Во власти мракобесия

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ. 18–30 CЕНТЯБРЯ 1995

Самочувствие Ельцина улучшалось медленно, он был настолько слаб, что ни о какой работе не могло быть и речи. Он выглядел лучше, но до прежнего энергичного Ельцина ему было далеко. Когда Коржаков приехал к нему с очередным визитом, президент с трудом оторвал голову от подушки.

– А-а-а, Саша, здравствуйте.

– Борис Николаевич, здравствуйте. Как ваше самочувствие?

– Какое там самочувствие! – Ельцин печально махнул слабой рукой. – Врачи заставляют глотать лекарства, стараются, понимаешь, изо всех сил поскорее поставить на ноги. А я пилюли терпеть не могу. И уколы тоже ненавижу. Всё это заставляет меня думать, что я уже ни на что не гожусь… Но никуда не денешься. Тут не я командую.

– Раз подчиняетесь врачам, значит, скоро подниметесь.

– Александр Васильевич, – Ельцин жестами попросил, чтобы начальник СБП приподнял его и помог устроиться на подушках повыше, – я не могу чувствовать себя беспомощным и ненужным… Я решил идти на выборы.

Коржаков молчал некоторое время, осмысливая услышанное. Ельцин был слишком слаб. Если он и встанет на ноги, то руководить государством всё равно не сможет. Это не вызывало сомнений. Но Коржаков заставил себя ободрительно улыбнуться. Если Ельцину – не президенту, а человеку – легче вырваться из оков болезни с помощью борьбы за президентское кресло, то нельзя отговаривать его. Сказать сейчас «нет» было бы просто негуманно. Человек должен ощущать себя дееспособным и нужным, иначе он погибнет. И Коржаков улыбнулся.

– Борис Николаевич, мы никогда в этом не сомневались. Другого кандидата всё равно нет. Конечно, если бы у вас был преемник, вы могли бы спокойно уйти на пенсию и знать, что он продолжит ваше дело. И мы бы агитировали за преемника. А раз его нет, не ваша в этом вина. Просто страна ещё не готова… Может быть, президентство – ваш крест? Придётся нести его дальше.

– Значит, Александр Васильевич, вы верите в меня?

– Разве можно иначе?

В голове Коржакова вихрем пронеслись тысячи мгновений минувших лет, связанные с политической карьерой Ельцина. Сколько надежд и разочарований! Сколько крутых поворотов на прямой дороге! Так много всего… И так мало хорошего… «Что такое Ельцин? – подумал начальник СБП. – Теперь уже вовсе не символ новой жизни, не знаковая фигура в борьбе против могущественной КПСС. Теперь этот человек воплощает в себе всё самое ненавистное российскому народу. Он не желает отречься от царства. Что ж, пусть пытается идти дальше. Если страна решит, что ей нужен именно такой президент, то так тому и быть. А я буду выполнять свою работу».

– Александр Васильевич, а как вы посмотрите на то, что я поставлю руководителем избирательной кампании Олега Николаевича Сосковца?

– Борис Николаевич, а как же правительство? Сосковец – один из немногих, кто там по-настоящему работает. – Услышав такое предложение от президента, Коржаков по-настоящему растерялся.

– А мне наплевать на это правительство, мне главное – выборы выиграть. Иначе ничего не будет. Ни страны, ни правительства, понимаешь, ни нас с вами…

В загородном доме Машковского Рита не увидела ничего особенного. Большой особняк располагался за высоким зелёным забором в замечательном сосновом бору. Пахло хвоей. С веток падали редкие капли – отзвук недавнего дождя. Рита остановилась перед верандой, вслушиваясь.

– Как здесь тихо у вас.

– А я уже не замечаю, – ответил Машковский. – В городе шум слышу, а здесь тишину не замечаю…

Рита кивнула.

– Да, так бывает, когда привыкаешь к чему-то…

Приняв приглашение Григория Модестовича, Рита также дала согласие Сергею Трошину. Он вручил ей три крохотных микрофона размером не крупнее булавочной головки и объяснил, как их незаметно прикрепить к мебели. «Видишь, они прямо как булавки устроены, с иголочкой у основания. Просто воткни их в диван и в кресло. Желательно в разных комнатах, если получится. Прямо в спинку кресла. И не волнуйся. Это можно сделать совершенно незаметно, даже если кто-то присутствует в помещении», – наставлял Сергей. Она кивала, соглашалась, примеривалась к «шпионским игрушкам», всё у неё получалось, но по дороге к Машковскому её всё больше и больше охватывала нервозность. Сначала это никак не проявлялось, но с каждой минутой Маргарита всё сильнее чувствовала оцепенение.

– Вы сегодня всё время молчите, – посетовал Маш-ковский, усаживая её на диван. – Вам тут удобно?

– Настроение какое-то… Странное… – Она сильнее вцепилась в сумочку, где лежали «жучки».

– Мы сейчас легко исправим его. Коля! Принеси-ка нам бутылочку «Брунеллы». Рита, я не спросил вас, вы не против красного вина? У меня имеется небольшой запас «Брунелло ди Монтальчино», как вы на этот счёт?

– Григорий Модестович, вы каждый раз ставите меня в тупик. Я же не специалист.

– Мне нравится ваше прямодушие.

Маргарита громко вздохнула.

В двери появился Николай с телефонной трубкой в руке.

– Григорий Модестович, вас просят из ГАИ.

– Кто просит? – Старик недовольно посмотрел на секретаря. – Ты же знаешь, что я принимаю гостью.

