Вор в роли Богарта

Глава 24

— Нет, знаешь, это все же несправедливо, — сказала Кэролайн. — Ведь Тигги убил двоих. И это сходит ему с рук, и его отпускают!

Было около половины пятого, и мы сидели в «Бам Рэп». Кэролайн поддерживала ежедневную форму с помощью виски со льдом, а я постепенно восстанавливал свою, потягивая пиво.

— Миссис Киршман позарез нужно новое меховое манто, — объяснил я.

— И она его получит, а Тигги получит возможность выйти сухим из воды. А как же интересы правосудия?

— Интересы правосудия всегда соблюдались в последнюю очередь, — заметил я. — И довольствовалось оно, как правило, объедками. Штука в том, что даже если Расмолиан остался бы под арестом, для обвинительного заключения улик слишком мало. Его все равно не удалось бы отправить за решетку. А так он, по крайней мере, убрался из страны, а заодно с ним и остальные.

— Царнов — а кто еще?

— Ну, разумеется, Уилфред. Да выдворить из страны типов, подобных Уилфреду и Расмолиану, уже означает спасти немало невинных жизней! Это парочка самых закоренелых негодяев и убийц, насколько я могу судить.

— И вот теперь они действуют вместе.

— Господь, помоги Европе, — сказал я. — Однако всегда есть шанс, что они поубивают друг друга. Чарли Уикс тоже собирается за границу, вылетает «конкордом», как только поставит на охрану свою квартиру в «Боккаччо». Эта троица явно рассчитывает разузнать номер счета в швейцарском банке и завладеть давно утраченными сокровищами Анатрурии.

— Ты думаешь, им удастся узнать номер этого счета?

— Возможно.

— И они таким образом смогут завладеть анатрурийскими деньгами?

— Даже если они и узнают номер счета, — сказал я, — тут, мне кажется, их подстерегает величайшее в истории разочарование с тех пор, как Джеральдо взломал сейф Аль Капоне.[29] Что тут скажешь?.. Возможно, наличных на счету давно уже нет, они списаны на покрытие банковских услуг в течение семидесяти лет. А что касается средств в банковских ячейках, то там вполне могут оказаться лишь царские облигации да обесценившиеся сертификаты. А быть может, человек, добравшийся до этих сокровищ, станет обладателем контрольного пакета акций какой-нибудь «Роял Датч Петролеум».

Кэролайн задумалась.

— А мне кажется, главное для этой троицы — просто быть в игре, — сказала она. — Им важен сам процесс, а не выигрыш и не содержимое кубышки.

— Думаю, ты права, — согласился я. — Да Уикс практически говорил то же самое. Главное для него — это продолжать игру.

Она подняла стакан и легонько качнула им. Кубики льда нежно звякнули.

— Знаешь, Берн, — сказала она, — я рада, что стала свидетельницей всех этих событий. И потом, мне до сих пор ни разу не доводилось видеть настоящего короля.

— Не уверен, что господина, которого ты видела сегодня, можно назвать настоящим королем.

— Ну, почти королем, какая разница. Между прочим, на Маугли это тоже произвело огромное впечатление. Он сказал, что сегодня перед ним открылась совершенно новая, неизведанная доселе сторона книжного бизнеса. — Она отпила глоток. — Берн… — произнесла она после паузы, — и все же некоторые вещи так и остались для меня загадкой.

— Разве?

— Ну как ты все-таки догадался, что это Тигги?

— Я знал, что кто-то должен был убить этих двоих, — ответил я. — Когда Расмолиан впервые появился у меня в лавке, я подумал: должно быть, это Кэндлмас рассказал ему обо мне. А уж когда выяснилось, что Кэндлмас убит, предположение превратилось в уверенность. Я понял, что перед смертью он наверняка успел что-то рассказать человеку, который его убил. Расмолиан знал только мое имя; о том, как я выгляжу, он не имел ни малейшего понятия. А это означает, что он вовсе не следил ни за Кэндлмасом, ни за Илоной, когда они заходили ко мне в лавку, и не видел меня в обществе Хобермана, и не выследил, где я живу.

