Воин Донбасса

Глава 13

Вечер был никакой.

После задержания Лысого и его бандитов, кому не повезло в это время оказаться в этом месте, все как-то быстро оказались в делах.

Иришку отвезли опять в больницу, где положили в отдельную палату и на сей раз приставили уже настоящую охрану из комендачей. Покуда ждали «скорую», она почти ничего не говорила, лишь смотрела на Алексея лучащимися глазами и шептала время от времени: «Алёша… Ты такой, Алёша…».

Алексей глаза не отводил, старательно изображая радость и уверенность, но в душе тяготился — и этими словами, и её сухими горячими ладошками, которыми она держала его руку, и необходимостью что-то изображать, чего не чувствовал.

А не чувствовал он привязанности к этой женщине. Вот как-то вдруг. Словно сдулось что-то в душе. Словно пусть и не яркий, детский, чудесный, но всё же цветной и пузатый шарик превратился в сморщенную квёлую тряпочку. В которой не осталось даже прежнего цвета. И Алексей всё пытался вновь и вновь надуть его, обнимая Ирку и гладя её по плечу, — но не получалось ничего. Только росло напряжение и… даже раздражение. Это было несправедливо, даже подло по отношению к женщине, из-за него, в общем, пережившей столько боли и страха, — но он ничего не мог с этим поделать. Он мог только изображать живейшую заботу и внимание, на самом же деле лишь ожидая с нетерпением, когда подъедет «скорая». И подло радуясь, что хоть в больницу не надо ехать, поскольку и комендачи, и гэбэшники намеревались как можно оперативнее снять с него показания: все хотели побыстрее загородиться бумагами от прокурорского сурового ока. Рауф был тёмной лошадкой, и какие его интересы могли оказаться затронутыми всеми нынешними задержаниями, можно было только гадать.

Впрочем, хорошо, что он был весь занят делом Бэтмена, и покамест ему было не до событий вокруг капитана Кравченко, как вполне прозрачно намекнул приехавший к «Тетрису» Томич.

Получается, что Сан Саныч и после гибели своей страшной прикрыл друга.

В общем, Алексей с облегчением встретил медиков, приехавших за Иркой, с облегчением проводил её до машины, держа за руку и ласково перебирая её горячие пальчики. Нет, ласка не была механической — просто в нём действительно каким-то образом уживались и облегчение от близящегося расставания, и нежная признательность к женщине, и частицы чего-то такого, что, наверное, можно было назвать любовью. И досада, что приходится играть роль нежного любовника, а не быть им, и нежелание оказаться логикой событий в этой роли, и опасение, что как бы не прилипла теперь Ирка к нему окончательно. И раздражение от этой тотальной двусмысленности, в которую он как-то нежданно-негаданно угодил.

Вот чего не было — это мыслей о Насте. Вернее, была одна — промелькнула где-то быстрой тенью на периферии осознания. Но то ли сама эта мысль ощутила, что не место и не время для новообретённой подружки здесь и сейчас, и сама смылась по-быстрому, то ли просто мозг пометил соответствующее направление, как сапёр необезвреженную мину, — только больше не вспоминал Алексей об Анастасии.

А как проводил Ирину, так и вовсе не до того стало. Надо было отвечать на вопросы следаков, внимательно, но оттого на нервах следя за гранью правды и умолчания, чтобы никому не за что было его впоследствии ухватить. Школа Ященко помогала, конечно. Но приходилось отгонять ложное чувство, что он во всём прав был, что только отбивался от сваливавшихся одна за другой напастей. «Зачем вы вернулись в квартиру?», «Зачем вы поменяли сим-карты в телефоне?», «Где вы ночевали сегодня?», «Почему в больнице вы представились сотрудником МГБ?» — кажется, всё естественно делал, по обстоятельствам, но сколько же зацепок потенциально кроется за этими вопросами! «Есть ли у вас разрешение на оружие?» — Господи, как хорошо, что взял с собою штатного «макарку», а трофейный ТТ оставил у Насти! Кстати, надо срочно забрать, пока мало ли что! И к себе, домой, в расположение! Там уж всё проще будет. Или выбросить этот ТТ нахрен? Кто знает, что там за этим стволом значится? Пистолет явно с историей — и оказаться однажды в неё замешанным?

Надоело! Надоело всё! Уже как гражданский шпак стал ощущать и, главное, вести себя капитан Кравченко, несгибаемый когда-то Буран! А всего-то чуть больше суток прошло с их с Мишкой посиделок в «Бочке», с которых всё и началось! Сбежать бы отсюда поскорее. К себе, на фронт!

«На войну бы мне, да нет войны…», — вспомнил Алексей вдруг слова из песенки Высоцкого. Вот уж точно!

Но сбежать не получилось.

Надо было забрать сперва свои вещи у Насти — там ведь практически всё спасённое на разгромленной квартире. Тот же ствол забрать. Чтобы не подставить девушку, ежели что…

Только уйти надо сразу. С подрывом, как говорится. Иначе надо опасаться за собственное душевное состояние.

А — за её?

Алексей прикинул мысленно, как он мечется по городу между разными женщинами, волоча за собою нарастающий груз проблем. Причём это женщины, для которых в жизни с мужчиной есть только один принцип: или я, или никто. Вернее, не так: я — и никого кроме!

Конечно, на стадии любовницы они этот принцип напоказ не выставляют. Но ведь страдают! И страдания свои так или иначе проявляют. Или специально демонстрируют. Не потому, что такие собственницы, а потому, что природой так заповедано. Вбито в спинной мозг: девять месяцев беременности и десять лет выхаживания кто-то должен кормить её и ребёнка. А кто? Да только свой мужчина! На чужого в этом деле положиться нельзя. Вот и ищет женщина такого мужчину — чтобы и любовник, и защитник, и кормилец. И никакие эмансипации этого перебить не могут. Все эти феминистки — просто недотраханные, недолюбленные бабы. У которых любви не случилось, и они её заменяют общественной активностью и беспорядочным сексом.

