Вор в роли Богарта

Глава 5

Две недели спустя снова была среда, и все еще был май, и без нескольких минут час я повесил табличку, уведомляющую клиентов, что я вернусь в два. Через десять минут я уже входил в салон красоты «Пудель», где нас ждал ланч на двоих.

Я открыл коробку и стал выкладывать из нее еду, а Кэролайн тем временем запирала дверь и вывешивала в витрине свою табличку с надписью: «Закрыто». Потом она села напротив и придирчиво осмотрела свою тарелку.

— Выглядит неплохо, — признала она и принюхалась. — Да и пахнет ничего. А что это у нас, а, Берн?

— Понятия не имею.

— Как это не имеешь?

— Просто заказал сегодняшнее меню.

— И даже не спросил, что это такое?

— Спросил, — сказал я, — а парень ответил. Но только я не понял, что он сказал.

— Так, значит, заказал, и все?

Я кивнул.

— Дай-ка мне парочку вот этих, с коричневым рисом, — попросил я.

— Но это белый рис, Берни.

— Значит, у них был только белый рис, — сказал я. — А может, он просто меня не понял. Если даже я ни черта не понял из того, что он там бормотал, так чего ж от него понимания ждать?

— Разумно. — Она взяла пластиковую вилку, потом передумала и взяла палочки. — Ладно. Что бы оно там ни было, но пахнет нормально. Где брал, Берн?

— У «Двух парней».

— У «Двух парней из Абиджана»? С каких это пор к африканской жратве стали подавать палочки? И потом на вкус она ничего общего с африканской не имеет. — Она подхватила еще кусочек, поднесла ко рту и остановилась. — И кроме того, — добавила она, — они ведь закрылись?

— Да, пару недель назад.

— Ну вот, а я что говорю!

— Но не далее как вчера снова открылись, и теперь у них новый управляющий. И теперь они называются не «Два парня из Абиджана», нет. Теперь они называются «Два парня из Пномпеня».

— А ну-ка повтори.

Я повторил.

— Пномпень, — пробормотала она. — А где это?

— В Камбодже.

— А вывеска старая?

— Угу. Только закрасили «Абиджан» и написали «Пномпень».

— Наверное, у них финансовые трудности.

Так оно и было. На вывеске красовалась надпись «Два парня из Пномпеня». Они явно экономили деньги и место.

— Ну уж во всяком случае дешевле, чем заказывать новую вывеску, — заметил я.

— Наверное. А помнишь, там была другая: «Два парня из Йемена»? А до этого — «Два парня еще черт-те откуда», только не спрашивай меня, откуда именно. Несчастливое им досталось место, ты как считаешь?

— Не иначе.

— Уверена, когда Манхэттен принадлежал голландцам, там у них был ресторан «Два парня из Роттердама». — Она закинула в рот кусочек мяса и начала задумчиво его жевать, потом запила глотком сельдерейного тоника доктора Брауна. — Неплохо, — объявила она. — Скажи-ка, а эту камбоджийскую еду мы с тобой не пробовали тогда, ну, неподалеку от Колумбийского университета?

— Забегаловка называлась «Ангор Вок», — ответил я. — Угол Бродвея и Сто двадцать третьей или двадцать четвертой, где-то в тех краях.

— Нет, мне кажется, эта лучше. И уж во всяком случае поближе. Надеюсь, они останутся в бизнесе?

— Кто их знает. Может, через несколько месяцев там откроется новое заведение «Два парня из Кабула».

— Жаль. Ну, хоть на вывеске сэкономят. А тоник тоже там брал?

— Нет, заскочил в гастроном.

— Здорово идет с этой камбоджийской жратвой, верно?

— Будто специально для нее делали, — согласился я.

Мы поели еще немного африканской еды, попили сельдерейного тоника. Потом она спросила:

— Берн, а что ты смотрел вчера вечером?

— «Бурные двадцатые», — ответил я.

— Опять? Но ты же видел его в понедельник?

