Воин Донбасса

Глава 8

Примерно в то же время, на другом конце города, в одном из частных домиков в Каменнобродском районе тоже происходила встреча.

— Он ушёл, — констатировал мужчина с мелкими чертами лица, который, среди прочего, был известен в луганской комендатуре под позывным Джерри. Майор Андрей Овинник, как его звали на самом деле, этого прозвища не любил. Но тут уж ничего не поделаешь — первый позывной, Мышак, он не любил ещё больше. Но что поделать — черты лица у него действительно мелкие, да и ростом невелик. И повадками суетлив. А в военной среде как на зоне — прицепится прозвище, не оторвёшь. Удалось лишь в качестве официального, так сказать, позывного внедрить более душеприятную версию — тот же мышак, но уже ловкий, хитрый и успешливый.

Собственно, так оно и выходит — ибо знали бы сослуживцы в комендатуре про вторую, потайную работу дружелюбного и улыбчивого Джерри…

— Точно знаешь? — осведомился другой участник посиделки, крупный, дородный и абсолютно лысый. Забавно, что фамилия его при этом была — Чупрына. — Фагот не мог ошибиться. Видел, как за занавесками двигалась тень.

— Точно знаю, — заверил первый. — Телефон его живой остался. Хозяйка по нему пыталась пробиться. Он не отвечал, но гудки были длинные.

— Дык…

— Но не в том главное. Лиса моя, из комендатуры, передала — живой он. Не было его в квартире. А была там баба его. Она, видать, и мелькала перед Фаготом твоим. А он повёлся, дешёвка…

— Что, объект наш бабу свою подставил?

— Откуда я знаю! — рыкнул мелколицый, который за крайние три — уже четыре, с Минского перемирия! — месяца завёл в комендатуре что-то вроде небольшой сети собственных агентов, между прочим прикрывавшей и торговлю наркотиками, а потому хитро взаимодействующей с «той» стороной через третьего участника сходки. Он же хозяин дома по фамилии Мироненко и по кличке, соответственно, Мирон. — Я с ним водку не пил и об том не спрашивал. Может, похмелиться пошёл, а бабу оставил дома. С хера бы ему было бабу подставлять! Он же не знал об нашей операции! О ней нас четверо только и знало… Ну, пятеро, если брать мужика этого твоего, который провёл Фагота в МТС. И что?

Помолчали, катая ситуацию в мозгах.

Третий — тот самый хозяин дома, типично южнорусской внешности человек с суетливыми, чуть навыкате глазами — разлил по стаканам самогонку. Как он заверил за полчаса до этого, — «першого класу напий, мати моя в сели готуе, вид бабци ще рецепт». По-русски — точнее, на распространённом на Донбассе суржике — он изъяснялся вполне свободно. Но когда тема разговора касалась села, то неосознанно переходил на украинскую речь. В его селе — а был он с недалёкой Полтавщины — разговаривали только на ней. И мальчонка был не виноват, что батька когда-то прельстился посулами зазывальщиков и поехал за длинным, хоть и тяжким шахтёрским рублём сюда, на Донбасс. Но сейчас он жил в шахтёрском рабочем русском крае, оставаясь в душе настоящим украинским селюком. Детские скрепы в характере у людей обычно самые крепкие, да…

Он и был, собственно, главным на этом совещании. Потому что находился на роли главного связного между командованием карательного батальона «Айдар» и местным украинским «сопротивлением» — как его называли участники.

Он был не один такой в Луганске, этот любитель бабкиного самогона. Вели свою тихую работу также резиденты и от «Правого сектора», и от национальной гвардии, и от СБУ. Особенно от СБУ. Не говоря уже про людей Евграфова, бывшего (и в значительной мере сохранившего позиции) главного олигарха Луганской области, по сути — её господина.

Но про других резидентов хозяин дома не знал, да и было оно ему ни к чему. Знал, правда, как многие, что немало бывших (а возможно, и настоящих) людей Евграфова окопались в самых верхах руководства ЛНР, хотя эти связи тщательно ими скрывались. Собственно, про фигуранта нынешнего основные данные от них и просочились. И через журналистов.

Сначала некие отзвуки о самом существовании мстителя по прозвищу Буран долетели через итальянских репортёров, благодаря подобной личной пресс-службе получивших доступ к Бледнову и его окружению. Сам Буран к тому времени, правда, от Бледнова ушёл в Корпус, и на него прямо итальянцам выйти не удалось. С главой пресс-службы, человеком с лицом выжиги и ухватками «эффективного менеджера», бледновский друг отношений избегал, номера телефона своего, естественно, не оставил, а у Сан Саныча его спросить побоялись. Так что репортёры удовлетворились любопытной картинкой нравов гражданской войны — с вендеттой, прямо как в Италии давних времён. Тем более что о праведном карателе убийц своего отца в бледновской банде рассказывали с охотой.

К тому же те итальянцы с «Айдаром» были не связаны, потому тему прорабатывать глубоко не стали, и сколько-нибудь удовлетворительной конкретики с них получить не удалось.

Далее действовать пришлось через Северодонецк, где обреталось немало людей из окружения Евграфова. А у тех, соответственно, были информаторы в аппарате руководства ЛНР. Один из них, в частности, тоже из пресс-службы. Только на сей раз — из Народного совета. Как уж ему удалось увидеть секретные списки награждённых за летние бои — Бог весть. Хотя, с другой стороны, это, наверное, естественно — для работника-то пресс-службы. Факт, что в них фигурировал недавно переведённый от Бэтмена во вторую бригаду капитан. То есть скорее всего именно про него и рассказывали итальянцы.

Остальное было делом времени и техники. Среди луганских бандитов (если не юлить, а называть вещи своими именами) удалось найти и заинтересовать людей, что контролировали квартирный бизнес. Те нашли среди хозяев таких, кто сдавал квартиры офицерам ополченцев. Путём тщательного перебора вышли на некую Анну, жилец которой был по всем приметам похож на Бурана. Оставалось его только исполнить. И вот — осечка!

Подобраться к самому фигуранту в расположении его части оказалось практически невозможно. В городе он появлялся нечасто, и о его маршрутах здесь заранее прознать тоже не получалось. Не будешь же в его подъезде сутками торчать, ожидаючи! Только внимание людей на исполнителя обращать. А время военное, потому люди вокруг нервные, подозрительные. Вызовут комендатуру, та пришьёт теракт против офицера вооружённых сил республики, признают участником диверсионно-разведывательной группы — и здравствуй, подвал! Ненадолго, впрочем. До расстрела. И тому ещё порадуешься — вон, у казачков, по слухам, патроны зря не тратят, а отправляют членов ДРГ поплавать в пруду или озерце, поискать выход из-подо льда…

Нет, хозяин уже высказал своим гостям всё, что он думал про такой экзотический вид исполнения приговора как расстрел из гранатомёта. Даже в лучшем случае гарантии не очень надёжные — человека может просто ранить. Или он, как в этом случае, по какой-то случайной причине уйдёт из квартиры. Но оба — что Лысый, крупнотелый браток, представлявший на этой встрече криминальные круги города, что мелколицый, который был связан с другой стороной, — заверяли, что иначе подобраться к фигуранту было невозможно. Те, кто его выслеживал, докладывали однозначно: ведёт себя осторожно, осмотрительно, пространство вокруг себя смотрит, по манере держаться и ухваткам — явный спецназовец. Против снайпера, конечно, и такая подготовка не поможет — но попробуй, размести надёжно снайпера в чужом, враждебном городе. Это ещё похлеще, нежели стрелка с пистолетом в подъезде. Особенно, когда маршруты и расписание клиента тебе заранее не известны…

А так — удалось подойти совсем близко. Нашли связь с хозяевами салона связи, которые как раз к новому году хотели его восстановить, внедрили своего в группу работяг, тот предоставил доступ в помещение боевику Лысого по кличке Фагот… И ведь времени дождались именно что самого надёжного! Новый год, Буран — офицер, наверняка отмечать праздник будет дома, а не в расположении. А ежели и не дома, то днём или край вечером первого числа зайдёт домой. Похмелиться или там с бабой потетёшкаться.

