Водонос умер

Глава 6 Праздник рождения святого

Стучавший оказался Шеххата эфенди. Он стоял перед дверью одетый так же, как и вчера. Не хватало лишь пиджака, но зато под мышкой он держал большой сверток.

Не успел пришедший ответить на традиционной вопрос Умм Амины «кто вы?», как Сейид вырвался из ее объятий и бросился навстречу Шеххате, дружески и искренне его приветствуя. Пожимая ему руку, Сейид приговаривал:

— Добро пожаловать, дядюшка Шеххата, пожалуйста, входи!

Парнишке очень нравился этот добрый занятный дядька.

Но на лице бабушки не было особой доброжелательности. Она была уверена (Шуша вкратце рассказал ей о вчерашнем происшествии), что этот человек — проходимец и что четыре пиастра, которые ему дал ее сын, пропали безвозвратно.

Первое, что сделал Шеххата, это залез в карман своей галлябеи и вытащил оттуда маленькую дудку. Протянув ее Сейиду, он сказал:

— Как тебе нравится этот свисток?

— Кому это?

— Тебе. Я специально принес. Хорош?

— Великолепный!

Повертев в руках дудку, Сейид принялся дуть в нее изо всех сил. Шеххата забрал дудку у парнишки и начал в нее тихонечко дуть, передвигая пальцы по дырочкам. Из дудки полилась нежная печальная мелодия.

— Так вот надо играть. Я тебя научу. А где отец?

— Дома. Лег немного вздремнуть. Разбудить его?

— Не беспокой его. Я зайду попозже.

Но тут раздался голос Шуши:

— Кто там, Сейид? — и отец выглянул из двери. Увидев Шеххату, он заговорил:

— Заходи, приятель, не стесняйся!

Пожав руку Шеххате, Шуша повел его в дом. Сейид же пытался играть на подаренной ему дудке.

Обменявшись приветствиями с хозяином дома, Шеххата вынул из кармана несколько монет и протянул их Шуше:

— Вот тебе четыре пиастра.

— Зачем такая спешка? Я же тебе сказал: не торопись. Я сейчас не очень нуждаюсь.

— Дай тебе аллах всего доброго! За всю жизнь ни один долг так меня не угнетал, как этот. Я никогда не забуду твоей доброты. Ты оказал ее совсем незнакомому человеку. Ведь ты же не был уверен — верну я тебе долг или нет. Помог ты мне в трудную минуту… Аллах! Это истинная доброта!

Шуше ничего не оставалось делать, как взять деньги. Шеххата поднялся, чтобы уйти, но Шуша заставил его снова сесть:

— Куда ты?

— Пойду уж, посмотрю, что делать дальше.

— Куда торопиться? Откушай с нами… Мы ведь еще не обедали. Я немного устал и заснул. Сейид, сынок! — позвал Шуша.

Спрятав свою дудку, парнишка подбежал к отцу.

— Скажи-ка бабушке, пусть приготовит поесть. Да принеси сюда столик, мы с Шеххатой эфенди пообедаем.

Выйдя во двор, Шуша тихо сказал матери:

— Видишь, вчерашний наш приятель пришел вернуть долг. Так-то вот… Пусть с нами пообедает. Хватит ли еды на всех?

— Хватит, хватит, сынок… Порядочный человек. Когда ты мне рассказывал о случившемся вчера, я подумала: проходимец. Зря обидела человека.

— В общем, пошли Сейида, чтоб принес нам немного сыру, фиников и чего-нибудь из еды.

— Успокойся, сынок, еды предостаточно. Благодаря твоей доброте есть у нас и сыр, и финики. Закия сварила нам немного мяса. Я сварила рису. Ты иди, займи гостя. Я пошлю тебе все нужное. Сиди спокойно, а я пойду приготовлю миски.

Шуша и Шеххата вошли в комнату, чинно сели на постель, оба молчаливые, степенные.

Шеххата занялся было чтением выдержек из корана, которые висели в рамках над дверью, но постепенно беседа наладилась.

Мужчины говорили о паломнице Замзам, водоносах, о Сейиде, о том, что он натворил утром. Но тут вошел Сейид и сказал, что обед готов. Оба уселись около столика, на котором стояли две тарелки мяса со всякими специями и приправами, тарелка с рисом, два пучка редиски, кусок сыру, тарелка со спелыми финиками. Примостившись между взрослыми, мальчишка заговорил, обращаясь к отцу:

— Видишь, какую дудку подарил мне дядюшка Шеххата?

Осмотрев дудку, Шуша сказал:

— Хороший инструмент. И не жалко тебе, Шеххата, отдавать его этому сорванцу? Он же обязательно сломает.

— Дудка у меня давно… Это мой самый добрый друг, Когда меня что-нибудь расстраивает, я всегда играю… Становится легче. Но теперь я обрел друга дороже, поэтому могу подарить дудку Сейиду. Не верил я в доброту людей, но теперь изменил мнение о них… Словом, я научу его играть на этой дудке, — сказал со смехом Шеххата. — Думаю, когда мне захочется поиграть немного, мне не откажут. Как думаешь, Сейид?