Всплыла в мозгу история, рассказанная Тихоном со ссылкой на его карабахское пребывание. Как раз про феминисток.

Тогда был самый конец советской эпохи, что важно, говорил Тихон. Ибо советские воинские части на территории независимого в будущем Азербайджана, в том числе и в воюющем за будущую независимость Карабахе ещё стояли — а вот со свободами и правами человеков была уже полная горбачёвская перестройка.

И вот женсовет одного из полков решил сделать ход конём. В Советском Союзе чего много? Людей и автоматов Калашникова. А чего мало? А всего! Особенно всяких женских вещичек, чтобы нежные были, кружевные и красивые. Гэдээровские бюстгальтеры за роскошь считались. И косметики, само собой, западной, от Шанель или, как там, Ив Сен-Лоран. А на Западе всего этого навалом. По пфеннигу сбросятся — им ничего, а нам гора трусиков и радости.

Да, но как-то это надо обосновать. А что тогда мог предложить западному человеку советский человек, если не считать автомата Калашникова и ракеты «Сатана»? А душу свою заблудшую! Которая ныне открывается западным ценностям и ищет соответствующих друзей.

В общем, тётки эти, офицерские жёны, нашли гениальный, как им казалось, ход: прикинуться феминистками, объявив, что тут, у них, первый в Советском Союзе клуб феминисток в воинской части открылся. Написали что-то в духе бессодержательных, но трогательных речей генсека Горбачёва и отправили в Америку, по адресу, указанному в глянцевом журнале, каким-то чудом завезённом в воинскую часть в Гадрутском районе.

Пока письмо достигло адресата, пока американские феминистки переживали радость от появления у них соратниц в глубинах русского Кавказа, пока обменивались первыми письмами, пока получали приглашение и выправляли визы, — Советский Союз возьми и скончайся. И советские части были из Нагорного Карабаха эвакуированы. В смысле — люди. А имущество и оружие приватизировали азербайджанцы — где смогли, или армяне — где дотянулись.

И вот дальше картину Ященко описывал со вкусом, будто там был. Несмотря на развал СССР, на совсем уж распоясавшуюся карабахскую войну, упорные американки всё-таки добрались сначала до Еревана. Потом на нанятом за доллары микроавтобусе поехали до места дислокации русских подруг-«феминисток» через пробитый уже тогда Лачинский коридор. Почему их никто не сумел убедить, что никаких феминисток из русских воинских частей в Карабахе не осталось, как и самих частей, — о том история умалчивает. Вероятно, американки не верили «мужским шовинистским свиньям», если вообще спрашивали их мнение.

На каком-то из блок-постов на горном серпантине то ли у Берддзора, то ли у Шуши, то ли вовсе уже на дороге в Гадрут американок остановили, наконец, бойцы сил местной самообороны. В просторечии федаины, они же фидаи — заросшие бородами по самые глаза, шерстистые на груди и животе, несколько дней не мывшиеся, в разномастой униформе карабахские вооружённые мужики. А крабахские армяне, в общем, горцы и имеют мало общего с рафинированными армянами городов даже самой Армении, не говоря уже об армянах российских. Землепашцы и воины, не очень много своего драгоценного внимания уделяющие различным фантазиям и перверсиям. Так что появление перед ними группы американских феминисток — иные в шортиках, иные в маечках без лифчиков, многие без презренной косметики на лицах — повергло фидаев в настоящий культурный шок. Когнитивный диссонанс. Хотя тогда так и не говорили.

От того, чтобы быть прикопанными тут же, у дороги, американок спасли лишь выправленные в Степанакерте по настоянию переводчика бумаги, не выветрившееся ещё преклонение советских людей перед иностранцами, да наличие сопровождающего от КГБ Нагорного Карабаха. Который, кстати, эту историю Тихону и рассказал.

Ну, а когда первые шоки прошли, все успокоились и закурили подаренные американками сигареты, главный из федаинов — самый бородатый — и спросил: что, мол, ищут американские женщины так далеко от своего дома.

Ответ о том, что здесь должна быть воинская часть, где исповедуется феминизм, вызвал новый шок. Молчание было им ответом, что называется. Правда, этакое, постепенно наливавшееся гневной горской кровью. Затем оно взорвалось бурной дискуссией. На непонятном, естественно, для американок языке, но с вполне внятным потрясанием автоматами и даже одним гранатомётом.

Наконец, бородатый командир справился с эмоциями своими и своих фидаинов. И, ещё раз взвесив взглядом выпирающие сквозь маечки соски феминисток, ответил как мог вежливее: «Нет, женщины, у нас феминизма нету». Потом подумал и добавил: «Это вон у тех феминизма полно. Друг с другом через одного занимаются», — и мотнул головой на восток, в сторону азербайджанских позиций…

Но в целом Алексей опасался не того, что вдруг в его женщинах вспыхнет феминизм на базе того, что всем им он не сможет уделять достаточно внимания. Не сможет по определению. И, главное, не захочет: иметь двух любовниц он полагал моральным перебором. Ведь ты всё равно даёшь этим женщинам какие-то надежды — даже если наружно они ни на какие более глубокие отношения и не претендуешь.

