Водонос умер

Глава 5 В медресе

Сейид бежал как безумный. Остановился он лишь перед домом, в Кошачьем переулке. Войдя во двор, он попал в объятья бабушки Умм Амины. Сейид задыхался от усталости.

На лице старушки были написаны испуг и удивление.

— Что с тобой? Что-нибудь случилось, да убережет тебя аллах от всякого зла.

Мальчишка был не в состоянии вымолвить ни слова. Бабушка забеспокоилась не на шутку:

— Тебя кто-нибудь ударил?

— Если бы…

— Неужели ты кого-то избил?

— Совсем нет. Просто разбил стекло во дворце.

— О, горе мне! У тебя не хватило соображения, чтобы не бить стекло? Ты что, наткнулся на него?

— Наткнулся! Стекло-то было на втором этаже… А я в саду поливал тутовицу.

— Какое отношение имеет дерево к стеклу на втором этаже?

— Уж так получилось… Значит, стою я под пальмой и вдруг нахожу камень, который вдребезги разбивает стекло в окне.

— Кто камень-то бросил?

— А я знаю? Одному аллаху ведомо.

— Кто-нибудь, кроме тебя, был в саду?

— Не-е… Дядюшка Габалла, который молился.

— Так, значит, это ты бросил камень?

— Право, не знаю… Нашел я камень, который оказался в моей руке сам по себе, я даже и не почувствовал. Я захотел от него избавиться. Бросил его подальше. Он полетел вверх… Перелетел через пальму и упал. Из всего огромного нашего мира он не нашел другого места, куда упасть, кроме как на оконное стекло. Что я мог с ним сделать?

— Несправедливый оказался камень. Нужно бы ему упасть тебе на голову. Ты бы поумерил свою шустрость и не разбивал стекло в чужих окнах.

— Я и не собирался этого делать.

— А вышло так… Потом ты что сделал?

— Что, что! Взял подол галлябеи в зубы, ноги в руки и что есть силы бежать. Не ждать же было нахлобучки? Я быстро сообразил — не миновать мне возвращения в медресе, к этому проклятому мулле. Я и сказал себе: парень, лучше ты сам туда вернешься, чем тебя погонят силой… Где мои сандалии, феска и жестяная доска?

— Там же, где ты их бросил.

— Я положил их на сундук в чулане.

— Значит, они там и есть, никто их не трогал.

Сейид вырвался из объятий бабушки и побежал к сундуку, но ничего не нашел. Тут же он вспомнил, что открывал сундук, когда искал биту для беле. Тогда же несколько металлических досок с его писаниной упали за сундук. Просунув туда руку, Сейид наткнулся на феску. Вытащив ее, он увидел, что вся она в пыли и грязи, обтрепана, помята. Засунув руку еще раз, мальчишка нашел жестяную доску, сделанную из бидона. Она служила ему для письма вместо грифельной доски. Сандалии Сейид нашел засунутыми под старые бурдюки, в углу комнаты.

Быстро отряхнув феску и придав ей божеский вид, он напялил ее на затылок, надел сандалии, взял доску и крикнул бабушке:

— Так я пошел!

— Постой, позавтракать нужно.

— А что у тебя есть? Опять скажешь — похлебка, сыр да арбуз? Нет уж, госпожа моя, пусть твою похлебку аллах заберет. Я пойду.

— А есть-то что будешь?

— Что-нибудь поем. У тебя есть деньги?

— Есть… Сколько нужно?

— Дай пиастр. Тогда мне хватит и на завтрак, и на обед.

— Возьми, но купи еду, а не каких-то семечек да карамелек, как было вчера. Кстати, твои вчерашние покупки никто так и не попробовал.

— Оставь их на потом. Я пошел.

— С миром… Будь осторожней. Иди только по тротуару. Когда будешь переходить улицу, гляди по сторонам. Храни тебя аллах, Сейид сын Шуши!

Парнишка не стал дослушивать причитаний своей бабки. Он всегда пропускал их мимо ушей. Так же, как никогда не принимал близко с сердцу ругательства и проклятия своей тетки паломницы Замзам. Иногда он себя спрашивал: слышит ли аллах там у себя наверху эти заклинания? Думает ли он когда-нибудь им внять? Кто знает?

Не успел Сейид ступить за порог, как услышал шаги на лестнице и удивленный голос Али аль-Хишта:

— Куда топаешь, приятель?

Обернувшись, Сейид увидел спускающегося Али, который собрался идти в медресе. Он остановился и сказал:

— Несчастнее меня нет на свете. Иду к вашему мулле, чтоб его… Я уж думал, что с ним покончено… Но ничего, не пройдет и двух дней, как я его изведу.

С радостным удивлением Али переспросил:

— Нет, правда, пойдешь в медресе?

— Чего ты удивляешься? Может, не нужно?

— Да что ты? Я так рад, что теперь вместе ходить будем!

Обнявшись, держа под мышками по жестяной доске, приятели двинулись вдоль переулка. К доске Али был привязан сверток. Увидев его, Сейид спросил:

— Что это там у тебя?

— Еда.

— Завтрак и обед?

— Ага… А где твоя еда?