— Уж, конечно, не откажу!

Все трое принялись за еду. Умм Амина осталась во дворе. Она тоже обедала. Обед ее состоял из половины лепешки с кусочком сыру. Но и этого ей было достаточно. Старушка благодарила аллаха за то, что он послал им такого доброго гостя.

Хозяева и гость закончили трапезу. Сейид принес таз и кувшин. Все помыли руки. Мужчины пошли молиться. Парнишка воспользовался этим, схватил мешочек с беле, вышел во двор и крикнул:

— Бабушка, я пойду играть.

— Смотри не болтайся допоздна.

— Не, задержусь, ведь сегодня праздник дня рождения святого Хавваса.

— Так когда же ты собираешься вернуться?

— Сам не знаю. Пойду вместе с ребятами. И вернусь с ними.

— Подожди, скажу отцу.

— Только не сейчас. Когда уйду, тогда скажешь.

— Не опаздывай на ужин. Как услышишь — зовут к ужину, бери ноги в руки.

— Ладно.

Засунув два пальца в рот, Сейид пронзительно свистнул, вызывая Али. Тот не заставил себя ждать, тут же оказался рядом с приятелем. Оба направились в конец переулка, к постоянному месту детских игр.

Оставим ребятишек с их привычными играми и занятиями, а сами вернемся к Шуше и Шеххате эфенди. К пяти часам они завершили молитву. Шуша обрядился в выходной наряд, а Шеххата стал прощаться:

— Пойду я. Да воздаст тебе бог за твои добродетели!

— Опять ты за старое! Куда идешь-то?

— Как тебе сказать, попытаю счастья в кофейне.

— Вот и хорошо, пойдем в нашу кофейню, выкуришь кальян. А в нарды умеешь играть?

— Еще как!

— Так пошли. Выкурим по кальяну и пару партий в нарды сыграем. Потом двинем на праздник. Вечер проведем у шейха Абида. Очень хороший человек. Мы уж привыкли, что на праздник рождения святого он устраивает хорошее угощение для таких, как мы… Пойдем, немножко поедим, поболтаем.

Шеххата вспомнил, что те четыре пиастра, которые он отдал Шуше, были остатками его разрушенного мира. Вспомнил он и то, что прошлую ночь провел на улице, под открытым небом. Чтобы погасить свой долг, он продал почти все содержимое комнаты, где обитал, и свой пиджак. После таких жертв у него остались сущие пустяки, завернутые в старую газету, которую он держал под мышкой. В силу всех этих причин Шеххата не хотел сопровождать Шушу в кофейню. Ни к чему ему снова влезать в долг. Один аллах знает, когда он сможет его вернуть. Поэтому Шеххата счел самым верным отказаться.

— Ты уж извини меня сегодня, приятель.

— Что случилось? Не ты ли сам говорил, что тебе нечего делать сегодня? Будет тебе, пойдем, посидим в кофейне.

— Куда сверток-то дену? Можно у тебя оставить? Потом зайду за ним на обратном пути.

— Ну, конечно. Дай-ка я положу его сюда, на сундук.

Оставив сверток со всем своим оставшимся богатством, Шеххата вместе с Шушей направился к кофейне на улице аль-Баггаля.

Солнце клонилось к закату. Жара спадала. Хозяин кофейни Эмара поднял тент, начал поливать тротуар перед своим заведением да между столами, стоявшими прямо на тротуаре. Время от времени он приветствовал приходящих и уходящих клиентов.

Шуша и Шеххата сели друг против друга. Эмара обнажил золотой зуб и, хлопнув в ладоши, громко крикнул:

— Тысячу приветов! Ты облагодетельствовал мою кофейню, муаллим Шуша! Приветствую нашего нового гостя!

— Твой покорный слуга Шеххата.

— Безответный слуга Эмара.

— Да живут в веках имена наших предков!

— Да будет так! Чем могу служить вашим превосходительствам?

Шуша поспешил с ответом:

— Два кальяна с табаком «химми» и нарды.

Эмара даже не пошевелился, чтобы выполнить заказ. Он просто поднялся на цыпочки, повернул голову в сторону своего заведения, прищурил один глаз и громко, как будто призывал с минарета правоверных к молитве, заорал:

— Два кальяна «химми»!

Затем он быстро побежал внутрь и принес нарды. Снова побежал, неся в руках кальяны, которые уже были зажжены.

