- Я не понял, - изобразил дурачка Жора.

- Ну ты красавчик!.. За "бабками" мы. Как договорились. У народа трубы горят. Пора остудить...

Народ загыгыкал и тремя одновременными плевками добил до Жорика. Два попали на левую кроссовку, один, самый густой и тягучий, зацепился за низ джинсов. Они у Прокудина были синие с подваром. В эту секунду он навсегда решил для себя, что больше не станет покупать синих с подваром джинсов, как будто эти, опозоренные, отвечали за всех своих остальных собратьев.

- Короче, кидай леща и мы линяем...

Теперь уже Софрон не смотрел на Жору. Улыбаясь, он действительно, как заметил Топор, пялился на Жанетку. Прокудину стало холодно от мысли, что такой лакомый кусочек Софрон точно не упустит. Он еще хотел подумать что-то плохое о госте-гиганте, но не успел.

Бешеный удар вышиб дверь. Шпингалет, удержавший ее, перелетел через холл и ткнулся Софрону в шею. Скорее всего, он его даже не ощутил. Иначе бы хоть на пол посмотрел, куда упал шпингалет. А так только на дверь.

А в ней стоял коротышка с землистым лицом. Клетчатая рубашка на его груди и армейские брюки цвета хаки да еще и с сними офицерским летчицким кантом смотрелись на нем смешно. Мужичок воспринимался слесарем местного домоуправления. как он сумел вышибить дверь, Жора Прокудин даже не мог представить, но на всякий случай посмотрел на кулачки гостя.

На левом из них синие буквы татуировки образовывали имя Вова.

- Здо-орово, Со-офрон, - с легким заиканием сказал он.

- А-а, это ты... Хрипатый, - нехотя встал Софрон.

Гость и без того смотрелся метром с кепкой, а когда Софрон встал, то вообще превратился в карлика.

- Ба-анкуешь? - все так же тихо спросил Хрипатый и наконец-то шагнул в холл.

И сразу у двери стало тесно. Сопровождающие его татуированные парни со стандартными землистыми лицами выстроились вдоль стены. Казалось, что они появлялись из воздуха и, если бы Хрипатый сделал еще пару шагов в холл, то свободное место за его спиной тут же заполнили бы другие татуированные люди с землистыми лицами.

Он не шагнул. Он сел на угол стола, за которым онемевшей статуей возвышался бледнолицый поэт Бенедиктинов. Хрипатый, впрочем, его даже не замечал.

- Куражным ре-ешил за-аделаться, Софрон? - спросил он и посмотрел на свои ногтики.

- Эту контору я застолбил, - от потолка пробасил гигант. - В натуре...

- Мы город с то-обой ра-азве не на-арезали?

- Ну, нарезали...

- Мо-ои в те-ебе в базар ны-ыряют?

- Не видел

- А чего ж тогда?

Он мягко опустил ручку. Ногти, видимо, ему понравились. А может,

и не понравились. Никогда не знаешь, что ощущает другой человек. И ощущает ли он хоть что-то в данный конкретный момент?

- Они - наши, - упрямо сказал Софрон.

- С ка-акой стати?

- Они, короче, контору на адрес в центре города

зарегистрировали. А тут на время застолбились. Они завтра ко мне переезжают...

Софрон соврал про переезд так ловко, что Жора даже не успел придумать, чем же ответить. Он просто чувствовал, что голос сейчас подавать нельзя. Все равно не заметят. Два дерущихся слона не думают о муравье у них под ногами. Это муравью нужно думать, как бы не затоптали.

- Вот переедет, то-огда и будешь ба-азар с ним вести. А се-ейчас он мо-ой. Въехал?

- Он мне должен, - просипел Софрон.

- Все. Ба-азар окончен. Этот ба-азар и так во-ода. Иди,

Со-офрон. Или ты не трекаешь?

Одним только шагом навстречу к Хрипатому Софрон сбросил своих грачей с подоконника. Кулаки в карманах их джинсов сжимали кастеты и финки с вылетающими лезвиями. Центровые угрюмо молчали и не могли понять, почему Софрон испугался такого шкета. Требовалось сложить в одно место шестеро Хрипатых, чтобы получить одного Софрона. Но он, кажется, не видел разницы в размерах.

Он считал головы. И когда оказалось, что пролетарских на пять человек больше, Софрон зло процедил зубы:

- Ну ты меня укусил!

- Все. Не ищи у та-атарина кобылу, - тихо произнес Хрипатый. - Базар за-акончен. Иди к своим тачкам. Мы даже ко-олеса не про-окололи. Мы до-обрые.

Обернувшись, Софрон чуть сгорбился и посмотрел на Жору Прокудина так, что у того волосы на ногах зашевелились. Астрологи для предсказания будущего фирме "Резиновые гвозди" уже не требовались. Оно и так было яснее ясного.

Молча Софрон вышел из холла. Грачи - за ним.

- Какой он хам! - неожиданно выкрикнула Жанетка, и Хриплый покровительственно улыбнулся.

- Жорик, я уезжаю! - уже в сотый раз за эти дни объявила она и вскочила из-за стола.

- Не на-адо, - положил на ее руку свою бледную ладонь Хрипатый. - У нас кру-утой го-ородишко. Здесь тебе понра-авится.

Она вырвала свои пальчики из-под ненавистного пресса и выбежала из холла в туалет.

- Люблю не-ервных, - опять улыбнулся Хрипатый.

Только теперь Жора Прокудин заметил, что в улыбке его лицо становилось точной копией черепа с пиратского флага. Не хватало только двух перекрещивающихся костей. И они появились.

Странным сложением рук у шеи крест-накрест Хрипатый оправил воротничок рубашки и бесцветным голосом спросил Жору:

- Где ты тут ква-артируешь?

- Что? - не понял Прокудин.

- Ка-абинет у тебя где? На-аверху? У ди-иректора?

- У... у зама...

- При-иглашаешь?

- Да-да, пожалуйста!

Согнувшись в пояснице, как половой в русских кабаках, Жора рукой показал на лестницу, и рука у него в этот момент располагалась так, будто на ней и вправду как у полового висело полотенце.

- Про-оверь улицу, - отрывисто скомандовал кому-то Хрипатый. - Что-о там центровые? Сва-алили?

- Тачки уехали, батя, - доложил кто-то безликий.

- А ты про-оверь. Софрон - го-овнюк. Он за-аконов наших не при-инимает. Ему еще на зо-оне ставили на пра-авило. Для него умат - это все-о...

- Ладно, батя...

Следом за прихрамывающим главарем Жора Прокудин прошел к кабинету, угодливо толкнул перед ним входную дверь. Со стола спрыгнул Топор и посмотрел на шкета с землистым лицом, как на последнего бомжа.

- Ты это... того, - то ли спросил он его, то ли решил прогнать.

- Познакомься, Толик, - предложил Жора. - Это Владимир Калистратыч... Хозяин, можно сказать, поселка шахты имени Пролетариата Донбасса...

- Сразу видно, что ты не ме-естный, - сказал Хрипатый.

Не-ету такого по-оселка. Ша-ахта есть. А поселков во-округ нее - целых три... На-ахаловка, Ры-ыгаловка и Го-олодаловка...

- Надо же! А вы в каком живете?

- На Го-олодаловке...

И замер от вида денежной кучи. В его мертвых маленьких глазках появилось что-то похожее на пропеллеры. Они завращались с такой скоростью, что показалось, будто ветер от этих пропеллеров зашевелил деньгами еще сильнее, чем ветер с улицы до этого.

- А почему такое странное название? - Жора очень хотел отвлечь Хрипатого от лицезрения кучи. - Это с древности?

- Что?

- Я про название... Откуда такое?.. С до нашей эры?

- Почему эры?.. Это как ша-ахту за-акладывали. В том ве-еке. Го-олытьба ж одна сюда при-иплелась. С го-олыми, считай, за-адницами...

Сделав усилие над собой, Хрипатый остановил вращение вентиляторов, прочапал к креслу и залез в него безо всякого предложения. Жора Прокудин с удивлением обнаружил, что в кресле гость выглядит уродливо. Так, наверное, смотрится соленый огурец на норковой шубке.

- Ты откуда, га-астролер? С ю-уга? - небрежно спросил Хрипатый.

- Нет, с севера, - не стал врать Жорик.

Все равно точного адреса гость не спрашивал.

- А я ду-умал, с юга... За-акопченый ты... Не-е наш за-агар,

не-е местный...

Топор и Прокудин одновременно обернулись на скрип двери. В ней возник безликий парень.

- Все хоккей, батя, - радостно сообщил он. - Срыгнули. С концами.

- При-инеси пакет... С ру-учками... Покрепше...

- Ща, батя...

- С севера, значит, - вспомнил Хрипатый. - Я тоже на се-еверах бывал... Ох, бы-ывал... А почему - "Резиновые гвозди"?

- Что? - не услышал вопроса Жора Прокудин.

Денежная куча все еще шевелилась, шелестела, шипела. Она будто бы хотела что-то подсказать Жорику, но слуху у того явно не хватало. Или куча не знала, что же именно хотела сказать и оттого лишь шипела.

- Чего та-акое резиновые гвозди? За-ачем они?

- Через неделю из Франции первая партия прийдет, - соврал Жора Прокудин. - Я покажу...

- Они это... че-орные?

- В основном. Но есть и цветные.

Если бы Хрипатый взглянул на вытянувшееся лицо Топора, он бы все понял, но зонами и братвой он был навеки приучен к тому, что когда говорят главари, остальные превращаются в мебель. Они есть рядом, но их уже нет. Потому и Топор был для него частью воздуха в кабинете, но только не человеком. Даже свернутый вбок нос, на который он по приходу бросил беглый взгляд, больше не интересовал его. Нос тоже был частью воздуха.

- А для че-его они это... ну, и-используются? - не унимался Хрипатый.

- Во многих отраслях, - не моргнув, сказал Жора Прокудин.

- На-адо же... Отстал я от жи-изни... О-отстал... Не-е слышал та-акого... Во-от те-елефон-мобилу с ви-идеопередачей ку-упил... Из пе-ервой па-артии что я-апонцы у се-ебя выкинули. Не-е видел?

- Нет, - на время стал честным Жорик.

- Сма-атри...

Приподнявшись на кресле, он достал из заднего кармана армейских

брюк черную пластиковую коробочку, размером с деревянный школьный

пенал времен социализма, развернул ее, сделав раза в полтора

длиннее, и протянул Прокудину:

- Секи... Во-от это - кно-опки... Как на-а обычном

те-елефоне... А во-от это серое - э-экран. На нем мо-орда того будет, с кем ба-азарю...

Он тоненько вздохнул. Как пискнул. И добавил:

- Токо ба-азарить не с кем... Ни-и у кого в го-ороде второй та-акой штуки не-ету...

Защелкнув японскую реликвию, он спрятал ее под задницу и снова напомнил о гвоздях:

- А твои шту-уки... ну-у, резиновые... Они за-ачем?

- Я ж говорил, в разных отраслях применяются... К примеру,

мебель собирать...

- В на-атуре? - скомкал тоненькие морщинки на лбу Хрипатый.

А ка-ак это?

- Ну, к примеру, нужно диван, значит...

- Вот пакет, батя! - протрубил безликий.

Плечи Жоры Прокудина вздрогнули, будто его со всей силы трахнули по спине.

- Ссыпай! - забыв обо всем сразу, ткнул пальчиком в направлении денежной кучи Хрипатый.

Купюры сразу перестали шуршать. То ли ветер спал, то ли испугались они насилия.

Татуированная лапища лопатой смахнула край цветного холма в черный целлофановый пакет, и холм сразу осел, с легким стоном завалился на бок.

- Шу-устрей, - поторопил Хрипатый.

Лапа-грабарка заработала быстрее. Через минуту на столе осталось несколько мятых сторублевок. Безликий бандит подумал-подумал и все-таки смел их в пакет.

Такого пустынного стола Жора Прокудин не видел еще никогда в

жизни. С него как будто содрали лак, хотя никакого лака на плахе

не было.

- Нам бы это, - еле вспомнил о способности разговаривать Прокудин. Ну, хоть немного денег из выручки на завтра. Нам же выдавать за работу. По двойной норме каждому кто прийдет...

- Они и сда-авать будут, - показал знание жориковой технологии

Хрипатый и шустрым кроликом выпорхнул из кресла.

- С утра всегда только берут, - не сдавался Прокудин.

- В на-атуре?

- Век воли не видать! - перекрестился Жора.

- На...

Сунув ручку в мешок, Хрипатый достал оттуда хилую щепотку денег, тысяч на пятьсот, не больше, брезгливо сбросил ее на пол, к ногам Прокудина, сложенными на груди крест-накрест ручками оправил воротничок рубашки и молча выскользнул из кабинета. Безликий, так и не продемонстрировав умение менять выражение лица, последовал за ним.

Под хлопок двери Топор удивленно спросил:

- Это как?.. А?.. Совсем, что ли?

- Ко-озлы! - с заикательной интонацией Хрипатого выкрикнул Жора Прокудин и футбольнул купюры.

Они даже не подумали разлетаться. Лишь перевернулись с шорохом. Как вздохнули по исчезнувшим братьям.

- Ну скажи, Толик, - надрывным голосом спросил Жора Прокудин,

- разве можно в этой стране по-нормальному набрать начальный капитал? Ну скажи, можно?!

- Я его одной левой уделаю!

Рука Жоры еле успела ухватить Топора за шиворот. С хряском на пол осыпались пуговицы.

- Пу-усти! - обернувшись, брызнул слюной Топор. - Я его убью!

Я таких шкетов на зоне по-черному мочил!

- Остынь, чумовой! - таким же брызганьем слюны ответил Жора Прокудин. - Ты до Хрипатого даже пальчиком не дотянешься, как они тебя завалят! Ты видел, сколько их?! Даже Софрон ушел с полными штанами!

- Пусти!

- Не дурей! Это тебе не мячики по мордам кидать!

Крутнувшись, Топор вырвался их жориных рук. С хряском оторвался воротничок его джинсовой рубашки. Прокудин смотрел то на воротничок, оставшийся в его пальцах, то на шею Топору. По ней синими точками лежали детские цыпки.

- Ты бы помылся, Толик, - укорил его Жора. - А то шея как...

- От тебя тоже несет как от...

Приподняв локоть, Прокудин посмотрел на почерневшие подмышки, и в этот момент за окном что-то лопнуло. Звук был очень необычным. Во дворе словно взорвался воздушный шар. Но только большой, с корзиной для людей.

Именно поэтому прилетевший к подоконнику Жора Прокудин попытался найти во дворе воздушный шар. Человечки, перебегавшие от кустов к кустам в дальнем конце парка, его не интересовали. Они были совсем не похожи на пассажиров, выпавших из корзины воздушного шара.

- Шу-ухер! - выдохнул за плечом Топор. - Это разборка! С мочиловкой!

- Ты думаешь? - присел по подбородок у подоконника Жора.

- Однозначно. Кто-то кого-то мочит!

- Я догадываюсь, кто...

- Серьезно?

- А ты еще не понял?

- Не-а...

От дальних кустов к деревьям парка перебежало несколько черных фигурок. Как будто матросы морской пехоты готовились идти врукопашную. Стоило им перебежать, и выстрелы вразнобой вновь проткнули воздух.