— Ты совершенно права, — согласился я. — Знаешь, просто в голове все перемешалось. — Я на секунду закрыл глаза. — Так, дай-ка подумать… «Конфликт», вот что.

— «Конфликт»?

— Да. И «Брат Орхидея».

— Первый раз слышу.

— На самом деле я, пожалуй, смотрел «Конфликт» лет сто назад в программе для полуночников. Что-то припоминаю. Там Богарт влюбляется в Алексис Смит, она играет роль младшей сестры его жены. Потом он попадает в автокатастрофу, у него повреждены ноги, и он скрывает от всех, что выжил, чтобы обеспечить себе алиби, когда убьет свою жену.

— Берни…

— А Сидни Гринстрит играет врача-психиатра, который расставляет ему ловушку. И знаешь, как он это делает?.. Тебе интересно?

— Не слишком.

— Вот «Брат Орхидея» — это потрясающе интересная картина! С Эдвардом Дж. Робинсоном в главной роли. Он играет гангстера, а Богарт — одного из его шайки и становится в ней главарем, когда Робинсон уезжает в Европу. А потом он возвращается, и люди Богарта стараются его убрать. Но Робинсон все-таки ухитряется спастись, он находит прибежище в монастыре, берет имя Брат Орхидея и занимается выращиванием цветов…

— А куда вы ходили после фильма, Берни? Тоже нашли прибежище в монастыре?

— К чему это ты клонишь?

— Ты прекрасно знаешь, к чему. Вы пошли выпить по чашечке кофе, верно? Эспрессо на двоих в маленькой уютной забегаловке неподалеку от кинотеатра, так?

— Так.

— А потом ты отправился к себе домой, а Илона ушла, как всегда уходит. Сроду не встречала женщины по имени Илона. Я слышала лишь об одной Илоне Масси, да и то бы не знала, что таковая существует, если бы не кроссворд. «Имя мисс Масси, пять букв». Там она находилась в одной компании с Утой Хаген и Уной Меркель, а также Айной Бэлин.

— Не забудь еще Айму Хогг.

— Нет, это же только представить себе: вы двое после кино расходитесь по домам. Так или не так?

Я вздохнул:

— Так.

— Что происходит, Берн?

— Я тебя умоляю! — протянул я. — Не забывай, что сейчас на дворе девяностые. И стиль… э-э… ухаживания несколько изменился. Люди не прыгают друг к другу в постель после первого же свидания, как раньше. Они встречаются, общаются, чтобы лучше узнать друг друга, они…

— Посмотри мне в глаза, Берн!

— Да я и так в них смотрю.

— Не ври! Впрочем, я тебя не виню. «Люди не прыгают в постель после первого же свидания»! А ну-ка говори, сколько у тебя было свиданий с этой женщиной?

— Несколько.

— Четырнадцать!

— Да нет, быть не может, чтобы так много…

— Но ты же встречался с ней каждый вечер на протяжении двух недель! Ты посмотрел двадцать восемь картин с участием Хамфри Богарта. Двадцать восемь! И единственный интим — это когда ваши руки касаются друг друга в пакете с попкорном.

— Это не так.

— Разве?

— Мы еще иногда держались за руки в темноте.

— О боже, у меня сейчас сердце разорвется! Так это что, чистая платоника, а, Берн? Слияние душ и никакого физического влечения?

— Нет, — ответил я. — Это не совсем так, поверь.

— Тогда что же?

— Сам еще не разобрался.

— Может, ты нарочно напускаешь на себя холодность? Ждешь, чтобы она сделала первый шаг?

— Да нет, — ответил я. — В первый же вечер предложил подвезти ее домой. Причем не имел в виду ничего такого. Ну разве что поцеловать ее на прощание у двери. Но тут она заявляет, что прекрасно доедет сама, в такси, и я не стал спорить. И знаешь, был даже рад. Ну к чему, скажи на милость, тащиться через весь город, чтобы затем тут же повернуть назад и снова тащиться через весь город?

— Так она живет в Ист-Сайде?

— Кажется, да.