Завсегдатаи кофейни приходили один за другим. Мастарейн, Али аль-Хама, Махмуд аль-Хишт, Заки Зейн, другие приятели и соседи Шуши. Они обменивались приветствиями, рукопожатиями, занимали свои постоянные места, завязывали беседы, играли в нарды и домино, Муаллим Гавда, стоя за медным прилавком, готовил кальяны, кофе, чай — словом, все, что заказывали клиенты. Внутри кофейня была крошечной. Там помещались, кроме прилавка, деревянная скамейка да маленький металлический столик. Снаружи, растянувшись вдоль тротуара и залезая на улицу, кофейня увеличивалась не менее, чем в пять раз.

Шеххата и Шуша начали игру.

Нужно сказать, что игроки по своему характеру резко отличались друг от друга. Шуша в основном молчал. Язык же Шеххаты не останавливался ни на секунду. Постепенно скованность Шеххаты, вызванная новым местом и незнакомыми людьми, улетучилась. Как он любил говорить, игра разгоралась.

— О пророк, помоги бросить «пять и шесть»!

Но кости показали «четыре-четыре».

— Тоже неплохо. Опять же воля аллаха.

Шуша разговора не поддерживал, но это нисколько не смущало Шеххату.

— А я Шеххата, аллах свидетель! Меня во всех четырнадцати провинциях знают, а как же? О черт! Опять «четыре-четыре»! Ну ничего, авось исправится… Во-во! Теперь «шесть-шесть». Ах ты леший! Такое выпадает только мужчинам! Играй ты… Снова ты… Но я тебя далеко не упущу! А вот так! Нравится? Пророк Мухаммед со мной! Я сыграю сейчас так, как не играл ни святой Антар Ибн Шаддад, ни святой Аз-Зубейр Ибн аль-Авам… Видал как?.. Давай, сын Шахтута! Аллах покровительствует твоим рукам! А то как же?! Ведь я родился с этими костями в руках!.. Позор мне! Разве так играют? Но все от аллаха. Не всякий, кто садится на коня, всадник! И не всякий, кто держит в руках кости, игрок! Опять «четыре-один»! Образумьтесь же, кости! Тьфу на вас!.. Э-э, чтоб вас!.. Вот не везет!.. О святая Зейнаб, помоги!.. Разве это игра? Ладно, оставим святую Зейнаб, может, она не умела играть в нарды. О господин наш, святой Хусейн. Помоги выбросить «шесть-шесть»! Вот те на, опять не так. И это называется игрой? Опять впустую. Аллах да покарает эти непослушные кости! «Пять-пять» пропали зря…

Шуша выиграл партию, и Шеххата разразился шумными причитаниями. Шуша был рад, хоть и не показывал виду… Больше всего он радовался, когда выигрывал в нарды. Но он всегда скрывал свои чувства, будь они радостные или печальные.

От Шеххаты же не укрылась радость партнера. И он был доволен тем, что смог доставить хоть маленькую радость такому хорошему человеку.

Нарды были расставлены снова. Шеххата приготовился бросить кости, но вдруг удивленно раскрыл рот, выронил кости, вытаращил глаза и повернул голову в ту сторону, где находился объект его потрясения. Шуша поразился растерянности своего приятеля и с недоумением спросил его:

— Что случилось? Что с тобой?

Шеххата сделал глубокий вдох, как будто собирался нырнуть в воду, хлопнул в ладоши и вскричал:

— О сила аллаха!

— Да что случилось? Где?

— Твоя воля, о пророк!

— Да растолкуй ты мне, в чем дело?

Шуша повернулся в ту сторону, куда таращил глаза Шеххата, и не смог удержать смеха.

— Что такое, приятель?

— Кто она?

— Азиза Нофал.

— Азиза чья?

— Нофал.

— О брат, скажи Азиза сливочная, Азиза розовая, Азиза мед! А то заладил — Нофал, Нофал!

Шеххата не сводил глаз с полного тела женщины, закутанного в черную накидку, из-под которой виднелась красная блузка. Красивые белые руки были обнажены. Лицо у женщины было белое, круглое, губы — пылкие, алые. Темные глаза призывно блестели. Особенно соблазнительной женщина казалась со спины.

Шеххата, как пьяный, тряс головой и как можно громче продолжал воспевать красоты этой женщины.

— Ах, какая красавица! Какая нежная и сладкая, словно лебедица белая!

Завсегдатаи кофейни дружно смеялись. Шуша не выносил таких сцен. Хоть в глубине души Шуша и не мог осуждать Шеххату или злиться на него, все же лицо его недовольно нахмурилось. Он решил урезонить приятеля, заставить его прекратить слишком громко восторгаться женщиной, проходившей мимо кофейни. По правде говоря, Шуше больше всего хотелось убедить сидящих в кофейне, что он не разделяет заигрывания Шеххаты и не собирается ему потворствовать в этом не совсем приличном занятии.

