давление, сделали какой-то укол и уехали. А ещё через два часа Мила вновь упала, направившись на кухню, чтобы налить себе чаю. Алексей поднял её и отнёс в кровать.

– Ты снова потеряла сознание? – испуганно спрашивал он.

– Разве? – Она смотрела на него непонимающе и отрицательно покачивала головой. – Да нет же, нет… Только не помню, как я в постели оказалась.

– Я принёс тебя. Ты упала.

– Разве? Как странно… Лёшенька, милый, у меня голова кружится, всё кувырком бежит…

– Я вызову «скорую».

– Не надо врачей! Никого не надо! Хочу побыть с тобой, только с тобой!

– Нужно вызвать, – настаивал Нагибин.

Он дёрнулся к телефону, но Мила удержала его, схватив слабенькой рукой за рукав. Она едва взялась за него, почти невесомо коснулась, но Алексей остановился. Её рука была наполнена мольбой.

– Не уходи! Он присел на кровать.

– Мила…

– Лёшенька, дорогой мой… Сейчас я буду прощаться…

– Замолчи! Что за глупости?!

– Я знаю, чувствую… Знаю наверняка… Это близко…

– Ты бредишь. Успокойся, Мила, попытайся уснуть.

– Я усну, ты не волнуйся, сейчас я усну… Это вовсе не страшно… Теперь я не боюсь…

Она подняла руки.

– Обними меня.

Алексей едва не разрыдался, глядя на бледное, отёкшее лицо жены. Она улыбнулась пересохшими губами.

– Алёшенька, прости меня, что я была такой обузой…

– Что ты говоришь?!

Он прижался к ней. Мила глубоко вздохнула, и он ощутил её дыхание у себя в ухе. После этого она затихла. Нагибин не сразу понял, что она прекратила дышать, и некоторое время продолжал обнимать жену, нашёптывая ласковые слова. Когда же он осознал, что сердце Милы перестало биться, осторожно высвободился из объятий жены, снимая с себя её тонкие руки с такой аккуратностью, будто они были сделаны из стекла, и выпрямился, не отводя взгляда от её закрывшихся глаз. Только что эти глаза смотрели, реагировали, делились с ним своими чувствами, теперь же они были неподвижны, веки лежали без напряжения, не подрагивая, как бывало обычно. Лицо Милы оставалось всё тем же, но что-то неуловимое из него уже ушло. Что-то неуловимое, но очень значимое.

Алексей поднялся и долго стоял, не в силах ни на что решиться. Затем он подошёл к телефону и вызвал «скорую»…

Дальше всё шло само собой – врачи, милиция, похоронное агентство, справки, деньги…

Когда в квартире вновь наступила тишина, Алексей вернулся к жене и, опустившись возле кровати на пол, поцеловал Милу.

– Прощай…

Её тело отозвалось холодом.

– Тебя тут уже нет…

И тут Нагибин заплакал.

«Зачем же всё нужно, если это заканчивается вот так?.. Несмотря на старания и все усилия! Какой смысл любить, если у тебя отнимают твою любовь? Для чего нужно было тратить время и силы на добывание денег и лекарств, если они не смогли помочь? Зачем я так бездарно растратил столько времени? Лучше бы все эти месяцы я был с нею, и только с нею… Пусть бы без медикаментов она умерла раньше, но я был бы рядом… А что сейчас? Что мне осталось? Воспоминания о том, как я торчал в клубе у Мити и пялился на голых девок?.. Деньги? Да не нужны нам оказались эти деньги! Чего мы добились с помощью тех денег? Вон они лежат в коробке… И уже не вернуть, не переделать ничего…»

Алексей вытер лицо и встал, не чувствуя рук и ног.

– Вот и всё… Жизнь кончилась…

Он остановился перед окном и безучастно посмотрел на улицу. Во дворе маленькие дети бросали друг другу надувной мяч, две молодые женщины что-то оживлённо обсуждали, откуда-то издали доносилось рычание глохнущего и вновь заводящегося автомобильного двигателя.

Алексей вышел в другую комнату и включил телевизор. Экстренный выпуск новостей сообщал о развитии событий в Будённовске. На экране мелькали люди в разбитых окнах какого-то здания, продырявленные пулями автомобили, плачущие женщины, растерянные мужчины, напряжённые военные.

«Что-то стряслось, – подумал Нагибин, но никак не мог заставить себя сосредоточиться на надрывном голосе телеведущей. – Военные, больница какая-то… Надо позвонить родителям Милы, сообщить…»

Зазвонил телефон.

– Алексей? Ты где?! – бойко и с возмущением закричал женский голос. Нагибин узнал голос Лёли.

– Я дома…

– Ты разве не придёшь сегодня?

– Куда?

– Да в клуб же!

– Ах, в клуб… Нет, не приду…

– Ты трёхнулся, что ли? Сегодня публика особая! Митя сказал, что Тимур Тамаев с друзьями будет. Митя сказал, чтобы ты срочно собирался, потому что Тимур устраивает праздник, надо всё хорошенько заснять…

– Плевать я хотел на всех… И на Тамаева в том числе… Праздник… Во-первых, в мои обязанности входит голых девок снимать, а не гулянку бандюков. Как Тамаев приходит, так меня обязательно к пьяному застолью зовут. Нашли личного оператора… А во-вторых, не приду я… Вообще не приду… У меня жена умерла…

Он положил трубку. «Надо позвонить родителям Милы… Но как сказать им?.. Нет, не могу… Не умею я этого…»

И всё же он позвонил…

Уже на следующий день состоялись похороны Милы.

На протяжении нескольких последующих суток Алексей непрерывно пил, выбираясь на негнущихся ногах за очередной бутылкой водки к ближайшему киоску, и тупо пялился в телевизор, где продолжали рассказывать об обстановке в Будённовске. Плакали женщины, кричали дети, тарахтели бронемашины.