– Из ГАИ, по поводу вашего сына…

Машковский нахмурился, взял трубку у Николая, но не сразу поднёс её к уху, а сперва обратился к Маргарите:

– Рита, если хотите, можете пройтись по дому. У меня много хороших картин. Я потом расскажу вам о них. Извините, что вынужден отвлечься…

Она послушно поднялась и тихонько проскользнула мимо него, прижимая сумочку к груди. Позади раздался голос Григория Модестовича:

– Алло… Кто говорит? Здравствуй, Сергей Сергеич… Что там стряслось?.. Степан? Что? Насмерть? Нет?.. Пьяный был? Разумеется… Я не удивлён. Что? Не один? Кто ещё? Ах она! – Машковский словно вспыхнул и мгновенно перешёл на крик: – Ну эта стерва меня вообще не интересует, пусть за неё муженёк расстарается!.. А Степан… Сволочь он! Как был свиньёй, так и остался. И знаешь что, Сергей Сергеич, не беспокойся по этому поводу! Нет, ничего я делать не буду! Пусть сам выкручивается. Пусть всё идёт своим чередом. Посадят – значит, так и должно быть. Всё!

Рита отщёлкнула серебристый замочек дамской сумочки, сунула руку за микрофонами, но пальцы не слушались её. Никогда она не сталкивалась с таким сопротивлением собственного тела. Рука затрепетала.

«Не могу, не могу!»

Её бросило в жар. Пальцы сами защёлкнули замок, и Рита опять громко вздохнула.

– Простите, что я так вспылил, – услышала она Машковского.

Он подошёл к ней, стуча об пол тростью.

– Вот оно! – всё тем же страшным голосом проговорил он. – Вот результаты сладкой жизни!

– Что случилось? О чём вы? – Рита резко обернулась, губы её дрожали.

– Сын у меня… Горе, а не сын… Степан, подлец, тряпка никчёмная! Алкоголик. Не пить просто не может. Только что из милиции звонили. Пьяный за руль сел.

– Разбился? – прошептала она.

– Человека сбил насмерть. А они мне сразу, из ГАИ, мол, как быть, Григорий Модестович?.. А мне надоело! Пусть сам! Как в историю вляпаться, так это он умеет, а как выпутываться, так сразу ко мне за помощью… Нет уж, дудки! Я дал ему всё, что мог! Образование, воспитание, положение! В деньгах он никогда не знал нужды. И вот…

– Насмерть, насмерть…

– И ещё любовница его там, в истерике бьётся, – грозно прорычал старик. – Тоже в доску пьяная. Жена какого-то депутата… Но пусть сами, сами! А то дорвались… Думают, что им всё с рук будет сходить! Только вот с рук сойти может, когда головой работаешь! – Машковский схватил Риту за руку приложил её ладонью к своей груди. – Почему так происходит? Почему у людей богатых и власть имущих дети так часто превращаются в скотов? Куда ни глянь – советская эпоха или нынешние времена – одно и то же! Дети властителей похожи на самых что ни на есть жалких выродков… Вы думаете, это мой только сын – кусок… не скажу чего… Нет! Куда ни ткни – всюду одно и то ж… Золотая молодёжь! Тьфу! Вспомните Галину Брежневу или Василия Сталина – зажравшиеся самодовольные сволочи… Рита, вы дрожите?

– Не знаю, нехорошо мне как-то.

– Извините, это я вам настроение растрепал, – спохватился он. – Я знаю, когда у меня такое состояние, оно на людей сильно давит. Многие пугаются. Знаю, что бываю ужасен, но… Простите великодушно. Не смог сдержаться. Давайте забудем…

– Григорий Модестович, – едва слышно выдавила из себя Рита, – если вас не обидит это… Позвольте… Разрешите мне уехать домой.

– Домой? Но зачем? Вы можете отдохнуть здесь!

– Лучше домой…

Он не понимал, что причина её внезапного плохого самочувствия крылась вовсе не в его крике и не в его сыне. Марго просто не могла дольше оставаться в этом доме. Изящная дамская сумочка казалась ей гранатой с выдернутой чекой, она жгла ей руки.

– Простите меня. – Рита устало покачала головой.

– Что ж… Жаль… Но не смею настаивать. Пожелание женщины – закон для меня. Перенесём нашу встречу на другой день.

Он посмотрел ей прямо в глаза. В одно мгновение его лицо превратилось из волевого в беспомощное. Он вдруг по-старчески задёргал губами и подбородком.

– Очень жаль, Рита… Ведь я хотел просить вас… Мне так приятно ваше общество, может, даже необходимо. Как глоток свежего воздуха. Но вам трудно понять это…

Машковский отступил от неё и вышел в коридор.

– Николай! Проводи гостью и распорядись насчёт машины.

Очередная поездка Никитина в Ставропольский край дала немало такой информации, которая требовала немедленных действий. То, что бывший уголовник Леонид Гав-рилюк, возглавлявший концерн «ГРАС», разрабатывался краевым управлением внутренних дел на причастность к двум заказным убийствам, в СБП уже знали. Слышал Сме-ляков и о том, что Гаврилюк метил в депутаты, но только теперь эти факты подтвердились. Однако по-настоящему неожиданным и ошеломляющим стало то, что Леонид Гав-рилюк был самым тесным образом связан с израильской разведкой. Выяснилось, что его компаньонами были два бывших генерала военной разведки Израиля. Еженедельно к Гаврилюку прилетали на встречу в Пятигорск из Москвы и Тель-Авива установленные израильские разведчики. Стараниями Гаврилюка на территории концерна «ГРАС» открылось одно из самых крупных представительств «Сахнута» – организации, которая помогает российским евреям эмигрировать в Израиль. В прессе неоднократно появлялись публикации, утверждавшие, что под вывеской «Сахнута» на самом деле действовал «Мос-сад», хотя за долгое время никто так и не подтвердил этого. Однако с того момента, как СБП вплотную взялась за разработку Гаврилюка, дело сдвинулось с мёртвой точки: несколько руководителей концерна «ГРАС» были уличены в получении денег от сотрудников израильской разведки.

– Теперь он регулярно появляется в Кремле и ведёт переговоры с Филатовым по поводу депутатского мандата, – доложил Никитин.

– Стало быть, господин Гаврилюк почувствовал, что мы подобрались к нему слишком близко, и решил-таки прикрыться депутатской неприкосновенностью. До чего ж они все предсказуемы.