— Ты что же, так до сих пор и не выяснил, где она живет?

— Ну почему же… Примерно знаю.

— Только примерно?

— Как-то раз я сказал, что живу в нескольких кварталах от «Мюзетт». И тогда она сказала, что мне повезло, потому что сама она живет страшно далеко.

— И ты не спросил где?

— Почему же… Конечно, спросил.

— И?..

— «О, очень далеко», — так она сказала, а потом сменила тему. Ну и что мне оставалось? Устроить ей допрос с пристрастием, что ли? Да и какая, собственно, разница, где она живет?

— Тем более если ты не собираешься почтить ее своим присутствием.

Я вздохнул.

— То ли во время третьей, то ли четвертой встречи, забыл, когда именно, я предложил заехать ко мне, посмотреть, как я живу, ну и все такое… «Как-нибудь потом, — ответила она. — Только не сегодня, Бирнаард».

— Бирнаард?

— Да. Так она произносит мое имя. И знаешь что? Я ненавижу, когда меня отвергают.

— Оригинально.

— Нет, серьезно, я просто этого не выношу! Она вела себя очень вежливо и мило, но все равно я чувствовал себя полным болваном.

— И ни разу больше не пытался?

— Конечно, пытался, несколько дней спустя. И во второй раз почувствовал себя полным болваном. А потом, в субботу, после кино, заметил, что вечер выдался чудесный, не мешало бы прогуляться.

— И?..

— И мы прогулялись по Бродвею, до Восемьдесят шестой. А потом повернули и вновь направились к центру, но уже по другой стороне улицы, а потом вдруг остановились и слились, как ты выражаешься, в экстазе.

— Что, обнимались и целовались?

— Обнимались и целовались, а потом дошли до площади Колумба и там снова поцеловались, после чего она отстранилась, заглянула мне в глаза и попросила поймать ей такси.

— И не пригласила тебя с собой?

— Нет. «Пока ищщо не время, Бирнаард».

— Господи, вот уж не думала, что у нее такой сильный акцент.

— Это когда она дрожит от страсти.

— И этот порыв страсти унес ее прямиком…

— Прямо в такси.

— Ну и как ты это объяснишь, Берн? Она что, тебя динамит?

— Не думаю.

— Или же просто использует, пытаясь выжать из тебя все?

— Ну, слишком много из меня не выжмешь, — заметил я. — Во всяком случае, за свой билет она платит сама и за такси — тоже.

— А кто платит за кофе?

— По очереди.

— А попкорн?

— Попкорн я покупаю сам.

— Ну вот, так и знала! Выходит, она проделывает все это ради попкорна. Послушай-ка, Берн, а может, она немножко замужем? Ты об этом не думал?

— Еще как думал, — ответил я. — Но потом сказал себе: ну разве замужняя женщина станет каждый день пропадать из дома на целых три часа.

— Но она могла сказать мужу, что ходит куда-нибудь в Нью-Скул на курсы макраме.

— По семь раз на неделе?

— Ну и что тут такого? А может, ей вообще не пришлось ему ничего объяснять, может, он работает вечерами, с семи до двенадцати, на каком-нибудь эфэм-радио. «Итак, друзья, сегодня темой нашего разговора будут Жены, Которые Никогда Не обманывают Мужей, и Мужчины, С Которыми Они Их Не Обманывают»! — Кэролайн нахмурилась. — Весь фокус в том, — продолжала она, — что эта ведет себя несколько странно для замужней дамы. Те, кого я знала, предпочитали поскорей запрыгнуть в койку. И последнее, чего им хотелось, так это шляться по улице и лизаться на каждом углу у всех на глазах.

— Я не думаю, что она замужем.

— Ну а о своей личной жизни она хоть что-нибудь говорила?

— Ничего особенного. В смысле, она вообще не слишком рвется рассказывать. Мы успели встретиться раз пять, прежде чем она объяснила, откуда родом.

— Да, помню. До этого ты только и твердил: «Ах, она у нас из Европы!»

