Вокзал Ватерлоо

Глава 2

В конце лета того года Мод Лейтем отправилась в плавание через Атлантику, чтобы большую часть жизни провести по другую ее сторону. Это было неизбежно. В ней всегда жил некий мятежный, беспокойный дух. Еще в детстве она быстрее, чем другие, теряла интерес к играм «захвати флаг» и прятки и просто уходила в самом разгаре игры, а ее младший брат или сестренка недоуменно спрашивали: «Куда это она?»

Дело в том, что Мод и сама не понимала, куда идет. Знала только, что хочет уйти, уехать куда-нибудь. И вот в августе 1938 года ее родители, всхлипывая в носовые платки, провожали свою старшую дочь в далекий путь на лайнере «Куин Мэри», стоявшем в гавани Нью-Йорка. На борт этого невероятно огромного сияющего корабля по сходням непрерывным потоком поднимались пассажиры. На причале аккордеонист лихо наигрывал мелодию песни «Лондонский мост». И отъезжающие, и провожающие махали, кричали, настроение у всех было праздничное. Что касается семьи Лейтемов, может, и они тоже радовались, но на лицах их это никак не отражалось.

— Ты точно знаешь, что делаешь? — тихо спросил Мод ее отец, Артур Лейтем, отводя дочь в сторону. Ее мать в это время крепила бирки на пароходный кофр.

Отец не был очень уж экспрессивным человеком. Он управлял текстильной фабрикой Лонгвуд-Фоллса и все дни проводил среди безумолчного стрекота ткацких станков, а дома разве можно о чем-то поговорить? Свою старшую дочь он любил иначе, чем Руфи или Джеймса. Мод отличала не только неугомонность — она была напичкана идеями, которые буквально распирали ее так, что невозможно было заснуть по ночам. Она много читала, но при этом была светлой, лучезарной девушкой, так зачем же подавлять ее? Все знали, что Мод Лейтем, если у нее будет возможность, непременно уедет куда-нибудь, постарается найти свое место в жизни. Как и отец, она была умна и имела доброе сердце, но, в отличие от него, юная леди не стала довольствоваться обыденным существованием в городке, пусть милом и живописном, где Лейтемы жили на протяжении многих поколений. Однако Европа, предупреждали газеты, подобна пороховой бочке, и все американцы, отправляющиеся за границу, должны понимать, что в любую минуту может разразиться война. Но Англии, куда ехала Мод, конечно же не грозили козни Германии; величавая старая Англия была, разумеется, неприкосновенна

По крайней мере, в том убедил себя Артур Лейтем, когда вопреки здравому смыслу согласился отпустить свою восемнадцатилетнюю дочь в Оксфордский университет. В роду Лейтемов никто никогда не учился в Оксфорде, да и в других высших учебных заведениях тоже. Несмотря на экономический кризис, Артур Лейтем оставался преуспевающим бизнесменом: его ткани продавались во всех уголках Соединенных Штатов. Но, даже будучи обеспеченным человеком, он сожалел, что не имеет хорошего образования, и, сколько б книг он ни прочитал за свою жизнь (а читал Лейтем постоянно), ему никак не удавалось восполнить дефицит знаний. Дефицит. Мыслил он именно такими категориями. Артур Лейтем был не ученый, а бизнесмен, и таковым останется. А вот его дочь могла бы стать интеллектуалкой и достичь высот на академическом поприще.

По собственной инициативе Мод подала заявление в знаменитый элитарный университет — заполнила все необходимые бланки и затем поездом отправилась в Нью-Йорк на собеседование, которое проводила в отеле «Плаза» группа древних оксфордских попечителей. Они говорили с таким сильным британским акцентом, что Мод постоянно приходилось переспрашивать.

— Я сказал: «Почему вы хотите учиться в Оксфорде, милая девушка?» — повторил свой вопрос белобородый старец в очках в роговой оправе.

Мод медлила в нерешительности. Все взгляды были обращены на нее. Еще один старец потягивал херес из хрустального бокала, другой — сморкался. Все ждали ее ответа. Почему? Резонный вопрос. Но как объяснить то, что лежит у нее на сердце, то, что гложет ее фактически с тех пор, как она родилась.

— Потому что, — наконец промолвила она, — я хочу познать мир.

Через три месяца Мод Лейтем получила письмо, в котором говорилось, что она принята на литературный факультет колледжа святой Гильды Оксфордского университета, одного из немногих женских колледжей в этом прежде исключительно мужском бастионе знаний. И вот теперь, в жаркий день августа, Мод стояла на причале нью-йоркской гавани с родителями, братом и сестрой и с пароходным кофром, который, если его поставить на торец, был выше ее самой. Отец спросил, уверена ли она в своем решении. Положа руку на сердце, Мод ответила бы: «Нет». Уверенности не было. Она знала только, что должна уехать. И еще — не могла волновать отца и потому, энергично кивнув, сказала:

— Разумеется.

