Водонос умер

Глава 8 Подготовка к сражению

Шли дни, а Шеххата продолжал жить у Шуши дома, в пустой каморе с сундуком. Ели, спали они все вместе и настолько привыкли друг к другу, что стали одной семьей, как будто Шеххата жил с ними уже многие годы. Хозяева дома теперь и представить себе не могли, как жили без этого человека.

Безработный период, который переживал в последнее время Шеххата, миновал. Похорон было изобилие. Очевидно, бог Израэль — бог смерти — специально наслал на людей мор, чтобы Шеххата мог вовсю развернуть свою активность. Новый обитатель дома в Кошачьем переулке уходил рано утром и отсутствовал целыми днями. Возвращался он крайне усталым.

В облике Шеххаты явно обозначились признаки удовлетворения и благоденствия. Он купил на барахолке другой пиджак, разумеется достаточно поношенный, но неплохо выглядевший, придававший его владельцу представительный вид. Шеххата щедро тратил пиастры на Сейида, покупая ему всякие вкусные вещи: сладости, орехи. И выдал однажды Шуше целых двадцать пиастров в качестве платы за жилье.

Как-то вечером друзья направились в привычную для них кофейню. Шеххата был одет в свой полуновый пиджак, феска почищена и отглажена, галлябея выстирана, ботинки отремонтированы, шнурки на месте, носки подтянуты и подвязаны шпагатом. Он даже побрился, и теперь на подбородке его уже не торчали редкие седые волосы. От этого лицо его немного помолодело.

Пришли они в кофейню, заняли столик. Перебросились приветствиями с завсегдатаями. Шеххата стал здесь известным человеком. А незнакомые тоже обращали внимание. Один из таких спросил своего соседа:

— Чем занимается этот мужчина?

— Из тех, кто шагает впереди похоронной процессии.

— О боже, заступись! Отдали его от нас!

Шеххата услышал разговор этих двоих и крикнул насмешливо:

— Успокойся! Я не жалую своим присутствием похороны таких оборванцев, как ты.

Человек смутился, а завсегдатаи кофейни захохотали. Шеххата обратился к Шуше:

— Не сыграть ли нам в нарды?

— Согласен.

— Берегись, сегодня я в ударе, разделаю тебя под орех.

— Давай-давай, хвастайся… Что возьмем?

— Как обычно — кофе и кальян.

Шуша позвал официанта и попросил его принести требуемое. В это время Шеххата рассматривал сидящих с таким видом, как будто искал вполне определенное лицо. Вдруг он схватил приятеля за руку и нетерпеливо спросил:

— Послушай, не твой ли это знакомец?

— Какой еще?

— Да вот тот, Даббах.

— Ты имеешь в виду Шараф эд-Дина?

— Его самого.

Повернувшись в сторону, куда указывал Шеххата, Шуша увидел Шараф эд-Дина, гордо и непринужденно сидящего за столиком. Одной рукой он поминутно закручивал ус, а другой держал чубук кальяна. Шуша подтвердил:

— Он и есть. Но это вовсе не мой знакомец, а тем более приятель, — добавил Шуша.

— Вот если бы он был моим приятелем! — рассмеялся Шеххата. — О аллах, помоги мне сблизиться с этим человеком! Шараф эд-Дин, хоть взгляни на меня! Ну же, Шараф!

И обратился к Шуше:

— Больше всего на свете я ценю вот этих людей. Для меня уже достаточно того, что от него пахнет Азизой Нофал. Ведь он, как святой Радван. У него ключи от рая. Этот Радван посылает нам богинь.

Покачав с укоризной головой, Шуша заметил:

— Мы с тобой разные люди. Я таких терпеть не могу. Я всегда нахожу удовлетворение в молитве: «Аллах, избавь меня от греховных желаний». Больше всего унижают и закабаляют человека его желания. Особенно его губит страсть к женщинам. Отсюда жажда наживы, накопления богатства. Желание вкусно поесть превращает человека в раба своего желудка. Лучшая броня для человека от всех соблазнов жизни — воздержание. Если человек научится подавлять в себе желания, то он самый свободный и счастливый на свете. Такой может твердо идти по жизни, диктовать ей свою волю.

— А зачем все это, дорогой мой брат Шуша? Зачем диктовать жизни свою волю? Что же, для тебя так и не существует никаких соблазнов, у тебя нет никаких желаний? Тогда зачем живешь? Какой смысл в твоей свободе, если ты ничего не хочешь? В таком случае лучше оставить мир. Чем оправдывается жизнь на этом свете, как не желаниями, кое-какими соблазнами… Ведь и без того так редко удается удовлетворить свои желания… Если же тебя совсем ничего не интересует, тогда помирай!

— Не так легко исполнить желания, дорогой мой Шеххата. Можно всю жизнь за ними гоняться и все-таки не поймать.

