Волков. Велесова ночь

Глава 4

Я нажал чуть посильнее, и слуховое окно все-таки открылось — с громким протяжным скрипом. Впрочем, ничего страшного: ничего необычного в этом звуке не было. Даже к вечеру на Садовой улице редко бывало так уж тихо. Кто-то ругался, кто-то спешил домой, стуча сапогами или ботинками по тротуару. Звенели по асфальту подковы, гремели трамваи, мерно рычали моторы автомобилей… Петербург жил своей жизнью.

Будто ничего особенного и вовсе не случилось.

Я осторожно выбрался на крышу и окинул взглядом знакомый двор внизу. Все как всегда, разве что грязи чуть больше обычного. То ли местный блюститель чистоты не очень-то справлялся со своей работой, то ли его почему-то сменил другой… Я сполз чуть ближе к краю кровли и, свесившись, вниз, получше рассмотрел плечистую фигуру на лавке.

Фуражка, передник и нагрудный знак присутствовали, зато метла почему-то осталась валяться где-то в углу. Дворник затоптал носком сапога окурок, уселся поудобнее и тут же потянулся за свежей порцией дурмана. Я обратил внимание сначала на портсигар, блеснувший в полумраке то ли серебром, то ли сталью, а потом и на запах. Дешевый третьесортный табак обычно вонял так, что вокруг дохли не только комары с мухами, но и воробьи, но сейчас ничего подобного не наблюдалось. Напротив, поднимавшийся кверху дымок скорее намекал на «Рекорд» или даже «Герцоговину Флор» по тридцать копеек за пачку.

Круто для обычного работяги. Да и сам парень выглядел… свежо. Гладко выбритый, холеный, щекастый и, пожалуй, еще и слишком молодой, чтобы махать метлой. Такие редко идут в дворники. А вот в шпики — запросто.

Значит, я все-таки не зря поостерегся, решив наведаться к старому товарищу не обычным маршрутом, через двор и парадную дверь, а обходным, по крыше соседнего здания. То ли сам колдун, скрытый под маской Геловани, то ли кто-то из младших сыскарей озаботился слежкой за друзьями и знакомыми покойного капитана Волкова.

Даже странно, что их не заперли под замок всех до одного.

Я прошагал по крыше чуть дальше, отыскал вход на нужный мне чердак и, выдавив дверь, спустился на третий этаж, где во всех доходных домах обычно располагались просторные и богатые «барские» апартаменты. В коридоре на мое счастье никто не дежурил, так что оставалось только постучать.

Дверь открыло очаровательное создание в белом передничке на темное платье — слишком уж короткое для той, кто выполняет только обязанности горничной, не отвлекаясь на прочие запросы молодого господина. Не то, чтобы внезапно обретенные капиталы так уж сильно ударили моему товарищу в голову, однако отказывать себе в простых радостях он не любил, не умел и уж точно не собирался. Прислуга женского пола менялась в этой квартире в среднем раз в пару недель и вероятность, что кто-то из девчонок все-таки узнает меня в лицо, стремилась к нулю.

Но эта узнала. Вытаращилась, отступила на шаг, тихо ойкнула — и, закатив глаза, принялась оседать, скользя по стене хрупким плечиком. Я едва успел подхватить ее и осторожно опустить на паркет в прихожей, придерживая ладонью затылок, чтобы бедняжка ненароком не ушиблась.

Хозяин апартаментов оказался покрепче: тоже выпучил глаза до размеров золотого империала, выругался, но сознание все-таки не потерял. И тут же принялся пятиться, тоскливо глядя то на меня, то на оставшуюся на вешалке в прихожей кобуру с «наганом».

— Ты это брось, — буркнул я. — Даже не думай.

— Отче наш, сущий на небесах! — забормотал Петропавловский, осеняя себя крестным знамением. — Да святится имя твое, да придет царствие твое…

Дни, проведенные в духовном училище, не прошли впустую. Нерадивый отпрыск священнослужителя не только без запинки тараторил текст молитвы, но и, похоже, успел заново уверовать в Господа. Впрочем, неудивительно: встреча с ожившим мертвецом — определенно не то, что происходит каждый день.