– К Гаврилюку регулярно ездит помощник Филатова Владислав Шкурин.

– Кто? – не поверил своим ушам Смеляков.

– Владислав Антонович Шкурин. Он знаком с Леонидом Гаврилюком ещё со школы. Они в одном классе учились.

– Интересная ниточка…

– У нас есть материалы, подтверждающие, что Шкурин несколько раз встречался в Пятигорске с представителями израильской разведки. Разумеется, всякий раз приезд Шкурина туда обставляется со всем блеском. Гаврилюк с Гольдманом любят щегольнуть кремлёвскими гостями. Они козыряют фамилией Филатова на каждом шагу. По-моему, весь Ставропольский край от мала до велика знает, что связываться с Гаврилюком – себе дороже.

– Как говорится, подальше от царей – будешь целей.

– Гаврилюк чуть что – жалуется Филатову или израильскому послу. Недавно вон вызвал в Пятигорск израильского посла, когда решался вопрос об экстренной отправке еврейских беженцев из Чечни в Израиль. Просто позвонил послу по телефону, и тот мигом примчался в Пятигорск! Там господа из Израиля такой клубок сплели…

– С местными чекистами удалось наладить контакт?

– Лишь с некоторыми. Они серьёзную помощь оказали. Но руки у них связаны, ведь почти всё руководство сидит на крючке у Гаврилюка. Ребята меня оттуда вывозили тайно, к самолёту подвезли в багажнике, всё время автоматы наготове держали…

Смеляков беседовал с Никитиным долго, затем сразу созвонился с Коржаковым и попросил о срочной встрече.

Начальник СБП был занят, но согласился подхватить Виктора по дороге в аэропорт.

– В машине расскажешь, что у тебя, – сказал он.

В чёрной «Волге» Коржакова им приходилось обсуждать срочные дела не раз.

– Александр Васильевич, Гаврилюк уже зарегистрировался как кандидат в Государственную думу. Прёт на всю катушку, как тяжёлый танк, сметает на пути всех и вся. От него гонец в Москву прилетал с чемоданом денег, но его в аэропорту тормознули. По чистой случайности тормознули. Стали выяснять, что и как… Эти деньги, скорее всего, Филатову предназначались. Но ведь это не единственный чемодан. Гаврилюк не пожалеет ничего, чтобы добыть депутатский мандат.

– Материалы на него я читал, но ведь нет никаких гарантий, что прокуратура возбудит дело.

– Согласен, гарантий никаких. А самое главное, что уходит время. Если Гаврилюк успеет пройти в Госдуму, то получит депутатскую неприкосновенность. Мы шею себе свернём, а сделать с ним уже ничего не сможем.

Некоторое время они ехали молча. Коржаков, нахмурившись, напряжённо размышлял.

– Может, обнародовать материал на этого… бизнесмена через прессу? – вдруг предложил он.

Смеляков сразу оценил предложение шефа.

– Это вариант, – сказал Виктор. – В сложившейся ситуации, это, пожалуй, даже наилучший вариант. Во-первых, мы откроем глаза избирателям. Во-вторых, и Гав-рилюк, и Филатов наконец-то осознают, что живут не в безвоздушном пространстве и что каждый их шаг внимательно отслеживается.

– У тебя есть на примете кто-нибудь из толковых журналистов?

– Ну… Можно было бы с Кислинской поговорить по этому поводу. Она – обозреватель ИТАР-ТАСС. Я с ней ещё в мою бытность в МУРе неоднократно работал. Она специализируется на криминальных темах.

– Тогда свяжись с ней. Не откладывай. Гаврилюку надо на горло наступить. Да и Филатова пора на место поставить.

– Александр Васильевич, у меня ещё кое-что. Это по поводу Кротенко.

– Говори.

– Из Мурманского УФСБ пришла шифровка, что Кротенко выехал с передовой группой для подготовки визита Черномырдина в область. При встрече с руководством Северного флота Кротенко интересовался вопросами, которые спецслужбы обычно ставят перед своими агентами. Вот справка.

– Значит, господин подполковник трудится очень серьёзно?

– Служба наружного наблюдения зафиксировала, что Кротенко неоднократно встречался с Марком Лайджер-сом. Лайджерс работает на американской фирме «Раббер корпорейшн»; проверка показала, что в прошлом он – сотрудник ФБР. Перед встречами с ним Кротенко грамотно проверялся. «Наружка» даже бросала его на время. Контакты Кротенко и Лайджерса носили очень скоротечный характер.

– Красивая картина вырисовывается, – нахмурился начальник СБП. – Что у нас есть? Во-первых, с чьей-то лёгкой руки планируется создать Управление информации. Во-вторых, есть Кротенко, который некоторое время уже трудится в окружении премьер-министра. В-третьих, есть информация о его деятельности, явно выходящей за пределы компетенции этого чиновника.

– Мы имеем также информацию о том, что Машков-ский беседовал с Петлиным о Кротенко и просил назначить его начальником вновь создаваемого Управления информации с подачи ФБР, – добавил Смеляков. – Получается, что это управление фактически создавалось под Кротенко. И если всё так ловко выстроено, то лично у меня нет сомнений, что в это управление будет стекаться самая нужная американцам информация…

Степан Машковский шагал по коридору, уныло глядя себе под ноги. События той ночи, когда он на огромной скорости вылетел на тротуар, задел табачный киоск и сшиб какого-то человека, отпечатались в его памяти неясными размазанными пятнами. Его спутница громко визжала, глядя на разбрызганную вокруг неподвижного тела кровь. Сам Степан долго не мог осознать, что именно произошло. У него нестерпимо ныла голова, но причину терзавшей его боли он не знал – то ли это было последствие тяжёлого алкогольного опьянения, то ли он сильно ударился головой при столкновении с киоском.