— В этом-то прелесть жизни… Так мир устроен… Человек всегда бежит за тем, чего он хочет. Как только у тебя не оказывается того, чего ты хочешь, ты устремляешься за другим. Значит — живешь, дышишь, мыслишь… Представь — у тебя есть все, что ты только желаешь… Проходит очень немного времени, и тебе все это надоедает… Что же тогда? А-а, оставим, это не для тебя… Но дай нам пользоваться дарами жизни. Скажи, как можно познакомиться с этим молодцом… Даббахом?

— Очень просто… Пойди да обними его…

— Я серьезно говорю… Как принято знакомиться с такими, как он?

— Подольше и повыразительнее посмотри на него, и он сам придет к тебе, прямо сюда… Он и под землей увидит свою выгоду. Прошлый раз ты ему не показался достойным его внимания. Он очень разборчив в клиентах…

— А сегодня… есть надежда?

— Сейчас ты выглядишь совсем респектабельным… Начнем?

Шуша раскрыл нарды, потряс в руке кости и метнул:

— Шесть-четыре… Бросай ты!

Шеххата продолжал сидеть, не обращая внимания на нарды.

— Играй же! Чего ждешь? Кости перед тобой.

Но приятель даже руки не протянул. Шуша поднял глаза и увидел своего соседа с открытом ртом, вперившим взгляд в противоположную сторону улицы…

— О красота! — вдруг запел он. — Так вот ты какая, газель… Клянусь пророком, я смелый, быстрый, стрелок хороший… Я быстро влюбляюсь… Ты ранила мое сердце… Кроме тебя, нет для меня врача. Ты как зефир… Как мед… Умираю от восторга, о прекрасное создание!

Шуша пытался отвлечь его от такого неподобающего на людях занятия.

— Играй же! Люди смотрят!

— Играй, играй, а Луна с небес спустилась… Идет передо мной по тротуару… У меня что — глаз нет? Пока аллах не обидел, не слепой.

Тут Шеххата снова запел: «И пришел любимый твой, и приласкал… О сладость, о жасмин, о прекрасный вечер!..» Его любовные излияния продолжались довольно долго, до тех пор, пока Азиза Нофал не скрылась из виду. Шеххата отвернулся наконец от окна, схватил кости, метнул их со злостью и заговорил извиняющимся тоном!

— В таких случаях я теряю всякий разум… Витаю в облаках… Прости, брат… Сам знаю — нехорошо это, ни к чему… Но не могу сдержаться… Не обижайся на меня.

— Хватит… Все хорошо… Играй…

— Четыре-один! Здорово! Сейчас я тебе покажу! От меня теперь не вырвешься! И-эх, обыграю я тебя сегодня вчистую!

Но тут за его спиной раздался возглас:

— Салям алейкум!

Обернувшись, Шеххата увидел Даббаха и даже засветился от радости. Он с воодушевлением затараторил приветствия:

— Добро пожаловать! Благословение и молитва аллаха!.. Пожалуйста, муаллим Даббах! Тысяча приветов! Возьми стул и садись с нами… Сейчас заканчиваем. Сейчас я его обыграю, и все… Посмотри, его положение безнадежное… Привет, привет… Честь-то для нас какая!

Перебирая четки, Даббах вкрадчиво заговорил:

— Добрый товар имеем… Все больше из хороших семей…

— При чем здесь хорошие семьи? Не сватаемся… Терпеть не могу приличных людей!.. Однажды женился… Из хорошей семьи… Как ледышка была… Аж свет не мил был… Не-ет, приятель, уволь от детей хороших семей!

— Ладно, не надо… Есть и такие, которые тебе очень понравятся. Поверь…

— Где же они?

— В переулке Кябиба.

— Знаю их, до этого еще не опустился.

— Найдем других на твой вкус… Тут за углом.

— И этих знаю, не пойдет.

— А из тех, что живут в переулке Махлябия?

— Это в доме Шебары? Знаю.

— Чего ж ты сидишь здесь? Давай работать вместе.

Шеххата рассмеялся:

— Послушай, Даббах! Давай говорить прямо, без обиняков… Я хочу ту, что сейчас прошла мимо.

— Об Азизе Нофал говоришь?

— О ком же еще!

— Тебе не по карману.

— Сколько?

— Пятьдесят пиастров.

— Пятьдесят? За ночь?

— Не навсегда, конечно. Я же тебе говорил — дорога́!

— Сразу пятьдесят пиастров! За ночь… Это значит — пять похорон… Да…

— Пять чего?

— Так считать ты не умеешь… Сам с собой считаю (Шеххата понизил голос до шепота, чтобы никто не услышал). Как ни крути, а пятьдесят пиастров — это пять похорон. Да… Чтобы приятно провести одну ночь, нужно пять опечаленных семей… Тут нужна помощь бога Израэля… Не оставил бы нас без своей милости… Послал бы пять-шесть-семь покойников… Только ради Азизы Нофал… Только за кончики ее пальцев сам готов умереть. Авось бог сподобит… — Обращаясь к Даббаху.

