Вокзал Ватерлоо

Глава 6

Слишком поздно, думала Мод. В этом вся беда, как сказал бы Стивен. Впрочем, теперь уже не важно, что сказал бы Стивен. Сейчас выбраться из Англии уже фактически нереально, поэтому она здесь. В начале войны Мод поклялась, что будет служить Великобритании и посвятит свое ближайшее будущее сохранению империи и мира, как бы пафосно это ни звучало, и, что бы ни случилось, она останется здесь — пока все это не кончится.

«Пока все это не кончится». Емкая фраза. Ныне ее употребляли постоянно, о чем бы ни говорили. Ужасная, чудовищная фраза. Буквально она означала «пока не кончится война», но подтекст имела гораздо более глубокий. Эта война не была похожа на все предыдущие войны. Эта война велась до последней капли крови. Даже Первая мировая завершилась потому, что противники просто выдохлись: две воюющие стороны, одинаково истощенные, стояли словно изнуренные боксеры, едва держась на ногах, опираясь друг на друга, чтобы не упасть, одинаково не способные и не желающие продолжать бой. На этот раз все по-другому. Не будет ни переговоров, ни перемирия, ни компромисса. Начавшись всерьез, эта война не прекратится сама собой. Эта война не была повторением Первой мировой — эта война была продолжением Первой мировой. Те же два старых противника вышли из своих углов, поводят плечами, принюхиваются, принимают боевую стойку. Только на этот раз не будет удара гонга, который остановил бы драку, кровопролитие, жестокость. Борьба до последнего издыхания. Пока не останется кто-то один. Либо ты победишь, и тогда восторжествует твоя идея о будущем человечества, либо… либо никаких «либо».

Так что бороться стоило. Это было ясно как божий день. И Мод в том ни разу не усомнилась. Чему была несказанно рада. Потому что это было благое дело, которому стоило посвятить свою жизнь и за которое даже не жаль было умереть. Но Мод нелегко было постоянно напоминать себе об этом, особенно когда падали бомбы и она сидела в убежище рядом с Эдит, вдыхая тот самый газ, всегда поступавший откуда — с земли, из воздуха? от бомб? кто бы знал? — и жмурясь от летевшего в глаза песка. Даже раненые, лежавшие на носилках, сидевшие в инвалидных колясках, забинтованные, в жалких, испачканных кровью пижамах, переставали стонать, чтобы слышать, далеко или близко разрываются бомбы. «Ущипни меня», — по очереди шептали друг другу Эдит и Мод, и тогда одна из них по просьбе подруги впивалась ногтем в мясистую часть ее ладони под большим пальцем, делая ей подарок: вот тебе, мучайся, терпи, авось от боли забудешь про все остальное.

Раз Миссисипи. Два Миссисипи. Три Миссисипи.

Интересно, а медсестры в берлинском бункере что считают? Да и, собственно, здесь, в Лондоне? Раз Темза, два Темза… нет, что-то не то. Безумие вести отсчет времени, приближающего конец войны. По крайней мере, этой войны. Но это не значит, что ты не считаешь. Ты считаешь. Считаешь каждый день, если нужда заставляет. Считаешь, считаешь, считаешь и считаешь. А что еще остается?

Но: какой период времени ты отсчитываешь?

«Пока все это не кончится».

Вот почему она так ненавидит это выражение. Ибо ощущение бесконечности времени, потенциально одно из самых, возможно, приятных ощущений, — если, скажем, ты находишься в объятиях возлюбленного, — оно превращает в пытку.

Ей следовало сделать это, пока была возможность — сделать все, пока была возможность: уехать из Англии, порвать со Стивеном. Порой, во время очередного авианалета, когда Мод, заслышав вой сирены, начинала без суеты сводить в убежище ходячих больных своего отделения, помогая им спускаться по лестнице, увещевательным тоном заставляя стоять, идти, катиться в инвалидной коляске, тащиться и ковылять, она вспоминала ту, первую, ночь в гостинице «Роза и олень», разбудивший ее вой сирены машины «скорой помощи» и думала, что зря не вняла ее предостережению: уезжать.

Стивен пытался ее в том убедить. Пытался предупредить. Теперь она это понимала. Они сидели в пабе в тот далекий день, в субботу, когда все их мысли должны были занимать только предстоящие выходные, и он настаивал, чтобы она подумала о будущем. «Давай будем реалистами», — сказал он тогда, и Мод по глупости решила, что он ведет речь только о войне.