Да и что он — султан, что ли, турецкий, гарем себе собирать? Нет, это и нечестно, и, если покопаться в душе, даже противно. Непорядочно — а непорядочность Кравченко презирал. Да, конечно: если сердце мужчины — теоретически! — может принадлежать только одной женщине, то его автономный орган в штанах тянется ко многим. Да к тому же автономен тот орган настолько, что нередко перенимает у головного мозга пульт управления всем организмом. Но волю ему давать нельзя, ибо не один ты участвуешь в этом процессе, и не кукла резиновая с тобой, а человек. Который тоже хочет звучать — и имеет на это право! — гордо. И потому иметь несколько женщин в параллель — это унижать и их, и себя. Тем более, известно, что в головах их — совсем другие тараканы, нежели у мужчин.

Но в этом-то было всё и дело! Жена и в её отсутствие — любовница, это, в общем, нормально. Что бы там ни говорили церковь и моралисты. Мужик биологически такой: ему надо разбросать семя по как можно большему количеству самок. Чтобы продолжился род. Это такой же инстинкт, как семейный — у женщин. Если не древнее вообще. Один из столпов, на котором человеческая культура стоит. И, поди, ещё со времён каменных веков. Как только женщина когда-то обозначила свои исключительные права на мужчину, — тут же нашлась вторая, которая тоже выразила ту же заинтересованность. А мужчине что — намекни самка человеческая на желание размножиться именно с ним, тут же «пульт» перехватывает нижний «мозг», и поехало всё.

Оттого и начало человечество изобретать разные способы примирить женщин вокруг одного мужчины: групповые семьи, главные и вторые жёны, гаремы и всё такое прочее. Зря говорят, что проституция — самая древняя профессия. Ничего подобного: пока и тем, где религия не ограничивала права женщин на доступ к избранному мужчине, а права мужчин — на многих женщин, там проституции просто не было места. Как не было её, скажем, у американских индейцев. Она появилась именно с принятием религиозных доктрин, обязывающих всю жизнь проводить исключительно в браке один на один. Наверняка это родилось в пользу женского собственничества, но и привело к тому во многом лицемерному состоянию морали, что превалирует ныне в обществе. По крайней мере, той его части, что базируется на христианстве.

Это не хорошо и не плохо, это — данность. В которой каждый решает эти вопросы сам. В соответствии с собственной и только собственной моралью.

И вот тут и крылось главное, чего боялся Алексей. Он боялся полюбить.

До сих пор Кравченко в этом отношении чувствовал себя достаточно уютно. Он любил Светку — не так ярко уже, конечно, как в первые годы жизни с нею, тем более что она довольно заметно ожлобилась после переезда в Москву. Но неизбежные в семье размолвки и разномнения ни разу ещё не доходили до той стадии, чтобы задуматься о жизни в раздельности.

Да, здесь, на войне, как-то само вышло, что появилась другая женщина. Не жена, даже не любовница от слова «любовь». Так, подружка для обоюдного утихомиривания половых гормонов. Никаких противоречий с любовью к своей родной жене.

Кстати, с самого начала ясно было, что именно Ирка «склеила» его тогда. Её то была негласная, но вполне зримая инициатива. И он, достаточно наадреналинившись тогда на боевых, эту инициативу поддержал тоже вполне сознательно. И ход, и уровень будущих отношений им, взрослым людям, был вполне ясен с самого начала.

Но вот теперь, после всего, что произошло вчера и сегодня, они с Иркой оказались связаны чем-то неизмеримо большим, чем простой физиологический секс. Как бы и не жизнью оказались они связаны. И более того: когда он увидел её, больную, контуженную, жалкую в этой её рубашонке больничной, в душе заворочалось что-то близкое к любви.

А уж её лучистые глаза тогда — они как раз иного понимания и не допускали: девчонка точно ушла на «ту» сторону. И ведь он сам это спровоцировал! Всего-то лишь хотел утешить её своей немудрёной лаской, показать, что он с нею, что она может рассчитывать на его плечо и руку, — но тем самым подал ей мысль, что она может рассчитывать на его сердце!

И самое во всём этом опасное, что оно, кажется, не возражает!..

Да, но в это же самое время, в этом же самом мозгу сидело раздражение и пустота — и тоже по отношению к Ирке! Ничего не ушло из того, что он ощущал, когда отправлял подругу в больницу.

Вот так как-то умещалось оно всё в одном разуме — и угасший огонёк, что освещал и освящал их отношения, и прилив нежности, готовый перерасти в любовь, и подленькая усталость от этой связи…

И в параллель со всем этим — ещё и Настя! Да, он почти не думал о ней днём — да просто некогда было! Но сейчас, когда всё схлынуло, когда его проблемы перешли в руки кого положено, и эти люди уже трясут бандосов на предмет закладок с оружием и помощи украинским ДРГ — и при желании и найдут и схроны, и деликты, — сейчас он снова один на один со своим мозгом. А в нём — Настя.

Влюбился? Да нет — ведь он уже не тот юноша, который готов переворачивать всю свою жизнь после жаркой ночи любви. И не тот курсант, который готов свернуть себе шею, залезая ночью в окно общежития НГПУ. Хотя не близкий свет: добежать полтора километра до станции Сеятель, а там электричкой до разъезда Иня и потом автобусом. Но — бешеному хрену двадцать вёрст не крюк. Зато вот тебе жаркое тело и сладкая нега в подарок.

Но ведь на том и всё! Любовь-морковь, конечно, но сам-то он знал в душе, что это всё — так, приключение. Без этого вот романтического и дурацкого — «на всю жизнь». Славное, доброе приключение, и девушку ту вспоминаешь с тёплой благодарностью. Но и не более.

А вот с Настей, кажется, и он заглянул на ту сторону, где «более». И потому испугался.

Нет, одного, даже очень крепкого секса, для любви ещё недостаточно. Как говорится, размножаться готов вечно, а вот жить вместе… Но что-то было с Настей не так.