— У меня есть целый пиастр. Смотри!

— Вот везет! Что купишь?

— Сейчас у Абу Дума съем тарелку сладкой кукурузной каши.

— Это обойдется в два миллима.

— На три миллима я куплю у дядюшки Салямы поллепешки и горячей мулухии[11].

— Ух ты! А что купишь на остальные полпиастра?

— Пообедаю у дядюшки Гаррада.

Али замолчал. Лицо его отражало явную зависть. Тяжело вздохнув, он сказал грустно:

— Говорил я ей — дай пиастр вместо всей этой мути… Не согласилась. Сказала — даю тебе все нужное, полезное. Это лучше, чем ты будешь набивать себе живот первой попавшейся дрянью.

— Что же она тебе дала?

— А я знаю? Уж, наверное, куфту, рис и немного мяса. Дома у нас всегда делают мешанину из всего этого.

Слушая Али, Сейид почувствовал, как у него слюни потекли от одного упоминания таких яств, как куфта, мясо, печенка, мозги — от всего того, что его приятель презрительно называет мешаниной. Ему хорошо — у него отец мясник… А вот для Сейида это совсем другое дело. Но он решил не показывать нетерпеливого желания отведать того, что лежало в свертке у Али. Наоборот, Сейид намерился подразнить приятеля тем, что собирался купить. Хотя он хорошо знал, какую еду ему предложит дядюшка Гаррада, тем не менее Сейид решил играть свою роль до конца. Презрительно скривив рот, он говорит:

— Хм, куфта, мясо, рис… Аж тошнит от этого добра! Бог тебе в помощь, приятель. Я и сам чуть не оказался в твоем положении. Бабушка хотела всучить мне нечто подобное. Но куда там, меня на вороных не объедешь!

Али все больше мрачнел. Взглянув уголком глаза на Сейида, он заискивающим голосом предложил:

— Давай объединимся.

Услышав слова приятеля, Сейид возликовал, но сделал вид, что не понимает его намерений.

— Как я могу объединиться с тобой?

— Едой!

— Как?

— Давай вместе истратим твой пиастр и поедим вместе. А потом съедим мое. Как, договорились?

— Ну, нет, дорогой мой, никак не сойдемся. Я терпеть не могу мешанины, которой ты богат.

— Ну ладно, Сейид… Посмотрим… Когда-нибудь и ты у меня попросишь немного из того, чего у тебя не будет.

— Ты что, обиделся?

Почти плачущим голосом Али ответил:

— На что обижаться? Каждый делает так, как ему нравится.

— Ладно, не обижайся, беру тебя к себе в пай.

Али аж засмеялся от восторга. Всю печаль как рукой сняло. Подогревая радость Али, Сейид спросил:

— Что купим на завтрак?

— По тарелке сладкой кукурузной похлебки, а потом увидим.

Наши приятели подошли к началу улицы Агур, остановились перед лавкой дядюшки Дума. Он стоял около двери. Перед ним — большой медный таз, полный кукурузной похлебки, от которой шел пар. Время от времени он ее помешивал. Иногда брал миску, наполнял ее и передавал клиенту. Рядом с медным тазом, стоял противень, полный басбусы[12]. Рядом — тарелка с жиром, дальше — другой противень с сирийскими сладостями.

Было уже половина седьмого утра. Около лавки собрался рабочий люд и ребятишки, среди которых вертелись Махмуд, Зейн и Дукдук, застрявшие здесь по пути в медресе. Как только они увидели Сейида в феске и сандалиях, с жестяной доской в руках, их охватила неописуемая радость. Зейн восторженно крикнул:

— Что такое? Это ты, Сейид? Что тебя сюда привело? Сто приветов тебе, приятель!

Как можно солиднее Сейид ответил на приветствие:

— Здоровы были, мужики!

Ему ответил нестройный хор голосов:

— Ваалейкум салям, благословение и молитва аллаха на тебя!

— Без тебя медресе совсем зачахла, и луковицы теперь не стоит, — вступил в разговор Зейн. — С того дня, как ты ушел, ни разу не удалось посмеяться. Мулла совсем осатанел, дерется нещадно.

Не отвечая Зейну, Сейид крикнул Абу Дума:

— Дай-ка две миски кукурузной похлебки!

Тот немедленно наполнил миски и протянул каждому из приятелей. Если Сейиду представлялась возможность изобразить из себя взрослого, он ее не упускал. Громко, мужским голосом он бросил в толпу:

— Обе миски за мой счет!

Лавочник рассмеялся, но, подражая тону Сейида, ответил:

— Слушаюсь, муаллим. Живи и траться!

Али очень хотелось объявить, что он вступил в пай с Сейидом, что он даст ему куфты, но, чтобы не вызвать гнева приятеля, счел за благо промолчать, а то кооперация разрушилась бы. Он готов все стерпеть ради этой сладкой похлебки.

Пока Али и Сейид ели, ребятишки старались дознаться, почему это Сейид, заявивший в свое время, что он никогда не вернется в медресе, ибо отец нуждается в его помощи и скоро, когда займет место в будке распорядителя воды, отдаст ему тележку и все бурдюки, — после всех этих хвастливых заявлений Сейид опять топает в обучение к мулле. Зейн снова спросил:

— Ты нам так и не рассказал — что случилось? Что тебя заставило вернуться в медресе?