Верно, его голос до сих пор звучал в ее памяти, да и как мог не звучать? Но ни его действия, ни его сущность, ни его влияние, ни его взгляды, ни его советы — все это больше не находило отклика в ее душе. После визита лейтенанта Томсона, доставившего ей то злосчастное письмо, коммандер ВМС Стивен Кендалл для Мод даже не то чтобы умер — хуже: он ушел из ее жизни.

Эдит хотя бы может скорбеть. Всю оставшуюся жизнь она может оплакивать человека, каким он был. Не исключено, что она влюбится еще раз и своему второму мужу расскажет о первом, летчике ВВС, который всегда будет занимать особое место в ее сердце, объяснит, что они были вместе очень недолго, но за тот короткий промежуток времени она научилась любить по-настоящему.

Мод же только могла вспоминать человека, который в итоге оказался… оказался не тем, кем представлялся.

Возможно, она судит слишком строго. Не исключено, что Стивен, когда они были вместе, не лгал ей, ни кривил душой, говорил то, что думал. «Давай будем реалистами» — искреннее выражение беспокойства, в преддверии войны, за безопасность женщины, которую он любил — или, во всяком случае, думал, что любил.

Но от этого отнюдь не легче. Потому что если Стивен действительно говорил то, что чувствовал, значит, он вовсе не низкий лжец. Просто по натуре ветреный человек.

А в этом случае чего стоит признание в любви? И не только Стивена — вообще любого человека. Отныне, если кто-то опять начнет шептать Мод о любви, говорить, что он обожает ее, восхищается ею, она невольно усомнится: а так ли это? Или задастся еще более щекотливым вопросом: а долго ли он будет любить ее? Да и сама она что сможет предложить взамен? «Давай будем реалистами». Или того хуже: «Я тоже тебя люблю».

— Я только себя виню, — сказала она Эдит как-то ночью.

— Это всегда помогает, — съязвила ее подруга.

Мод улыбнулась в темноте. Они лежали на своих койках в крошечной каморке в конце третьего этажа. Светомаскировка по-прежнему строго соблюдалась, но после авианалетов Мод с Эдит теперь часто летними ночами просто лежали с открытыми глазами и беседовали по-дрркески. Обычно Мод из уважения к подруге старалась не упоминать о Стивене. Сколь бы сильно она ни злилась на него, ее горе не шло ни в какое сравнение с тем, что переживала Эдит. Тем не менее она тоже потеряла возлюбленного, пусть тот и просто отверг ее, и сегодня Эдит сама завела разговор о нем.

— Но я и вправду сама виновата — в какой-то степени, — настаивала Мод. — Ты же ничего не знаешь, Эдит. Мне кажется, Стивен пытался предупредить меня, а я не желала его слушать. Сказала ему, что даже думать о том не хочу, что даже не рассматриваю такую возможность.

— Неужели я должна поверить, будто Стивен намекал тебе, что в итоге он предпочтет остаться с Хеленой. Это же абсурд, Мод. Какая Хелена ему жена? Она плохо к нему относится, не уважает его и вообще ведет себя с ним не по-людски. Неужели он предпочел бы ее тебе?

— Верь, чему хочешь, — сказала Мод. — Я и сама не знаю, чему верить. — Она тяжело вздохнула. — Нет, ты, конечно, права. Вряд ли он намекал на что-то подобное. И все же Стивен пытался внушить мне, чтобы я не была наивной простушкой, кем в итоге оказалась.

— Сдается мне, ты надеялась, что у твоей сказки будет счастливый конец.

— Пожалуй, — согласилась Мод.

— Но наши надежды не всегда сбываются, верно?

— Да, конечно, — кивнула Мод. — Просто кто-то из нас лучше подготовлен к разочарованиям, кто-то хуже.

— Бывают такие разочарования, к которым сколько ни готовься… — тихо начала Эдит и замолчала, не договорив фразы.

— Ой, Эдит, я не подумала. — Мод села в кровати, в темноте дотянулась до руки подруги и сжала ее в своих ладонях. — Прости.