– Пусть ваши спецназовцы даже не думают о штурме! – Шамиль Басаев шакальими глазами вперился в объектив телекамеры. Сгрудившиеся вокруг бородатые кавказцы с зелёными повязками на лбу нагло скалились, глядя на журналистов. – Мы простреливаем все подступы к больнице! Внутри всё заминировано!

– Я слышал, что вы называете нас террористами, – напористо говорил другой бородач, то и дело поправляя чёрный берет. – Но мы пришли не убивать женщин, а требовать прекращения войны. Мы выступаем за право Чечни называть себя свободной. Мы хотим, чтобы об этом узнал весь мир! Без свободы Чечня погибнет, но тогда пусть погибнет и вся Россия!

– Если никто не начнёт с нами переговоры, то наши отряды двинутся на Москву! – развязно заявил Басаев. – Мы дойдём даже до Владивостока. Мы уничтожим всё и отомстим за Чечню! Аллах акбар!

– У каждого своя беда, – пьяно пробормотал Нагибин, обращаясь к телевизионному экрану. – У вас там кто-то умирает. И я тут тоже потерял близкого человека. У вас идёт война, а у меня Мила умерла просто так… И что лучше? Нет, вы ответьте мне, есть ли какая-нибудь разница? Не хотите отвечать? Тогда я сам скажу вам. Нет никакой разницы. Мила умерла, и мне пусто… Я ненавижу смерть! А эти бородатые скоты стреляют в людей… У меня больше ничего нет… Ничего не надо… Война, террористы… Вы думаете, что сможете добиться чего-нибудь вашим рейдом? Да закрывайтесь вы сколь угодно женщинами и стариками, вас всё равно сотрут… Всех сомнут… И поделом… Поделом… Мне бы сейчас автомат в руки… – Алексей расхохотался смехом сумасшедшего. – Дайте мне автомат! Я буду убивать их! Я хочу убивать эту сволоту! Их надо всех уничтожить…

Президент Ельцин навалился на стол всей грудью и, злобно оглядывая собравшихся за столом чиновников, рычал, тяжело ворочая языком:

– Повылезали, понимаешь, в чёрных повязках! Бандиты! Никакого порядка нет в стране! Что нам теперь делать? Я должен в Канаду лететь, а мне теперь из-за всего этого тут, что ли, оставаться?! Отдуваться за ваши просчёты? Так получается? – Он упёрся мутным взором в Коржакова. – Александр Васильевич! Меня ждут лидеры «семёрки»! – Ельцин имел в виду встречу лидеров стран «большой семёрки», которая должна была проходить в Галифаксе. – Меня ждут, а я тут, понимаешь, из-за бандитов должен оставаться… Скажите мне, как быть?

– Думаю, вам надо ехать.

– А как же Будённовск? – недовольно спросил Ельцин.

– Пусть этим занимается Виктор Степанович, – неуверенно подал голос глава президентской администрации Филатов.

– Он же в отпуске! – Президент возмущённо ударил кулаком по столу.

– Борис Николаевич, Черномырдин уже летит в Москву, – проговорил Коржаков.

– Тогда пусть он и занимается Будённовском. Пусть руководит страной! Премьер он, понимаешь, или не премьер? Не вовремя Виктор Степанович в отпуск отправился. Совсем не вовремя… Сергей Вадимович, – Ельцин метнул мрачный взгляд в сторону директора ФСБ, – почему вы не владеете информацией? Почему бандиты разъезжают по всей стране? Вооружённые до зубов!

– Борис Николаевич, мы располагали такой информацией. Почти каждый день от самых разных источников мы получали информацию о готовящихся диверсиях.

– А почему же не приняли мер?

– Что-то неладное происходит на местах. Должно быть, басаевцы просто платили деньги на пропускных пунктах, поэтому и проехали.

– «Платили деньги»… Довели страну до бардака, понимаешь! – Ельцин опять хлопнул ладонью и потёр ею о стол, словно пытаясь раздавить что-то. – Никто не работает!.. Вот вы и поезжайте в Будённовск. И вы тоже… – Президент погрозил пальцем министру внутренних дел. – Когда прилетит Черномырдин, пускай он с вами разбирается. Надо всё-таки работать, господа министры! А меня ждут в Канаде…

Вместе с руководителями силовых ведомств в первый же день в Будённовск вылетела и целая свора правозащитников и депутатов Государственной думы. Ораторствуя перед телекамерами, политики требовали немедленного прекращения боевых действий в Чечне, обязательно подчёркивая, от имени какой партии они выступали.

– Наша партия требует решительных мер для обеспечения мира и немедленной отставки правительства!

– Мы настаиваем на срочных переговорах с Джохаром Дудаевым! Чеченский народ имеет право на самоопределение!

– Россия обязана быть великодушной! Пора расстаться со своими имперскими замашками!

Они говорили наперебой, хватаясь за протянутые к ним микрофоны, оживлённо жестикулировали, красочно расписывали политическую программу своей партии, критиковали Ельцина, и ни у кого из присутствовавших не было сомнения, что весь пафос выступлений был всего лишь частью предвыборной кампании, а не заботой о судьбе России… А в нескольких сотнях метров в здании городской больницы умирали от пулевых ранений, от духоты и от страха захваченные в плен женщины и дети. За спинами депутатов проносили окровавленных людей, сновали машины «скорой помощи», люди теряли сознание от нервного перенапряжения, на руках матерей рыдали младенцы. Будённовск нуждался в помощи, в конкретных действиях со стороны властей. Но власть молчала. Власть колебалась…

В толпе кричащих женщин стоял известный правозащитник Сергей Ковалёв. Его взлохмаченные седоватые волосы были мокрые от пота, крупные капли стекали по помятому, лицу, изборождённому мелкими морщинами. Ковалёв жалко улыбался, показывая мелкие неровные зубы, то и дело поправлял очки с толстыми стёклами и протирал лоб худой рукой.

– Поймите их! – слабым голосом он пытался перекричать скучившихся вокруг него женщин и указывал пальцем в направлении больницы. – Шамиль Басаев не бандит! Он привёл сюда своих людей не ради убийств! Это просто жест отчаянья!

