Воровские гонки

Дегтярь искоса посмотрел на ухо майора, виднеющееся сквозь боковую прорезь на маске, и ему подумалось, что только бывший комсомольский активист додумался сделать эту прорезь. Вера в следователя, выросшего из рядов активистов-болтунов, ослабела до нуля.

- Слушай, - не сдержался Дегтярь, - тебе "висяк" нужен или галочка за раскрытие? Ботинка и деда тебе мало?

- Ну это... У моего деда в натуре первой а-а... степени нету...

Это а-а... факт... Гнать не буду. Но он а-а... герой еще тот...

Майор вскинул ко рту треснутую, плотно обмотанную синей изолентой

рацию и спросил кого-то из подчиненных:

- Деда взяли?

Как он что-либо расслышал в диком хрусте и хряске, продравшемся из рации, Дегтярь так и не понял.

- Тогда ведите на кухню, - приказал майор. - Что?.. Директор ресторана угрожает?! Скажи, чтоб заткнулся! А то я к нему завтра налоговую полицию пришлю!

Вот это уже Дегтярю понравилось. Обесцветившийся, бледный, как моль, образ майора стал наливаться новыми красками. Он только теперь понял, что мальчика-главаря с именем-кличкой Михан майор все-таки арестует.

Деда ввели два омоновца. Рядом с ним они смотрелись двумя бетонными опорами моста, между которыми застряла старая дырявая шлюпка.

- Задержанный доставлен, товарищ майор! - объявила левая из опор.

"Еще скажи: доставлен на кухню", - мысленно огрызнулся Дегтярь. Он на дух не переносил людей, которые говорили о том, что всем присутствующим и без того известно.

- Что в зале? - спросил майор голосом человека, которому совершенно безразлично, что происходит в зале.

- Обыск закончен. Изъяты три ствола, шесть ножей и семь тысяч с лишним долларов...

- Доллары верни, - поморщился под маской майор.

- Есть! Доллары сейчас вернем, - недовольно ответил омоновец и ушел в зал.

- Вы задержаны по обвинению в... в... в соучастии в убийстве, объявил деду майор.

Из горла у деда вырвался звук, похожий на хруст, с каким шлюпка ломает дно садясь на мель. Он вскинул треух, намертво сжатый в побелевших пальцах, икнул и снова ничего не сказал.

- Вас спасет только чистосердечное признание, - заученно продолжил майор.

- Как... ко... кое?

Глаза деда метались по лицам. Он не мог понять, кто же говорит. Несмотря на бешеную дальнозоркость, очки он никогда не носил, но сегодня впервые об этом пожалел.

- Если вы расскажете, каким образом было совершено убийство Кузнецова, мы будем ходатайствовать перед органами правосудия о смягчении вам меры наказания, - магнитофонным голосом, объявляющим остановку в автобусе, отмолотил майор. - Тем более, что мы уверены: вы случайно стали соучастником убийства...

- Может, не убийства? - шепотом спросил майора Дегтярь.

- Граждане а-а... начальники, - ожил Михан, - я, конечно, в институтах а-а... не учен, но я никак не врублюсь, про что а-а... базар?

- Издеваешься? - прошипел майор.

Дедок снова издал хрусткий звук и замолотил не медленнее зерноуборочного комбайна, собирающего богатый урожай:

- Я понял! Я уже понял! Токо не арестовуйте мине! Я никого не убивал! Мине токо попросили на утой остановке у дома с железными дверями посидеть и уйтить оттуда токо кода хто мине преследувать втихую встанет...

- Ты чего городишь? - не понял ни слова майор.

- Погоди, - взял его за руку Дегтярь. - Говори, дед.

- А я и говорю, што отсидел, а как коротенькой такой пацаненка из железной двери вышел и встал мине увзглядом сверлить, я и понял, што мужик дело говорил, - молотил и молотил дед, для убедительности взмахивая костистой ручкой, сжавшей треух. - Я, как он учил, тихенько до дому доехал, через стеклы ув доме засек, што пацаненок ушел, а яму на смену другой, помордатее, у кусты засел, я и сделал, как стемнело, второе, што мужик просил. Я до энтого ресторанту кабацкого типа добралси, проверил, што увторой пацаненок за мной идет, и тогды, значит, сунул генералу на увходе зеленую бумажку на десять долларов...

- Какому генералу? - вконец запутался майор и одним движением отер пот с лица о шершавую ткань маски.

- Швейцару, - поправил Дегтярь.

- Вот-вот... Яму, штрейцару!.. Он кликнул такого мужичка, што в одежонке как артист...

- Официанта, - теперь уже понял майор.

- А тот кликнул мине, как и велел тот мужик, энтого самого парня... Вот... И яму я сказал так, как тот мужик просил... Сказал, што хочу яво машину помыть и усе...

- Не может быть! - не сдержался Дегтярь.

- Почему не может? - вытянул и без того худое лицо дед. - Я машину враз помыть могу! Деньги они завсегда нужны. А тот мужик попросил и...

- А я вам чо а-а... бухтел? - с победным видом спросил Михан. - Он меня про а-а... тачку спрашивал! А на хрена мне а-а... его мытье нужно! У меня и так а-а... шестерок хватает!

Дегтярю до боли в макушке захотелось спать. Прямо здесь, в духоте кухни, уже сделавшей его спину мокрой и липкой. И еще ему захотелось заплакать. Он еще никогда не встречался с таким хитрым соперником, как этот инкогнито, вчистую переигравший его через деда в серой фуфайке.

- Как выглядел этот мужчина? - обреченно спросил Дегтярь.

- Ну как?.. Обыкновенно, значится... Мущщина и мущщина...

- Какого он роста?

- Ну, представительный такой... Высокий...

Дегтярь смерил деда взглядом. Такому все покажутся высокими.

- Как лицо выглядело?

- Ну, не могу сказать... Он это... болявый был. Усе время кашлял, шархвом рот и нос кутал... А потом это, граждане начальники, у мине зрение того... не ахти...

Майор прыснул:

- Ничего себе ахти! А хвост за собой сразу заметил!

- Дык чего их не заметить?! Они ж почти у метре за мной чапали! Это и слепой бы увидал...

- Сколько он тебе заплатил? - спросил Дегтярь.

- Усе мои!

- В камере ответит, - пообещал майор. - А тебя, Михан, я все-таки арестую.

- За что, гражданин а-а... начальник?!

- У твоего пристяжа... Ну, что с ноздрей, стволик нашли... Тэтэшечку... Въезжаешь?

- А я-то тут а-а... при чем?

- Может, ты и ноздрястого первый раз в жизни, как деда, видишь?

Михан молча свел за спиной руки, вскинул подбородок, как делали герои в фильмах когда их вели на расстрел, и потребовал от майора:

- Веди, а-а... начальник. Михан теперь закон а-а... завсегда уважает.

Гигант-омоновец, оставив деда, приблизился к березовскому главарю и вывел его из кухни. И тут же стало слышно, как кипит, булькая, на сковороде масло.

Пятерней майор содрал с лица маску, и Дегтярь, как и ожидал, увидел совсем не то, что ожидал. По говору у майора чудилось умное интеллигентное лицо, а белый свет ламп облил грубые крестьянские черты: изрытые оспой щеки, рыхлый нос, сдавленный в висках лоб. Без маски он выглядел гораздо хуже.

- А ботинки? - спросил он Дегтяря. - Ты же говорил по телефону что-то про ботинки...

- Он у тебя дома был? - спросил деда Дегтярь.

- Кто? - переложил тот треух из руки в руку.

- Дед Пихто!

- А-а... Тот мущщина?!. Нет, не был. Он мине у городе устрел, возле рынку... Он сказал еще, што усе, как за мной слидять, они для хвильму снимають. Для юмора. Прозывается - скрытная камера!.. Я такое по своему телеку видал!

Дегтярь вспомнил телевизор-ветеран с линзой, вспомнил окурок и, встрепенувшись, попросил майора:

- Запроси своих, чтоб узнал, какие сигареты курит Михан!

- А ничего супротив закону я не сделал, - напомнил о себе дедок. - Ни украл, ни пальцем никого не тронул...

- "Кэмел", - перевел хрип рации на русский язык майор. - Это важно?

- Где ты ключ от сундука хранишь? - спросил деда Дегтярь.

- А тебе зачем?

Треух в руке деда замер.

- Где-нибудь в шкафу?

- А откуда... ну, про сундук ты это?..

- Значит, точно он был у тебя! - наконец-то склеил весь сюжет в одну ленточку Дегтярь.

- Кто? Ключ? - перепугался дед.

- Поехали ботинки посмотрим, - предложил майор.

Пустым невидящим взглядом Дегтярь провел по лицу следователя, потом на такое же неощутимое лицо деда и вдруг почувствовал, что вряд ли когда-нибудь увидит лицо хитреца, подкинувшего ботинки Кузнецова в сундук, а потом приведшего их к главарю березовских бандюг. Рука потянулась к нагрудному карману. Под пальцами хрустнули новенькие стодолларовые купюры. Их предстояло отдать. А отдавать не хотелось. Дегтярь стиснул зубы и ему почудилось, что кто-то сейчас следит за ним через окна кухни и громко-громко, ехидно-ехидно смеется.

Он резко обернулся, но окон не нашел. Их в кухне не существовало. Кроме одного - раздаточного. Из него был вид на перегородку. А на той перегородке висела картина красноярца Сурикова "Меншиков в Березове". От картины, от обледеневшего окошка, от тулупа Меншикова веяло вселенским холодом. Дегтярю тут же захотелось в Москву, захотелось под лучи солнца, и он с трудом сглотнул это желание. Он не знал, в каком именно Березове отбывал ссылку Меншиков, но явная похожесть на красноярскую Березовку напомнила о машине, оставленной напавшими на Кузнецова-младшего, напомнила о подкинутых ботинках, и Дегтярю еще сильнее захотелось уехать в Москву. Здесь, в Красноярске, конечно же был след, но его стерли, как стирают пыль с полки. Кузнецов-младший исчез и, скорее всего, навсегда.

Глава тридцать первая

ВСЕ КАРТЫ ВРУТ

Жора Прокудин смотрел на счетчик такси, выхлестывающий все новые и новые цифры, и совершенно не мог придумать, как бы не платить за проезд. В Москве это у него получалось в десяти случаях из десяти. Как правило, он убегал из такси на светофоре сразу после того, как красный свет сменится на оранжевый. Но мог и попросить таксиста подождать у подъезда какого-нибудь дома, а тем временем улизнуть через черный ход или крышу.

Обернувшись, Жора Прокудин окинул хмурым взглядом расположившуюся

на заднем сиденьи "Волги" троицу, и они все показались ему еще

противнее, чем до этого. Именно они мешали ему сбежать от

таксиста. Жанетка сидела с лицом пластиковой куклы. Странное

чувство жалости, которое Жора испытал к ней во время погони по переулкам Приморска в чужих "жигулях", было намертво уничтожено их ссорой. Топор, уронив опухшую голову ей на плечо, дремал. Таксист, посадивший компанию недалеко от их временного пристанища, так и не поверил в россказни, что у Топора аллергия на морскую соль. Жора бы сам не поверил, если бы ему наплели такую чушь. Справа от сладкой парочки гвоздем сидел бледный поэт по фамилии Бенедиктинов. Жанетка назло Жоре не отпустила его до утра, а утром этот чудик-рифмоплет, заикаясь и запинаясь, предложил свою помощь в отъезде. Помощи от него было не больше, чем от мухи, мечущейся сейчас по салону "Волги", но Жанетка все-таки посадила его в машину. Бенедиктинов символизировал ее победу над Прокудиным. Он был ее знаменем. А знамя победы всегда нужно держать на виду. Впрочем, Бенедиктинов по своей худобе скорее напоминал древко от знамени, чем весь стяг целиком. Он сидел с прямой спиной, с ладонями, плотно сжатыми коленями, и с каждой минутой все сильнее походил уже не на древко, а на сфинкса.

- А чего ты в объезд рванул? - удивил Жору Прокудина левый поворот "Волги" в узкий проулок. - К вокзалу же прямо!

За день лежки на раскладухе во дворе он не только сжег намертво пузо и бедра, не только сладко выспался и не только побывал во сне в царстве денег, но и почти наизусть выучил карту Приморска. В ночь перед отъездом ему больше ничего не снилось, кроме этой клятой карты. Улицы выглядели глубокими канавами, площади ямами, извилистая желтая полоса пляжей оврагом, а сам он, превратившись в муравья, ползал по этим канавам, ямам и оврагу, не в силах найти выход и выбраться к спасительной морской синеве. И только на рассвете, встреченном им все на той же раскладушке во дворе, только после пробуждения до него дошло, что муравьи погибают в воде. Ему стало до того страшно, что он решил уехать из Приморска. Тем более, что улиц, начинающихся на "Пр" и заканчивающихся на "я", здесь действительно не осталось.

- Ты чего, не слышишь? - так и не получил ответ Жора Прокудин. Какого ляда мы свернули?

- Ремонт дороги, - ответил таксист.

Каждое слово далось ему с неимоверным трудом. Чувствовалось, что таксисту легче разобрать свою оранжевую "Волгу" на детали, а потом опять собрать, чем говорить минут десять.

- Я за объезд платить не буду! - отрезал Жора. - Деньги - ум, честь и совесть нашей эпохи! Врубился?! Я совесть не разбазариваю!

Таксист молча вывернул на оживленную улицу и уперся в стоящий на остановке рейсовый автобус.

- Ты понял, не буду! Мы так не договаривались! Ты уши по вечерам моешь, гонщик века?!

- Жора, не жлобись, - тихо потребовала Жанетка.

- Одножнацьно, - добавил Топор.

По мере выздоровления его акцент менялся. Если вначале речь Топора напоминала говор то ли чукчей, то ли коряков, то теперь приблизилась к чему-то похожему на монгольский язык.

Бенедиктов ничего не сказал. Он права голоса здесь вообще не имел. Всего третий раз в жизни он ехал в такси, а рядом, всего через одного пассажира от него, сидела очаровательная, сладко пахнущая девушка, и в эти минуты он вроде бы даже утратил способность рифмовать.

- А здесь тоже объезд? - не сдержался Жора Прокудин в тот момент, когда таксист свернул вслед за рейсовым автобусом влево.

Таксист поерзал и отрывисто, одним словом ответил, но Жора ничего не услышал. Перед глазами плавала, то удаляясь, то приближаясь, маршрутная доска на заднем стекле автобуса. Справа от крупного номера тремя строчками тянулись названия: "Сан. "Алмаз" - пл. Большевиков - ул. Ленина - стад. Им. XXV с. КПСС - ул. Пр. Яблонского - сан. "Мечта" - п/лаг. "Зорька".

- Стой! - вскрикнул Жора.

Таксист подчинился, и доска поплыла от "Волги". Буквы слились и перестали читаться.

- Чего ты встал?! - еще громче вскрикнул Жора Прокудин.

- Ты же сам сказал, - ответила за таксиста Жанетка.

- Езжай за автобусом, - скомандовал Прокудин.

- Так он это... влево того... свернет, а нам это... вправо, - ответил шофер, и на его лбу блеснул пот.