— Но ты узнал, что Чарли Уикс ему звонил. Каким образом?

— Когда я позвонил Уиксу и отправился к нему в гости, — сказал я, — он понятия не имел, какого черта мне от него надо. Он действительно принял меня за парня по имени Билл Томпсон, который случайно оказался в лифте вместе с Кэппи Хоберманом. И когда я сказал, что хотел бы с ним поговорить, он, вероятно, подумал, что мне что-то известно о смерти Хобермана. Но о том, что я вор, он понятия не имел.

— Но если Тигги сказал ему…

— Тигги сказал ему, что Кэндлмас нанял вора для того, чтобы пробраться в квартиру короля. Но Уикс не знал, что вор — тот самый парень, с которым он перемолвился тогда парой слов в холле. Однако стоило нам начать разговор, и он тут же смекнул что к чему.

— И?

— И он решил оставить свои выводы при себе, но проговорился, чисто случайно. Когда я заметил, что Расмолиану было известно мое второе имя, он тут же сказал: «Граймс». Откуда он мог его узнать, а?

— Может, ты сам ему сказал?

Я покачал головой:

— Нет. Я уже собрался уходить, а он все еще называл меня Биллом Томпсоном, притворяясь, что понятия не имеет, как меня звать по-настоящему. Уж если он знал «Граймс», то и «Берни», и «Роденбарр» наверняка тоже. Итак, он знал больше, чем должен был знать, но даже после той задушевной беседы, когда мы договорились перейти на «ты» и действовать вместе, предпочел держать свои знания при себе. Я подыграл ему, но уже тогда сообразил, что он был не просто старым другом Хобермана и моим пропуском в это здание. Он тоже в деле, по самую макушку.

— Ну а когда ты догадался, что Кэндлмас — это Вудчак?

— Позднее, чем должен был. Помогли имена в поддельных паспортах. Не Байбак, конечно. Мне пришлось порыться в словарях и справочниках, пока я выяснил, что это за зверь. Но вот французское слово «marmotte» было мне знакомо. И тогда я решил выяснить, что, собственно, означает «Кэндлмас», и оказалось, что это тот же День сурка, только с мессой и ладаном.

— Любимый праздник Уилфреда.

— Да, вот ведь откровение! — Я перелил часть пива из бутылки в бокал и уже оттуда — себе в рот. — Мне следовало бы догадаться раньше. Еще во время первого посещения квартиры Кэндлмаса, где среди прочих безделушек я увидел одну статуэтку и принял ее за нэцке.

— А это что еще такое, Берни?

— Ну, это такие маленькие резные фигурки из слоновой кости. Их любят коллекционировать японцы. В старину их пришивали как пуговицы на пояс для кимоно, но они уже давно превратились в предмет искусства. Правда, я не слишком присматривался тогда к той, что у Кэндлмаса, но все равно подумал, что это слоновая кость и что изображает эта фигурка бобра с обломанным хвостом.

— А на самом дело это был вудчак?

— Вчера еще он стоял там, — сказал я и достал из кармана маленький бархатный мешочек на шнурке. Развязал и извлек фигурку из рога работы Лечкова. — Если б я тогда присмотрелся как следует, то, возможно, понял бы, что никакой это не бобер. А прекрасная пара к резной мыши Чарли Уикса. Вот, видишь, тоже пожелтел от времени… И знаешь, когда Чарли показал мне свою резную мышь, у меня внутри какой-то инсайт зашевелился.

— Что, еще один грызун?

Я глянул на нее выразительно.

— Это такое чувство. Озарение. Я сразу понял: эта мышь мне что-то страшно напоминает, но вот только никак не мог вспомнить что. Итак, Кэндлмас был Вудчаком и хранил этот свой талисман на протяжении многих лет. И мышь, наверное, тоже хранилась у него, вот он и дал ее Хоберману, с тем чтобы тот в свою очередь передал ее Уиксу.

— Но зачем ему понадобился Хоберман? Ведь Вудчак и сам был знаком с Мышью, как и Хоберман. Почему он не захотел сам провести тебя в «Боккаччо»?