Единственное, что он помнил чётко, было лицо того человека. Оно лишь на секунду промелькнуло перед Степаном, но крепко впечаталось в память. Мокрое от дождя лицо с налипшими на лоб волосами. Тёмное лицо, на доли секунды прижавшееся к лобовому стеклу и тут же улетевшее в никуда. Лицо без выражения, не успевшее ничего осознать. Лицо в обрамлении громкого стука, застывшего в ушах Степана, стука с хрустом и треском.

Степан прошёл в тесную комнату. Спиной к двери стоял мужчина в добротном костюме, с аккуратной стрижкой. Подтянутость и ухоженность незнакомца никак не вязались с плохо выкрашенными в зелёный цвет стенами и решёткой на крохотном окне. Мужчина повернулся.

– Здравствуйте, Степан Григорьевич. Присаживайтесь. – Он указал на прикрученный к полу стул. – Моя фамилия Игнатьев.

– Вы адвокат?

– Я бы так не сказал, – без улыбки, но и не строго ответил Вадим.

– Следователь? – опять предположил Степан.

– Не нужно гадать, Степан Григорьевич, вы всё равно не нащупаете правильный ответ. Давайте лучше поговорим о вас.

– Чего уж обо мне… Случилось… Да, наехал. Я не отрицаю… Может, за чистосердечное признание мне какая-нибудь поблажка будет?

– Поблажка? О чём вы? Да и чистосердечное признание не имеет к вашему случаю никакого отношения. Степан Григорьевич, давайте говорить откровенно. Вы попали в безвыходное положение. Вы понимаете, что такое безвыходное? То есть, конечно, выход из него будет, но через много лет… Когда вы отсидите положенный вам срок, тогда и выйдете.

– Может, мне дадут условно?

– Условно? – Игнатьев улыбнулся с откровенной иронией. – За то, что вы в пьяном виде гоняли по улицам и сбили человека насмерть? Помилуйте, Степан Григорьевич, вы же не мальчик. У вас столько уже было задержаний за езду в нетрезвом состоянии… Но вот только теперь вашему отцу надоело хлопотать за вас. Видать, обозлился он на вас за что-то.

– Старый хрыч…

– Я не желаю влезать в ваши семейные дрязги… Давайте приступим к делу.

– К какому делу.

– Не буду ходить вокруг да около. У меня есть к вам предложение, – сказал Вадим.

Машковский-младший непонимающе посмотрел на Игнатьева. Тот выжидал, держал паузу.

– Какое предложение? – Степан громко сглотнул. – Что вы хотите предложить мне?

– Свободу. Вам ведь уже успело надоесть сидеть тут взаперти?

– Свободу? Вы… Но ведь вы сказали, что только через много лет… Кто вы?.. У вас есть сигареты? Можно закурить?

Игнатьев медленно, не отрывая глаз от Степана, достал пачку сигарет и протянул её Степану. Тот торопливо схватил её, но у него никак не получалось выковырнуть оттуда сигарету. Наконец он вытащил одну и взял её губами. Игнатьев щёлкнул зажигалкой, и Степан жадно закурил.

– Чего вы хотите от меня? – спросил он минуту спустя. – Чем я должен заплатить за освобождение? Не просто же так вы отпустите меня.

– Меня интересует ваш отец.

– Мой отец? – не понял Степан.

– Да. Григорий Модестович.

– Простите, а вы из какой организации? Я что-то не расслышал.

– Я не называл организации. Но если вас так интересует, то считайте, что я из МВД, – ответил Вадим.

– У вас что-то есть на моего отца? – Степан понемногу успокаивался.

– Что-то у нас есть почти на любого денежного человека. А на Григория Модестовича у нас есть разное «что-то». Вы же, надеюсь, не считаете вашего батюшку ангелом?

– Скорее уж дьяволом… – Он задумался, продолжая дымить. – Значит… То есть я… Что я должен сделать?

– Очень немного. Поставить пару-тройку «жучков» в его загородном доме.

– Да их всё равно вскоре засекут. Он регулярно прощупывает дом на наличие «жучков».

– Как часто? – уточнил Вадим.

– Ну уж раз в месяц точно, – подумав, ответил Степан. – Случается, что после кого-то из чужих. Он ведь редко кого из малознакомых принимает там. Только надёжных людей.

– Раз в месяц… И то хлеб… Может, после что-нибудь ещё придумаем… Одним словом, я могу считать, что получил от вас согласие?

Ранним утром Смеляков в служебном автомобиле «вольво» ехал в Кремль. За мокрыми от дождя стёклами мутно сияли витрины магазинов, проплывали огни рекламных вывесок, сновали неясные тени. Работа не отпускала Виктора, о служебных делах он думал постоянно. Каждый выпуск новостей таил в себе отголосок того, чем занимался Смеляков. В каждом человеке ему мерещилась тень непростых, запутанных дел, цепко державших его внимание. Работа выдавливала из жизни всё личное. Он не успевал заняться дочкой, только что перешедшей во второй класс, не находил времени приласкать жену…

Вот и сейчас он в который уже раз возвращался к заявлению Романюшина. Оно заставило Службу безопасности президента усилить работу сразу по нескольким направлениям. Не прекращалась работа и по вопросам, которыми его отдел «П» занимался с первых дней своего существования; в их числе было так называемое дело Пет-лина – дело о выделении квоты на продажу нефти малоизвестной фирме «Проминформкооперация». По мере поступления новой информации картина прояснялась, но ситуация не становилась проще. Согласно последним полученным данным, основная часть суммы, вырученной «Проминформкооперацией» от продажи нефти – а именно 100 миллионов долларов, – должна была уйти в Киев на поддержку украинского президента в предвыборной кампании, так как Кучма начинал терять свои позиции и мог не справиться с ситуацией самостоятельно. Оставшуюся часть в 30 миллионов долларов «Проминформкоопе-рация» обязана была сдать в государственную казну. Но в казну не поступило ничего…

Выслушав Смелякова, начальник СБП нахмурился, вспоминая что-то.

