Вожделение бездны

Глава 27

Ходить по той же квартире, варить кофе на той же кухне, всюду натыкаясь на следы ушедшей жизни, - пока не походишь, никогда не поймёшь.

Магиандру всюду виделись трупы со стеклянными глазами. И разверстый дубовый шкаф, опустелый, несуразный, конечно, казался гробом.

Пребывать вне квартиры было не слаще: город или университет; камни, загородки, ограды. Тяжело бродить, дрожа и воображая: под землёй везде лежит мать, под каждой плитой. Её глаза наконец закрыты. Это навсегда. Между лицом и крышкой есть пространство, которого она не видит, но оно есть.

А можно пойти учиться, но ведь тоже - идти, значит, наступать на городские плиты, давить ногами тротуары, а под землёй везде она. И пространство между лицом и крышкой, замучившее Магиандра своей нелепой вежливостью.

Вариант университета плох ещё тем, что на факультете не хватает одного профессора, из-за которого Магиандр и поступал. Вариация бродить нехороша вся. Всё пугает - плюс абсолютно живые глаза бегущих по суете людей, а Магиандру никак не удавалось убрать офорт "Глаза. Ночью, на кухне…".

Звонить в редакцию радио "Патриот" уже неудобно, почему-то решил Магиандр. Неуютно беспокоить занятых людей, говорил он себе не своими словами, не своим голосом и не свои мысли. "Удобно! Давай позвоним!" - беззвучно повизгивал из кармашка мобильник, предлагая быть коммуникативной опорой; маленькое грустное наладонное представительство человека, метонимия, сгусток обещаний. Солидный двадцатилетний Василий отмахивался и не желал признавать права фантомчика.

В церковь он ходил ежедневно, там отпускало, но через полчаса возвращались убийственной парой - офорт "Глаза" и размытый абрис пыльного дубового шкафа, плавающего в песчаном воздухе кабинета.

Наконец Магиандр вспомнил, что в редакцию звонить некому, отпуск, а звонить на мобильник даме, отдыхающей от потрясений, тоже неудобно: журналист как бы тоже человек.

Изведя себя вежливостью, тоской и опасениями, Магиандр машинально прижал кнопку быстрого набора и услышал мой голос.

- Идём? - предложила я, и мы пошли, поскольку иначе быть уже не могло.

- Вы очень любите свою работу? - задал он принципиальный вопрос.

- Я стараюсь никогда не делать того, что не люблю, и тебе не советую.

- А деньги?

- Платят. Всем спасибо. Но это вторично. Первично - удовольствие.

- А от чего удовольствие? Полезность? Вы полезны? Родине?

- А вот улыбаться при звуке слова "родина" я тебе не советую.

- В атаку, да? Вперёд, на мины, ордена потом?

- Понимаю, понимаю. Следующий вопрос.

- Расскажите, откуда всё взялось?

- Ага, а также - как и что с чем-кем связано, да? Вкратце. Тебе с точки зрения истории отечественной прессы или так, по-человечески?

- Вы понимаете, мне всего двадцать лет. И для меня всё - данность. А вы сверкаете с высот гранитного Олимпа, куда забрались до моего рождения, и откуда мне знать как. Расскажите что-нибудь изначальное.

- "Начало было так далёко, так робок первый интерес…"

- Пастернак. Уважаю. А теперь…

- Начнём с исторической байки. Я её всем рассказываю. Хронометраж - пять минут, выдержишь?

- Еще одно мороженое, ладно?

Мы заказали ещё. В кафе было пусто и тихо - две редкости на Москве; многие пункты общепита нынче коммерчески связаны с музыкальными станциями обворожительными контрактами: лить их радиопродукцию в зал, на головы пьющих и

едящих, на договорных децибелах. Убавить громкость не допросишься: начальство не велит. По-моему, здраво. Быстрее допьёшь и место освободишь.

- Дело было в былинные девяностые годы. Я трудилась на уникальной радиостанции, самой первой из разговорных. Мы первыми осваивали ныне привычный интерактив: автор-ведущий плюс гости, а народ интересуется и названивает, вопрошает что

хочет. Всем было весело и страшно. Весело, поскольку всё может быть. А страшно… в общем, потому же.