Потом она по очереди обняла всех родных, последним — отца. Когда Мод увидела в его глазах слезы, у нее чуть не разорвалось сердце.

— Ты ведь нас не забудешь, правда? — неожиданно спросил ее маленький братишка Джеймс.

— Конечно нет, — снисходительно-нетерпеливым тоном ответила Мод, хотя вопрос братишки едва не лишил ее самообладания, почти заставил отказаться от отъезда. Все, хватит, решительно сказала она себе и, высвободившись из крепких объятий любящих родных, по металлическим сходням поднялась на борт корабля.

Месяц спустя она уже прекрасно устроилась в Оксфорде, замечательном университете, находившемся в идиллическом городе в окружении холмов Хинкси. В этом городе были река Темза, Глостерский парк и извилистые улицы, по которым ходили двухэтажные автобусы. Прошло некоторое время, прежде чем Мод усвоила все университетские правила и установления: в каких случаях надевать мантию, в каких — нет, какие традиционные оксфордские церемонии она должна посещать, как обращаться к преподавателям, которых здесь называли наставниками. Колледж святой Гильды, как и все женские колледжи, существовал, так сказать, на положении «бедного родственника». Основное внимание уделялось мужчинам, женщин-студенток просто терпели. Еще в 1884 году, во время проповеди в Нью-колледже декан[1] Бертон, обращаясь к женщинам, заявил: «Господь создал вас после нас, и до скончанья времен вы всегда будете вторыми».

К 1938 году отношение к женщинам несколько изменилось, но ненамного, и все же студентки не сдавались. Они допоздна просиживали в похожей на мавзолей библиотеке колледжа, а после, перед комендантским часом, собирались в компании и шли в город, в таверну под названием «Медведь», где пили пиво со знакомыми юношами из Бейллиол-колледжа. Таверна славилась интересной коллекцией галстуков, разложенных в витринах и развешанных по всей пивной, хотя большинство посетителей не успевали их рассмотреть, потому что быстро напивались.

В Оксфорде самой близкой подругой Мод была англичанка Эдит Барроу. Ее комнаты находились чуть дальше по коридору от комнат Мод. Эдит была из богатой семьи, проживавшей в Девоншире, и встречалась с парнем по имени Нед Уотерстоун, студентом старшего курса Бейллиола. Как-то вечером все трое сидели в «Медведе» — голубки в тесной близости, соприкасаясь телами во всех возможных точках, Мод — напротив влюбленной парочки, стараясь не обращать внимания на их лобызания, ибо ее это немного смущало. Сама она еще ни разу не была влюблена, и ее раздражало, что Эдит, вместо того чтобы заниматься, так много времени и сил отдает любви.

— Послушай, Мод, — неожиданно сказал Нед, — один знакомый парень, Джеф Чартер, в субботу устраивает вечеринку в «Суиндлстоке» и попросил, чтобы Эдит привела с собой подружку.

— Соглашайся, Мод, — стала уговаривать ее Эдит. — Там всегда полно колоритных типов, будет весело.

— Гуляй с парнями, Мод, пока есть такая возможность, — добавил Нед.

— Что значит «пока есть такая возможность»? — спросила Эдит, несильно толкнув Неда в грудь.

— Ну, если отношения с Германией обострятся, очень скоро все молодые парни прикажут долго жить, — ответил он. — И ей останется бегать на свидания только к старым и немощным.

Все трое с минуту помолчали.

— Не будь идиотом, Нед, — наконец сказала Эдит. Голос ее изменился, в нем чувствовалась напряженность. — Ужасные вещи говоришь, — добавила она. — Никто из вас не погибнет. Я этого не допущу.

— То есть, если начнется война, ты лично обо мне позаботишься? — спросил Нед поддразнивающим тоном. — Не допустишь, чтоб меня призвали в армию?

— Именно, — отозвалась Эдит.

— Боюсь, у тебя ничего не выйдет, — возразил он. — Если Англия вступит в войну, я запишусь в ВВС. Всегда хотел летать.

— Войны не будет, — отрезала Эдит. — И вообще, нам что, больше поговорить не о чем?