- По карлику бей! По шкету! - заорал кто-то с женской истеричностью в голосе. - Он - за машиной!

- Софро-он, батя на "стрелку" зовет! - заорали примерно от этой машины, хотя за деревьями Жора мог рассмотреть только капот джипа "Гранд Чероки".

Возможно, Хрипатый прятался вовсе не за ним.

- В аду будешь на "стрелки" ходить! - заорал один из черных пацанов, смело выскочил из-за клена с выставленным на двух руках пистолетом, и звук его выстрелов тут же слился со звоном стекол и визгом пуль.

- Чумовой у них мочила! - восхитился киллером Топор. - Весь в меня!

- Заткнись! - потребовал Жора и за руку потянул друга вниз.

Сядь, дурак! Пристрелят как куропатку! Им все равно, кого мочить!

Отстрелявший обойму парень прыгнул под защиту дерева, а слева от

него, метрах в пятидесяти ахнул взрыв и взлетели в воздух

смешанные с землею ветки кустов. В эту секунду Жоре Прокудину почудилось, что деньги, которые они нагребли сегодня у горняцких простаков, - заколдованные. Прикоснувшийся к ним обречен. Он в испуге обернулся и отыскал взглядом на полу деньги. Отсюда они почему-то выглядели черными.

С трудом сглотнув слюну, Жора подумал, что их нельзя ни в коем случае поднимать. Коснувшийся их - обречен.

- То-олик, - попросил он, - собери "бабки" с пола... Как стихнет, уйдем...

Топор нехотя оторвался от зрелища в коне, на четвереньках прополз

под стол, сгреб купюры за грудки и замер от крика за окном.

- Софро-она разорвало! - испуганно выкрикнул кто-то. - На хрен

разорвало!

Бешеный киллер опять выскочил из-за дерева, но на этот раз упал на грудь. Пистолет он все так же удерживал в двух намертво сцепленных руках. Наверное, они навечно приросли к оружию.

- Кого убили? - попытался встать Топор и со всего размаху врезался головой в стол. - Ой-йо-о!

- Со... Софрона... Амбала этого...

Визг пуль, рикошетирующих от асфальта, от машин и стен дворца культуры, вытеснил все звуки со двора. Упавший на живот стрелок бил по низу, бил под автомобили с самозабвенностью ударника производства. Скорее всего, он почти без потери времени сменил один пистолет на другой, а другой на третий... Жора Прокудин не мог представить, что есть модель пистолета с таким емким магазином.

- Ну-у чумовой! - опять не сдержал похвалы Топор. - Как пулемет лупит!

- Долби его! - долетел со двора чей-то животный нутряной крик. Долби!

У машин, где-то совсем близко, заработал "калашников". Трава перед киллером зашлась в брызгах. Он бревном катнулся влево и пропал из виду.

Взвизгнула дверь кабинета, и у Жоры пересохло во рту. Он медленно, как будто шли кадры рапидной съемки, и как будто вообще весь ход жизни замедлился, превратившись из обычной в рапидную, повернулся и вместо мужика с пистолетом увидел Жанетку.

Ее личико было еще более землисто, чем пожеваная физиономия Хрипатого. Она хотела что-то сказать и не смогла.

Топор подлетел к ней, усадил в кресло, налил из графина в граненый стакан воды. Ее меняли в графине не чаще раза в месяц. Для порядку. Жанетка выпила ее, удивленно ощутив, что еще никогда не пила такой вкусной воды. А Жорик смотрел на нее, а перед глазами все катился и катился по траве стрелок и, казалось, сейчас именно он вкатится через дверь в кабинет и продолжит свое страшное дело.

- Там... там... там, - ожили губы Жанетки.

- Мы знаем... Разборка, - налил второй стакан Топор.

- Нет... Там... там того заволокли в холл... Маленького... Что меня за руку нагло брал... Он... он...

- Что - он? - на корточках подобрался к ней Прокудин.

Дверь все не открывалась, и ощущение катящегося стрелка ослабло, превратилось в легкую боль в левом виске.

- Он... он... весь в кровище... Они орут... матюгаются... Бе... Бе... поэт по... потерял сознание... Я... я его в по... подсобку за... затащила. Он такой хо... холодный...

- А его это... не убило? - снизу вверх спросил Жора Прокудин.

- Дурак!.. Я ж говорю, сознание по... потерял... И все... А

ма... маленький хрипит... Его грудь... И еще два... Там кровищи!.. Кровищи!...

- Судя по всему, один - один, - подвел итог перестрелки Жора.

В голову упорно лезли мысли, что это все из-за него. Что если бы не позвал Хрипатого с его орлами, если бы не стравил их... Но потом он вспомнил о деньгах, и на душе стало чуть спокойнее. Стрельба шла не из-за ссоры, а из-за денег. Большие деньги - большая кровь. Для заштатного Горняцка двадцать - двадцать пять тыщ "зеленых" - ломовые деньги.

- Топор, - все еще не вставая с корточек, приказал Жора Прокудин, тащи поэта наверх! Уйдем через черный ход! Я не привык быть свидетелем. И потом это... вечером та бабка все-таки приезжает. Я должен ее увидеть...

Глава пятидесятая

ДЕВОЧКА С ФАНТИКА

Не чаще трех-четырех раз в год частный сыщик Дегтярь покупал газеты. Да и то делал это если требовалось узнать подробности какого-нибудь преступления. Впрочем, прочитав, он тут же эти подробности забывал. С милицейских лет он не верил газетам. Ни об одном преступлении, детали которого он знал, репортеры не писали правды. То ли ему не везло на хороших репортеров, то ли работа их состояла не в том, чтобы сиксотить, а в том, чтобы врать, сиксотя, но только он перестал доверять их словам.

- Мне "Спорт-экспресс", - протянул он бледному деду-продавцу пять тысяч рублей и сделал скорбное лицо. - А почему он такой дорогой?!

- "Спорт-экспресс" всегда дороже других, - безразлично ответил дед. Купите "Сегодня". Дешевле газеты нет.

- Ладно. Давай свой "Спорт-экспресс"!

Получив сдачу, он развернул газету прямо возле деда, просмотрел результаты и хмыкнул. Все ставки бывшего коммерческого директора Марченко сыграли: "Локомотив" уложил на лопатки "Факел", "Бавария" затоптала заштатный "Вольфсбург", "Метц" разорвал на куски середняка "Бордо", а Кафельников все-таки слил американскому греку Сампрасу на двух сетах на знатных кортах Цинциннатти. Невидимый калькуллятор в голове Дегтяря сплюсовал десятые доли ставок и вышло, что три миллиона Марченко, оставленные в кассе, превратились в шесть. "Ну-у, везунчик! Ну-у, лаки!" мысленно ругнулся на него сыщик и вспомнил позавчерашний визит в гараж. Хорошо еще, что это был не его собственный гараж, а одного подследственного, им же когда-то и пойманного. Иначе так спокойно Дегтярь не спал бы прошедшую ночь.

- Возьми газету, дед, - протянул он назад "Спорт-экспресс".

Я уже прочел...

- Как это? - опешил дед. - Так не положено!

- Я же не помял ее!

- Так не делается... Деньги все-таки...

- Ладно. Дай мне взамен твою самую дешевую... Как ее?

- "Сегодня".

- Давай-давай! И разницу в цене мне давай. Не жлобись.

Дед вытащил дрожащими пальцами из кармана пачку мятых и грязных стольников и двухсоток, отсчитал самые мятые и грязные и даже не заметил, как Дегтярь выхватил их.

- Прогоришь ты со своим бизнесом! - напророчил сыщик деду. - Жлобы в бизнесе погибают...

Дед еле сдержался, чтобы не плюнуть. Его обирали налоговые инспектора, милиционеры метрополитена и муниципальные, обирали бандиты и урки, но покупатели не обирали никогда.

А Дегтярь тут же забывший про деда с бескровным лицом, на ходу прочел полосу "Происшествия". Она была совершенно стандартной для нашего времени. Убийство банкира на лестничной площадке его дома, захват крупной партии наркотиков в трейлере из Средней Азии, бунт в какой-то колонии, взрыв и пожар на нефтеперегонной станции в районе Урала. Эта полоса показалась бы самой обычной и год, и два года назад. Страницы "Происшествий" во всех газетах за последние шесть-семь лет - близнецы-братья. В сегодняшней необычным было лишь одно: заметка о разборке с перестрелкой в провинциальном Горняцке. Столичные газеты редко уделяли внимание криминалу в глубинке.

Заметка называлась излишне длинно: "Группировка Степана поквиталась с группировкой Грибатова за старые обыды". В ней сообщалось, что местный завод со смешанным, в том числе, иностранным, капиталом "Резиновые гвозди" получил крупный заказ на изготовление сверхпрочных презервативов черного цвета для Африки. Узнавшие об этом бандиты обложили завод данью, но не поделили ее между собой. В результате оба главаря в перестрелке погибли, а местная милиция пытается разыскать генерального директора завода. Это тем более необходимо, что тысячи уже завербованных сотрудников предприятия пришли к местному дому культуры с банками, наполненными странной вонючей смесью и требуют возврата своих денег".

- Каких денег? - не сдержал вопроса самому себе Дегтярь.

Он впервые читал про то, что рабочие для того, чтобы быть принятыми на работу, должны оставлять залог. Потом он, правда, вспомнил, что где-то годик назад в Питере какие-то жулики набирали как бы на работу на рыболовецкие суда Норвегии, брали деньги якобы на оплату визы, а в один чудный дождливый день исчезли вместе со своими деньгами.

- Резиновые гвозди! - еще раз хмыкнул Дегтярь и на минуту остановился.

Он попытался представить, похож ли черный презерватив на гвоздь. Вышло с натяжкой. Больше подошло бы сравнение с почерневшим на морозе бананом.

- Придурки! - сунул газету в урну сыщик и, вскинув голову, сосчитал на доме четыре этажи сверху.

В нужном окне чернели стекла. Ни малейшего намека на шторы не было. В окне левее, принадлежавшем кухне, царила такая же чернота.

"Как в Голландии", - сравнил Дегтярь. Когда еще в милицейских чинах в конце перестройки он по чистой случайности попал с делегацией МВД в Голландию, его больше всего поразило не обилие велосипедов, не музей секса и не магазины, а отсутствие штор на окнах жилых домов. Улыбнувшийся парень-гид объяснил, что так было заведено со времен испанского владычества, чтобы полиция с улицы могла разглядеть через окна нет ли где заговорщиков. Испанцы ушли, традиция осталась.

"Как поймаю, скажу этой Насте, что она в душе - голландка",

ухмыльнулся Дегтярь, но потом вспомнил, что квартира - не ее, что

сняла она ее без мебели и штор, и в том, что она ничего не

изменила, он с тревогой ощутил временность ее пребывания здесь.

Соседка по площадке, ветхая старушенция из двухкомнатной

квартиры, долго выслушивала через цепочку объяснения сыщика, долго ничего не могла понять и встрепенулась только после того, как перед ее глазами появилась красная "корочка" сотрудника МВД. Удостоверения агентов частного сыска на наших граждан, воспитанных Сталиным, действовали примерно так же, как демонстрация пробитого автобусного билета. "Корочки" МВД и ФСК что-то еще пробуждали в подкорке мозга. Если не страх, то благоговение.

На виду у Дегтяря ровесница века изучила через мощную лупу его фотографию на удостоверении, роспись, печать, зачем-то понюхала красную обложечку и все-таки сдалась. Защелка под ее дрожащими пальчиками выскользнула из паза, и Дегтярь ощутил облегчение.

- Проходите, товарищ майор милиции, - пригласила она его под ширканье тапочек.

Сыщик проплелся за бабулькой на кухню, с интересом изучил сползшие со стен обои, сервант эпохи всеобщей коллективизации и индустриализации с сервизом этой же эпохи и фарфоровыми слониками, тупо бредущими по пыльной поверхности серванта.

- Вы одна живете? - считая слоников, спросил он.

- А что? - едко ответила она вопросом и с медлительностью падающего перышка опустилась на стульчик.

- Живете вдвоем с сестрой? Верно? - сосчитал слоников Дегтярь.

Их было четырнадцать. По законам ушедшешго времени их полагалось иметь семь на брата. Для удачи. Вторая семерка не могла быть мужской. Для семьи тоже полагалось иметь ровно семь слоников.

- Жили, - погрустнев, ответила старушенция. - Четырнадцать месяцев и три дня тому назад она померла.

- Вы так точно помните?

- Я веду дневник. С семи лет. С тысяча девятьсот семнадцатого года. С третьего февраля по старому стилю.

- Так вы, наверно, и Ленина видели?

- Не видела. И не желаю сейчас.

Дегтярь спрятал удостоверение в карман рубашки. Пауза неплохо оборвала тему. Такие музейные экспонаты, как старушенция, обычно с первых минут начинали рассказ о героическом прошлом. Дегтяря интересовало настоящее.

- Скажите, что вы знаете о вашей юной соседке? - с ходу

атаковал сыщик.

- Из однокомнатной?

- Из однокомнатной.

- Это шлюшковатая такая?

Дегтярь поневоле промолчал. Одного и того же человека разные люди воспринимают по-разному. Шлюшковатость как термин не проскользнул ни у одного из опрошенных им сотрудника магазина.

- А с чего вы взяли, что она, извиняюсь, такая?

- Мое поколение не обманешь! - погрозила Дегтярю пальчиком старушенция. - Ко мне молодой человек три года к проходной фабрики ходил. И я ему отказала. А у этой то один хахарь, то другой. Как с мусорным ведром на площадку вечером выйду, а от нее уже кто-нибудь уходит. И все время разные...

Сыщик вспомнил линзу над своей фотографией в удостоверении и бабке не поверил.

- Вы с нею общались? Разговаривали о чем-нибудь?

- Только раз. Мы ругались!

- Правда?

- Она музыку на всю громкость включала. В три часа ночи. У меня

в дневнике все записано. И что она говорила. И что - я...

- То есть она вышла на звонок в три часа ночи?

- А чего ей бояться! У нее очередной хахарь за спиной висел. Рожа, извините меня, как у Квазимодо!

- У кого?

- Вы Гюго читали? - сделала такое лицо старушенция, будто ей только что сказали, что майор милиции не знает букв.

- Что она вам ответила?

- Девица эта?.. Я могу по дневнику зачитать...

- Ну, давайте...

Дневникам сыщик не верил точно так же, как и газетам. Дневник - это не документ. Это субъективное восприятие мира. К тому же Дегтярь совсем не понимал людей, ежедневно ведущих дневник в течение многих лет подряд. У бабули таких лет набиралось не менее восьмидесяти. Применительно к себе Дегтярь бы воспринял такую обязанность, как наказание.

Старушенция принесла коробку из-под женских сапог, фыркнула, опустив ее на кухонный стол, долго перебирала пухлые тетради, лежащие в ней, что-то бормотала, обнаружив нужную, и тут же поднесла к глазам линзу.

- Вот. "Шестое июля. Сегодня отоварила по карточкам мыло. Мыло плохого качества. Не в пример тому, что мама приносила от купца Яблокова в тысяча девять..." Извините, это не та тетрадь. Это послевоенное..