Шеххата, заметив хмурый вид приятеля, понял, что явилось причиной его стыда. Проводив краем глаза уходящую красавицу, он сказал просительным тоном:

— Ты уж прости меня, брат, не обижайся. Язык у меня блудливый… Всю жизнь со мной так… Уж очень я люблю телеса… Никак не могу от этого избавиться. Говорят, что с возрастом умнеют, а у меня наоборот. Чем дальше, тем больше я начинаю любить женщин. По скудости ума, наверное. А может быть, по слабости сердца. Сам не знаю. Если бы я вот так целый день сидел в кофейне и смотрел на женщин, то это занятие мне никогда бы не надоело. Они на меня действуют так же опьяняюще, как вино или гашиш. Очень мне нравятся женщины. Они дурманят меня. Особенно такие, как та, что прошла мимо. Они меня с ума сводят. Голову я теряю, когда их вижу… Прости, брат, не обижайся на меня… Сплоховал я… Надо было бы мне держать себя в руках перед незнакомыми людьми. Тем более, что я знаю тебя как разумного человека, сдержанного… Ты ведь терпеть не можешь пустой болтовни и кривляния… Тебе повезло с твоей выдержкой. Прав был пророк, когда сказал: «Блажен тот, кто имеет разум».

Шеххата осмотрелся, желая выяснить, наблюдают ли за ним до сих пор. Но увидел, что все сидящие вернулись к своим прежним занятиям. Кто играл в нарды или домино — возобновили игру. Кто беседовал — продолжали беседовать. Только один посетитель продолжал испытующе его рассматривать. Он был смугл, с резкими чертами лица, с закрученными усами. На вид мужчина был крепким, сильным. На нем была надета голубая шерстяная галлябея, из-под которой виднелся полосатый жилет. Сидел он, заложив ногу за ногу, демонстрируя желтые ботинки с каблуками из пластика и шелковые цветные носки, приобретенные в хорошем магазине. И, чтобы окончательно добить своим видом сидевших напротив посетителей, он завернул рукав галлябеи, показав трикотажную майку английского производства. Это был крайне важный человек.

Сверлящий взгляд этого человека заставил Шеххату сжаться, отвести от него глаза. Он подумал, что между этим богачом и прошедшей женщиной должна быть какая-то связь. А он-то, непутевый, разыгрывал комедию! Шеххата представил: вот сейчас этот важный мужчина встанет, схватит его за шкирку и как следует отлупит, преподав тем самым добрый урок достойного обращения с женщинами.

Шеххата не ждал ничего хорошего. Стараясь отвлечься, он начал разговор с Шушей, продолжая игру в нарды. Перекатывая в руке нарды, он забалагурил:

— На сей раз тебе не удастся обыграть меня вчистую. Первую партию я играл небрежно, чтобы завлечь тебя. А теперь…

Продолжая сыпать прибаутками, он бросил вороватый взгляд в сторону щеголя. Тот не отводил от Шеххаты мрачного взгляда. Нашему балагуру стало совсем не по себе. Потряхивая кости, он грустно забормотал про себя: «Клянусь аллахом, пришел твой конец, собачий сын. Добьет тебя вон тот сытый малый. С тебя достаточно будет одной его доброй оплеухи. По всему видно, что он саидиец[14] и арабского не знает. А честь для них — ох, как много значит! Кто его знает — может быть, эта красотка его жена? А может быть, сестра, родственница или подруга? Надо было бы придержать язык, а ты разболтался! Да, по этому случаю стоит усердно помолиться».

Снова взглянув на усача, Шеххата обнаружил: тот и не думал бросать наблюдение за ним. Как и раньше, он покручивал ус.

Шеххата понял: надо бежать, другого выхода нет!

И тут Шуша произнес спасительные слова:

— На сегодня хватит. Пойдем на празднества! Уже ночь.

Шеххата с восторгом подхватил:

— Мудрые слова молвишь. Пойдем.

Шуша заплатил по счету, и оба пошли к выходу. Помимо своей воли Шеххата повернулся, чтобы бросить последний взгляд на своего преследователя. Перестал ли он мрачно наблюдать за ним или нет? Но пристальный, мрачный взгляд продолжал преследовать Шеххату. Наш приятель заторопился, взял Шушу за руку.

— Послушай, муаллим!

— Что, Шеххата эфенди?

— Кто это такой, который сидел справа от тебя, у двери?

— Который?

— Да тот, усатый, в голубой галлябее.

— Ты имеешь в виду Шарафа?

— А его зовут Шараф?

— Ага… Ты имеешь в виду того, разодетого?

— Его, его самого. Он кто такой?

— Шараф эд-Дин… Шараф эд-Дин Даббах[15].

— Горе мне! Палач! Палач!.. О спаситель!

Эти причитания Шеххата выкрикивал на ходу, торопясь унести ноги от возможного возмездия. Комизм ситуации заставил Шушу рассмеяться.

— Успокойся, брат, нечего бояться. Этот палач еще ни разу не только никого не казнил, но и не обидел.

