Вожделение бездны

Глава 13

Кутузову повезло. Мастер был дома и чинил очарованные сущности. Так образно прозвал он книги по аналогии с "очарованными частицами", добытыми им из телепрограммы про физику.

Частицы бытия, книги суть основа штучной, вещной, человекоприемлемой жизни - так полагал этот мастер оживления сущностей. А книга, ушедшая в цифру, в Интернет, книга из ноутбука, стерилизованная, виртуальная, - подобные достижения

человечества он искренне считал достоверными признаками конца. Он говорил о них: безоболочные устройства кустарного пошиба.

Пахло стружками, клеем, долгими историями, трубочным табаком и холостяцкой долей. Лет пятнадцать как его жена ушла, сказав, что в гости. Или в магазин. Он уже не

мог припомнить, куда направилась эта ненормальная. Устала, видите ли, от обложек и переплётов. Как можно?!

Таким образом, сегодня встретились два мученика: коллекционер и реставратор.

Стареющие мужчины, объединённые бедой любви к оболочным устройствам, очарованным сущностям, ускользающим в невозвратное прошлое человечества.

Любовь к полиграфическим произведениям духа глубоко специфична. Такой любви не знает ни одна женщина - ни к себе, ни от себя. На мерцающие высоты книжной страсти заносит исключительно поэтов и философов, как правило, не реализовавшихся напрямую. Женщина, когда бес этого уровня возьмёт её в оборот, выберет собаку.

Профессор и мастер оболочек умильно и чинно поговорили о погоде, народе, природе, лишь бы не сразу, лишь бы оттянуть волшебное начало. Мастер понимал, что с утра и без предупреждения воспитанный человек может ввалиться только по исключительным причинам.

Когда больную нежно раздели, мастер потемнел. Экземпляр мало того что редкость необычайнейшая. Этот экземпляр ещё и в розыске. Делали проверку в музее известной библиотеки, хватились - нет на месте. Разослали куда могли призывы, угрозы, объективки, оперативки - глухо. Будет вам, профессор, убиваться-то. Покумекаем.

Профессор вспомнил день покупки. Семь лет назад, когда всё человечество хмелело по миллениуму, выговаривая словечко с умилением, ужасом и мечтательностью, Кутузов тоже решил отметить новое тысячелетие. Заказав у букинистов "что-нибудь

интересное", но его поняли, он пошёл погулять и невесть почему обнаружил себя на птичьем рынке.

Раньше такого не бывало: попасть и не знать куда и как. Он вовсе не был до такой степени профессором, чтобы путать ботинки, надевать разные носки, сеять или тырить запонки, - нет, он держал себя в руках, а при выходе из мужской комнаты успевал застегнуться.

Тем не менее на птичий рынок он попал. Перемахнул через полгорода. Как? И вот он

топчется среди мяуканья и щебета и не понимает, где у кадра передний план, а где задник. Попугаи нависают, извиваясь, удавы квохчут, крокодилы чирикают.

Схватившись, густо беседуют на троих любители пива. Кутузов пошатнулся. Крепко и жалостливо кто-то взял его за локоть и посадил на ящик с какой-то фауной.

Видимо, дело было плохо, поскольку вторым наплывом прямо у глаз и губ своих

Кутузов увидел сверкающий крест и вдруг алчно, неловко, себя не помня, поцеловал.

И тогда крест, удаляясь, превратился в переплёт, а книга - в царственную Библию.

Как нашатыря принял! Кутузов подскочил и схватился за бесценный кадр.

- Ты чего, мужик, больной? Руками-то обеими… - Голос не отличался ни мелодичностью, ни другими подушками безопасности, однако просветлевший Кутузов мёртво держался за фолиант и не мог наглядеться.

- Сколько?

- Полтинник.

- В каких?

- В любых. Лежала тут неделю, а мы хоть и верим, но у нас больше канарейки да крокодильчики. Такой красавице тут не место… Бери. Вон как тебе помогает! Видать, крепко веришь.

Кутузов не стал объяснять, что именно он-то и есть совсем не верующий, и другим

не советует, и всё это выдумки человечьи, но, конечно, красивые, - обычную песню заводить остерёгся. Просто вынул из карманов что нашлось и, обернув подругу чем на рынке котят укутывают, поплыл домой. Единственный раз в своей коллекционерской жизни он так пиратски поступил с превосходным изданием. Единственный грех покупки царь-книги без документов.

Разумеется, в его коллекции и простушки были, рядовые, были барыньки, леди, всё было, но как минимум под кассовым чеком. Эта, царь-книга, была единственная в своём роде, и вот ей-то пришлось жить незаконной, считай, невенчанной, со всем её серебром, эмалями, гравюрами.