— Клянусь аллахом, работа не понравилась.

— Да ну?

— Ни интереса, ни пользы.

— Кто-нибудь обидел?

— Меня обидишь! Просто не смогли с отцом поладить.

— Это почему же?

— Да так, пустяки. У каждого старика свои причуды. Мы не договорились, и я сказал — салям алейкум. А он мне — ваалейкум салям. Словом, аллах милостив.

— Все-таки что-то должно было произойти.

Али аль-Хишт поддержал Зейна:

— Да расскажи ты, Сейид. Разве могут быть секреты между нами, приятелями?

Ребятишки все больше настаивали. Сейид понял — не миновать ему объяснения. С сожалением тряхнув головой, он быстро начал сочинять в голове историю, которая поразила бы приятелей.

— Честно говоря, история и выеденного яйца не стоит.

— Да расскажи, старина, расскажи.

— Сегодня на рассвете мы с отцом встали, взяли тележку и поехали за водой. Я наполнил свой бурдюк и двинулся ко дворцу. Вхожу. Выливаю воду. Выхожу в сад — вижу: фонтан до того полон рыбой, что даже вода бурлит. Я не обращаю внимания, рыбы-то я не люблю. Но все же взглянул, а из фонтана большая рыбина высовывается так, как вроде сейчас Али.

Последний удивленно крикнул:

— А не врешь?

— Чего мне врать?!

— Ну, дальше…

— Остановился это я у барьера фонтана, протянул руку и схватил рыбину за голову… Она забилась, попробовала вырваться. Но от кого? От меня не уйдешь! Вытаскиваю я ее из фонтана, вынимаю затычку из бурдюка и запихиваю рыбину внутрь.

— И влезла?

— Почему нет? Я что — шучу? Значит, засунул я рыбину в бурдюк, поправил фартук и вижу: рыбина высовывает голову наружу и как сумасшедшая бежит. Я за ней. Подбежали к пальме, а она прямо в бурдюке полезла вверх.

— На пальму?

— В бурдюке!! Это-то меня больше всего удивило… Если бы так, безо всего полезла на пальму, я бы не обратил внимания… Никогда не любил рыбы… Но в бурдюке! Что ж, я пошел бы без него? Никак нельзя… — И начал говорить так же рассудительно, как говорит отец: — Настоящий водонос никогда не бросает бурдюка и не снимает фартука. Вы когда-нибудь видели военного без формы?

— Не-не, — ответили хором ребятишки.

— Вот так и с нами, водоносами. Мы всегда с бурдюками. Ну, рыба лезет на пальму, я за ней.

— А умеешь?

— А то! Будь здоров, как лазаю!

— И поймал?

— Не поймал.

— Почему?

— Только я добрался до первых ветвей, как рыба прыгнула на окно дворца и застряла на подоконнике.

— А ты прыгнул за ней?

— Скажу правду, врать я не люблю, испугался я, уж очень большое расстояние между пальмой и окном. Хотел было рискнуть, но нет — испугался. И что? А как же с бурдюком? Больше всего меня это волновало. Ведь вы знаете: настоящий водонос… — и он повторил старую фразу.

Но мальчишки сгорали от любопытства и требовали продолжения рассказа.

— Ну, а потом? Ты-то что сделал?

— А ничего. Пальма ломилась от изобилия фиников.

— Красных или желтых?

— Красных.

— Спелых?

— Не обратил внимания.

— А дальше?

— Протянул руку и сорвал целую кисть. Размахнулся и бросил финиками в рыбину.

— Попал?

— Не-е, стекло разбил.

— А рыбина?

— Спрыгнула на землю, а я за ней. А она выскочила из бурдюка — и в фонтан. Я бегу, а тут отец с дядюшкой Габалла. Отец подумал, что я или играю, или рву финики. Габалла разохался над разбитым стеклом. А я настолько устал от погони за рыбиной, что и слова не мог произнести. Оставил я им бурдюк и фартук, а сам ушел.

С завтраком к этому времени было покончено, Сейид заплатил четыре миллима, и вся ватага двинулась в медресе. По дороге ребятишки осаждали Сейида вопросами о рыбине, бурдюке, спелых финиках, фонтане. За разговорами они и не заметили, как пришли к ненавистному заведению муллы, называемому школой.

Медресе помещалась в одном из узких переулков, отходивших от улицы Самакин, правильнее сказать в тупике, имевшем форму «П». Медресе имела два названия: одно официальное, написанное на вывеске голубого цвета, прикрепленной к воротам. Второе — более простое и легкое для произношения. К нему давно привыкли. Если кто хочет прочитать название школы, написанное на вывеске, то это практически невозможно, не зная заранее того, что художник наворотил на доске. Буквы налезают одна на другую, огромное количество непонятных и никому не нужных завитушек, точек, запятых и других знаков препинания. Можно подумать, что вывеска написана не для того, чтобы каждый желающий смог прочитать название школы, а лишь для удовлетворения изощренного самолюбия самого писавшего, очевидно считавшего себя большим специалистом по шрифтам. Сам аллах вряд ли разберется во всей этой буквенной мешанине.