- На автобусе написано: "ул. Пр. Яблонского", - вспомнил Жора. - Что такое "Пр"?

- Пырр? - издав звук извозчиков начала века, переспросил таксист. Ну, это как бы имя...

- Какое имя?

- Ну, Прохор...

- А кто такой Прохор Яблонский? - не останавливал допрос Жора Прокудин.

- Ну это... репрессированный.

Последнее слово весило не меньше тонны. Таксист выжал его из себя и опустил руки с руля.

- Такой улицы у вас не было! - распахнул дверцу Жора Прокудин и вынырнул на тротуар.

От таксиста таким манером уже сбегали не меньше десятка раз, и он, стремительно бросив взгляд в зеркало заднего вида, тоже выскочил из "Волги".

- Открой багажник! - совсем неожиданно для таксиста выкрикнул Жора.

Таксист подчинился. Открыть багажник было гораздо легче, чем бежать за должником по переулкам Приморска.

Из черной спортивной сумки, купленной по случаю отъезда, Прокудин выскреб измятую карту, разложил ее прямо на тротуаре и с корточек снизу вверх спросил водителя:

- Где находится эта улица?! Где?!

- Вот тут, - пальцем с черным ободом на ногте показал таксист.

- Где? - не понял Жора.

- Вот тут.

- Здесь же улица Свердлова! Пламенного революционера и убийцы царской семьи!

- Ага. Была Свердлова... А как демократия пошла, то ее это... перены... перена... перемы...

- Переименовали?

- Ага.

- В честь этого репрессированного?

- Ага.

Высунувшаяся из салона Жанетка потребовала:

- Жора, почему мы не едем? До отхода поезда - всего двадцать пять минут!

- Пыр... я... пыр... я, - забредил Прокудин. - А ведь улица длинная, провел он взглядом по карте.

- Ага, - уже привычно ответил таксист.

Слово получалось легко, без усилий. Оно было похоже на работу "дворников" на лобовом стекле в дождь. А-га... А-га...

- Поехали на этого Яблонского! - неправильно, совсем не по привычным сгибам сложил карту Жора. - В темпе вальса!

- Жора, осталось двадцать три минуты! - напомнила Жанетка.

- Ага. Поехали, - обрадовался таксист.

В маленьких городах все близко. Два поворота - и она нагнали рейсовый автобус. Жора про себя отсчитал номера домов и на цифре "17" сжал руку таксиста на рычаге.

- Стой! Приехали!

- Ты что, издеваешься? - змеей прошипела Жанетка.

- Одножнацьно, - с монгольским акцентом поддержал ее Топор и попытался сесть ровно.

Бенедиктинов вновь промолчал. Ему уже надоел затылок Прокудина, в который он упрямо смотрел всю дорогу, и не было сильнее желания, чем желание повернуться к Жанетке, но он не верил, что этот поворот никто не заметит.

- Я на секундочку, - пообещал Жора Прокудин и выбрался на вонючий асфальт.

- Ага, - согласился таксист.

После совместного осмотра карты он воспринимал главного из четверки пассажиров почти родным. Даже если бы Жора и вправду сбежал, таксист бы не обиделся. Просто немного удивился. Как удивился бы, если бы сбежал родственник, которого он и без того завтра увидит.

Судя по этажности домов, ровным асфальтовым дорожкам, скамейкам у подъездов и урнам, впервые увиденным в Приморске Жорой, бывшая улица Свердлова относилась к числу номенклатурных. Он не без трепета в душе вошел в подъезд. Записная книжечка сыщика, уже давно давившая на бедро в кармане брюк, наконец-то увидела свет. Стоя у лифта, Жора Прокудин пролистал ее до странички с последней записью, приблизил к глазам и "ул. Пр-я" медленно превратилась в "ул. Пр. Я". Неужели он принял точку за тире, а слишком великоватую букву "я" не смог раскусить как сокращенную фамилию? Неужели сыщик не ошибся?

Нумерация квартир на почтовых ящиках заканчивалась далеко за сотню. Шестьдесят четвертый выглядел таким же, как и остальные. Ящик пытался переубедить Жору Прокудина, что он заблуждался.

Несмотря на то, что лифт гудел и явно ехал вниз, Жора нажал на кнопку, зажег под нею желтую лампочку и тут же вздрогнул от истеричного окрика Жанетки:

- Мы едем на вокзал или нет?! Мне твои фокусы уже надоели!

Она стояла в дверях подъезда, солнечный свет обливал ее со спины, и оттого она как бы не имела лица.

- Едем, - назло себе сказал Жора, и дверь лифта с хряском открылась.

Из кабины вышел высокий парень с усталым, но благородным лицом.

Жора Прокудин взглянул на него и чуть и не задохнулся.

- Здравствуйте, - приветливо сказал парень.

"Гвидонов", - чуть не сказал вслух Жора и еле прожевал что-то похожее на "Зясьти".

Следом за Гвидоновым лифт покинул качок со шрамом на лбу. Его, видимо, в детстве не научили волшебным словам. Здороваться он даже не подумал, а на нового человека у лифта взглянул мутно и зло.

- Ты издеваешься?! - взвизгнула на весь подъезд Жанетка, заставив качка вскинуть правую руку под левую мышку. - У нас до поезда - двенадцать минут! Мы что же вечно будем жить в этом вонючем городе?!

- Не будем! - огрызнулся Жора Прокудин и жестом прижал себе ладонь ко рту.

- Ур-род!.. Мы уезжаем без тебя! - не поняла жеста Жанетка.

Она в ярости пнула дверь подъезда ногой, и Гвидонов с улыбкой обернулся к качку.

- Люблю энергичных женщин, - пояснил он сопровождающему.

Плечи качка даже не дернулись. Возможно, он никогда в жизни не думал, стоит ли любить энергичных женщин.

Они вышли вслед за Жанеткой из подъезда, и Жора Прокудин вынужден был последовать за ними. Жанетку он нагнал уже у дверцы "Волги".

- Стой! - с силой сжал он ей руку.

- А-а! - выкрикнула она. - Идиот!.. Ты...

- Падай в машину и заткнись, - прохрипел Жора Прокудин.

Она вырвала руку, нырнула под бок к Топору и с удивлением заметила, что Жора уже сидит на своем месте рядом с водителем.

- До вашего это... поезда совсем ничего, - подал голос таксист.

- Трогай за этим "жигулем", - почему-то шепотом приказал Жора Прокудин. - За синим. Вот этим, "девяткой"...

- А вокзал? - удивился таксист.

- Вокзал отменяется, - вновь прошептал Жора и сгорбился, ожидая удар по затылку нежным кулачком Жанетки.

_

Глава тридцать вторая

ХРАНИТЕ ДЕНЬГИ В СБЕРЕГАТЕЛЬНЫХ МЕШКАХ!

Ползти по малиннику на исходе лета - редкая по изощренности пытка.

Жоре Прокудину хватило трех-четырех метров, чтобы навеки разлюбить свое любимое малиновое варенье. Шипы и шипочки, густо усеивающие ветки и нижнюю часть листьев, по-кошачьи исцарапали кисти рук, щеки, подбородок, нос и уши. Больше всего в жизни хотелось их расчесать, но он боялся, что после расчесывания порезы распухнут. Перед глазами стояло раздувшееся лицо Топора. Жора Прокудин совсем не хотел превратиться в его брата-близнеца.

После четвертого, а может, уже и пятого метра малинника, преодоленного им по-пластунски, в серых некрашеных досках забора мелькнуло отверстие от выпавшего сучка, и Жора жадно припал к нему правым глазом. За огородом в соседнем дворе, за рядами пыльных помидорных кустов белел стенами одноэтажный домик под шиферной крышей. Над домиком висела безмятежная тишина, а растущие справа от него могучие абрикосовые деревья делали завершенной идиллическую картинку. В таком домике хорошо коротать пенсионные дни, смотреть на синеющее вдали море, на безоблачное небо и думать о том, что жизнь прожита не зря.

- А-а... О-о, - долетели до жориного слуха отголоски слов.

Левый глаз сменил правый в дырке и первым разглядел людей. От калитки по оранжево-красной, выложенной из кирпичей, дорожке шел Гвидонов, а за ним тенью - охранник со шрамом на лбу. Впрочем, с такого расстояния шрам не просматривался, но Жора Прокудин был уверен, что все-таки заметил его.

- О-о... А-а, - ответил Гвидонову хозяин дома, маленький лысый мужичок.

Поздоровавшись за руку, они прошли в тень под самым раскидистым абрикосовым деревом, сели и почти мгновенно встали. Жора подумал, что от жары ему это почудилось и повернул к щели правый глаз.

- А-а... О-о... А-а, - вроде бы одновременно сказали Гвидонов и лысый хозяин, и перед ними вырос еще один невысокий, по-курортному - в шорты и майку одетый - мужичок.

Теперь уже они сели втроем, и Жора Прокудин пожалел, что не взял с собой Жанетку. Только здесь, у дырки в заборе, он бы смог убедить ее в своей правоте. Водитель, в отличие от нее, оказался на редкость догадливым мужиком. Когда лениво плетущаяся перед ними синяя "девятка" свернула в проулок между заборами частного сектора Приморска, он притормозил и по мере сил изобразил из себя гида:

- Эта дорога ведет в это... в тупик... Она это... вверх взбирается, до самой, значит, горушки... Если вы за теми, ну, на "жигуле", охотитесь, то они вас это... сразу засекут...

- А то уже не засекли! - огрызнулась с заднего сиденья Жанетка.

На поезд они уже опоздали, и успокаивало ее только одно: что они не взяли билеты заранее. Если бы у них были билеты, ни на какие преследования синих "жигулей" она бы не дала разрешения.

Когда Жора Прокудин убежал вверх по проулку, держась рукой за

обгоревшее бедро, она пояснила всем сидящим в машине:

- У него точно от этого Гвидонова крыша поехала!

- Одножнацьно, - поддержал ее Топор.

Таксист и Бенедиктинов промолчали. Таксист уже давно понял, что платить все-таки будет не всклокоченный сумасшедший, похромавший в гору, а девка с прической, напоминающей расползающихся из банки червяков, а, значит, говорить ничего и не требовалось. А поэт Бенедиктинов мучился, потому что никак не мог подобрать точную рифму к имени Жанна. "Странно", "туманно" и "осиянна" выглядели самыми заурядными словечками. К девушке, так сладко, так пьяняще пахнущей, могли подойти только божественные слова. Но таких он не знал.

Так и сидели они вчетвером в горячей душной машине и смотрели то на дергающийся счетчик, то на муху, которая вроде бы металась, чтобы вылететь из салона, а на самом деле никуда и не улетала.

А Жора Прокудин все лежал и лежал в чужом малиннике, следил за малоподвижной троицей и пока не мог себе представить, как без помощи Топора можно справиться с качком-охранником. Маленьких мужичков, с которыми беседовал Гвидонов, он почему-то всерьез не воспринимал.

Сзади зашуршал малинник, и у Жоры Прокудина помертвело все внутри. Когда он перелезал через забор, то не удосужился проверить, есть ли во дворе собака. Что делать теперь, он не знал. Собак ему еще не приходилось обманывать. Люди обманывались легко. С собаками могло не получиться.

Он лихорадочно вспомнил, что самое уязвимое место у собаки - нос, обернулся, чтобы не упустить из виду именно этот нос, и наткнулся взглядом на удивленную кошачью морду.

- Мя-ау? - спросил полосатый хозяин двора.

- Иди-иди... Гуляй, - ответил Жора Прокудин.

- Мя-ау, - согласился кот, метнулся к забору, процокал по нему когтями и, одолев доски, спрыгнул прямо в помидоры.

- Там кто-то есть, - отчетливо выкрикнул качок-охранник.

Только сейчас Жора заметил, что здоровяк стоит метрах в пяти от забора и застегивает ширинку.

- Где?! - еле различимо ответил кто-то из троицы.

- В помидорах... А-а, это кот!

На этот раз охраннику не ответили. Коты - животные безобидные. Они не так страшны, как люди.

- Иди сюда! - позвал охранника тот же голос. - Вопрос согласован! Надо грузить мешки!

Упоминание о мешках чуть не подбросило Жору над забором. Страницы за три до записи об адресе в книжечке сыщика была пометка о мешках. Что-то типа "Деньги вывезены в мешках".

Забыв о грязных досках, Жора Прокудин приник лицом к забору. Через дырку стал виден еще и сарай в правой части двора. Троица, встав, направилась именно к этому сараю. Телохранитель - тенью за ними.

Он вошел в сарай последним, а появился первым. Безо всякого напряжения он нес два черных мешка: по одному у каждого бока. Вслед за ним два коротких мужичка с натугой вытащили еще один мешок, точного близнеца двух предыдущих.

- Куда идти? - спросил, обернувшись, охранник.

- Держись за нами, - ответил кто-то из коротышек. - Там - тропинка... Загружаем на катер...

Мешки были черными-пречерными. И явно полиэтиленовыми. И явно плотными. И содержимое в них торчало мелкими острыми углами. Так могут торчать только пачки с деньгами.

Жора Прокудин попытался облизнуть губы и не смог. Язык был шершавее и суше забора. С той стороны вернулся, громко спланировав в малинник, кот, но Жора не услышал его прыжка. Для него в мире не существовало больше ничего, кроме черных мешков. Он готов был по-кошачьи перелететь через забор, пробежаться по огороду, раздавливая на бегу пузатые помидоры, вышибить из рук коротышек их единственный мешок, подхватить его и взапалку рвануть вниз по проулку к оранжевой "Волге". И он мысленно это сделал. Забор был преодолен легко, огород - тоже. Коротышек он сшиб на землю, мешок подхватил. И все. Дальше ничего не придумывалось, кроме пудовых кулачищ охранника и жориного обгоревшего бедра. Оно ныло на одной протяжной ноте, будто умоляло Прокудина не перелезать через забор и не гнаться за деньгами банка "Чага". А потом он представил, сколько пачек может лежать в мешке, и ему стало стыдно за свое предыдущее желание.

- Воровать - так миллионы, целовать - так королев, - напомнил он себе и пополз вдоль забора к углу двора.

Малинник провожал его так же недружелюбно, как и встречал. Забор - еще более негостеприимно. Доски были подогнаны с маниакальной точностью. В щели между ними не пролез бы даже человеческий волос.

На углу и вовсе не оказалось дырок от выпавших сучков.

Забор заставил Жору Прокудина приподняться. Под молотящееся в кадыке сердце он привстал и все-таки разглядел тропинку, о которой сказал один из коротышек. Вдвоем они уже поднимались по ней за новыми мешками, а внизу, у среза обрывистого берега, млел на штилевой воде прогулочный катер. У движка на корме сидел человек в светлом спортивном костюме-ракушке, и Жора Прокудин лишь по повороту головы, но уже заученному навеки, еще у лифта, повороту с испуганным нырком подбородком узнал Гвидонова. Он что-то крикнул, но даль растворила слова, не донесла их до слуха.

Обряд погрузки мешков через десять минут стал совсем невыносимым. Днище катера почернело. Охранник уже не ставил ногу на бортик, а прямо швырял и швырял мешки.