– На выборы Кучмы, говоришь? – пробормотал он. —

Так вот о чём он говорил, вот что имел в виду.

– Кто?

– Ельцин. Как-то раз он упомянул о помощи, которую надо бы оказать Кучме. Я спросил: «Борис Николаевич, что вы имеете в виду?» Он отмахнулся, мол, есть кое-какие соображения. Теперь-то я понимаю, о чём шла речь.

– Александр Васильевич, как поступить с этой информацией?

– Про Кучму? – Коржаков пожал плечами. – А что тут делать? Это не наша компетенция. Раз президент ведёт такую политику – это его выбор. А вот насчёт оставшихся тридцати миллионов надо дожать до конца. Составляй справку для президента, я отнесу ему, пусть разбирается. А материалы направляй в Генпрокуратуру.

– Справку я, конечно, напишу, – ответил Смеля-ков, – только не буду указывать настоящие реквизиты счетов и банки указывать не буду.

– Ты думаешь, что говоришь? Не доверяешь президенту?

– Дело не в этом, – объяснил Виктор. – Так или иначе, но президент обязан ознакомить с этой справкой Черномырдина, а может, и ещё кого. Если я укажу действительные номера счетов, Петлин, скорее всего, узнает об этом очень быстро и все свои капиталы переведёт на другие счета и в другие банки. И тогда у нас ничего не будет на него, только голословные утверждения. А так пусть думает, что у нас неточная информация. Когда дело против него будет возбуждено, вот тогда я и представлю реальную информацию следователю.

– Обжёгся на молоке – теперь и на воду дуешь.

– Учителя хорошие были, – невесело произнёс Смеляков.

– Ладно, я согласен. Что у тебя ещё?

– Ознакомьтесь. – Смеляков положил перед начальником справку по Кротенко. – Считаю, необходимо материалы передать в Управление контрразведывательных операций ФСБ для дальнейшей его разработки. Оснований для этого более чем достаточно.

– Да, это очень серьёзно.

– Думается, что под благовидным предлогом Кротенко нужно отвести от Черномырдина. Только очень осторожно. Может быть, даже повысить в должности, но которая подальше от секретов и лишила бы его возможности сбора информации.

В тот же день Коржаков встретился с Черномырдиным и доходчиво объяснил председателю правительства сложившуюся ситуацию. Виктор Степанович выслушал информацию хмуро и спросил:

– Что же мне с ним делать?

– Лучшим выходом было бы перевести Кротенко без шума на другую престижную должность. – Тут Коржаков сделал паузу и с нажимом уточнил: – Но только без шума, Виктор Степанович. Нельзя, чтобы американцы заподозрили хоть что-нибудь. Пусть он продолжает работать на них, а ФСБ в нужный момент возьмёт его с поличным. Если повезёт, то и кого-нибудь из американцев за руку схватят.

– Но куда ж я переведу его? – Черномырдин насупился.

– Да хотя бы в предвыборный штаб. – Коржаков засмеялся и добавил: – Всё равно там хозяйничают американцы.

– Ну уж вы скажете! – фыркнул премьер-министр.

Воспитанный в советские времена и вскормленный идеями шпиономании, Черномырдин панически боялся малейшего упоминания об американских шпионах. Если Кротен-ко попал под подозрение российских спецслужб, от него, конечно, следовало избавиться без промедления. Но вместе с тем председатель правительства не доверял и начальнику СБП и по-настоящему боялся его. «А вдруг это происки против меня? Что, если Коржаков затеял какую-то игру? Может, Кротенко вовсе и не американский агент, а наоборот, мой верный сторонник? Тогда получается, что Коржаков хочет просто отодвинуть его от меня… А если всё-таки шпион? И почему без шума? Накрутили чего-то! Всё время накручивают! Мало нам было КГБ! Мало нам было страхов!.. Нет, от этого Кротенко надо всё же избавиться. Не я его привёл в Белый дом. Пусть другие отвечают…»

Черномырдин зашёл в свой кабинет и тут же схватился за телефон – связался с руководителем аппарата правительства.

– Алло! Владимир Федосеевич!

– Слушаю, Виктор Степанович, – с готовностью откликнулся на другом конце провода Бабочкин.

– Ты мне вот что!.. – закричал Черномырдин. – У тебя такой Кротенко есть? Что? Есть? Ага!.. Где работает? У меня он работает? Ну и?.. Хорошо работает?

– Ну да, конечно, хорошо работает. Активный.

– Активный? А ну гони его немедленно! Шоб я ни духу о нём… Немедленно! Шпион твой Кротенко! На американцев работает!

– Но, Виктор Степанович, почему вы думаете…

– Ты меня понял? Немедленно его в три шеи отсюда! Мне лучше знать, что и почему! – проревел, отчаянно гнусавя председатель правительства. – Много вопросов все задают, а нужного-то никто! Никто! Набрали шпионов!.. И чтоб сию же минуту! Ты усвоил, Владимир Федосеич?

– Усвоил, Виктор Степанович, – тихо ответил Бабочкин, так ничего и не поняв.

Едва Машковский взошёл на крыльцо своего загородного дома, навстречу ему вышел секретарь.

– Здравствуй, Коля. Что такой серьёзный? Случилось что-нибудь?

– Григорий Модестович, здесь Степан. – Секретарь чуть заметно вскинул брови..

– Степан? – Машковский остановился и постучал тростью о пол. – Откуда он взялся? Ему что, удалось выкрутиться? Чего ему надо? Давно он тут?

– Минуть тридцать.

Машковский властно сжал губы, нахмурился и задумчиво обвёл двор глазами.

– Он один приехал?

– Да, – кивнул Николай.

– Ладно…

Степан полулежал на диване, закрыв глаза, и потягивал вино из высокого бокала. Громко играла симфоническая музыка. Казалось, он не слышал приехавшей машины.

– Откуда ты взялся? – вместо приветствия спросил Григорий Модестович. – Уверни звук.