Они вернулись к разговору о друге Неда Джефе Чартере. Нед с Эдит все убеждали Мод в том, что она должна пойти на вечеринку в «Суиндлсток», но та упорно отказывалась, объясняя, что ей нужно заниматься, что она отстает по романтической поэзии и ей необходимо подготовиться к семинару. На самом деле Мод не любила проводить вечера вне стен колледжа, в городе. На ее взгляд, университетские парни были самовлюбленны, невероятно самодовольны и преисполнены собственной важности. Верно, они представляли будущее поколение барристеров и членов парламента, возможно, среди них даже находились один или два будущих премьер-министра. Но их аристократическая речь, сливающаяся в монотонный протяжный гул, вызывала у нее беспредельное раздражение.

Что она искала? Во всяком случае, не любовь. Любовь не ищут, она сама нас находит. И хотя ее подруга Эдит легко нашла свою любовь или, наоборот, любовь нашла ее, Мод не думала, что самой ей случится испытать нечто подобное. Не за тем она приехала в Оксфорд. Ей необходимо «познать мир», как сказала она группе оксфордских попечителей еще в Нью-Йорке.

Мод Лейтем не приходило в голову, что «познание мира» неожиданно для нее сможет превратиться в то, что в результате и станет для нее смыслом бытия. Стивен. Именно Стивен перевернул все ее представления о мире.

Она познакомилась с ним поздней осенью, когда ее преподаватель по романтической поэзии, пожилой мямля доктор Робертсон, заболел гриппом и попал в больницу. Вскоре стало ясно, что у него серьезные проблемы со здоровьем и до конца года он не сможет вернуться к преподавательской работе. Его место занял наставник совершенно иного склада. Во-первых, Стивен Кендалл был поразительно молод; как выяснилось, ему было двадцать семь лет. Стройный худощавый молодой человек с волнистыми светло-каштановыми волосами и застенчивой обезорркивающей улыбкой. Свою мантию оксфордского преподавателя он носил с некой несерьезностью, но с почтением к традиции. Поэты-романтики, казавшиеся Мод скучными на уроках доктора Робертсона, оживали, когда о них вдохновенно рассказывал Стивен Кендалл.

Студентка и наставник сидели бок о бок на мягких стульях в кабинете Кендалла — простой комнате, заставленной по периметру полками с книгами. В этой комнате также был широкий дубовый письменный стол, на котором стояла в серебряной рамке фотография женщины, прекрасной женщины. Очевидно, это была миссис Кендалл, хотя преподаватель конечно же никогда не упоминал Мод про свою жену. Доктор Кендалл предложил Мод хересу, но она отказалась.

— Вообще-то, я и сам не большой любитель этого зелья, — признался он, пожимая плечами. — Просто, когда я был здесь студентом, мои наставники всегда угощали меня хересом, потому и я, очевидно, по обыкновению, тоже решил тебе его предложить.

— Спасибо, — неожиданно сказала Мод искренне.

— Пожалуйста.

— Нет, не за херес

— А за что же? — спросил доктор Кендалл.

— За то, что относитесь ко мне, как к обычному студенту. Не как к «студентке». В отличие от многих других преподавателей.

— Что ты имеешь в виду? — с любопытством спросил доктор Кендалл.

— Очень часто в Оксфорде я чувствую себя так, будто до меня снисходят, — объяснила Мод. — Делают мне одолжение. Преподаватель истории так себя ведет — называет меня мисс подчеркнуто вежливым тоном и постоянно говорит о тех славных днях, когда в Оксфорде не было женщин. Но вы, как мне кажется, совершенно не сознаете, что я — девушка, и за это я вам очень признательна.

— Понятно, — отозвался Стивен Кендалл и вдруг смутился. Краска залила его шею и лицо, свидетельствуя о том, что он не только наставник, молодой оксфордский преподаватель, но еще и мужчина, который, несмотря на то что сказала Мод, прекрасно отдает себе отчет в том, что имеет дело с женщиной.

— Хотя, может, и сознаете, — улыбнулась Мод.

— Пожалуй, — согласился Стивен Кендалл и опять покраснел. Он быстро перевел взгляд на лежащую перед ними книгу — сборник произведений Шелли, Вордсворта и любимца Мод молодого трагика Китса. В сборник были также включены стихи менее известных поэтов того периода, и в частности А. Л. Слейтона, о творчестве которого Мод знала лишь понаслышке.

Любовная поэзия Слейтона была темой оксфордской диссертации Стивена Кендалла, и сейчас он знакомил со своей работой Мод. В послеполуденном свете две головы склонились над книгой.

— Так, давай посмотрим, — тихим, чуть сипловатым голосом произнес доктор Кендалл, — что старина Слейтон может нам сказать.