"За границу сваливают! - лихорадочно подумал Жора. - Как пить дать за границу! До Турции - рукой подать. Море - штиль. Пограничники катер не засекут. А может, они давно куплены?! Сколько же там "бабок"? Неужели это и есть два миллиарда? Неужели деньги уплывают?"

Ногтями Жора Прокудин по-кошачьи скреб по забору. Он уже не замечал, что загнал две тоненькие щепочки, и они иголками прокололи кожу под ногтями, выдавили наружу кровь. А он по-хищному все скреб и скреб, и вот-вот должен был завыть.

- Стоять! Руки вверх! - перепугал его кто-то окриком.

Обернувшись, Жора зачем-то присел и с удивлением обнаружил стоящего метрах в десяти от него небритого мужика с двухстволкой. В первое мгновение, еще перед поворотом, еще только по голосу Прокудин решил, что это охранник Гвидонова, и теперь при виде небритой запойной физиономии даже обрадовался.

- Извини, отец, - медленно выпрямился он и улыбнулся, рассмотрев черные семейные трусы мужика, висящие ниже колен. - Я это... туалет ищу...

- Руки вверх! - повторно скомандовал хозяин. - Я не шучу! Я тебе покажу, как чужое добро грабить!

- Какое добро? - с удивлением обвел Жора Прокудин взглядом покосившийся домишко, крытый рваной толью, сарай с висящей на одной петле дверью, деревянный гроб туалета.

- А щас узнаешь, какое!

Мужик решительно вскинул двухстволку, и Жора, совсем не понимая, что он делает, развернулся и прыгнул на забор. Выстрел и удар о землю совпали по времени. Как он сумел так быстро перелететь забор, Жора даже не мог представить. Наверное, он установил мировой рекорд. Но вокруг не было ни судей, ни телеоператоров, ни зрителей. Нет, зрители все-таки были. Люди на катере, обернувшиеся на выстрел, заметили его фигуру на желтом песчанике у забора.

Гвидонов рванул шнур мотора, охранник на ходу вырвал не просто из-под мышки, а как будто бы из тела, пистолет, прыгнул на мешки, поскользнулся, упал на них, а у кормы катера вскипел бурун, побелела, расширилась вода, и маленький человечек, стоящий у руля, вывернул катер влево, прочь от берега, прочь от Жоры Прокудина. Второй маленький человечек, лысенький, с покрасневшим лицом, бросился по тропинке к дому, и почему-то подумалось, что у него тоже там хранится двухстволка, словно все жители этой горушки больше ничего не хранили, кроме двухстволок. А увидев лысенького, Жора вспомнил и небритого, а вспомнив, вскинулся с песчаника и побежал, пригибаясь, вдоль забора.

Сзади бахнул еще один выстрел. Он был гораздо слабее предыдущего. Он ощущался игрушечным. Жора Прокудин не подумал, что это свист ветра в ушах забил звук, а если бы подумал, то, наверное, распрямился и получил заряд прямо в башку. А так пуля для охоты на кабана прошла сантиметрах в десяти над макушкой и оставила дырку в заборе. Уже чужом. Уже не принадлежащем небритому мужику.

- Стре... стреляют, - первым из сидящих в "Волге" понял Топор. Где-то недалеко...

- Ага, - ответил таксист и провернул ключ зажигания.

Он всего раз видел перестрелку возле пляжа, но ему хватило этого зрелища, чтобы раз и навсегда потерять интерес к американским кровопускательным боевикам.

- Погоди, - остановил его руку на рычаге Топор. - Там - Жорик...

- А мне это... все равно, кто там...

Оранжевая "Волга", взбив тучу желтой пыли, задом пролетела пять-шесть метров, таксист воткнул рычаг на первую скорость, и в этот момент в редеющую пыль вылетел из переулка Жора Прокудин.

- Стой, с-сука! - кулаком огрел таксиста по плечу Топор.

Если бы не подголовник на водительском сиденьи, попал бы ему по затылку. А так получилось что-то вроде дружеского похлопывания.

- Сто-ой! Там - Жорик! - брызнул таксисту по щеке слюной Топор.

- А... а... ага, - еле выдавил таксист.

Рядом с ним упал запыхавшийся Прокудин и беззвучно прокричал распахнутым ртом.

- Гони! - перевел его слова Топор, хотя таксисту этот перевод и не требовался.

Он уже и без того гнал по грунтовке, и отечественная машина, прыгая на отечественных буграх, выла и хрипела тоже по-отечественному, по-русски. Получалось что-то типа "У-ух!.. А-ах!.. Ы-ых!.."

Водитель уперся спиной в сиденье, а ногой - в педаль газа. Топор пытался сесть ровно, но его неодолимо валило на Жанетку. А та очумелыми глазами смотрела на несущиеся почему-то именно на нее почерневшие деревянные столбы и не могла понять, отчего это Топор норовит вытолкнуть ее из машины прямо на эти столбы. Бенедиктинов по-прежнему сидел прямо, будто радикулитчик, и про себя охал, когда бился теменем о крышу "Волги". Но хуже всех ощущал себя Жора Прокудин. Он безуспешно пытался захлопнуть дверцу и, наверное, раз десять бы уже вылетел на пыльную землю, если бы не левая рука, которой он, выдрав крышку "бардачка", удерживался за что-то горячее и шершавое.

- Сто-ой! - с пятой или шестой попытки сумел он все-таки оживить язык. - Сто-ой!

Таксист, очнувшись, отпустил педаль газа. Перепуганная "Волга" проехала еще метров сто по переулку и уперлась в кучу гниющего мусора. Муха, о которой все уже забыли, но которая тоже упрямо боролась за жизнь и билась о лица, сиденья и борта, с облегчением вылетела наружу и села на гнилой помидор. Ей было о чем рассказать другим мухам.

- Вы... вы... вылазьте, - через одышку прохрипел таксист. - Мине такие па... пассажиры без надобности... Вылазьте...

- Не ной, козел! - наконец-то сел ровно Топор. - Кто там стрелял?

- Шизик один, - пояснил Жора Прокудин и вынул левую руку из "бардачка". Пальцы не хотели разжиматься. - Тут все шизики... Все до одного...

- Вылазьте, - повернулся к нему всем корпусом таксист.

- Удерут, твари, - только сейчас вспомнил о катере Жора Прокудин. - Я же говорил, они здесь, здесь, здесь!

- Кто - они? - подал голос Топор.

- Гвидонов и его люди! Это был он, он, он!

- А кто такой, извиняюсь, Гвидонов? - голосом, совсем не соответствующим минуте, спросил Бенедиктинов.

- Что вместе с нами делает этот уродский поэт?! - выскочив из машины, наклонился в салон и заорал Жора. - Какого хрена он висит у нас на хвосте?! Откуда он вообще появился?!

- Не ори! - огрызнулась Жанетка.

Столбы все еще летели на нее. Она до сих пор не верила, что "Волга" остановилась.

- Мне твои истерики уже в печенках сидят, - чуть потише добавила она и действительно провела ребром ладони по правому боку. - Поехали на старую квартиру. Завтра свалим поездом...

- Они уйдут... Точно уйдут... Они на катере... И мешки... Там мешки...

- Вылазьте и вы, - попросил таксист остальных последовать за Жорой. Не надо мине таких денег...

- Точно уйдут... В Турцию... Два арбуза! Два арбуза! - нервно затанцевал на месте Прокудин.

Пыль, взбитая его кроссовками, на эти же кроссовки и садилась, будто хотела последовать за странным танцующим парнем и узнать, кто же там от него убегает с мешками.

- А кто такой Гвидонов? - впервые за все время повернулся к Жанетке Бенедиктинов.

- Уйдут, гады, уйдут!.. Отец, у вас где-нибудь катера в аренду сдают? - спросил Жора Прокудин у таксиста и тут же ответил за него: - Какие катера! Их теперь только на самолете можно догнать! На са...

И осекся.

- Пока не вылезете, не поеду, - демонстративно снял ладони с баранки таксист. - Даже за сто "баксов" не поеду!

- Далеко твой друг живет?! - испугал Бенедиктинова вопросом Жора Прокудин.

Он распахнул заднюю дверцу, и теперь его разгоряченное, сочно облитое потом лицо находилось всего в двадцати сантиметрах от бледного скульптурного лица поэта.

- Как... кой друг?

- Летчик!

- Он не летчик... Он техник самолета... Точнее, гидросамолета... Типа амфибия...

- Типа... чего? - удивился блатному словечку Жора Прокудин.

- Ам...фибия...

- Далеко это отсюда?

- Я не знаю... А если от центрального пляжа по берегу, то совсем рядом, сразу за каким-то санаторием...

- Они летают?

- Наверно... Саша, это мой однокашник, говорил, что один самолет на ходу. Он всегда на этом... на боевом дежурстве...

Прыжком Жора бросил себя на переднее сиденье, швырнул к лобовому стеклу две скомканные стодолларовые банкноты и, не глядя на таксиста, скомандовал:

- Гони, куда пацан сказал!.. К летчикам!

Трудное слово "вылезайте" прилипло к языку таксиста. Он бережно взял одну серо-зеленую бумажку, разгладил ее, посмотрел на просвет и с непривычной для него мягкостью ответил:

- Вы б это... так бы сразу и говорили...

Глава тридцать третья

ТЕРРОРИСТАМИ НЕ РОЖДАЮТСЯ

Штурман первого класса Вася Карванен сидел в одних плавках на табурете и сам с собой играл в шахматы. Точнее, сам у себя выигрывал, потому что тот невидимый Карванен, что сидел напротив, делал настолько сильные ходы, словно его консультировал сам Каспаров. Или Карпов.

В комнате дежурной смены стояла адская жара, но ее не замечал ни Вася Карванен, ни спящий на нижнем ярусе армейской кровати командир экипажа капитан Волынский, ни зубрящий английский язык на верхнем ярусе помощник командира старший лейтенант Коробов, ни воздушный радист прапорщик Погуляй, паяющий что-то на подоконнике.

Тяжко вздохнув, Вася Карванен сделал за себя довольно слабый ход и подумал, что пора эмигрировать на родину предков, в Финляндию. И хотя он ни разу там не был, языка не знал, а внешне по вине мамы-молдаванки походил скорее на итальянца, чем на финна, это желание после очередного сильного хода "противника" стало еще сильнее. Неделю назад в их полк, который и полком-то уже не был, а скорее свалкой ржавых гидросамолетов, пришла бумага. Сокращение, о котором так долго говорили по телевизору, докатилось и до берега Черного моря. Только теперь оно называлось секвестром, и под секвестр попадал весь полк. Из их экипажа квартиру, да и то служебную, имел лишь Волынский. Вася Карванен автоматически становился бомжом, а для бомжа что Россия, что Финляндия - никакой разницы. Даже климат одинаковый.

Дверь в комнату дежурной смены распахнулась со взвизгом. Некто всклокоченный и краснолицый метнулся мимо Васи Карванена к двухъярусной кровати, вырвал пистолет из снаряжения, прищелкнутого к стойке у ног Волынского, и заорал неприятным голосом:

- Всем на пол!

Паяльник выпал из рук прапорщика Погуляя, и острый запах канифоли со змеиным шипением растекся по комнате.

- Я что сказал?! На-а пол!

Прапорщик Погуляй упал на живот прямо под батарею отопления. Пол не мыли уже неделю, и он подумал, что если ничего не произойдет, то его нужно вымыть обязательно.

Удерживая взгляд на пистолете, Вася Карванен вдруг увидел сильный ход за самого себя на доске. Он вел если не к победе, то к выигрышу ладьи точно. Но сделать он его не успел.

Жора Прокудин прыгнул влево, к столу, схватил Васю Карванена за шею и приставил пистолет к виску. Вышло похоже на сцену из фильма о гангстерах. Не хватало только широкополых черных шляп, бабочек на шее и легкой мелодии джаза.

- Чего там у вас? - под скрип пружин повернулся заспанным лицом к комнате Волынский.

- Кто из вас летчик?! - выкрикнул Жора Прокудин.

Он с ужасом думал, что может ненароком нажать на спусковой крючок, и никак не мог рассмотреть, на предохранителе стоит пистолет или нет.

- А ты кто? - не вставая, спросил Волынский.

- Мне нужен самолет!

- Езжай в аэропорт. Там их полно.

- Мне нужен ваш самолет!.. Этот... типа амфибии...

- Если ты за "бугор" решил свалить, то зря на нас понадеялся, зевнув, сел на кровати Волынский. - Мы до Турции не дотянем, не та машина...

- Мне не нужно до Турции! Мне воров нужно догнать! Они... они на катере увезли мешки с деньгами! С моими деньгами! - на всякий случай добавил Жора Прокудин.

- Мешки, говоришь? Это, наверно, много денег, если мешки...

Пятерней Волынский почесал щетину на правой щеке, изучил большой палец ноги, вылезший через дырку в носке, и пальцем остался доволен. Все-таки он доставлял ему меньше забот, чем всклокоченный парень.

- Получается, что мы - заложники? - грустно спросил Волынский.

- Да! - выкрикнул Жора Прокудин. - Если мешки добудем, то я вам по де... по пять лимонов дам! Подходит?!

- Васю отпусти.

- Кого?

- Его, - проткнул пальцем воздух в сторону Карванена Волынский. - Это лучший штурман полка. Без него мы твой катер не найдем.

Не разжимая тиски, Жора Прокудин на всякий случай оттащил Карванена в угол комнаты, поближе к окну. Он не знал о секвестре и потому не мог понять безразличие командира к его нападению террориста.

- Ты с пистолетом-то поосторожнее, - попросил Волынский. - Там магазин. Восемь патронов. Я их под роспись получил. Казенная вещь.

- За работу я заплачу вам, - совсем неожиданно для террориста произнес Жора. - Могу даже выдать аванс.

Оторвав пистолет от виска заложника, он смахнул им шахматные фигуры на пол, и Вася Карванен испытал облегчение. Пока террорист держал его за шею, он рассмотрел на доске, что выигрыш ладьи ведет к вскрытию линии, и он ничего не сможет сделать против "вражеского" ферзя, готового рвануть по этой линии на его боевые порядки.

Сунув пистолет за пояс у бока, Прокудин одним быстрым движением выхватил из кармана джинсов пачку смятых стольников и полтинников и швырнул их поверх доски.

- Вот. Сосчитай, - показал он выхваченным из-за пояса стволом на комок цветных бумажек. - Здесь тысяча долларов точно будет. Зато в рублях. Больше у меня ничего нет...

Вася Карванен с интересом смотрел на никогда не виданную им сумму. Как старший лейтенант, холостяк и совсем не передовик он получал около восьмисот тысяч. Да и то последний раз этот счастливый факт произошел весной, то ли в апреле, то ли в марте. С той поры в полку денег не видели. Министр обороны сказал, что с деньгами проживет и дурак, и в полку истово пытались доказать, что они умные.

- Если мы через минуту не взлетим, я начну вас мочить. По одному, проскрежетал зубами Жора Прокудин.

- Через минуту не получится, - устало ответил Волынский. - "Бэшку" еще расчехлить нужно...

- Командир, так нехорошо... Это - измена Родине, - подал голос с верхнего яруса Коробов.

Его пятки, хорошо заметные сквозь дыры на носках, висели почти у глаз Волынского.