— Пятьдесят пиастров? Целых пятьдесят?

— И ни гроша меньше!

— Может быть, немного скинешь? Сделай одолжение!

— Цены твердые.

— Шут с тобой, договорились. Где увидимся? Когда?

— Завтра вечером.

— Как увидимся?

— Здесь же, перед закатом. Дождусь тебя — и пойдем.

— Не опаздывай.

— Не-е, я точный. С пяти часов буду тебя ждать.

— По рукам!

— Деньги давай.

— Какие деньги? Состоится, тогда сполна получишь.

— Гони заранее!

Пришлось Шеххате лезть за кошельком. Вытащил монету в десять пиастров и протянул ее Даббаху:

— На, бери, новенькая!

— Мало.

— Больше нет с собой. Аллах милостив, получишь остальное.

Засунув монету в карман, Даббах распрощался. Шеххата остался вдвоем с Шушей. Они посидели еще немного и пошли домой.

Поужинали. Шеххата поиграл с Сейидом. Затем все разошлись по своим углам.

Только было Шуша присел у окна полюбоваться на звезды, раздался стук в дверь. Появился, словно призрак, Шеххата с дудкой. Он сел на край постели, помолчал немного и тихо произнес:

— Разреши сказать пару слов.

— Отчего нет, пожалуйста!

— Боюсь, что расстроил тебя сегодня, а то и обидел. Видишь ли, раньше я делал все, что мне заблагорассудится, нимало над этим не задумываясь. Делал ошибки и не думал в них сознаваться. У меня не было примера добра, с которым бы я мог сравнивать свои поступки. Я всегда думал, что делаю обыкновенные нормальные вещи… Но, познакомившись с тобой, я почувствовал — есть на свете такая штука, которая называется добром, правильным поведением, а посему то, что я делаю, — все неправильно. А что могу с собой сделать? В шестьдесят лет не могу себя изменить… Я даже думаю, что люди вроде меня нужны на этом свете… Чтобы такие, как ты, были яснее видны, более заметны… Нужны ошибающиеся люди, чтобы было место и для правых, справедливых, нужны и плохие вещи, чтобы видны были хорошие. Если бы на свете все было хорошо, справедливо, то в нем не было никакой прелести, никто бы не знал, что такое зло, добро, красота. Извини меня, муаллим Шуша, и прости мои прогрешения. Если бы не мои грехи, не видно было бы твоей чистоты.

Шуша положил руку на плечо Шеххаты и дружески сказал:

— Ты хороший человек. У всякого свои грехи. Безгрешен только бог… Людей безгрешных нет. Главное, что твоими грехами ты никому не делаешь зла. Да повернет аллах нашу короткую жизнь к добру!

— Дай тебе бог всего самого хорошего, муаллим Шуша, пусть он облегчит твое сердце так же, как ты облегчил мое… Может, поиграть тебе немного на этой дудке?

— Давай, послушаем.

Шеххата заиграл, из дудки полилась в ночную тишину печальная мелодия, напоминавшая умиротворенный плач. Он играл до тех пор, пока не почувствовал на своем плече руку Шуши.

— Пожалуй, хватит, приятель.

Обернувшись, Шеххата увидел, что из глаз Шуши выкатились две крупные слезы и потекли по щекам. На сей раз он и не пытался их остановить. Мелодия оказалась сильнее его железной воли. Положив руку Шеххаты себе на сердце, Шуша грустно промолвил:

— Вот здесь моя печаль. Не могу избавиться от грустных переживаний… Спокойной ночи!

— И тебе всего доброго, приятных сновидений!

Шеххата проснулся как всегда поздно. Солнце уже щедро разметало свои горячие лучи по двору. Шуша с сыном ушли каждый по своим делам. Умм Амина готовила во дворе корм своим животным.

Надев на себя парадный наряд, попрощавшись со старушкой, Шеххата вышел на улицу. Пройдя Кошачий переулок, он повернул налево, к улице Агур, и через несколько шагов оказался около мясной лавки аль-Хишта. Ноги сами собой замедлили ход. Шеххата затоптался на месте. Он увидел, как аль-Хишт, одетый в белую галлябею, забрызганную кровью, разделывает туши. Собравшись с мыслями, Шеххата решительно направился к хозяину лавки, с которым был уже знаком по кофейне.

— Доброе утро, муаллим Хишт!

— Утро доброе! Заходи, будь добр!

— Ради жизни твоего отца, дай мне фунт телятины из почечной части.

— Рад услужить!

Отложив в сторону нож, мясник полез в один из шкафов и вытащил оттуда большой кусок мяса.

— Я тебе отрежу отличный кусок от задней части. Почечная часть тебя не устроит, одни кости да жилы.

— Все едино… От задней части тоже хорошо.