— Не извиняйся. — Эдит тоже стиснула ее руку. — Тебе нужно выговориться. Нельзя все время есть себя поедом. Вини Стивена. Вини войну. Война меняет людей. Может, случилось что-то такое, что изменило его, вот и все. Но, какова бы ни была причина, твоей вины в том нет. Может, однажды, после войны, в Оксфорде ты встретишь Стивена и спросишь его, что случилось. Или не спросишь. Вы просто попьете вместе чай за учтивой беседой. Или кивнете друг другу в знак приветствия и пойдете каждый своей дорогой. Но, что бы ни произошло, Мод, обещай, что ты не станешь винить себя. Прошу тебя, Мод. Пообещай мне это.

— Хорошо, — ответила Мод. Она потрепала Эдит по руке, еще раз стиснула ее ладонь и откинулась на подушку. — Обещаю. Ладно, давай спать, — добавила она, как обычно говорила в таких случаях. — А то завтра от нас не будет никакого толку.

В принципе Эдит права, рассудила Мод. Война действительно меняет людей. И не только физически — вследствие переутомления, недоедания, недосыпания, телесных повреждений и гибели. Война затрагивает души. Взять Эдит, например. Сколько раз Мод наблюдала, как Эдит всю себя отдает госпиталю, по сути, каждый день совершая подвиг. Еще два года назад такое было просто невообразимо. Глядя, как беззаветно трудится ее подруга, она вспоминала более юную, более неискушенную Эдит, флиртующую с Недом в «Медведе», и пыталась увязать тот далекий образ с нынешней Эдит, которая отказывалась спуститься со всеми в бомбоубежище, оставаясь на третьем этаже с раненной в голову бредящей старой женщиной, которую нельзя было двигать.

Стивена война тоже изменила — в этом Мод не сомневалась. А вот как изменила — это уже другой вопрос. Что заставило его пересмотреть свое отношение к Мод? В бою он увидел, сколь хрупка жизнь, что и побудило его вернуться к Хелене? Или собственная стычка со смертью, осколок шрапнели в его ноге пробудили в нем сочувствие к его эмоционально неустойчивой жене? Или по возвращении в Оксфорд он осознал, что они оба, каждый по-своему калека, нуждаются друг в друге больше, чем когда-либо? Или, долго пробыв вдали от дома, он по-новому оценил прелести домашнего уюта? А может, на него повлияло что-то еще?

Нет. Не что-то, а кто-то. Эта догадка осенила Мод в один из самых жарких дней августа. На третьем этаже госпиталя скапливалась духота, и она обливалась потом. Эта мысль не то чтобы поразила ее или завладела ею. Мод осознала ее с такой ошарашивающей ясностью, что буквально вся похолодела. Она содрогнулась, да так сильно, что едва не выронила поднос с медикаментами, который несла по коридору. Это же так очевидно, подумала Мод. Как ей сразу в голову не пришло? Именно потому, что это так очевидно — так безошибочно верно. И, разумеется, сразу все встало на свои места. И как только Мод поняла, что ее догадка просто не может быть неверной, у нее подкосились колени и задрожали руки. Она прислонилась к стене, но это не помогло. Она сползла на пол, так было лучше. Поэтому она поставила поднос на пол, закрыла глаза, наклонила голову и сделала глубокий вдох.

— Сестра Лейтем?

Мод обратила на зов тусклый взгляд. К ней по коридору бежал доктор Аллен Дрейк. Она отметила, что кафельный пол источает прохладу. Даже холод.

— Со мной все хорошо, — сказала она. Ей и самой показалось, что слова она произнесла невнятно. Язык едва ворочался, будто заледенел.

— Это мне судить. Нет, не вздумай взять поднос. Оставь его на полу. Оставь, я сказал. Медикаменты и так на вес золота, не хватало еще, чтоб ты жонглировала ими.

Мод попыталась подняться. К ней кто-то прикоснулся. Ладонь. Его ладонь. Ладонь Аллена, у нее на лбу.

— Да у тебя жар.

— Нет, — возразила Мод. — Мне очень холодно.

— Помолчи.

Еще чьи-то голоса. Еще чьи-то шаги. Ноги на уровне глаз. Шепот подошв. Резиновых подошв. Тихий, мягкий.

Как тепло!

Мод провалилась в забытье.

Ничего.

Нет войны. Нет светомаскировки. Нет бомбежки. Нет людей с ампутированными конечностями. Нет авианалетов. Нет стука в дверь, возвещающего о приходе двух летчиков, принесших дурную весть. Нет Стивена. Нет даже мыслей о Стивене. Нет отсутствующего Стивена. Нет неожиданно доставленного письма. Нет боли. Нет пустоты. Нет вопросов, на которые нет ответов.