— Вот этого не знаю, — ответил я. — Возможно, просто боялся, что Уикс встретит его неприветливо. Ведь вспомни: именно Уикс распространял слухи с том, что это Кэндлмас сдал анатрурийцев. Сам Кэндлмас, разумеется, знал, что никого не сдавал, но не мог позволить себе пойти к Уиксу и выяснить отношения. Был риск, что Мышь встретит его не слишком дружески.

— И решил, что безопасней будет использовать Хобермана?

— Как выяснилось, не так уж и безопасно.

Она задала мне еще несколько вопросов, и я постарался ответить на все. Затем она собралась заказать еще выпить, но я поймал ее руку.

— Мне хватит, — сказал я.

— Ой, да перестань, Берн! Мы с тобой целую вечность не выпивали вдвоем, вот так, после работы, к тому же сегодня праздник. Ты что, забыл?

— Нам следует помнить о погибших, — заметил я ей, — а не спешить в их общество. К тому же мне пора идти.

— Куда это, если не секрет?

— Угадай, — ответил я.

В «Большой шишке» Хамфи Богарт играет Дюка Берна, закоренелого преступника, который решил исправиться, поскольку стоит ему попасться в четвертый раз, и его приговорят к пожизненному сроку. Но удержаться от соблазна оказалось крайне сложно, и вот он планирует нападение на инкассаторский броневик. Главарем банды является некий сбившийся с пути адвокат, а жена адвоката — старая пассия Богарта. Она не хочет, чтоб Богги рисковал жизнью, и не пускает его на дело — буквально держа на мушке. Но некий свидетель указывает на Богарта — опознает на снимке в полицейском архиве (странный, кстати, приемчик у полиции, по крайней мере с моей профессиональной точки зрения).

Адвокат ревнует и разрушает алиби Богарта, и дело кончается тем, что тот предстает перед судом. Затем заключенные совершают побег из тюрьмы, Богги бежит вместе с остальными, но что-то у них там не заладилось, однако Богарту все же удается напасть на след этой крысы-адвоката и прикончить его. Правда, и сам он при этом ранен и умирает в больнице.

Эту картину показывали первой, и прежде я ее никогда не видел. Я был целиком поглощен разворачивающимися на экране событиями и, наверное, именно поэтому не слишком часто запускал пальцы в пакетик с попкорном. А может, просто переел арахиса в «Бам Рэп». Как бы то ни было, но к перерыву у меня еще оставалось добрых полбарреля этого самого попкорна. Пришлось заглянуть в туалет — пиво, знаете ли, вещь такая, — но затем я вернулся на свое место и в буфет не заходил.

Вторым фильмом шел «Большой сон» — составители программы, должно быть для смеха, поставили подряд две картины с такими названиями. Но, разумеется, второй фильм — это классика. Сценарий Уильяма Фолкнера по роману Чандлера, а в ролях были не только звезды ранга Богги и Лорин Бэколл, но и немало другого прекрасного народа, в том числе Дороти Мелоун и Элайша Кук-младший. Не стану пересказывать вам содержание: во-первых, потому, что сюжет достаточно сложный, во-вторых, по той причине, что картину вы наверняка видели. А если еще не видели, так обязательно посмотрите.

Спустя десять минут после начала, когда меня уже целиком захватили события на экране, я услыхал шелест платья и уловил тонкий аромат духов. И некто опустился в кресло рядом. Рука нырнула в пакет с попкорном. Но искала она не попкорн. Пальцы нашли там мою руку и нежно сжали и больше уже не отпускали.

Оба мы смотрели на экран и не произносили ни слова.

Когда сеанс закончился, мы вышли из кинотеатра чуть не самыми последними — оставались на местах, пока не проползли все титры и в зале не зажегся свет. И мне показалось, нам обоим хотелось, чтоб фильм никогда не кончался.

На улице она сказала:

— Я купила билет. А тут контролер вдруг говорит, что я могу получить свои деньги обратно. Он сказал, что ты уже оставил билет для меня.

— Да, он вообще очень славный малый. И лгать никогда бы не стал.

— Но откуда ты знал, что я приду?