Когда ее наставник переворачивал страницы потрепанного томика, Мод обратила внимание, что пальцы у него длинные и изящные. На безымянном она увидела обручальное кольцо — тусклое, неблестящее, будто Стивену Кендаллу было наплевать на свое кольцо, будто он даже не замечал его. Или, напротив, так сильно любил свою прекрасную жену, что кольцо воспринимал лишь как пустячный символ, который не способен передать всей глубины его чувств. Мод осознала, что грезит наяву, и быстро сосредоточилась на работе.

Одно из первых произведений Слейтона, которое они прочли вместе, называлось «Роза и Олень». Изучая со Стивеном Кендаллом эту длинную балладу с замысловатым сюжетом, Мод полюбила и само стихотворение, и его автора, умершего от туберкулеза в ранней молодости. Баллада начиналась следующими строками:

В последующих строках подробно описывались взаимоотношения между мужчиной, корабелом, именуемым «Олень», и женщиной, фонарщицей, именуемой «Роза». У баллады был счастливый конец, и ее герои и впрямь до скончания дней своих жили вместе, но в самых последних строках Розе грезится страшное видение, кошмар: Олень покидает ее:

— Но почему Слейтон внушил ей это ужасное видение? — спросила Мод Стивена, когда тот закончил читать. — Ведь теперь у нее есть все, о чем она желала, и они так счастливы вдвоем. Зачем же он решил омрачить их счастье?

— Думаю, — отвечал Стивен, — люди, даже когда они по-настоящему счастливы, боятся, что это счастье у них отнимут. Но ты права, в итоге герои баллады обрели свое счастье. И это факт. Слейтон говорит нам, что Роза всегда будет тревожиться за них, но, несмотря на ее тревоги, влюбленные вечно будут вместе.

Когда Стивен Кендалл читал ей балладу, всю целиком, не пропуская ни единой строфы, Мод, вслушиваясь в переливы его голоса, живо представляла себе влюбленных героев. Откинувшись на спинку бордового кожаного дивана, она смотрела на своего наставника, омываемого светом, льющимся в окно его кабинета, и думала, что он, вероятно, и сам испытывает столь же глубокие чувства. Иначе разве смог бы он так волнующе рассказывать о романтической любви? В ней крепла уверенность, что Стивен Кендалл несказанно счастлив в браке, что его жена очень похожа на него: молодая, красивая, нежная. Если это так, она искренне рада за него, вдруг осознала Мод. Хорошо бы, чтоб и она когда-нибудь познала такую же совершенную, всепоглощающую любовь. Иначе зачем же тогда вступать в брак?

Мод знала, что ее родители сильно любили друг друга, хотя на людях они никогда не выказывали своих чувств, едва соприкасались руками в присутствии своих троих детей. Но однажды вечером, много лет назад, она случайно застала их вдвоем в гостиной. Ладонь отца покоилась на щеке матери. Мод и теперь помнила, что он сказал ей тогда: «Любовь моя, ты такая красивая». И мать, чуть повернув голову, поцеловала его руку. Мод поразило это интимное проявление чувств; подобно предметам, рассматриваемым в мощные окуляры микроскопа, целые миры любви струились под поверхностью видимой жизни.

Весь первый длинный год в Оксфорде Мод непрестанно думала о своем преподавателе поэзии — причем не только на его семинарах, но и на занятиях по латыни, которые вела сложенная, как палка, женщина с говорящей фамилией доктор Вуд[2], и когда участвовала с другими студентами в «капустниках» и концертах, и за ужином в большой столовой колледжа святой Гильды, где студенток обслуживала армия угрюмых женщин, наполнявших тарелки едой из дымящихся чанов, и ароматы «пастушьей запеканки»[3] и шотландской похлебки[4] взмывали под высокий, как в соборе, свод, с которого свисали люстры с сотнями горящих маленьких лампочек. Она думала о Стивене Кендалле всю зиму, которая тянулась нестерпимо долго, месяц за месяцем, укутывая весь университет и окружающий его город — узкие извилистые улицы с кафе и обувными магазинами, Вулверкоутскуто бумажную фабрику, мост Магдалены, великую реку вдалеке — в снег и лед.

Мод была умной девушкой, но не могла разобраться в своих чувствах к Стивену Кендаллу. Ей казалось, она восхищается им. Восхищение. Именно это слово первым приходило на ум. Но однажды в ту зиму, ближе к вечеру, когда она, сидя у окна в эркере комнаты Эдит, писала сочинение, а у нее за спиной потрескивал в камине огонь и миссис Солтон, уборщица, молча складывала в стопки бумаги и книги, которые всюду разбросала Эдит, ее подруга вдруг сказала:

— Ты в него безумно влюблена.