Так ведь и вышло! Расчёт был верный! Это тебе не с пистолетом или там с автоматом в подъезде дежурить 1 января, вызывая вопросы у всех мимо проходящих. Да и дождись клиента без лишних свидетелей — где гарантии, что обычному луганскому киллеру удастся завалить профессионального разведчика-спецназовца? Это ж такие люди, что и пьяными будучи бдят! А тут он в кроватке с девушкой милуется — и раз! Уже в аду. Кто ж мог предполагать, что фигурант по какой-то причине от девушки оторвётся и из квартиры неожиданно свалит!

— Ладно, шо о том розмовлять, — махнул рукою хозяин. — Ушёл пока. Но задачу нам никто не отменял. Потому Фагот пусть ныкается до времени. Или вовсе на ту сторону уходит. Если парень тебе, конечно, нужен в твоих раскладах, — значительно посмотрел он на Лысого. — Потому как об этом задании он проговориться никому не должен. И этот, второй, что его завёл на салон, — тоже. Не мне тебя учить.

Лысый с каменным лицом заверил:

— Обеспечим, обещаю.

— В общем, вот что я думаю, — после некоторой паузы, подчёркивающей важность сказанного, продолжил резидент «Айдара». — А думаю я, что Буран этот мимо бабы своей раненой не пройдёт. На больничку к ней зайдёт обязательно. Куда ты говорил, — повернулся он к мелколицему, — её отвезли, в областную?

Мышак кивнул.

— В квартире он теперь точно больше не появится, — констатировал хозяин. — Да и опасно нашим людям там светиться: опера наверняка наблюдение установили. На хозяйку — как её, Анна? — теперь кивнул Лысый, — надежды тоже мало. Если и встретится фигурант наш с нею, то точно подыщет такое место, где к нему будет не подобраться. А вот мимо больнички он не пройдёт.

Он опять повернулся к мелколицему:

— Ты кого-нибудь сможешь туда заслать из комендатуры своей, чтобы тихонько порасспросили медсестёр насчёт посетителей? Под видом расследования?

Тот кивнул.

— Лису и пошлю. Женщина, ей больше доверия. Но…

Он замялся.

Хозяин требовательно смотрел на него.

— Но ей надо будет заплатить за это, — наконец, решился он. — Это как бы не входит в то, на что я её подряжал. И засветится она. Так что надо заплатить…

Хозяин смотрел на него тяжело.

— Ты же знаешь, что моё руководство операцию уже оплатило, — проговорил он значительно. — И немалые суммы. В том числе и вы получили. А у вас — косяк. Не у меня, отметь. У вас. Вы должны были завалить мужика. А вместо этого что? Взрыв квартиры, внимание милиции и, боюсь, гэбухи. Не говоря о комендатуре. Какие, на хрен, ещё деньги? Я с какими глазами их буду у руководства требовать?

Нет уж, ребятки, — прихлопнул он ладонью по столу. — Справляйтесь, как знаете. Из своих выделяйте, из того, что я вам заплатил. Но чтобы Бурана этого завтра же — нет, уже сегодня, — чтобы завалили его! А ещё лучше — живым его взяли. Прямо в больничке. И вот под это я и попробую вытребовать премию. И большу-ую… Поняли меня?

Оба недовольно, но покорно кивнули. С СБУ не потягаешься, читалось на их лицах.

Оба участника ночного разговора истинного положения хозяина дома не знали. Они его представляли резидентом не одного из нацбатов, а аж самой украинской службы безопасности. Ну, а он не спешил, разумеется, просвещать их на эту тему. Тем более в данной ситуации ни к чему им знать, что как раз сейчас исполняет он только заказ головки батальона «Айдар», струхнувшей от последовательного и безжалостного прореживания.

Впрочем, он был уверен наверняка, что СБУ в курсе ситуации и не вмешивается явно только потому, что считает такое прореживание полезным. Карательным батальонам нельзя давать много воли. Они должны быть на коротком поводке. И не у олигархов, типа Колобойского, а у безопасности.

Кстати, премия премией, а дополнительную сумму с командования «Айдара» стребовать полезно будет. Под предлогом того, что фигурант оказался хитрее ожидаемого, и задание значительно осложнилось.

Он вздохнул, откинулся на спинку дивана. С деньгами в Луганске жить в это время хорошо. Можно их пустить на благое дело. Недвижимость, например, значительно подешевела. Ну, больше жильё, квартиры. Многие уехали, кто-то уже и не вернётся. Кто-то уже закопанный лежит — шефы Лысого клювом не щёлкают. У кого-то просто отжали квартирку, сняв сперва её в наём, а потом всякими-разными способами отписав её на себя. Есть такие способы, есть. Потому и боятся люди сдавать квартиры. Потому и легли почти все те, чьим заработком была сдача жилья, под ребят, которых тут представлял Лысый. Это — всё же защита от беспредела.

Правда, конкуренцию с некоторых пор стали представлять ополченцы этой так называемой «ЛНР». А проще если сказать, бандиты. Сепаратюги, которые с удовольствием используют предоставленные ситуацией и оружием шанс вселиться в элитное жильё стоимостью несколько миллионов долларов и наслаждаться новой жизнью. Не рядовые, конечно, сепары. Командиры. То есть не так много. Но всё равно. Мешают. И договориться с ними тяжело. Ибо за ними нынче сила.

Ну, да ничего. Надо надеяться, недолго всё это продлится. Москали, конечно, помощь оказывают, через что мазу держат, но целый регион на гуманитарке долго держаться не сможет. Уже, можно сказать, протест у людей появился. Если раньше, в особенности после референдума, они тут ходили все гордые и одухотворённые — как же, теперь Россия нас под себя возьмёт, как Крым взяла! — то теперь нет-нет да бурчат зло, что Москва их предала. Денег нет, работы нет, пенсий нет. В городе то воды нет, то тепла, то света. Вон, прошлой ночью, на самый Новый год как раз тут, на Камброде, пришлось без света до четырёх утра сидеть. А потом ещё через три часа свет опять отключили. Да ещё что-то там скакало с током, лампы загорелись сильно. Пришлось срываться, отключать телевизор и холодильник, все шнуры из розеток выдёргивать, чтобы не пожгло технику скачком напряжения. Хорошо хоть, сейчас подачу возобновили, а то сидели бы при свечах…

— Ладно, — разлив ещё по одной, сказал он. — Какие предложения есть, как нам этого мерзюка обезвредить?