Квартира пахла сундуком красноярского деда. Дегтярь поозирался на кухне, заглянул через дверь в одну из комнат, но сундука не увидел. А до того сильно казалось, что он есть, что он открыт и источает запахи двадцатых и тридцатых годов, смешанные с пылью всех последующих лет.

- Вот. "Шестое июля. Поругалась с соседкой. Мерзкая вздорная девчонка. Я ей сказала: "Выключите вашу гадскую музыку! Я не могу уснуть!" Она ответила: "Бабуля, это не музыка. Это - рэйв". Я мысленно согласилась, поскольку данное слово явно английского происхождения очень похоже по созвучию на рев. Затем я пригрозила милицией. А она ответила: "Бабуля, я через три дня сваливаю из этой говеной страны на Запад. Считай, что я с Родиной под музыку прощаюсь". Парень из-за ее спины добавил: "Не плачь, мамаша, пройдут дожди. Мы все слиняем. Ты только жди". Я запомнила эти мерзкие стишки и записала. Они хорошо характеризуют наше безнравственное время. На прощание я им сказала, что буду несказанно счастлива, когда они уедут. Парень в ответ произнес такое, что мне пришлось пересилить себя, чтобы записать эту гадость. Но поскольку я фиксирую все, случившееся со мной, то я записала. А сказал он так: "Какое ж счастье, мамаша?! Счастье в другом! Счастливые трусов не надевают!"

Гордо вскинув маленькую головку, старушенция добавила:

- Представляете, какой хам!

- Значит, она уехала? - с неприятным осадком в душе спросил Дегтярь.

В эти секунды ему подумалось, что он никогда не сумеет вернуть деньги Рыкову и, соответственно, получить свой процент. Все нити следствия ускользали из рук. Но те нити, прежние, были ложными, и он уже не жалел об их потере. В эти секунды исчезла настоящая, верная нить. Даже подушечки пальцев зачесались, будто она скользила в эту минуту именно по ним.

- Да, уехала, - бережно закрыла тетрадку старушенция. - На следующий день.

- Но вы же сами прочли, она говорила о чем-то типа... через три дня, не находил сыщик логики в поведении разгульной Насти. - правильно? Через три дня?

- Нет. Она уехала на следующий. Утром. Вместе со своим мерзким дружком. Я в окно видела, как они садились в попутную машину. С вещами. Очень торопились и даже переругивались...

- То есть они уехали с чемоданами?

- Да. Именно так.

- А вы не могли ошибиться?.. Все-таки немалое расстояние, - скосил глаза на чудовищную линзу Дегтярь.

- Молодой человек! - возмутилась старушенция. - Мне в два раза больше лет, чем вам. У меня дальнозоркость. Причем, немаленькая. Да, вблизи я ничего не вижу. Вот я у вас, к примеру, не пойму что на лице: борода или ожег.

- Борода, - с облегчение ответил Дегтярь.

Не хватало ко всем неприятностям последних дней еще и ожега.

- А вдаль я вижу очень даже!.. Они побросали чемоданы и сумки в багажник, сами сели вовнутрь авто и уехали. Вы не представляете, какое облегчение я испытала! Это... это сравнимо только с отменой продовольственных карточек и появлением вольного хлеба в продаже. Вы не помните этот момент?

- Не помню.

Говорить, что он родом из деревни, где отродясь никаких карточек не существовало, Дегтярь не стал. Так в разговоре он был почти на равных. А если бы отставная дворянка узнала о его плебейском происхождении, она вполне могла бы оборвать разговор. Одна такая свидетельница голубых кровей как-то проходила по одному делу у Дегтяря.

- Их квартирную хозяйку вы не видели после этого?

- Видела, - нервно бросила старушенция. - Я ее и без того

почти каждый день вижу. Пьянчужка! Вечно ей деньги нужны. Станет у моей двери и клянчит. Сразу видно, что денежки за проживание, что та девица дала, пропиты. А новые будут только тогда, когда она вернется...

- Она сказала, что девушка вернется? - вновь потеплело в груди

у сыщика.

- Этим она меня сильно расстроила. Так я расстраивалась в жизни только раз, в тысяча девятьсот сорок шестом году. Когда потеряла карточки на целый месяц. И потеряла, учтите, третьего числа. Всего лишь третьего числа данного месяца...

- Их украли, - поправил Дегтярь.

- Возможно. Шантрапы тогда было много.

- Ее всегда много... У вас замечательный дневник, - похвалой решил попрощаться сыщик. Это действовало безотказно. - Летопись, можно сказать, века. Его неплохо было бы издать. Мемуары...

- Не надо!

Тонкие ручонки хозяйки придвинули к себе поближе коробку с драгоценными тетрадями. В них, кроме событий ее отнюдь не яркой жизни, были ежедневные записи о расходах. Кроме, естественно, тех лет, когда деньги заменялись продовольственными карточками. И она не хотела, чтобы хоть кто-то, кроме нее, узнал о ее бухгалтерской страстишке.

Попрощавшись с бабулькой, Дегтярь выждал на площадке этажа не менее десяти щелчков нескольких замков в ее двери, послушал гулкую тишину подъезда и только теперь разглядел, что в единственной двери, расположенной напротив однокомнатной квартиры, не было глазка. Рука сама собой потянулась в карман за отмычками. Наверное, он поступал глупо. Наверное, он рисковал. Настя могла приехать незаметно и сидеть за обшарпанной дверью однокомнатной квартиры. Вполне могла. Но он не ощущал запаха духов. А очень сильно казалось, что у такой, как Настя, могут быть только стойкие, только долго-долго невыветривающиеся французские духи.

Почти без усилий Дегтярь подал влево язычок замка. Он даже не сопротивлялся. Замку было все равно, кто его открывает.

Задержав дыхание, сыщик шагнул за дверь, Беззвучно прикрыл ее за собой и вновь понюхал воздух. И чуть не потерял сознание от страха.

- По-огода в доме! - заорал знакомый голос из глубины квартиры. - А все друго-ое - суета!

Мгновенно ставший мокрым Дегтярь взялся рукой за стенку и, не в силах усмирить сердце, по-старчески поскребся по стенке на кухню.

- Падла! Крыса! Твар-рюга! - выключил он радиоприемник, орущий голосом певицы Долиной, и с ненавистью посмотрел на тянущийся от него в прихожую провод.

Закрытие двери, видимо, сблокировало устройство, подключающее ток к радиоприемнику, и то, от чего явно балдела Настя, чуть не ввергло сыщика в инфаркт.

Сунув рот под кран, он долго, до боли в животе, пил холодную, отдающую хлоркой воду, потом смыл пот со лба и щек и, подняв голову, увидел фотографию над грязным кухонным столиком. Откнопив ее от стены, он внимательно изучил красивое под...мное лицо девушки, поморщился от образины парня, обнявшего ее за плечи и подумал, что это именно те двое, что уехали на попутной машине, и девушка - это все-таки Настя.

Он не мог сказать это наверняка, потому что в магазине так и не увидел ни единой ее фотографии. Личное дело исчезло, как и полагалось в таких случаях. Но объемный фоторобот, составленный со слов продавщиц магазина, почти совпадал с лицом на фотографии. Только глаза и губы в реальности оказались поменьше обрисованных продавщицами.

На обороте ничего написано не было. Секунду поколебавшись,

Дегтярь все же прикнопил фотографию на старое место. На цыпочках проплыл в зал.

- Ну и берлога! - не сдержался он от вида намертво изжеванных простыней.

Они укрывали тощи комковатый матрасик. Судя по внешнему виду, их не стирали с момента покупки. А покупка была сделана не меньше шести месяцев назад.

По немытому паркету валялись пустые флаконы духов, картонные коробки из-под баночного пива, аудиокассеты с отечественной попсой, хрустящие пакеты от чипсов, сплющенные банки "Джин энд тоник", обертки от шоколадных конфет.

Подняв одну из них, Дегтярь сурово посмотрел на девочку,

поднявшую в руке нечто непонятное, но, видимо, съедобное. К этому

съедобному прыгала с земли собачка с маленькой бородкой. На

рисунке она висела в воздухе, и по всему чувствовалось, что до

вожделенного куска не дотянется никогда. Девочка чем-то неуловимо походила на Настю. Скорее всего - кукольностью лица. Собачка - на Дегтяря. И тоже лицом. Точнее, бородкой. Она у нее тоже была почему-то с проседью.

Под рисунком красовалась крупная надпись "А ну-ка отними!"

- Отниму, милая, отниму! - сквозь зубы пообещал сыщик и одним резким движением скомкал фантик в кулаке.

Глава пятьдесят первая

ХИЛЯК

Это лишь в кино телохранитель - это супермен с квадратным лицом, вся жизнь которого состоит из бесконечных подвигов. А в нашей нестандартной стране он чаще всего превращается из телохранителя в слугу, прачку, кухарку и грузчика одновременно. Обычно с Гвидоновым в трехкомнатной квартире на последнем этаже девятиэтажного панельного дома на окраине Горняцка жили два телохранителя. После гибели одного из них остался только молчаливый Суртаев.

Впрочем, Гвидонов не сказал ему об утонувшей картотеке банка, о роковом катере, о смерти товарища по цеху телохранителей. "Уехал", - лениво объяснил он, а сам потом не меньше часа думал, как бы отреагировал Суртаев, если бы узнал правду. Бросил бы хозяина или нет? Страх действует на людей по-разному.

Больше всего Гвидонову нравилось в Суртаеве не его умение гладить рубашку или готовить суп харчо, а почти безостановочное молчание. Он мог не проронить ни слова за день. Сам Гвидонов такого испытания не выдержал бы. Молчание напоминало что-то тюремное. К примеру, камеру-одиночку. А банкир совсем не хотел в камеру-одиночку.

Час назад от Гвидонова спустился этажом ниже Поликарп. Ему он снял однокомнатную сразу после того, как дядька прилетел из Приморска с перекошенным от ужаса лицом и с костылями под мышками. Он очень хотел жить вместе с племяшом, но молчаливый Суртаев на этот раз открыл рот и сказал: "Не положено. Каждый лишний контакт - подарок врагу".

Гвидонов никогда никому ничего не дарил. Он поселил Поликарпа под собой и дал денег на лечение пятки. Трещина от тисков оказалась серьезнее, чем думал дядька. Кости в пенсионном возрасте срастаются тяжело. Иногда и не срастаются. Поликарп надеялся, что срастутся и потому перемещался в пространстве даже меньше, чем советовали врачи: к Гвидонову и назад, к Гвидонову и назад.

Итак, час назад ушел Поликарп, Суртаев вымыл посуду после мужского обеда, покормил попугая, послушал по радио последние новости, в которых ну совсем ничего не сообщалось о его родной Брянщине, и сказал куняющему у телевизора Гвидонову:

- Я это... мусор вынесу. Постойте у двери.

- Хорошо, - зевнув, ответил банкир и не встал.

Суртаев повторил просьбу:

- Постойте, пожалуйста у двери. Второго охранника нет. Надо для безопасности.

- Ну ты пристал как банный лист!

Встав на вялые ноги, Гвидонов широко, в полный размах потянулся и поторопил телохранителя:

- Ну неси! Неси! Я постою...

- Есть, - ответил бывший старший прапорщик спецназа Главного разведуправления Суртаев и исчез за дверью.

Гвидонов нехотя поплелся в прихожую, но голос теледиктора крючком вцепился в спину. "Слово предоставляется президенту Союза обманутых вкладчиков банка "Чага" господину..." Треск паркетной доски под пяткой перекрыл звук, и фамилия президента так и не долетела до слуха банкира.

- Мы полны решимости вернуть наши деньги, - с большевистским пафосом заявил президент, безликий мужичок с серо-зелеными, как доллар, глазами. Мы не остановимся ни перед чем...

Продолжение речи Гвидонов не услышал. Жесткий спазм обжал горло и он рухнул прямо во тьму.

Когда очнулся, почудилось, что в квартире пожар. Кожа на лице готова была лопнуть от жара. Он поднес ко рту ладонь, и жар стянул теперь уже кожу на кисти.

- Отодвинь лампу! - потребовал Жора Прокудин. - Еще рожу ему спалим...

- Кто вы? - спросил Гвидонов у незнакомого голоса.

Лиц он не видел. Казалось, что голос или голоса существуют сами по себе. Как и положено на небесах. Что в раю, что в аду. Судя по жару, его все-таки вознесли в ад. Впрочем, на что-либо иное он и не рассчитывал. Середины-то нету.

- Может, я ему клешни все-таки свяжу? - спросил уже другой голос.

- Хватит ног. Ты учти, Топор, перед тобой интеллигент в третьем поколении. Он грубости не понимает. С ним нужно вести себя цивилизованно...

- Где я? - уже почти не веря в собственное вознесение на небеса, спросил Гвидонов и вздрогнул от ответа.

- Добро пожаловать в ад! - загыгыкал Топор.

- Я тебе что говорил? - огрызнулся Жора.

- А что? Все равно я его в отбивную превращу, если он про "бабки" не скажет...

Далекий голос телевизора развеял последние сомнения у Гвидонова. С добрыми интонациями голос сообщал о погоде. В разных районах планеты она была разной. Для небес такое изобилие выглядело слишком необычно. По идее никакой погоды там не должно было быть. Президент Союза обманутых вкладчиков явно исчез с экрана, но когда в комнате раздался следующий вопрос, Гвидонов подумал, что безликому мужичку с долларовыми глазами удалось выпрыгнуть из телевизора, и теперь именно он, а не кто-то другой спросил:

- Где деньги "Чаги"?

С особым удовольствием произнеся фразу, которая занозой сидела в башке еще с минуты гибели сыщика Протасова, Жора Прокудин ощутил что-то вроде кайфа. Во всяком случае, как-то иначе оценить для себя это чувство он не мог. Оценил и сдвинулся по дивану чуть левее, во тьму.

Единственный свет в зале - настольная лампа - по-прежнему слепил в глаза Гвидонову и мешал оценить обстановку. Он не видел, где находятся грабители.

- Где Суртаев? В чем дело? - дернулся банкир, но веревки слишком прочно удерживали его на кресле.

Свободной левой рукой он попытался нащупать узел, но руку тут же завернули ему под бок.

- Я эту клешню все-таки свяжу! - обрадовался Топор.

- Ну давай, - сдался Жора Прокудин. - Только шустрее... Так где "бабки", хозяин?!

- Вы шутите с огнем! Вас все равно убьют! - еще раз дернулся Гвидонов, но левую руку Топор привязал так неудобно, что он взвыл: - Бо-ольно же! Вы мне плечо вывихните!

- Мы тебе башку снесем, - прошипел Прокудин. - Как твоему телохранителю минуту назад. Без разговоров. Если ты не скажешь, где хранишь деньги банка "Чага"!

- Они утонули, - закрыв наболевшие глаза, ответил Гвидонов.

- Еще скажи, в Черном море!

- Да!.. Именно в Черном море. Вместе с катером...

- Мы не лохи, Эдик, - впервые назвал его по имени Жора

Прокудин. - Мы прочесали дно с аквалангами. В мешках нет денег. Там картотека банка. Глупые, никому не нужные бумажки. К тому же очень жесткие. По нужде даже не подотрешься...

- Я больше ничего не скажу!

- Ты переигрываешь, Эдик... Слишком много пафоса. Это типичный соцреализм. А на дворе другое время. Ты же его, кстати, и сооружал. Или уже запамятовал?