– Ах ты сволочь! Они же мою дочурку застрелили! Прямо на улице! За что?

– Это шаг отчаянья, на который защитники чеченской свободы вынуждены были пойти. Люди, поймите их! – Дряблая кожа на шее правозащитника содрогалась при каждом его усилии повысить голос.

– Заткнись, гнида! – Чей-то кулак ударил Ковалёва в плечо.

– Простите их за кровь! – Правозащитник съёжился, но продолжал вещать, втянув голову в плечи. – Женщины! Взгляните на всё глазами чеченского народа… Они сражаются за свою независимость… Потерпите!

– Фашист! Гадина! Удары обрушились на Ковалёва со всех сторон.

– Чтоб ты сдох, выродок! Ковалёв не устоял под натиском и упал. Взбешённые женщины лупили его беспощадно по голове и в грудь. Перепуганный правозащитник сжался в комок, и охранникам пришлось приложить немало сил, чтобы вытащить его из рассвирепевшей толпы.

– Успокойтесь, граждане! Он же не виноват в том, что произошло!

– Он с ними заодно, этот гадёныш! Убить его мало!

Отовсюду к разбушевавшейся толпе мчались журналисты.

– Что случилось?

– Ковалёва прикончили!

– Кто?! Где?! Когда?! Эх, пропустили такое!

Охранники сумели запихнуть правозащитника в машину и, поднимая пыль, помчались прочь…

Семнадцатого числа отряд «Альфа» получил приказ начать штурм. Окна первого этажа больницы были закрыты решётками, а на втором этаже – забаррикадированы. Для осуществления захвата здания спецназовцам выдали пожарные лестницы, которые предполагалось использовать в качестве штурмовых. «Альфе» поставили задачу проникнуть в административный корпус больницы, взобраться по штурмовым лестницам на второй этаж, уничтожить боевиков и освободить заложников. Но никто из ставивших эту задачу не хотел брать на себя ответственность за жизнь заложников. Выжить в предстоящем «освобождении» вряд ли кому удалось бы.

Но уже в самом начале штурма началась неразбериха. Из трёх БТРов, которые должны были поддержать штурм огнём, на позицию выехал только один. «Альфовцы», выбежав на открытое пространство перед больницей, попали под такой шквальный огонь, что практически не могли двигаться. Нейтрализовать басаевцев оказалось делом сложным: они прикрывались женщинами и многие сами переоделись в одежду медперсонала. Это мешало отличить их от заложников. Иногда из окон выпрыгивали женщины и подолгу после этого лежали на земле, боясь шелохнуться.

Самым страшным был не свинцовый дождь, оборвавший жизни нескольких офицеров спецназа, а истошные вопли заложниц. Они стояли во весь рост в окнах и обезумевшими голосами кричали, чтобы атаку прекратили немедленно, иначе они все погибнут.

Впрочем, всего этого телезрители, жадно следившие за развитием событий в Будённовске, не увидели. Выплёскивавшаяся на экран информация была невнятной, путаной и истеричной. Никто так и не узнал, почему «Альфа», уже проникнув на первый этаж больницы, где не было никого из заложников, вдруг получила приказ прекратить штурм. Конечно, в ближнем бою «Альфа», закрытая бронежилетами и касками и приспособленная к ведению именно ближнего боя, имела все преимущества перед басаевцами. Но коридоры и палаты больницы были забиты людьми на койках, каталках и лежащими вповалку. Трудно даже предположить, сколько заложников погибло бы в той бойне, если бы продолжилось наступление.

Яркое солнце, сочная летняя зелень, неугомонное пение птиц – всё это никак не вязалось с происходившим в Будённовске. Над головами свистели пули, над землёй стелился смолистый дым, вилась пыль, по улицам носились машины «скорой помощи» и бронетранспортёры. Куда ни глянь – сломленные переживаниями женщины падали без сил. Всюду слышался плач и причитания. Снова и снова в покинутых домах обнаруживали погибших в первые часы налёта на город. Из-за жары трупы начинали быстро разлагаться, в воздухе стоял смрад, тела убитых свозили в городскую баню, так как морг находился на территории городской больницы, где засели боевики Басаева…

В тот же день верховная власть решила вступить в диалог с террористами. Председатель правительства Виктор Черномырдин официально уполномочил правозащитника Ковалёва вести переговоры от имени правительства России. Наконец, на связь с террористами вышел и сам премьер-министр. В его кабинете собрались журналисты, каждое движение и каждое слово премьер-министра фиксировалось телекамерами. Он сидел у себя за столом, откинувшись на спинку коричневого кожаного кресла, и через селекторную связь разговаривал со штабом в Будённовске. Весь стол перед ним был густо заставлен репортёрскими микрофонами.

– А Ковалёв сейчас у вас? – расспрашивал Черномырдин.

– Нет. Он уехал.

– Уехал? Ну зачем же вы его отпустили? – В голосе премьер-министра послышалась обида. – Куда он уехал?

– В гостиницу.

– Ну что он… интересно… – Черномырдин размахивал рукой вверх-вниз. – Ну хорошо… Наши действия? Я могу сейчас переговорить и сделать это заявление так… что нас вот слышат сегодня… и сразу средства массовой информации… и сразу чтобы я мог и это заявление этому Басаеву…

В три часа ночи состоялся разговор Черномырдина с Басаевым.

– Это Черномырдин. – Премьер-министр чуть склонился, обращаясь к телефонному аппарату. – Шамиль Басаев! Шамиль Басаев, говорите громче!

– Здравствуйте. Ну что? Всё готово?

– Добрый день… – Черномырдин замялся, очевидно, сообразив, что такие слова совсем неуместны, и тут же поправился: – Ну, добрый день… будет ли он добрым, зависит сегодня только от вас, будет ли он добрым или недобрым…

Громко щёлкали фотоаппараты.

– Так, я слушаю, – сказал Черномырдин, и главарь бандитов начал зачитывать свои требования.