- А ты хочешь, чтоб он нас перестрелял? - спросил он у пяток.

- Но присяга... Мы же это... как бы принимали присягу...

Из-под батареи робко напомнил о себе Погуляй:

- Мы этому... эсэсэсэру присягали... А этой... России как бы нет...

- Молодец, мозги хорошие, - похвалил его Жора Прокудин.

Встань, ты мне нравишься. Сразу видно, что ты - сторонник реформ.

- И все-таки это измена, - пробормотал Коробов.

Он уже давно хотел спрыгнуть, но боялся, что сумасшедший террорист

посчитает его прыжок попыткой к бегству. Или попыткой к нападению.

В такой ситуации о хорошем не думают.

Дверь взвизгнула вторично, но Жора Прокудин даже не обернулся к ней.

- Нафол лефыка? - уже с каким-то португальским акцентом спросил Топор.

- Нет еще!

В руке у парня со страшным сине-бурым лицом Волынский заметил нечто похожее на осколочную гранату и ему вдруг почудилось, что этот второй, уродец, может запросто швырнуть сюда гранату, если они откажутся. К тому же у нового гостя был такой свернутый вбок нос, будто его уже когда-то задело одним таким взрывом, и для него вообще не представляет никакой трудности швырнуть гранату еще разок.

- Сколько ж вас, мужики? - удивился Волынский и поневоле встал.

- Нас много на каждом километре, - объявил Жора Прокудин.

- Это заметно... Но ты учти, "бэшка" не резиновая. И не "боинг". Больше трех человек на борт не возьму.

Огромный, лысый, с пучком рыжих волос над ушами, Волынский выглядел генералом, хотя на плечах его измятой рубашки лежали грязные капитанские погоны.

- Полечу я один, - властно произнес Жора Прокудин. - Остальные мои друзья останутся на земле.

- У меня требование, - тоже показал властность голосом Волынский. Как только самолет поднимется, твои дружки отпускают моих подчиненных. Хорошо?

- Чтоб меня потом арестовали при посадке?

- А ты думаешь, в полку не заметят, что мы взлетели?

- Ладно, - зло согласился Жора Прокудин. - Они отпустят твоих людей, как только ты взлетишь...

- Сам не взлечу. Мне нужен штурман.

- А где я его возьму?.. Слушай, не виляй!

- Штурман - это Вася. Ты его сейчас обнимаешь.

- А-а, - понял Жора. - Так бы и сказал.

- Зачем вы так, командир? - чуть не плача, спросил он. - Он же убьет вас... Он же...

- А так убьет всех, - и уже шепотом: - Он же маньяк!

- Хватит болтать! Иди! - крикнул Жора Прокудин. - Иди к двери.

- Без защитных шлемов и шлемофонов мы не взлетим, - мрачно пояснил Волынский.

- Где они?

- Тут. В тумбочке.

- Топор, проверь! Я эти штучки знаю. Там, небось, кроме шлемофонов еще по стволу лежит...

Волынский не стал тратить силы на ответ. Он и без того был мужиком меланхоличным. Только из-за характера он не стал майором, но характер, как известно, не переделать. С каким родился, с таким и помрешь.

- Нету ждеся штволов, - радостно просвистел синими губами Топор. Токо шапки их. Шерные...

- Какие? - не понял Жора Прокудин.

- Черные, - за Топора ответил прапорщик Погуляй. - Только мой шлемофон не берите. Он на мне числится...

- Хватить болтать! - потребовал Жора и приказал Волынскому: - Выбери шлемы себе и штурману! И не вздумай трогать моего парня! Тогда у твоего Васи в голове станет на две дырки больше!

- Почему две? - удивился Волынский.

- Входное отверстие и выходное, - просветил его Жора. - Усек?

Волынский не спеша выбрал из комка три черных шлемофона и по очереди всунул их в защитные шлемы. Каждый - в свой. Зачем-то поправил шумозащитные диски, наполненные глицерином.

- Мне эту шапку не надо! - показал Жора Прокудин, что умеет считать до трех.

- Оглохнешь, - жалеючи его, объяснил Волынский. - В "бэшке" такой шум, что до болевого порога - всего десять децибел...

- Хватит умничать! Пошли!

Зажав три шлема под руками - два у левого бока, один у правого Волынский первым вышел из комнаты, сощурился от яркого солнечного света и подумал, что зря сболтнул про болевой порог. Одним только запуском движков он бы на время вогнал террориста в шок. А теперь получалось так, что он его еще и берег.

Глава тридцать четвертая

КРОВЬ НЕ ВИДНА ПОД СОЛЯРКОЙ

В кабине Волынский на время забыл о террористе, о пистолете, зло глядящем на него округлым черным глазом, о штурмане Васе Карванене, забравшемся на штатное место в носу амфибии в одних-разъединственных плавочках.

Навстречу неслась серая бетонка взлетно-посадочной полосы, мелькали стоящие справа и слева от нее старые законсервированные "бэшки", черные горошины прожекторов, аэродромные здания. Из будки оперативного дежурного вылетел майор с красной повязкой на левом рукаве. Он на бегу махал руками, будто разгонял мух, но Волынский не заметил и его. Именно в это время он подал штурвал на себя, и хвост самолета с белой бульбой магнитометра чуть приподнялся, будто у перепела в брачном танце.

- Сто семьдесят, - неохотно сообщил снизу скорость Вася

Карванен, и Волынский потянул штурвал на себя.

- Двести десять, - еще более неохотно добавил Вася, и горизонт

как-то странно дернулся.

Испарина обдала потом и без того мокрую голову Жоры Прокудина. Подумав, что летчики задумали какую-то каверзу, он с усилием прокричал: "Не дури!" и сам себя не услышал.

После повторного крика, так и оставившего Жору немым, Волынский показал пальцем сначала на штурвал, торчащий между ног у Прокудина, а потом - на шнур шлемофона. Не отрывая взгляда от лица командира, Жора нащупал штекер, подключил шлемофон и нажал, как продемонстрировал на своем штурвале командир, левую кнопку на пульте.

- Чего ты хотел? - заставил его вздрогнуть чистый голос Волынского.

Его губы будто бы находились у самого уха Прокудина.

- Ты в сторону моря лети! - раздраженно потребовал юный террорист. Какого ляда ты вдоль берега тянешь?

- Так положено. По инструкции.

- Что положено, на то давно наложено! Ворочай к морю!

Волынский молча утопил левую педаль, и амфибия с легкостью птицы нырнула влево.

- Ты это... не так резко! Разобьемся! - выхлестнул Жора весь свой животный страх в крик.

- Что за катер тебе нужен? - выровняв самолет, спросил Волынский.

- Маленький такой... Прогулочный... С мотором на корме.

- Вася, - обратился уже к штурману Волынский, - поищи хвостом. Цель малоразмерная. Скорость...

- Какая у них скорость? - спросил он Жору Прокудина.

- Откуда я знаю?! Если б знал, я б вас не угонял!

- Понятно...

Несмотря на секвестр и желание эмигрировать Вася Карванен был неплохим штурманом. В лейтенантах он еще чуть-чуть зацепил то время, когда "бэшки" летали и даже искали подлодки. Зацепил чуть-чуть, всего на полгода. Но ему хватило этого, чтобы прослыть в полку лучшим штурманом. Возможно, что со временем он бы дорос до флагманского штурмана, но Вася иногда любил забыться в спиртовом дурмане, а потом к тому же пришла эпоха секвестра, и он понял, что флагманским не станет уже никогда.

- Малоразмерных целей - четыре, - считал Карванен обстановку с индикатора. - Три движутся вдоль берега. Одна - с направлением от берега. Курс... пеленг...

Услышав цифры курса и пеленга, Жора Прокудин вцепился правой рукой в штурвал и, ощутив под пальцами витки шпагата, залитые плотным слоем лака, почему-то представил, что и катер с беглецами он скоро схватит такой же мертвой хваткой. Он еще не знал, как это сделает, но то, что сделает что-нибудь обязательно, знал.

Минут через десять томительного полета, когда никто из троицы не проронил ни слова, первым подал голос Вася Карванен:

- Вижу цель. Слева тридцать...

- Где?! - попытался привстать Жора Прокудин, но шнур переговорного устройства не дал ему этого сделать.

Волынский снисходительной улыбкой оценил неудачную попытку и показал пальцем в иллюминатор. Он был квадратным, совсем вроде бы не авиационным по жориным представлениям, и он не сразу понял, чего хочет командир.

А когда понял и разглядел на синей-синей пленке моря нечто

белесое и треугольное, с чернотой в вершине треугольничка, то чуть не сорвал с головы шлем.

- Они! Это - они! Снижайся!

Легко оставив позади катерок, Волынский притопил правую педаль и, войдя в разворот, направил "бэшку" на снижение. Он специально не подключался на связь с берегом, потому что представлял, какие слова забьют эфир. Никакой берег выручить его сейчас не мог, а пистолет с черной дыркой выходного отверстия все смотрел и смотрел на его висок.

- Ты проверь, - предложил он Жоре Прокудину. - Вдруг не твой катер...

- Мой! Мой!

Белое, похожее на семечку, тело катера увеличивалось прямо на глазах. Чернота на его борту увеличивалась тоже, и чем быстрее это происходило, тем все сильнее становилось в душе Прокудина самоощущение миллиардера. Будто бы это увеличение пятна увеличивало и капитал на его счету в банке.

- Двое! - вдруг заметил он, что в катере только двое пассажиров. Двое!.. Где третий?!

Волынский совершенно не понял вопроса. Одновременно он должен был удерживать в поле зрения восемнадцать указателей на щитке, и среди этих горящих зеленым фосфором указателей не было ни одного второстепенного.

- Ниже не могу, - испугал Волынского высотомер. - Надо скорость сбрасывать.

- Так сбрось!

- Тогда сядем на воду.

- Никакой воды! Лети!

- Мы можем и по воде за ними. У "бэшки" фюзеляж типа лодки...

- Типа чего? - опять услышал блатное словечко Жора Прокудин и все-таки разглядел людей на пронесшемся на встречном курсе катере. - Их все-таки двое: охранник и малыш!.. Где Гвидонов?! А?!

- Еще раз идти на разворот? - недовольно спросил Волынский.

- Да! Да! Да! Однозначно!

Любимое слово Топора почему-то сильнее всего подходило к моменту.

- Догони его сзади! Не сбоку, а сзади! - потребовал Жора от летчика. Чтоб мы над ними зависли!

- У меня не вертолет, - мрачно пошутил Волынский.

- Будешь болтать - пристрелю!

- А дальше рулить сам будешь?

- Штурмана посажу!

- Он не умеет. Мог только Коробов, мой помощник.

- Это идейный такой?

Волынский не стал комментировать. Он уже несколько раз подготавливал себя к тому, чтобы выбить пистолет из рук террориста. На земле мешал Вася Карванен, в воздухе - ручки отката сидений. Они сдерживали любое резкое движение в сторону соседа. Но Волынский терпеливо ждал. Он не верил, что бандит не ошибется. Уже дважды террорист слишком долго смотрел в иллюминатор, и это вполне могло произойти в третий раз. Только одно занозой сидело в сердце: каждый такой момент казался удобным для нападения лишь тогда, когда он заканчивался.

- Еще ниже можешь? - мельком взглянув на приближающуюся корму катера, спросил Жора Прокудин.

- Нет, - зло ответил Волынский, хотя вполне мог снизиться еще на десяток метров.

- Покачай им крыльями. Пусть остановятся.

Волынский даже и не подумал выполнить приказ. Он решил сразу после пролета над катером резко снизиться и сесть на море так, чтобы получился подскок. Он-то знал, как нужно сгруппироваться, чтобы не врезаться головой в борт, а террористу такого удара хватило бы для минутной потери сознания.

- Помахай! - в истерике вырвал из себя крик Жора Прокудин, и тут же в самолете где-то внизу и чуть впереди произошло что-то странное.

Голый Вася Карванен сделал слишком резкое движение, вскинул руку, и она быстро стала темнеть.

- Что у тебя? - заметил черноту Волынский.

- Они выстрелили! - Попытался встать и выбраться со своего тесного места Вася. - Рука! Пуля попала в ладонь! И - стекла! Они разбили иллюминатор! Здесь свистит! Здесь...

- Ты видишь, какие они звери! - обрадовался Жора Прокудин. - Ты видишь, командир?!

- Вижу, - процедил сквозь зубы Волынский и на время перестал ощущать рядом с собой врага.

Враг был ниже, в катере. Возможно, он и целил в него, летчика, а

не в штурмана.

- Развернись еще раз! - приказал Жора Прокудин.

- Надо садиться. Штурману требуется перевязка.

- Плевать мне на твоего штурмана! Сам перевяжется! Если не развернешься, продырявлю башку!

- Подонок! - до боли в пальцах вцепился в штурвал Волынский и вдавил ногой левую педаль.

Стальное тело "бэшки" не помнило такого маневра из своей жизни. Гидросамолет Б-12 - не истребитель фирмы Сухого. Петлю Нестерова и "бочку" на нем не сделаешь. "Бэшка" - это алюминиевая шлюпка с приклепанными гнутыми крыльями. И когда она нырнула левым движком вниз, корпус задрожал, будто затемпературивший больной. Амфибия бы точно сорвалась в пике, если бы к Волынскому вовремя не вернулось хладнокровие. С трудом он выровнял самолет и, фыркнув, чуть не отругал себя вслух, но тут Жора Прокудин схватился свободной рукой за правый рог его штурвала и с силой потянул его вниз.

- Не трожь! - вцепился в его запястье Волынский.

- Ни-и-иже, - прохрипел Жора, уже понявший, каким движением штурвала можно приблизить амфибию к воде.

Плечом Волынский навалился на ручку отката сиденья и машинально подал вперед и правую ногу. Амфибия накренилась, и бешено вращающиеся лопасти разрубили на куски охранника, вновь вскинувшего пистолет. Кровь брызнула по днищу фюзеляжа, а "бэшка", все сильнее заваливаясь на правое крыло, начала писать над морем круг.

Маленький человечек, стоящий на руле, вместо того, чтобы смотреть вперед, по курсу несущегося на бешеной скорости катера, в ужасе вбирал в себя онемевшим взглядом разбросанные по черным мешкам куски мяса, бывшие еще несколько секунд назад человеком, и уж вовсе онемел, когда увидел знакомую голову, лежащую на самой корме, рядом с ревущим мотором. У него возникло ощущение, что ничего этого на самом деле не произошло, что это какой-то трюк, и нужно только спросить о чем-нибудь у головы, и телохранитель Гвидонова, бывший дзюдоист и бывший прапорщик спецназа, отожмется на руках и взлетит из-за кормы. И только когда он увидел, что охранник уже не сможет отжаться, потому что его рука лежит в полуметре от ног маленького человечка, бывшего начальника валютного отдела банка "Чага" и теперь единственного уцелевшего на катере пассажира, он вспомнил о страшном самолете. А вспомнив, услышал нарастающий гул авиационных двигателей.

Обернувшись, он увидел, что самолет несется прямо на катер, несется с креном, купая конец крыла в воде, и человечек одним быстрым движением крутнул руль влево. Правый борт катера приподнялся на резком повороте, но спасти человечка не смог.