Положив на весы большой лист желтой оберточной бумаги, предварительно намоченной для веса, Хишт отвесил мясо и завернул. Шеххата подошел к мяснику ближе, многозначительно улыбнулся и произнес доверительным голосом:

— Мне еще нужно печенки, почек и хороших костей. Не сделаешь ли?

Мясник рассмеялся, потер руки и с явным удовольствием сказал:

— Позволь мне распорядиться. Я тебе устрою такой набор, что будешь богу за меня молиться… Верну тебя на двадцать лет назад…

Хишт извлек печенку из одной туши, почки — из другой, костей отрубил от третьей, добавил к этому кусочек бараньего курдюка, завернул все в бумагу и протянул Шеххате со словами:

— Возьми это добро, заложи в глубокую посудину и кипяти до тех пор, пока жир не расплавится. Воды не добавляй. Суп получится что надо — густой, наваристый. Потом добавь всяких специй и приправ. Поешь, и станешь богатырем!

Шеххата забрал оба свертка, потоптался в нерешительности и стыдливо произнес:

— Деньги я тебе отдам на обратной дороге, когда с работы пойду. Ладно?

— Чего уж там, Шеххата эфенди, хоть даром бери, мы же как-никак соседи!

— Бог в помощь! Салам алейкум!

— Шагай с миром!

Шеххата вернулся домой. Умм Амина удивилась, услышав его шаги. Она с тревогой спросила:

— Ты чего вернулся? Или что случилось, не дай бог? Может, забыл что?

— Нет, просто занес фунт мяса. Свари нам его на обед.

— Зачем этот напрасный труд? Шуша дал мне денег, да и сам принесет чего-нибудь, когда вернется.

— Э-э, пустяки. Свари к мясу немного овощей или добавь приправ, как хочешь в общем.

— Бог тебе воздаст! Вечно ты утруждаешь себя понапрасну.

— Какой там труд. Бери.

Передавая старушке свертки, он добавил:

— Это мясо. А тут немного мозговых костей. Свари для меня, а то что-то спину ломит. Мне сказали, что костяной отвар укрепляет поясницу. Только кипяти их подольше и не добавляй воды. Так, чтоб отвару набралось не больше чашки.

Умм Амина не обратила внимания на советы Шеххаты. Больше всего ее занимала боль в его спине.

— Спина ломит? Экая напасть… Простудился, верно… С открытым окном спал… Сегодня закрой. Разбитое стекло заклей бумагой. А лучше всего при простуде банки. Вечером сделаю. Попрошу Закию принести…

Бабка могла еще долго причитать, потому ему пришлось прервать ее наставления:

— Хватит тебе, ничего не нужно. Все гораздо проще, дело привычное. Свари мне костей, и дело с концом. Мне это лучше всего помогает. Давно пользуюсь этим средством.

Но Умм Амина запротестовала:

— Разве это лекарство? Бог с тобой!

— Да сделай то, что я прошу! Больше ничего не надо.

— Будь по-твоему. Бог даст, к обеду будет готово.

— Вот и спасибо.

Успокоившись за судьбу костей и потрохов, убедив Умм Амину в отсутствии всякой надобности доставать банки, Шеххата быстро пошел по направлению к кофейне «Для благородных».

Придя туда, он увидел, что его собратья в большой запарке. Они бегали взад-вперед, суетились, переругивались. Хозяин лавки похоронных принадлежностей Сурур погонял своих помощников. Шеххата понял: предстоят большие похороны, а он опаздывает. Увидев его, Сурур заорал:

— Поторопись хоть немного! А то останешься без дела!

— Это как же так — без дела? Да мне не одни похороны нужны, а целых пять! Они мне позарез нужны.

— Что это тебя так заставляет?

— Красивая женщина.

— Тогда торопись… Толк в женщинах ты знаешь… До конца дней своих будешь за юбками волочиться… От этих излишеств и помрешь…

— Ты и вправду так считаешь? Дал бы бог!

Шеххата быстро повязал красную тряпку, схватил привычный ему подсвечник и крикнул остальным:

— Пора двигаться, люди! Где хоронить-то будем?

— Нужно добраться до старого Каира, а затем в квартал аль-Мугавизин.

— О черная весть! Поближе нельзя было? Никак это кладбище аль-Имам? Не ошибаюсь?

— Что делать, так получается. Его могила, как и склеп родственников, находятся в квартале аль Мугавизин.

— Чего ж он поселился в старом Каире, если знал, что хоронить его будут в квартале аль-Мугавизин? Жил бы в квартале Дираса, или аль-Хусейн, или, на худой конец, в квартале Кахкин. А то и в Красном переулке или на улице Гамалия. Угораздило его поселиться в старом Каире, когда кладбище находится в аль-Мугавизин.

Подошел пятый номер трамвая. Сурур заторопил всех:

— Кончай болтать! Скорее, скорее, а то не успеем! Уже девять часов, а в десять нужно быть на месте.

Братия «благородных» со своими подсвечниками, музыканты с инструментами — все ринулись в вагон, сразу наполнившийся шумом, гамом, шутками и прибаутками. Можно было подумать, что едут подружки к невесте.