- Я был честным банкиром. Если бы не сволочи из правительства, которые захотели погреть ручки на моем капитале, я бы никогда не вышел из игры...

- Ты - честный? - артистично удивился Жора. - Побойся Бога, Эдик! Мало ли ты душ вытряс, выбивая долги! Или уже забыл? А сыщик по фамилии Протасов и по имени Валентин? Запамятовал, как твои псы расстреляли его у гаражей?

- Каких гаражей?

- Ну, конечно! Подробности тебе не пересказывали! Да тебя они и не интересовали! Главное - результат! А тебе не жалко было мочить здорового тридцатилетнего парня? Думаешь, он сдал бы тебя ментам?

- Я вас не понимаю...

- Может, тебе на французском эту историю пересказать? Я же

забыл, ты во французской спецшколе учился. Мальчик-отличник с красивым произношением. Д'ожурдюн! Пуассон! Се ля ви! Так перевести?

- Оставьте меня в покое! Что вам надо?!

- Ну ты даешь! - вскочив, пнул его ноги в бархатных тапочках Жора Прокудин. - я тебе уже десять минут твержу одно и то же: где деньги банка?! Где ты их спрятал?! Где?!

Гвидонову больше всего захотелось ругнуться матом под рифму слову "где", но он не сделал этого, потому что после удара грабителя слетел тапок на левой ноге и он никак не мог его нащупать. Времена, когда он учился во французской спецшколе, давным-давно минули. За два года работы в банке-пирамиде он научился и водку пить, и по фене ботать, и матом ругаться. Такова была плата за большие деньги. Их отмывали через его банк бандиты. Да, видно, так отмывали, что то, чего с них отваливалось, висло на него. И сейчас ему с трудом удавалось удерживать себя в приличествующих рамках.

- Так он не скажет, - пробурчал Топор. - Надо пытать.

- Ты думаешь? - заозирался по комнате Жора Прокудин.

- Однозначно... Можно газовую горелку включить и руки ему поджарить.

- Вот сволочь!.. Ты - сволочь, Гвидонов! - заорал Жорик. - Ты сам безнравственная личность и нас толкаешь на безнравственные поступки! Останови нас, Гвидонов! Не дай нам сжарить тебя заживо!

Тапок упрямо не находился, а он все щупал и щупал пальцами паркет, будто в этом тапке заключалось все его спасение. В голове путались мысли об исчезнувшем Суртаеве и взорванном катере, о страшных гостях и слепящем свете лампы. А потом он нащупал действительно спасительную мысль о Поликарпе. Только он один мог спасти его. Но для этого требовалось, чтобы дядька поднялся к нему, а он никогда не поднимался после десяти вечера. Поликарп свято соблюдал инструкции Суртаева.

Закрыв глаза, Гвидонов представил дядьку сидящим в халате перед телевизором и мысленно стал тормошить его за плечо. Плечо не поддавалось. Даже придуманное. И стало еще страшнее, чем до этого.

- Я отвязал его от кресла, - просопел из-за спинки Топор. - Поперли на кухню!

- Погоди! Глаза завяжу!

Повязка облегчила боль. Тряпица была прохладной, будто прикосновение родниковой воды. Гвидонов никогда не думал, что можно испытать такое счастье от ощущения самой обыкновенной тряпицы на лице.

- Погоди, - подмигнул Жора Топору. - Не тащи его. Сначала испытаем горелку на телохранителе.

- Чего испытаем? - ничего не заметил тот.

- Сколько надо огня, чтоб сразу не зажарить. Вот чего!

И на ухо Топору: "Следи за ним. Еще рванет в окно".

Топор не стал тратить время на слежку. Он опять привязал

Гвидонова к креслу. Тот молчал, напрочь запутавшись в ситуации. То его куда-то собирались нести, то угрожали горелкой, то снова привязывали.

С кухни до ноздрей банкира донесся едкий запах сожженной кожи. Он

чуть сластил, и от этого у Гвидонова кругом пошла голова.

- Я телохранителю пальцы сжег! - крикнул Жора, а сам отнес от

огня кожаную стельку от ботинка, найденного в прихожей.

Пропитанная потом стелька горела с дикой вонью. Прокудин зажал нос и с брезгливостью посмотрел на лежащего в углу кухни оглушенного телохранителя с кляпом во рту. Связанные за его спиной руки были грязными, а ладони такими огромными, что Жора до сих пор не верил в то, что Топор смог одним ударом монтировки по голове отправить здоровяка в нокаут.

- Ко-о-озлы! - детским писклявым голосом завопил телохранитель, и стелька выпала из рук Жоры Прокудина на пол.

Он расширенными глазами посмотрел на кляп и закрытые веки

Суртаева с белесыми будто мукой посыпанными ресницами.

- Ты чего?! - ворвался на кухню Топор.

- Ни... ниче... го, - еле ответил Жорик.

- Все-э-э ко-о-озлы! - опять взвизгнул бессознательный телохранитель, и Прокудин чтобы не упасть стал нащупывать пальцами справа опору, а, нащупав, вскрикнул:

- А-а!.. Падла! Обжег!

Опорой, оказывается, он выбрал пламя. А за него, как известно, не ухватишься.

- Все-о-о ра-а-авно ко-о-озлы!

- Еж твою мать! Это ж попугай! - первым заметил клетку в

дальнем углу кухни, у окна Топор. - Я его, падлюку, ща живьем зажарю!

- Не... не надо, - остановил его Жора Прокудин. - На хрен он нам нужен. Нам Гвидонов нужен... Точнее, его "бабки"

Вдвоем они вернулись в комнату. Жора сосал обожженный палец и оттого очень смахивал на ребенка. Или дебила. Видимо, поняв это, он со звуком пробки, вылетающей из бутылки шампанского, вырвал палец изо рта и зло сказал:

- Развязывай его! Теперь я его точно зажарю. Как свиной окорок. До розовой корочки...

- Правда? - обрадовался Топор.

Его нос в улыбке скривился еще сильнее. Можно было вложить в его дугу апельсин, и он был не упал. Или не сразу упал.

- Ща я его шустро упакую! - бросился он развязывать веревки за спинкой кресла.

- Значит, зажарим? - опять засомневался Жора.

Палец ныл и просил соболезнований. У банкира Гвидонова пальцы были из того же материала.

- Однозначно. Зажарим! - браво ответил Топор. - Я отвязал от кресла. По-новой...

- Поперли! - сдался Прокудин и опустил палец.

- Братцы, не надо! - окаменел Гвидонов. - Я не перенесу боли!

У меня - сердце! У меня больное сердце!

- Так мы ж не сердце будем жарить, а пальчики. Тебе понравится. Мертвому телохранителю, псу твоему, уже понравилось...

- Не надо, - вдруг обмяк банкир.

Еще секунду назад был тверже гранита, и вдруг обмяк, пластилином оплыл по креслу.

- Я скажу, где деньги... Они... они в мешках... В... в... Подмосковье... На одной дпа... дачке... В са... сарае...

- Адрес! - гаркнул Топор, и ему стало обидно, что банкир так быстро раскололся.

Ему и вправду хотелось посмотреть, как чернеет кожа над огнем у живого человека.

Глава пятьдесят вторая

ПЛОХАЯ ПРИМЕТА

Человек любит подсматривать за другими. в этом есть что-то от охоты. Кино родилось, как попытка показать подсмотренное. Людям понравилось. С тех пор десятки тысяч спецов неустанно трудятся на сотнях киностудий, чтобы придумать как можно более изощренное подсматривание. Актерам платят миллионы долларов за то, чтобы они с предельной натуральностью изображали, что не видят глазка камеры и, значит, не знают, что за ними как бы подсматривают.

На фоне художественного, то есть фальшивого кино, документальная съемка смотрится более убого, но зато более правдиво. Клипмейкеры, поняв это, лепят теперь свои шедевры с максимальной маскировкой под документалку. Тут тебе и раскачивающееся изображение, и полосы, и дурацкая раскадровка.

Дегтярь лежал на диване в светло-бежевых плавках из чистого хлопка, потягивал растворимый кофе без сахара и без сливок, смотрел невнимательным взглядом на экран телевизора и не мог отделаться от ощущения, что ему показывают из Останкино клип очередной тухлой поп-группы. Только без звука.

На зеленом экране зеленый Рыков с тщательностью модельера раздевал на кровати зеленую Лялечку, и зеленые часы на зеленой стене показывали без пяти двенадцать. Естественно, ночи. Иначе дурак-видеосъемщик не стал бы монтировать на объектив прибор ночного видения. Когда темно-зеленое, то есть одежда, окончательно исчезла с Лялечкиного тела, она превратилась в светло-зеленое. Как кожа у жабы на брюхе.

Могучий Рыков полюбовался собственным произведением искусства и стал опять натягивать на него одежки. Это повторялось уже в четвертый раз и медленно начинало бесить. Над Дегтярем словно издевались. И почему-то казалось, что издевается именно Рыков. С утра он орал в трубку, что потребует компенсации за скандал, устроенный ему Марченко по вине сыщика, а теперь на экране в бесконечном стриптизе туда и обратно как бы намекал, что он видит глазок камеры и будет издеваться до тех пор, пока ее не уберут.

Болотную зелень на экране рывком залило молоко. Тысячи белых точек метались из угла в угол, умудряясь не зацепить друг дружку. И точно так же они исчезли через пару минут, будто кто-то неожиданно нагрел экран, и они испарились.

- Сап-пожник! - ругнулся на мальчишку-видеостукача Дегтярь.

За год работы в сыскной конторе этот прыщавый блондин так и не научился снимать хоть что-то без разрывов. Судя по высветившимся после молока кадрам он слишком долго не мог отвинтить прибор ночного видения с объектива, а потом еще и отключал камеру.

Драка уже закончилась. Марченко стоял в позе оскорбленного дуэлянта и разговаривал с Рыковым, как с трусом, отказывающимся идти к барьеру. Выкрикнув нечто патетическое (звука, к сожалению, все так же не было), бывший коммерческий директор рванул из спальни, и Рыков метнулся за ним, будто был привязан к поясу Марченко толстенным канатом.

На смену им в комнату впорхнула Лялечка в халатике, зашторила окна, и гениальный видеооператор еще десять минут снимал почерневшие окна.

"Нет, надо точно сказать шефу, чтоб уволили его!" - решил Дегтярь, отхлебнул остывший кофе и увидел очаровательную Лялечку уже на ступеньках шейп-клуба. Она всматривалась в дорогу с таким ожиданием во взгляде, что у сыщика похолодело внутри. И дело было не в кофе. В эту минуту ему почудилось, что прыщавый видеостукач засек их встречу с Лялечкой. В лихорадочном мозгу Дегтяря замельтешили числа, дни, события. Он пытался вспомнить когда же он встретился с женой Рыкова в шейп-клубе, хорошо понимая, что если оператор засек его, то кто-нибудь с удовольствием купит такой сюжетик для Рыкова.

Он сжался на диване и чуть не уронил чашечку, когда увидел, что от машины к Лялечке идет Барташевский.

- Ну са-адюга! - кинул сыщик упрек в адрес видеостукача. - Не-е... Точно скажу, чтоб уволили!

Барташевский был, как всегда, чересчур элегантен и подчеркнуто вежлив. Но когда он достал из кармана пакетик и предложил Лялечке отведать сие изысканное лакомство, она сначала сделала удивленное лицо, потом поморщилась и что-то сказала Барташевскому на ушко. Тот прыснул со смеху, но метать псевдокартошку в рот перестал.

Бронированная дверь шейпинг-клуба поглотила их, и видеостукач с маниакальной точностью еще минут двадцать удерживал ее в кадре. Входили и выходили разные люди, но он ее упрямо не убирал.

Выдержка Дегтяря закончилась, и он пультом погнал кадры по экрану. Дверь. Дверь. Дверь. Дверь Дверь. Окно.

Палец еле успел подпрыгнуть над клавишей. Пришлось чуть-чуть отмотать пленку назад. Окно. Опять это же окно. Точно съемки уже выше. Видеостукач умудрился забраться на уровень этажа, где находилась одна из комнат шейп-клуба. Только на этаж в доме напротив. Иначе не было бы такой отвратительной резкости.

Нагая Лялечка в мутном, расплывчатом виде прошлась по комнате пару раз туда-назад, потом легла на животик на стол, и Дегтярь приготовился увидеть Барташевского. А появился здоровенный парень в кальсонах и голый по пояс. Он оглядел спину и ноги Лялечки так, как плотник смотрит на бревно прежде чем его распилить, и принялся со спины мять кожу.

- А-а!.. Массажист! - догадался сыщик.

Он мял ее не меньше получаса, а потом она вдруг кошкой набросилась на него, повисла на шее, впилась в нее губами и свалила массажиста на стол под себя. Радости на мутном лице мужика не видно было. А может, и была радость. Но Дегтярь не стал смотреть сцену из дешевенького порнофильма, где нет ничего важнее массажного стола.

- Ну-у волчица! - оценил он Лялечку. - Ночью - муж. До обеда Барташевский. После обеда - массажист...

Он ощутил не только брезгливость, но и обиду в душе. Лялечка будто

бы изменяла не Рыкову, а ему, Дегтярю, хотя какая тут могла быть

измена! Но так уж устроен мужчина, что он должен ощущать себя

единственным. Даже любовником. А когда их свора, то и себя псом

ощутишь.

Первые новые кадры после перемотки, кадры уже без извивающихся тел, высветили шикарный холл какой-то гостиницы, дорого разодетую публику, официантов в ливреях, столы, ломящиеся от напитков и фруктов. Видеостукач не без мук отыскал в эдакой толпище Лялечку. Она разгуливала под ручку с мужчиной пониже ее росточком. Новый партнер был лыс, грустен и немногословен. Он терпеливо выслушивал ее лепет и лишь изредка кивал головой. Когда он кивал, то становился еще ниже и еще грустнее. Как будто ему до смерти не хотелось кивать, но что-то же он должен был делать.

- Надо пощупать! - решил Дегтярь, и в этот момент пленка закончилась.

Экран шипел и брызгал молоком. Его хотелось протереть. Сыщик просто выключил телевизор.

- Новая личность. Это интересно, - вслух подумал сыщик.

Фантиковая девочка Настя все никак не возвращалась из своей

странной поездки, и чем дольше она не возвращалась, тем сильнее

казалось Дегтярю, что она - такой же ложный след, как и все

предыдущие.

А истинный где-то рядом. Точнее, рядом с Рыковым. А рядом и ближе нет никого кроме Лялечки.

Сыщик уже давно понимал, что она не любит мужа. Более того: она им тяготится. Но уйти не может. Уйти - значит, потерять слишком многое. И главное - деньги. А если уйти с деньгами, то это уже совсем другой коленкор. Тогда не нужно начинать жизнь заново с эстрады какого-нибудь занюханного кабачка или с

На лице у лысого мужичка читался недюжинный ум. Такой вполне мог прокрутить любую аферу. За соответствующие проценты, естественно. И еще в нем было что-то холодное, металлическое. У людей подобного склада не существует угрызений совести. Он не чувствует их, как стальной молот не чувствует боли, когда по нему лупят кувалдой.

- Со-очный человечишко! - решил Дегтярь. - Надо попасти. Надо...