— И знаешь, не то чтобы я не спрашивал. Ведь спросить: а откуда вы родом, это ведь не считается неприличным, верно? Совсем другое дело, если бы я спросил, большие ли она платит налоги или удачно ли у нее сложилась половая жизнь. Я прав или нет?

— Но, может, у них, в этой самой Анатрурии, задавать такие вопросы считается неприличным?

— Может, и так.

— А знаешь что, Берн? Я никогда прежде не слышала об этой Анатрурии.

— Не расстраивайся. О ней почти никто никогда не слышал. Вся штука в том, что настоящей страной она никогда не была. И сейчас не является. Я-то, правда, слышал, но только благодаря тому, что в детстве собирал марки.

— Никогда не была страной, и все равно там выпускали марки?

— Примерно в конце Первой мировой, — объяснил я. — Когда распались Австро-Венгерская и Оттоманская империи. Тогда множество стран объявили о своей независимости — на каких-то минут пятнадцать, не больше, и некоторые из них стали выпускать марки и даже собственную валюту, так сказать, для самоутверждения. И первые анатрурийские марки представляли собой турецкие, только с надпечаткой. Они довольно редкие, но не слишком ценятся, потому что марки с надпечаткой всегда легко подделать. Затем вышла серия настоящих анатрурийских марок, зимой в конце двадцатого или начала двадцать первого года, с портретом Влада Первого в маленьком кружке в правом верхнем углу и разными видами на каждой. Церкви, государственные учреждения, пейзажи — ну, знаешь, все те обычные штуки, которые изображают на марках. Гравировали и печатали их в Будапеште.

— Погоди минутку. Разве Будапешт в Анатрурии?

— Нет, в Венгрии.

— Так я и думала.

— Эти марки не добрались до Анатрурии, — объяснил я. — Случилось так, что единственным правительством независимой Анатрурии стало правительство в изгнании. Просто небольшая группа патриотов, рассеянных по всей Восточной Европе. Они провозгласили независимость Анатрурии. Они даже пытались подбить Лигу Наций на признание, но ничего у них не вышло. А потом поместили на одну из марок портрет Вудро Вильсона, но и это не помогло.

— Почему именно Вудро Вильсона? У него что, были родственники в Анатрурии?

— Нет, просто он был помешан на самоопределении наций. А как раз к тому времени, как эти марки напечатали, президентом стал Уоррен Хардинг. Сомневаюсь, чтоб анатрурийцы что-либо о нем слышали, и готов поклясться, что и он в свою очередь знать ничего не знал об Анатрурии.

— Я тоже. А где она все-таки находится?

— Ты представляешь, где граничат между собой Болгария, Румыния и Югославия?

— Ну, приблизительно. Только никакой Югославии больше нет, Берн. Теперь там пять разных стран.

— Так вот, часть одной из них входит в состав Анатрурии. И еще кусочек Болгарии и Румынии. Короче, именно там родилась Илона, но на родине практически не жила. Год-другой прожила в Будапеште или, кажется, в Бухаресте.

— А может, и там и там?

— Может. И еще жила в Праге, которая раньше была в Чехословакии.

— Раньше? А куда же она подевалась?

— Просто никакой Чехословакии больше нет. Вместо нее теперь Словакия и Чешская Республика.

— Ах, ну да, конечно! И знаешь, в чем главный парадокс? Все это происходит в то время, когда Европа решила стать одной большой страной. А Югославия решила, видите ли, разделиться на пять маленьких. И что мы теперь имеем? Бывшую Югославию, бывший Советский Союз, бывшую Чехословакию. Все это очень напоминает историю с «Бывшим Джоем». Помнишь «Бывшего Джоя»?

— Еще бы!

— Это там, где нам не понравилась еда, помнишь? Многие люди наверняка придерживались того же мнения, а потому долго он не продержался. Был между Западной Четвертой и Западной Десятой ресторан под названием «Джой», просуществовал долгие годы. А потом вдруг бац! И закрылся. И тоже на долгие годы. И пустует.