Пожалуй, будет лучше помочь тебе, читатель, и сказать название школы. Очень не хочется тебя излишне отвлекать от основного повествования.

Итак, читаем название: Ката… Хунда… Дай бог памяти… Кажется Хаднадах… Старое турецкое имя. Скорее всего, это имя первого владельца школы. Да, вспомнил. Это был турецкий эмир Катхада Хунда Тулумбей… Читатель, ты слышал имя такого эмира? Я — нет. Если хочешь и можешь, то запомни это имя.

Представь себе, читатель, это странное имя, написанное на вывеске почти непонятным почерком, и ты извинишь жителей квартала, которые не в состоянии произнести это тройное имя: Эмир Катхада Хунда Тулумбей. И хоть отруби голову каждому тысячью мечей, но ни один не назовет медресе иначе, как «Школа муллы Куфта».

Так простим же им, ибо слово «куфта» имеет определенный смысл, очень легко произносится. К тому же слово «куфта» куда как вкусней Катхада Хунда. Да и школа практически является как бы собственностью муллы Куфта. Он объединяет в своем лице и попечителя, и учителя, и все остальные должности. А что до эмира Катхада, то какое он имеет отношение к школе, да и жил ли он когда-нибудь, одному аллаху ведомо.

Четыре наших знакомых мальчишки вошли в настежь распахнутые двери школы муллы Куфта. Первый, кого они встретили, был сам мулла. Он стоял у двери своей комнаты, вытирал губы и накручивал усы. На нем была надета джубба[13], расшитый кафтан, на большой голове — чалма. На обрюзгшем лице его выделялся огромный крючковатый нос.

Со своего места он видел вход в школу, ее двор и комнаты всех классов. Как только мулла Куфта заметил Сейида, лицо его аж позеленело. Он злобно крикнул:

— Это ты, приятель? Что это тебя сюда привело?

— Мужская честь, — спокойно ответил Сейид.

Муллу прямо-таки передернуло. С еще большей злостью он спросил мальчишку:

— А зачем бросал школу?

— А не было настроения сюда ходить, господин мой.

— Это как так — не было настроения? Что ж, по-твоему — в школу ходят только по настроению?

— Я хотел сказать, что немного приболел.

— А отец где? Без него я не возьму тебя обратно.

— Так у него же работа. Не может же он ее бросить!

— Я тебя знаю, бездельника и проказника, поэтому и спрашиваю.

— Аллах тебе судья!

— Помолчи! На сей раз я тебя возьму! А если тебе еще захочется убежать, то без отца и не появляйся!

— Понятно, господин мой, зарубил себе на носу!

— Так-то лучше, заходи.

— Слушаюсь!

Окруженный приятелями, Сейид направился внутрь, бормоча:

— Ладно, проходимец и сын проходимца… Потерплю… Но я тебе устрою веселую жизнь! Ты у меня попрыгаешь!

Мулла услышал бормотание. Он не сомневался — в его адрес сыплются проклятья и ругань. Он крикнул мальчишке:

— Ты чего там бормочешь?

— Молюсь за тебя, господин мой!

Обращаясь к ребятам:

— Я тебе выпрошу у аллаха всего!

— Да разрушит аллах дом его отца, — ответили в тон ему ребятишки.

— Он же неплохой человек! — кто-то выступил в защиту.

— А, чтоб его!

Четверо ребятишек отошли от муллы Куфта, запрыгали, начали строить рожицы. Мулла не придумал другого выхода, как уйти к себе.

Двор школы имел прямоугольную форму. На одну сторону выходила дверь в коридор, разделявший две комнаты. Слева инспекторская, а справа — универсальная. Там был и школьный склад, и администрация, и молельня. Там же обитали дядюшка Гаррада, шейхи Абдель Расул и Сабит. На противоположной стороне находилась комната «третьего класса», туалет, состоявший из грязных, обшарпанных, со сплошь исписанными стенами, уборной и кубовой, где на деревянных подставках стоял цинковый бак с водой для питья и несколькими жестяными кружками, которые никогда не мылись. Ребятишки вытирали их руками или платками.

С правой стороны двора находилась комната «первого класса», а слева — «второго класса». Посреди двора стояла пальма, плодами которой ребятишки все время старались полакомиться. Но не успевали они бросить камень вверх, как Гаррада хватал виновника за шею и волок к мулле, который устраивал тому добрую выволочку.

Наши приятели пришли в школу ни рано, ни поздно. Во дворе уже было немало ребят, разговаривавших и игравших. Гаррада уже занял свое обычное место под пальмой. Он разворачивал свою походную столовую. Гаррада длинными, тощими руками напоминал саранчу, а зубы у него были как зубья ножовки. На плечах он нес два бидона, привязанных к палке, служившей коромыслом.

Числясь уборщиком школы, Гаррада мыл и подметал помещения, ремонтировал мебель. Помимо этого он закупал еду и сладости, которые продавал детям. Он же наказывал ребят за шалости. Он же мог выполнить и роль учителя, когда по каким-либо причинам не приходил шейх Абдель Расул или Сабит, или оба сразу. Бывал он и инспектором-попечителем школы в отсутствие муллы Куфта.