Отмотав пленку назад, он снова начал с просмотра ливрей официантов и рюмок на столах, но звонок в дверь заставил его забыть об экране. Звонок был родным - наглым и настойчивым.

В глазок Дегтярь разглядел круглую физиономию соседа по площадке и, хоть и не очень хотел, открыл ему.

- Загораешь? - оценил тот сыщицкие плавки.

- Примерно.

- Миш, мой "москвич"-калека опять сдох. А мне за Веркой надо в роддом. Забирать наследника надо...

- А-а, ну да! - вспомнил Дегтярь. - Четыре сто, пятьдесят пять сантиметров...

- Шесть! Пятьдесят шесть! - гордо поправил сосед. - Гигант! Весь в меня!

Дегтярь про себя улыбнулся, глазом смерив парня. У того было не больше метра семидесяти росту.

- А чего надо-то?

- Дай мне свой "жигуль" на полчаса, - сделал наивные глазки сосед. Ну, на сорок минуточек...

- Ах, "жигуль"...

Мысли о лысом человеке из металла мешали сосредоточиться. Ключи отдавать не хотелось, но и жлобом быть не хотелось. Сосед работал плиточником-отделочником в каком-то стройуправлении, шустро переименованном в фирму, и вполне мог пригодиться для ремонта. Хотя бы в ванной. Кафель в ней был родной, еще со времен постройки дома. Страшнее этого кафеля он не видел еще нигде и никогда, но не менял только потому, что уже привык к нему. А сейчас посмотрел на круглое счастливое лицо соседа и понял, что пора менять.

- На! - подхватив ключи с тумбочки, протянул он их через порог. Только осторожнее. На ключах пластик вовсе порвался...

- Через порог? - удивился сосед и хотел переступить ногой в приходую, но передумал. - Плохая примета вообще-то... А-а, ладно! Спасибо, родной! С меня поллитра и пончик!

Под нахлынувшие мысли о металлическом человеке Дегтярь закрыл дверь, постоял у нее с видом философа: лоб наморщен, углы глаз плотно сжаты, губы - как тиски. Постоял, фыркнул и поплелся в зал.

В новом просмотре видеозаписей лысый казался уже до боли знакомым мужиком. Ничего не поделаешь. Таков эффект телевидения. Один раз подсмотрел, запомнил человечка и уже воспринимаешь его как члена семьи. Что шоу-мена, что депутата, что министра, что лысого с бабочкой как вот сейчас.

Только бабочка выглядела глупо на такой мускулистой шее. Ей будто бы хотелось улететь, но она не знала, получится ли у нее это. Ведь до этого она никогда не летала.

Дом и телевизор качнулись одновременно. Стекло, самое большое стекло в окне, лопнуло со звуком кастаньет, и сыпануло осколками по паласу, по серванту и ногам сыщика.

В испуге вскочив с дивана, он с удивлением посмотрел на людей в телевизоре, которые все так же ходили по экрану и взрыва не замечали. У левой ноги на паласе расплывалось алое пятно.

"Порезался", - решил Дегтярь и похромал на кухню.

Здесь стекла уцелели. Сыщик вскинул взгляд на форточку и понял почему. Форточка была прикрыта, а в зале, спасаясь от жары, он наглухо закупорил все створки.

Следующий взгляд заставил его забыть обо всем сразу. И о форточке,

и о порезанной ноге, и о человечке с тесной бабочкой на шее.

У подъезда буйным желтым пламенем горели остатки машины. Огонь

покрыл все, кроме багажника. Багажник принадлежал его родным

"жигулям", и сыщик как-то несуразно подумал, как же сосед смог уехать на его машине, если у подъезда остался багажник. А пламя раз за разом стало выбрасывать из себя черный копотный дым, что-то еще раз лопнуло внутри машины, только лопнуло меленько, негрозно. Так лопается щепочка в костре.

К машине подбежали какие-то люди. Появились ведра с водой. Пламя зашипело, заогрызалось на воду. А сыщик все стоял и никак не мог решиться хоть на какие-то действия. Все происходящее казалось ему кадрами из очередной пленки видеостукача. Непонятным было лишь одно: почему эти кадры цветные? Всю оперативную съемку экономный видеостукач делал на черно-белый формат.

- Вызовите "скорую"! - заорал кто-то истеричный у подъезда. - В машине - человек!

- Не лезь! - остановил его еще более истеричный голос. - Он мертвый! Ты что, не видишь какое пламя!

"Ключи. "Жигули". Роддом. Сосед", - телеграфно, словами - урывками подумал Дегтярь и ему стало холодно. На улице царили тридцать два градуса жары, теперь уже перемешанные с огнем пожара, в квартире тоже было не меньше тех же тридцати двух, только без пожара, а спина и ноги сыщика наливались подвальным холодом.

То истинное, что составляло сущность Дегтяря, на минуту заставило его забыть о спине и ногах, забыть о машине и глупо погибшем соседе. Оно заставило его вскинуть глаза на дальний край улицы, на припаркованные у тротуара машины.

Одна из них тронулась, и сыщик до рези сощурив глаза, все-таки разглядел номер. Боль вновь проколола левую ногу. Дегтярь оторвал ступню от пола, балансируя на одной правой, повернул ступню подошвой к себе и рывком вытащил узкую, как ручка, стекляшку из пятки.

На осколке алела свежая кровь. Ею он и написал на подоконнике

номер отъехавшей машины.

Глава пятьдесят третья

КОНСПИРАЦИЯ - ДЕЛО СЕРЬЕЗНОЕ

Для русского человека любое серьезное дело если оно не обмыто, то это вроде как бы и не дело. Тем более - приезд.

Подняв рюмку с прозрачной водкой, Топор так и сказал:

- Ну, дернули за приезд!

Хотя до этого точно такую же фразу говорил и Жора Прокудин, и Жанетка.

Просто в этот раз, прохрустев болгарскими солеными огурчиками, Топор впридых высказался:

- Не-е, Жорик... Зря мы менжуемся. Надо было сходу, как шмотки сбросили, лететь под Клин. Уже б давно "бабки" нашими были!

- Не спорь, Толик, - устало махнула рукой Жанетка. - Жорик умнее тебя. Он эту историю раскручивал, пусть до конца и доводит...

- Только б твой поэт не подвел, - обернулся к окну Жора Прокудин.

- Никакой он не мой! - огрызнулась Жанетка.

- Ну ладно... Не дуйся. Я в том смысле, что он сюда дорогу-то найдет?

- Не ребенок! Он в Москве учился. Город знает...

Троица сидела вокруг стола на кухне. А стол был не круглым, а прямоугольным, как и положено кухонным столам, крытым поверху льдистым пластиком, но только Жорику все-таки чудилось, что сидят они вокруг, как бы у костра, и красные молдавские помидоры, горкой возвышающиеся в вазе в центре стола, напоминали пламя костра.

- Это вы где снимались? - заметил Прокудин прикнопленную фотографию под полочкой.

- Я перед отъездом этой старой вешалке дусту под дверь подсыплю, самой себе пьяно сказала Жанетка.

- В Нью-Йорке сейчас уже светает, - пояснил пустой рюмке Топор.

- А ты откуда знаешь? - удивился Жора Прокудин. - Ты разве там был?

- Чего? - не понял, что у него спросила рюмка, Топор.

- Дусту! Побольше дусту!.. И дверь подожгу!

- Ну да, - перестал Жорик лезть с вопросами.

В застольях он всегда пьянел позже Жанетки и Топора. Та штукенция в организме, что отвечает за хмель в башке, заводилась у него как-то замедленно, будто проржавевшая пружина часов. Он не понимал фразы про первую рюмку, пошедшую колом. У него первых три-четыре шли колом. Потом что-то со скрежетом проворачивалось в голове, и мир начинал отделяться от него какой-то пленкой.

Сейчас он сидел трезвее трезвого, вяло жевал жесткий помидор и думал, что они зря поехали на квартиру к Жанетке. Во-первых, здесь было так же убого и неуютно, как у Топора или у него самого в Измайлове, во-вторых, Босс вполне мог обнаружить их и здесь, а в-третьих... Да, как они ни старались, как ни брели по лестнице, прислушиваясь к шумам подъезда, а на площадки их все-таки встретила старушенция с пустым ведром.. А ведь явно видно было, что не от мусоропровода она шла с ним. Чистеньким, сухеньким оказалось ведро, когда мельком бросил он взгляд на донышко. Имитировала бабка вынос мусора. Явно имитировала.

Но и спускаться во двор смысла не было. Такси уехало. Старушенция их все равно засекла. И к тому же так после перелета ломило спину, и так муторно, зуболомно болела голова, точно чьи-то крепкие пальцы пытались ее открутить, но никак не могли пересилить шею.

И еще он уловил насмешливо-загадочный взгляд старушенции, брошенный из-под седеньких бровей. Жанетка, впрочем, ответила еще

более вызывающим взглядом и так хлопнула дверью, что штукатурка осыпалась на кафель лестничной площадки...

- Еще можно ей позвонить и, когда она откроет на цепочку, вбросить мышь, - придумала Жанетка. - А-а, каково?

- Далась тебе эта бабка! - не поддержал ее Жора Прокудин.

- Бабки, бабочки, бабулечки, - скорее о "бабках" как о деньгах, чем о бабках как людях, проскороговорил Топор. - Почему же приемник не врубился. Когда мы вошли и дверь того... захлопнули?

- Да ты его в спешке, как сваливали, не включил, - решила Жанетка.

- Нет, увк... увк... включил!

- Нет, не включил!

Звонок в дверь оборвал разгорающуюся перепалку.

- Я сама, - первой сорвалась с места Жанетка.

И уже от двери, от паршивого мутного глазка прокричала:

- Это Беник!

- Козел он, а не Беник, - громко отрыгнул Топор.

- Не суетись, - опустил ему ладонь на плечо Жора Прокудин. - Он все равно не в команде. Попользуемся и ноги об него вытрем...

- Вот это по-нашему, братан!

На кухню под экскортом раскрасневшейся Жанетки прошаркал долговязый бомж в дырявом клетчатом пиджаке и с намертво слипшимися, торчком стоящими волосами. Под левым глазом синел густой фингал, а шея была такой грязной, будто она состояла не из кожи, мяса и позвонков, а из подмосковной глинистой земли.

- Нашел! - гордо объявил бомж и улыбнулся.

Только после этого он превратился в поэта Бенедиктинова. В бледного измученного стихоплета с горящими глазами.

- Умойся, - предложила Жанетка. - Да хоть здесь, на кухне...

Властным нажатием ладонью на его затылок она заставила поэта согнуться над раковиной и как собственного ребенка стала его умывать. Бенедиктинов фыркал и стонал. Гуашь из как бы синяка стекала синими струйками, краска для волос с шеи смываться не хотела.

- Чего ты нашел-то? - первым не сдержался Топор.

Он не был инициатором этой маскировки под бомжа. Сделать из Бенедиктинова чучело и послать его в разведку мог только Жора Прокудин. Топору не терпелось самому вышибить двери сарая и вывезти мешки с деньгами. Правда, он плохо представлял на чем же он будет их вывозить и поэтому в его воображении мешки вывозились как бы сами собой. По воздуху. Они летели низенько-низенько, в полуметре над землей, и пачки денег внутри них поскрипывали, как кожаные сидения в "мерседесе".

- Слышь!.. Так чего нашел?!

- Ф-фух!.. Ф-фых! - ладошками попытался стереть с лица воду Бенедиктинов, но ладошки - не самый лучший предмет для этого. Впитывать капли они не умеют.

Оттого на лице выпрямившегося поэта лаком блеснула вода, а тонкие синие полосочки от гуаши на шее лежали героическими шрамами. Как у какого-нибудь жигана из колонии.

- Я нашел этот дом... Там от станции нужно проехать на автобусе восе... нет, девять остановок... Вот... А потом еще идти через лес. Так короче...

- Большой поселок? - не сдержался Топор.

- Типичный дачный поселок... Домов так э-э... на восемьдесят...

- Ого! - за всех удивилась Жанетка.

- Тот номер... ну, что надо, он как бы с левого краю поселка. У него и с фасада, и с тыла - улицы. Дом хороший, хотя там есть и получше... Вот... Я, как и говорили, - испуганно посмотрел он на мрачного Жору Прокудина, во все дворы подряд стучался... ну, и где открывали, спрашивал, не требуется ли чего по хозяйству сделать... В том дворе... ну, нужном для нас, калитку открыл пенсионного возраста мужчина... Такой, знаете, по внешнему виду из отставников: ровная причесочка, выправка, грудь колесом...

- Дед, что ли? - только сейчас понял Топор.

- Да... Седой такой мужчина. Очень благородное лицо... Лет... ну, лет ему примерно шестьдесят пять... Да, где-то шестьдесят пять, не больше... На мой вопрос он ответил так же, как и большинство других жителей поселка: "Не нуждаюсь..." В работе, в смысле...

- Ну, понятно, - нервно дернул головой Жора Прокудин. - Что - двор?

- Я успел его осмотреть... Мужчина-то на голову пониже меня. Я рассмотрел... Дом, два сарая...

- Два? - почему-то удивился Топор.

- Да-да, именно два...

- Во дела!

Мешки с деньгами в придуманной Топором картинке вылетали из одного-единственного сарая. Второго на этой картинке не было. И это отличие реального пейзажа от придуманного как-то враз ударило по мешкам. Они испарились, И Топор испуганно заерзал по стулу, будто это пропали настоящие деньги и пропали именно из-за него.

- Вот... Два сарая, - сбился Бенедиктинов. - Точно - два... Справа будка, но собаку я не увидел.

- А цепь была? - тихо спросил Жора Прокудин.

- Кажется, была...

- Когда кажется, креститься надо! - осадил поэта Топор.

- На фасаде дома - три окна. Два внизу и одно, видимо, мансардное... Так вот... Когда я разговаривал с мужчиной в верхнем из них, то есть мансардном, появилась фигура... Мужская... Судя по тому , что голова у фигуры была вровень с верхним срезом окна, рост у человека довольно большой...

- Лица не разглядел? - выставляя рюмки на столе паровозиком, друг за дружкой, спросил Жора Прокудин.

- Далеко... Нет, не разглядел... Но вроде крупное...

- Еще что-нибудь во дворе есть?

- Качелька детская... Такая, знаете, туда-сюда...

- А зачем деду качелька? - возмутился Топор.

- Не перебивай! - приказал Жора Прокудин. - Что еще?

- Ну, деревья во дворе... Разные... Яблони там, калина, рябина...

- А это не одно и то же? - удивился Топор.

- Я сказал, не перебивай! - врезал кулаком по столу Жора.

Рюмочный паровозик подпрыгнул и развалился. Одна рюмка осталась стоять. Две других раскатились в разные углы стола. Одна добралась до бутылки и звонко чокнулась с ней.

Стало до тошноты тихо. Топор сидел красным, как помидор, Прокудин еще краснее, лицо Бенедиктинова из бледного медленно превращалось в бумажное.

- Извините, - еле слышно сказал он. - Можно я схему на листочке нарисую?

- У тебя есть бумага? - отрывисто спросил Жора Прокудин временную хозяйку квартиры.

- Где-то есть, - сделала она удивленное лицо.