Нет ничего.

Есть только сон. Глубокий, засасывающий, бесконечный сон. Беспробудный сон. И вдруг что-то. Звук. Тень. Голос и чей-то силуэт. Два силуэта. Они о чем-то говорят. Мужчина и женщина; врач и медсестра; Аллен и Эдит.

— Я была на том свете, — услышала Мод свой собственный голос.

Аллен с Эдит перестали разговаривать и повернулись к ней.

— А, сестра Лейтем, — обратился к ней Аллен. — С пробуждением. Нам вас очень не хватало.

— Ой, Мод! — воскликнула Эдит. — Я так рада, что тебе лучше.

— Я была на том свете, — медленно повторила Мод.

— Не преувеличивай, — сказал Аллен. — У тебя просто был жар. Неприятный, но всего лишь жар. Странно, как все остальные еще не валятся с ног в такой зной.

— Но было так темно, — сказала Мод.

— Ничего удивительного. Я дал тебе кое-что, вот и все, — объяснил Аллен.

— Так пусто, — добавила Мод.

— Чтобы ты лучше спала.

— А война? — Мод открыла глаза и посмотрела на Аллена и Эдит.

— А что война? — спросил Аллен. — Война как шла, так и идет, если тебя это интересует. Скажем так: тебе снился чудесный сон. Только никому его не рассказывай, иначе все захотят попробовать то, что я дал тебе.

— Я бы, например, не отказалась, — заявила Эдит. Она взяла лежавшую на краю постели руку Мод и стиснула ее.

— Вот видишь? — заметил Аллен. — Я еще к тебе подойду. Буду здесь поблизости. Впрочем, далеко я уйти все равно не смогу, даже если б очень захотел, — добавил он с улыбкой.

Мод попыталась кивнуть и улыбнуться ему в ответ, но доктор Дрейк уже удалялся, шагая вдоль длинного ряда коек. Теперь и Мод увидела, что сама она лежит на койке в дальнем углу центральной палаты на третьем этаже.

— Он очень милый, когда узнаешь его лучше, — сказала Эдит, пододвигая табурет к постели Мод.

— Долго я пробыла в отключке? — спросила Мод.

— Целый день, — ответила Эдит.

— Но как же… — Мод жестом показала на другие койки в палате.

— Пока мы прекрасно справляемся и без тебя, — сказала Эдит. — Вот, держи, приберегла для тебя. — Она положила на покрывало несколько газет с кроссвордами. — Я написала несколько ответов, остальное оставила тебе. — Эдит начала подниматься с табурета — Да, и вот еще что, Мод.

Мод взглянула на нее из-под полуопущенных ресниц.

— Постарайся отдохнуть, а то завтра от тебя не будет никакого толку.

И теперь Мод сумела улыбнуться. А потом стала отдыхать. Закрыла глаза, ожидая, когда ее поглотят пустота, мрак и небытие. Но ничего подобного не произошло. На этот раз ее сон не имел ничего общего с лихорадочным забытьем. Это был обычный сон, как всегда: чуткий, громкий, с войной и со Стивеном.

А на следующее утро она встала и вернулась к работе. Жар прошел, как в конечном счете прошел и страх, которым сопровождался ее обморок. И не потому, что она убедила себя в том, что Стивен не может быть с другой женщиной: в ее самых мучительных фантазиях эта была медсестра, ухаживавшая за ним в госпитале. Напротив, эта мысль никогда не теряла той ясности, с которой она выкристаллизовалась в сознании Мод в тот самый момент, когда она упала в обморок. И все же страх прошел. Хотя бы потому, что должен был пройти. Потому что на войне есть лишь две альтернативы: либо все, что бы это ни было, проходит, либо нет. Пока же в Брэккет-он-Хит поступают раненые, и Мод приходится перевязывать раны и успокаивать страждущих. И поэтому страх исчез.

Теперь эту фундаментальную истину она понимала лучше, чем когда бы то ни было. Вот так война изменила Мод. Эдит была права: война всех меняет. Ошиблась Эдит в другом: у Мод не будет возможности выяснить, как война изменила Стивена, когда их дороги пересекутся в Оксфорде после того, как наступит мир.