Шеххата сел напротив шейха Сейида аль-Холи преднамеренно. Он рассыпался в самых льстивых приветствиях. Старик оставался глухим к этим излияниям, не внимал громким и звучным словам, относясь к ним так же равнодушно, как к блеску фальшивой монеты. И так всегда. Его глаза прикрыты. Он вечно кажется погруженным в дрему, как будто покрыт панцирем бесчувственности. Ничто не находит отзвука в его душе — ни радость, ни печаль, ни гнев. Сидел ли он, двигался, говорил — все, как во сне.

Как ни изобретателен был Шеххата, но поток красивых слов иссяк. Он наклонился тогда к уху шейха Сейида и зашептал:

— Не найдется ли толики гашиша?

Это был единственный вопрос, который мог заставить старика проснуться, расколоть панцирь равнодушия и безразличия. Он приоткрыл веки и, не глядя на говорившего, тихо высказался, произнеся необычно длинную для себя тираду:

— Вот ведь прорва ты какая? Только позавчера взял целую порцию.

— Сегодня нужно еще!

Пробормотав несколько ругательств, шейх полез за пазуху, вытащил оттуда грязный пакетик, не спеша открыл его, вытащил шарик шоколадного цвета величиной с орех и грязным ногтем разделил его на две части. Взял одну из половинок и попытался разделить и ее, но безуспешно. Пальцы оказались неуклюжими. Тогда он пустил в дело зубы. Тут Шеххата взорвался:

— Давай же сюда, приятель! Там и делить нечего!

— Это тебе так кажется. А впрочем — бери, пользуйся моей добротой, наслаждайся.

Шеххата быстро схватил протянутое ему стариком, запихнул в жилетный карман и успокоился. Переждав немного, он снова начал величать шейха Сейида. Завершив словесную подготовку, наш приятель подвинулся поближе к старику и вкрадчиво заговорил:

— Может быть, у тебя и имбирь есть?

На сей раз мрачный старик встрепенулся сильнее. Удивленно поднял брови, раскрыл глаза насколько хватило сил у век, потом прищурился и воскликнул:

— Что с тобой сегодня? Да ты никак не на похороны собрался, а на свадьбу? Никак зван куда?

— У меня веселье на целую ночь.

— С кем?

— С кем, с кем… С красивой женщиной! Сочной, сливочной!

— Довольно, заткнись! Ты всеядная свинья. Что ни проглотишь — переваришь. На вот, бери.

И снова старик полез за пазуху, вытащил небольшую круглую железную коробочку, похожую на табакерку, извлек оттуда малость черного вещества, похожего на ихтиоловую мазь, попытался спичкой уменьшить долю, но тут Шеххата схватил его за руку.

— Ты что делаешь?

Старик, или вернее говоря, ходячий склад наркотиков, презрительно посмотрел на соседа краем глаза и пробурчал:

— Никак, передумал? Имбиря уже не надо?

— Разве это имбирь? Давай сюда, старик, будь пощедрей! А то через два дня помрешь. Давай всю коробку! Не будь скрягой!

Шейх Сейид поленился начинать торг. Ему было легче отдать всю коробку, чем торговаться. Освободившись от товара, старик снова погрузился в дремоту.

Шеххата запрятал коробку туда же, куда и гашиш. Лицо его расплылось от удовольствия. Он забормотал про себя:

— Теперь только арака (восточной водки) не хватает.

Трамвай пересек квартал Омар-шах, миновал площадь аль-Сейида, приблизился к скотобойне. Когда подъехали к кварталу Абу Рейш, паломник Сурур крикнул:

— Пошли, слезаем! Отсюда проберемся проходными дворами.

Галдя, толкаясь и ругаясь, вся братия вывалилась из трамвая, пересекла улицу Тыби и двинулась по направлению к кварталу Фамм аль-Халиг. Но почему-то нигде не было признаков близких похорон. Ни тебе плача, ни причитаний. Шеххата забеспокоился:

— Где же это? Ничего не слышно.

— Теперь недалеко, — ответил Сурур.

— Кто-нибудь слышит плач? Может, он умер в одиночестве?

— Сказал! У него большая семья, куча денег.

— Значит, хорошо заплатят?

— Наверняка!

— Это самое главное. Эти похороны будут стоить четырех. Упокой его аллах, раз есть от него польза!

Вся ватага жаждущих углубилась в квартал Фамм аль-Халиг.

Сурур замедлил шаги, начал оглядываться. Кто-то спросил:

— Как называется эта улица?

— Вроде, Лимонадная.

— Давай удостоверимся.

Сурур подошел к женщине, продававшей моченые бобы. Она сидела в тени большого дерева.

— Эй, тетка, не знаешь, где Лимонадная улица?

— Какая улица?

— Лимонадная.

— Нет здесь такой улицы.