Позже выяснилось, что отряд Басаева захватил более двух тысяч заложников и что за шесть дней бесчинств в городе бандиты убили почти двести человек, а с тяжёлыми травмами и ранениями были госпитализированы свыше 400 человек, часть из которых тоже скончалась. События в Будённовске показали всей стране неспособность властей не только противостоять организованным действиям боевиков, но и духовную ничтожность высшего руководства. Никогда мир ещё не видел, чтобы председатель правительства вступал в переговоры с террористами, но в России, как оказалось, было возможно всё. Черномырдин даже гарантировал бандитам неприкосновенность. Им выделили автобусы и грузовик-рефрижератор для погибших террористов.

Вернувшись в Чечню, боевики устроили ритуальный танец. Они вышли победителями из схватки с бронетехникой, вертолётами и лучшими спецподразделениями МВД и ФСБ. Их фотографировали зарубежные репортёры, у них брали интервью, а они похвалялись, что смогли заставить правительство России прекратить военные действия в Чечне. И никто за рубежом уже не обращал внимания, что они, выдвигая свои требования, прикрывались беременными женщинами и детьми.

После событий в Будённовске Сергея Степашина, возглавлявшего ФСБ, отправили в отставку, и президент Ельцин впал в депрессию из-за необходимости опять решать кадровые вопросы. Государственные дела не вызывали у него оптимизма. Возглавив страну, он потерял к этой стране интерес. Уже в самом начале своего правления Борис Ельцин обратился к регионам, чтобы они брали «на местах столько суверенитета, сколько им нужно». Он знал, что мог руководить регионом, но с управлением страной не справился бы, поэтому поспешил переложить ответственность на чужие плечи. Из всего того, что даёт власть, он хотел оставить себе совсем немного – право приказывать, запрещать и пользоваться всеми положенными президенту льготами. Принимать решения он не любил. Это выводило Ельцина из себя. Вот и теперь он не знал, кого поставить директором ФСБ. Ельцин сомневался. Он понимал, что Федеральная служба безопасности должна работать эффективно и что для этого ею должен руководить профессионал высокого уровня. Вместе с тем он боялся, что такой профессионал поведёт себя слишком независимо и что на него в трудную минуту нельзя будет положиться.

– Мне нужен надёжный человек, – ворчал президент, глядя на Коржакова. – Но вы посмотрите вокруг, Александр Васильевич, никого же нет! Никому нельзя довериться! Любой может предать! Я верю только вам.

– Тогда придётся идти мне, – сказал начальник СБП.

– Нет! – прорычал Ельцин. – Я вас не отпущу от себя. Мы с вами столько лет бок о бок… Нет, Александр Васильевич, на КГБ надо кого-то другого… Ну зачем Степашин поспешил уйти? Почему не справился? Вы же с ним ладили?

– Да, СБП очень конструктивно сотрудничала с ФСБ. Но после Будённовска пресса стала рвать Степашина на куски.

– Стушевался наш Сергей Вадимович. Характер у него не тот.

Тяжёлый, неподвижный взгляд президента надолго остановился на кромке стола, будто там было спрятано что-то очень важное и это важное требовалось непременно разгадать, потому что от этого зависела жизнь.

– Борис Николаевич, вы же сами знаете, как ведут себя журналисты.

– Знаю, – набычился Ельцин, – на собственной шкуре знаю. Меня каждый день телевизионщики клюют! А за Чечню уж до костей исклевали!

– Журналисты потеряли и совесть, и страх. Чужая боль для них – возможность заработать лишнюю монету.

– Если бы можно было, я бы их всех в порошок стёр, – сказал президент. – Но нельзя. Без журналистов, которые больно кусают даже меня, у нас, понимаешь, не останется ничего от демократии. Пусть кричат что угодно. Я пока потерплю. Их голоса означают, что мы живём в свободной стране. Верно я рассуждаю, Александр Васильевич?

Коржаков кивнул.

– Ну что? – тяжёлым взглядом Ельцин упёрся в начальника СБП. – Кого вместо Степашина поставим? Все ведь своих подсовывают. Черномырдин, Илюшин, Филатов – каждый кого-то пропихнуть хочет. А мне нужен не случайный человек, а надёжный… И настоящий.

– Если не хотите, чтобы я шёл в ФСБ, тогда назначьте Барсукова, – предложил Коржаков, хотя знал, что Михаил Иванович не желал менять работу.

– Я с ним говорил, а он отказывается, – пожаловался президент.

В Кремле у Барсукова служба была налажена, всё функционировало без сбоев. Зато контрразведка в последние годы пребывала в болезненном состоянии, перед чекистами всё время ставились новые ориентиры. Здравомыслящий человек не захотел бы по собственной воле идти в ведомство, где не прекращалась служебная чехарда.

– Нет, – повторил Ельцин, – Барсуков отказывается.

– Борис Николаевич, вы же можете приказать ему.

– Приказать?

– Вы – Верховный главнокомандующий, а он – действующий генерал, – подсказал Коржаков.

– Приказать? – задумчиво переспросил президент.

– Помните, как Хрущёв назначил Семичастного на должность председателя КГБ?

– Как?

– Вызвал его и сказал: «Завтра поезжай на Лубянку и принимай дела». Тот стал отнекиваться, мол, у него другое образование, в разведке и контрразведке ничего не понимает. На это Хрущёв ответил: «В КГБ разведчиков и контрразведчиков и без тебя хватает. А мне нужен там надёжный человек». Вы Барсукову доверяете?

– Конечно.

– Тогда назначайте его!

– Действительно, – согласился президент, довольно расплываясь в улыбке. – Верховный я главнокомандующий или нет? Что ж я думаю? Ну-ка давайте его сюда. Приглашайте-ка Михаила Ивановича на обед, за столом и прикажу ему…

Днём, когда появился Барсуков, Ельцин сразу попросил официанта принести бутылочку.

– Борис Николаевич, – напомнил Коржаков, – доктор ведь не разрешает. У вас давление.