— Это как же мне не бояться? Всего час назад я расписывал своим языком его дорогую так, что все со смеху покатывались. И все это время он сверлил меня злыми глазами. Можно подумать, что я отца его убил. А когда я спросил тебя, как его зовут, ты сказал — Шараф Даббах. А сейчас ты убеждаешь меня, что нечего бояться этого палача. Если бы я мог! О боже, пронеси!

Шуша еще громче рассмеялся. Удивленный Шеххата спросил:

— Ты что? Между ними что-нибудь есть? Они знают друг друга? А может, она его родственница?

— Больше.

— Даже! А ты говоришь — не бойся! После всего того, что я наговорил своим поганым языком… Значит, он ее муж?

— Больше.

— Что значит больше? Отец? Мать?

— Что-то в этом роде.

— Никак не возьму в толк, что ты подразумеваешь.

— Ее покровитель-повелитель, Шеххата эфенди.

— Это еще что за звание?

— А вот такое. Разве ты не знаешь — когда у парня умирает отец, а он ходит в школу, его спрашивают: кто твой покровитель? Если хочешь — опекун. Вот и он такой. Другими словами — отвечает за нее полностью. По-арабски это значит — обеспечивает ее работой. И не ее одну, а целую дюжину ей подобных.

Шеххата застыл на месте от удивления, уставился на Шушу и оторопело спросил:

— Шараф эд-Дин… Палач… Дает работу Азизе Нофал? Ну и мужик! Ах, усач! Так вот он чем занимается! Дела-а… Даже трудно себе представить такое.

— Что же здесь невозможного?

— Да-а, доблесть из него так и прет. Без этого таким делом не занимаются. Одним своим взглядом он заставил меня дрожать от страха. Я думал — задержимся еще немного, так он встанет и размозжит мне голову.

— Если бы мы еще немного посидели, то он бы подошел к тебе, поприветствовал и сказал: к твоим услугам. Товар у нас первый сорт. Даже лучше той, что проходила.

— А разве бывает лучше той? — прервал его Шеххата.

Шуша продолжал комментировать случившееся:

— Твой внешний вид не вызвал у него интереса. Чего ему было вставать, утруждать себя без всякой пользы! Вот поэтому он на тебя так смотрел.

Шеххата был ошеломлен всем происшедшим. Но постепенно страх покинул его душу. На смену ему пришли облегчение и блаженство. Опасность миновала.

«Так, значит, Азиза Нофал проститутка, а Шараф эд-Дин Даббах сутенер, мягче выражаясь, работодатель. Опасности ждать нечего… Проблема, оказывается, гораздо проще, чем я думал. Значит, Азиза Нофал не такая уж несбыточная мечта, журавль в небе. Желание вполне исполнимое. Синица может оказаться у него в руках. И нечего бояться этого алчущего чудовища — Шараф эд-Дин Даббаха. Как выяснилось, он всего лишь палач чести женщин и своей. Хм, есть над чем поразмыслить».

Но тут неожиданно лицо Шеххаты стало задумчивым, печальным. Конечно, обстряпать это дельце не так уж сложно, но и не легко — ведь нужны деньги. На доброту этого сводника надеяться нечего. Наверняка деньги берет вперед. А у него, Шеххаты, ни миллима за душой. И спать ему негде. Все его достояние — он сам да еще сверток с некоторым барахлом, который он оставил в доме Шуши. Все он продал ради уплаты долга своему доброму приятелю. Впервые он так переживал из-за этого долга. Все прежние долги он считал недостойным для себя возвращать. Разве то были долги? Этот же долг он постарался выплатить немедленно, хотя кредитор его и не очень торопил, даже не надеялся на возврат денег. Именно это всколыхнуло Шеххату, заставило проснуться его совесть.

Но теперь, когда Азиза Нофал засияла в его воображении как лучезарная перспектива, он задумал осуществить неосуществимое.

Шеххата потер руки и вполголоса сказал:

— Постараемся найти замену.

— Замену чему? — спросил его Шуша.

— Да ничему. Слава аллаху, что все завершилось мирно.

Во всяком случае, мечта осуществимая. На этом Шеххата успокоился. К нему вернулось прежнее веселье и словоохотливость. Наши приятели уже подходили к месту празднеств.

Со всех сторон раздавались звуки бубнов, тамтамов, дудок, свистков. Веселье охватило весь квартал. Всюду висели флаги, различные украшения. Чем ближе к гробнице святого, тем толпа становилась плотнее, но спокойнее. Шуша и Шеххата из-за толчеи вынуждены были идти по тротуару. Процессии шли одна за другой. Над головами развевались флаги, транспаранты, на которых были написаны изречения из корана. Под сенью знамен и транспарантов рабы божьи веселились как могли: пели, плясали, танцевали. Можно было подумать, что путь к аллаху лежал через это столпотворение. Пройдя еще некоторое расстояние, наши путники вынуждены были остановиться надолго. Причиной тому послужило не божье слово, а зов желудков.