— В кого? — с искренним недоумением в голосе спросила Мод. О ком говорит Эдит? Она перебирала в уме знакомых юношей, с которыми они иногда общались. Том Ликок из колледжа Крайст-Черч? Фредди Бакман из Мертона? Ни тот ни другой ее совершенно не интересовали. Ни Том, беспрестанно потчующий их ужастиками из жизни учеников школы для мальчиков Драгон-скул. Ни Фредди, сыплющий скабрезными плоскими шутками.

— А то сама не знаешь. — Эдит хитро улыбнулась, предлагая Мод бокал портвейна.

— Понятия не имею. — Мод мотнула головой, отказываясь от вина — Может, просветишь?

— В своего преподавателя поэзии, — сказала Эдит. — Кендалла. Никогда не слышала, чтобы кто-то из студенток говорил так мною о ком-то из своих наставников.

— Я в него не влюблена, Эдит, — быстро возразила Мод. — Я просто люблю поэзию, а он в этой области кладезь знаний, ты что, не понимаешь? Стивен Кендалл — женатый человек. Твое предположение оскорбительно. Мне он интересен только как ученый.

— Леди слишком много оправдывается, — прокомментировала Эдит Барроу.

И тогда Мод вдруг взяла предложенный ей бокал с портвейном и залпом выпила янтарную жидкость, отчего у нее сначала все похолодело внутри, потом потеплело, а затем возникло ощущение, будто голова загорелась и вот-вот взорвется. Не может быть, чтобы она влюбилась в Стивена Кендалла. Он женатый человек. У него красавица жена. В то же время он очень привлекательный мужчина: ореховые глаза, волнистые светло-каштановые волосы, поджарая атлетическая фигура. Она его ученица, и только. Конечно же в отношении ее у него никогда не было непристойных мыслей…

И вдруг в памяти всплыл тот день, когда он покраснел и признал, что видит в ней женщину. А потом вспомнился день накануне, когда, закончив урок, на котором они обсуждали использование метафоры в стихах Вордсворта, Стивен Кендалл захлопнул лежащую перед ним книгу, сцепил на затылке руки и неожиданно сказал:

— Жаль, что тебе нужно идти.

— Мне тоже, — отозвалась она.

— Может, останешься до вечера? Мой слуга приготовит нам ужин. Ничего затейливого. Так, может быть, яйца. Ты любишь яйца?

— Да, — ответила Мод. — Только не всмятку.

— Как и я. Яйца вкрутую — мое любимое лакомство.

Они оба рассмеялись, а потом выяснили, что каждому нужно бежать по своим делам. Мод торопилась на репетицию: она начала петь в хоре колледжа. А доктора Кендалла, как он объяснил, ждали дома.

— Как-нибудь, — сказал он ей, — мы обязательно поужинаем вместе. Обещаю. Отметим твою усердную работу на ниве романтической поэзии.

— Ловлю на слове. — Мод надела свое коричневое пальто и убежала.

Но теперь, после слов Эдит, весь вчерашний эпизод в кабинете доктора Кендалла приобрел совершенно иной смысл. Это было почти… пожалуй, самое точное слово, как это ни смешно… романтично. Она не находила ничего непристойного ни в словах, ни в жестах своего наставника, ни в его желании поужинать вместе с ней. Но во всем этом чувствовалась нежность, и, думая сейчас о том, Мод осознала, что она трепещет от волнения.

На следующем занятии Мод Лейтем со своим наставником работала над отрывком из баллады «Роза и Олень», и, когда обсуждение было закончено, Стивен Кендалл глянул в окно на сгущающиеся сумерки и спросил, не желает ли она прогуляться.

— С удовольствием, — ответила Мод и надела пальто. Странное предложение, подумала она, хотя, может, и не очень. В Оксфорде случалось, что наставники делили трапезу со своими студентами, ходили с ними в кино и даже на матчи по крикету. Вряд ли прогулке в зимний день стоило придавать большое значение. И все же Мод почувствовала, как у нее забилось сердце, когда они вдвоем вышли на улицу. Ветер был несильный, но на улице оказалось холоднее, чем ей представлялось в тепле кабинета. Вскоре, сама того не сознавая, она начала дрожать.

— Нет, так не пойдет, — сказал ее наставник, шагая вместе с ней по Хай-стрит. — Ты вся продрогла. Вот, возьми.

Он снял с себя шарф цвета овсяной муки, связанный чьими-то умелыми руками. Наверно, жена постаралась, подумала Мод, представляя, как миссис Кендалл сидит в гостиной своего очаровательного оксфордского дома и ловко орудует спицами.

— Красивый, — восхищенно произнесла Мод, щупая шерсть и рассматривая замысловатый узор. — Это… миссис Кендалл для вас связала?