– А ну его… – хмуро отмахнулся Ельцин. – Разговор у нас серьёзный, надо по рюмочке пропустить.

– Тогда выпьем за ваше здоровье, – предложил Барсуков и встал. Начальник СБП последовал его примеру.

– Ну, чтоб работа у нас наладилась, – чуть ли не рявкнул Ельцин и строго посмотрел на Барсукова. Тот выпил залпом, не отводя взгляда от президента. Он уже догадался, зачем его вызвали и на какую работу намекал шеф.

– Хочу назначить вас директором ФСБ, Михаил Иванович, – произнёс наконец Ельцин заготовленную фразу.

– Борис Николаевич, раз вы решили, я согласен. – Генерал-лейтенант поставил рюмку и сел.

– Правда? – Лицо Ельцина засияло. – Вот и прекрасно, что согласны! Давайте за это выпьем! За вашу новую, понимашь, должность, Михаил Иванович!

Через полчаса начальник СБП удалился, чтобы не мешать деловому разговору, а когда вернулся часа два спустя, то его встретил обеспокоенный адъютант президента.

– Александр Васильевич, они уже две бутылки «Куантрё» осушили. Барсуков пытался уйти, но Борис Николаевич так разошёлся на радостях, что всех гонит прочь.

– Сколько выпили?

– Третью бутылку «Куантрё» приканчивают.

– Это же сорокаградусный ликёр, и к тому же сладкий до чёртиков! У шефа же приступ будет! И сердце, и поджелудочная… Ты куда смотришь-то?!

– Александр Васильевич, я пытался…

Коржаков метнулся в комнату, где расположились Ельцин и Барсуков. Новый директор ФСБ встретил его измученным взглядом. Президент тяжело взмахнул рукой, приветствуя начальника СБП.

– Александр Васильевич!..

– Борис Николаевич, вам пора отдыхать! Уже поздно!

– Для президента, понимашь, не бывает поздно. Работа не терпит отлагательства…

Глава страны попытался подняться, но не удержался на ногах и плюхнулся обратно в кресло. Налитые кровью глаза смотрели на Коржакова с упрямой злобой.

– Борис Николаевич, пора домой…

После долгих уговоров его удалось отвезти в Барвиху, где врачи уже ждали в полной готовности.

– Борис Николаевич, надо давление померить.

– Опять давление… Что его замерять-то? Хорошим оно не станет, пока вокруг всё так вот, понимашь, кувырком идёт… С чего давлению нормальным стать?.. Вы мне даже расслабиться не разрешаете…

Ночью дежурный реаниматор, заглянув в спальню президента, обнаружил, что Ельцина там нет. Он бросился искать его и через несколько минут обнаружил неподвижное тело в туалете. Ельцин лежал без сознания на кафельном полу, запрокинув голову. На губах застыла слюна.

– Мать твою! Умер!

В одно мгновение все жилые и служебные помещения на даче пришли в движение. Все звонили, гомонили, кружились, приказывали, докладывали, торопились, сообщали в Центральную клиническую больницу. Там тоже засуетились. В реанимации включился свет. Врачи напряжённо ждали, когда привезут Ельцина.

Анатолий Никитин вошёл к ожидавшему его Смеля-кову и, не дожидаясь вопросов, начал рассказывать. Он только что вернулся из трёхдневной поездки в Ставрополье, где встретился с одним из своих агентов и получил тревожный сигнал о том, что ставропольские криминальные авторитеты имеют самую тесную связь с главой президентской администрации.

– С Филатовым? – не поверил Смеляков.

– Да, с Сергеем Александровичем Филатовым. К нему регулярно приезжают в Москву некие Леонид Гаврилюк и Исаак Гольдман, оба в прошлом судимые. Сейчас они контролируют почти весь ставропольский бизнес.

– Насколько точна эта информация?

– Я моему источнику доверяю.

– И всё-таки надо провести первичную проверку, – решил Смеляков. – Вообще-то Филатовым должен заниматься отдел «К», но источник-то наш, верно? Так что мы подготовим справку, а там пусть Коржаков решает, кто будет раскручивать это дело – мы или ребята из отдела «К».

– Виктор Андреевич, по тому, что я успел разузнать, можно сделать однозначный вывод: ставропольские чекисты и милиционеры плотно сотрудничают с Гольдма-ном и Гаврилюком. Они нам не помогут. И речь идёт не об оперативном составе, а о генералах. Работать там будет нелегко.

– Я всё понял… – Смеляков тяжело вздохнул. Судя по всему, с Коржаковым придётся говорить не только о Филатове, но и о том, как организовать оперативные мероприятия.

Тишина давила на него нестерпимо. Он лежал и неподвижным взглядом смотрел вверх, где ослепительно сияли белые лампы. Этот белый, неживой свет отражался от белого кафеля на стенах и от металлических панелей всевозможных приборов и резал глаза. Но закрывать глаза не хотелось, потому что тогда наступила бы тьма, из которой он только что вынырнул, отчаянно цепляясь за жизнь. Он ощущал себя мертвецом. Или почти мертвецом…

Как давно у него пошаливало сердце? Сколько раз случались приступы? Сколько раз врачи обещали ему смерть, если он не остановится. «Вы не принадлежите себе, Борис Николаевич, вам нельзя делать то, что можно обыкновенному человеку. На ваших плечах лежит вся страна. Со спиртным вам надо прекращать баловаться», – внушали ему доктора. Он бы вообще не прислушивался к врачам, но страшился смерти. Тем не менее он следовал их рекомендациям лишь первые дни после приступа, затем, когда силы потихоньку возвращались и ему начинало казаться, что опасность отступила бесповоротно, он снова подбирался к водочке, поначалу позволяя себе лишь одну рюмку, чтобы «расслабиться», затем больше и больше. Он никак не мог свыкнуться с мыслью, что его организм давно потерял былую крепость. Теперь он превратился в дряхлого старика.