Торговец мануфактурой Аммара устроил ежегодную раздачу пакетов с зелеными бобами и лепешек. Около прилавка была устроена форменная свалка. Каждый стремился опередить других и получить как можно больше кульков и лепешек. Один из толпившихся кричал:

— Держи, я уже достал пять пакетов. В этом деле нужны крепкие мускулы. Прожди здесь хоть целую жизнь — ничего не достанешь. Иди напролом, как остальные!

Шуша и Шеххата начали пробиваться через плотную толпу жаждущих добыть дармовые бобы и лепешки. Но не успели они сделать и нескольких шагов, как путь им преградила другая процессия, символом которой была шейха Зубейда.

В небольшой будке, завешенной куском грязной зеленой материи, стоял человек. Рядом с ним — металлический столик, на нем рисунок женской головы. Вверху рисунка надпись: «Шейха Зубейда — чудо человечества». Человек кричал во всю глотку:

— Идите все сюда!.. Посмотрите на эту удивительную женщину… Всего за полпиастра… Шейха Зубейда… Голова, не имеющая тела, говорит сама по себе… Задаром!..

По соседству стояли еще двое. Один гремел в бубен, другой играл на дудке.

Приятели прошли мимо балагана, повернули направо, пересекли широкую площадку, на которой были устроены качели и карусели, скрипевшие и визжавшие на разные голоса. Через несколько минут ходьбы Шуша и Шеххата пришли к лабазу шейха Абида Аттара. Лабаз располагался рядом с гробницей святого, то есть в самом центре людского содома, устроенного по случаю праздника.

Шейх Абид украсил вход в свой лабаз зеленью, флагами и разного рода лентами. В укромном уголке он постелил на землю несколько циновок, готовясь к церемонии поминания святого.

Шуша и Шеххата приветствовали сидящих за столиками и на циновках, затем направились к входу в гробницу. Через узкий проход они подошли к месту омовения. Бассейн был очень маленьким. Сидевшие на краю его люди пригоршнями брали воду и совершали обряд омовения. Оба наши знакомца последовали примеру других, сотворили вечернюю молитву и вернулись в заведение шейха Абида, чтобы вкусить от его праздничного угощения.

Шеххата сел на циновку рядом с Шушей. Он стал осматриваться но сторонам, намереваясь обнаружить что-нибудь существенное. Но не увидел ничего, что было бы полезным для него: ни еды, ни женщин, ни нардов, словом, ничего такого, что ублажило бы его душу и тело… Терпение, терпение… Авось господь бог и пошлет добра.

Шейх начал чтение корана. Тут же появилась стайка мальчишек, среди которых был Сейид. Увидев отца, он направился к нему и зашептал на ухо:

— Мне нужно полпиастра.

— Зачем?

— Развлечься на празднике.

— Что с деньгами-то сделаешь?

— Посмотрю на шейху Зубейду, схожу в театр теней. Куплю немного поесть. Разве на все это не нужно денег? Иначе не будет никакого удовольствия от праздника.

Отец полез за кошельком, вытащил пиастр и отдал сыну. Тот немедленно побежал к остальным ребятам.

— Пойдемте в театр теней!

Заплатив каждый по миллиму, ребята вошли внутрь палатки и расселись по скамейкам.

Палатка видала виды: старая, изодранная. Она была разделена на две половины занавеской из дешевой ткани — одна была зрительным залом, другая — сценой или чем-то в этом роде. Обе половины освещались керосиновой лампой. Ребятишки представления не имели о том, что скрывается за занавеской. Их фантазия рисовала мир чудес, полный движения, жизни и секретов. Если бы они заглянули за занавеску, то их постигло бы полное разочарование. Никаких чудес или волшебства там не было.

За занавеской было лишь одно живое существо — пожилой человек, заставлявший двигаться немые куклы, сделанные из плотной бумаги. Он один был повелителем всего этого волшебного мира, единственной его движущей силой. Это божество было одето в майку. Когда пришли ребятишки, он доделывал несколько новых марионеток. Заметив зрителей, волшебник ударил деревянной стукушкой по сундуку, что означало начало спектакля. По этому сигналу в палатку вошел мужчина, стоявший у двери и собиравший деньги, и потушил лампу. Занавес осветился лампой, находившейся сзади. Не дождавшись начала спектакля, Сейид крикнул:

— Покажите нам сказку о том, как мальчик Сейид отлупил шейха Абдель Расула!

Все спектакли начинались с подобных пожеланий, ибо зрители считали, что божество, спрятавшееся за занавесом, может делать и изображать все, что угодно.

На занавесе появился шейх Абдель Расул. Божество же сидело на земле, спрятавшись за деревянную перегородку так, чтобы не была видна его собственная тень и чтобы создать у зрителей впечатление, будто бы герои двигаются сами, без посторонней помощи. Надев на пальцы свои бумажные куклы, волшебник двигал ими так, чтобы тени отражались на занавеске. Зрители видели движущиеся фигуры героев так же, как на белом экране кино. Только фигуры не были объемными.