Мод решила, что не вернется в Оксфорд. С тем периодом ее жизни было покончено. Пока он длился, было хорошо, как в детстве. Но, как и детство, тот период прошел и вернуться в ту пору нельзя. Иногда, в минуты передышки, Мод выходила за ворота госпиталя и, если погода не была ужасной и над головой не летал враг, видела, что весь газон вдоль дороги, тянувшейся в город, усеян детьми. Некоторые из них были пациентами госпиталя, из числа тех, кто способен был передвигаться. Другие мальчишки и девчонки были детьми пациентов. Но все они резвились — размахивали палками, кидали камни, играли в салки, словно не было никакой войны или, по крайней мере, война шла где-то далеко. И тогда Мод просто закрывала глаза, поднимала лицо к солнцу и слушала их смех.

— А, моя любимая пациентка.

Мод обернулась и увидела, что к ней по засыпанной гравием подъездной аллее направляется Аллен.

— Я заметил тебя из окна, — продолжал он, кивнув на здание госпиталя, — и подумал: какая ты молодец, что вышла на улицу в такой чудесный день. Блестящая мысль. И как я сам не догадался?

— Мне нравится наблюдать за детьми. — Рукой прикрыв глаза от солнца, Мод вновь устремила взгляд на газон.

— Да, нам всем есть чему у них поучиться. Они умеют радоваться жизни.

— Невинны, — добавила Мод. — Простодушны. Наивны.

— Ну, это как сказать, — возразил Аллен. — На мой взгляд, они понимают гораздо больше, чем ты думаешь. Насколько я могу судить по своему опыту общения с детьми. Они все слышат. Все чувствуют. — Он повернулся к Мод. — А ты сама?

— Что ты имеешь в виду? До какой степени я наивна?

— Боже, нет. — На лице Аллена появилось странное выражение. Вроде бы он улыбался, но как-то необычно — скорей, насмешливо хмурился. — Не сомневаюсь, что наивность ты давно утратила, как и все мы. Нет, я имел в виду твой опыт общения с детьми.

— О! — Мод теперь тоже улыбалась. — Пожалуй, о детях мне известно не много.

— Но ведь сама ты тоже когда-то была ребенком. Где прошло твое детство?

— В Оксфорде.

— Как так?

Мод покачала головой.

— Не обращай внимания. Это шутка, и к тому же не очень удачная. — Она посмотрела на Аллена. — Прости, мне пора возвращаться.

— Конечно. — Он обратил взгляд на газон.

— Хотя мне нравится с тобой беседовать, — добавила Мод. — Знаешь, я ведь так и не поблагодарила тебя за то, что ты спас меня на днях.

— Спас? Тебя? Едва ли. — Аллен вновь взглянул на Мод. — Из всех женщин, которых я встречал, ты, пожалуй, меньше всех нуждаешься в том, чтобы тебя спасали. Одна приехала сюда аж из самих Штатов. Осталась здесь. И потом этот парень из ВМС, у которого даже не хватило такта… — Он осекся.

— А-а, — промолвила Мод. — Так Эдит тебе сказала — Она не спрашивала — констатировала факт.

— Да, сказала, — подтвердил Аллен, сконфузившись. — Но только после того, как я спросил. — Он изобразил подобие улыбки и опять посмотрел на детей. — Мне жаль, что так вышло. Ты этого не заслужила.

— Спасибо.

— Послушай, Мод. У нас с тобой было не очень удачное начало, когда ты пришла в госпиталь, и я теперь подумал, может, ты согласишься, чтобы мы с тобой как-нибудь вечером…

— Да.

— Что? — Он повернулся к ней. — В самом деле? Чудесно. Замечательно. Здорово. Что ж, тогда…

Своим ответом Мод была удивлена даже еще больше, чем Аллен. Удивлена и обрадована. Она поступила правильно, что согласилась. Это внушало оптимизм. Возможно, на нее так подействовали играющие вблизи дети — их умение «радоваться жизни», как выразился Аллен Дрейк. Что бы это ни было, но до самого вечера ее не покидало ощущение, которого она не испытывала с начала войны: она жила в ожидании не окончания войны, а чего-то другого.