И вот реанимация…

– Только я вовсе не умер… – вяло шевельнул он губами. – Не умер… И буду жить… И буду… Буду править… Властвовать… В моих руках… В моих руках… Самая большая страна… Нет… Слабому человеку такая страна не по зубам… А я могу… И всегда буду…

Ему казалось, что он говорит внятно и громко, но в действительности издавал лишь нечленораздельные звуки.

Вошедшая медсестра сразу увидела, что глаза огромного седовласого старика, лежавшего на койке, были широко распахнуты и неподвижно уставились в потолок.

– Борис Николаевич? – услышал он осторожный девичий голос. – Как ваше самочувствие?

– Хо-о-шо… – прогудел он.

– Что-нибудь болит?

– Не-е-е… Ни-а? Ты-ы… Ни-а?

Ему почему-то хотелось, чтобы её звали Люда, но язык никак не справлялся с почти непосильной задачей, из горла вырывалось только мычание.

– Что? – не поняла девушка.

– А-а-а-ах…

– Сейчас я сделаю вам укольчик, Борис Николаевич. Она остановилась возле него и подняла подол его длинной больничной рубахи. Он слегка шевельнул пальцами руки.

– Вот как хорошо, Борис Николаевич! Вы уже пальчиками двигаете! Значит, дело к поправке!

– У-у-гу…

Она достала ампулу и начала надпиливать её, постукивая по ней ногтем.

– Да-а-а…

– Что, Борис Николаевич?

Она внимательно посмотрела на него. Бледное лицо, рыхлая кожа, испещрённая красной паутинкой вен, обвислые щёки, пересохшие губы. Не было в этом человеке ничего от того уверенного в себе лидера, который в августе девяносто первого года взобрался на танк и громко призывал людей сбросить оковы прежней жизни и решительно идти к демократии.

Он коснулся её белого халатика и попытался немощной рукой нащупать женскую ягодицу. Медсестра хихикнула и слегка отстранилась.

– Ну что вы, Борис Николаевич! Как можно! Нельзя вам этого, совсем нельзя! Давление ведь подскочит!

Он снова сделал усилие и дотянулся до медсестры. Короткий халатик манил его неумолимо. Девушка опять приблизилась и сделала укол. Старик не почувствовал, как игла вонзилась в его тело. Он, скособочившись, пялился на женские бёдра. Дрожащими пальцами дотянулся до подола врачебного халата и вцепился в него.

– Ну нельзя же вам! – с укором повторила девушка. – Какой вы, право… Какой вы…

– Жи-и-и-ву…

Она хотела высвободиться, но он не отпустил. Губы его задрожали, жалкое подобие улыбки исказило безвольное лицо, глаза налились кровью.

– Борис Николаевич! Нельзя вам ничего такого! – почти испуганно выкрикнула медсестра и рывком освободила халат из властной хватки. – Сейчас позову доктора!

– Не-е-ет… По-о-о-ди-и…

– Что?

– Ко-о-ме-е-е… – Он громко сглотнул и облизал губы. – Ко… мн… мне…

Она попятилась к двери, энергично качая головой: «Нет, нет…»

Старик с неохотой закрыл отяжелевшие веки. Вероятно, подействовал укол.

Где-то совсем близко он услышал громкий шелест.

«Что это? Крылья? Похоже на крылья. Откуда здесь птицы?»

В объявшей его тьме он не видел ничего, но ясно чувствовал и слышал чьё-то присутствие. Крылья хлопали громко, их было много. Внезапно старику показалось, что он разглядел неясные очертания тех, кто окружил его – тёмные контуры человекоподобных существ с огромными чёрными перепончатыми крыльями.

«Опять…»

Старик застонал. Он уже не раз видел эти таинственные тени, при появлении которых его охватывало какое-то удушье. Он не верил в потусторонний мир, но, убеждая себя в том, что крылатые тени – всего лишь галлюцинации, всё-таки боялся их. Даже не просто боялся, а содрогался при одной мысли о них. Они вызывали в нём безграничный ужас.

– Не-е-ет… – прошептал он.

Владислав Шкурин пожал Машковскому руку.

– Здравствуйте, Григорий Модестович, рад встретиться с вами.

– Владислав Антонович? Я правильно запомнил ваше имя?

– Да. Вы меня поражаете!

Сам Шкурин, придя в ресторан и краем глаза заметив знакомое лицо, не сразу вспомнил Машковского, но через полчаса что-то сопоставилось в голове, всплыли какие-то далёкие картины, из глубины прошлого возникла плотная фигура партийного чиновника, и Шкурин, пробормотав себе под нос: «Ах вот кто это!» – направился к Григорию Модестовичу.

– Сам-то я вас не сразу признал, – виновато проговорил Владислав.

– А меня, стало быть, память не подводит. Годы идут, а память не подводит. Мы ведь с вами лет пять назад познакомились, верно?

– Да, ещё в советские времена, – уточнил Шкурин.

– А кажется, что всё было совсем недавно. – Маш-ковский негромко закряхтел и изменил позу, откидываясь в кресле. – Интересно, чем бы вы сейчас занимались, если бы времена остались прежними?

– Продолжал бы карабкаться вверх по служебной лестнице. Получил бы уже полковника.

– И просиживали штаны в своём политико-воспитательном управлении? Хе-хе…

– Вы и это помните? Удивительно цепкая у вас память! – Шкурин с восхищением поцокал языком.

– С людьми старался работать всю жизнь, а не с бумажками. А если и с бумажками, то за каждой из них человека пытался разглядеть… Да, всё так стремительно меняется. Вы только поглядите на этот ресторан. Сидим в шикарном зале. Нас обслуживают очаровательные девушки. Мы пьём замечательное вино. Впрочем, иногда могут подсунуть и подделку. Рынок у нас только называется рынком, но в действительности все стараются только уворовать… Вы этот портвейн пробовали? Это «Руби». – Машковский подвинул к Шкурину бутылку.

– Портвейн? – Владислав снисходительно взглянул на этикетку, и Машковский понял, что Шкурин ничего не понимает в качественных напитках.