Божество за занавесом заговорило грубым злым голосом:

— Я шейх Абдель Расул… Я злой… Бью без раздумья.

Взяв в другую руку изображение мальчика, божество запищало:

— А я водонос Сейид… Я вспыльчивый… На удар отвечу не меньшим ударом…

Ребятишки захохотали, захлопали в ладоши, закричали, воодушевляя мальчика:

— Браво, Сейид!.. Дай ему!.. В глаз бей!..

А теперь оставим ребятишек, восторженно следивших за развитием сражения на занавеске, и опять вернемся к Шуше и Шеххате. Чтение корана близилось к концу. Шеххата прощался со сладкими мечтами об Азизе Нофал. Наклонясь к Шуше, он шепотом спросил:

— А потом что?

— Вечерняя молитва.

Шеххата тяжело вздохнул и подумал про себя: «Молитвы, чтение корана, поминание… Нет… О аллах! Я больше не могу всего этого выносить».

Но делать было нечего, и Шеххата поплелся вместе со всеми в мечеть. Завершив моление, они вернулись на прежнее место. И тут Шеххата был приятно удивлен. Он увидел большой котел с похлебкой, в которой плавали большие куски вареного мяса. Котел стоял в центре людского круга, как будто он вырос из земли или свалился с неба.

У Шеххаты даже слюнки потекли. Он представил себе, как вонзает зубы в мясо, как запивает его похлебкой. Но нужно было ждать договоренности между хозяином и гостями. Хозяин приглашает раз — гости отказываются, он приглашает другой раз — гости снова отказываются. Словом, приглашения и отказы звучат до тех пор, пока все решают: приличия соблюдены и пора начинать есть.

Наконец для дядюшки Шеххаты кончились тяжелые времена, и он ожесточенно набросился на мясо и на похлебку. Ни на кого не обращая внимания, он уплетал за обе щеки.

Трапеза закончилась. Миски были убраны, и все начали готовиться к ритуалу поминания. Присутствующие образовали круг, почитаемый всеми шейх начал выкрикивать фразы, а остальные за ним повторять. Шеххата еще не успел настроить свой мозг, внять словам шейха, как все хором запели: «О милосердный, о милосердный!» Можно было подумать, что все повторяли слова новой песни, Шеххата подхватил вместе со всеми: «О милосердный!»

Когда же стало пересыхать горло от непрерывного крика, Шеххата вдруг задумался: и чего это ему вдруг понадобилось воспевать существование бога вместе со всеми этими лицемерами? Что хотят получить эти люди взамен своих песнопений? Если все знают, что бог есть, то чего же об этом кричать так громко?

По лицу Шеххаты лился пот. Он возопил к аллаху, чтобы тот лишил жизни этих сумасшедших, заставил их наконец замолчать. Взглянув на шейха, который бросал в толпу священные призывы, Шеххата тряхнул головой и забурчал про себя:

«О шейх Абид! О нехороший человек! Хватит же, все уже тебе поверили, что бог есть! Ведь ты уже убил все удовольствие от съеденного! Правду говорят про таких, как ты: одной рукой дает, а другой отнимает! Все мясо и похлебка, которыми я набил свой живот, уже растворились под испепеляющим воздействием твоих поминаний. Как будто и ничего не ел! Если бы можно было поесть вдоволь и не заниматься этими никому не нужными поминаниями!»

— Бог есть! Бог есть!

«Ей-ей, не может быть бога! Если бы он существовал, то он давно бы уже прекратил весь этот шум, заткнул бы глотки орущей ораве! Ему самому было бы от этого легче!»

— Бог есть! Бог есть!

Но наконец шум и гам песнопения стали стихать. Вот они и совсем прекратились. Все присутствующие пали ниц. Шеххата зашептал на ухо Шуше:

— Никак конец?

— Угадал, но еще нужно помолиться.

— Во имя твоего отца — хватит!.. Конечно, можно и помолиться, но я так устал от крика этих людей! Пожалуй, хватит и того, что мы совершили. Умоляю памятью твоего отца — пошли, а то, не дай бог, все начнется сначала! Хватит с нас, приятель, пошли!

Шуша поднялся, и оба пошли сквозь все более редеющую толпу. Дойдя до конца улицы Агур, Шеххата остановился и, протягивая руку Шуше, сказал:

— Спокойной ночи, муаллим! Тысячу тебе спасибо за этот очень приятный вечер!

— Куда идешь-то?

— Да уж пойду.

— Ты где живешь?

Помолчав немного, собравшись с духом, Шеххата ответил, грустно ухмыльнувшись:

— Жил я на улице аль-Халиг.

— А теперь где?

— А теперь нигде не живу. Теперь вот так как есть. Словом, негде голову преклонить. Обитаю на своих двоих.

— Тебе что, негде переночевать?

— Был у меня угол, но я его оставил.