Сурур двинулся дальше, остальные за ним. Но женщина вернула их, крикнув:

— Есть Сахарно-лимонная улица.

Сурур радостно закричал:

— Она самая и есть!

— По-твоёму, Сахарно-лимонная улица и есть Лимонадная?

— А какая же? Не масляная. Если смешать сахар с лимоном, что получится, кроме лимонада?

Плотной толпой «благородные» двинулись дальше, ускоряя шаг. Не успели они подойти к Сахарно-лимонной улице, как услышали плач и стенания.

— То, что нам нужно, — заорал Сурур. — Ну-ка, разберитесь по порядку. Ты, Абид, забирай музыкантов и топай к воротам дома, чтобы, когда будут выносить гроб, они были рядом. Все остальные растянутся по тротуару. Быстрее! Только без разговоров и смешков! Все, приступаем к работе!

Вот и открылось место их «работы». Расцвеченные шатры, откуда раздавались рыдания и причитания на всю улицу, гроб, приготовленный к выносу, барашек, привязанный к воротам. Тут уже стояли могильщики, убиральщики. Вокруг — неподобающий случаю гвалт.

Процессия «благородных» быстро заняла нужную позицию, музыканты вышли вперед. По всему было видно — команда тренированная, опытная. Каждый занял привычное место без суеты и шума. От болтовни и шуток не осталось и следа, лица приняли постное выражение, на них обозначилась глубокая печаль, будто смерть этого человека для них огромное несчастье.

Паломник Сурур тряхнул головой и печально запричитал:

— О вселенная!

Этим словом он всегда начинал поминальную перекличку, которую подхватывали остальные. Шеххата должен был отвечать: «Все от аллаха, и все к нему вернется!» Но он полностью отключился от происходящего. Думы его были очень далеко отсюда. На глубокие и тревожные размышления навел его барашек.

Что-то сделает Умм Амина с яствами, которые он ей доверил? Сможет ли эта старая слепая женщина выполнить все его просьбы? А вдруг выльет весь навар на землю. Будет подлинная катастрофа. Надо было ему быть более осторожным и самому сварить. О боже, заступись!

Паломник Сурур заждался ответа Шеххаты и начал сверлить его злым взглядом. Но Шеххата витал в ином мире, думал о блюде, приготовленном из печенки, почек и костей. Отвечая своим мыслям, он воскликнул:

— Все от аллаха, и все к нему вернется!

За этим восклицанием последовали другие, раздававшиеся со всех сторон. Поминание пошло как по маслу.

— Зачем ушел от нас, воплощение доброты, зачем опечалил?

— Кормилец! Покровитель наш!

— Кто может поверить!

— Смилостивись, боже!

— Вовек никого не обидел!

Профессионально заученные причитания и восхваления усопшего шли по восходящей линии. Команда старалась вовсю. Один Шеххата оставался безучастным. В своих размышлениях он дошел до необходимости зайти еще в одну лавку, купить там разных пряностей и лекарственных травок. Да, еще ведь и арак нужен. Придется идти в винную лавку Манолли и взять в долг. И точно подсчитать расходы. Ведь ему нужно еще отдать сорок пиастров Шараф эд-Дину, проходимцу и сыну проходимца, пять пиастров на разные специи и пряности. За мясо можно заплатить через несколько дней. Хишт хороший человек, подождет. Не плохо иметь на всякий случай и пятачок в кармане. Итого — пятьдесят пиастров, а в кармане ни гроша. Однако на этих похоронах можно хорошо заработать. Покойничек, кажется, не из бедных.

Только сейчас Шеххата вспомнил о покойнике. Из состояния отрешенности его вывели поднявшийся шум, суета подготовки к выносу тела. Из ворот показался гроб, барана отвязали и перерезали ему глотку. Кровь залила дорогу, процессия двинулась до крови. Под ноги идущим бросали камыш.

Вместе со своими компаньонами Шеххата занял привычное место. Музыканты заиграли тихие печальнее мелодии. Процессия двинулась вперед.

Не успел Шеххата пройти и нескольких метров, как снова погрузился в собственные размышления, забыв полностью обо всем происходящем вокруг него.

Азиза Нофал! Кто бы мог поверить, что всего через несколько часов она будет с ним?!. Э-э, погоди, в пять часов идти на свидание с этим Даббахом, а уж потом только к заветной цели. С этим парнем он и секунды не протянет вместе, Страсть к тому времени станет нестерпимой. А что делать, если этот самодовольный здоровяк не придет? Подлинная катастрофа! Столько приготовлений, столько расходов на разные покупки! Эх, надо было бы взять адрес, чтобы можно было пойти одному. Надо ж так оплошать! Ведь этот Даббах — прожженный проходимец! Гривенник уже у него в кармане! Для страховки нужно было узнать адрес. А что в нем толку? Если этот парень решил обмануть его, то легко мог дать любой адрес! Не-ет, с виду мужик внушает доверие. Эти нафабренные усы, отличный костюм. Не может он быть обманщиком.