– Зря вы так высокомерно относитесь к этому вину. Это в вас пережитки совдеповского мышления сказываются. В советское время портвейн означал худшее из вин, бормотуху, как тогда выражались, и никакого отношения наш портвейн к настоящему португальскому порто не имел. Вы только пригубите, сразу поймёте, о чём я говорю… Официант! Ещё бокал!.. «Руби» – вино изумительное, один из лучших португальских портвейнов. Это смесь молодых терпких порто. Три года выдержки в дубовых бочках! Удивительный букет.

– Да, – кивнул Шкурин сделав небольшой глоток. – Вы правы.

Но Машковский видел, что собеседник ответил так, только чтобы согласиться. Вкус для Шкурина не имел значения. Он ценил лишь громкие названия. «Непрошибаемый тупица и жополиз», – подумал Григорий Модестович.

В кармане Шкурина зазвонил мобильный телефон.

– Алло? – Владислав деловито прижал трубку к уху и долго слушал, затем сказал покровительственно: – Лёня, не беспокойся. Я переговорю с Сергеем Александровичем.

Он спрятал телефон и посмотрел на Машковского.

– Дела даже в свободное время донимают, – неискренне посетовал он.

– А вы сейчас где трудитесь? Не у Филатова ли?

– Да, в администрации президента, – откровенно рисуясь, ответил Шкурин. – Вот Гаврилюк звонил, просил устроить ему очередную встречу с Филатовым.

– Леонид Гаврилюк? – уточнил Машковский.

– Он самый. Вы его знаете?

– Несколько раз пересекались… Но никаких общих дел. А вы-то откуда с ним знакомы?

– В школе вместе учились.

– Даже так? – Машковский покачал головой. – До чего же удивительно всё устроено в нашем мире…

Леонид Гаврилюк, один из самых богатых и влиятельных людей Ставропольского края, в 1980 году был осуждён за хищение государственного имущества, мошенничество, взятки, злоупотребление служебным положением и получил 10 лет строго режима. Однако каким-то чудесным образом Гаврилюку удалось выйти на свободу уже через три года. В начале перестройки он стал предпринимателем, а затем президентом Союза предпринимателей Кавказа и даже членом Общественной палаты при президенте России. Он никогда не афишировал своего криминального прошлого, пытался выглядеть респектабельным и приложил все силы, чтобы информация о его судимости исчезла из картотеки МВД. Все запросы о его судимости в Главный информационный центр МВД возвращались чистыми. Это говорило о том, что старания Гаври-люка увенчались успехом.

Информация о предстоящей командировке сотрудников СБП каким-то образом успела просочиться наружу, поэтому Никитин и Ефимов, вылетая в Минводы, знали, что работать им придётся в условиях строжайшей конспирации. На местные службы ФСБ и МВД положиться они не могли, это стало понятно уже во время подготовки к командировке. Пришлось подключать Главное управление охраны.

В аэропорту Минеральных Вод Никитин сразу заметил подозрительных людей.

– А нас тут ждут, Володя, – едва слышно сказал он Ефимову.

– Как поступим, Анатолий Сергеевич?

– Ходят-то они грубовато, засветились сразу, – прежним тихим голосом произнёс Никитин. – Давай ловить машину.

– Частника?

– Да.

– Они не подставят нам своего?

– Надеюсь, что на это у них мозгов не хватит. Впрочем, если такое вдруг случится, мы его сразу раскусим. Придётся помотаться по городу. Покрутимся, срисуем «наружку», оценим, как они себя ведут…

Никитин внутренне был готов к любому развитию событий. Наружное наблюдение беспокоило его меньше всего. Перед тем как попасть в СБП, он пять лет провёл в Англии, где прошёл такую школу, о которой многие могут только мечтать. Сотрудники английской контрразведки были прекрасными учителями. Оперативники ставропольских спецслужб, купленные Гаврилюком и Гольдманом, казались в сравнении с ними несмышлёными детьми, просчитать ходы которых наперёд не составляло никакого труда. Но недостаток профессионализма провинциальные чекисты и милиционеры с лихвой восполняли нахрапистостью, граничившей с беспредельщиной, как тогда выражались. И это делало их крайне опасными. Потеряв интересующий их объект, они могли при очередной встрече выместить на нём свою досаду и злобу какой-нибудь мелкой пакостью, например проколоть шину автомобиля, а могли, потеряв над собой контроль, даже избить…

– Слышь, братец, вон у того магазина притормози, ладно? – попросил Никитин водителя. – Я на секунду сбегаю.

Солнце уже закатилось. Хотя небосвод всё ещё оставался светлым, но улица начала понемногу погружаться в мутно-серый сумрак. Водитель, молоденький курносый паренёк с наивными голубыми глазами и растрёпанными рыжими волосами, похожий на Иванушку-дурачка из какого-то кинофильма, с готовностью крутанул руль и остановил автомобиль перед небольшим магазином, над дверью которого горела тусклая лампочка, освещая зелёную вывеску «Супермаркет». Тёмный от недавнего дождя тротуар возле магазина был густо испещрён белыми штрихами окурков, всюду валялись смятые пивные банки, переползали с места на место шуршащие пакетики из-под картофельных чипсов.

– Каждый киоск норовит теперь назвать себя супермаркетом, – хмыкнул Никитин, возвращаясь из магазина с двумя пакетами, туго набитыми пивом, хлебом и какими-то ещё продуктами. Он демонстративно потоптался возле машины, чтобы зафиксировать внимание наблюдавших за ним людей на обилии покупок, затем принялся пристраивать пакеты на переднем кресле. Пока он находился в магазине, Ефимов видел, как бежевый «жигулёнок» с группой наружного наблюдения остановился метрах в пятидесяти.

– Ну что? – Никитин потянулся, разминая спину. Ефимов посмотрел на часы.

– Можно дальше двигать. Самое время.

– Ты знаешь, где ресторан «Охотник»? – спросил Никитин водителя.

– Ага, – кивнул паренёк. – Только он не из лучших. Так себе забегаловка.