— Знаю.

— Ну и когда там наконец устроили новый ресторан, то назвали его «Бывший Джой». А теперь там опять ничего нет, и если вдруг кто-нибудь снова откроет там ресторан, как же, интересно, его назовут? «Бывший Бывший Джой», что ли?

— Или «Два парня из Анатрурии».

— Как знать, что им в голову взбредет… А ты сегодня с ней видишься, Берн?

— Да.

— И снова на фильм Богарта?

— Угу.

— Как долго еще продлится этот фестиваль?

— Еще дней десять-двенадцать.

— Шутишь? — Она взглянула на меня. — Нет, не шутишь. Так слушай, в скольких же фильмах успел сняться этот парень?

— В семидесяти пяти. Просто они не смогли собрать их все.

— Позор! И как только ты все это выдерживаешь, Берн?

— Не знаю, — ответил я. — Мне даже нравится. Первую неделю еще удивлялся, что это я здесь делаю, но знаешь, потом привык и даже начал испытывать некое удовольствие от того, что каждый вечер можно на несколько часов погрузиться в какой-то совершенно иной волшебный мир. — Я пожал печами. — В конечном счете Богарт есть Богарт. На него всегда интересно смотреть, пусть даже сам фильм и полная чушь собачья и ты никогда его прежде не видел. А уж если это картина, которую видел добрый десяток раз… Ну, может, скажи, надоесть «Касабланка» или «Мальтийский сокол»? С каждым разом они нравятся все больше.

— А что сегодня?

— «Мятеж на „Каине“», — ответил я. — И «Свингуй свою даму».

— «Мятеж на „Каине“» помню. О, как же он там хорош, когда играет этими шариками!

— Думаю, все же подшипниками.

— Наверное, ты прав. А тот, другой? «Свингуй своего партнера»?

— «Свою даму».

— Первый раз слышу.

— Об этой картине вообще никто никогда не слышал. Там Богарт играет организатора поединков по борьбе. Где-то на плато Озарк.

— Это ты выдумал, сознайся!

— Ничего я не выдумал! И еще, если верить программе, там в маленькой роли снялся Рейган.

— Рейган? Рональд Рейган?

— Именно.

— Хорошо хоть в маленькой. Надо же, спортивная борьба в Озарке. И еще там, наверное, танцы. Иначе зачем бы называть фильм «Свингуй свою даму»?

— Возможно, ты права.

— Борьба, танцы и Рональд Рэйган… А знаешь что, Берн? Я уверена, сегодня тебе наконец повезет. Любая женщина, заставившая мужчину пройти через все это, просто обязана его вознаградить. Ты как считаешь?

— Не знаю, Кэролайн.

— А я знаю, — сказала она. — Так что пакуй свою зубную щетку, Берни. Сегодня тебе наверняка повезет.

И вот после того, как Богарт создал сперва совершенно сногсшибательный образ капитана Квега, а затем бродячего организатора поединков Эда Хэтча, и после того, как этот самый организатор, сам потрясающий борец, оставил бизнес и спорт, чтоб жениться на женщине-кузнеце и провести весь остаток жизни, подковывая лошадей, мы вышли на улицу, быстро выпили по чашке кофе, немного подержались за руки, обменялись долгими вздохами. А потом снова вышли на улицу, и я взмахом руки остановил такси и придержал для нее дверцу, а она упала в мои объятия и подставила губы для поцелуя.

— Бирнаард, — пролепетала она. — Едем со мной.

— С тобой?

— Да, со мной. Ко мне. Сейчас.

— О!.. — ответил я, судорожно пытаясь придумать какое-нибудь удобоваримое оправдание, но тут на выручку мне пришли пятнадцать вечеров, проведенных в обществе Богарта. — Только не сегодня, дорогая… — протянул я. — Сегодня, к сожалению, у меня одно важное дело. Но приглашение оставляем в силе. — И я легонько чмокнул ее в губы, а потом подсадил в машину и смотрел, как она уезжает.

И это называется «повезло».