- Дай поэту... И ручку тоже... И это... чтоб схему в точном соответствии с размерами. Короче, чтоб масштаб был соблюден. И это... отдельно - схему поселка и как ты к нему добирался... Врубился?

- Однозначно! - ответил за поэта Топор.

Его лицо уже приобрело привычный оттенок. Ну, может, было лишь чуть-чуть пунцовее, чем обычно. Все-таки они пили не минеральную воду.

Пытаясь на ходу пригладить напомаженные под бомжа волосенки на голове, Бенедиктинов поплелся вслед за Жанеткой в гостиную, а Жора Прокудин вернул обе упавшие рюмки в исходное, наполнил их до выгнутой пленки водкой и предложил Топору:

- Еще по этой выпьем - и все.

- И все?

- Ночью на дело идти. До этого еще выспаться нужно. В здоровом теле здоровый нюх. Усек?

- Однозначно, - чокнулся Топор, расплескав треть своей рюмки. - Поэта берем?

- А кто ж еще дорогу покажет!

- Да мы их там, коз-злов! - занес он над столом кулак бывшего боксера.

- Рожа в окне и будка мне не нравятся, - грустными словами остановил разбег кулака в воздухе Жора Прокудин. - Оч-чень не нравятся. А действовать надо быстро. Пока наши пленники не сбежали...

- Да ты что! Я их намертво прикрутил к рельсе в том сарае!

- А если орать начнут?

- Слабо им... Я сарай сам подобрал. Там заброшенная шахта. Ни один пес не забегает...

- Нет, все равно надо сегодня брать кассу, - вздохнул Жора Прокудин. Не верю я в рельсы.

- А чего им дергаться! Хлеба и воды мы им оставили. Жирным банкирам полезно на диете посидеть!

- Ты даже такое слово знаешь? - удивился Прокудин услышанной "диете", и тут же они оба повернулись на зазвонивший телефон.

Он был едко-лимонного цвета. Телефоны такого цвета не могут сообщать хорошие новости.

- Жане-ет, - позвал Жора. - Кто это?

- Откуда я знаю! - вернулась она на кухню. - Могут квартирной хозяйке звонить. Так часто бывало... Алкаш какой-нибудь... Или ошиблись...

А телефон звонил и звонил, словно ему было все равно, на третьем гудке снимут трубку или на сорок пятом.

- Так не ошибаются, - помрачнел Прокудин.

- А ты сними и скажи чего-нибудь измененным голосом, - предложил Топор. Ты ж умеешь.

- Ну ладно!

Оторвав трубку от лежбища и тем самым вернув тишину в квартиру, Жора Прокудин поднес ее к уху и голосом осипшего мужика спросил:

- Кха- а.. Кха... Але?

- Здравствуй, Жаиризиньо, - уверенно ответила трубка. - С приездом...

Переврать его имя в кличку-фамилию знаменитого бразильского футболиста времен Пеле мог только один человек на огромном земном шаре.

- Здра... равствуй, Босс, - уже своим голосом ответил Прокудин и остановил тем самым в воздухе кусок вареной колбасы.

Он висел над столом в пальцах Топора и не хотел никуда двигаться. Ни в его рот, ни обратно на стол.

- Как съездил на похороны? - безразлично спросил Босс.

- Но... нормально.

- Сколько бабке-то было?

Жора Прокудин сразу вспотел. Всех усилий его молодого организма не хватило на то, чтобы вспомнить, что же он говорил Боссу о своей мифической бабуле. В голове барахтались названия деревень. То ли Сидоровка, то ли Петровка.

- Восемьдесят... шесть, - остановился на такой цифре Жора.

- У тебя хорошая наследственность. Долго проживешь.

- Если менты дадут...

Босс заразительно громко рассмеялся. Он всегда это умел делать. Жора представил его белые изысканные зубы, розовую кожу лица и ему захотелось положить трубку. Но это было бы похоже на вызов.

- А почему не звонил? - очистив горло смехом, спросил Босс.

- Там такая глушь... Можно сказать, Африка...

- Ну да, Кузбасс.

- Алтай, - с удовольствием произнес Жора.

Хорошо хоть это не забылось. А вот село все равно не вспомнилось. То ли Сергеевка, то ли Софроновка...

- И это... у меня к тому же "мобилу" украли, - с облегчением сказал правду Прокудин. - Вместе со всеми вещами. В поезде.

- Ты же говорил, что летишь самолетом!

- До Барнаула - да. А дальше нужно еще немного поездом...

- И тебя обчистили?

- К сожалению, да.

- У меня, честно говоря, в голове не укладывается, что тебя

кто-то мог обуть... ну вот не вижу я в тебе лоха, Жапризиньо...

- Я тоже не видел. Пока не обчистили... Ночью дело было. В купе.

Нас, видно, газом усыпили, а потом...

- Нас - Это ты, Топор и Жанетка?

Босс просвечивал сильнее рентгена. Можно было соврать про случайных соседей по купе, попутчиках, ставших вместе с ним жертвами ограбления, но из трубки струилось нечто такое мощное, действительно похожее на радиоактивные лучи, что Жора Прокудин не стал сопротивляться.

- Да. Они со мной ездили. Друзья все-таки...

- А тебя не смутило, что своим отъездом вы сорвали все наши планы? Не смутило?

- Босс, но ведь похороны! Святое дело! Если бы...

- А за вами хвоста оттуда нет?

- Да ты что, Босс! Мы в шесть глаз секли! Все путем!

Колесо колбасы наконец-то опустилось в рот Топору, и он принялся его жевать так медленно, будто оно было раскаленным.

- Ладно. Это не телефонный разговор, - решил Босс. - Никто из вас мне звонить не должен. Запомнил?

- Ну, это и так ясно...

- Не умничай!.. Я вас сам найду. Понял?

- Да.

- Заграничные паспорта у вас тоже украли?

- Я же говорил, все вещи. А в чемоданах в том числе были и паспорта...

- Ладно. Я новые сделаю...

Голос Босса начинал звенеть. В нем все сильнее звучал командный металл. Кажется, еще немного - и он станет кричать по-военному рубленными словами: "Молчать! Стоять! Выполнять!" А Жора наконец-то вспомнил: Ивановка. Вспомнил и будто свалил с плеч самого Босса. Даже шея радостно заныла.

- Из квартиры не высовывайтесь, - продолжал командовать Босс. - Я имею в виду сегодня. Ночью переедите к Топору...

- А почему не ко мне?

- Я сказал, к Топору!.. Но только ночью. В пути пару раз смените машины. Понял?

- Ну это ясно.

- Когда приехали ничего подозрительного не заметили?

В голосе Босса впервые прозвучала тревога. До этой минуты он вообще представлялся Жоре Прокудину чем-то похожим на

непробиваемый сейф.

- Нет, ничего не заметили, - соврал Жора, хотя перед глазами диском вращалось дно из ведра бабульки.

- К окнам не подходите. Свет не зажигайте, - продолжал инструктировать Босс.

- А чего так? Что-то случилось?

- Боюсь, что вас уже засекли.

- Кто?! - дернулся на стуле Прокудин и тем самым остановил процесс разжевывания колбасы кривыми зубами Топора.

- Если уцелеете, объясню.

И положил трубку.

- Ты чего так вскрикнул? - первой уловила гудки в трубке Жанетка.

- Случайно.

- А если честно?

- Я же сказал, случайно!

- Босс не знает о банке?

- Нет... Вроде бы нет...

Применительно к Боссу Жора ничего не мог сказать наверняка. Разговор до того взбодрил его, что ни о каком сне не могло быть и речи, но он все-таки скомандовал:

- Кончаем базар! Всем - спать! Ночью будет работенка!

Глава пятьдесят четвертая

КАРАКУРТ - ВЕСТНИК СМЕРТИ

С первого взгляда на шофера Дегтярь понял, что ошибся. От дверей школы к машине шел... негр. Пестрая рубашка на его груди смотрелась вызывающе, хотя негру, скорее всего, так не казалось. Африканские гены в человеке с русской фамилией делали свое неторопливое дело, и он не мог так уж разительно отличаться по привычкам в одежде от своих далеких соплеменников.

"Дитя фестиваля молодежи и студентов пятьдесят седьмого года", - решил про себя Дегтярь и встал на пути негра.

- Гражданин Иванов? - с чрезмерной вежливостью спросил он его.

- А в чем дело? - с такой же вежливостью на чистейшем русском языке поинтересовался негр.

- Я - майор милиции, - развернул Дегтярь просроченное удостоверение. Я отвлеку вас на десять минут. Не больше.

- У меня вообще-то контрольная. Через семь минут с половиной, продемонстрировал дешевые часики на запястье негр Иванов.

- Тогда всего пять.

- Слушаю вас. Я только сумку с тетрадями из машины заберу. Надо же предыдущие контрольные раздать.

- Алгебра? - показав недюжинные математические познания, спросил Дегтярь.

- Геометрия.

- Хорошая наука. Синус. Косинус. Тангенс. Котангенс... А скажите, какая может быть контрольная в школе в конце августа?

Негр снисходительно улыбнулся. При этом его крупные губы стали еще крупнее.

- Ну, во-первых, это не школа, а лицей. А во-вторых, у нас именно сейчас идет отбор учеников из других школ в класс с углубленным изучением математики...

- Понятно.

Последний элемент подозрительности исчез, и Дегтярь почувствовал, что нужно говорить правду. Тем более, что до начала контрольной осталось уже не семь с половиной, а четыре минуты ровно.

- Вчера была взорвана машина во дворе дома...

- А-а!.. Знаю - знаю! - перебил негр Иванов. - Но, к сожалению, я не видел момента взрыва. Я как раз пытался завести свой могучий "Запорожец". Я очень спешил по делу, поэтому не стал вылезать из машины. А потом я по складу характера не люблю все чрезвычайное: взрывы, перестрелки, ограбления...

- Вы ничего подозрительного не заметили? Бегущих или просто идущих людей... Я имею в виду момент до взрыва. Или кто-то слишком быстро отъехал из припаркованных машин сразу после взрыва...

- Бегущих? - сжал негр Иванов белые морщины на черном лбу. - Нет, не видел... А идущих... Ну, там много кто шел... Москва все-таки. Людей много.

- А машины?

- Кто-то впереди меня отъехал. Вроде даже шины взвизгнули. Но я как-то... Знаете, когда твоя колымага не заводится, а ты спешишь, а слева горит взорванная машина и к ней бегут люди, а на душе ото всего так тошно...

- Марку машины не заметили?

- Взорванной?

- Нет. Отъехавшей, - еле сдержался Дегтярь.

- Что-то импортное... Угловатое... Типа "вольво"...

- "Вольво"?

Почему-то сразу вспомнилась Лялечка. Неужели это была она?

Ладонью Дегтярь провел по бороде, будто бы стирая наваждение. Он не верил, что Лялечка была способна на теракт. Но она могла заказать Дегтяря. Тому же лысенькому с бабочкой. А тот, в свою очередь, мог нанять хорошего подрывника. А женское любопытство толкнуло Лялечку на просмотр документального фильма ужасов.

Додумав весь сюжет до конца, сыщик вспомнил, что в Москве не одна тысяча машин марки "вольво", и ненависть к Лялечке чуть поослабла.

- Скажите, гражданин Иванов, а номер модели вы не запомнили? - уже без надежды спросил Дегтярь.

- Вы имеете в виду регистрационный номер? Нет. Вроде семьдесят семь было - и все...

- Ну, это понятно. В Москве у всех - семьдесят семь... А номер модели? Ну, там семьсот сороковая или девятьсот шестидесятая...

- Я в этом вообще не понимаю. Так, в общих чертах... Вроде было слева на багажнике написано по-английски "вольво" - и все...

- Не густо.

- Извините, уже минуту назад началась контрольная, а я тут с вами...

Сыщик без радости пожал руку негру Иванову и под рукопожатие почувствовал, что домой возвращаться нельзя. Вечером ему по горло хватило слез вдовы соседа, которая в истерике орала: "Это ты, сыскарь, убил его своей машиной! Ты! Ты! Ты!" А он и не спорил. Следователи, приехавшие на час позже "скорой", вяло допросили Дегтяря и растворились в толпе, даже не опросив свидетелей.

И раньше никто никому не был нужен, а сейчас не стал нужен вообще. Сыщик не спал до утра, а сейчас, глядя на эфиопские курчавинки на затылке удаляющегося Иванова, понял, что не сможет

заснуть и следующую ночь. Взорваться теперь могла уже квартира.

Оттого он на метро пересек Москву в противоположном направлении, вышел у станции "Планерная", посмотрел на почти забытые окна и с тяжким вздохом пошел к дому.

На звонок открыл худющий парень с коротко остриженой головой. Его расширенные до предела синие зрачки лежали в глазах кусочками льда. Из одежды на парне были только трусы - такие же синие, как зрачки. На чем они держались, трудно было сказать. Скелеты в учебных классах по анатомии смотрятся упитаннее хозяина квартиры.

Не проронив ни слова, Дегтярь прошел мимо парня в прихожую, через нее - в единственную комнату.

В углу, на куче вонючего тряпья лежал еще один скелет. Только женский. В отличие от парня одежды на скелете не было, и тощие оладики на месте грудей намекали на то, что когда-то они

принадлежали особе женского пола.

- Убери свою подстилку из хазы! - приказал сыщик.

- Она это... не местная, - сипло промямлил парень. - Ей итить некуды...

- Я сказал, убери! - отвернулся от девицы Дегтярь и стал изучать через окно площадь перед домом.

За спиной долго шушукались, барахтались. Иногда девица что-то выкрикивала вялым голоском, но по большей части молчала. Когда дверь захлопнулась и по ленолеуму очень похоже на пощечины прошлепали босые ступни, Дегтярь разрешил себе обернуться.

- Каракурт, - властно обратился он к парню, - я поживу у тебя. Пока одну падлу не притопчу...

- Я вообще-то Виталий, гражданин майор, а не Кара...

- И еще, Каракурт... Мочалок сюда больше не води. Думаешь, омон не пасет твой притон?

- Сдался я им!.. Я - нищий!.. Менты на крутых наезжать любят. Там навар хоть какой есть...

- И это... Шириво свое прекрати, - посмотрел он сначала на льдистые зрачки, потом на исколотую в синяк вену на руке Каракурта. Ты мне трезвяком нужен будешь.

- Вам легко говорить, гражданин майор, а я без ширива уже не кантуюсь. Если с утра не раскумарюсь, то хоть на стенку лезь. Так что...

- Каратэ не забыл еще?

- Как можно, гражданин майор! Черный пояс когда-то имел, по заграницам гонял...

"Сотовик", запиликавший в нагрудном кармане куртки Дегтяря, прервал речь бывшего чемпиона страны по каратэ-до. Лет пять назад сыщик спас его от "десятки" строгого режима. Тогда Каракурт даже не понял, зачем Дегтярь это сделал. Он уже стал забывать лицо майора, и когда он появился, у Каракурта стало муторно на душе. Всем своим видом сыщик как бы говорил, что пора возвращать старый должок, и парень не мог даже представить, сколько стоят в действительности десять лет строгого режима.

- Слушаю, - прогудел в трубку, отвернувшись от парня Дегтярь.

- Это ты, милой? - с диковинным ударением спросила старушенция.

- А кто это?

- Я по поводу соседки... По поводу шлюхи, извиняюсь... Она севодни приехала. С двумя кобелями сразу... Ты скажи, милой, а втроем живут сейчас?