- Много звонили?

- Не то слово - много! Человекам перепало новое блаженство: взять и выйти в эфир из дома! Стоял трезвон-перезвон! От избытка чувств иные матерились, и пьяные звонили, всякие. Теперь их фильтруют, а тогда всё только начиналось. И пришёл к нам на радио новый ведущий, медицинский журналист. Горит энтузиазмом, жгучие темы поднять хочет, искренне полагая, что всё интересное лично ему так же волнует и публику. Например, клистиры, неврозы, сколиозы, недержания того-сего, давление…

- А темы он сам выбирал? - заулыбался Магиандр, предчувствуя разгул домашней медицины.

- Конечно. И вот однажды он, пылкий новобранец, привёл в студию хорошего дядечку-психолога, специалиста по семейным делам. Нарождалась мода: чего уж дома драться-то - обратитесь к доктору. Нашему народу сие было в невозможную новинку, и многие

психологи сделали хорошие карьеры. Так вот, представь мизансцену. Сидят в студии двое. Мужик и ещё мужик. Два мужика сидят у микрофона и собираются пятьдесят минут обсуждать колоссальную проблему: как девушкам грамотно замуж выходить. Получше подцепить и покрепче привязать. Потом заботы взял на себя глянцевый сегмент, а тогда лишь начиналось… Всё бы ничего, но - два взрослых мужика, с такими советами… И народ, в известном испуге и шорохе, притих. Они сидят, пылко сыплют обещаниями, призывно позыркивая на звукорежиссёршу: нет ли какого звоночка? Нет, сокрушённо показывает им она. Никто не звонит! Напряжение возрастает. Десять, двадцать минут прошло - ни одного звонка. Аппаратура

исправна, всё работает, а народ, дотоле бурно звонивший по любому поводу, затих. Ведущий нервничает, гость удивляется: он же великий, он искренне хочет помочь неопытным девушкам! Наступает критический момент. Слова кончаются, но слушатели молчат. И вот - о счастье! На двадцать пятой минуте эфира оживает вожделенный телефон! Звукорежиссёрша радостно показывает ведущему трубку: вот он, звоночек, вот! Ведущий, приободряясь, учтиво здоровается со слушателем и ласково, как у девушки, спрашивает с надеждой:

- У вас есть вопрос?

- Есть, есть! - дребезжащий старческий голос. Не девушка. Дедушка.

- А какой же у вас вопрос? - приуныли в студии, но тем не менее.

- Так вынесут тело Ленина из мавзолея или нет? Я вас спрашиваю!.. - с неподдельным интересом, обиженно вопрошает слушатель.

Со звукорежиссёршей начинается форменная истерика. Автор и гость безнадёжно теряют дар речи. До конца программы ещё полчаса. Психолог мигом забывает всю свою науку. Автор машет руками, чтобы режиссёрша убрала звук. Она не понимает, почти плача от хохота. Слушатель тоже не понимает: где ответ?

- Я на радио позвонил или нет? - возобновляет он атаку.

- Н-н-на радио, - с нечеловеческими усилиями разжимает губы ведущий. Медицинский журналист.

- Так и отвечайте! Вынесут?

Первой находится, к облегчению всех, режиссёрша. Вырубает и телефон, и студию, замузычивает эфир, вытирая глаза, потом опять сползает со стула.

- Что-что делает с эфиром? - заливаясь, выговаривает Магиандр.

- Замузычивает. Она поняла, что психологический концерт окончен, и запустила резервную музыку. И полчаса услаждала слушателей, кажется, Анжеликой Почему.

- Здорово! - придя в себя, восклицает Магиандр. - Жаль, теперь такого не услышишь!

- Да уж. Спонтанного шапито больше нет. Конечно, оно есть, но в эфир не выпускают. Все станции тогда, в начале свободы, нагрелись на подобных сюжетах и теперь стараются беречься. Ну, кроме известной тебе станции "Патриот".

- А у "Патриота" почему нет фильтра?

- Ну, какой-то всё-таки есть, но редко. На некоторые программы сажают редактора, он трубку первым берёт и выясняет состояние клиента, принимает решение - надо нам или нет? Но не каждый день. Обычно - пришло и пришло, и выкручивайся, любезный ведущий, как умеешь. Кураж надо беречь!