Приходили все новые ребята, заполняя двор шумом и гамом. Отдав свою доску Али, Сейид развлекал собравшихся тем, что пытался стоять на руках. Он не только преуспел в этом деле, но и смог даже сделать несколько шагов на руках. Феска упала, галлябея закрыла голову. Ребята восторженно захлопали в ладоши. Сейид гордо встал на ноги, нахлобучил феску, взял у Али свою доску и крикнул:

— Вот! Кто еще сможет так?

Одни застыдились, другие попробовали, но потерпели неудачу. Тогда Али взял Сейида за руку, вывел его из толпы ребят и заискивающе сказал:

— Да, ты настоящий молодец, герой!

Не прошли они и несколько шагов, как Али снова заговорил:

— Может быть, ты чего-нибудь купишь для нас обоих?

— Что? Да мы ж только поели!

— Я хотел сказать: купим чего-нибудь у Гаррада. Я вижу, у него есть отличные бананы.

— Нет, старина, я не люблю бананов.

— А что ты скажешь насчет таамии? Понюхай, как пахнет!

Али начал настойчиво обольщать Сейида разговорами о том, как все вкусно, чтобы тот сам понюхал. Сейид рассмеялся:

— Ты, пожалуй, прав. Пойдем купим каждому на два миллима. У тебя хлеб есть?

— Конечно!

— Тогда пошли!

Остановившись перед дядюшкой Гаррада, Сейид опять, как настоящий мужчина, бросил:

— Доброе утро, Гаррада, как дела?

Но тому некогда было болтать с парнишкой. Он грубо спросил:

— Чего хочешь?

— Дай нам на двоих таамии на четыре миллима!

— Продаю только с хлебом. Пол-лепешки с двумя таамиями стоят три миллима.

— Это как так?

— А вот так.

— Но я хочу только таамии!

— Нету. Не хочешь — проваливай, я займусь другими.

Сейида переполняла злоба, на лице Али было написано разочарование. Видя, что Сейид готовится к ругани, Али сказал:

— Будет тебе, покупай.

— У нас же есть хлеб! Купить две таамии за три миллима? Да это же разбой! Ах он собачий сын, ворюга!

— А что делать? Другого-то выхода нет.

Но Сейид оттолкнул руку Али, который сказал с сожалением:

— Были бы у меня деньги… Я бы купил.

Слова Али устыдили Сейида. Он подавил в себе злость и сказал Гаррада:

— Ладно уж, давай две порции.

Тот быстро сделал бутерброды и протянул их ребятам. Сейид полез в карман за деньгами. Но не нашел их.

Полез в другой — опять пусто. Он начал шарить. Нет! Побледнев, он тихо сказал Али:

— Послушай, никак не могу найти деньги.

— А в лавке ты взял сдачу?

— Конечно, взял.

— Хорошо помнишь?

— Точно!

— Куда же они делись?

Сейид почесал лоб, как бы вспоминая:

— Наверное, выпали, когда я на руках ходил.

Дядюшка Гаррада внимательно наблюдал за мальчиками. Заметив их замешательство, он заорал:

— Деньги давайте!

— Подожди ты, — сказал спокойно Али. — Сейчас найдем. Они, наверное, выпали.

Но Гаррада не стал ждать. Подскочив к ребятам, он вырвал из их рук бутерброды.

— Когда найдете деньги, тогда и покупайте! — крикнул он.

Али взял Сейида за руку и произнес успокаивающим тоном:

— Не расстраивайся, пойдем поищем в том месте, где были.

Они долго ползали по земле, но напрасно. Денег не было. Тогда Сейид угрожающим тоном сказал:

— Ладно, сейчас я ему устрою. Послушай, Али! Встань за пальму. Как только увидишь, что Гаррада покинул свое место, протяни руку и бери все, что тебе понравится. Понял?

— А если кто-нибудь увидит?

— Не бойся, никто тебя не увидит.

— Да, но это же будет кража?

— Кража, кража… Тебе-то что за дело? Бог будет с меня только спрашивать. Этот негодяй вот уже пять лет нас обкрадывает. А если мы сопрем один раз, то я не думаю, чтобы аллах от этого расстроился. Понял? Тебе надо лишь протянуть руку и взять.

Али покружил вокруг пальмы и наконец встал за спиной Гаррада. Сейид направился в большую комнату. Заглянув туда через окно, он увидел шейхов Абдель Расула и Сабита, сидящих на одной из скамеек. Перед ними стояла миска с бобами. Когда один из них потянулся к миске, Сейид что было мочи заорал:

— Пожар!

Оба шейха в испуге вскочили со своих мест и завопили в один голос:

— Пожар!

Крики долетели до муллы Куфта. Тот, еще ничего не видя, тоже закричал:

— Пожар!

Школьники сломя голову бросились к дверям, расталкивая друг друга локтями и ногами. И все горланили:

— Пожар!

Тут и Гаррада не выдержал. Он бросился бежать с намерением выяснить, где же горит?