К ее огромному удивлению, Стивен улыбнулся, будто счел ее вопрос остроумной шуткой.

— Моя жена? Нет, миссис Кендалл «не увлекается» вязанием — Правда, улыбка у него была невеселая.

Мод не могла взять в толк, почему он улыбается и почему в голосе его сквозит ирония.

— А-а, понятно, — только и сказала она, хотя на самом деле ничего не понимала

— Шарф связала для меня моя домработница, миссис Аэрд, — сообщил доктор Кендалл. — Замечательная женщина. Постоянно следит, чтобы я не мерз. Пожалуй, это ее главная забота — Он повернулся к Мод и добавил: — Мне бы очень хотелось, чтобы кто-то вот так же заботился и о тебе.

— Ой, да мне не холодно, — отмахнулась Мод.

— Холодно, — просто сказал он. — Не думаю, что американские зимы подготовили тебя к здешнему климату.

— Пожалуй, — согласилась Мод. — Но ведь зима почти на исходе, верно?

— Как знать? В Англии никогда не угадаешь.

Мод увидела на волосах наставника белый шелковистый налет и только тогда заметила, что идет снег. Внезапно воображение нарисовало ей Стивена Кендалла в старости: пожилой мужчина, утонченный, с серебром в волосах.

— Послушай, — продолжал он, — я понимаю, мы собирались прогуляться, но очень уж холодно, по крайней мере, тебе, в твоем легком пальтишке. Давай укроемся здесь.

Они как раз подошли к чайной под названием «Сласти и пряности у Трелони» и вскоре уже сидели за угловым столиком у широкой деревянной колонны. Перед ними стояли тарелки со смородиновым пирогом и дымящиеся чашки черного чая. Воздух в зале был влажный, пропитанный сыростью мокрой верхней одежды, но этот запах ее не раздражал. В чайной было тепло и уютно. Кендалл разделся сам и помог ей раздеться. Пальто она сняла, но его шарф оставила — не хотела с ним расставаться.

— Расскажи о себе, — попросил ее Стивен, когда они принялись пить и есть.

— Да особо нечего рассказывать, — отвечала Мод. — Я — обычная американка, решившая отправиться за границу, чтобы получить приличное образование.

— Большей нелепости я еще не слышал, — заметил доктор Кендалл — Любому есть что рассказать. Жизнь каждого человека состоит из мелких подробностей. Расскажи историю своей жизни.

И Мод поведала ему о том, как она росла в Лонгвуд-Фоллсе, о том, как близка с родителями, особенно с отцом.

— Он ужасно за меня волнуется, — добавила Мод. — Особенно в связи с тем, что происходит здесь. Германия и Гитлер, разговоры о войны — все, о чем пишут газеты. Но я всегда говорю ему, чтоб не тревожился. — Что-то странное промелькнуло в лице доктора Кендалла и исчезло. — Значит, вы тоже беспокоитесь? — спросила его Мод.

— Да, — ответил он, помедлив. — Маловероятно, что Британия будет вовлечена в конфликт, но новости с каждым днем все хуже, так что, думаю, нам не позволят остаться в стороне. Здесь, в Оксфорде, мы живем своей компактной общиной, но нам вряд ли удастся спрятаться от реальности за нашими учебниками.

— Вы же не думаете… — начала Мод.

— Никто не знает, что думать, — перебил ее доктор Кендалл несколько резковатым тоном. — Так что нечего и рассуждать на эту тему. Моя специализация — поэты-романтики. Задайте мне о них любой вопрос, и я расскажу все, что знаю. Но в том, что касается алчности и амбиций политиков другой страны, того, на что они способны, здесь, боюсь, я в полной растерянности. — Стивен глотнул чай из чашки и откинулся на стуле. — Наверно, я просто пессимист, — более мягко произнес он. — Во всяком случае, хотелось бы на это надеяться.

— А если нет? — спросила Мод.

Ее наставник пожал плечами.

— Тогда я сделаю то, что должен. Как и все мы. — Он закрыл глаза, будто изгоняя из воображения ужасные картины войны, а потом сказал: — Пожалуй, мне пора.

— Миссис Кендалл ждет? — осмелилась спросить она.

— Да, миссис Кендалл ждет. — Он вздохнул, а потом вдруг взял ее руки в свои. — Мод. — Стивен смотрел ей прямо в глаза, не мигая. Пораженная, она едва дышала. — Я только хочу сказать, — продолжал он, — что я всегда с нетерпением жду дней наших занятий. Мне с тобой очень хорошо. Я так давно не знал счастья. Мы с женой…

— Не надо, — перебила его Мод. — Прошу вас, доктор Кендалл.