Шеххата вспомнил, как напугал его этот человек в первый раз, и даже засмеялся. Но тут процессия остановилась, покойника надо было отпевать в мечети.

Шеххата не пошел внутрь храма, а остался ждать выноса носилок на улице. Путь предстоял неблизкий, двух похорон стоить будет. И устанет же он! Больше всего ему нужен был отдых перед бурной ночью. Отказаться бы от этих похорон. А где взять деньги? Черт бы побрал эту жизнь! Ничего нельзя легко найти, за все надо платить потом и трудом.

Из мечети вынесли носилки. Шеххата бросил на них злой взгляд и забурчал: «Еще бы, он может идти хоть куда! Ему горя мало, его несут! А мне что перепадет за такую долгую прогулку? Если заплатят пятьдесят пиастров, то век буду молиться за упокой его души. Мне нужна именно такая сумма и не больше. Тогда я оплачу все расходы. Еще пять пиастров останется на чай. Если бы он увидел Азизу Нофал раздетой, то и большей суммы не пожалел! Но где уж мне, несчастному? Для меня хуже смерти сознавать, что не могу общаться с Азизой Нофал и ей подобными почаще. Видеть ее бюст, колышущийся под кофточкой, плавно покачивающиеся при ходьбе бедра — разве пятьдесят пиастров жалко за все эти прелести?!»

Процессия приближалась к цитадели. Пот лил с лиц «благородных» и музыкантов да и всех, кто принял участие в процессии.

Шеххата вытащил платок. Вытирая пот с лица, он спросил покойника: «Ну как, доволен? Приспичило тебе упокоиться на кладбище аль-Имам. Ближе не мог? Около дома тебя бы надо было хоронить. Ты что, думаешь, твои близкие будут ходить к тебе в такую даль? Как бы не так! Не дождешься!»

Вышли из цитадели и направились к кварталу Мугавизин. Дорога стала сужаться. Это позволило сблизить ряды шедших впереди «благородных». Они начали переговариваться между собой, жаловаться на усталость и проклинать покойника. Лишь один сохранял полное спокойствие и безразличие, оставался полусонным. Это был шейх Сейид аль-Холи, или как его называл Шеххата — передвижной склад наркотиков, а другие — господин Кейф. Шел он молча, спокойно, не обращая внимания на происходящее вокруг. Но вдруг и он почувствовал усталость, остановился, изумленно поднял брови и, обращаясь к окружающим, спросил:

— Что такое? Еще не дошли?

— Пока нет, — ответил Шеххата. — Иди, иди, не задерживай всю процессию.

— Сколько можно? Мы что — идем на кладбище или на небо?

Кто-то взял шейха за руку и успокаивающе сказал:

— Не расстраивайся" осталось совсем немного.

— Клянусь аллахом, и шага не сделаю! Разве мы так договаривались?

— Иди ты, не шуми, не дело так, неприлично.

— Нет ничего неприличного. Кому нравится, пусть идет дальше, а я сяду вместо него. Что такое? Издеваются надо мной?

Компаньонам пришлось подпереть старика и толкать вперед. Он вынужден был двигаться дальше. Но каждый шаг он сопровождал жалобами:

— Позор вам, люди, ноги подгибаются, а вы? Как это все называется?

Но его не слушали, а продолжали тащить дальше. Старик совсем обиделся и застонал еще громче:

— А-а-а, о горе, о горе!

Из глаз его полились слезы. Шедшие за гробом удивились, услышав плач. Паломник Сурур даже остановился на некоторое время. Но тут же сообразил и заговорил:

— Аллах тебе в помощь, шейх Сейид… Дело в том, что он хорошо знал покойного, они жили душа в душу, большие были приятели.

Остальные пытались урезонить плачущего шейха и заставить его замолчать.

— Хватит тебе, ни к чему это… Ты ж мужчина, ну перестань, неудобно…

— Оставьте меня, я не мужчина, — заорал тот во все горло. — Не могу я иначе… Оставьте меня в покое.

— Хватит, хватит шуметь… Уже пришли. Успокойся, не устраивай шума на людях.

Процессия и правда подходила к кладбищу. "Благородные" заняли свои места у деревянных ворот. Водонос начал кропить водой дорогу к могиле. В склепе зияла большая дыра, вниз спускалась лестница, в стороне лежали длинные камни, которыми замуровывался вход в могилу.

Участники процессии окружили носилки. Рыдания и причитания усилились. Глядя на покойного, Шеххата зло прошептал:

— Умаял ты нас, да отплатит тебе аллах тем же!

Вытирая грязные слезы, шейх Сейид заговорил:

— Еще немного, и я сам бы ноги протянул. Но бог милостив.

Пока помощники Сурура готовились переносить покойника в склеп, из-за их спин выбежали несколько человек, уселись около могилы и начали читать коран, но так, что ничего нельзя было понять. Только они приступили к исполнению своей миссии, как Сурур приказал перестроиться "благородным". Они засуетились, один толкнул Шеххату и услышал в ответ:

— Полегче ты, чтоб тебя! Куда торопишься? На пожар?