Что, не ревновал, что ли, он её к Злому? А ведь ревновал, это надо признать. И к Митридату ревновал, пока не узнал, как там у них на самом деле отношения устроены. И к этому паршивому Русланчику из Народного Совета, которым она было увлеклась, — ещё до Юрки Злого. А Русланчик, дурачок, оказывается, просто воспользовался случаем побольше разузнать о Митридате. Чудак, конечно, ибо после этого попал на жёсткую «галочку» у Мишки, а это вывело на не совсем прозрачные отношения Русланчика с «той стороной». Но не в том дело. А в том, что всё это время она, оказывается, вполне себе ждала, когда он, Лёшка, всё же передумает про свои с нею отношения. Вот он и передумал…

Ну, конечно, он, взрослый, опытный мужчина, ясно понимал, что вчера вечером Настя напрямую его спровоцировала на всё, что потом произошло. Что может быть прозрачней символики, когда женщина, раздеваясь, заходит в ванную к мужчине? Но ведь мог он среагировать уже отработанным способом? Не захотел. И перед Юркой совесть не колыхнулась. Алкоголь сказался? Конечно! Но давай, Лёша, честно признаем, что сам ты желал эту девушку. Хм, возжелал… Ты хотел её давно, и просто воспользовался случаем и тем же алкоголем, чтобы дать самоконтролю потеряться где-то в глубинах настроенного на иное сознания…

И вот что теперь? А теперь он подходит к Настиному подъезду, и его благие намерения постепенно растворяются, как сахар в чае. Нет, даже развеиваются. Потому как в мозг уже зашёл его альтернативный хозяин снизу и раскрыл форточку, через которую, как табачный дым, стали уходить в наружное пространство и отказные мысли, и принятые решения, и муки совести…

Нет, ну вещи-то всё равно нужно забрать, — успокаивающе похлопал его по плечу новый хозяин. Ну, да, искуситель проявляет снисходительное благородство. Хотя нет, эти политесы — не его. Он просто надёжнее запирает совесть на замок…

— Мишка звонил, — хмуро встретила его Настя. — Волнуется, что у тебя и почему на связь не выходишь.

Чёрт! Он же опять забыл позвонить Митридату с новой симки!

С другой стороны, и слава Богу! Эта информация сгладила первый, самый трудный момент встречи. Момент, когда он должен был — он решил! — сказать, что больше им видеться не следует. Потому как — Ирка. Потому как, хоть в нём и борются нежность к ней и усталость от этой нежности, хоть сдулся тот цветной шарик, окрашивавший их отношения чем-то большим, чем простая физиология, но есть кроме всего этого ещё и долг, и совесть. И простая порядочность, человеческая…

И потому он решил не поддаваться давлению «нижнего хозяина». У него всё же есть разум, и разум должен быть сильнее. А разум знает, что Алексей Кравченко должен остаться с Иришкой и расстаться с Настей. Разум знает, что есть долг. И этот долг должен победить.

Но Настя встретила его деловито, как всегда. Сразу напомнила о Мишке. И дала тем самым мгновение взглянуть на себя, — и Алексей понял, что не имеет права так жестоко и злобно обидеть её, если бухнет с порога, что им надо расстаться.

Да, это было бы разумно — он восстановит статус-кво с Иркой, она — с Юркой; между ними самими восстановится прежняя дружеская симпатия… Или не восстановится — после такой-то обиды. Но это будет лучше того мучительного омута, куда их всех так неотвратимо засасывает…

И в то же время он не мог повиноваться разуму, как решил две минуты назад. Он не мог, он не хотел её обидеть! Она не заслужила этого! Да и такое расставание в дополнение к обиде было бы ещё и оскорблением. А за что оно ей?

Да и просто так — надо ли это плечеразрубание? Вот наведёт он со всеми своими женщинами мораль и порядок, по пути оскорбив их и обидев, со всеми разругавшись ради морального удовлетворения. А назавтра он на выходе ляжет — все под Богом ходим. И что? Получится, что в последние дни свои он будет сеять вокруг себя страдание и обиду, и ради чего?

Вспомнилась карикатурка, встреченная в одном отцовом альбоме. Тот одно время выписывал журнал «За рубежом» и вырезал оттуда и сохранял понравившиеся карикатуры из иностранных юмористических журналов. Так вот — на этой была изображена могилка, возле обелиска — погнутый автомобильный руль, а на обелиске — надпись: «Ты был прав в этой аварии, Пол»…

Ты будешь прав в своей принципиальности, Буран. Но ты обидишь ею всех. Ни в чём не повинных девчонок. И всё ради того, чтобы предстать перед самим собою в белых одеждах? Да какие они, на хрен, белые будут в этом случае? Ты мог бы оставить девочек в иллюзиях, ежели — тьфу-тьфу! — однажды не вернёшься с выхода. И они этого заслуживают! Но ты хочешь оставить их без иллюзий, урод! По сути — нагадить им в души…

Нет, так не годится. И пусть тебе теперь идти в храм, просить, чтобы не пришла к тебе законная ответка за мысленные эксперименты со смертью, ибо ещё нужна тебе жизнь, пока не отомстил двум оставшимся, — но пусть лучше придти туда, запутавшись в грехах, чем обмазавшись в дерьме.

И всё! И ладно! Что будет, то будет, но поступать надо порядочно не по отношению к себе, а по отношению к людям. В данном случае — к двум девчонкам, которых, в конце концов, впутал во всё ты сам… И хватит!

— Ща позвоню ему, — постукал себя ладонью по лбу Алексей. — День был сегодня… суетливый какой-то. У тебя на сегодня какие планы?