Оба собеседника задумались. Через минут слово взял комендантский:

— Думаю, что как сказано: надо в больницу Лису послать. Порасспросить — да после и остаться. Как бы для охраны от комендатуры, то да сё. Удостоверение у неё есть, приказ я ей выправлю. Потолкается там возле палаты, а как фигуранта увидит, то отзвонится. Твоим ребятам, Лысый. А они там где-нибудь заховаются во дворе, да на выходе его и примут. Ну, или завалят. Там охраны как таковой нет, один там ополченец в будочке на въезде стоит. Проблем не будет с отходом.

Лысый поджал губы, покатал желваки.

— А чего мои-то? — буркнул он. — Моих вычислят сразу. Тот же вояка, что в будке у больнички сидит, и вычислит. Вы кто такие, хлопчики, спросит. Чего тут трётесь? Валить его? Так сорвём дело. Коли уж брать Лису твою комендантскую, то тебе же к ней и комендачей своих приставить — всего и делов…

— Да? — ядовито осведомился Мышак. — Ты, может, думаешь, что я Ворон, командир полка комендантского? У меня полномочий нет патрули на задержания высылать. И так на соплях работать приходится, а тут я ещё бойцов пошлю офицера армейского валить! Ты хоть думай, что говоришь! Петро, скажи ему! — обратился он к хозяину встречи.

Тот подумал. Вообще, в идее Лысого был толк. На комендантских бойцов внимание хоть и обратят, но, в общем, ничего особенного при этом не подумают. На ополченцев в городе давно уже особого внимания не обращают, стали они вполне привычной частью луганского пейзажа. Да и лишнего вопроса не зададут: военные — значит, надо им. Опять же и оружие в их руках — законная вещь.

Вот только и Мышак прав — негоже ему светить с трудом сбитую и очень недостаточную сеть в комендатуре на таком стрёмном деле. Пригодится ещё.

— Слышь, Виталий, — он нечасто называл так Лысого, потому тот даже дёрнулся. — Майор дело говорит. Нельзя ему светиться. Ты это… Ты скажи: у бандитов твоих…

Он позволял себе называть бандитов бандитами, потому как и сам в ранешные времена немало проводил времени в компаниях сначала шпаны, а потом тех, кто поавторитетнее. Впрочем, ничего особенного: среди не больно-то склонного к интеллигентности шахтёрского Донбасса такое было сплошь и рядом. Не говоря уже о чистых зэках, бесконвойных, правда, что тоже на шахтах впахивали. Вон, аккурат возле города Стаханова целый куст зон — в Алчевске, Брянке, Перевальске…

— У бандитов твоих две-три камуфляжки до утра найдутся? Лучше, если ополченские.

Лысый пожал плечами:

— Ну, какие-то комки найдутся, конечно. Вот только насчёт ополченских…

В последнее время армия сепаратистов стала одеваться однообразнее, чем раньше. По-армейски, а не как прежний сброд. Для простых боевиков характерна стала при этом не «цифра» или «флора» и даже не «вертикалка», а «горка» — костюм ровного брезентового цвета с тёмно-болотными накладками на плечах, локтях и коленях. Вот такую бы и достать. Надо было раньше позаботиться, чёрт!

В комендатуре, впрочем, носили как раз что покруче, так что и обычное камуфло особого внимания привлечь не должно было.

— Да и хрен с ними, — отмахнулся хозяин, словно это не он подал идею насчёт униформы рядовых бойцов. — Лишь бы не охотничьи. В общем, я бы предложил так. Выделяешь троих своих, кто посообразительнее, не быки, — он значительно поглядел на собеседника, подчёркивая обязательность этого требования. — Пусть подъедут к больничке, но внутрь не въезжают, а где-то дальше постоят. Телефон чтобы был и номер вон у его девки, — он кивнул на Мышака, — чтобы записан был. Как она гада этого увидит, что выходит он от бабы своей, — сразу звонит им. Они подъезжают, берут его на выходе и увозят. Как бы задержание. Ежели начнёт сопротивляться — валить его. А то он, лось спецназовский, вырваться может.

Он помолчал.

— Но лучше, конечно, живьём взять, — добавил. — Ох, как мечтают с ним живым поговорить важные люди…

— Ты теперь меня бросишь? — после паузы вдруг спросила Ирка.

Алексей воззрился на неё в удивлении:

— Это ты к чему?

— От тебя пахнет женщиной. Ты сегодня ночевал с женщиной!

Чёрт их поймёт, этих баб! Это что, экстрасенсия какая?

От него точно не могло пахнуть Настей — это Алексей знал твёрдо. Могло пахнуть мёртвой квартирой — он утром заглянул домой в сопровождении Томича, чтобы забрать свои и Иркины вещи. Ту же её мобилу, чтобы могла связываться с ним из больницы.

Могло пахнуть оружием — с вечера он, вопреки привычке, пистолет свой не почистил, пришлось делать это утром. И ТТ трофейный заодно. У Насти в прихожей.

Та исполнила своё слово, и утром была деловита и отстранённа. Попытку Алексея приласкать её отвергла мягко, но решительно. Посторонняя женщина, к такой нельзя приставать. Так она сказала.

От него могло пахнуть снегом — за ночь, оказывается, подвалило, а ему пришлось пробежаться по Советской, чтобы приобрести на рынке две новые симки для себя и одну для Ирины. Он помнил вчерашний совет Митридата. Да и гостинчиков купить в больницу. Конфеты шоколадные, Иришкины любимые. Фрукты какие.

И доллары надо было поменять — опять в этой суете гривны закончились.

Наконец, от него могло пахнуть водкой или пивом — с рынка он заглянул в близкую «Бочку» позавтракать. Не то чтобы правильно было это — день начинать со спиртного, но он заказал пельмени. Пока их ждал, промочил горло пивком, а к пельменям как-то сама собою запросилась соточка водочки. Вот потребовал организм и всё! Видно, от охренения всем происшедшим.

Точно по офицерской поговорке получилось: слегка выбрит и с утра пьян. Ну, опьянением это назвать нельзя было — что такое соточка для русского офицера, да ещё с казённой подорожной! Ну, не с казённой, и не подорожной, это Лермонтов, преобразованный в очередную поговорку. Но не на службе русский офицер и не на боевых. В увольнении, так скажем. Значит, имеет право.

Но необходимо отдать должное соточке: что-то внутри отпустило. Надо признаться, день вчерашний завертел его, как в водовороте, так что получилось, что он и не контролировал ничего. Ситуации сами собою перетекали одна в другую, все они были… неординарными, мягко говоря, и его, Алексей Кравченко, несло по ним, как щепку по горной реке.

Вот только соточка под пельмешки и позволила остановиться и оглянуться.

Итак, что мы имеем на нынешний момент?