– Здравствуй, папа.

Степан вскочил, едва не расплескав вино, и шагнул к отцу.

– Я велел тебе уменьшить громкость! – Машковский упёрся в сына твёрдым взглядом.

Степан метнулся к музыкальному центру и убавил звук. «Суетится…» – отметил старик, наблюдая за своим беспутным отпрыском.

– Тебя выпустили? – спросил он и положил обе ладони на набалдашник трости.

– Да.

– Как? Почему выпустили? Под залог, что ли?

– Да, под залог… – Степан неопределённо взмахнул руками, и в этот раз вино немного выплеснулось на ковёр.

– Урод, – произнёс Машковский и прошёл мимо сына к шкафу. Он молча взял с полки бутылку коньяка и налил немного в рюмку. Сделав маленький глоток, он повернулся к сыну и долго разглядывал его. – Сколько же взяли?

– Кто взял?

– Сколько взяли как залог?

– Тысячу, – неуверенно ответил сын.

Григорий Модестович пригубил ещё немного и поставил рюмку на стол. Несколько минут он думал о чём-то, глядя в пол, затем произнёс:

– Врёшь. По голосу слышу, что врёшь. Кто внёс? Баба твоя? Или муж её, рогоносец этот, что ли?..

– Нет, заместитель мой, кажется… Вернее, он через адвоката передал.

– Врёшь, Стёпушка, слышу, что врёшь. Только вот зачем врёшь старику? Что скрываешь, мальчик мой?

Машковский снова взял рюмку и подошёл к сыну. Глядя ему прямо в глаза, он чокнулся с его бокалом и сказал:

– Выпьем… За свободу… Как там? Не понравилось?

– Где?

– За решёткой. Страшно? Говнисто?

– Страшно, пап, очень страшно, – серьёзно ответил Степан. – Всё бы отдал, чтобы не сидеть там.

– И что же ты отдал?

– Ты про что?

– На что они подцепили тебя? – Во взгляде Григория Модестовича появилось что-то змеиное. – Что потребовали за свободу?

– Я же говорю – залог… – Голос Степана внезапно почти пропал.

– Хватит мне вонять тут… Залог… Не могло такого быть! Не могло! Я всем сказал, чтобы дело шло своим чередом! Никто бы не рискнул внести за тебя деньги – побоялись бы! У них голова пока варит, чтобы против меня не идти. А ты, сопляк… Пьёшь, как свинья, вот и убил человека. Не по уму убил, не по надобности, а по дурости, по слабости твоей до лишнего стакана! И потому теперь будь любезен – отсиди своё! Так что никто не мог тебя выпустить! Никто! Моё слово что-то ещё значит!

– Пап! Ты что?

– Против моего слова никто не мог пойти… Или мог ли? Кто хлопотал за тебя, сучонок?

– Пап!

– А-а-а… Чую, дерьмом у нас завоняло! – Машковс-кий буравил сына ненавидящим взглядом. – Менты к тебе подкатили? Обещали срок скостить, ежели отца родного продашь? Угадал?

– Ну ты… Да у тебя на старости крыша поехала… Чтобы я…

Григорий Модестович неожиданно взмахнул тростью и с силой опустил её на плечо сына.

– Продал, сопляк!

Степан вскрикнул, схватившись за ушибленное место, и отскочил, уворачиваясь от очередного удара.

– Папа!

– Только вот не знаешь ты ничего про меня, нечего тебе рассказать про меня! – каким-то изменившимся голосом произнёс старик. – Тогда, получается… Коля, быстро ко мне!

Секретарь появился мгновенно.

– Коля, сколько, ты сказал, Степан торчит тут?

– Минут тридцать.

– Ты всё время возле него был или выходил?

– Нет, не всё время, – секретарь пожал плечами, – вы же не распоряжались…

– Так… Ладно… Этого, – Машковский грубо ткнул Степана тростью в грудь, – вышвырни за ворота. И чтобы больше тут не появлялся. Охране скажи – не пускать… Хотя нет, погоди, отведи его в мой кабинет, приставь пока к нему кого-нибудь из парней, чтобы мой дражайший сынуля не удрал. И вызови парней насчёт «жучков». – Он недобро улыбнулся и посмотрел на сына. – Есть у меня опасения, что за эти тридцать минут здесь могли чужие уши вырасти. Кажется, я раскусил, в чём секрет его внезапного освобождения.

При этих словах Степан напрягся всем телом, лицо осунулось…

– Папа…

– Заткнись, змеёныш! Сам покажешь, что куда поставил, или дождёмся технарей?

– Сам покажу… Папа, пожалуйста, прости…

Примерно через час в ворота вкатил чёрный «форд», из которого появился Артём Бугаев. Повертев головой, чтобы размять шею, он решительным шагом поднялся по ступеням и вошёл в дом.

– Добрый день, Григорий Модестович.

– Ничего доброго в сегодняшнем дне нет, – отозвался Машковский, не поднимаясь из кресла. – Погляди-ка на стол.

– Это что? – Бугаев увидел на столе несколько крохотных радиомикрофонов. – «Жучки»?

– Сообразительный ты. А вот угадай-ка, кто мне их так щедро натыкал?

– Понятия не имею.

– Сынуля мой, – выпучив глаза, прошипел Машковский. – Стёпушка ненаглядный… Сука бесхарактерная! Жопа продажная!

Бугаев поморщился, лицом показывая старику, что не следовало бы произносить таких слов при этих «игрушках». Взяв в руку тяжёлую бронзовую фигурку сидящего Будды, в ногах которого была устроена пепельница, он положил микрофоны на пол несколько раз ударил по ним изваянием великого Учителя.

– Так-то лучше, – улыбнулся Артём и вернул пепельницу на прежнее место. – Говорят, Будда знает, как успокоить нас.

Машковский закряхтел и попытался подняться, но, видимо, нервное перенапряжение давало себя знать, и он, не справившись с собой, опять плюхнулся в кресло.