Таким образом Али остался совершенно один перед великим изобилием всякой еды. Он хотел было взять, что нравится, но, увидев толкущихся и орущих около ворот, сам бросился туда же с криками:

— Пожар! Пожар!

Один Сейид спокойно оставался на месте, спрятавшись за углом. Его удивлению не было предела, когда он увидел в толпе ребят своего приятеля В сердцах он сказал про себя:

— А, чтоб тебя! И ты туда же. Не для тебя ли я придумал весь этот пожар?

Он бросился под пальму, к еде, начал хватать и прятать за пазуху что полегче весом и подороже ценой.

Понемногу шум затих, ибо, несмотря на тщательные поиски, пожар обнаружен не был. Страх прошел. Мулла начал расследование. Он не сомневался, что Гаррада, который стоял в толпе, будет на его стороне. Подозрение тут же пало на шейхов Абдель Расула и Сабита. Напрасно они пытались отмести от себя вину, заявляя, что крики о пожаре они услышали из школы, что они стали жертвой заговора. Но мулла не слушал их, он начал читать нотацию, высмеивая стариков:

— Позор вам… Играете, словно дети… И вообще нужно подумать, что с вами делать. Всего и забот-то у вас поесть да поспать. Лишь в конце месяца являетесь за жалованием.

В это время Сейид и Али уединились в туалете. Сейид выгребал из-за пазухи еду, радостно и насмешливо говорил:

— На, ешь таамию. Она немножко помялась, но ничего; а ваше степенство тоже побежало на пожар!

— Клянусь аллахом, когда я увидел, что вся школа побежала, я решил, что и правда пожар!

— Простительно. Я тоже чуть не забыл про игру и хотел бежать. Но вовремя сказал себе: парень, будь хладнокровным, не суетись… Бери, бери, дорогой… Дай-ка мне бананов, которых ты так хотел… Еще пару маринованных огурцов на обед… Ну как, доволен? Что скажешь?

Не успел Али высказать своего одобрения, как Гаррада зазвонил. Ребятишки начали выстраиваться перед дверьми своих классов, готовясь к началу занятий. У свободной стены собрался весь руководящий состав школы: мулла Куфта, шейхи Абдель Расул и Сабит, Гаррада. У каждого в руках были орудия устрашения ребят: у Куфта хлыст, которым он похлопывал себя по ноге, у обоих шейхов — палки, а Гаррада держал веревку.

Али шептал Сейиду на ухо:

— Таамия очень горячая, жжет. Что делать?

— Терпи и не шевелись, а то накроют.

— До каких пор ждать-то?

Как войдем в класс.

— А дальше?

— Съедим.

— Как?

— Что у нас первое? Коран? Аллах поможет. Как всегда, у шейха Абдель Расула схватит живот, и мы поедим в наше удовольствие.

— А если…

Али не успел закончить. Его оборвал окрик муллы. Перед началом утренней молитвы он всегда устраивал разгон.

— Эй, болтун, заткнись, а то я сломаю хлыст об твою голову!

Это предупреждение было прелюдией к началу разговора:

— Слушайте, собачьи дети! Вот уже тридцать лет я работаю в школе. За все это время со мной не случалось ничего подобного сегодняшнему. Тридцать лет я не видел такой паники, как сегодня. Из-за чего? Из-за пустяка! Пожар… Пожар! Хотел бы я знать — кто это устроил такую шутку. Я бы содрал с него шкуру вот тут, прямо перед вами… А ну, сознавайтесь! Поначалу я намеревался со всех вас шкуру спустить, но на сей раз не трону, ибо точно знаю, кто заслуживает этой кары. — Он покосился на шейхов Абдель Расула и Сабита. — А теперь — по классам, да тихо у меня! Шагайте!

По одному ребята стали заходить в классы и занимать места на деревянных скамейках. Али сел рядом с Сейидом. Они положили перед собой доски и карандаши, опустошили карманы и приготовились вкусить от яств. Но шейх не дал им такой возможности. Сразу же, войдя в класс, Абдель Расул взял мел и наверху доски написал дату, затем слова: «Милостивый коран». Напрасно наши приятели ждали, что он замолчит. Шейх обратился к ученикам:

— Сегодня мы начнем изучать молитву «Абас».

— Это еще кто такой? — спросил Али Сейида.

— А я, думаешь, знаю? Наверное, очередной враг пророка, вроде Абу Лахеба или Али Джехля. да и название молитвы указывает…

Али это объяснение не удовлетворило. Он поднял вверх большой палец и громко крикнул:

— Господин шейх!

— Чего тебе?

— Это кто же такой Абас?

— Тебе не обязательно знать. Лучше помолчи. И без глупостей… Понял или нет? А то ты заладишь: кто слепой, кто зрячий.

Затем шейх обратился к ученикам:

— Теперь сотрите со своих досок текст прежней молитвы.