— Это почему?

— Клянусь аллахом, не устраивало меня это жилье! Не очень удобным было, а я из тех, кто любит удобства. Вот я и решил — поживу на свободе.

— Поговорим серьезно, что случилось?

— А я и говорю серьезно. Была у меня комната, но я оставил ее сегодня. Уж давно я был там на птичьих правах. Много месяцев не платил. Сколько должен — и сам не знаю. Но меня это никогда раньше не волновало. Мне и в голову не приходило задумываться над этими мелочами… Но вот ты одолжил мне четыре пиастра… Почувствовал я — этот долг должен быть оплачен… Все мои прежние долги — так, пустяки… А твой… Все мои прежние кредиторы были слишком настойчивы в требованиях об уплате… Вот именно поэтому я игнорировал эти долги, старался забыть о них… Я выработал в себе отличную сопротивляемость таким кредиторам… Так же, как босая нога привыкает к булыжнику, колючкам, битому стеклу… Каждый день одно и то же… Излишняя требовательность разжигает дух противоречия… Если ты видишь, что тебе не хотят простить, то ты чувствуешь — у того нет сердца, нет снисхождения… На этой мысли я всегда успокаивался. Но тут появился ты со своей добротой, заплатил за меня четыре пиастра, совсем меня не зная, не ожидая от меня возврата… Да хранит тебя аллах! Ты виной всему тому, что со мной произошло… Ты показал мне, что в мире есть еще человечность, доброта, самопожертвование. Я поверил, что сын Адама может сделать добро, не ожидая ничего в ответ. Ты заставил меня поверить в то, что в мире еще есть добрые сердца, широкие натуры. Если бы не ты, то не миновать бы мне печального конца от рук Замзам. Хранит тебя аллах!

Шуша почувствовал, что на глазах у него появились слезы. Очень уж растрогал его рассказ приятеля. Но Шуша по своему обычаю подавил в себе это проявление человеческой слабости. Постояв немного в тени, он вытер слезы и с деланным смехом сказал Шеххате:

— Не расстраивайся, дело поправимое. У меня есть совсем пустая камора. Никто там не спит. Поживи у меня, а дальше — что бог даст.

— Нет, приятель, хватит с меня твоей доброты. Ведь она и без этого неоплатная. Ты и так пробудил во мне такие чувства, о которых я раньше и не подозревал. Никогда еще раньше во мне не просыпалось чувство благодарности… Хватит, приятель, хранит тебя аллах!

— Что за чепуху ты городишь? О какой доброте толкуешь? Комната совсем пустая. Вместо того, чтобы валяться на улице, спи в ней, чего там.

— Не-е, уж лучше на улице.

— Ты что — ненормальный?

— Не-не-не, я и так тебя весь день мучаю. Не хватает еще того, чтобы я спал с тобой под одной крышей! Ты, кажется, за меня переживаешь?

— Брось болтать лишнее. Клянусь аллахом, комната пустая. Кроме сундука и старых бурдюков, там нет ни щепки.

— Не-не, до свидания!

— Ну ладно, сдаю тебе эту комнату.

— Да у меня и гроша нет за душой!

— Э-э, мелочи, завтра бог пошлет. Вот и будет чем заплатить. Пошли, браток, давай без церемоний! Уморился я с тобой.

Шеххата заколебался. Но Шуша крепко схватил его за руку, не давая ускользнуть. И оба пошли домой. Время уже приближалось к полночи. Все лавки и кофейни на улице Агур были закрыты, шум повсюду стихал. Затем воцарилась такая тишина, что прохожему чудилось: он слышит дыхание людей, спящих в домах.

Дойдя до Кошачьего переулка, наши приятели попали в кромешную темноту. Шуша уверенно шел впереди, показывая дорогу. Шеххата следовал за ним не отступая.

Наконец оба вошли во двор. Дверь в жилье Шуши была открыта, Умм Амина сидела на земле по-турецки. Она являла собой само терпение, умиротворенность и смирение. Услышав шаги, старушка подняла голову и спросила:

— Кто там?

— Это я, Шуша.

Но Умм Амина слышала и чужие шаги, поэтому решила уточнить:

— Кто это с тобой?

— Шеххата эфенди. Он переночует у нас. Уж очень поздно.

Старушка тяжело поднялась и направилась к комнате, где обычно развлекался Сейид. Прикрыв наполовину дверь, она сказала:

— Пойду приготовлю вам поужинать.

— Аллах да увеличит твои блага! Мы уже поели на празднике рождения святого.

— Ну, на здоровье!

Шеххата терзался, что доставил неудобства этой доброй женщине. Поэтому он шепнул приятелю:

— Говорил я тебе — не нужно. Лучше бы я ушел.

— Входи, молодец, комната пустая!

Пробравшись сквозь завалы старых бурдюков, Шеххата начал устраиваться на сундуке. Совсем скоро весь дом погрузился в глубокий сон.