– Да мы там жрать-то не собираемся. Просто встретиться кое с кем надо. Поехали.

Водитель надавил на педаль, рванул рычаг переключения скоростей, что-то подозрительно громко лязгнуло в утробе коробки передач, и автомобиль рывком тронулся с места. Бежевый «жигулёнок» тут же поехал следом.

У ресторана «Охотник» было довольно светло.

– Слышь, друг, – Никитин похлопал по плечу водителя, – мы минут на пять выскочим, побазарим там. Ты обожди нас, не уезжай, мы шмотки наши у тебя оставим. Не в лом покараулить?

– Пригляжу. Мне-то что? Тут ли сидеть или по городу крутить. Деньги ваши…

Никитин с Ефимовым неторопливым шагом вошли в «Охотник». Стёкла ресторана были закрыты камышовыми стеблями и украшены чучелами уток, так что снаружи невозможно было разобрать, что происходило внутри. Сидевшие в машине наружного наблюдения сотрудники видели, что Никитин и Ефимов оставили в автомобиле и пакеты с продуктами, и свои небольшие спортивные сумки, с которыми прилетели в Минводы.

– Проголодались они, что ли? – высказал предположение старший группы.

– Вряд ли. Продуктов-то набрали столько, что можно человек десять накормить, – ответил сидевший сзади усатый мужичок. – Пойду прощупаю.

Он вылез из машины и подошёл к машине, где лежали сумки московских гостей.

– Шеф, ты свободен? – спросил усатый, заглядывая внутрь и быстрым взглядом осматривая салон.

– Занят. Сейчас дальше поеду. Пассажиры с кем-то встретиться в ресторане должны. На пять минут выскочили.

– Ясно… Извини… А сигареткой не угостишь?

– Пожалуйста.

– Спасибо, – пыхнув дымом, усатый удалился, растворившись в вечерних тенях. Нырнув в свою машину, он доложил: – Сейчас вернутся. Минут на пять отвалили, с кем-то пересечься им надо.

– Так пойди туда, выясни, с кем они встречаются.

– Там темно внутри, я знаю этот ресторан. Пока буду выискивать их, они меня расшифруют.

– Ладно, тут покараулим…

Они не подозревали, что в «Охотнике» у Никитина была назначена встреча с офицерами ГУО, которые тут же вывели московских коллег через задний двор. Пока группа наружного наблюдения ждала перед главным входом, Никитин и Ефимов уехали далеко с офицерами ГУО.

Прошло более получаса, когда старший группы наружного наблюдения заподозрил неладное и быстрым шагом направился к дверям «Охотника». Через несколько минут он выбежал из ресторана и ринулся к ничего не подозревавшему частнику, беззаботно слушавшему радио.

– А ну дай мне эти сумки! – рявкнул он.

– Э, друг, ты чего?! – ошалел паренёк. – Не твои вещи-то!

– Заткнись! – побелевший от досады чекист сунул под нос водителю удостоверение. – Давай сюда сумки.

Сильным движением дёрнув «молнию», он едва не порвал её. Внутри обе спортивные сумки были набиты простынями. Никаких личных вещей там не оказалось.

– Вот тебе и хер собачий! – Чекист чуть не взвыл от охватившей его ярости. Он сильно стукнул башмаком по автомобилю и бросился к своей машине. – Ушли! Сделали нас, блин, как пацанов!

– Василич, ты что?!

– Слиняли наши клиенты! Оставили нам «куклы» вместо своих шмоток и отвалили, как глисты с вечерним говном! А мы, лопухи, сидим тут и дожидаемся!

– Как слиняли?

– Купили нас своими сумками и пакетами. На пять минуток ушли! Как же! Вот мы вляпались-то!

Тем временем Никитин и Ефимов доехали уже до противоположного конца города и в сопровождении трёх офицеров ГУО разместились на конспиративной квартире.

– Мы точно знали, что вас будут встречать здешние эфэсбэшники, – говорил старший из офицеров ГУО по фамилии Иванов. У него было выразительное узкое лицо, глубоко посаженные глаза, рельефные, почти африканские губы, прямой нос. – Поэтому я назначил встречу в «Охотнике». Удобное место для нашего случая. Беда в том, что эти ребята могли начать стрелять. Здесь у многих мозги давно расплавились. Мы на всякий случай подстраховались, организовали охрану возле ресторана. Обстановка тут настолько накалена, что без серьёзного прикрытия работать невозможно.

Никитину и Ефимову выделили другую одежду.

– Переоденьтесь, – велел Иванов. – Вещей вы с собой никаких не взяли?

– Сумки для отвода глаз были. Да ведь нам ничего не нужно. Зубные щётки здесь можно купить.

– Да, налегке-то проще в сложившихся обстоятельствах.

– Удалось вам что-нибудь выяснить по нашему запросу?

– Да, – Иванов кивнул. – Деньги на развитие своего предприятия Гаврилюк получает от израильской разведки. Тут нет никаких сомнений. У него два компаньона: один – бывший генерал военной разведки Израиля, другой – генерал МВД Израиля.

– Они часто бывают в Ставрополе? – уточнил Никитин.

– Нет, сами тут не засвечиваются, но из Москвы и Пятигорска сюда еженедельно приезжают либо установленные израильские разведчики, либо лица, подозреваемые в сотрудничестве с «Моссад». Недавно Гаврилюк арендовал пассажирский самолёт и организовал постоянный чартерный рейс Москва—Тель-Авив. Полёты не сопровождаются ни таможенным, ни пограничным контролем. Кто там летает, что там перевозится – знает только чёрт, точнее – Леонид Гаврилюк.

– Недавно мы получили информацию, что Гаврилюк тесно общается с Сергеем Филатовым.

– Не только общается, но и всюду афиширует это знакомство. Ещё бы! Здесь ни для кого не является секретом, что глава администрации Ельцина ходит у него в лучших друзьях. Когда Филатов приезжает на Ставрополье, он в первую очередь мчится к Гаврилюку…