Эти слова были приняты как приказ поплевать на доски. Каждый постарался сделать плевок как можно больше и смачнее. Затем ребята взяли по грязной тряпке, которыми обычно вытирали доски, и начали водить их кругами, стирая слова старой молитвы. Подождав, когда ребята управятся, шейх Абдель Расул начал:

— Теперь пусть каждый поставит сегодняшнюю дату и напишет «Милостивый коран». Дальше будете писать текст молитвы. Все… Пишите: «Именем аллаха всемилостивого и милосердного…»

Шейх диктовал молитву. Слова ее он произносил невнятно, как бы жуя их, окончания же произносил нарочито громко, растягивая при этом губы так, как будто играл в немом кино.

Али жарко зашептал Сейиду на ухо:

— Еще много осталось?

— Я знаю ровно столько же, сколько и ты. Вроде подошли к середине молитвы.

— Да, у меня живот жжет.

— Подожди немного.

— Таамия остынет.

— И холодную съедим.

Наконец шейх громко крикнул: «Верьте великому аллаху!». Али радостно зашептал:

— Вот здорово! Во всех молитвах я больше всего люблю эти слова!

Но тут шейх Абдель Расул снова заговорил:

— А теперь, когда мы закончили молитву, начнем ее заучивать. И чтобы мне никто не молчал! Все повторяйте! Начали!

Мальчишки хором, в один голос заорали, повторяя слова: «И спустилась на Абаса слепота… Спустилась на Абаса слепота…» Повторяя слова молитвы, ребятишки раскачивались вперед-назад, словно маятники. Шейх Абдель Расул встал и начал внимательно следить за учениками, отыскивая взглядом лентяев, но за всеобщим гулом таковых не обнаружил. Успокоившись, он взял в руки палку и угрожающе изрек:

— Чтобы никто не понижал голоса! Завтра я заставлю каждого прочитать всю молитву. И горе бездельникам! Душу выну! А сейчас я схожу в уборную. И чтоб оттуда я слышал ваши голоса!

Шейх вышел. По всей школе раздавался хор, зубрящий слова молитвы. Но стоило Абдель Расулу скрыться из виду, как шум стал затихать. И уже через полминуты мальчишки начали делиться последними новостями, анекдотами. Первое, что сделал Али, крикнул приятелю:

— Начнем, пожалуй?

— Потерпи немножко, а то он может вернуться. «И спустилась на Абаса слепота…»

— Ладно, твоя правда, не бойся.

Удостоверившись, что шейх все-таки ушел, Сейид перестал повторять слова молитвы. Он запустил руку за пазуху, вытащил оттуда снедь и, обращаясь к Али, спросил:

— Хлеб где?

— В свертке.

— Дай кусочек. А может быть, так поедим?

— Времени нет разворачивать. Давай так, без хлеба.

— Согласен, хлеб всегда успеем съесть.

Дукдук, сидевший сзади их, увидел, что они жуют, и крикнул:

— Что ешь, Сейид?

— Таамию.

— Дай кусочек.

— Больше нету.

— Как не стыдно! А не я ли тебе дал вчера картошки?

Сейид крикнул со злостью:

— Разве это была картофелина? А я тебе не давал доброй порции сахарного тростника? Чуть чего, так вспоминаешь — картофелина… Вот и бери после этого от тебя что-нибудь! На, лови!

Сейид вытащил оставшуюся таамию и метнул ее в сторону Дукдука. Не успел он этого сделать, как в классе возобновился равномерный шум голосов, скандирующих новую молитву. Это вернулся шейх Абдель Расул. Только он переступил порог, как увидел летящую словно снаряд, таамию. Шейх заметил: бобовая котлетка упала на скамейку, где сидел Дукдук, но тот не только не взял ее, а, наоборот, сделал вид, что он ничего не заметил и продолжал бубнить новую молитву, мерно раскачиваясь взад-вперед.

Абдель Расул ударил палкой по ближайшей скамейке. Ребятишки повысили голоса, распевая молитву. Ткнув палкой в Дукдука, шейх крикнул:

— А ну-ка, дай это сюда!

Мальчишка тряхнул головой, сделав вид, что ничего не понимает. Но тот еще громче закричал:

— Подай сюда эту таамию! Вот эту, которая упала рядом!

Дукдук продолжал изображать недоумение и удивленно осмотрелся. Тем не менее он протянул руку, поднял таамию и отдал ее шейху. Тот снова спросил:

— Это что такое?

— Таамия.

— Откуда она взялась?

— Я не знаю.

— Кто тебе ее бросил?

— Не знаю.

— Но я видел, как она летела к тебе!

— Я тоже видел.

— Так, значит, ты не знаешь, кто бросил?

— Представления не имею!

Обращаясь к остальным ученикам, шейх спросил:

— Кто из вас кинул?

Ответа не последовало.

— И никто не видел?

Ребятишки снова промолчали. Учитель аж задрожал от злости.

— Так, по-вашему, эта таамия с неба свалилась? Я вам покажу. Я быстро найду этого негодника!

Шейх Абдель Расул начал повальный обыск. Подойдя к Сейиду, он остановился, принюхался и крикнул:

— А ну, открой рот!

Шейх еще раз принюхался и с торжеством приказал:

— Покажи твой ящик!

Стоило ему только бросить туда взгляд, как он схватил Сейида за шиворот.

— Так это ты?! Кроме тебя некому! Уж я-то тебя хорошо знаю! Покажи руки!