— Стивен, — быстро поправил он ее. — Ты ведь знаешь: меня зовут Стивен.

— Ладно, Стивен. Я рада, что вам хорошо со мной. Мне тоже хорошо с вами. Но вы мой наставник.

Он отвел взгляд, качая головой.

— Боже, лучше б я им не был, — тихо произнес он. «Да, лучше б не был», — подумала она, но вслух ничего не сказала. Кровь прилила к ее лицу, щеки запылали. Не зная, как ей теперь быть, Мод сунула в рот большой кусок пирога и стала быстро есть, будто умирала с голоду.

— Мод? — окликнул ее Стивен. — Я тебя расстроил?

— Нет, нет. Все нормально, — ответила она, но ее рука дрожала. Почему она дрожит? Что здесь происходит? Мод уже ничего не понимала. Она была напугана, причем страшилась не его чувств к ней, а своих к нему. Потому что то, чего, вне сомнения, хотел он, хотела и она сама Эдит оказалась права. Мод Лейтем влюбилась в Стивена Кендалла. Но что еще более поразительно, Стивен Кендалл, судя по всему, был влюблен в Мод Лейтем.

Мод посмотрела ему в глаза, давая понять, что он не напугал ее. Она смотрела и смотрела ее синие глаза встретились со взглядом его ореховых глаз. А потом их лица озарила улыбка. Все хорошо, просто здорово. Его жена, миссис Кендалл, кто бы она ни была, попросту исчезла в облаке прозрачного дыма. Остались только Стивен и Мод. Даже звяканье фарфора и звон серебра почти стихли и звучали теперь как шумовой фон. Они сидели в переполненной чайной за столиком у деревянной колонны, и никто на них не смотрел, никто не видел их.

— Мне кажется, — тихим небрежным тоном произнес Стивен, — что я сейчас умру, если не поцелую тебя. Просто рухну на стол — и все.

— О, — только и успела выдохнуть Мод. Он приблизил к ней свое лицо, она к нему — свое. Губы у него были горячие от чая и очень мягкие. Он ощутил вкус смородинового пирога и дымчатый аромат чая. Ей было восемнадцать лет, и она впервые так целовалась с мужчиной. Это был долгий, невероятно восхитительный поцелуй, и к тому времени, когда они отстранились друг от друга, она уже поняла, что ее мечта «познать мир» вот-вот осуществится.

Следующие выходные Мод проводила в одиночестве, не желая ни с кем обсуждать то, что произошло. Она вновь и вновь прокручивала в голове сцену в чайной, наслаждаясь каждым пережитым мгновением. В субботу она одна отправилась в город, надев шарф Стивена, который забыла ему вернуть. Отдаст на семинаре во вторник, решила Мод. А пока, с теплым шерстяным шарфом на шее, она испытывала несказанное умиротворение, будто была с ним рядом, в его объятиях. Мод вошла в крытый рынок, собираясь купить подарок для Эдит — у той приближался день рождения. Прохаживаясь меж маленьких магазинчиков, торгующих мясом и тканями, книгами и часами, она купила коробочку засахаренных апельсиновых корок: Эдит любила сладкое. Выходя из конфетной лавки, Мод вдруг увидела Стивена. Она непроизвольно вскинула руку, намереваясь помахать наставнику и окликнуть его.

И только потом обратила внимание, что он с женой.

То была она, женщина с фотографии на его письменном столе, в жизни такая же прекрасная, как и в той серебряной рамке. Бесстрастная элегантная дама в шубе и шляпке, украшенной длинным пером. На лице ни единой морщинки, веки тяжелые, в глазах — скука. Она была выше мужа и держалась величаво, как королева. Стивен шел подле нее, сунув руки в карманы. У обоих вид был несчастный. Они не касались друг друга, не разговаривали. Встретив подобную им чету где-нибудь на улице, подумаешь: «Их брак дал глубокую трещину».

Мод медленно опустила руку. Как ей быть? Убежать? Сделать вид, будто не заметила его? Она осознала, что для подобных случаев не существует правил этикета. Девушка впервые оказалась в столь глупом положении. Он — ее наставник. Они один раз поцеловались, не исключено, что это была одна из тех спонтанных, непроизвольных случайностей, которые не повторяются и о которых предпочитают не говорить.

Теперь и Стивен ее увидел и тоже, очевидно, решал, как ему поступить. Он мешкал всего лишь долю секунды, а потом поднял руку и окликнул:

— Мисс Лейтем?

Мод глянула на него и улыбнулась, изображая изумление.

— Доктор Кендалл! — удивленно воскликнула она.

Он подошел к ней и представил своей жене.