Когда Алексей позвонил с утра Томичу с просьбой пустить его на опечатанную квартиру, тот в ответ предложил позвонить Анне, квартирной хозяйке, чтобы, мол, вместе с нею, хозяйкою, провести заодно и осмотр. Её вчера тоже не впустили в дом, как и Алексея. После того как следователи свою работу закончили, а жильца-потерпевшего увёз представитель МГБ, милицейские попросту опечатали вполне уцелевшую — замок только вывернули — железную дверь и посоветовали ей завтра ждать звонка. Мол, позовут, не волнуйтесь. Дело на контроле. Не снаряд залетел. Тут всё серьёзнее…

Встретились у подъезда — Томич с каким-то бойцом Анна-хозяйка, местный милиционер и Алексей. Хозяйка вела себя странно — то нападала словесно, обвиняя Алексея в том, что это из-за него ей взорвали квартиру, то принимаясь причитать на тему «проклятой войны» и «проклятых нациков», «бандитов», «гада Порошенко» и тому подобное.

Даже у Алексея подобное поведение вызвало ощущение неправильности, а уж Томич и вовсе посматривал на хозяйку тяжёлым взглядом и молчал.

Разгромленная квартира производила тоскливое впечатление. Там, где было если не уютно, то по крайней мере чисто и мило, теперь царили копоть на потолке и стенах, обвалившаяся штукатурка, разбросанные взрывом куски мебели, раскиданные вещи. И колючий запах вчерашнего дыма…

На пороге ванной комнаты Алексей увидел засохшие следы крови — здесь прилетело Иришке, здесь она лежала после контузии и ранения. Действительно, можно сказать, повезло: дверь ванной выходила в коридор, который сам представлял собою боковой отнырок от залы, ведущий к выходу из квартиры. Так что когда заряд влетел в залу, коридор и ванная оказались вне зоны разлёта осколков и пострадали больше от ударной волны. Та, конечно, натворила дел и здесь — побило стоящий в коридоре шкаф, разлетелись зеркала и лампы, — но это всё же не гарантированная смерть, которая прошлась по зале и кухне.

Эх, минутки не хватило Ирке, чтобы покинуть дом…

Свои вещи он нашёл не столь пострадавшими, как ожидал увидеть. Форма, что висела в шкафу, частично оказалась разорванной, но, в общем, починке годной. Берцы не пострадали вовсе, находясь в глубине коридорного шкафа. Мыльно-рыльные — те разлетелись по ванной, но в целом были в порядке и сохранности.

Больше всего досталось нетбуку, который теперь представлял два отдельных предмета — экран и клавиатуру, оба здорово покоцанные. В общем, к дальнейшей жизни не пригодные. Жалко, там на харде у Алексея были кое-какие полезные записи. И музыка. Но, может, сам хард как раз уцелел, можно будет хотя бы информацию реанимировать.

Хозяйка всё ахала и причитала; речи её постепенно выруливали на стоимость ремонта, каковую следовало стребовать с укров, Порошенки и почему-то с жильца. Почему — это тоже постепенно выкристаллизовалось в содержимом причитаний женщины: потому что жилец каким-то образом спровоцировал обстрел своего жилища.

Алексей помалкивал, не находя, что отвечать. Оно, конечно, стреляли по нему. Но стрелял-то всё-таки не он! Вот со стрелка стоимость ремонта и следовало спрашивать.

Это, кстати, Томич сказал. И кстати спросил:

— А кто-нибудь вообще мог знать, что здесь военный живёт? У вас никто этим вопросом не интересовался?

На реакцию Анны стоило посмотреть! Она в буквальном смысле впала в ступор, застыв едва ли не в полуобороте. Двигались только глаза, перебегавшие с Томича на Алексея и обратно.

Томич с бойцом его переглянулись.

— Так что? — мягко, даже вкрадчиво продолжил он. — Кто-то спрашивал вас о вашем жильце?

Женщина быстро и мелко закачала головой:

— Да нет, никто… Кому это надо?

Но глаза её выдавали обратный ответ.

— Да вы не волнуйтесь и не бойтесь, — начал успокаивать её Томич. — Мы ведь именно помочь вам хотим. Вот найдём того, кто это сделал, заказчика найдём — и они ответят за свои дела. И за ремонт вам заплатят, никуда не денутся.

Анна посмотрела широко открытыми, чуть навыкате глазами на Алексея. Что-то в них было, но вот что? Женские глаза-то, не всегда в них читается то, что на самом деле прячется в голове. Страх? Злость? Да. И обречённость.

Вот тут Кравченко очень твёрдо понял, что хозяйка эта, милая и вполне домашняя женщина, типичная такая полухохолочка, когда-то красивая, — что она каким-то боком причастна к инциденту. Что именно она как-то навела на него гранатомётчика. И разорённая квартира — следствие в том числе и её действий, покамест неизвестно как и в чью пользу произведённых. Но уж — точно не в свою. Ибо дело теперь не просто во взрыве в квартире. А в покушении на убийство двух и более лиц. Одно из которых, ко всему прочему, — действующий офицер армии, принимающей участие в защите республики. И это уже не просто подсудное дело. Это уже может стать делом суда военного. А в условиях, в которых жил Луганск с весны теперь уже прошлого года, приговор его был более чем предсказуем.

— Гражданка Горобец, — сухо произнёс Томич. — От имени следствия по данному делу я принимаю решение вас задержать…

Дальше было противно. Хозяйка впала в истерику, дико билась в руках комендантского бойца и милиционера, орала что-то бессвязное. Однако Томич, похоже, вычленял из этих криков что-то для себя понятное, потому как поощрительно кивал и команды успокоить женщину не давал, Похоже, в своих проклятьях, обращённых ко всем подряд, включая присутствующих, неких отсутствующих, втянувших её в это дело, хохлов, сепаров, Порошенко, Путина и даже отчего-то Хрущёва, Анна что-то выплёскивала и что-то полезное для следствия.

В конце концов, она успокоилась. Алексей принёс ей воды, они выпила так, будто и воду ненавидела сейчас — вместе со всем тем длинным списком персон, который она только что выдала. Посмотрела на своего жильца, на Томича, затем спросила безучастно:

— Меня на подвал, да?

Томич задумчиво посмотрел на неё:

— Ну, а как ты хотела? По содеянному. Но и на подвале люди живут. А вот как живут — зависит, конечно, от того, как они сотрудничают со следствием…

Анна поникла. Было понятно, отчего. В молодом Луганском государстве — ладно, недогосударстве — и нравы царили… ну, молодые. Как в той Гражданской войне. За белых аль за красных? И далее — без особых процессуальных заморочек. В зависимости от.

На подвал МГБ попасть — это, по слухам, было ещё ничего. Всё же шантрапой всякой не занимаются, да и некая культура законности всё же не заслонена военной неумолимостью. Вот у казачков было, опять же по слухам, совсем хреново. Полная революционная целесообразность. Подозревали в работе на укров всех, а всех незнакомых — вдвойне. Хватали и тащили на подвал даже добровольцев, если те оказывались в казачьей зоне без знакомого казакам сопровождающего. Такие тоже бывали: проходили «ноль» самостоятельно, или связывались с жителями приграничных селений, или вон просто шарашили через поля на грузовике, вдали от пограничных КПП.