Сверху острым корабельным килем, будто лезвием, катер развалило на две части, и выскочившие непонятно отчего шасси одним ударом убило пригнувшегося вбок человечка. "Бэшка" ткнулась в воду округлым носом, вспорола море, но корабельная форма фюзеляжа спасла ее. Самолет превратился в судно. Он еще пронесся метров пятьсот, распугивая рыб и чаек, но с каждой секундой вода все сильнее выравнивала его.

Когда он замер, Жора Прокудин с ужасом увидел, что у него больше нет пистолета. Пытаясь удержать равновесие в болтанке, он уцепился обеими руками за металлическую ступеньку трапа, ведущего из кабины. Обернувшись, он бросил хищный взгляд на Волынского, но пистолета в его руках не обнаружил. Скорее всего, "макаров" упал куда-то ниже. Возможно, к штурману.

- Обо что мы того... ударились? - сорвав шлем, спросил он и испугался тишины.

В синем воздухе мертвыми стальными листьями висели лопасти обеих винтов. "Бэшка" лежала на сонном штилевом море грудой металла. Она не погибла, но и не выжила.

- Кранты, - в ответ прохрипел Волынский. - Вода попала в движки... Кранты, - и поневоле нажал на кнопку связи с берегом.

- ...надцатый, где вы? - с середины слова прохрипел эфир. Восемнадцатый, где вы? Выйдите на связь!

- Во... восемнадцатый на связи, - вымученно ответил Волынский.

- Передаю микрофон командиру полка...

- Есть.

- Волынский, твою мать!.. Где ты, твою мать?!. Какого, мля, хрена... Тебе полный абзац... Тебе... Где, твою мать, этот... как его... террорист?.. Тьфу, что за слово!.. Подавиться, мля, можно!

Так и не нашедший пистолет Жора Прокудин на четвереньках прополз по трапу к двери, распахнул ее и, враз ослепнув от синевы и задохнувшись свежим воздухом, снопом упал в воду.

- Где, мля, террорист?! - заорал в самом центре головы летчика Волынского командир полка.

- Карванен ранен, - ответил Волынский, увидевший штурмана, который с трудом выкарабкивался из трюмов на освободившееся правое место в кабине. Самолет в аварийке, находится в приводненном состоянии с координатами...

- На кой хрен, мля, мне твои координаты?! - заорал комполка, хотя координаты ему были очень нужны. - Где тер... тер... лор... пер... ну, где этот сученыш?!

- Погиб при посадке, - ответил, глядя на распахнутую дверь, Волынский. - Его выбросило в море и он утонул.

Он ощущал какую-то нечеловеческую усталось. Его как будто бы

вывернули наизнанку, вычистили, а потом то, что осталось,

вывернули вновь, и внешне он вроде бы оставался тем же, а на самом

деле ничего от прежнего Волынского в нем уже не было. Ему даже не

хотелось самому отдраить дверь с левой стороны самолета и посмотреть, куда на самом деле девался террорист. До берега было целых тридцать пять километров или, говоря по-морскому, более двадцати миль, а судов поблизости - ни одного. Требовались способности олимпийского чемпиона по плаванию, чтобы добраться отсюда до берега. Террорист, судя по комплекции, на олимпийского чемпиона не тянул.

- Командир, дайте вашу аптечку, - взмолился севший на нагретое место Вася Карваненю - Надо продезинфицировать... Господи, да что же такое слово длинное!.. Ну, да... рану. Бо-ольно, гадство!..

В эту же самую минуту отплывший на пару сотен метров от "бэшки" Жора Прокудин все-таки сумел стащить с себя кроссовки и ставшие какими-то каменными джинсы, сумел осмотреться и только теперь понял, что самолет днищем уничтожил катер. Вместе с мешками.

Метрах в пятистах от кормы амфибии на воде отливало всеми цветами радуги нефтяное пятно.

"Что-то многовато для катера", - удивился Жора Прокудин и самому себе ответил: "А почему, собственно, многовато? Они же до Турции драпали. Соляркой, небось, загрузились под завязку".

В лазурном месиве вылившегося топлива совсем некрасиво, совсем неподходяще для цветной пленки покачивались обрывки полиэтилена, куски пластиковой обшивки, кепка человечка, стоявшего на руле. Пятен крови не было. Солярка замаскировала ее. И от этого почудилось, что и люди исчезли просто так, без гибели. Просто погрузились в теплую воду и всплыли где-то в другом месте.

Подплыв к светло-бежевой кепчонке, Жора Прокудин зачем-то ощупал ее, набрал побольше воздуха в легкие и нырнул точно под кепку. Глубина медленно втягивала его в себя, медленно сдавливала барабанные перепонки, и, когда в груди стало нестерпимо больно, так больно, словно туда начали вкручивать шурупы, Жора Прокудин перестал вдаваться в толщу воды и разрешил ей вытолкнуть его тело на поверхность.

Отдышался он с трудом. Сердце пробулькивало. Оно никак не могло поверить, что его хозяин не утонул.

- Ублюдки! - ругнулся Жора Прокудин на летчиков. - Утопили столько "бабок"! Вас бы тут всех перетопить! Мокрохвосты вонючие! Ничего не умеют толком делать!

Самолет ответил ему молчанием. Он лежал на брюхе и выглядел драконом, который вот-вот повернет голову в его сторону.

Поймав пальцами обрывок полиэтиленового мешка, Жора Прокудин обнюхал его. Он пах соляркой. Деньги так не пахнут. Море забрало с собой не только деньги, но и их запах.

Жора обернулся к гидросамолету и вдруг начал мелко-мелко всхлипывать.

- За что?.. За что? - безутешно вопрошал он у синевы. - Я нашел эти деньги, нашел!.. Отдайте их мне!.. Они - мои-и-и...

На крыло "бэшки" тяжело, по-слоновьи выбрался Волынский. В руке у него что-то чернело, и Жора, оборвав на полуслове плач, снова нырнул. Летчик его вроде бы не заметил.

Вынырнув, он по-детски обрадовался тому, что теперь борт самолета скрывает его. Прокудин не мог представить, где находится берег. Повертевшись и ничего не найдя на линии горизонта, он вскинул голову к солнцу. Оно уже начало снижаться на "бэшку", хотя еще и стояло по-дневному высоко и жгуче.

- Там, - самому себе показал на предполагавшийся восток Жора Прокудин и поплыл экономно, брассом, через каждые три гребка тревожно оглядываясь.

Он не знал, что Волынский вообще не умеет плавать.

Глава тридцать пятая

МОРЯК ВРАЗВАЛОЧКУ СОШЕЛ БЕЗ ДЕНЕГ

Топору снилась голая Жанетка. Он тянул к ней избитые посиневшие руки и никак не мог дотянуться. То ли руки были слишком коротки, то ли Жанетка слишком далека. Он упрямо тянулся и не мог понять, почему никак не коснется ее персиковой кожи.

- Тихо... Не ори, - почему-то голосом Жоры Прокудина ответила Жанетка и, протянув свои руки, коснулась его запястья.

Но коснулась так ощутимо, так больно, что он поневоле сел на кровати и распахнул глаза.

- Не ори, - вновь раздался знакомый голос, и Топору почудилось, что он все-таки не проснулся.

Когда гидросамолет каракатицей пополз по взлетно-посадочной полосе, пополз медленно, нехотя, будто не желая служить Жоре Прокудину, Топор почувствовал, что пора убегать. Граната-одеколон в его руках с каждой минутой смотрелась все более фальшиво. Возможно, так казалось только ему одному, но больно уж снисходительные взгляды стал бросать на него мальчишка с погонами старшего лейтенанта. И когда "бэшка" вздернула в разбеге хвост, Топор в строгом соответствии с инструкцией Прокудина вскрикнул:

- Из помещения не вылезать в течение часа! Сунете нос - наш снайпер тут же вас уберет!

И хлопнул дряхлой дверью.

Таксист, державший своего рыжего уродца под парами, при появлении Топора не сдержал вопрос:

- А это... где второй?

- Трогай, - приказал Топор. - У него дела...

В ту минуту он уже не верил, что когда-нибудь еще увидит Жорку. И потому прямо в "Волге" на ходу откупорил гранату-одеколон и влил жгучую жидкость в горло.

- Ты - идиот, - отреагировала на его алкашную жажду Жанетка. - И Жорка - идиот. Где он?

Машину трясло на провинциальных ухабах. Хотелось одновременно поджечь все улицы Приморска и забыть о нем навсегда. Но Топор уже не мог забыть этот город. Он был в его жизни не менее двух раз. Двух очень ощутимых раз: в милицейской камере и в комнате летчиков.

Топор хотел ответить:

- Наверно, Жорку убили.

Но он не мог представить Жорку убитым. Такие, как он, не погибают. Скорее, погибнут все остальные жители Земли.

До глубокой ночи, до трех часов, он не верил, а потом вдруг как-то враз - словно под разрыв хлопушки - поверил. И заснул со слезой у угла глаза и мыслью, что так и не успел сказать Жорке какой он хороший. Топор по молодости лет еще не знал, что когда умирает кто-то очень близкий или очень родной, страшнее всего именно это чувство: чувство недосказанности.

- Ты проснешься, урод, или тебе по носопырке шарахнуть?

- Урод?

Только это слово протрезвило Топора. Он еще сильнее распахнул глаза, хотя они и без того уже были открыты, вгляделся в нечто белесое и мутное перед собой и чуть не закричал: "Жо-о-орка!"

Спасли губы. Они бы при всем желании не открылись до энергичной буквы "ж". Получилось глупое и глухое, как шорох разминаемых в пальцах сухой травы:

- Шо-о-огка...

- Не ори, - показывая пример, прохрипел в шепоте Жора Прокудин. Пошли во двор.

- А сколько это... вгемени?

- Без десяти четыре. Детское время.

Во дворе, при сером свете луны, Топор чуть было опять не поверил в то, что спит. На идущем впереди него человеке была надета матроска, и синий гюйс смотрелся на спине криво пришитым лоскутом. Вместо вареных джинсов на ногах колоколами болтались черные брючины. Топор еле сдержал желание спросить моряка, не ошибся ли он адресом.

Обернувшись, Жора Прокудин наконец-то во всей красе продемонстрировал свое небритое лицо. Только волосы, его чернявые, вечно перепутанные волосы лежали соломой. Где Прокудин смог достать такой клейкий бриолин, Топор не мог даже представить.

- Ты все-таки шив, - прошептал он.

- Чего-чего? - не понял Жора.

- Ты шив, шив, шив...

Повис на нем Топор.

- Ну, ты это... того, - попытался отцепить руки с шеи Прокудин. - Не хнычь... А то соплями меня всего измажешь...

- Ты все-таки шив... А как ты спашшя?.. Как?.. Сплыгнул с самолета?.. Шплыгнул?

- А нормально ты говорить не можешь? Без шипения...

- Ишо губы болят... И лицо...

- Да-а... У тебя точно сейчас лишо, а не лицо, - улыбнулся Жора Прокудин от вида того узкоглазо-азиатского, что смотрело сейчас на него.

- Я им не шкасал... Нишего не шкасал...

- Чего не сказал?

- Ну, про твой угон шамолета... Как сбег... Там, в машине...

- Ты прирожденный конспиратор, - похвалил Жора. - Тебе бы в начале века родиться... точно бы большевиком-подпольщиком стал.

- А где твоя одефда?

- Рыбам дал поносить.

- Каким гыбам?

- Ну, какие в Черном море есть?.. Скумбрия там, кефаль... Слушай, а Жанетка не уехала?

- Нет. Вешером поефда нету.

- А-а, ну да- - вечером, - самому себе перевел Жора Прокудин. - А этот... ну, моль бледная, стихоплет, свалил?

Тяжким вздохом Топор ответил лучше любых слов.

Если бы не приблудный поэт Бенедиктинов, он бы видел голую Жанетку не во сне, а наяву.

- Он ей вешь веши штихи шитал. Про любовь... Складно так... Она двафды плакала... Но вообфе-то стихи хорошие. Не то фто "Он уехал прошь на ношной электгичке..."

- С этим Пастернаком недорезанным я утром разберусь, - плюнул в сторону окна Жора Прокудин. - По полной форме. Будет вынос тела... А ты давай в темпе вальса одевайся! Еще не все фишки поставлены!

- Одевасса?.. А зашем? - удивился Топор.

- По пути объясню.

- А там сам что... так и пойдешь?

Жора Прокудин окинул взглядом свою матросскую форму, огромные ботинки - прогары и похвастался:

- Подарок Нейптуна! Понял?.. Меня морские погранцы в море подобрали. Наплел им, что на надувной шлюпке заплыл слишком далеко, а она того шш-шик и лопнула!

- Повегили?

- Ты меня обижаешь, Топор!.. Неужели я хоть раз в жизни сфальшивил? Ты видел актера, талантливее меня?

- А ты был актегом? - принял все за чистую монету Топор.

- Весь мир театр, милый мой! Просто одним достаются хорошие роли, а другим - плохие. Ты какую предпочитаешь?

- Ховофую...

- Ну, и умница!.. Иди переодевайся!.. Ты, кстати, деньги со стола тогда забрал?

- Ага.

- Вот это молодец! Я - не спонсор. Я не хочу финансировать реформу в армии, - провел ладонью по мягкому рукаву фланелевки и добавил: - и флота...

Глава тридцать шестая

ДОПРОС КОММУНИСТА-БУХГАЛТЕРА

У лысого мужичка руки оказались совсем не по возрасту крепкими. Загорелое изношенное лицо смотрелось на шесть десятков, руки - на сорок лет.

Когда они с трудом привязали мужичка к верстаку в сарае, Жору Прокудина и Топора уже можно было сушить. Отерев густой пот со лба рукавом, Жора посмотрел на черные пятки мужичка и спросил:

- Где Гвидонов?

- Я в милицию на вас заявлю, - ответил хозяин дома и дернулся под веревками.

Веревки были добротными. Как и все остальное в его сарае: верстак дубового дерева, мини-бетономешалка в углу, кадушка, инструменты, висящие на стене ровненько-ровненько, будто и не русским человеком был мужик, а немцем или шведом.

Он и не кричал, собственно, когда они вдвоем сорвали его с тепленькой постельки, не матюгался, а только угрожал милицией, точно не парни вязали его, а дети малые.

- Ладно, - согласился с юридической наивностью хозяина Жора Прокудин. - Сменим вопрос. Где остальные мешки?

- Я вас не знаю... Кто вы?..

- Народные мстители. Робин Гуды.

- В морской форме? - скосил глаза мужичок на жориков клеш.

- А что, у мстителей не может быть подразделение морских пехотинцев?

- Ты зря тронул меня, - с необычной злостью сказал мужичок.

Если бы на нем была одежда посерьезней, Жора Прокудин еще проникся бы тревогой, а на фоне застираной серой майки и трусов в алых маках - любая угроза воспринималась анекдотически.

- Так где мешки, хозяин? - заглянув в пустой барабан бетономешалки, поинтересовался Жора. - Говори сам, а то весь дом перероем.

- Ройте.

- Какой-то ты негостеприимный...

Милиция будет с вами гостеприимничать!