— Я не знал, что ты придешь, — ответил я. — И вовсе не был уверен, что когда-нибудь увижу тебя снова. Однако в глубине души, наверное, все же надеялся. Знаешь, надежда всегда остается… — Я пожал плечами. — И в конечном счете это всего лишь билет. Не изумруд какой-нибудь.

Она сжала мою руку:

— Я бы пригласила тебя к себе… Но эта квартира, она уже больше не моя.

— Знаю. Я там был…

— Тогда пригласи меня к себе.

И мы пошли и на всем пути к дому не обменялись и словом. Войдя, я предложил ей выпить. Она отказалась. Тогда я сказал, что сварю кофе. Она просила меня не беспокоиться.

— Сегодня днем, — начала она, — ты сказал, что мы вместе ходили в кино. И что мы не больше, чем просто друзья.

— Прекрасные друзья, — уточнил я.

— Но мы… спали вместе.

— На то и дружба.

— И все же ты не сказал, что мы занимались… этим.

— Знаешь, просто как-то вылетело из головы.

— Ничего не вылетело, — заметила она, и в голосе ее звучала холодная уверенность. — Ни из твоей головы, ни из моей. Я никогда не забуду этого, Бирнаард.

— Очевидно, это произвело на тебя столь неизгладимое впечатление, — сказал я, — что ты собрала все свои вещи и исчезла. Из квартиры, а заодно — и из моей жизни.

— Ты знаешь почему.

— Да, догадываюсь.

— В нем сосредоточились все надежды моего народа, Бирнаард. И он предназначен мне самой судьбой, а независимость Анатрурии — это цель моей жизни. Я приехала в Америку, чтобы быть рядом с ним, чтоб… укрепить в нем преданность нашему делу. Стать королем, вернуть себе трон — все это для него пустые слова. Но вести свой народ к свободе, осуществить мечты и чаяния целой нации — это совсем другое, это греет его кровь.

Знаем мы все эти песенки, подумал я. А где, интересно, был пианист Сэм из «Касабланки», когда все в нем так нуждались?

— А потом вдруг появился ты, — сказала она и протянула руку. Погладила меня по щеке и улыбнулась этой своей улыбкой, горькой, мудрой и печальной. — И я влюбилась в тебя, Бирнаард..

— И мы были вместе…

— И мы были вместе, но нам суждено расстаться. Мне достаточно было побыть с тобой всего раз, чтобы запомнить на всю жизнь. Чтобы потом эти воспоминания согревали душу, Бирнаард. Но если б я осталась с тобой второй раз, то захотела бы остаться навеки.

— И все же ты сегодня пришла…

— Да.

— И куда же ты теперь, Илона?

— В Анатрурию. Мы уезжаем завтра. Ночным рейсом из аэропорта Кеннеди.

— И разумеется, вдвоем.

— Да.

— Я буду скучать по тебе, милая.

— О Бирнаард..

Любой мужчина мог утонуть в этих глазах. После паузы я сказал:

— Что ж, по крайнее мере, на этот раз Царнов, Расмолиан и Уикс не будут путаться у вас под ногами. Им не до того, они собираются играть в классики с гномами из Цюриха, пытаясь отыскать заветную тропинку к сокровищам, которые твой парень уже отчаялся вернуть.

— Главное сокровище для меня — это гордый, свободолюбивый дух анатрурийского народа.

— С языка сняла, — сказал я. — Жаль только, что единым духом жив не будешь. Чтоб делать дело, нужен капитал.

— Это верно, — кивнула она. — Михаил тоже так говорит. Хочет для начала основать какие-то фонды. Вот только времени почти нет. Мы не можем позволить себе ждать слишком долго.

— Погоди минуту, — сказал я. — Я сейчас вернусь. Посиди здесь, ладно?

Я оставил ее в гостиной, на диване, а сам отлучился в спальню и навестил свой заветный шкафчик. И вернулся с картонной папкой в руках.