Рассказывал про такой случай один из парней в его роте, сам видел, возвращаясь после излечения через какой-то из дальних переходов. Дескать, вдруг погранцы закрыли проход, опустили шлагбаум и, по словам рассказчика, «вдумчиво засуетились». Результат суеты нарисовался уже минуты через три в образе бэтра, щедро разбрасывающего питательную донецкую землю из-под колёс и шустро углублявшегося в сопредельную темноту.

Итогом операции стал пригнанная на КПП древняя крытая «шишига» и длительные переговоры кого-то с погранцами, окончание которых боец уже не застал. По отрывочной фразе, однако, брошенной веселящимся дээнэровцем (переход был у соседей) он понял, что некие наивные ухари добровольцы посчитали, что раз степь, то её никто не охраняет, и приборчиков внимательных нет, и попёрлись внаглую. Хорошо, что рация у них была правильно настроена, на правильную волну — когда услышали приказ команде бэтра стрелять в случае продолжения грузовиком движения, остановились, обозначили себя светом и по радио.

В общем, энтузиасты просачивались, полагая, что тут всё мёдом намазано и им сейчас же дадут оружие и направят на фронт. А казачки встречали их неласково. Бросали на подвал и начинали задавать вопросы. И если некто в течение первых пятнадцати минут не успевал убедить их в своей пушистости и добронамеренности, то приходилось такому добровольцу несладко.

Нет, как рассказывал Алексею один казачок в Алчевске, куда Кравченко заехал по переданной из Брянска просьбе посмотреть на состояние бабушкиного дома и был принят там подозрительными патрульными Головного, — никаких таких пыток и жестокостей. Людишек били вдумчиво, чтобы посмотреть, кто как держать будет экзекуцию. И в зависимости от этого уже определяли дальнейший путь добровольца — на окопы на пару неделек, для дальнейшего вдумчивого наблюдения, на подвал дальше, или же — по законам военного времени, как укровского шпиона. «Но то редко совсем, — заверял казачок, заглаживавший за немудрящим столиком вину перед «правильным» Алексеем за первоначальную подозрительность. — Когда точно всё со злодеем ясно. И то иной раз просто выкидывали его между блок-постами, когда подозрения были, а доказательств — нет. Не звери, чай…».

Анне-хозяйке подобное, понятно, не грозило, но она всё равно начала преданно смотреть на Томича и развёрнуто отвечать на его вопросы.

Выяснялась с её слов интересная ситуация. Ежели прежде, «при хохлах» бизнес сдачи квартир был достаточно хорошо налажен — долю за спокойствие давали участковому (присутствующий мент пожал плечами (он-де новый, тогда не работал), кому-то ещё наверх по милицейской линии и немного — в жилконтору, чтобы те по своим каналам не устраивали подляны в самые те моменты, когда на квартире милуется парочка, — то после смены власти жилконторские остались, а вот с милиционерами пошли разные заминки. Так это сформулировала Анна. И довольно скоро на подобных ей хозяев вышли ребята, что называется, с окраин. Ну, или со спортивных клубов. Сначала рядились под ополченцев, но в конечном итоге довольно быстро обозначили свою настоящую принадлежность к бандитам. «К мафии», — как сказала Анна.

Жить всем надо, так что взаимовыгодный вариант «налогообложения» нашли быстро. И всё было хорошо, бандиты вполне исполняли свои обязательства, когда надо было регулировать разные спорные ситуации. Анну вот не обижали ни разу, да она и дела с ними не имела. Встречалась раз в неделю с одним человеком — даже не она, а муж её, — тот получал оговорённую долю, и всё. Жильцы ничего и не знали о потаёных от них сторонах квартирного бизнеса.

Но с месяц назад тот человек зада вопрос: кто, мол, живёт, в частности, у неё из постоянных. А на её трёх квартирах постоянно жил только вот он, Алексей. А когда парень узнал, что жилец из военных, то потребовал описать его и узнать фамилию.

Да, вспомнил Алексей, точно! — приходила она с каким-то якобы требованием указать данные проживающих жильцов. Дескать, власти какой-то учёт вводят, Ну, ему скрываться было не от кого, так что он фамилию назвал и со спокойным сердцем обо всём забыл. А оно вон как повернулось.

Анна как раз в это время страстно заверяла Томича, что не знала, для чего это надо было представителю «крыши», а то бы ничего ему не говорила.

Врёт, конечно, ссориться с бандитами ей было совсем не с руки. Но, конечно, знай она, что сотрудничество с ними закончится гранатой в окошко и разгромом квартиры, то точно попыталась бы обвести их мимо темы. В общем, тётка-то не злая и не предательская даже. Просто хитрая, как все хохлушки и на выживание любой ценой нацеленная. На выгодное выживание. Этакий украинский прапорщик в юбке…

Адреса крышевателя она, конечно, не знала, но номер телефона продиктовала и рассказала, когда — примерно, ибо по факту время встреч колебалось — надо было ожидать следующей с ним деловой встречи.

Алексей, правда, про себя заключил, что паренёк вряд ли придёт — теперь, когда стало ясно, для чего он собирал данные на военных. Но ясно было и то, что в отсутствие подлинного, установившегося правопорядка «мафия» эта доморощенная за своими деньгами непременно вернётся. Собственно, правопорядок и отличался-то на Украине от чисто мафиозного тем, что дани и поборы шли милиции, а не бандитам. Хотя тем тоже своё перепадало — подчас и от милиции.

В России, что ли, не так? Там просто в систему всё собрано, потому и беспредела мало. Уж кому как не Алексею Кравченко было об этом знать — с его-то опытом работы в «Антее»!

Вот так, за полезным разговором и провели время, покуда не подошла вызванная Томичем машина, и тот с задержанной и сопровождением отправился в управление — закреплять показания, как сказал. Лёшке он посоветовал продолжать быть осторожным — ибо не сегодня ещё злыдней повяжут, — а лучше бы и вовсе отправлялся он по месту службы и не отсвечивал.

Тот пожал плечами, покивал. Оговорился лишь, что зайдёт в больницу только, Ирке её вещички передать, что в квартире забрал, телефон да документы. И сразу — в располагу. Максимум — может, ещё домой к ней метнётся, ежели понадобится девочке что-нибудь оттуда. Да и мать её успокоить, что с внуком сидит. Самому, конечно, оно не с руки будет — звонить с такими известиями, вот Ирка сама и позвонит. Ежели верно то, что не очень опасное у неё положение со здоровьем.

Всего этого Алексей, конечно, Томичу перечислять не стал — всё ж человек ещё посторонний, хотя, похоже, свой парень. Обдумывал он эти и дальнейшие шаги как раз по пути на рынок за гостинчиками и, главное, новыми симками.

Тревоги никакой не испытывал — вот как-то до сих пор всё некогда было позволить себе расслабиться до такой степени, чтобы приоткрыть той путь в себя. Расслабился, правда, вчера… с Настей… Что теперь Ирке говорить… Как быть теперь вообще со всем этим, что свалилось так внезапно? Блин, действительно получается предательство какое-то — не успело любимую девушку ранить, как он тут же ночь с другою проводит!