— Да хватит тебе, дурья башка. — Я шагнул в прихожую и прикрыл за собой дверь. — Это я. Живой и почти здоровый.

— Д… д-д… д-да как так то? — от волнения Петропавловский даже начал заикаться. — В-вовка… Как так вышло⁈

— Сам не знаю. — Я пожал плечами и опустился на корточки — обратно к многострадальной горничной. — Давай-ка мы твою барышню на диван определим, чтобы не простудилась. И самовар поставь — а там и поговорим.

Ничего особенно я не делал и не требовал, но Петропавловский никак не мог перестать таращиться. Его как будто приморозило ногами к полу, и даже потрогать меня за рукав он решился, только когда я слегка подвинул его плечом, пронося в гостиную бесчувственное женское тело.

— К-какой самовар, Вовка? Мы ж тебя третьего дня похоронили!

Петропавловский все еще пыхтел, бледнел и дрожал, как осиновый лист, однако теперь к нему хотя бы вернулась способность соображать… ну, частично вернулась. Я не завывал, не парил над полом, не звенел цепями, не пытался вырвать сердце или высосать кровь из шеи, как поступил бы на моем месте любой уважающий себя упырь. И выглядел, хоть и преотвратно, но все же вполне живым.

— Господь милосердный… Вовка, а это точно ты?

— Сейчас в лоб как дам — узнаешь, — проворчал я, укладывая горничную на диван. — Самора, говорю, ставь.

— Да, ты. — Петропавловский кое-как выдавил из себя усмешку. — Теперь узнаю… Но как так вышло то, что ты живой⁈

— Слухи о моей смерти сильно преувеличены. — Я не стал дожидаться, пока хозяин решит проявить радушие, и сам направился в сторону кухни. — Такие дела, братец.

— Я сам гроб видел, Вовка! — Петропавловский бросился за мной следом. — Вот этими глазами!

— Закрытый? — на всякий случай уточнил я.

— Да…

— Ну вот то-то и оно.

Делиться подробностями побега из могилы, равно как и беседовать об истинных возможностях своего Таланта я, конечно же, не собирался. Взглянув на мою серьезную физиономию, Петропавловский многозначительно закивал. Похоже, уже успел придумать у себя в голове версию, достойную самого крутого авантюрного романа. Что-нибудь про подмену покойника, очередной заговор или хитрую многоходовку, придуманную многомудрыми чинами тайной полиции.

Правда, впрочем, была куда занятнее.

— Ладно, братец. Чего это мы все обо мне да обо мне? — Я водрузил самовар на примус. — Лучше скажи, чего у вас тут за эти дни было.

— Ну как — чего?.. Государь помер — аккурат в тот день, когда ты пропал. Говорят даже… — Петропавловский опасливо понизил голос, а потом и вовсе решил не договаривать. — Хотя это ты, наверное, и так все знаешь.

Значит, в тот же самый день… Неудивительно. Если уж вдруг появился тот, на кого можно списать все на свете — почему бы заодно не избавиться и от императора? Человека прямолинейного и порой даже чересчур доверчивого, однако достаточно сурового и властного, чтобы подрезать крылья даже самому талантливому и амбициозному чиновнику. Колдуну наверняка пришлось поторопиться, чтобы выставить все так, будто я сначала совершил смертоносный ритуал, и только потом отправился убивать своего начальника.

— Да уж как тут не знать, — вздохнул я. — Чую, шума было…

— Весь Петербург на ушах стоит. — Петропавловский неуклюже опустился на стул. — Панихида, потом присяги все новому государю… Но больше все равно про тебя болтают.

— Князь Сумароков изменил свои показания? — наугад бросил я.