Сейиду ничего не оставалось делать, как принять кару. Он распростер руки и, повинуясь приказу учителя, встал на колени лицом к стене. Про себя он лихорадочно придумывал, как избавиться от возмездия. Возможность представилась быстро. Увидев, что шейх приближается к нему спиной, ибо лицо его было обращено к классу, Сейид быстро протянул руку, вытянул из своей фески булавку и воткнул ее в кафтан учителя. Затем он поднял руки вверх, как и было ему сказано.

Не прошло и мгновения… Шейх направился к своему месту, намереваясь хоть немного отдохнуть от волнений. Не успел он плюхнуться на стул, как взвился с воплем: «А-а-а-а!!!»

Только было он решил начать новое расследование, прозвенел звонок и мальчишки ринулись во двор.

Урок шел за уроком. Время приближалось к полдню. Наступило время обеда. Сейид и Али сели рядом, положив между собой сверток с едой. Развязав его, они вытащили куфту, рис, мясо, финики. Оба принялись за еду, договариваясь, как провести вторую половину дня. Мимо них прошел Дукдук, пожелав приятного аппетита. Сейид крикнул:

— Эй, иди сюда, пообедай с нами.

— Не, пойду к Гаррада, куплю что-нибудь на обед.

— Да садись ты, еды хватит на всех, не стесняйся!

— Ладно, пойду куплю и приду к вам.

Вокруг Гаррада толпились ребята. Из двух бидонов, в одном из которых были вареные бобы, а в другом — пареная репа, Гаррада быстро набрасывал еду в миски и раздавал ребятам. Эти бидоны были главной составной частью передвижной столовой Гаррада. Их содержимое — основное меню.

Через некоторое время Дукдук присоединился к приятелям, держа в одной руке миску с бобами, а в другой — с репой. Вдруг Сейид перестал есть.

— Эй, ребята, да я чуть не забыл!

— Что забыл? — спросил Дукдук.

— Сегодня же праздник рождения святого!

— Точно… Надо сходить… Я видел рабочих, устраивавших театр за мечетью. И шатры ставили… Я удивился — с чего бы?

— Надо сказать всем остальным, пойдем вместе.

— Сейчас же скажем Зейну и Абдалле. По дороге домой предупредим Харишу и Заки.

Ребята поели и разошлись по классам. Надо было заканчивать учебный день. После корана шли арифметика и арабский язык.

Уроки, наконец, кончились, и школьники гурьбой двинулись к выходу, расходясь по улицам, переулкам и тупикам. Сейид, Али и вся ватага их соседей направились в Кошачий переулок, прыгая и кувыркаясь на ходу. Вспоминая события сегодняшнего дня, Сейид становился мрачным. Чем больше сокращалось расстояние до дома, тем неспокойнее становилось у него на сердце. Его неотступно преследовала мысль — что сделает отец? В то же время Сейид себя успокаивал, стараясь отдалить момент неприятного объяснения с отцом. Ну что отец может сделать? Самое большое, чем он ему грозил, это вернуть в школу, к мулле Куфта. Так он сам вернулся. Впрочем, возвращение в медресе — не такое уж страшное наказание. Правда, теперь ему не видать дворцового сада с финиками, бананами и прочими соблазнами. Но что постоянно в этой жизни, какие удовольствия вечны?

И все-таки, ограничится ли отец только этим наказанием? А может быть, отлупит? Если у отца есть такое намерение, то пусть… От отцовских побоев еще никто не умирал.

Но вот и дом. Договорившись встретиться под тутой вечером, ребятишки разбежались. Али бегом затопал по лестнице. Сейид медлил в нерешительности.

Время перевалило за три часа. Умм Амина сидела в своей привычной позе — печальная, с палкой в руках. Непроизвольными движениями она отгоняла палкой назойливых гусей. Заслышав легкие шаги внука, она встрепенулась, оживилась и спросила:

— Это ты, Сейид?

— Я, не волнуйся. Отец пришел?

— Не бойся, — со смехом сказала бабка. — Я его успокоила сразу же, как только он пришел. Он простил тебя… Добрее, чем у него, сердца не бывает… Но ты…

Да умиротворит тебя аллах… Брось ты свое озорство! Я ему ничего не сказала о разорванной галлябее. Сегодня я стирала ее, а она расползлась в руках… И сорванец же ты! Иди ко мне.

Он подошел, она обняла его, обласкала и заботливо спросила:

— Есть хочешь? Сейчас принесу. А может быть, подождешь, когда отец проснется? Он отказался обедать до твоего прихода… Подождем немного и пообедаем вместе. Сейчас отец должен встать.

— Да я не очень голоден.

— Чего наелся?

— Мы с Али поели всякой снеди, которую ему мать дала.

— А что сделал с пиастром?

— На четыре миллима купил кукурузной похлебки.

— А с остальными деньгами?

— Потерял, когда на руках ходил.

— О аллах! И чего это тебе понадобилось ходить вниз головой? Тебе ж бог мозги дал! Как ты ими распоряжаешься, да исправит тебя аллах!

Бабушка еще долго бы причитала, если бы ее не остановил стук в дверь.