— Это хранилось у Уикса, — сказал я. — Он украл их из портфеля вместе с акциями на предъявителя, а сегодня утром я побывал у него на квартире и нашел. И подумал, что у меня они, пожалуй, будут сохраннее, потому как Уикс вряд ли в этом смыслит. Ведь единственное, что его интересует в жизни, — это политика и разные связанные с ней интриги. Пожалуй, он расценил бы это как одно из средств пропаганды.

Она раскрыла папку и кивнула.

— Анатрурийские марки… — сказала она. — Ну конечно. Король Влад получил полный их комплект и передал сыну, а затем они перешли к Михаилу. Красивые, правда?

— Просто потрясающие, — согласился я. — Однако это не просто комплект. Это полный набор почтовых листов.

— А это хорошо или плохо?

— Видишь ли, со строго филателистической точки зрения ценность их под вопросом, — начал объяснять я. — Вернее, цены им в буквальном смысле нет — по причине их редкости… Но, конечно, они ценные. Правда, Скотт такие марки не оценивает, но ведь на нем свет клином не сошелся. Долбек вот оценивает и временные марки, вспомогательные и так далее, так вот в последнем каталоге Долбека полный комплект оценивается в две с половиной тысячи долларов.

— Так, значит, марки стоят больше двух тысяч долларов? Но это же здорово!

— При продаже, — объяснил я, — ты неизбежно что-то теряешь. И остается примерно от двух третей до трех четвертей от стоимости, указанной в каталоге.

— Тогда получается две тысячи. Немного меньше.

— За комплект.

— Да, — кивнула она. — Это хорошо.

— Это лучше, чем ты думаешь, — сказал я. — Потому как в каждом листе по пятьдесят марок, а это значит, что тут целых пятьдесят комплектов. Так что получается около ста тысяч долларов.

Глаза ее расширились.

— Но…

— Бери, пока не передумал, — сказал я. — Есть один человек в «Килдорран и партнерах», он как раз специализируется на такого рода вещах. Может купить у тебя сам, может организовать продажу. Его заведение находится в Лондоне, на Грэйт-Портленд-стрит. Имя и адрес фирмы я записал на внутренней стороне обложки папки. Не знаю, удастся ли тебе получить за них ровно сто тысяч кусков. Может быть, даже больше, а может, меньше… Но в любом случае деньги приличные.

Я протянул руку и чуть приподнял ее подбородок.

— Не знаю, куда вы полетите завтра, — сказал я, — но на вашем месте я бы немного изменил маршрут. Заскочил бы на пару дней в Лондон. В таких делах лучше действовать без проволочек. А то мало ли что тебе в голову взбредет. Оторвешь еще, чего доброго, одну марку и наклеишь на конверт…

— Бирнаард… Но ведь ты мог оставить эти марки себе.

— Ты думаешь?

— Конечно! Ведь никто не знал, что они у тебя. И мало кто представляет, какая это ценность.

Я покачал головой.

— Не вижу смысла, дорогая. Что значат песчинки вроде нас с тобой по сравнению с грандиозной задачей, стоящей перед Михаилом? По сравнению с делом, за которое вы решили бороться? Ничто. Я, разумеется, мог бы найти применение этим деньгам, но если серьезно… Не так уж они мне и нужны. А когда понадобятся, так пойду и украду где-нибудь. Такой уж я человек.

— О Бирнаард..

— Так что забирай и отправляйся домой, — сказал я. — И чем скорее ты уйдешь, Илона, тем лучше.

— Но я подумала…

— Знаю, что ты подумала. Сам думаю о том же. Но однажды я уже лег с тобой в постель, а после этого — потерял тебя. И не хочу больше проходить через все это. После первого раза остаются приятные воспоминания. Второй может разбить сердце.

— Бирнаард… у меня слезы на глаза наворачиваются.

— Я бы осушил их поцелуем, — сказал я, — но боюсь, что тогда не смогу остановиться. Прощай, любовь моя. Я буду по тебе тосковать.

— Я никогда тебя не забуду, — сказала она. — Никогда не забуду Двадцать пятую улицу.

— Я тоже. — Я взял ее за руку и подвел к двери. — Тем более что и забывать ее незачем. Двадцать пятая как была, так и будет.