- Ты слышал? - спросил Прокудин сидящего на кадушке Топора. - Он меня уже заколебал своей милицией!.. Ты что, дядя, в органах служил?

Шея мужичка одеревенела, и он, расслабив ее, коснулся затылком верстака. На потолке полосами лежали тени от лампочки. Нестерпимо хотелось курить, но он посчитал бы позором для себя попросить сигарету у этих зверей. Моряка он почему-то не боялся. Болтуны не бывают злыми. Его тревожил урод с кривым носом. Он сидел на кадушке и пристально смотрел на ноги мужичка. Такого отечного и синюшного лица хозяин дома не видел еще ни разу. Человек, которого так обидели, не может быть милосердным.

- Значит, не скажешь, - подытожил Жора Прокудин.

- Я не понимаю, чего вы от меня хотите... Я - пенсионер. Сплю в собственном доме. Врагов не имею...

- Уже имеешь.

- Парни, вы меня с кем-то спутали, - снова напряг шею мужичок.

- Как тебя зовут-то?

- Вот видите! - обрадовался он. - Врываетесь в дом к незнакомому человеку, не разобравшись связываете его...

- Так как зовут?

- Поликарпом.

- Хорошее имя. Знаешь, что по-древнегречески означает?

- Не-ет.

- Поликарп - это "многоплодный"... Видно, много ты чего наплодил в жизни. Гвидонов - не твой сын?

- А кто это?

Мужика спас загар. И напряжение, с которым он отрывал голову от верстака. Они замаскировали красноту, ударившую по коже. Гвидонов был его племянником. Точнее, внучатым племянником. Но любил он его как сына. Наверное, потому что на самом деле Поликарп оказался вовсе не многоплодным. Три жены было у него. И ни от одной он не нажил ребенка. Когда ушла третья, он почувствовал, что норма выработана, что он устал от семейной жизни, что шестьдесят два года - не шутка и что пора наконец-то оставить память о себе.

Поликарп, бывший бухгалтер портовой таможни и бывший бессменный

секретарь партбюро этой же таможни, не знал, что на Земле

бессмертны вовсе не порты, таможни, деньги и вовсе не идеи, а

только две вещи - слова и цифры. Он решил, что его обессмертит

лишь памятник. И начал сооружать за сараем, в тени абрикосовых деревьев, монумент. Сейчас уже был возведен пьедестал - мрачный серый цилиндр двухметровой высоты.

Самой большой тайной Поликарп считал то, что он изваяет на памятник. Даже племяшу он не раскрыл тайну памятника.

Поликарп хотел увековечить... советский металлический рубль. С профилем Ленина на аверсе. Как бухгалтер и финансист с тридцатисемилетним стажем, Поликарп был твердо уверен в том, что все беды ринулись на нашу страну, когда исчез из оборота металлический рубль. Те желтые, плохого сплава таблетки выпуска девяносто второго года, на которых отчеканили номинал одного рубля, он за деньги не считал.

На открытие памятника он предполагал созвать журналистов со всего мира. При этом само открытие должно было состоять не в сбрасывании белой материи, как это делается обычно, а в падении забора, ограждающего монумент. Пыль, поднятая досками, медленно и величественно осядет на ботинки журналистов, и они воочию увидят символ стабильного государства твердый рубль.

- А мофет он того... их шементом шалил? - подал голос из угла Топор.

- Цементом? - обернулся Жора Прокудин. - Ты про ту глыбу, что в огороде?

- Ага. Однофнашно...

- Пошли, проверим!.. Где у тебя кайло?

Поликарп опять вскинул голову. В глазах потемнело, и он еле выжал из себя:

Товарищи, умоляю, не трогайте постамент!

- Какой постамент? - не понял Жора Прокудин.

- Не ломайте бетонную отливку! Это так важно! Там такая сложная была опалубка!

- О-о! Я ф говогил! - радостно спрыгнул с бочки Топор. - Пошли шушить!

- Да нет у меня больше мешков! Нет! Нет! Нет! - остановил парочку в двери сарая Поликарп.

- А где они? - обернулся Жора.

Уплыли... Морем... Их больше нет у меня... Я не знаю тех, кто хранил их у меня, - попытался он спасти племяша. - Просто они как-то пришли, попросили посмотреть за грузом... А мне что? Трудно, что ли? Они же заплатили за хранение...

Про плату он соврал с трудом. Как истинный бухгалтер, он никогда не лгал, и ему потребовалось немало сил, чтобы придумать это предложение. Он не знал, что Жора Прокудин все равно не поверил. Жора слишком давно не верил никому, даже самым близким людям, чтобы поверить какому-то лысому аборигену Приморска.

- Сколько денег было в мешках? - напрямую спросил Прокудин. Полмиллиарда? Миллиард?

- Ка... как...кие деньги? - поморгал Поликарп. - Он сказал, что в мешках бумаги...

- Какие бумаги?

- Ба... банка.

Так и не смог второй раз за ночь соврать Поликарп. Сказав, он с размаху ударился затылком о верстак и закрыл глаза. Ему хотелось заплакать, и он бы, наверное, дал волю слезам, если бы не молчаливый урод, опять севший на кадушку в углу сарая. Он казался овеществившимися ночными кошмарами Поликарпа. У него даже было ощущение, что напарника у моряка вовсе нет, что он ему только мерещится. У живого человека не может быть такой жуткой рожи.

- Где ты хранил мешки? - зло спросил Жора Прокудин.

- Здесь, в сарае.

Врешь, козел!

- А зачем мне врать? - не открывая глаз, ответил в потолок Поликарп.

- Давай ему велосипед сделаем, - грустно предложил из угла Топор.

- Чего? - не понял Жора Прокудин.

- А вон тиски стоят... Давай ему пятку шашмем. Больно станет - все рашшкашет...

- А почему велосипед? - снова не понял Жора.

- Ну, типа лисапета... Для ног...

- Правда?.. Вообще-то "велосипед" - это когда бумажки между пальцев ног спящему вставляют и поджигают. Так?

- А у нас такой будет лисапет...

- Ладно... Прикручивай тиски и это...

Нюхом Жора Прокудин чуял, что где-то рядом, где-то совсем близко лежат если не деньги, то ключик к ним. По пути на корабле с бравыми морскими пограничниками он без устали умножал возможное число утопленных мешков на возможную сумму денег в каждом из них. Если там были рубли, а там, очевиднее всего, были рубли, то больше миллиарда "зеленых" ну никак не получалось. А если доллары, то выходило даже больше двух миллиардов. Цифры не стыковались. И лишь когда на бетонный причал упала сходня, и Жоре показали на спасительный берег, он вдруг догадался, что не мог Гвидонов сохранить все деньги банка "Чага". На что-то же он жил, содержал того же охранника, на что-то же нанял киллеров, в конце-то концов.

А сейчас сильнее всего ему казалось, что не мог предусмотрительный

Гвидонов вывести все деньги в одно место. Не мог он их все

доверить одному катеру. Даже если куплены с потрохами и наши, и

турецкие пограничники.

На улице уже светало. Море медленно отделялось от неба, и в этом было что-то первозданное, что-то похожее на исчезающий хаос. Будто бы вновь отделялась вода от неба, а твердь от воды, и вот-вот должна была начаться жизнь.

- Ку-кар-реку! - начал ее, перепугав Жору Прокудина, петух в соседнем дворе.

"Вот сволочь!" - рухнулся он на первое живое существо новой эры и полез в подвал.

Через десять минут он вылез оттуда разочарованным и продрогшим. Рот был брезгливо поджат. Жора еще никогда в жизни не видел столько мокриц и сороконожек в одном месте. Стены подвала шевелились как бока живого существа, и к концу осмотра ему даже стало казаться, что это не бока, а стенки желудка этого же существа, и они сейчас сожмутся и переварят Жору Прокудина.

В доме, состоящем из четырех комнат, его удивила подчеркнутая опрятность во всем. Будто и не холостяк здесь жил, а женщина, помешанная на чистоте. Жора не знал, что Поликарп - бывший бухгалтер, а если бы узнал, то перестал бы удивляться.

Неужели они все мешки вывезли? - спросил у стен Жора Прокудин.

Стены ответили боем часов и вновь напугали его. После петуха это уже выглядело издевательством.

- Твар-рюга! - швырнул он в часы схваченный с этажерки будильник.

Под звон лопнувшего стекла и взвизг часовых пружин оба носителя времени упали на пол. Настенные ходики еще разок дернулись в предсмертной судороге и затихли.

- Должны еще быть мешки... Должны, - нагибался под все кровати, этажерки и шкафы Жора Прокудин.

Но мешки не хотели находиться. Шкаф, забитый ношеными, пропахшими нафталином тряпками, книжные полки, на которых не было ни одной художественной книги, но зато вдоволь хранилось книг по бухучету, экономике, финансам, праву.

"Наверное, юрист", - решил Жора Прокудин, вспомнив милицейские угрозы хозяина.

В письменном столе три ящика были забиты папками с однообразными вырезками. На каждой их них запечатлевался очередной памятник. Здесь была собрана, возможно, вся монументальная история человечества от египетских пирамид до московских монстров Церетели.

В четвертом, самом нижнем, в коробке из-под ботинок лежала папка писем. Алая ленточка, перехватившая ее и превращенная в элегантный бант, возмутила Жору. Он ненавидел все женское, проступающее в мужчине.

Швырнув пачку в ящик он ощутил бессилие. А может, всего лишь подкатил к вискам сон и сжал их своими липкими пальчиками. За окнами уже царствовал чистый дневной свет, и от этого почудилось, что теперь все в городе видят его забравшимся в чужой дом.

Вернувшись в сарай, он обнаружил Топора на той же кадушке.

- Я прикрутил тиски, - спрыгнул он со своего жесткого сидения. - И пятку того... туда...

- А чего она у него такая черная? - удивился Жора Прокудин.

Порядок в доме и пятка не совпадали. Они были из разных миров.

- Надо было меня по воздуху перенести, - подал голос Поликарп. - А вы тащили...

Миры совпали. И это разозлило Жору сильнее всего. Сам он в этот

мир порядка и чистоты никак не мог попасть. Ему там не было места.

- Сделай ему больно, - тихо приказал Прокудин.

Пальцами здоровой руки Топор обхватил рычаг тисков и подал его на пару сантиметров от себя.

- А-а!.. Больно же, граждане! - не сдержался Поликарп. - Пятке больно!

- Где Гвидонов?

- Не... не знаю я никакого Гвидонова. Отпустите меня!..

- Еще! - потребовал Жора Прокудин.

- А-а!.. Сво-олочи! - заплакал Поликарп. - За что ж вы меня так?.. Не знаю я никакого Гвидонова!.. Я... я... Отпустите, ради Бога...

Топор громко высморкался на пол и предложил:

- Давай вымем гучку тисков и газвяфем ему гуки...

- Это еще зачем? - удивился Жора Прокудин.

- Отпустите, ми-иленькие... Бо-ольно же!

- И нофык дадим.

- Нож?!

- Ага, - кивнул Топор.

В желтом свете электролампочки его лицо выглядело фреской с храма индейцев майя. Один ее вид вызывал душевный трепет и желание пасть на колени перед всесильным и свирепым божеством.

- А зачем нож-то? Чтоб он нас перерезал?

- Так у него ш нога зафата! Намегтво!

- И что из этого? - Жора Прокудин впервые ощутил себя тупее Топора.

- А потом сагай подошшем!

- В смысле, подпалим?

- Ага!.. Одношнацыно!.. И он, чтоб спастись, себе ступню отгефет!

- Что-что?

- Ну, отпиляет!.. Нофом!

- Ах, ножом! - догадался Жора Прокудин.

- Не сделайте этого! - взмолился Поликарп. - Не губите свои души! Это грех смертоубийства!

- Какой грех? - удивился Жора. - Ты спасешься. Только ногу отрежешь. Чтоб навеки о нас помнить...

- Звери вы!.. Звери!

- Заткнись! - гаркнул Прокудин. - Где Гвидонов, твою мать?! Если не скажешь, я тебе вместо ноги в тиски все твое мужское хозяйство зажму! И сарай подожгу, твою мать!.. Где Гвидонов?!

- По-оликарп, ты игде? - долетел с улицы прокуренный голос и сразу сменился на раздиристый кашель.

- Зде-есь!!! - взревел всем своим животным нутром хозяин дома. - В сара-а-ае!!!

- Заткнись! - бросился к тискам Жора Прокудин и подал от себя ручку, как только позволяла оставшаяся после ночи сила.

- А-а-а!.. У-убива-ают!

- Итить твою мать! - ругнулся возникший на пороге сарая гость и заорал: - Держися, Поликарпыч! Я за двухстволкой!

- Этот тот, - догадался Жора Прокудин, вспомнив небритого мужика

в черных семейных трусах. - Он, гад... Срыгиваем отсюда!

Он первым вылетел из сарая и увидел во дворе напротив уже знакомую

коренастую фигуру. Мужик нырнул за дверь, и ничего хорошего от его

повторного появления не могло произойти.

- Туда! - показал Топор на калитку, хотя Жора и без этих жестов знал, где находится путь к спасению.

Он добежал с Топором до калитки, и тут его как ожгло.

- Подожди! s - мигом! - бросился он назад, в дом.

Подбежав к письменному столу, он схватил пачку с алым бантиком поверху и в окно вновь увидел небритого мужика. Он бежал к забору с двухстволкой, кутаясь в трусах.

Окно было ближе, чем дверь, к свободе. Жора выпрыгнул из него и поневоле упал на корточки от грохота выстрела. Сосед Поликарпа, видимо, не имел привычки задумываться перед тем, как нажать на спусковой крючок.

Сверху сигануло разлетевшееся оконное стекло, сухая штукатурка, осколки кирпича.

- Шо-орик! - завопил от калитки Топор. - Сю-у-уда! Бегмя беги...

- А тут иначе и не пробежишь, кроме как бегмя, - самого себя взбодрил Жора Прокудин и вылетел со двора, будто пробка из бутылки шампанского.

Сзади хлопнул второй выстрел. Вышло похоже на звук, все-таки изданный, хоть и с запозданием пробкой.

- Не попал? - спросил Топор.

- Не попал, - ответил Жора Прокудин.

- Бежим! А то еще пристрелит!

С этой секунды Топор больше не шепелявил и не картавил. Никогда ведь не знаешь, где найдешь, а где потеряешь...

Глава тридцать седьмая

ЛОВЛЯ ЗОЛОТОЙ РЫБКИ В МУТНОЙ ВОДЕ

Рейдовый буксир в открытом море смотрится смешно. Похожесть на галошу и черепаший ход делают его жалким и беспомощным. Но другого плавсредства в порту Жора Прокудин не нашел. Только капитан буксира, седой, усталый мужичонка с орлиным носом позарился на миллион рублей.

Сейчас капитан стоял в ходовой рубке за спиной худенького матросика-рулевого и курил трубку, прищуривая левый глаз. Трубка и нос казались истинно пиратскими атрибутами. Жора сидел в углу рубки на раскладном стульчике и терпеливо ждал.

- Тебе эта точка тютелька в тютельку нужна или это так, примерный ориентир? - пыхнув дымом, спросил капитан.

- Точно надо, - недовольно ответил Жора Прокудин.