Настя скептически хмыкнула:

— Хотела тут сходить в «Ла-Скалу», да вот, видишь, припоздала, тебя дожидаясь…

Алексей глянул на часы. Ну да, поздновато уже. Засиделись с ребятами…

— Эта… — выронил он. — «Ла-Скала» — это же тоже не здесь…

Да уж, остроумнее некуда! А с другой стороны…

Начал зарождаться гнев. Ну да, посидели с ребятами в «Бочке»! Ещё бы — после того, как «Тетрис» уделали! И кто-то мне будет выговор за то лепить?

Особенно после того, что с Юркой Злым было очень тяжело говорено…

— Слушай, — сказал Настя. — Мне некогда. Я тебе не «Яндекс». Ты давай «Ла-Скалу» там ищи. А мне тут вваливающийся нетрезвый капитан — ни за чем!

Лёшка уставился на неё в тягостном изумлении. Не понял! Ваще не понял!

Только что в край разругался с Юркой — из-за неё. И ни за чем?

Юрка поначалу был весел и немножко разочарован: в «Тетрисе» ему не удалось подраться всласть. Он такой, да: ещё в «Антее» на силовые всегда напрашивался. А потом любил делиться воспоминаниями о том.

Рассказывал как-то, к примеру, как с шефом задерживали известного банкира, который организовал похищение жены у Тихоновского друга-бизнесмена. Давно, правда, дело было, семь, что ли, лет назад, ещё до Пятидневной войны с грузинами.

Это был один из любимейших в «Антее» жанров устного народного творчества — рассказывать, сколь остроумен и оригинален бывает шеф, организуя силовые.

Так, тогда жену друга-бизнесмена похитили, как потом, выяснилось, бандосы по заказу жены банкира. Но поначалу и друг шефа, и сам шеф подозревали именно самого олигарха, потому что были у них какие-то крупные тёрки по бизнесу. И Ященко придумал гениальную схему, как и заложницу отбить, и олигарха подставить так, чтобы тот больше на друга его не наезжал.

Сам Злой в той операции участвовал плотно, но на подхвате. И потому не всё видел. Но что-то всё же наблюдал сам, что-то пояснил затем шеф, что-то поведалось позже на банкете, который закатил тот бизнесмен в благодарность за решение проблем и на котором присутствовала практически вся команда их ЧОПа.

Одно время даже поговаривали, что посиделки те должны были стать и отвальной для Ященко — он сам немало бабок срубил на том деле, поучаствовал в разделе богатств наудачливого банкира и принял ещё от него же толику некую за небольшое изменение показаний. Якобы хотел Тихон отойти от дел, пожить на дачке, пописать какую-то книжку…

В общем, по рассказам Юрки, дело было так. Веря поначалу в ключевую роль банкира во всех событиях, шеф решил сделать натуральный налёт на его главный офис и на него самого. А с собою взял того терпилу-бизнеса — с версией, что тот якобы готов был сдаваться на волю олигарха. А Тихон при нём вроде финансового директора. Ну, это естественно — о деньгах дело было.

Но шеф есть шеф. Он сперва навёл самые подробные справки о делах банкира, косяках, укрывательстве налогов. А также о его близких, семейных и сотрудниках. И среди прочих нашёл в ближайших помощниках у олигарха дядечку, увлекавшегося мерзкими сексуальными деяниями с несовершеннолетками. И даже поимевшего через то неприятности, но сумевшего замять уголовное дело. Через бабки, естественно. Злодей тоже был введён в планы шефа — лично о том не подозревая, естественно.

Юрку и ещё одного парня, позднее уволившегося из «Антея», шеф взял на операцию в качестве якобы охранников бизнесмена — с задачей гасить охрану банкира. Нет, не всю, конечно, что было невозможно, но ближайшую, которая окажется в центре событий.

И вот поехали. Юрка сам передал Тихону пакет, в котором были очки и накладные усики с бородкой. Шеф сразу преобразился неузнаваемо! Был шеф, а стал серьёзный интеллигент высшей пробы, с намёком на хилость и робость.

С дороги позвонили банкиру, договорились, что переговоры будут вести двое на двое, а охранники с обеих сторон будут ждать внизу. Без оружия, естественно. Правда, хитрый пёс-олигарх устроил так, что начальник его охраны тоже ушёл наверх и стал присутствовать на переговорах.

Тогда Тихон изменил план операции на ходу. Олигарх тот встретил их, как родных, угостил кофеём. Когда же приступили к переговорам, Тихон будто бы доставая телефон, чтобы отключить, будто бы случайно задел чашку и уронил её со стола. Бросился за ней. Не успел. Поскользнулся на осколках, разлетающихся в пролитой жидкости. И сам упал. А пока все смотрели за его кульбитами, сам шеф подкатился поближе к начальнику охраны, уронил того и затем вырубил ударом по голове.

После этого эпизода события пошли развиваться по плану Тихона. Второй человек банкира — со странной, запомнившейся Злому фамилией Загалатий — начал было приподниматься с кресла, но тут шеф его тоже пригрел кулаком. А банкира в это время прижал бизнесмен — то ли бывший сослуживец Ященко, то ли ещё откуда дядька, но — с подготовкою. Шейку оппоненту своему зажал больно, а к глазу ножик приставил.

В общем, пяти минут не прошло, а шеф уже позвонил Злому с товарищем, предупредив, чтобы были наготове. А им-то что — выбрать позицию поближе к лестнице, чтобы ломануться наверх при первом же шухере: как выразился Тихон, — мол, «поймёте сразу». Да ремешок ослабить, приготовиться сорвать его и превратить в довольно неприятную штуку — гибкую, но с металлическими жилами под кожей нагайку. Ну, типа нагайки. Всё равно — жестокое оружие в умелых руках.