…Видя окаменение клиента, мастер сел покурить. Кутузов перевёл покрасневшие глаза с книги на мастера. Вопрос был очевиден. Ответ задерживался: мастер дымил не спеша, в рассуждении, разглядывая коричневые костистые пальцы.

- Вы же понимаете, - наконец отважился реставратор, - что теперь, даже если я спасу её, вы не сможете с новой правдой легко жить… Она чужая навек. Вы,

конечно, и не думали продавать её, однако считали своей. Может, завещали бы сыну… Она теперь не ваша.

- Я понимаю. Это невыносимо.

- И я вас понимаю. Она теперь будто чужая.

- Она действительно чужая. Какой ужас… Она сегодня упала на мою жену, чуть не прибила.

- Но мы с вами, мы оба не в силах видеть её… такой. И как жена?

- Не в силах. Ничего, жива. - И он вкратце передал сцену.

- А если я буду её лечить, ответственность я разделяю с вами. Я про книгу, а не про жену.

- Разделяете. А что будет? С книгой.

- Я думаю: нужна ли мне ответственность? Может, подкинем её в библиотеку? Пусть они возрадуются и вылечат её за государственный счёт. - Пока мастер договаривал эту фразу, Кутузов чуть не задушил его. Мысленно, конечно. Наяву он с

удовольствием колесовал бы его с особой жестокостью, поскольку мастер открыл ему глаза, а кто просил открывать.

- Открыли глаза, - машинально повторил Кутузов, и мастер подумал, что перед ним его убийца, пока потенциальный.

- Голубчик, вы даже по улице не сможете с ней идти спокойно. Мало того - книга музейная, два экземпляра на Земле осталось, к тому ещё и Библия. Это же получается кощунство какое-то.

- Да, кощунство, - эхом, Кутузов. - Знаете, я на днях в Интернете нашёл сайт объявлений: продаются иконы, каждая не моложе ста лет, все - "намоленные истинными православными верующими". Ответьте: как они торгуют этим? Кто

составлял рекламное объявление? Кто и чем измерял, простите, намоленность именно истинными?.. И ведь ничего. Ничего! Торгуют! У них что, при каждой единице сертификат о намоленности, а также об источниках?

- Дорогой профессор, вы хотите сказать, что если все воруют, и нам можно? Какая-то уголовная у вас, простите, этика.

- Извините. Давайте решать наконец! - рассвирепел Кутузов. - Моя не моя, а видеть это невозможно.

- Невозможно, - отозвался мастер.

В разговоре не хватало вектора, Кутузов чувствовал. А, ну конечно, мастер так и не спросил, откуда она у меня вообще. Скажу - купил за полтинник на птичьем рынке, он в морду мне даст. И правильно. Кто поверит в рынок?

- Я купил эту Библию на птичьем рынке за полтинник, - спокойно сказал Кутузов.

Мастер усмехнулся:

- Я тоже так умею. Да ладно, что уж теперь.

- Вы думаете, я её и умыкнул из музея? - с лёгкой печалью спросил Кутузов.

- А я не знаю. Не видел и свечку не держал. Я реставратор. Хотите, всё сделаю, вам отдам, живите как можете. Только потом я вам не помощник.

- Хорошо, я оплачу лечение. Сколько?

- Три тысячи.

- Долларов?

- Евро. Или я зову милицию.

- По рукам.

- И по ногам, - недобро пошутил мастер. - В них, видите, правды нет…

На улице Кутузов пережил ярость и гнев, потом удушье, потом панику, горе и

сгорбленность, печаль, грусть и опять ярость. Евроденег у него не было и пока не

предвиделось. Некстати вспомнились подушки, обещанные жене. И ещё более некстати вспомнилась сама жена, которая, к её счастью, сейчас была далеко.

Возможно, в прадедах у Кутузова всё-таки были воины, ибо вдруг, прохваченный горькой страстью, он увидел себя со стороны и выпрямился; в позвоночнике упруго зазвенела музыка боя, как зоря, которую протрубили ему лично, и весь облик стареющего профессора стал иным.

Когда распахнулась дверца, он даже не удивился. Аня изумлённо разглядывала давешнюю развалину и не обнаруживала никаких признаков усталости материала.

- Едем? - осторожно спросила девушка.

- Едем. В кино. Что сегодня дают?

- В кино?! - Хорошо, что Аня была мужественная и современная. Другая на её месте могла бы и другие вопросы задать. - Поехали.