- А вам нравится?

- Так мне только такое и нравится. Азарт. Я очень азартна. Мне, например, ни в

коем случае нельзя играть в преферанс. В юности, когда меня только научили префу, мне страшно везло. Но я очень быстро завязала с этим, поскольку ледяные иголки на затылке…

- Что? На затылке? - не понял молодой человек, очень молодой.

- Когда мне приходил голубой мизер, у меня затылок леденел, в жилах кровь

останавливалась и лицо белело. Партнёры пугались: нельзя выдавать себя. Карты! И я навек бросила игры. Все до единой.

- И никогда больше? Даже сейчас, когда всюду казино?

- Боже упаси. Даже не заходила ни разу. Да и какие там игры! Дурацкие нагрузки

на судьбу. Везение! А мне не хочется проверять какое-то везение. Преферанс - для головы. Считать надо. А тут - фу. Ерунда.

- Откуда вы знаете, если не заходили?

- Я книжки читаю, кино смотрю, с людьми разговариваю. Журналистика, знаешь ли, позволяет иногда получать информацию бесконтактно.

- А тот ведущий, ну с телом Ленина, он потом работал?

- Разумеется. Прочихался, водки попил - и на другой же день обратно. Это не лечится. Радио - игла, с которой не соскакивают. Особенно с иглы прямого эфира.

- А можно попробовать? - вдруг осмелел Магиандр.

- Выйду из отпуска, пойму, на какой планете нахожусь, попробуем. Сейчас я никто

и звать меня никак. Опальный субъект, которого ели, не съели, но аппетит, боюсь, остался.

- Но мамы нет… - нахмурился он, полагая, что я совершила некую речевую ошибку.

- Мне жаль безумно, поверь, честное слово! Но ведь она не одна…

- Как?.. Ведь всё выяснилось! Все письма, разными почерками, на всех этих бланках, писала только она!..

- Ребёнок. Давай ты не всегда будешь спорить со мной, а только изредка, идёт?

- Вы думаете, у неё были сообщники? - возмутился он.

- Сообщник анонимщика - эпоха. Время действия. Историческая обстановка. Язык и контекст. Словом, очередные задачи советской власти… А, ты не читал…

- Вы меня утешаете или пугаете?

- Сама не знаю, как относиться к этому. Ты ведь совсем юный, а уже столько пережил. В мирное время - сирота, на ровном, казалось бы, месте. Смотри, что получается: в один миг ты остался без матери, а в какой-то степени и без отца - он, конечно, найдётся, уверена! Взрыв, будто метеорит упал на семью, где не собирались ни умирать, ни убегать. И сидишь ты сейчас в кафе с представителем прессы, а сидел бы дома и смотрел на других представителей, только на экране. И радио слушал бы равнодушно, там про других, и всё это умора и кино.

- Пресса принесла в наш дом смерть. Началось-то не с вас. Объявление было всероссийское, новости министерства, про Дарвина и религию.

- Формально - да. Но куда бежать от прессы? Некуда. Почти все, чуть что - к прессе. Всё она, зараза, понимает, умеет и знает.

- Мне сейчас хорошо, - вдруг притормозил он. - С вами.

- Спасибо, стараюсь, но это частное определение. Знаешь, я могла бы уехать в отпуск подальше от Москвы, прогуляться по свету. А я сижу в городе, в опасении, что без меня произойдёт захватывающее, решающее, и моё межеумочное состояние тоже результат воздействия прессы - уже на меня лично. Эффект-иллюзия участия в жизни. Но я умею с этим бороться, могу - не всегда! - оторвать мух от котлет и дифференцировать: где я и моё, а где внушённое. Большинство прочих потребителей современной информации этого уже не могут.

- И вы думаете, мама писала как бы… ото всех?

- Безусловно. Иначе в этом жанре не пишут. Рука не поднимется.

- Пойдём пройдёмся… - вдруг очень жалобно попросил он.

Мы два часа брели по улицам, не глядя друг на друга. Молчали каждый о своём. Мне было неловко, хотелось избавить мальчика от игл, вонзённых обстоятельствами места и времени, но я не знала как.