– Думаешь, на кого он работает? На ментов! Да, да, на ментов! Родного отца продал! И ведь не за идею, не как Павлик Морозов! Просто обосрался, что срок схлопочет за то, что человека сшиб насмерть, вот и решил откупиться родным отцом.

– Где он сейчас?

– В моём кабинете. – Пальцы Машковского дробно постукивали по рукоятке трости. – За ним присматривают. Ты знаешь, Артём… Ты, – он понизил голос, – сделай так, чтобы его не было здесь больше…

– Кого? Степана?

– Чтобы совсем не было.

– Григорий Модестович, я что-то не совсем понял… – Бугаев остановился прямо перед Машковским.

– Ты всё понял, – утомлённо ответил старик.

– Вы хотите, чтобы я Степана убрал?

– Сделай так, чтобы он никогда никого больше не побеспокоил. Хочу, чтобы на моём сыне не лежала печать предателя. Пусть уйдёт из жизни дешёвым пьяницей, но не человеком, который продал отца. Пусть уйдёт навсегда…

– Но ведь это ваш сын, – с сомнением проговорил Артём.

– Он меня продал. Разве сын может продать отца? И не пялься на меня, не пялься! Знаю, всё знаю, самому нелегко! Но прощать за такое я не намерен… Пусть сгинет… И поскорее. Как можно скорее… Только ты отсюда должен его спокойно вывезти, чтобы никаких подозрений не возникло. Думаю, за Степаном может быть «хвост». Да и за домом тоже могут наблюдать. Так что ты осторожно…

Бугаев задумался, походил по комнате туда-сюда и наконец достал из кармана мобильный телефон.

– Ладно. – Он набрал чей-то номер. – Алло! Груздь, привет. У меня срочное дело. Я сейчас с одним клиентом поеду… Надо, чтобы ты его встретил… Нет… Мой «форд» ты знаешь. Жди меня на Пушкинской. Помнишь, где кафе «Русские блины»? Пристройся сзади и езжай следом… Я высажу его у подъезда и сам выйду из машины, попрощаюсь с ним. Что? Ну обниму его, чтобы ты понял, кто тебе нужен. Может, потолкую с ним минуту-другую возле подъезда. А ты тем временем в этот подъезд войдёшь и будешь ждать внутри. Усёк? В остальном ты специалист получше меня. Работай наверняка. Всё… На Пушкинской я буду примерно через час…

Когда Артём посадил Степана в свой автомобиль, сын Григория Модестовича находился в подавленном состоянии.

– Ну что, допрыгался? Разозлил отца? – Бугаев старался говорить сочувственно. Ему было необходимо сделать так, чтобы Степан ничего не заподозрил.

– А что мне было делать? Менты прижали меня, выхода нет. За решётку кому охота?

– Да я не про «жучки». Я про твою безголовость, про дружков твоих, вечно гуляющих до потери пульса, про пьянки ваши безудержные. Ты же давно не пацан, а ведёшь себя как малолетка, который впервые до бутылки дорвался…

– Согласен, не умею вовремя остановиться.

– Лечиться надо от алкоголизма… А что до «жучков», то и тут можно было по-умному. Сделал бы всё, как менты требовали, а сам бы тихонько предупредил старика. Он бы понял… А так он на тебя шибко осерчал… Велел, чтобы тебя близко к воротам его хаты не подпускали.

– Артём, может, ты уладишь это как-нибудь? Может, задобришь отца?

– Смешной ты всё-таки. Я Модестовичу не ровня. Я только организую кое-какие дела, а чтобы спорить с ним – уволь. Я бы не пожелал такого врага никому. Злопамятный он, чересчур злопамятный. Так что ты уж как-нибудь сам с ним замывай свою вину… Вопрос не в этом.

– А в чём?

– Что дальше-то твои менты будут делать? Ты же, если в корень смотреть, облажался с их заданием. Обратно тебя в изолятор сунут.

– Не хочу! – испуганно встрепенулся Степан. – Не пойду! Сбегу куда-нибудь!

– Как же, сбежишь тут… Тебя наверняка «пасти» будут день и ночь… Слушай, ты вот что… Не дёргайся, – Бугаев по-товарищески подмигнул, – сегодня-завтра подожди. Отсидись дома, на телефоны не отвечай.

– А что потом?

– Может, я придумаю, чем помочь тебе. Главное – сейчас сразу домой и не рыпайся никуда. И ни с кем не общайся пока. Тебе нужно залечь на время…

Бугаев говорил это не столько для Степана, сколько для себя. Он не был уверен, что его собеседник не держал где-нибудь в кармане записывающее устройство. Если вдруг их разговор станет известен милиции, то никто не должен заподозрить его, Артёма Бугаева, в причастности к гибели Степана Машковского. Артём знал, что такое предусмотрительность. Не подозревал только о том, что в поле зрения спецслужб он попал уже в те дни, когда знакомил покойного теперь Шевчука с Ларисой…

– Ну что ж, Стёпа, – сказал он, останавливая машину, – держись.

Они оба вышли.

– Артём, ты сообщи мне, как там мой старик. Мне бы только, чтоб он психовать прекратил, а я уж на коленях к нему приползу.

– Не торопись. Дай всему улежаться. И не высовывайся. Понял? Ну ладно, бывай. – Артём обнял Степана и похлопал его по спине.

– Спасибо…

– Было бы за что… Бугаев сел в «форд» и тут же сорвался с места, спеша поскорее скрыться.

Прозвучавший в подъезде лёгкий хлопок не привлёк к себе внимания ни жителей дома, ни прохожих. Навинченный на ствол пистолета глушитель сделал выстрел почти неслышимым. Степан Машковский отпирал дверь и не успел заметить подошедшего к нему сзади незнакомого человека. Пуля ударила его в голову, и он ввалился в квартиру, рухнув в коридоре лицом вниз. Незнакомец ещё дважды нажал на спусковой крючок, затем закрыл дверь и быстро спустился по лестнице.