Кравченко был с ним знаком: в «Антее» обращение с казачьим вооружением — прежде всего именно с подобным, адаптированным под требования городского махалова, — входило в систему рукопашной подготовки. Все умели вращать железные прутья в обеих руках, как шашки, работать пикой — в общем, похоже на китайский гунь, а то и чжан, — хлёстко стегать нагайкой или волкобоем. Ничего, неплохое дополнение к обычным техникам. Особенно нагайка, которая практически всегда становится сюрпризом даже для подготовленного оппонента — ибо как против неё действовать? Да к тому же не летальна, но вызывает такой болевой шок у противника, что его нейтрализация практически обеспечена.

А шеф, между тем, развивал свой план наверху. Взяв Загалатия под полный контроль — не только причинением очень острой боли, но и напоминанием об истории его половых извращений и притоптанном уголовном деле, которое усилиями Тихона оказалось поднято, — он использовал его для давления на собственного хозяина. С основной целью, чтобы уродец помог того закрыть.

Сначала заставил несколько раз вдарить банкира по зубам — так что получилось, что не шеф с другом, а собственный помощник применял к своему боссу физические методы устрашения при допросе. Затем принудил его достать оружие шефа из сейфа, оставив пальчики. После чего отнял у него пистолет и, держа под прицелом, продиктовал ему будущие показания. Мол, Серебряков, как звали бизнесмена, со своим помощником пришли, чтобы спросить, не имеет ли отношения хозяин к похищению жены Серебрякова. Но банкир, мол, всё захотел спихнуть на начальника службы безопасности. Тогда между ними возникла ссора. Дошло до рукоприкладства, и начальник охраны ударил босса по лицу…

Юрка с восхищением рассказал, как это было сделано: рукой находившегося по-прежнему в бессознательном состоянии охранника был нанесён скользящий удар по зубам банкира, после чего на костяшках пальцев возникла однозначно трактуемая экспертами ссадина — порез от зубов.

После этого Тихон переместился к банкиру, поднял его на ноги, всунул в вялую руку пистолет, поднял её, положил палец своей жертвы на спусковой крючок. Затем основанием ладони плавно, но с импульсом пнул олигарха по затылку. А тот на автомате выстрелил — в голову своему начальнику охраны!

Выстрел наверху услышали все охранники, что оставались внизу. Но готовые к «сами-поймёте-шухеру» Злой с напарником оказались первыми, когда все ринулись к кабинету банкира разбираться, что произошло.

«А там — картина маслом, — едва ли не ворковал восхищавшийся той операцией и через годы Юрка. — Крик шефа: «Ложись, он сейчас тут всех перестреляет!». Визг секретутки. На полу — труп начальника охраны с размозжённым черепом в кровянке. Над ним — банкир с пистолетом в руке, морда охреневшая. И наш шеф, интеллигент в очёчках, — извивается там, отползает, голову прикрывает и жалобно так кричит: «Помогите! Здесь стрельба, убийство…».

Короче, продолжал Злой свой рассказ, влетаем мы в помещение, и тут олигарх этот сразу — второй выстрел делает, прямо в нас, а вернее — в никуда. Ну, в шоке человек. Но выстрела не получается — как потом шеф сам рассказал, он злодею только один патрон и оставил. Я сразу — на нейтрализацию олигарха, выбиваю у него оружие, кладу мордой в пол. Напарник мой бросается клиента прикрывать, бизнеса этого. Охрана тоже в шоке, чуть ли не помогает мне скрутить собственного шефа. Ну, понятно: школа-то одна — сначала нейтрализуй того, кто с оружием, а затем уж разбирайся, кто прав, кто — нет…

Ну, а там уж понабежали — милиция, прокурорские, фээсбэшники. Оказалось, многим нужен был олигарх тот на пожевать, многих он обидел. Сняли со всех показания. А мне шеф, убывая освобождать заложницу, — жена друга его где-то в другом месте содержалась — велел за этим Загалатием приглядывать, чтобы, мол, нужные показания дал. Вот тогда мне его фамилия врезалась. Ну, допрашивали его отдельно, конечно, но я успел ему до того шепнуть привет от шефа с советом вести себя предусмотрительно. Шеф так и велел: скажи, мол, именно это слово — «предусмотрительно». Ну, тот не полный дурак — сказал всё, что надо, тем более, что если умолчать о предыстории с перевербовкой, то и запутаться особенно негде было. Да, босс сам обвинил начальника охраны в похищении. Да, тот его ударил. Да, этот выстрелил. Всё.

Главное, пояснил Юрка, очень многие хотели порвать того олигарха. И государство, и «коллеги» его. Многих обидел, гадёныш, да и на активы его лапу наложить многим интересно было. Так что на мелких нестыковках правоохранители внимания не заостряли, а позже и такие настоящие документы всплыли по делам его разным, что убийство охранника эпизодом прошло. Адвокаты, конечно, к нестыковкам придирались, но только для того лишь, чтобы задвинуть этот эпизод за край картины. Мол, мы вполне можем развалить это дело, но если вынесете его за скобки, то на том и договоримся. А поскольку шеф уже тогда под крышей ЦК работал, то и его из картины изъяли. Все довольны, все смеются.

Олигарх от нар отмазался таким образом, но по остальным делам прижали его плотненько, так что пришлось ему бизнесом своим расплатиться с обиженными. И с государством, конечно. А потом он в Англию слинял.

Во, закругляя историю, рассказанную прежде всего для Еланчика, ибо Алексей её знал, наставительно поднял палец вверх Злой. Вот как шеф наш заложниц освобождать умеет. Нет, вы тоже, не спорю, неплохо спланировали операцию. Чувствуется школа Ященко. Но жаль, что бандосов покрошить не удалось. Миролюбивые слишком оказались. А там-то одному тот терпила-безнес хребет вынес ногами — говорю же, явно из подготовленных дядька был. Помер бандюган едва не на месте. А остальных троих СОБР побил сильно, одного вообще на инвалидность отправил.