— Да откуда ж мне знать, братец? Но ходили слухи, что из их благородий много кто следствию рассказывал… всякое. Кто-то покаялся даже, но больше доносили. — Петропавловский мрачно насупился. — Наших-то всех отдельно держали, получается, кто утечь не успел. Не по чину простым мужикам с дознавателями беседы пространные вести. Это они с графьями миндальничают да чаи гоняют, а с остальными разговор короткий: говори — или в зубы суют сразу.

Я только сейчас обратил внимание, что вид у моего товарища был, что называется, изрядно помятый. Зубы, к счастью, уцелели, да и полноценных синяков на лице уже не осталось, но ссадины еще не успели зажить.

— Это вас прямо у графинюшки взяли, на горячем? — поморщился я. — Или уже потом?

— Да я ж говорю — кого как. Фурсова нашего на месте скрутили. А я как-то сразу сообразил, что дело керосином запахло. — Петропавловский вдруг заулыбался, явно вспоминая что-то весьма забавное. — Из мужиков кое-кого увести успел и сам, сначала в контору за деньгами, потом домой чемодан собрать… Там то меня и взяли под белы рученьки.

— Прискорбно. — Я понимающе кивнул. — Но ожидаемо. Мне другое непонятно — как вас обоих вообще отпустили? После такого то…

— Как отпустили? Да пожалуй что и не сразу. Повезло — графиня отказалась от обвинений, пожалела. Да и жандармы не злобствовали, даже бить сильно не стали. Только…

Петропавловский вдруг замялся. Словно то, что ему предстояло сказать, оказалось чем-то или слишком опасным и важным, или постыдным… Впрочем, после рассказа о великодушии ее сиятельства и неожиданной доброте имперского правосудия, догадаться было несложно.

— Да уж говори, как есть, братец. — Я махнул рукой. — Вас обещали помиловать, если на меня укажете?

— Ну… Не так вот оно прям было. Я ж как рыба молчал, хоть целый день в карцере и просидел. А потом мне сыскарь и сказал по секрету, что тебя вроде как застрелили. И что нас всех отпустят, если… — Петропавловский отодвинулся на стуле и чуть втянул голову в плечи, будто ожидая от меня то ли ругани, то ли удара. — Ты уж прости, Вовка. Виноват я перед тобой, получается. Если бы знал, что ты живой, то никогда…

— Да ладно, теперь то уж чего. — Я махнул рукой. — Виноват, не виноват… Лучше скажи — ты сам то не веришь, что я и есть колдун?

— Да в жизни бы не поверил, вот те крест! — В голосе Петропавловского на мгновение прорезалась обида. — Я и Фурсову, и нашим всем сразу сказал — не может такого быть, чтобы наш Вовка этим гадом оказался!

— А я и не оказался. — Я снял самовар с примуса и поставил на стол. — Только теперь на меня сыскари всех собак повесили.

— Так это, получается, что и царя Александра… тоже он? — догадался Петропавловский. — А ты знаешь, кто это на самом деле⁈

— Знаю, — вздохнул я. — Только не скажу пока, а то ты и двух дней не проживешь. Вас и так наверняка пасут всех, что твоих баранов.

— Верно, Вовка… — тихо охнул Петропавловский, поднося руки ко рту. — Там ведь во дворе шпик дежурит, в дворника одетый!

— Видел уже, — усмехнулся я. — Не волнуйся, я к тебе так, огородами пробрался. И искать меня никто не будет.

Петропавловского явно подмывало спросить, откуда такая уверенность, но он так и не решился. Вместо этого вскочил и принялся суетливо разливать по чашкам чай, расплескивая кипяток чуть ли не на весь стол.

— Да не мельтеши ты. Теперь уж нам торопиться некуда. — Я вытер лужу рукавом. — Только девицу свою отправь подальше, чтобы не болтала лишнего… И сам не болтай.

— Могила, — пообещал Петропавловский. — А ты что вообще делать-то теперь собираешься, Вовка?

— Обедать. — Я уселся ровнее и многозначительно покосился на кастрюлю на подоконнике. — А потом — обедать еще раз.