Когда на стол президенту легло письмо, подписанное руководителями двух спецслужб – Коржаковым и Барсуковым, Ельцин читал его долго и внимательно. В письме излагалась суть истории, основными действующими лицами которой были Родионов, директор фирмы «Промин-формкооперация», и Петлин, руководитель секретариата председателя правительства России. Неоспоримого материала было предостаточно, но никакой реакции от президента не последовало. Обыкновенно Ельцин ставил на просмотренных документах галочку, но в этот раз он не сделал никакой пометки на бумаге, будто не ознакомился с ней. Коржаков снова оставил это письмо в папке для входящих документов, и снова никакой реакции президента. Лишь после того как он лично положил материалы на стол перед Ельциным, президент отреагировал.

– Замучили вы меня этим письмом, Александр Васильевич! – недовольно произнёс он. – Такое впечатление, что вокруг меня одни негодяи. Это ж невозможно! Противно! А я хочу чувствовать, что вокруг меня нормальные люди работают. А тут, понимаешь… Думать не хочется об этом!

– Это очень серьёзно, Борис Николаевич.

Президент смотрел на Коржакова, и весь его облик говорил о стойком нежелании заниматься данным вопросом.

– Ладно, я поговорю с Черномырдиным, – почти процедил он.

Беседа состоялась на следующий день. Премьер-министр вышел от президента с каменным лицом. Столкнувшись с Коржаковым в коридоре, он громко засопел, однако не произнёс ни слова. Начальник СБП видел, что Черномырдин готов был взорваться и при других обстоятельствах наверняка разразился бы гневной тирадой, тем не менее в этот раз сдержал себя. Но это в Кремле…

В Белом доме он дал волю эмоциям.

– Саша, – проговорил он, прижимая подбородок к груди и глядя исподлобья на Сонина, – вызови ко мне Смелякова… Устроили тут балаган!

Сонин не знал, в чём дело, хотя и догадался, что шеф раздражён какими-то материалами, поступившими из отдела «П».

– Тихо и спокойно было без них, – заявил как-то раз Виктор Степанович. – Были тут всякие проходимцы, но зато на душе было спокойно. А теперь каждую неделю бумаги на кого-то приходят, обвиняют в таких вещах, что просто ух… Их послушать, так у меня здесь не правительство, а сброд мошенников…

Войдя в кабинет премьер-министра, Смеляков на мгновение оторопел. Черномырдин стоял за трибуной, предназначенной для выступлений во время заседаний, и что-то беззвучно говорил одними губами.

– Явился? – сказал председатель правительства. – Иди сюда, Виктор…

– Здравствуйте, Виктор Степанович.

– Удивляешь ты меня… И огорчаешь… Очень огорчаешь! – громко и многозначительно чеканя слова по слогам, произнёс Черномырдин. – Кругом воруют, шпионы по Белому дому косяками ходят. Ты знаешь об этом! Знаешь! А вы тут устроили! – Черномырдин перешёл на крик. – Под Пет-лина копаете?.. Делом надо заниматься, Виктор! Делом! Что это за оценки! То ли это, то ли то… Ерунда! Я про Петлина всё знаю! Всё! Он со мной уже десять лет, он – работник! Что вы под него копаете? Чего ищете?

– Виктор Степанович, всё, что изложено в этой справке, требует следственной проверки. Наш отдел выполнил свою работу, теперь дело за следователями.

– Ай, ну и проверяйте вы, проверяльщики… Ищите! Если что-то есть, я уберу его в две минуты… Только нет ничего! Нет!

Черномырдин с досадой бросил на стол листы бумаги.

– Нет ничего! Не докажете! – проговорил он уже тише. – Устроили тут гнездо на мою голову. Дуралеев бы и шпионов бы лучше не пускали в Белый дом, а то прилипли к нормальному человеку…

Смеляков молчал. Он понимал, что никакие слова не помогут в данной ситуации. Премьер-министр готов был стоять горой за своего любимца не столько из-за его высоких профессиональных качеств, а прежде всего из-за того, что он всегда и всюду ручался за него. Геннадий Петлин был его креатурой и работал под его крылом. Черномырдин не был готов признать своего ставленника вором. Что бы ни случилось, Виктор Степанович намеревался защищать его до конца, используя все имевшиеся у него рычаги власти…

– Я вам руки-то не дам распускать! – Черномырдин угрожающе помахал указательным пальцем. – Я ещё пока не кто-нибудь и могу кое-что здесь! Не те времена, чтобы позволять себе!

Виктор улыбнулся. Ситуация была вовсе не смешной, но Смеляков не сумел сдержаться. Манера премьер-министра разговаривать давно стала поводом для бесконечных шуток. Юмористы жаловались со сцены, что Черномырдин оттесняет их на задний план. «Выпустите Виктора Степановича на эстраду, и он переплюнет всех нас», – говорили они. Порой ему удавалось сказать так, что невозможно было понять ничего; он произносил слова, но из них не складывалась мысль. А иногда он мог бросить фразу, которая тут же становилась крылатой. «Хотели как лучше, а получилось как всегда», – оценил он однажды работу своего правительства, но сам даже не понял, что именно он сказал.

Сейчас он буквально кипел, стоя на трибуне. Эмоции перехлёстывали через край. Он грозил Смелякову, в его лице грозя всем, кто осмеливался встать на его – Виктора Степановича Черномырдина – пути. Маленький и плотный, он раскачивал головой и постукивал ладонью по трибуне.

– Вы это бросьте! Я сам знаю, кого надо, а кого нет! И бумажки ваши по назначению используйте, а не чтобы людей травить! Делового не тронь! Делового от шпиона отделяй, Виктор! Хватит глупостей! Делом занимайся! Ты понял меня?

– Понял, Виктор Степанович, – кивнул Смеляков. Волна набежавшей весёлости уступила место досаде.