Ладно, вступился за командира Еланчик, Буран-то наш-от тоже одному пулю в брюхо вогнал. Да и мы с тобою наших неплохо помяли. Мой-от точно месяц даже ширинку себе одной рукою тока расстегать сможет. Так што ты командира нашего не замай тут!

Да я что, я ничего, белозубо, довольно рассмеялся Злой. Я его разве ж могу замать? Да ни в жисть!

Вот тут Юрка, хороший парень и надёжный боец Юрка ошибался. Просто не знал ещё, в чём ему признается любимый командир через несколько минут и один тост…

А командир что… командир не знал, как сказать про их отношения с Настей. И говорить ли вообще. В конце концов, это было её решение. И, может быть, пусть она и разбирается со своими любовниками?

Но Алексею такая мысль показалась гнусненькой. Трусливой. В конце концов, это его косяк. И надо разрулить его самому.

И он бухнул:

— Давай, Юрик, накатим ещё по одной. А то я тебе сказать должен кое-что, после чего ты… в общем, может, уже и не захочешь со мной выпить…

Глупо сказал. Но уж как получилось.

А Злой подобрался:

— Чё-та с трудом представляю, командир… Что случилось?

В общем, рассказал Лёшка. Как получил то ли совет, то ли команду переночевать у Насти, что выпили с нею, что потом само как-то вышло, что… В общем, вышло. Сам понимаешь…

Юрка слушал мрачно. Помрачнел и Еланец.

Вокруг веселился народ, нагоняя пропущенное вчера. На стене в телевизоре о чём-то стонала какая-то певичка, сопровождаемая бегущими титрами с призывами к знакомствам разной степени лёгкости. В проёме между залами стояла официантка Юлия, оглядывая свою жующую паству. Всё было хорошо, правильно.

Всё было плохо.

— Знаешь, Буран, — наконец, сказал Злой. — Не то огорчает, что вот так вот ты переспал с моей девушкой. Что мы, Настю не знаем? Она сама выбирает. И оно понятно было сразу, что меня она так, на время выбрала. На посмотреть, можно сказать. И чтобы тебе досадить. Но…

Он замолчал.

Еланец длинно вздохнул — видать, вспомнил своих трёх жён, бывших и нынешних.

Алексей молчал. Он не знал, что говорить.

— Ну, то есть, сразу видно было, что на тебя она запала. Но ты с Ириной, вот она и… — проговорил Злой, вертя рюмку в пальцах. — Но не в том дело…

Наследие Ященко определённо заразительно для всех членов его команды!

— А в том дело, — продолжал Юрка, — что рассказал ты мне о том.

Алексей поднял бровь.

— Так-то оно ладно — перепихнулись и всё. Не жена, чай, мне Настя, — Злой прокашлялся. — В том дело, что важно это для тебя оказалось. Ты ж не просто извинился, ты же сейчас тему закрыл. Ты так сказал, что, получается… Получается, что забираешь ты девушку мою у меня.

Кравченко попытался сделать отрицательное движение, но был остановлен резким жестом товарища.

— Если бы она сама мне сказала, — продолжил глухо Злой, — дала от ворот поворот, то был бы один расклад. Ну, понравился, потом разонравился, другой понравился. Не жена, говорю же. Но тут сказал ты. И так сказал, что понятно всё, в общем, Нет, ну, не удержался — понятно. С такой девушкой в одной комнате переночевать и удержаться невозможно. Но ты, получается, не разок не удержался, а вот так вот взял и окончательно решил забрать её. А у тебя ведь и так девушка есть…

Юрка посмотрел на Алексея пусто. Отстранённо, как будто издалека. Как будто с дороги, по которой уезжает далеко и навсегда.

— И получается, Лёша, так, что забрал ты у меня мою девушку, у боевого товарища. Когда у самого есть. И получается, не от голода на бабу переспал ты с ней, а от любви. Да оно и заметно было, хотя бы даже по новогодней ночи позавчера. Совсем забрал, получается…

Еланчик, добряк Еланчик тоже сокрушённо вздохнул. По его лицу было видно, что он переживает за обоих.

— Слышь, Анатольич, — он чаще всего звал Юрку по отчеству, как и большинство других друзей и сослуживцев. — Ты не заводись тока. Мои-то бабы три знашь скока крови с меня попили! И всё через любовь ту. Я как от Ноташки-от ушёл? Ток всё то Анька створила-то. В голову вбила себе, что любит меня, да и пошло оно так-от. То в могазине прижмётся, то кудой пригласит, да бутылочку поставит. То я в ройон, ну, на автобусе, — так и она, это, дела там у неё находятся. А Ноташка-то злится, это, лютует прямо — да на меня всё. Ну, я так-то походил-походил, с казачками нашими бутылочку распили — да и ушёл от неё. Той, Аньке-то, и говорю: «Хочешь, чё ли?». А она: «Ребёночка хочу, да». А Ноташка моя биться к ней приходила, потом уже, когда разошлись. Да тока поздно было.

Это я, Юрко, чё сказать-то хотел. Это ты на комондира-то камня не держи. В этих делах завсегда те бабы сами всё решают. Мы, мужчины, то есть, слабы перед ними-то, ежели им в башку втемяшится выбрать которого. Не волен он был, думаю, Буран-от.