Ну ладно, любимая тут — для красного словца, конечно. Хорошая Ирка девка, всё с ней у них хорошо. Но любви он к ней никакой не чувствовал. Ну то есть как никакой? Не голый секс-то ведь у них с нею! Значит, чувство какое-то есть. Ну, не любовь, ладно. Значит, тогда дружба такая. Когда мужчине под сорок и женщине за тридцать, они уже имеют право на подобную дружбу? Ну, чуть сдобренную сексом. В этом возрасте секс уже не является проявлением именно любви. Или высшей точкой только любви. Не молодые уж. Пожили, потрахались каждый вволю. Дело оно, конечно, такое, что не пресытишься до конца никогда. Но и прежняя сакральная роль — не, уже нету её. Секс в их возрасте становится всего лишь одним из проявлений дружбы. Ну, как будто выпить вместе.

Хм… Мужних жён это, понятно, не касается, в очередной раз начинал Кравченко запутываться в подобных рассуждениях и плавно переходить на лёгкую стадию мужского шовинизма. Там — дело иное: семья, дети, долг чистоты перед мужем. А если женщина свободна — так в чём проблема? Конечно, в идеале было бы, чтобы ещё и мужчина был свободен — всё же гулять при наличии любимой семьи не есть гут.

Так ведь и не гульба же тут! Ну, у него тут. Семья там, а война — здесь. Стресс боевой. И послебоевой. Но тоже снимать необходимо. Когда адреналин уходит после боя — коленки подчас слабеют. И в груди что-то бесится мелко-мелко, будто дрожит голое на морозе…

А под обстрелом — так оно и без всякого адреналина всё дрожит: вжимаешься в стеночку, желательно бетонную, поделать ничего не можешь с хлопающей по тебе снарядами, будто мухобойкой, смертью. И лезут в голову всякие ненужные мысли. Хотя и не мысли на самом деле вовсе, даже и не чувства, пожалуй, — а… инстинкты, что ли. Словно каждая клетка организма твоего вспомнила себя первобытной амёбою, которую сейчас жрать будут. И ползёт с каждой этой клеточки в мозг вопль инстинкта самосохранения. А мозг ужасается. Крепко так ужасается иногда. Иногда и выносится от ужаса. Видал Алексей Кравченко пару таких случаев, а ещё больше рассказывали.

Чем такое снимать после боя? Особенно когда оно накладывается на вид разорванных тел тех, кому не повезло, на запахи свежей крови и сгоревшего человеческого жира, что шелушится чёрными потёками на горелой броне, на звуки обрывистого треска огня, обгладывающего стропила разрушенного дома, и всхлипывающего дыхания-стона раненного в грудь товарища… Чем такое снимать, тем более, что знаешь: от этого не избавишься до конца жизни, ибо оно сразу и навсегда вцепляется в душу? Водкой? Конечно! Но она опасна. Она просто опасна — и для воина, и для армии. Глоток после боя — но не более. Иначе от бутылки вскоре будет не оторваться. А постоянно пьющая армия — это… Как те ушлёпки «айдаровские» в октябре под Трёхизбенкой, настолько ужратые, что даже не соображали, чья и зачем ДРГ их в ножи берёт…

А мужских стрессоснимающих удовольствий создававший Адама жестокосердный Саваоф придумал совсем мало. Драку, алкоголь и женщин. Драки тут в количествах, давно уже пресыщение настало. Водка — штука обоюдоострая… Остаются только женщины.

Тоже, конечно, обоюдоострые штучки… Но так оно, возможно, и к лучшему…

Вот так капитан Кравченко размышлял о том, о сём, панически отскакивая в сторону от тех тем, которые подводили к конкретике нынешней ночи и нынешнего утра, к Насте и Ирине, и к тому, что дальше делать.

Как бы в параллель к этим мыслям — или в промежутках, что ли, — он закупал запланированное, менял деньги, уминал пельменьки под водочку в «Бочке», потом ехал на такси к больнице по Оборонной. Затем поднимался на этаж, попутно вспомнив и сравнив здешний чуть заброшенный, но порядок, с раскорёженной танковыми снарядами, а потом ещё и заминированной и взорванной украинскими карателями при отступлении больнички в Новосветловке…

Здесь, говорили, тоже что-то взрывалось летом, но теперешние ухоженные бежевые коридоры с линолеумом цвета морской волны, всё чистенькое, представляло бесконечно разительный контраст с тем, что Алексей видел там ещё в ноябре. Говорили, правда, что там в декабре начали всё восстанавливать, — как раз у Ирки как-то лежали, смотрели какой-то фильм по «Луганску-24», а там вдруг врезались новости со ссылкой на какое-то «Луганское информационное бюро». Как раз про ту несчастную больничку, что, мол, сам глава распорядился её отремонтировать… Но в его, Алексея, внутренней картинке это ничего не меняло — на ней так и стояла та несчастненькая, двухэтажная, словно сгорбившаяся и с вырванными глазами больничка…

Номер палаты, где лежала Ирка, они с Мишкой выяснили ещё вчера. Сейчас же он закрыл и ещё одну вчерашнюю тему. Ирину давеча записали чуть ли не как безымянную, потому как никаких документов при ней не было. А значит, обращение с нею вполне могло быть не ахти. В итоге имя-фамилию с его, Алексея, слов всё же вписали, но за обещание завтра же занести и показать паспорт пациентки. Что он сейчас и исполнил, забрав его у Томича. С удовольствием узнав заодно, что вчера же, после операции, перевели его женщину в другую палату, повыше качеством и двухместную. Скорее всего, произвели впечатление Мишкины корочки — Кравченко, как и теперь, был в гражданке, и потому едва ли мог составить конкуренцию маленькой багровой книжечке.

— Там у неё даже и охрана выставлена, — со значением просветили его относительно нынешнего высокого положения подруги.

В общем, поднимался наверх Лёшка, хоть и удивившийся последнему известию — ни о чём подобном, вроде, речи не было ни с Митридатом, ни с Томичем, — в настроении приподнятом и даже несколько просветлённом. Вроде бы разрешаются проблемы потихоньку. С Иркой, по словам врачей, тоже всё вроде бы тьфу-тьфу — контузия, да, баротравма, что ж, но опасных для жизни ранений нет, на порезы, что были, наложены швы, пару-тройку дней понаблюдать, и можно будет домой забирать.

А главное, буквально на входе в здание пришло, как просветление, решение его запутанной ситуации. Разумеется, никаких признаний и хныканий по Насте он производить не должен — последнее, чего на самом деле хочет женщина, это признания в измене. Была о том передача по телевизору. Ток-шоу или как там оно называется. Потому что такое признание отрезает всякий луч надежды на сохранение прежних отношений. А этого-де ни одна любящая женщина не желает. Как бы ни настаивала на признании измены.

Так что никаких признаний, никаких изменений в поведении. А чтобы случайно ничего ненужного не показать чуткому женскому сердцу, Настю просто выкидываем из головы. А что в голове? А в голове у нас — ход расследования, роль домохозяйки в происшедшем и всякие хорошие новости о его повышении. Он же военный? Ну! Значит, честолюбие должно быть выше среднего. Вот пусть и выпирает сейчас.