Из всей команды капитан ему не нравился больше всего. Он выглядел каким-то невезучим. А идти с невезучим капитаном на такое дело...

- Ты знаешь, со стопроцентной точностью все равно не получится, сообщил уже от штурманской карты капитан. - Все равно невязка будет. Надо по береговым ориентирам определяться. А их отсюда не видно. Или по солнцу. А у меня секстанта нет...

- Секс... чего?

- Секстанта... Это прибор для определения места судна по солнцу, луне и звездам. Лучше всего по звездам...

- Ты ж сам говорил, что по карте можно точку найти...

- Это так... Но все равно погрешность будет...

Жора чуть не ругнулся вслух. Он за одну только карту, которую капитан взял на время в лоцманской службе порта, заплатил лишние сто тыщ. А теперь оказывалось, что еще нужен был какой-то секстант.

- Стой, машина! - приказал в переговорную трубу капитан и выбил пепел из трубки на ладонь. - Все, хозяин, пришли. Плюс-минус кабельтов от твоего места...

- Какой кобель? - не понял Прокудин. - Чего ты мне лапшу на уши вешаешь! То какой-то порносекстан, то кобель!.. А сучки на твоей лоханке нету?

- Не кобель и не кабель, а кабельтов, то бишь одна десятая морской мили... Сто восемьдесят метров с копейками...

- Ладно. Становись на якорь!

- А вот это не получится, - радостно сообщил капитан. - Глубины не позволяют... К тому же ветра все равно практически нет. Подрейфуем с местным течением. Оно здесь слабенькое...

- А твою лоханку не отнесет далеко, если я нырну?

- Не отнесет. Штиль.

На юте Жору Прокудина ждала в полном сборе вся компания. Топор спал, закрыв лицо водолазной маской, Жанетка загорала, выставив для созерцания чайкам и матросику рулевому свое модельное тело, условно прикрытое лифчиком и плавочками-ниточками, поэт Бенедиктинов испуганно осматривал пустой морской горизонт и наизусть пересказывал Жанетке произведение Шекспира "Ромео и Джульетта". Когда он дошел до сцены с отравлением влюбленных, его единственная слушательница подвинула к кончику носа очки и прорецензировала факт двойного суицида:

- Ну и придурки! У моей подруги предки тоже не хотели, чтоб она за одного парня выходила, так она им такую истерику устроила, что сразу согласились. К тому же она беременная была. А эта, Джульетта, тоже забеременела?

- Не знаю, - покраснел бледный поэт Бенедиктинов. Он почему-то совершенно не загорал. - В тексте об этом ничего не говорится. Во времена Уильяма Шекспира о факте, так сказать, некоторой, значит, беременности не принято было писать...

Оттолкнув Бенедиктинова, Жора вытащил из холщевого мешка баллоны и приказал:

- Помоги одеться. Языком все трепаться могут. И твой Шекспир тоже типичное трепло.

Бенедиктинова на борту он терпел только потому, что тот смог через дружка-техника узнать координаты гидросамолета Волынского в момент, когда их нашли в море. Конечно, это были далеко не координаты погибшего катера, но, как говорил капитан буксира, плюс-минус кабельтов большой роли не играл.

- Топор, не спи, - потребовал Жора и забрал у него маску. - Как бы сам Гвидонов тут не появился...

- Ага, - сонно пробормотал он и сел.

- Короче, я пошел, - прошлепал Жора Прокудин ластами к высокому борту и вставил в рот загубник.

- С Богом! - проводила его Жанетка.

Он отмахнулся от ее пожеланий и спиной плюхнулся в теплую воду.

Лет десять назад Прокудин выезжал вместе с классом в Крым. Там впервые ему дали погрузиться в легководолазке метров на десять. Глубина так потрясла его красотой, что он вырвал загубник и попытался прямо в воде рассказать инструктору о своих впечатлениях. Жору еле откачали. С той минуты он понял, что свои чувства нужно сдерживать. Тем более, что они, по большей мере, никому, кроме тебя, не нужны.

Погружался он слишком долго. В какой-то момент показалось, что дна здесь вообще нет, но внизу взбила ил перепуганная рыбешка, и он машинально надавил на кнопку фонарика.

На этом дне, в отличие от дна его первого погружения, радоваться было нечему. Мелкая морская живность, уцелевшая в вечной борьбе человека с природой, копошилась, как и положено было проигравшей в битве стороне, робко и скованно. Исключение составлял краб, который, возможно. О борьбе не знал. Он пер боком на фонарик с явным желанием хряснуть по нему клешней. Жора Прокудин впервые в жизни видел краба не в виде белой мякоти из консервной банки. На мякоть он был непохож. Отодвинув фонарик, Жора пропустил ветерана морских глубин. Скорее всего, краб знал, где лежат мешки, но еще неизвестно сказал бы он об этом, если бы научился говорить человеческим голосом.

"Как же тут уныло!" - оценил пейзаж дна Прокудин, и ему сразу стало зябко от мысли, что среди этого унылого пейзажа, прямо в сером блевотном иле мог лежать не человечек, стоящий на руле катера, а он сам. Жора передернул плечами, но холод с себя не сбросил. "Глубина", - догадался он. - Мало солнечного тепла".

Фонарик, впрочем, больше похожий не на фонарик, а на театральный прожектор, с усилием начал проталкивать свой желтый свет в провалы между холмами, в расщелины камней, сквозь ветви кустов-водорослей. Фонарик искал то, что требовалось Жоре Прокудину, но именно это не находил.

А на юте буксира ослепительная Жанетка легла на животик, и главные зрители эротического шоу - поэт Бенедиктинов и матросик-рулевой - еле смогли сглотнуть. Сзади было еще меньше препятствий для глаза, чем спереди, и они в четыре глаза поедали вкусное тело. А Жанетка, достав из сумки стопку писем Поликарпа, двумя пальчиками распустила алый бант и приступила к чтению.

Когда Топор и Жорик приперлись в их временное жилище с почерневшими рожами, она по-бабьи ощутила угрозу не только им, но и себе. Допрос Прокудина она провела один на один. Жора пал от невиданного штурма, как Измаил перед Суворовым. История с угоном гидросамолета до того возвысила Прокудина в ее глазах, что она перестала сомневаться в его провидческих способностях.

- Деньги - в мешках на дне, - сразу решила она. - Пусть не все. Пусть не больше десяти миллионов "Зеленых". Но нам хватит. Точно - хватит?..

- Нет, - хмуро ответил Жора. - Мне нужны все!

Она хотела огреть его пощечиной, но вместо этого поцеловала. В душе Прокудина шевельнулось что-то странное. Он вроде бы уже где-то испытывал это чувство. А может, и не испытывал. Чувства - не рубашки. Пальцами их не ощупаешь, те или не те.

- А как мы мешки поднимем? - спросил сквозь дымку Жора. - Я не запомнил то место. Да и как его запомнить! Там кругом - вода!

- Бенедиктинов поможет, - додумалась она. - У военных все точно. Он узнает координаты через дружка...

- У военных - бардак, - не согласился он. - Зачем им координаты?

- Дурачок, это же авария!.. Такое не скроешь!.. К тому же они наверняка доложили в ФСБ, и тебя давно ищут... По всему городу...

- Ты думаешь?

- А зачем им на себя аварию брать?!

Жанетка не знала, что со слов Волынского Жорика посчитали утонувшим. А если бы даже знала, все равно припугнула Прокудина. Лучше перестраховаться, чем потом кусать локти.

Письма он хотел прочесть сам, но женское любопытство во сто крат сильнее мужского. Жанетка первой развязала бантик, подивилась, что все письма сложены точно по хронологии, и принялась за изучение судьбы бухгалтера Поликарпа. На фоне его жизненных коллизий "Ромео и Джульетта" смотрелась заметкой в районной многотиражке. У маленького скромного служителя рубля любовь была не просто фонтаном, а главным гейзером Камчатки. Здесь было все: любовь и измена, побеги и драки, сцены ревности и разрыва навеки.

На середине пачки Жанетка уже тихо плакала, и поэт Бенедиктинов говорил ей какие-то успокаивающие слова, но она не слышала ни одного из них. Искусство - великая вещь. Обман уносит человека так далеко от реальности, что он воспринимает обман как реальность, а реальность - как обман.

В тени под парусиновым навесом храпел Топор. Ему снился город Нью-Йорк, в котором он ни разу не был. По улицам Нью-Йорка гуляли совершенно голые девицы и ездили автомобили десятиметровой длины. Девицы пили исключительно "Кока-Колу" и говорили ему при встрече "Хау ду ю ду?" А он ходил, спотыкаясь о горы жвачки и баночного пива, и обещал девицам поскорее приехать на самом деле.

Вынырнувшего Прокудина первым заметил капитан. Он по-драконьи выпустил дым из ноздрей и крикнул матросику-рулевому:

- Скажи меху, пусть даст самый малый!.. Подрули к аквалангисту! Он там!

Слезы, храп и говор сразу прекратились на юте. Команда Жоры Прокудина налегла животами на борт баркаса и за руки вытащила аквалангиста из воды.

- По нулям? - обреченно спросил Топор.

Затравленно дышащий Прокудин повернулся спиной к капитану, сунул руку в плавки, перепугав этим Бенедиктинова, и достал оттуда обрывки черного полиэтилена.

- Что это? - не понял Топор.

- Я нашел... Почти нашел... Об... обрывок меш...

- А почему он не всплыл?

- За... за водоросли за... зацепился... Надо того... отдышаться - и вниз... Ме... мешки где-то близко... Совсем бли... близко...

- Не надо больше нырять, - вдруг совершенно спокойно произнесла Жанетка.

- Почему? - спросил Топор.

Почти голая подруга выглядела одной из женщин, населяющий заокеанский город Нью-Йорк, и он до сих пор не мог вернуться из сна в действительность. Не хватало только одного - банки "Кока-Колы" в ее тоненьких пальчиках.

- В тех мешках нет денег, - с каменным лицом объявила она.

Ее красивые глаза были полны невыразимой грусти. Поняв, что они выдают ее, Она надела черные очки, встряхнула волосами и протянула Прокудину одно из писем:

- На, прочти... Полезно будет кое-что узнать...

- Однозначно? - тоже попытался стать читателем Топор, но Жора оттер его плечом, сел на жанеткин лежак и затемнил бумажный лист тенью. Так хоть читались буквы.

"Здравствуй, мой родной Поликарп! - почерком отличника писал неизвестный адресат. - Если ты еще до сих пор смотришь телевизор, то про мои мытарства знаешь. Развернуться мне так и не дали. Повод элементарный неуплата налогов. Так съели Мавроди и Соловьеву, так скушали и меня. Ошибок Соловьевой и ее "Властилины" я решил не повторять. За решетку мне еще рановато. Это во-первых. Во-вторых, деньги, в отличие от "МММ" и той же "Властилины", я сберег. Они - в надежном месте. В оборот пускать боюсь. Даже подставные лица могут продать меня. Или кинуть. Это новый жаргон. Надеюсь, поймешь. В твое время такого бардака не было. А теперь о главном. В конце лета мелькну у тебя. Я ищу каналы переправки капитала за границу. Для начала хочу перевести картотеку банка и все счета. "Коридор" в Турцию вроде бы проработан. К тебе подъедет мой человек, бывший начальник валютного отдела банка. Он привезет картотеку банка в черных полиэтиленовых мешках. Свали их в сарай и жди меня. Обнимаю. Твой Гипи" .

- А почему - Гипи? - не понял Жора Прокудин.

- Наверно, кличка, - поделилась догадкой Жанетка. - Адрес можешь не искать. Его на конверте нет. Только штемпель города Горняцка.

- Какого?

- Горняцка... Город шахтерской трудовой славы и вечных забастовок. От Приморска - семь часов на поезде. На машине - еще меньше.

- Ну и сука этот Поликарп! - ругнулся Жора Прокудин. - Ну, я его теперь точно поджарю!

- Я думаю, он уже давно сбежал, - спокойно предположила Жанетка. - Еще в обед. Он же не дурак.

- Горняцк... Горняцк... Горняцк, - затараторил Жора, сжав голову руками. - Где книжка этого... сыщика?

- Там, в сумке...

Он бросился к ней, долго и зло листал, пока не замер на нужной странице.

- Вот!.. Точно!.. "Мать Г. Родом из Горняцка. Переехала к мужу в Москву в ..." Зараза, год затерт!

- А тебе нужен этот год?

Жора Прокудин прижал что-то мягкое и скользкое к лицу, брезгливо оторвал его и вскрикнул:

- Говеные мешки!

Черный полиэтиленовый ошметок лениво перелетел борт и упал на воду. Он не тонул. Он издевался над аквалангистом, вытащившим его со дна.

- Утопите его!.. Утопите! - кинул в обрывок маской Жора Прокудин.

Она камнем ушла на дно. Черный клочок остался. Его мог утопить только шторм.

- Так мы это... что, в Горняцк поедем? - только сейчас поняв случившееся, обреченно спросил Топор.

Глава тридцать восьмая

ДОЛГИ НАШИ ТЯЖКИЕ

В глазках Рыкова вспыхнула надежда. Он вышвырнул себя из кресла навстречу Барташевскому, вцепился в его вялую руку и с интонацией ребенка, ожидающего мороженое, спросил:

- Ну что, нашел?

- Голова раскалывается, - еле вырвав свою холеную кисть, сел на привычный стульчик Барташевский.

- Ты чего не звонил?

- Искал.

- А сегодня?

- Сегодня я весь день летел...

- Ну, так нельзя!.. Я тут на одном валидоле живу, а ты не ставишь меня в известность о расследовании!

- А чего ставить! И так все ясно... Это дело рук сына Кузнецова, вынул Барташевский из бокового кармана пиджака записную книжку.

- Это которому я звонил?

- Ты звонил? - замер Барташевский.

- А что? Не имею права? Меня обокрали, а я должен таиться?!

Бас вернулся в его голос. Теперь перед Барташевским в черном кожаном кресле не огромный перепуганный ребенок, а мужик, привыкший всю жизнь командовать.

- Что, не имею права?!

- А ты какому Кузнецову звонил?

- Хозяину... Старшему...

- А-а... Я уж подумал мистика какая...

- Грубый мужик, этот Кузнецов. Деревня, короче.

- Лучше было их не тревожить... Понимаешь, они сходу поняли, что мы идем по верному следу. Сынок Кузнецова сразу исчез. Ты не поверишь, но они тут же организовали сценку с его пропажей, оставили в каком-то селе под Красноярском его машину с распахнутыми дверцами. На машине - ни единой царапины. Внутри - никаких следов борьбы. Даже в этом они оказались жлобами...

- В каком смысле?

- Машину и ту сохранили...

- А-а, понял... Машина - "Мерс"?

- Нет, "БМВ", - вспомнил Барташевский. - Кожаный салон, подогрев сидений, стереомузыка. Даже магнитолу внутри оставили. Типичная провинциальность...

- И что теперь делать?

Холеными пальчиками Барташевский пролистал записную книжечку, подпер нужную строчку ровно остриженным ногтем.

- Следствие по факту исчезновения ведет майор милиции Селиверстов, считал он. - Побеседовал я с ним. Дурак дураком. Апломба - на миллион, отдачи - на копейку...