Немудрящим своим рассказиком — а может и добавил чего — Еланчик несколько разрядил обстановку. Да, в общем, так оно и было вчера — её была инициатива во вчерашнем, Настина. Но прятаться за девушку Алексей не хотел. Что говорить — сам был только «за». А уж после…

Юрка всё так же вертел рюмку. Потом скомандовал:

— Наливай по одной.

Всё же чокнулись, не стал Злой командиру своему бойкот устраивать. Но сказал, не поворачиваясь к Еланчику, а всё так же пристально-отстранённо смотря на Алексея:

— Да знаю, Витька, что бабы нас выбирают. Я об том же и говорил. Нет у меня зла ни на Настю, ни на командира. Но я, Лёша, не пойду с тобой теперь в ОРБ. Потому как… Всё понимаю. Но по факту ты у меня девчонку отнял. Уже одну за собой имея. Бабу-то я себе найду ещё. Но одного боюсь. Боюсь я, Лёша, что на выходе, в острой какой ситуации, влетит в голову мысль лишняя, — и пропущу я момент, когда тебя подстраховать нужно будет. Не потому, что нарочно, а замешкаться она меня заставит, мысль та. А я того не хочу, чтобы тебя из-за меня завалили…

И вот сейчас Алексей — всё ещё ощущая тот холодок, который прополз по спине, когда Юрка вот, так, отстранённо, как по чужому или мёртвому, сказал те слова, — смотрел на Настю, не врубаясь до конца в смысл ею произнесённого.

— В смысле? — это он и озвучил.

Настя пожала плечами:

— В том и смысле. Ты там гулял где-то, пил, ни разу даже позвонить не удосужился… А теперь пришёл — «Здрассьте, какие планы на вечер?». А кто тебе вообще сказал, что мои планы с тобой должны быть связаны?

Кравченко продолжал глядеть на неё в тяжком непонимании.

— Настя, ты чего? — наконец, спросил он. — Не звонил потому, что некогда было. Вчерашние мои злодеи снова проявились, отбиваться пришлось. Потом заказчика их нагибали. Потом организатора. Бился, как рыба об колесо…

Шутка не прозвучала.

— Ага, дай-ка догадаюсь. А потом отмечали победу с дружками, ага? — хмыкнула пренебрежительно девушка.

Алексей прокашлялся.

— Слушай, ты это… Ты прикинь, что у нас за разговор такой! Ты мне как сварливая жена выговор делаешь. Может, сковородкой ещё по лбу?

Эта шутка тоже не задалась.

Настя прищурилась.

— Нет, сковородкой — нет. Я же тебе не жена. Я для тебя так — вроде консьержки в гостинице, где ты на ночь остановился. Полный пансион, да между делом её трахнуть можно. А наутро забыть. Чего уж там прислуге какой-то звонить…

Блин, ошизеть! От кого-кого, а такого во всех обстоятельствах самостоятельного котёнка Алексей никак не ожидал таких высказываний! Не, ну точно! — Светка, жена, когда он вот так же забывал позвонить, когда задерживался! Был за ним такой грех, каялся в нём Кравченко не раз, в том числе и перед самим собой, но потом всё возвращалось на прежнюю колею. Но то Светка! Домохозяйка классическая провинциально-московская. Со всеми достоинствами и печальками. А эта-то! Боевой Кот женского рода!

— Что, в точку попала, раз молчишь? — принялась вонзать в него когти «боевой кот женского рода». — Давай, оправдывайся!

В Алексее начала подниматься злая тёмная волна. Но он ещё попытался — фигурально — примирительно поднять руки ладонями вперёд.

— Оправдываться не могу: не в чем, — проговорил он, пытаясь улыбнуться. — Сама же заешь: никому не звонил. Было некогда. Там Ирку в заложницы взяли, надо было освобождать… Потому и спросил про вечер, что хочу… это, загладить…

— Ах, И-ирку… — протянула Анастасия. — Ну, если Ирку — тогда ладно.

Должна же она спросить: что и как? Как это случилось? Что с Иркой?

— Ну, так на вечер у меня планов никаких, — почти беззаботно пропела Настя. И добавила резко: — С тобой!

Стало больно. Спиртной ли дух в голове подействовал, уютно плававший ещё в голове, общая ли усталость от длинного и тяжёлого дня, вместившего хренову кучу событий и эмоций, нежданная ли эта агрессия со стороны Анастасии, — но возникло ощущение, будто его сдавило внутри в огромном кулаке и одновременно затрясло. Алексей смотрел на её лицо, успевшее, оказывается, стать дорогим, и чувствовал, будто его трясёт током…

И не отпускает.

Он со всей силы сжал кулаки.

Стало легче. Будто тяжёлая сумка с плеча упала.

Он сделал шаг вперёд. На лице Насти что-то промелькнуло.

Он мягко, как мог бережно, отодвинул её рукой и сделал другой шаг — в коридор.

Второй шаг дался легче. Третий — ещё легче. Далее всё пошло само.

Он вытащил из угла свою сумку, которую вчера там оставил. Собственно, собирать в неё было нечего. Так, туалетные принадлежности, разве что…

Трофейный пистолет был на месте, остальное было не важно.

Тем не менее он зашёл в ванную, забрал зубную щётку, бритву. Полотенце своё кургузое.

Больше ничего его в этом доме не было.

Настя… Насти — тоже. Не было. Получается, так.

Она стояла в дверях, неотрывно глядя, как он собирается. Лицо со странным выражением — будто хотела что-то сказать, но остановилась. Глаза были сухи и темны.

Больше ничего его тут не было…

Он прошёл мимо неё, молясь внутренне, чтобы она его остановила.

Но она молчала.

Он остановился на пороге, спиной к ней, наполовину повернув голову назад, к плечу.

Молчание.

Он задержал дыхание и шагнул на лестничную площадку.

За спиною клацнул дверной замок.

Всё…