Единственное, что несколько сбило его с этой волны облегчения и решимости — странно колючие глаза дебелой, ражей тётки в ополченческой униформе, что присела на каталку с оранжевым лежаком как раз возле двери в Иркину палату. Уж больно та придирчиво смерила его взглядом. Потом приподняла неторопливо массивный зад и, подкинув подбородок, осведомилась:

— Вы кто такой будете?

Алексей посмотрел на неё внимательно:

— А вы?

Тётка — абсолютный типаж рыночной бабищи, только к тому же и ростом крупная — нахмурилась:

— Палата под охраной. Документы предъявите!

Ага, это становилось интересно. Показать ей, что ли, офицерское удостоверение и поставить раком? Ну, то есть, по стойке «смирно». Но настроение было хорошим, бодрящим, потому он спросил заботливо:

— А у тебя, родимая, есть документы, подтверждающие твоё право спрашивать документы?

Тётка, чувствовалось, поплыла. Она явно не привыкла получать такой наглый и уверенный отпор. Пауза затянулась.

— Ладно, во-оин-н, — с непередаваемой офицерской интонацией, употребляемой в русской армии, наверное, со времён царя Гороха, проговорил Кравченко, — свободна пока. Доложись караульному начальнику, чтобы приказал тебе изучить «Устав гарнизонной и караульной службы».

И прошёл в палату. К Ирке.

Толстуха не сделала даже попытки ему помешать.

Ирка лежала на койке бедная и бледная. Левая рука, лежавшая поверх одеяла, была перевязана от плеча и до локтя. Правая скула, как раз обращённая к Алексею, багровела большим синяком — тут, видать, и приложило девочку обо что-то ударной волной. Глаза были глубокие, словно запавшие в синеву подбровья. И вся она казалась маленькой и как будто усохшей. Господи, она как котёнок, брошенный в подворотне!

Кравченко грохнулся перед нею на колено, как перед знаменем части. Нежно, но крепко взял в ладони предплечье её правой руки, приподнял к губам и стал целовать. К её губам прикасаться пока побоялся — мало ли, как там у неё, что болит из-за перенесённого удара.

Лицо Ирки осветилось, а в запавших глазах проснулись огоньки. Показалось, что сиреневые. Хотя глаза у неё — он помнил прекрасно — карие.

— Лёшечка, — прошептала она воздушно. — Лё-шеч-ка-а… Ты пришёл!

Алексей всё-таки решился прикоснуться к её здоровой щеке губами.

— Я ещё вчера приходил, — ах, глупо, будто оправдываешься или, ещё хуже, хвастаешься, обругал он тут же себя. — Не пустили, эскулапы фиговы! Тебя вон как охраняют, даже вон сегодня пришлось прорываться.

Это он попытался перевести свою ошибку в шутку.

Удалось не совсем. Глаза Ирины обратились куда-то за него. Алексей обернулся. В щели приоткрытой двери торчала голова давешней охранницы, которая таращилась на сцену у постели.

Алексею захотелось выстрелить ей в рожу. Правда, напитавшийся образами смертей разум тут же подкорректировал желание: выстрелить захотелось шваброй, обутой в мокрую тряпку. Но чтобы и в этом случае дуру-ополченку вынесло отсюда кверху ногами.

— Свалила отсюда, боец! Мухой! — с угрозой рыкнул он. — А то я не посмотрю, кто такая, — мигом трахну и по лестнице кувырком налажу!

Рожа в двери скривилась, но втянулась назад. Дверь закрылась.

Ирка хихикнула:

— Она теперь не уйдёт…

— Почему? — механически откликнулся Алексей, тоже улыбаясь от радости, что у его женщины действительно должно быть всё в порядке, раз она в состоянии смеяться.

— Будет ждать, когда ты её трахнешь, — пояснила его женщина великодушно. — Это ей нечасто перепадает с её внешностью…

Нет, не бывает великодушных женщин!

И кстати, почему он сказал «трахну»? Имелось-то в виду… А-а, блин! В присутствии интеллигентной Ирины, учительницы в довоенной жизни, язык не повернулся произнести глубоко народный синоним интеллигентского слова «ударю»! Вот и… Блин, неловко как получилось-то! Да и перед тёткой этой — тоже…

Но как бы то ни было, эта непонятная ополченка с её навязчивым вниманием заставила его насторожиться. Нет, он не то чтобы был расслаблен до этого — не надо, не после всех событий со вчерашнего дня! И относительно неведомо откуда взявшейся охранницы возле Ирки он тоже не в расслабоне себя ощущал. Непрозрачная ситуация. Но чего ныне не бывает на Луганске! Настоящим атасом всё это не пахло — в чаду административного бреда новорождённой республики всякое чудо возможно. А уж чего только не бывало!

Потому насторожённость здесь — правильное качество: в большой семье хавлом не щёлкай. Вот только одно другому рознь. Одно дело — подарить бомжику, подрабатывающему на выпивку на восстановлении храма в Новоанновке, двадцать гривен, держа весь кошелёк от него подальше. Другое — беречь свою жизнь, подозревая, что тот под видом просящего милостыню бомжа на самом деле желая воткнуть шило тебе в печень.

Грубая аналогия, но, в общем, рабочая. Полного доверия ни у кого ни к кому тут нет. Кроме ближайших родственников и друзей. Потому как война. Очень даже высококонкурентная среда. Прос… пал, ну, или промямлил гуманитарку — умирай с голода. Социальные столовые начали открывать совсем недавно — с ноября. И мало их. Особенно на периферии. А больше многим кормиться и не с чего…

Но всё же настоящей подляны люди этой войны друг от друга не ожидают. За исключением политического уровня, конечно. Хотя… Впрочем, там речь идёт уже о подлянах масштаба той, на которой в буквальном смысле слова сгорел хороший человек Сан Саныч Бледнов. Этот уровень уже не подлянами играет… И даже не смертями, а…

Полным уничтожением…

Ладно, дело не в этом, как говаривал дорогой шеф «Антея».

А в том, что охранница эта рыночная переступила где-то грань, где здоровое недоверие столкнувшегося с нею превращается в не менее здоровое подозрение. Ну, или должно превратиться, ежели жизнь дорога…

Алексей тихонько поднялся с колена — на котором, оказывается, так и продолжал стоять! — и тихонько, на цыпочках, прокрался к двери. Приоткрывать не стал — не такой дурак, как эта хабалка ополченская, — но аккуратненько лёг на пол возле двери и приник ухом к щели под нею.

Краем глаза отфиксировал вторую койку в палате, попавшую в угол зрения. Не заправлена, но пустая. Соседка была, но куда-то смылась. Когда? Зачем? Когда вернётся? А если сейчас?

Снаружи доносилось лишь какое-то бухтение. Ополченка явно с кем-то говорила и явно по телефону, но о чём — этого было не разобрать. Караульного начальника вызывала? Да ладно, не надо песен! Нет у неё караульного начальника, по всему видно! Тогда — что за охрана такая?

Он упруго поднялся на ноги. Вот чёрт! — ведь и от Ирки он просто так уйти не может! Надо же хоть посидеть с человеком, поговорить о чём. Чая хоть сварить — вон чайник на столе! Конфетками угостить, её любимыми, шоколадными… Опять же — мандаринки, абхазские, каким уж неведомо путём залетевшие сюда, в войну и нищету Луганска первой зимы независимости.