- Значит, они даже следствие ведут?

- В том-то и юмор. По закону после исчезновения человека должно пройти очень приличное время. А тут как-то сходу, впопыхах. Чувствуется, что здесь не обошлось без денег Кузнецова, его папаши. Они и закрутили эту инсценировочку. Отсидеться хотят. Но мы не дадим!

- Да, пора этого Кузнецова брать за горло! - сделал зверское лицо Рыков. - Сам бы туда поехал и задушил эту подлюку!

- Я уже проконсультировался с юристами. Надо на их фирму в суд подавать...

- В суд?

Рыков замер в кресле. Теперь он смотрел на Барташевского так,

будто подчиненный только что обозвал его последними словами.

- Я тебя не пойму, - пробурчал Рыков. - мы же договорились: в

милицию не заявляем. Еще не хватало, чтобы эти вонючки начали

ковыряться в наших делах и выяснять происхождение капитала...

- Да не будет никто ковыряться! Мы в Красноярске в суд подадим. Предоставим документы из банка, из магазина, откуда был вывезен товар. В провинции никто в наших капиталах ковыряться не будет.

Рыков выжал из легких долгий тяжкий вздох. Такого количества кислорода хватило бы на хорошую саксофонную пьесу. На секунду позавидовав бычьему здоровью шефа, Барташевский тут же забыл о нем. Он хотел еще сильнее развить мысль о суде, но Рыков опередил его:

- А может, по-русски с ним разобраться?.. Без всяких там судов?.. Наслать своих ребят, чтоб поприжали?.. А?.. - Не хрустнет, - вспомнив дубовое, жесткое лицо Кузнецова-старшего, решил Барташевский.- - Сибиряки люди совсем не робкие...

- Перед стволом все робеют!

- Не спорю.

На столе запиликал радостную мелодийку сотовый телефон. Рыков даже не протянул к нему руку. Он сидел, насупившись, и поедал взглядом книжечку Барташевского. В его душе боролись два человека. Один настаивал на суде, второй размахивал пистолетом. В конце концов, второй нажал на спусковой крючок, и сторонник суда упал замертво.

Хлопнув ладонью по столу и этим как бы озвучив внутренний выстрел, Рыков решил:

- Суда не будет! Я его клешней за задницу ухвачу! Он у меня поплачет!

Барташевский густо покраснел и стал еще красивее. Аккуратно закрыв блокнотик, он спрятал его у сердца и тихо ответил:

- А я уже адвоката нанял... Совсем недорого...

- Гони его в шею! Мне нахлебников и без адвокатов хватает!

Телефон помолчал, будто прислушиваясь к разговору, и снова запиликал.

- Ты не психуй, Платоныч, - мягко предложил Барташевский. - Это же как езда на повороте: можно красиво вписаться, а можно и бортом об отбойник хряснуться...

Сколько лет этому Кузнецову? - неожиданно спросил Рыков.

- На вид за пятьдесят.

- Нет, я про молодого!

- Того я, сам понимаешь, не видел... Говорят, что-то около тридцати... Лысый, - сделал он брезгливое лицо.

- А ты после Красноярска ничего выглядишь, - оценил Рыков свежий загар на лице Барташевского. - Хорошая погода?

- Ливень без конца... Это я перед отлетом заснул дома в солярии. Представляешь, даже сигнал таймера не услышал...

- А ты что, домой солярий купил?

- Где-то месяц назад.

- Зря-а-а... Сходил бы в клуб, где моя Лялечка занимается. У них

пять этих соляриев. Три - для баб. И два - для мужиков... А что,

полезная вещь?

- Убивает микроорганизмы.

- А-а, это я не понимаю! - махнул лапищей Рыков, и поток воздуха обдал лицо Барташевского легкой прохладой.

Телефон после второй, уже более солидной паузы, всхлипнул и затрезвонил злее и жестче. Хотя это, скорее всего, лишь почудилось Барташевскому. Телефон - не человек. На какую громкость поставили, с такой и будет пиликать.

- Рыков слушает, - недовольно ткнул он указательным пальцем в клавишу с нарисованной белой телефонной трубочкой и прогрохотал с мощностьтю добротного мегафона.

- Ты чего сразу трубку не взял? - безжалостным голосом спросил собеседник.

- Кто это?

- Я говорю, ты чего сразу не отвечаешь?

- Это кто?

- Посмотри на календарь, - потребовал голос. - У тебя есть календарь?

- Кто это говорит?!

Рыков сгорбился в кресле и как бы расплылся в нем. Барташевский, в свою очередь, тут же сжался, плотно приставил ботинок к ботинку, а коленку пригнал к коленке. Он слишком хорошо знал, что сгорбившийся Рыков через несколько секунд взорвется в припадке ярости. Он вполне мог швырнуть, не глядя, телефонную трубку. В министерстве Рыков бил о стены трубки обычные, на шнурах, здесь уничтожил уже не один "сотовик". При этом Барташевский выяснил одну интересную особенность: наши трубки после их склеивания или обмотки изолентой работали не хуже, чем раньше, а от импортных оставались лишь бесполезные осколки.

- Ты куда звониш-ш-шь?! - змеиным "ш" прошипел Рыков.

Серой трубке "NOKIA" стоимостью за тысячу долларов с лишним осталось жить не больше трех секунд. Самое лучшее - пять.

- Если у тебя, братан, нет под рукой календарика, то мы тебе

напоминаем, что срок возврата кредита истек двое суток назад.

- Это... это ты, Самвел? - изменившись в лице, назвал Рыков имя

одного из банкиров.

Назвал и не ощутил уверенности в душе. У голоса был небольшой акцент, но совсем не тот, который отличал плавную речь Самвела.

- Мы даем тебе пять дней. И не больше, - объявил неизвестный собеседник. - Шуток никто шутить не собирается. А чтобы ты прочувствовал, что мы Ваньку не валяем, выгляни в окно...

Рыков порывисто повернулся в кресле влево и тут же выпал из него под стол.

Окно брызнуло взрывом. Комната будто бы качнулась и стала душной, словно парилка в сауне. Рыков и Барташевский лежали на полу, и у обоих пощипывало в носу от пыли. Очень хотелось чихнуть. Но чихать после всего происшедшего казалось несерьезным.

- Что... тьфу-у, - сплюнул хрустящую на зубах пыль Рыков и все-таки спросил: - Что это?

- Вы... вывз... взрыв, - еле ответил Барташевский.

От его загара не осталось и следа. Он был белее стены.

Сев на корточки, Рыков вздрогнул от пикавшего у самого уха телефона, нащупал его на столе, не глядя нажал на клавишу с нарисованным красным телефоном и, не выдержав навалившейся тишины, вскочил и больно ударился плечом о кресло.

- "Мерс"!.. Мой "мерс"!.. Они его взорвали, падлюки!

Барташевский тоже, приподнявшись, разглядел дымящийся остов рыковского "мерседеса" и сразу понял звонок:

- Это - за кредит?

- Да! Да! Да!... Твари, я им обещал! Обещал! А они... Они...

- Платоныч, мы же решили, что продаем метры по второму разу... Ты что, еще не начинал? - встал, отряхивая пыль с костюма, Барташевский. - Ты еще не...

- Да пошел ты на хрен со своими метрами! - ругнулся Рыков и выбежал из кабинета с такой резвостью, будто машина могла превратиться в целенькую, если он к ней подбежит за несколько секунд.

Глава тридцать девятая

"МОЩНЫЙ НАЕЗДНИК"

Телефон зазвонил точненько в тот момент, когда Дегтярь захрипел. Лялечка культурно подождала окончания самого главного и только тогда ответила:

- Але-о-о...

В двадцати сантиметрах над нею висело потное лицо сыщика. Тяжелая капля собралась на кончике его носа и тюкнукла Лялечку по левому глазу. Фыркнув и замотав головой, она на время забыла о телефонной трубке, а когда вновь поднесла ее к уху, то услышала знакомый голос с середины фразы:

- ...и, главное, не было страховки. Ты представляешь, как назло, неделю назад закончилась страховка! Они это точно знали! Знали! Ты представляешь?

- Ты о чем? - с придыхом спросила она.

Такой голос может быть у женщины только в тот момент, когда она уверена, что неотразима.

- Как это о чем?! - гаркнул он с яростью строительного прораба. - Я тебе про наше горе рассказываю, а ты...

- А какое горе?

- Я же сказал: мой "мерс" взорвали!

"Так тебе, козлу, и надо", - подумала Лялечка и ответила:

- Ты не ранен, милый?

- Слушай, ты что, глухая?! Я тебе только что объяснил, что сидел в офисе, когда рванул "мерс", а ты...

- Что-то было на линии... Какой-то шут...

- Какой линии!.. Это же сотовик!

"Чего же он в машине не сидел!" - с досадой подумала Лялечка и ответила:

- Мне так жаль тебя, милый... Я должна подъехать?

- Да! - решительно сказал он, помолчал и как-то по-детски, будто бы всхлипывая, попросил: - Мне страшно. Успокой меня...

- Прямо сейчас?

За время совместной жизни у них, как и в любой семье, выработался свой конспиративный язык. То, о чем просил Рыков, происходило в эту минуту в одном из небольших залов шейпинг клуба. Ложем служили металлические трубы тренажера "мощный наездник". Лошадью, судя по всему, была она, наездником Дегтярь.

- Да, прямо сейчас, - еще тише попросил он. - Приезжай в офис.

- Но ты же говорил - взрыв...

Задет только мой кабинет. Комната отдыха уцелела... Приезжай, я не могу... Что у тебя за звуки?.. Кто там так дышит?

- Это шейпинг-клуб. Здесь девочки. Они качаются...

- И так дышат?

- А что?

- Прямо лошади, а не девушки...

"Как же ты мне, мерин, надоел!" - ругнулась про себя Лялечка и вздрогнула только от одного предчувствия рыковского пота. Наверное, лошади пахли лучше. Во всяком случае, те лошади, которых она видела в цирке.

- Я спешу к тебе, милый! - самозабвенно пропела она и под повторный хрип Дегтяря вскрикнула: - Я быстро! Только помоюсь!

Дегтярь упал и с Лялечки, и с "мощного наездника", больно ударился боком о металлические крепежные болты и снизу вверх поблагодарил даму:

- Ты просто класс!.. С твоим телом только на порнуху сниматься!

- А ты со мной пойдешь на съемку? - легко спрыгнув на пол, провернулась она на месте балеринкой.

- Дизайн не тот, - похлопал он себя по округлому волосатому пузу. Тебе бы в пару жеребца с бицепсами...

- А может, мне теперь больше бородатенькие нравятся!

- У тебя хороший вкус.

- Твоя школа!

- Знаешь, я когда из командировки прилетел, сразу почувствовал, что не могу без тебя.

- Серьезно? - остановилась она на полпути в душ.

- Я вообще-то не шутник по натуре. Мент все-таки... Хоть и

бывший. Я столько трупов в жизни видел, что шутить разучился...

- И ты прямо сюда поехал?

- Сразу из аэропорта, - соврал Дегтярь.

Соврал уже не в первый раз. Ни к какой Лялечке он не рвался после прилета. Злой, голодный и грязный, он приехал в свою холостяцкую квартиренцию, долго и яростно мылся, проклиная мрачный город Красноярск, майора Селиверстова, деда в фуфайке, Кузнецова-старшего и особенно Кузнецова-младшего, которого он так и не нашел. Самым тяжким изо всей командировки был возврат денег. Втайне надеялся, что Кузнецов-старший доллары не возьмет. Взял. И не подал на прощание руку.

После душа, трех чашек кофе и четырех рюмок коньяка он вспомнил о директоре магазина и тут же решил, что набьет ему морду. Просто так. Только потому, что Кузнецова-старшего не было в Москве, а кого-то побить хотелось. В милиции он отводил душу в спортзале на "груше". В квартире "груши" не было.

Пока ехал в парном метро до магазина, злость вышла вместе с потом. И вместе с парами спирта. Зато появилась трезвость. В голове чисто-чисто, будто ее изнутри вымыли. И когда он ступил в кабинет директора, то уже знал, какие вопросы задаст. И задал. И попал в "яблочко". Выяснилось, что через день после отгрузки техники из магазина уволились двое сотрудниц: продавец отдела телевизоров и кассирша. Тщательно выписав в книжечку их фамилии, адреса и телефоны, Дегтярь прямо в кабинете директора пролистал и другие странички этого же блокнотика, исписанные, впрочем, уже не его рукой, а рукой Рыкова, и чуть не подпрыгнул на стуле. В списке фирмачей, возможно знавших номера его кредитных карточек, значился некий Марченко. Фамилия у продавца отдела телевизоров была такой же.

- Марченко Лидия Феофановна, - вслух еще раз прочел Дегтярь и спросил директора, нервно крутящего карандаш в пальцах. - Опишите ее...

- У меня нет времени. У меня...

- В общих чертах... Возраст, характер, привычки...

- ...нет времени... Ладно!.. Возраст? Ну, там же есть в документации вот, девятнадцать... Хотя выглядела она помоложе. Прыщавенькая такая, знаете ли, тихенькая, неразговорчивая. Три месяца отработала и уволилась. Это только в газетах пишут, что в коммерции выгодно работать. Сейчас уже невыгодно. Мы продавцам больше пятисот тысяч заплатить не можем. Текучесть большая...

- Знакомые у нее были?

- Нет, никого... Я же сказал, такая, неразговорчивая...

Директор надоел Дегтярю не меньше, чем он сам надоел директору. Из магазина сыщик уехал с тревожным настроением. После явного провала или, как теперь говорим, облома в Красноярске, неожиданная удача с продавщицей взбудоражила его.

Он съездил в домоуправление на краю Москвы, на краю микрорайона-гиганта под славным именем Орехово-Борисово, выпросил у толстых теток, грозно именовавшихся техниками-смотрителями, все об этой скромненькой Марченко, и в тот момент, когда самая толстая из теток вспомнила: "Ваш Павел Марченко - это ее двоюродный брат. Он до этого в соседнем с нею подъезде жил, а на днях прикупил себе квартирку в центре и съехал", - Дегтярь остро ощутил желание увидеться с Лялечкой. Это было еще не желание женщины, это была жажда информации. А потом, уже в шейпинг-клубе, когда оказалось, что в нем существует маленький кабинетик на пару тренажеров и он к тому же закрывается на ключ, одно желание сменилось другим, а когда тело насытилось, попросил своей очереди мозг.

- Ляля, - попытался Дегтярь перекричать шум воды, - ты всех из фирмы Рыкова знаешь?

- Что? - высунула она из кабины мокрую головенку.

Так она смотрелась даже красивее, чем в соплях химической завивки.

- Кто такой Павел Марченко?

- Как кто? - удивилась она. - Мужчина!

- Ну, это понятно, - согласился он с ее логикой. - А кем он в фирме Рыкова работает?

- Коммерческий директор.

- Но у него же Барташевский - коммерческий директор!

- И этот... Марченко - тоже... И еще два коммерческих директора есть. А что тут такого? Фирма же частная! Можно как угодно должности называть. Уборщицу, к примеру, старшим научным сотрудником перекрестить. От этого дело не меняется...