— Хелена, это одна из моих самых блестящих студенток, — сказал он. — Мод Лейтем. Прибыла к нам аж из самих Соединенных Штатов Америки.

Хелена Кендалл критически разглядывала ее. Так одна женщина рассматривает другую в присутствии мужчины, который обеим не безразличен.

— Здравствуй, — поприветствовала Мод жена Стивена, — Приятно познакомиться.

Не снимая перчатки, она протянула ей руку. Мод пожала ее. Рука у миссис Кендалл была маленькая и в серой замшевой перчатке с перламутровой пуговкой на запястье чем-то напоминала когтистую лапку.

— Мне тоже, — сказала Мод. И вдруг несколько угрожающее выражение лица Хелены изменилось, потемнело. Что это? Ненависть? Миссис Кендалл как-то странно смотрела на нее, и тогда Мод сообразила, в чем дело. Шарф Стивена.

— Ой, вы на шарф смотрите, — быстро проговорила Мод. Стараясь казаться беспечной, она сняла с себя шарф. — Ваш муж по доброте душевной одолжил мне его на днях, когда я уходила с его семинара. Я даже представить себе не могла, что в Англии бывает так холодно. — Мод сунула шарф в руки Стивену и обратилась к нему: — Простите, что забыла вернуть. Большое спасибо.

— Да, верно, мой шарф, — неопределенно произнес Стивен.

Лицо Хелены Кендалл несколько просветлело, приобретая прежнее выражение. Но Мод поняла, что совершила ошибку, надев в этот день шарф Стивена. Она возбудила подозрение у его жены. Глупо поступила, конечно, но что теперь поделаешь?

— Может, в следующий раз вам придется одолжить мне наушники. — Мод надеялась, что сказала это бодрым, беззаботным тоном.

Потом, чтобы не нарваться на новые неприятности, повернулась и поспешила из крытого рынка на мороз, подставляя оголенную шею ледяному ветру.

Когда они встретились на семинаре во вторник, Стивен был ничуть не рассержен.

— Бывает, — отмахнулся он. — Не бери в голову. У меня чуть сердце не выпрыгнуло из груди, когда я увидел тебя на рынке. Клянусь, Мод, едва не сказал Хелене: «Вот девушка, с которой я целовался!»

— Слава богу, что не сказал.

— Да, я тоже рад, что сдержался. Она бы мне голову оторвала. Хелена — весьма своеобразная женщина. Она меня не любит, не целует, даже не говорит со мной по-человечески, но разводиться не хочет. Не понимаю почему, но дела обстоят именно так. Нам уже давно нечего сказать друг другу, но ей нравится быть моей женой, хотя наш брак — сущая катастрофа.

— И так было всегда? — робко поинтересовалась Мод.

— Нет, что ты, — отвечал Стивен. — Когда-то мы были счастливы вместе, но после свадьбы все быстро изменилось. Она эмоционально неустойчивая женщина, и я это знал, когда женился на ней, но думал, что это не имеет значения. Оказалось, имеет. — Он вздохнул. — Жена подвержена приступам дурного настроения. Они начинаются внезапно и так же внезапно прекращаются. То она вдруг неделями не встает с постели, а иногда становится раздражительной и ревнивой, обвиняет меня в неверности, называет лжецом, чудовищем — Стивен опять перевел дух. — Мы с ней живем, как чужие люди, абсолютно чужие, но Хелена такая неуравновешенная, что я никогда не решался поднять вопрос о разводе. В общем-то, в том не было нужды. До сей поры.

Мод помолчала, обдумывая его слова, потом сказала;

— Думаешь, она что-нибудь заподозрила? Из-за шарфа.

Стивен поднялся со своего стула и встал за спиной у Мод. Наклонившись, он поцеловал ее в волосы, в шею.

— Нас пока не в чем подозревать, — тихо произнес он. — А жаль.

— Это ты о чем? — спросила она, хотя ответ знала.

— Я хочу любить тебя, — сказал Стивен. — Хочу больше всего на свете.

Мод опустила голову, разглядывая свои руки, лежащие на коленях. Она не знала, что сказать, — такое с ней происходило впервые в жизни.

— Прости, — быстро произнес Стивен. — Я слишком тороплюсь. Ты еще не готова.

— Нет, нет, — возразила Мод. — Ты не торопишься. То, чего хочешь ты… думаю, я тоже хочу.

— Я рад, — отозвался Стивен.

В таком положении они оставались еще какое-то время: она — на стуле; он — у нее за спиной, покровительственно склоняясь над ней, нависая, будто добрый ангел. Мысли о поэзии отступили куда-то далеко, будто унеслись за океан, на другой край земли.