Хотя торговля — как вода: дырочку найдёт. Луганские магазины не назовёшь бедными. Не Москва, но… Брянск — ну, почти. Но в принципе есть всё. И мандаринки. Для Иринки. Как вкус из детства. Новый год — мандаринки. Хоть кило — но всегда отец приносил. Вчера и у Мишки они были. А вот у него, у Лёшки, не нашлось. Забыл! Вспомнил вот теперь…

А главное — как её оставить, Ирку, в такой-то подозрительной ситуации?

А… ладно! Идут они все в баню! Ополченки, охранницы, комендачи, эмгэбэшники… Сегодня он будет ублажать свою девочку! Ну-у, не в том, конечно, смысле. Но будет делать ей хорошо — насколько то можно сделать контуженной близким взрывом женщине в больнице посреди войны…

Дальнейшие полчаса он честно стремился доставить хоть сколько-то радости своей контуженной взрывом женщине. Передал ей новый телефон с новой симкой, с обозначенным в списке контактов его, Алексея, новым номером. Передал приветы от всех знакомых, от её матери и сына, сказал про их желание навестить её сегодня после обеда. Подсовывал Ирке мандаринки, конфетки…

Рассказал ей про перешедшее уже в категорию забавных происшествие на дороге, поведал, что через хозяйку квартиры следствие уже пало на след злодеев, рассказал пару баек про контузии, после которых в людях открывались необычные способности. Изящно, как ему показалось, уклонился от ответа на вопрос, где же ночевал, оказавшись без жилья. Мол, сначала посидел с водителем Митридата, затем рванул в расположение, там ребята встретили, с ними говорили… В общем, пару часиков сна и урвал всего. А утром — уже с Томичем на квартире подбитой встретился…

В какой-то момент открылась дверь. Лёшка едва не выхватил пистолет, вновь ожидая, что придётся окорачивать зарвавшуюся и — параллельно сознание его всё более утверждалось в этом выводе — крайне подозрительную ополченку.

Но то была соседка Ирины по палате. Судя по умелому макияжу и общей ухоженности — довольно обеспеченная женщина. Поздоровалась, пристроилась на своей койке, послушала, как Ирка звонит с новой симки домой и успокаивает маму, молвила: «Ну, не буду вам мешать», — и снова ушла.

Вот тогда, помолчав с полминуты, во время которых неотрывно изучала лицо Алексея сухими, почти воспалёнными глазами, Ирка и проговорила:

— Ты теперь меня бросишь?

Он даже не растерялся — просто удивился. Этого она не могла взять ниоткуда. За всё это время он действительно ни разу не вспомнил о Насте и ни разу, был уверен, не мог сбиться с волны любви, направленной на Иришку.

— С чего ты взяла? — спросил он удивлённо.

Она ещё раз впилась в его глаза своими — которые вдруг представились ему иголками.

— От тебя пахнет женщиной, — уверенно заявила Ирка. — Ты сегодня ночевал с женщиной.

Нет, ну это же невозможно! Она что — экстрасенс?

Но он знал — как вовремя сегодня только вспоминал про то! — что признаваться в подобных случаях нельзя! Никогда и ни в чём!

Он нежно приложил палец к её губам:

— Глупенькая! Да когда бы я успел? Да и кто мне тут нужен, кроме тебя?

Она продолжала неотрывно смотреть на него.

— Знаешь, — сказал он, поцеловав её вдохом, тянущим девичьи губы к своим, — тут просто другая ерунда. А ты это неправильно, малыш, понимаешь…

Провёл ладошкой по её груди, закрытой одеялом.

— На самом деле ты права: мысли ещё одним заняты. И женщина замешана, ты права…

Ухмыльнулся, сумев не обратиться мыслью к Насте.

— Стоит там, снаружи. И кажется мне очень подозрительной. Не должно быть её тут. И не должна она так себя вести. Похоже, пасёт. Меня или тебя. Понимаешь, охотятся за мной. Не случайно и в окно нам пальнули…

Ну да, сложновато представить себе случайный выстрел из гранатомёта…

— Так что прости, половина мыслей действительно на той тётке сосредоточена. Но ты, надеюсь, не рассчитываешь, что я тебя брошу ради неё?

Шутка. Не самая, признаться честно, мудрящая. Но основная цель, похоже, достигнута: горькие складки возле Иришкиного рта несколько разгладились.

Чтобы закрепить эффект, Алексей достал свой телефон и набрал контакт Томича.

Тот откликнулся сразу, словно уже держал трубку в руке.

— Серёг, это я, — сказал Кравченко, улыбаясь глазами Ирке. — Слушай, ты своих никого не направлял в областную клиническую? Да, куда Ирину… Да тут, понимаешь, какая-то тётка комендантская отирается. Говорит, будто для охраны поставлена… Да, давай, высылай. Есть самому не высовываться!

— Вот и всё, — резюмировал он, пряча трубку. — Сейчас важный опер из комендатуры пришлёт группу, а та разберётся со всем. Что за тётка и что тут делает…

Уже потом, сопоставляя все эпизоды дальнейших событий, Алексей понял, что своим непонятным мистическим вопросом Ирка, возможно, спасла им обоим жизнь. Ибо именно услышав отрицательные ответы от Томича, он, наконец, сам для себя достроил окончательно понимание. А именно: что происходящее сейчас, в этом госпитале, вокруг него — опять вокруг него! — не шутки. И что дело может оказаться куда сложнее того, чтобы поставить на место — раком, как положено, — зарвавшуюся рыночную торговку, пришипившуюся к комендатуре. К комендатуре ли вообще? Не из той же ли банды эта толстая девушка, от которой к нему в квартиру граната залетела? И он тут, как идиот, сидит в палате, как в ловушке, представляя собою элементарную мишень! Да ладно бы сам! Он опять, получается, Иришку подставляет под возможный удар!

Так, надо дамочкой плотно заняться… И немедленно!

Рассуждал-то он правильно. Только несколько запоздало.

Он ещё успел переложить пистолет из подмышечной кобуры во внутренний карман куртки — а то на деле жест руки, что тянется к висящему в той кобуре оружию, довольно-таки характерен и просекается опытными бойцами за миг. После чего пресекается, всегда болезненно и часто немилосердно… А вот во внутреннем кармане люди держат документы. И предвидение дальнейшего теряется в вариантах. Понятное дело, профессионалы сразу видят, когда в кармане лежит что-то потяжелее корочки. А если не профессионалы?

Скажем, в данном случае нагрудный карман Лёшкиной джинсовой куртки можно было назвать, скорее, «напузным» — он представлял собою целую нишу на внутренней стороне куртки. Причём её содержимое довольно изящно маскировалось содержимым наружного грудного кармана — а там лежал телефон, — и бокового косого, куда обычно прячется рука.

В общем, он едва успел переместить оружие в правильное место, как дверь палаты отлетела в сторону, и в ней нарисовался автоматчик. В форме и с нашивками комендантского полка.

— Капитан Кравченко Алексей Александрович? — хмуро осведомился он, делая шаг в сторону и освобождая вход в палату второму бойцу.

А за спиною того маячила давешняя тётка.