"Сын, я временно покидаю этот город. Деньги для тебя, небольшие, на столе в кабинете. На некоторое время должно хватить, будь бережлив, пожалуйста.
Несчастье, постигшее нас обоих, а ещё более - ряд ужасных бедствий, обрушившихся
на меня одного, совершили некоторое повреждение в том утомительно чувствительном механизме, который отвечает во мне за способность общения с себе подобными. Внятно рассуждая и отчётливо понимая это, я принял решение, о котором пока не могу сказать тебе ничего конкретного, это моё дело, никак не касающееся тебя, и поэтому прошу меня простить и не судить строго. Ты уже взрослый и замечательно можешь пожить один хотя бы то неопределённое время, пока я решу стоящие передо мной задачи. Любящий тебя отец".
Записка лежала на столе в роковой кухне. Магиандр прочитал пять раз и с унынием понял: его лихое эссе, которое не-эссе, как заметил на семинаре его отец и учитель, про великолепную красавицу с аристократической спиной, генеральную
возлюбленную Кутузова-старшего, а именно его Я, - блестящее совсем не то живёт и побеждает. И некому выгнать беса, торжествующего над профессоровой душой.
Сын потащился в кабинет поглядеть на небольшие деньги, мимоходом удивляясь, почему они положены отдельно от записки.
Зрелище было захватывающим.
Уважаемый член семьи, сероватый кардинал, центр их вселенной, дубовый монстр, годами глотавший Библии, совершенно был пуст. Надёжная дверь, ключ от которой огорчительно потерялся в начале событий, была взломана топором, валявшимся тут
же красноречиво. Откуда взялся этот варварский предмет, юноша не мог представить
- и какая разница. Поражало другое: как мог вытащить необъятную груду книг один худощавый человек, у которого нет мускулистых братьев. Вызов специально обученных такелажников тоже был маловероятен, поскольку над каждым экземпляром профессор трясся немыслимо и никому не доверил бы перенос бесценного груза даже с полки на полку, даже в перчатках и на цыпочках.
Оставалось предположить: он всё содеял сам. Автопохищение с автопогрузкой. Известно, сумасшедшие в минуту кризиса бывают необычайно сильны и даже расчётливы. Представить, что за какие-то два-три часа, пока Магиандр гулял и беседовал в кафе с журналисткой, отец нашёлся, точнёхонько в отсутствие сына,
раздобыл упаковку, собрал пожитки, написал деловитую балладу об эгоизме, выложил деньги, небольшие, уехал и надёжно спрятался, - такое напряжение фантазии даже Магиандру было не по силам.
Он пощупал вырубленную дверцу, недоверчиво пошарил по явно пустым полкам - ничего, ни листочка, чисто. Ещё раз перечитав записку, нашёл крохотную
стилистическую подсказку: "внятно рассуждая". Внятно - для кого? Может, всё-таки
был помощник? Блондинка? Неужели она заходила в наш дом? Это на секунду резануло Магиандра, потом отпустило. Даже если заходила, что - помогала грузить? Да мотылёк она, ручки стебельковые, теловычитание сплошное! И уж она точно не сумасшедшая, и никакой кризис не помог бы ей оторвать эту кучу бумаги от полок!
Он плюхнулся на стул и зашёлся хохотом, как в истерике. Воображение показало
мистическое кино - с улетающими в окно Библиями. Машут обложками печально и сами летят на юг. Точнее, на Ближний Восток. А враждующие стороны, завидев их журавлиный клин, подставляют небу измученные войной лица, но сыплется на них, будто манна, пыль кутузовской библиотеки.
С усилием оборвав себя, он вскочил и пошёл в свою комнату - единственную, где в относительной безопасности жили его любимые иконы. В остальных помещениях дома отец категорически запрещал держать мракобесие. Теперь - можно всё. Да, папа?
Обнаружив себя в чёрном, глухом, беспросветном одиночестве, Магиандр долго-долго молился, с упованием и сокрушением сердца, молился так жарко, что лившиеся ручьями слёзы подсыхали по дороге, а на их солоноватые белые русла накатывали новые потоки, стягивая, пощипывая бесчувственные щёки.