Стоя в своей маленькой комнатке, Мод смотрела в неглубокий стенной шкаф. С левой стороны висели вещи Эдит, с правой — ее. Три выходных платья, которые она взяла сюда с собой, были довольно простыми. Из них она выбрала платье из голубого шелка. Что касается косметики, у нее остались лишь несколько маленьких пузырьков, к которым она почти не прикасалась с тех пор, как пришла в госпиталь. Медсестры не пользовались косметикой. Встав перед наклоненным зеркалом, Мод аккуратно подвела губы бледно-розовой помадой. Она вдруг осознала, что чувствует себя счастливой, собираясь на свидание. Ей нравилось смотреться в зеркало, и она не боялась, что возненавидит свое отражение. Она с радостью прихорашивалась, воображая, как будет сидеть за столиком напротив Аллена.

В половине седьмого Мод и Аллен вышли из госпиталя и по дороге направились в город, в паб под названием «Коротышка», а спустя час они в кромешной тьме — соблюдалась светомаскировка — уже возвращались назад. Так же они поступили и вечером следующего дня, и на третий вечер.

— Мне это кажется или жизнь и впрямь нормализуется? — спросил в тот вечер Аллен, когда они возвращались из паба. Они как раз шли по газону. Перед ними вырисовывались очертания госпиталя. Мрачное массивное здание в безлунную ночь было похоже на развалины.

— Полагаю, это, как говорят, временное затишье, — ответила Мод.

Она глянула на Аллена, но в темноте не смогла различить его черты, хотя он находился рядом с ней. Однако за последние несколько дней она изучила интонации его голоса и сейчас поняла, что он смущенно улыбается. О чем они говорили за все то время, что она изучала нюансы его голоса? Мод не могла бы ответить. Последние две ночи, когда Мод без сил падала в свою постель, Эдит умоляла ее хоть чуть-чуть рассказать, о чем они беседовали с Алленом, но Мод не могла вспомнить ничего такого, что хотя бы отдаленно вызывало интерес. Они с Алленом говорили о госпитале и о войне конечно же, и Аллен упомянул о том, что он — сын врача из Дувра, а Мод, отвечая ему откровенностью на откровенность, поведала о жизни дочери мануфактурщика из Лонгвуд-Фоллса (штат Нью-Йорк). Но Мод ценила эти свидания вовсе не за то, что они говорили друг другу. Ей просто нравится общество Аллена, объясняла она Эдит, умалчивая о том, что ей также было приятно сидеть напротив красивого мужчины, который, судя по всему, получал истинное удовольствие от общения с ней.

Мод с Алленом замедлили шаг и остановились посреди лужайки. Днем смотритель территории госпиталя подстригал газон, воздух полнился благоуханием свежескошенной травы. Пьянящий запах, подумала Мод.

— Ужасно не хочется заходить в дом, — сказал Аллен.

— Мне тоже, — призналась Мод.

Аллен обнял ее за плечи, ладонью провел по ее руке. От прикосновения его пальцев по коже побежали мурашки.

— Мод, эти последние дни для меня такое счастье. Мне так приятно беседовать с тобой.

— Мне тоже.

— Знаешь, я хотел бы увезти тебя отсюда

— Вот как?

— Я подумал, может, мы могли бы поехать в Лондон, — нерешительно предложил Аллен с нотками смущения в голосе. — Как-нибудь в выходные. Даже в эти выходные.

— О!

— Проклятье. Я что-то не то сказал, да?

— Нет, пустяки, — ответила Мод, а потом спросила: — Ты так хорошо изучил мой голос?

— Он звучит у меня в голове целый день, даже когда тебя нет рядом, — признался Аллен. — А потом всю ночь. Послушай, Лондон, конечно, не экзотический курорт, да и находится недалеко. Но, по крайней мере, туда мы можем спокойно добраться из Брэкетт-он-Хит.

— В принципе я не прочь провести выходные в Лондоне, — сказала Мод.

Она позволила Аллену Дрейку поцеловать ее, позволила себе ответить на его поцелуй, изо всех сил стараясь пробудить в себе ощущение, которое свидетельствовало бы о том, что для них возможно совместное будущее.

Прежде, когда Мод бывала в Лондоне, ей ни разу не пришло в голову зайти в отель «Савой». Она неоднократно проходила мимо этой гостиницы, направляясь из Национальной галереи, где она провела день, на вечерний спектакль в каком-нибудь театре Уэст-Энда или на Странд[16], чтобы пообедать там с подругой. Но у нее и мысли никогда не возникало, чтобы заглянуть в «Савой». Отель стоял в стороне от дороги, его вход охраняли два швейцара в длинных по щиколотку ливреях со сверкающими медными пуговицами, которые можно было заметить издалека. Сразу создавалось впечатление, что это не то заведение, в которое можно просто взять и зайти, если только ты не принадлежишь к высшему свету.