Покойника опустили, наконец, в могилу, вход в нее заложили камнями. Участники процессии посмотрели на свою работу так, будто совершили что-то святое. Глядя друг на друга, "благородные" радовались про себя: "Вот и все, пора возвращаться".

Около двух часов пополудни все сидели в своей кофейне. Паломник Сурур начал производить расчет. Когда подошла очеред Шеххаты, он подсел к Суруру поближе. Он потирал руки и широко улыбался. Глава фирмы хорошо знал, что такая улыбка будет ему дорого стоить. Быстро вытащив из кармана монету в десять пиастров, Сурур протянул ее Шеххате, приговаривая:

— Бери и будь доволен, честно заработал.

— Постой-ка, приятель… Видишь ли, мне нужно…

— Ни миллима больше! Иди, аллах подаст! И так я тебе заплатил больше всех.

— Знаю, можешь не говорить. Но послушай, что скажу — поиздержался я, дал бы взаймы.

— Взаймы? Ты что же, думаешь — я банк? Тебе мало того, что уже получил?

— Ты один у нас благодетель. Если кому становится трудно, к кому, кроме тебя, он пойдет, кто его выручит? Ты нам как отец родной, как мать!

Сердце Сурура растаяло. Сделав злою свою физиономию, он спросил:

— Сколько нужно, говори?

— Тридцать пиастров.

— Сколько?!

— Всего тридцать.

— Чтоб тебя тридцать чертей побрали!

— Хранит тебя аллах!

— Что ты с такими деньгами делать-то будешь? Лавку, что ли, откроешь?

— Не, баню.

— Чем платить будешь? Когда вернешь!

— Э-э, брат, бог милостив, авось пошлет еще хорошие похороны, вроде сегодняшних. Может, кто-нибудь из живущих в Александрии захочет, чтобы его похоронили в Асуане. Все от бога.

— Короче говоря — нет у меня таких денег. Бери вот это и не делай злого лица.

Он протянул Шеххате еще одну монету в десять пиастров. Тот разозлился и гневно крикнул:

— Я что — милостыню у тебя прошу? Забери обратно!

— На еще пять пиастров. А не хочешь — отдавай все!

Тут Шеххата понял, что старик не шутит, и больше кочевряжиться не стал. Засунув все деньги в карман, он умиротворяюще произнес:

— И на этом спасибо. Хранит тебя аллах!

Но раздумья не покидали его:

— Еще пятачок нужен. Пойду к шейху Сейиду, авось даст. — Подойдя к старику, он как можно ласковее заговорил:

— Как дела, как себя чувствуешь?

— Хуже не бывает.

— Аллах облегчит… И намаялись мы с ним сегодня!

Шейх Сейид воздел руки к небу и запричитал:

— Дай бог ему место светлое!

Он продолжал взывать к аллаху. Но у Шеххаты не было времени выслушивать его до конца. Как всегда, когда он просил в долг, Шеххата, льстиво заглядывая в глаза, спросил:

— Не найдется ли пятачка?

Шейх Сейид сделал вид, что не слышит, продолжая взывать к аллаху, прося у него милости. Шеххата не выдержал:

— Тебя спрашиваю — есть взаймы пятачок?

— Сгинь от меня, парень, нет у меня ничего, И вообще, в долг никому не даю.

— За глотку я схвачен.

— Кем же?

— Так, одной…

— Я-то думал, что ты скажешь — по долгам уплатить или за жилье. А ты пустое болтаешь. Ладно, возьми… Люблю, когда правду говорят, не обманывают.

— Бог тебе в помощь, шейх Сейид, добрый ты человек.

— Послушай. Даже за правду я даю один раз. В другой раз — правду скажешь или соврешь — и гроша ломаного не получишь. Понял?

— Яснее ясного.

Забрав деньги, удовлетворенный Шеххата покинул кофейню. По пути он зашел в лавку пряностей шейха Абид аль-Аттара. Тот, едва завидев клиента, рассыпался в приветствиях. Шеххата тихо шепнул ему на ухо:

— Дай-ка мне всякой всячины! Ты знаешь какой… Только получше, как для самого себя.

— Нешто жалко для хорошего человека? Бери на здоровье.

Лавочник взял бумагу и начал насыпать разные пряности и специи из различных мешков, ящиков. Сделав два пакета, шейх Абид посоветовал:

— Вот это прокипятишь и выпьешь. Из этого сооруди приправу к супу и съешь, очень полезно.

Забрав свертки, Шеххата полез в карман за деньгами.

— Что ты, Шеххата эфенди, аллах с тобой! Не надо, пустяки это, и не думай! Только расскажи потом, как все прошло.

— Хороший ты человек, шейх Абид. Ну, я пошел.

— С миром, дай тебе!