- Живут. Только не у нас. Называется "шведская семья"... Впрочем, сейчас и у нас все это есть... Они сейчас в квартире?

- Да, милой...

- Что делают, не знаете?

- Как же я узнаю! У них дверь закрыта! Вы их севодни арестуете?

На вопросы, заданные таким тоном, нужно отвечать только утвердительно. И сыщик ответил:

- Обязательно.

- Только это... вы омоновцев побольше присылайте. К ним еще один парень приехал. Грязный - ну просто ужас! Бродяга прямо. После гражданской беспризорники такими грязными шлялись...

- То есть их уже там четверо? - удивился Дегтярь.

- Я и говорю!.. Заарестуйте их?

- Обязательно, зло ответил сыщик и отключил "сотовик".

Каракурт уже, оказывается, сел в угол на остывшее после дамы тряпье и кунял. Уши на его стриженой голове выглядели ручками ночного горшка. Хотелось взяться за них и унести горшок подальше от глаз. Но еще сильнее хотелось уйти из грязной вонючей берлоги.

- Ты когда в норме будешь? - пнул Каракурта в бок ногой Дегтярь.

- Что?.. Ты не ушла! Пальмы, ли...я, перед глазами... Ты видела пальмы в натуре? Они по... похожи на сосны... Ствол голый, а наверху - Зе... зеленое... По-олный умат!..

- Вот сучара!.. Как специально!

Отодрав кусок простыни, сыщик собрал в него шприцы и ампулы не касаясь их пальцами. Огляделся и, не найдя мусорного ведра, вышел на балкон и швырнул поклажу. Шприцы и ампулы осыпались на клумбу, и дешевенькие цветки календулы сразу скрыли их от глаз.

Глава пятьдесят пятая

Сначала был человеческий запах. Свежий. Незнакомый. И неприятный.

Ральф вскинул крупную седую морду и повел ушами. Появился новый запах. Уже не человеческий. Ненавистнее этого запаха, точнее, этой вони Ральф не знал ничего.

Он вынырнул из будки и просто захмелел от едкой нашатырной вони. Из горла лаем и пеной поперла ярость. Он в два прыжка долетел до черного комка, издававшего противную вонь, но комок почему-то даже не думал убегать.

Ральф уперся во все свои четыре собачьи ноги, еще трижды ругнулся на извивающегося кота и сцепил на его хребте челюсти.

Через двор от двери легла желтая полоса. У ее истока стоял маленький седой человечек с армейской выправкой и пытался из-под ладони рассмотреть купающуюся в пыли собаку.

- Ты чего, Ральф?!

Рот у собаки был намертво забит вонючей кровавой шерстью, и пес не ответил. Хотя обычно взбрехивал на свое имя.

- Взбесился? - выросла за спиной человечка огромная фигура.

В ней было что-то медвежье. Или буйволиное. Во всяком случае, Жоре Прокудину показалось первое, Топору - второе. Поэт

Бенедиктинов о фигуре не подумал. Он расширенными глазами смотрел на мертвого черного кота в зубах пса и старался не касаться плечом Прокудина. Именно Жорик связал пойманному еще в Москве коту ноги и перебросил через забор. В голове у поэта без остановки вертелась фраза из песенки "Только черному коту и не везет", и он не знал, как остановить это вращение. Другие слова он будто бы позабыл напрочь.

- Он кота укокошил! - первой поняла фигура и радостно рассмеялась. Хор-роший у тебя пес! Прямо охотничий!.

- Надо же... Кота... А если соседский? - так тихо произнес седенький, что его слова еле долетели до забора.

Прошаркав галошами, одетыми на босу ногу, он склонился над мертвым котом, изучил его раздавленную челюстями Ральфа голову и тихо обрадовался:

- Не-ет... Не соседский...

- Бросай пса! - прикрикнула фигура. - Иди. Тебе сдавать. У меня буро!

- С чего это? - недовольно обернулся седенький.

- А как ты к двери рванул, так и сложилось буро... Не веришь?

- Нет, конечно! Надо переиграть!

- Я не согласен!

Седенький заботливо, как ребенка, погладил по голове Ральфа, пса-дворянина, вымахавшего размером с теленка, что-то шепнул ему на ушко и прошаркал назад к двери.

Желтая полоса исчезла, и Жора Прокудин зло прошипел:

- Бе-еник, не лезь туда. Попадешь под ветер. Пес учует...

- Нормалек, - обрадовался Топор. - Все-таки двое. Амбал - мой. Седой твой. Беник на стреме...

- С него стрема, как со свиньи балерина... Ладно. Почапали.

Согнувшись, как солдаты, идущие в атаку под пулями, они вслед за Жорой Прокудиным перебежали вдоль забора к дереву, ветви которого нависали над досками, послушали полуночную тишину поселка. Внутри нее взбрехивали собаки, далекой пчелой жужжал какой-то механизм - то ли пилорама, то ли циклевальная машина, шумели сонной листвой деревья.

- В темпе вальса, - скомандовал Жора Прокудин и первым подтолкнул в поясницу Топора.

Вторым перелез Бенедиктинов, за ним - Жора - руководитель.

Приземлился он громче других, и Ральф, уползший в будку обдумывать свои собачьи мысли про тупого кота, не пожелавшего убежать, вновь вскочил на ноги. Огромный мокрый нос всосал в себя, наверное, два кубометра воздуха, но ничего не уловил, кроме запаха горячих досок будки и медленно оседающей кошачье й вони. Сторожевой долг все-таки вытолкнул пса наружу, и вот теперь он точно уловил хруст веточки. Повернул туда морду, и ярость кровью ударила в голову. Запах! Там все-таки был запах! Ветер-помощник юркнул по двору и донес его до мокрого собачьего носа.

- Ну что у тебя опять! - повторно уложил через двор желтую

полосу седенький человечек. - Я из-за тебя комаров в дом напу...

Вопреки уже уточненной диспозиции Топор кинулся именно на деда.

Сбив его вбок, он пролетел еще метра два в воздухе и мешком

шмякнулся на хилое, вовсе не сопротивляющееся тело.

- Не надо! - неожиданно шагнул в желтую полосу Бенедиктинов и вновь выкрикнул: - Не убивай его! Он такой старе...

И тоже не успел договорить.

Ночь грохнула залпом карабина, и поэт как-то странно, нелепо подпрыгнул на месте, одновременно сгорбившись, и тут же осел на траву. Неимоверным усилием подняв голову, он немо, одними губами что-то еще сказал и завалился на бок.

- А-а! - с ревом вскинулся Топор.

Под бешеный, уже перешедший в хрип лай Ральфа, он перепрыгнул порог, схватил табуретку и швырнул ею в здоровяка, перезаряжающего карабин. Углом сидения табуретка угодила в голову парню, и он, пытаясь удержать равновесие, выронил карабин и по-кошачьи стал хвататься за воздух. Теперь зверьком кинулся на падающегог и с запаху ткнул ему ноги в грудь. Парень захрипел и все-таки уцепился пальцами левой руки за палочку. С нее с жестяным грохотом посыпались кружки, ложки, вилки.

- Ха-а! - Кулаком нанес удар Топор снизу, под челюсть, и с удивлением обнаружил у себя на шее чьи-то холодные слабенькие пальчики.

Почему-то подумалось, что это - смерть, и он, двумя локтями махнув себе за спину, ожидал наткнуться на что-то костистое и твердое, а на самом деле локти вмялись будто бы в пух. И пальчики сползли с шеи.

Обернувшись, он увидел скорчившегося седого старикашку. А увидев, тут же забыл. Самым страшным был все-таки не он.

- Потанцуем! - по привычке, привитой в зоне, выкрикнул Топор вызов здоровяку и замер статуей со сжатыми у груди кулаками.

Прислонившийся спиной к стене дома парень смотрел на него остывающими глазами. Из-под ножа черно стекала кровь, и в этом единстве глаз и крови было что-то зловещее.

- Бе... Бе... Беник того... наповал, - шатаясь, вошел в дом Жора Прокудин.

- Ты где был, падла! - обернувшись, брызнул кровавой слюной Топор.

Из разбитых непонятно обо что губ стекала по шее струйка, а лицо было таким страшным, что даже осатанелый лай собаки выглядел писком мыши.

- В кустах сидел, да?! В кустах?!

- Я... я споткнулся, - еле слышно ответил сухими губами Жора Прокудин. - А ты сам тоже... того... Зачем на деда? Дед был это... мой...

Он со страхом посмотрел на рукоятку ножа в груди парня, на его бледнеющее лицо, потом на драный галош, валяющийся у ноги старикашки, и, чуть не плача, спросил:

- То... Толян... чего ж теперь делать, а? Это же мо... мокруха...

- Да заткни ей глотку! - взревел Топор, схватил с полки кухонный хозяйский нож и вылетел во двор.

Качающимся взглядом Жора Прокудин проводил его спину, шагнул правее и его глаза теперь уже остекленели. Топор подбежал к псу, в порыве вставшего на задние лапы, и странно затанцевал перед ним. Ральф хрипел и пытался порвать цепь, но даже его мускулистое тело не могло совладать с металлом.

- Х-хэк! - выкрикнул Топор и махнул рукой справа налево.

Таким движением дирижер заставляет умолкнуть оркестр.

Цепь звякнула, и хрипение пса перешло в странное бульканье. Ральф будто бы прополаскивал горло.

А стоящий спиной к Жоре Топор взмахнул руками теперь уже вверх и с прежним хыканьем опустил ее. Так закрывают капот машины, которую уже невозможно отремонтировать.

Спотыкаясь и держась рукой за стены, Прокудин выбрался из дома, с минуту постоял на качающейся земле и только потом добрел до детской качельки. Прямо под нею лежал на боку поэт Бенедиктинов, и у него было такое лицо, будто он теперь наперед знал, что произойдет с Жорой и Топором, но еще не решил, стоит ли им об этом рассказывать.

Прокудина мутило. Согнувшись, он по-рыбьи хватал ртом сухой теплый воздух, глоток за глотком вбивал в горло кадык и никак не мог вбить его на прежнее место.

- Чего стал! - одернул его Топор. - Пошли мешки искать!

- Ка... как... кие мешки?

Сначала Жора увидел пса, лежащего на боку с перерезанной глоткой. Он еще дергался, и нож в его спине раскачивался, словно Ральф пытался вытолкнуть его из себя. Потом Жора увидел Топора. Точнее, его спину. Она удалялась в сторону левого сарая, но удалялась как-то странно, вроде бы совсем не уменьшаясь в размерах.

- Ме... ме... ах да!.. Мешки, - вспомнил Прокудин, оторвал руки от шершавой трубы качельки, и муть снова вернулась в голову.

Обжав виски ладонями, он со стоном пересек двор, перешагнул порожек сарая и чуть не умер со страху от радостного вскрика Топора:

- Вот они, ро-одные! За поленицей!

Голову будто сменили. За секунду. Или того быстрее. Прежнюю, замутненную и ничего не соображавшую, выкинули во двор, а взамен привинтили другую - чистую и прозрачную.

- Деньги?! - метнулся к поленице Жора Прокудин. - На месте?!

- Они! Они!

Топор стоя лежал на стене из черных полиэтиленовых мешков и плакал. Слезы, смешиваясь с кровью у губ, ложились на скользкую ткань мешков, но в нее не впитывались. Мертвое не впускало в себя живое.

- Ты посмотри, сколько их здесь! Ты посмотри! - рыдал Топор.

Жорик вырвал из-под куртки рацию и без дрожи в голосе запросил: "Жанет, ты как?"

- Жду, - грустно ответила она. - Чего вы так долго?

- Стрельбу не было слышно?

- Чего-то хлопнуло вдалеке... А это стрельба? Толик жив?

- Жив, - подумав, не стал он ничего говорить о Бенедиктинове. - Живее всех живых... Мешки - наши. Гони фургон. Я буду у ворот. Смотри по схеме не перепутай улицу!

Топор все так же стоя лежал на мешках, но теперь он еще и пытался их обнять.

- Толян, пошли, - позвал его Прокудин. - Мы такой шухер подняли! А что если соседи прибегут!

- Я их урою, - не отрывая рук, прохрипел Топор. - Из карабина. Они у меня кровью умоются!

- Ты деда что... тоже убил?

- Откуда я знаю! Чайником он об стол треснулся. Это я точно видел. На столе еще карты лежали... Жора первым переступил порог дома. Переступил и чуть не онемел. Седого старичка на полу не было. Сиротливо лежал галош. Лежал и молчал. Будто знал, куда сбежал дед, и издевался над грабителями.

- Все... Кранты, - опять ощутил Жора Прокудин, что у него сменили голову. - Он ментов вызовет... Он...

Топор выбежал во двор, посмотрел на смятую справа от крылечка траву и крикнул:

- Туда!

Жора еле нагнал его у забора с тыла у дома. Голову мутило, но в сто раз сильнее, чем у качелей. Казалось, что внутри нее плескалось что-то желто-зеленое и ядовитое.

- Вот он, с-сука! - первым заметил лежащего у забора деда Топор.

- Не... не уб-бивайте меня, - под всхлип попросил он. - Я не скажу про вас если что...

У деда, судя по всему, не хватило сил перелезть забор. Он дополз

до него и теперь лежал бревном и не мог даже пошевелиться.

- Ре-обра... У меня ре-обра сломаны, - на одной ноте пропел он.

- Не надо, - взялся Жорик за подпрыгивающее запястье на правой руке Топора. - Он не скажет...

- Знаем мы таких!

Гул автомобильного движка заставил их обоих повернуться в сторону двора.

- Жанетка! - первым произнес Жора Прокудин, и ему стало еще страшнее, чем до этого.

Наверное, потому что самое трудное и важное начиналось сейчас. А о том, что уже произошло, он как-то и забыл.

Глава пятьдесят шестая

И БУДЕТ ЧАС, КОГДА ЖИВЫЕ ПОЗАВИДУЮТ МЕРТВЫМ

Новенький фургон "Газель" свернул с проселочной грунтовки в ночной лес, поплясал минут десять на буграх и впадинах, вырулил на крохотный пятачок в березняке и остановился.

Жора Прокудин лег лбом на баранку и замер.

- Ты чего? - повернула к нему заплаканные больные глаза Жанетка.

- Не могу... Мотор болит, - не отрывая лба от тугих витков проволоки на руле, показал он на грудь.

Молчание Топора было самым лучшим дополнением к их диалогу. Он смотрел на сереющее небо и думал, что если у людей есть души, то душа Бенедектинова поднималась к этому мрачному серому небу рядом с душой убившего его охранника, и в этом их параллельном полете была какая-то несправедливость. А потом он представил, что и его душа точно так же вознесется на небо рядом с душой умершего в те же секунды монаха, кристальнейшего человека, и ему стало скучно от подобного равенства, царящего на небе в отличие от земли.

- Давайте похороним Бенедиктинова здесь, - сказал в пол Жора Прокудин. - Он как-то говорил, что любит березы...

- Когда он это говорил? - удивился Топор.

- Или отвезем его в морг... Как неопознанный труп... Откуда он хоть родом?

- Ему - все равно, - сухим горлом произнесла Жанетка.