И вот теперь Мод была в «Савойе». Когда они с Алленом вышли из вокзала Чаринг-Кросс, она понятия не имела, куда он ее ведет. Это сюрприз, заявил Аллен. Она несколько раз пыталась ему сказать, что уже давно не ребенок и сюрпризами ее не удивишь, но Аллен ответил, что сюрприз можно сделать кому угодно, даже старикам. Только не мне, подумала Мод, но больше спорить не стала, потому что Аллен, судя по всему, был настроен решительно.

Итак, вдвоем они прошли по Странду, завернули за угол, миновали театр «Савой», на котором уже висели афиши спектакля труппы Д’Ойли Карта[17], и через отделанный позолотой вход вошли в отель. Аллен назвал свое имя портье, и мгновением позже возле них появился коридорный. Он забрал у Мод с Алленом багаж и повел их в номер.

Как ни странно, номер Мод показался знакомым, и вскоре она сообразила, где прежде видела его: в фильмах. Так устроены, подумала она, все гостиничные номера, которые она когда-либо видела на киноэкране. Здесь были гостиная, спальня, ванная и пианино — белый блестящий рояль. А через несколько минут, благодаря стараниям Аллена, обо всем позаботившемся заранее, им принесли полный ужин на двоих. Коридорные вкатили тележку и сервировали появившийся будто ниоткуда стол. Скатерть была льняная, посуда — фарфоровая, приборы — серебряные. На ужин им подали суп из воловьего хвоста, утку в апельсиновом соусе, пропитанный сладким вином бисквит с орехами и ягодами и кофе со сливками. С одной стороны от столика стояло ведерко с шампанским.

— А мне казалось, война идет, — заметила Мод.

— На сегодняшний вечер, даже на все эти выходные, война отменяется, — ответил ей Аллен.

Мод не знала, что еще сказать. Пока Аллен провожал прислугу, она обошла стол, чтобы осмотреть весь номер. Экскурсия заняла несколько минут. Когда Аллен вновь появился в гостиной, она глянула на рояль в углу комнаты и спросила:

— Ты даже на пианино играешь?

И сразу поняла, что зашла слишком далеко. Горделивое выражение мгновенно исчезло с лица Аллена, — очевидно, он ожидал от нее совершенно иной реакции. Аллен тут же принялся объяснять, что год назад он лечил в Брэкетт-он-Хит жену управляющего гостиницей и что эти роскошества не идут ни в какое сравнение с тем, что по первому требованию организуют для высших военных чинов, гангстеров и лиц королевской крови, а он подумал, что они оба — Аллен и Мод — заслуживают лучшего и что он очень сожалеет, если разочаровал ее.

Мод покачала головой и со своей стороны объяснила, что Аллен и впрямь сделал ей настоящий сюрприз, столь сногсшибательный и неожиданный, что она просто растерялась, но он абсолютно прав: именно такой сюрприз ей был необходим. Это будет незабываемый вечер, сказала она, незабываемый уик-энд. Давай сделаем так, чтобы эти выходные нам запомнились, сказала она ему.

И благодарный Аллен заметно расслабился, улыбнулся и ответил: «Давай».

Мод не жалела о том, что покинула отчий дом и поехала за океан в это трудное для всего человечества время. Она даже не жалела о том, что осталась в Англии, несмотря на мольбы родителей, предостережения Стивена и затем его предательство. В этом Эдит тоже оказалась права: можно винить войну, но незачем винить саму себя. В свое время Мод сделала оптимальный выбор, основанный на той информации, которой она владела, и, что более существенно, на ее собственном миропонимании. А на тот момент она была молодая женщина с романтическими представлениями о жизни.

Но теперь она уже не та женщина. Пришло время — на самом деле, давно пришло — стать реалисткой. Она не ждала, что с Алленом ее будет связывать такая же любовь, какую она некогда мечтала испытать со Стивеном. Но эта любовь будет реальной, и на данный момент, «пока все это не кончится», ее вполне устроит и такая, решила Мод.