- Жорик, я так больше не могу, - открыл дверцу Топор. - Давай посмотрим, сколько денег в одном мешке... Потом перемножим на число мешков и...

- У сыщика в книжке ясно было записано - два миллиарда долларов...

- Значит, там не рубли, а доллары?

- Ты меня удивляешь, Топор! - еле поднял голову с руля Жора Прокудин. - Кто же хранит такие деньги в рублях! Подели два миллиарда на число мешков - и все...

- Нет, не могу!

Топор выпал из машины, прополз на четвереньках по мокрой траве, с трудом встал. Поясница болела так, будто ее перепилили.

- Дождь будет, - заметил он, что посеревшее небо на западе стало темнеть. - Сильный дождь...

Он вернулся к машине, достал из бардачка два ножа с почерневшими

лезвиями и, не взглянув на них, зашвырнул к деревьям.

Березы вздохнули и быстро-быстро заговорили о чем-то на своем

языке.

- Нет, не могу! - окончательно решил Топор. - Я должен их понюхать! Должен! Я не могу!

Он обошел фургон, распахнул дверцы и, не глядя на лежащего поперек машины на спине Бенедиктинова, ухватился за самый верхний мешок и выволок его наружу.

В робком свете сумерек он казался еще чернее, чем до этого. Как будто по пути от дачи его еще разок подкрасили.

Костистыми пальцами Топор ощупал бока мешка. Пачки четко угадывались. Продолговатые, твердые, с колючими углами. Самые приятные пачки в мире.

Закрыв глаза, Топор представил синее-синее море, белую-белую яхту и себя самого на борту этой яхты. Потом он попытался еще раз представить Нью-Йорк, город, где полно автомобилей, девиц и жвачки, и ничего не увидел.

Слева, за лесом, кто-то очень сильный переломил ствол дерева, и от него под всплеск молнии во все стороны полетели похрустывающие на лету щепки. Глаза Топора удивленно распахнулись, но света, рожденного молнией, уже не увидели. Они опоздали.

- Толян, гроза начинается! - не вылезая с водительского места, прокричал Жора Прокудин. - Кончай самодеятельность! Поехали! Процесс уже пошел!

- Да-да, едем... Сейчас поедем, - под нос ответил Топор и вынул из кармана перочинный нож с наборной, зековской, ручкой из разноцветного пластика. - Только понюхаю. Хоть на секундочку "баксы" понюхаю...

Осторожно, стараясь не задеть пачки, он провел на боку мешка линию сантиметров в двадцать длиной. Просунул в надрез руку и ощутил приятное волшебное тепло. Хотелось вечно держать пальцы на плотных, перетянутых крест-накрест пачках.

- Мои-и... Ро-одные мои, - простонал он.

Бережно, стараясь не порвать дальше надрез, Топор вынул из мешка пачку и понюхал. Запах был затхлым и совсем неприятным. И еще банкноты оказались почему-то чуть короче, чем доллары.

Пальцем он разорвал бумажный крест на пачке и с удивлением посмотрел на портрет курчавого очкарика в левой части купюры. Таких молодых президентов Топор не видел ни на одной долларовой банкноте. В центре бумажке под густыми зелеными волнами, похожими на сетки против комаров, очень четко читалась надпись на чистейшем русском языке: "100 билетов".

Номер и серия, наложенные на еще одну цифру "100", но уже в правом верхнем углу банкноты, на секунду опять вернули в душу Топора уверенность, что это все-таки деньги, просто неизвестные ему. Он перевернул бумажку и на обороте не нашел ни номера, ни серии. Витиеватые буковки на фоне дурацких узоров болотного цвета повторяли уже прочитанную фразу о ста билетах. Только сотня была написана не цифрами, а буквами.

Наклонив купюру к робкому свету, Топор засек своими неизмученными чтением глазами розовые нитяные ворсинки. На рублях и долларах он видел точно такие. Или примерно такие. Счастье на секунду вернулось и вновь ушло. Что-то не пускало его вовнутрь. Поперек груди стояло что-то неудобное, чужое, и он боязливо крикнул в сторону кабины:

- Жо-ор, а посеки, что за деньги такие!.. У нас такие выпускались?

- Ну чего ты пристал?! - выпрыгнул на мокрую траву Жора Прокудин. Поехали! Дались тебе эти мешки! Дома пересчитаем!

- Посмотри... Это, кажись, не деньги... Написано: сто би... билетов...

- Как... не деньги?!

Прокудин за секунду преодолел пять метров по скользкой земле, вырвал из рук дружка банкноту и поневоле открыл рот.

- Вроде я этого очкарика по телеку видел, - сощурился Топор. - Или в Приморске встречал. Уже не помню. Но в Стерлитамаке точно его не видел...

- Еш твою мать! - как-то странно, совсем не смыкая губ, вымолвил Прокудин.

- Что-то не так?

- Это... это же... ма... ма... мавродик...

- А сколько он стоит?

- Ни... ничего он не стоит, - еле произнес Жора. - Совсем ничего...

- В натуре?.. А красивая бумажка... И это... смотри - водяные знаки есть... Вот посмотри наскрозь...

- Мама мия!

Жора Прокудин упал на колени к мешку, с усилием потянул полиэтилен на месте разрыва в разные стороны. Черная ткань грустно пропела что-то типа: "И-и-у" и выпустила на мокрую траву кучу плотных, крест-накрест перевязанных пачек.

- Точно... Ма... мавродики, - обвел их ошалевшим взглядом Прокудин. Мавродики... Мавродики... Мавродики.

Он говорил, а пальцы рвали и рвали бумажные кресты, и из под них освобожденно, с шуршанием рассыпались по росистой траве псевдоденьги с портретом курчавого парня в огромных очках. Сжав мясистые губы, он внимательно смотрел с тысяч зеленых бумажек вправо, на деревья. Он боялся встретиться глаза в глаза с Жорой Прокудиным.

- Это - ноль! Полный ноль! Тащи еще мешок!

По-стариковски сгорбившись, Топор прохромал к фургону, вырвал из его горячего нутра еще одного черного уродца.

- Поехали! Дождь начинается! - шатаясь подошла к ним Жанетка. - Что вы тут кавардак устроили?

- Дай нож! - заорал Топору Жорик. - Где нож!

- Вон в траве...

- Дай... Я сам...

Схватив зековскую реликвию, Прокудин сверху, как Топор в собаку, воткнул его в мешок, рванул вниз. Нож соскользнул по пачкам, воткнулся острием в коленку.

- А-а!.. Топор, с-сука! Ты не нож подсунул, а дерьмо! Твой нож порезал меня! Мне больно! Мне оч-чень больно!

И тут же забыл о темнеющей на коленке штанине.

- Мавродики!... И в этом мешке они! Топор, падла, тащи следующий!

- Что это такое? - кровавыми глазами обвела Жанетка усыпанную странными зелеными бумажками траву. - Что это?

- Ты никогда не играла в билеты "МММ"?! - вскинул голову Жора Прокудин.

- Нет... Так это деньги "МММ"?

- Это не деньги! Это дерьмо! Дерьмо! Дерьмо!

Следующий мешок Топор разорвал сам. Зубами. Купюры бумажными конфетти рассыпались по уже валяющимся пачкам. В этом мешке они были не упакованы.

По ним точками, марая бумагу, застучал дождь. Лес вокруг потемнел, сгрудился. Он будто бы хотел раздавить странных пришельцев, но поляна, последнее прибежище утренних сумерек, не пускало его.

Из машины летел мешок за мешком. Нож с окровавленным лезвием вспарывал их почти на лету. Вспарывал как бараньи туши. И так же, как из туши, из них сыпались внутренности. Одни и те же. Одни и те же.

- С-сука Гвидонов! Я сам задушу его! - заорал почерневший Жора Прокудин. - Прямо сейчас... В аэропорт... Я... Я... Ты помнишь тот сарай?! - повернул он к Топору страшное лицо.

- Наверно... Ну, если надо найду... Там шахта какая-то...

- Чего замер?! Кидай мешки!

- Да-да, я сейчас... Я кидаю...

Швырнув очередной мешок, он оступился, заскользил ногой по днищу фургона и поневоле толкнул Бенедиктинова. Поэт послушно перевалился на другой бок, протолкнул своим холодным телом воздух и упал ничком на купюры.

- Уроды! Что вы делаете?! - вскинула пальцы к распухшим губам Жанетка. - Ему же больно!

- Уже не больно, - прохрипел порванной глоткой Жора и пятерней стер с лица капли дождя, перемешавшегося с каплями пота. - Уже никому не больно... Ни-ко-му...

Очередной мешок зацепился за провод, торчащий у двери фургона, с писком разорвался и вывалил на ноги Бенедиктинова какие-то новые бумажки. Они были крупнее мавродиков, но деньги все равно не напоминали.

- Что это? - с последней надеждой в голосе спросил Топор.

Ножом Прокудин вспорол заклейку, и вид Московского Белого дома в игривой овальной рамочке окончательно вывел его из себя.

- Это - ваучер!.. Приватизационный чек!

- А его нельзя продать?

- Это такое же дерьмо, как мавродики... Только... только это чу... чу... чубайсик...

Упав на колени и совсем не ощутив боли в правой ноге, он закрыл ладонями лицо и с минуту не двигался. Замер на корточках и в опустевшем фургоне Топор. Молчала и упрямо не отнимающая от губ пальчики Жанетка.

Дождь перешел в ливень. Частые крупные струи секли по деревьям, по земле, по глупым смешным бумажкам, по людям, пытающимся что-то понять в своей странной, почти мертвецкой окаменелости.

- Госпо-оди! За что-о?! - первым нарушил молчание Жора Прокудин.

Вскинув руки к небу, он вроде бы пытался дотянуться или до чего-нибудь осязаемого, важного, до того единственного, что могло утешить его сейчас. Пальцы хватали прозрачный, совсем непрочный воздух и опоры не находили. Холодный злой дождь сек по лицу, по груди, по тянущимся ввысь рукам. По деревьям он не бил с такой яростью.

- За-а что-о-о?! - волчьим воем взвыл Жора Прокудин и на секунду ослеп от вспышки молнии.

- За все-о-о, - простонал в ответ лес. Или небо. Или дождь. Или Гром.

- Отда-ай мои де-еньги! - потребовал у голоса Жора Прокудин.

- Еньги... еньги, - перекривил лес. Или небо. Или дождь. Или гром.

Нет, грома как раз и не было. Он отдыхал перед очередным всплеском молнии. Гром - существо подчиненное. Раньше молнии ему вылазить не резон.

- Отда-а-ай! - глотая холодные капли дождя, заорал Жора.

Он ожидал попугайского ответа "Ай-ай". На самом деле то невидимое, с чем или с кем он разговаривал, ответило:

- Бери. Ты взял, что хотел.

- Я не это хотел! - замотал он мокрыми перепутавшимися волосами. - Это не деньги! Это бесполезные цветные бумажки! Это фуфло!

- Когда-то и они имели цену. И немалую...

- Мне плевать на то, что было. Ты подай мне сейчас! И только деньги! Настоящие деньги, а не это барахло!

- Зря ты так... Когда-то советский червонец ого-го сколько весил! На десять рублей можно было купить много-много мяса или еще больше хлеба, или три бутылки водки...

- Вре-о-ошь! - швырнул Жора Прокудин комок из грязи и мавродиков в противное говорливое существо. - Три флакона водяры не дали бы! Даже тогда, когда она, говорят, была по три шестьдесят две! Не дали бы! Понял, коз-злина!

- Водка была и по два шестьдесят. При той же купюре. А вуот пойди

сейчас с нею в магазин, дадут бете хоть щепотку соли за нее? А?

Дадут?

- Нет, - обмер Жора. - Не дадут...

- Вот видишь. Прийдет время - и за нынешние деньги ты ничего не купишь. И поймешь их истинную цену. Ты понял? Ни-че-го...

Под издевательское "го" сверкнула молния, и Жанетка испуганно закричала:

- Тодик, тащи его в кабину! Он сошел с ума! У него крыша поехала! Он бредит! Он с кем-то говорит!

Слова рвали ее нежное горло, лезвиями резали изнутри. Ей было до озноба страшно.

Ливень пошел стеной. Он будто бы хотел отгородить Жору Прокудина от остальных, отгородить от мира. Либо он намеревался его убить, либо сохранить.

- Ну почему ты стоишь, Толичек?! - взмолилась Жанетка.

От ее прически не осталось и следа. Фонтан волос опал и растекся

по щекам и шее. Слезы в ее серых глазищах казались каплями дождя.

- Забери его в кабину! Забери! Ты же видишь - он молится! Он

целует землю!

Топор никого и ничего не слышал. Даже раскатов грома. Он слепо смотрел из пустого вонючего фургона на красивые бумажки, медленно смешиваемые дождем с землей, медленно им хоронимые, и самого себя ощущал такой же пустой, зарываемой в землю бумажкой. Цены у этой бумажки не было. Ноль. Просто ноль.

- Вот это обули так обули, - тихо произнес Топор и закрыл глаза.

Он подумал, что в эту минуту из них четверых самый счастливый Бенедиктинов.

Глава пятьдесят седьмая

КИНОФЕСТИВАЛЬ НА ДОМУ

Коснувшись двери кончиком носа, Дегтярь долгим, до звона, до пустоты в голове, вздохом принюхался к ней. Дверь пахла трухой, пылью и чем-то еще очень похожим на мочу.

- Ты? - спросил он ее.

- Я...Я, - нетерпеливо ответила дверь пацанячьим голоском.

Он уже не раз слышал его, и пальцы без страха повернули фиксатор замка. С лестничной площадки в нос ударил запах подгоревшего лука. Он был настолько домашним, безобидным, что Дегтярь успокоился еще сильнее.

- Заходи. Быстро, - за плечо втащил он в прихожую прыщавого паренька и захлопнул дверь.

Горький запах лука остался. И почему-то подумалось, что он мог замаскировать собою что-то угрожающее, хотя Дегтярь и не знал, как на этот раз будет пахнуть опасность. Последним, что запомнилось. Была гарь горящей машины или, если уж точнее, покрышек машины. Едкая, мутящая голову как плохое вино.

- Иди за мной на кухню, - приказал сыщик и первым двинулся в указанном направлении.

Паренек с опущенным правым плечом поплелся за ним. Он очень боялся ударить картонную коробку о стену. И все-таки ударил. Когда ненароком бросил взгляд в комнату и увидел в углу на куче тряпья свернувшегося калачиком худющего парня. Синие трусы на нем выглядели шароварами.

- Чего встал?! - одернул парнишку Дегтярь. - Забыл чего?

- Нет-нет... Я все взял... Как просили...

- Просят на паперти. А я приказываю!

Быстрым трусливым взглядом парнишка мелькнул по строгому

бородатому лицу и решил, что теперь уж точно уволится из сыскного

бюро. Платили все равно меньше, чем обещали, так еще и кассеты для

съемки приходилось покупать за свои. Хвалить почти и не хвалили, а

работа если и нравилась сначала своей таинственностью, со временем все больше казалась бульварной журналистикой, и он подумывал о том, чтобы перейти видеооператором на какую-нибудь телевизионную студию. Снять на видео голую звезду эстрады в ванной он бы теперь смог, даже через сливное отверстие этой же ванны. За подобные кадры ему отвалили бы побольше, чем за съемку никому неизвестных людей.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги