Восход Луны

Гл. 20 - Страданья старины глубокой...

[ Лайри \ Кантерлот, покои Селестии ]

Телепортировавшись из Старого замка в Кантерлот, до королевских покоев мы добрались без приключений. Пони восторженно приветствовали правительниц, но испуганно замолкали, встречаясь взглядом со мной. Я смотрел поверх голов, стараясь ни на ком особо не задерживать внимание. Однако, как это выглядело - аликорны, усмирившие монстра, или монстр, поработивший аликорнов? Расспрашивать стражников, судя по всему, бесполезно: «эй, гвард, скажи-ка, как мы с принцессами смотримся втроем?», а шокировать вниманием стороннюю поняшку не хотелось. Чего доброго, решит, что ее съесть намерены, и откинет копыта с перепугу - доказывай затем свою невиновность.

Принцессы первым делом озаботили горничных уходом за самоползающими коврами, затем хорошенько отмылись от вековой пыли и грязи, которую успели насобирать за полчаса прогулки по заброшенному дворцу, а после нас всех поймал Штерн, и мы с превеликим облегчением сдали профессору на обследование обновленную Селестию.

- Принцесса Луна, я рад сообщить, что ваша сестра практически здорова. - Штерн подал Луне очередной лист отчетов о лечении.

- Я тоже неимоверно рада это знать. - Отозвалась Солнечная Богиня, надевая нагрудник - как и у Луны, расстегнутым он распадался изящным ожерельем из гибко сцепленных сегментов.

- Конечно, еще предстоит проследить за вашим здоровьем, принцесса Селестия.

Усы Штерна встопорщились в предвкушении предстоящих обследований.

- Да-да, профессор, я приму к сведению ваши рекомендации. - Задумчиво пробормотала пациентка и, зажмурясь, залпом проглотила порцию черного сиропа, загодя подготовленную Зекорой. К счастью, побочно-обморочных эффектов не последовало, лишь иссякли струящиеся по волосам потоки волшебного пламени.

- Тия, в любом случае, еще месяц или два я не допущу тебя к серьезным делам, я не шутила. - Предупредила Луна, подписывая отчет. - Хоть с Твайлайт, хоть без, хоть в архивах, хоть в столовой. Отъедайся, отсыпайся, поправляйся.

- Доброта твоя несомненна, Луняша. - Вздохнула Тия, надевая накопытники. Чуть слышно щелкали фиксирующие зажимы. - И все же с этим придется немного обождать - нам с тобой нужно присутствовать на официальном выступлении. Необходимо успокоить пони, объяснить, что случилось и что ждет их в будущем.

- Нужно-то нужно, но в любом случае - не перенапрягайтесь. - Напомнил Штерн, укладывая в сумку кристалл с душой Королевы Роя. - Мы с другими магами попытаемся восстановить Хризалис, если сможем найти какие-либо части ее тела, перья или волосы додискордовой эпохи.

- Штерн, подождите. - Селестия что-то написала и даже нарисовала на листе. - Вот, наведайтесь в особое хранилище и спросите про волосы там. Вы знаете, где именно. Если стражи потребуют моего личного присутствия, дайте мне знать об этом после нашего с Луной выступления.

- Сделаю, Ваше Величество.

- Лайри, а чем ты займешься? - Обернулась Луна ко мне.

- Это у вас я могу спросить - чем мне можно заняться в средневековом замке?

Я сидел на диване-кровати, где обычно спала светлая принцесса. Луна расположилась на подушке за столиком, а Тия подводила свои глаза густой черной тушью, стоя у зеркала.

- «Средневековом»? Что это значит? - Удивленно переспросила Селестия, надевая тиару.

- Мир людей технически более развитый и разнообразный чем наш мир. - Пояснила Луна. - Что дает Лайри больше возможностей интересного досуга.

- Да, Луна, я видела это в ваших общих снах. В мирное время я предложила б Лайри посетить достопримечательности столицы: Кантерлотская аллея цветов, парк статуй, различные галереи, рестораны, спа-салоны. Но сейчас человеку лучше не показываться на глаза народу, чтоб не провоцировать копытных, крылатых и рогатых на стихийные поступки.

- Точно… Мало ли найдется жаждущих отмщения за погибшие семьи.

Пройдясь по комнате, Луна задумчиво выглянула с балкона.

Тень принцессы вдруг потемнела, стала глубже, образуя провал в пространстве, из которого бесшумно выскользнул Нортлайт. Луна явно ожидала его визита, и слегка кивнула.

- Мать Ночи, фестролет «Возмездие» успешно доставил Сансет Шиммер в ее родной город и возвратился «Незримой дланью». Ключевые посты столицы, как прежде, надежно охраняются. В Кантерлоте все спокойно.

В темно-фиолетовых доспехах и шлеме с черным забралом, с мечами на боках - Нортлайт выглядел могучим, незыблемым, истинным гарантом спокойствия. В свете дня размеры фестрала особо впечатляли, и стоящая рядом с ним Мать Ночи казалась миниатюрной.

Луна удовлетворенно тряхнула ушками.

- Отличная работа. Как и планировалось, Мы идем на встречу с подданными. Нортлайт, я прошу тебя на это время побыть с Лайри.

О-ля-ля… Мы с бэтконем удивленно уставились друг на друга.

- В каком смысле - «побыть»? - Уточнил он.

- Я опасаюсь, что в наше отсутствие особо несдержанные пони могут покуситься на его жизнь. Так что «охрана» - один из смыслов. А в других смыслах - я уверена, вы сумеете найти общий язык и пообщаться на темы, интересные для вас обоих.

Нортлайт кивнул.

- Я готов выполнить приказ, Мать.

- Это не приказ, Норти. - Луна ласково мазнула крылом по морде сына. - Я могу разрешить Лайри гулять, где он захочет, приставить к нему пару мышекрылых, и они будут незримо следовать за ним в тени, готовые отразить удар. Просто мне хочется, чтоб контакт наших миров завершился не столь кроваво, как начался.

- Мать, а ты не изменилась…

Улыбнувшись, бэтконь обнял аликорна огромным перепончатым крылом, почти скрыв Мать от сторонних взоров, и прижал к груди.

- Мы очень испугались за тебя в Старом замке. Сначала огромный сброс магии завязал узлами все следящие чары, а после вы с Тией и Лайри куда-то пропали.

- И вы готовы были разобрать старинное сооружение по кирпичику? - Усмехнулась Луна.

Нортлайт легонько ткнулся носом в нос Матери.

- Луна, сестра моя, готова ли ты дать аудиенцию? - Вопросила Селестия, закончив колдовать над своим имиджем.

- Как только, так сразу. - Ответствовала Луна, неторопливо выбираясь из укрытия. Придержав кожистый полог магией, принцесса ускользнула из-под крыла и, подойдя к Селестии, окинула ее оценивающим взглядом.

- Знаешь, Селя, в мире людей есть такие огромные древние и несокрушимые строения в форме пирамид. Они считаются одним из символов вечности. Так вот, даже пирамиды уже облупились, а твои вкусы, дражайшая сестра, не изменились - и еще непрошибаемее тех пирамид. Вне всяких сомнений, тебе блестяще идут золотые ресницы и брови, но ты снова покрасила их в черный.

- Ты смело можешь считать меня символом вечности в Эквестрии, Луна. - Улыбнулась Селестия. - Быть может, тебе тоже покрасим веки на тон светлее, как ты когда-то любила делать?

Закрыв один глаз, Луна посмотрелась в зеркало.

- Веки пускай остаются темными. В сочетании с серебристыми ресницами - светлый их оттенок не подойдет мне.

- Как угодно, сестра. Давай воспользуемся столь любимой тобой Тенью и перейдем сразу в наш тронный зал.

- Удачи, ребята, пообщайтесь!

Луна жизнерадостно помахала нам крылом, и с мановением тени аликорны исчезли.

***

- И как начнем общаться? - С улыбкой взглянул я на ломовика. Тот хмыкнул.

- Для начала я скину лишний вес.

Нортлайт исчез куда-то в тень балконной двери, но вскоре вернулся уже без брони. Глаза его, чувствительные к дневному яркому свету, были скрыты солнцезащитными очками. Оглядев себя со всех сторон и удостоверившись в безукоризненном своем виде, сын Луны сдержанно приблизился. Сидящий на диване я словил взглюк неотвратимо надвигающегося атомного ледокола.

- Бро… - Я протянул «ледоколу» кулак.

- …Хуф!

Нортлайт слегка стукнул копытом по кулаку и, добродушно усмехнувшись, бухнул маститый круп на подушку, где недавно сидела Луна. Стол скрипнул, когда ломовик прилег на него грудью. Зато наши глаза оказались на примерно одном уровне, и разговаривать стало комфортнее.

- Что, гадаешь, почему я средь бела дня в полной броне расхаживаю? - Хохотнул бэтконь, поймав мой изучающий взгляд. - Эквестрия - страна небезопасная. Стараниями Селюшки у нас мало внешних врагов, зато внутренних - на каждом шагу. Вы вот с принцессами в Лес ходили, а это воистину рассадник всякой жути. Тут тебе и древолки, и куролиски, и мантикоры, и химеры, а если забредешь в топи, можно с гидрой познакомиться. Очень милая зверушка, всегда было интересно, как она при своем многоглавии ухитряется ладить с одним телом. К слову, шейки гидры в маринаде - изысканный деликатес.

- Это из куролисков вчера рулеты были?

- Они самые. Понравились?

- Очень даже. А что за куры такие?

- Да не куры это. - Нортлайт помрачнел. - Страшные твари. Спереди как курица, а сзади - тело змеи. И взгляд тяжелый у куролиска. Встретился с ним мордой к морде - и все, успей принять живописную позу, прежде чем окаменеешь. А если гуляешь в одиночку - и не надейся, что тебя найдут. Куролиски стайные, они так добычу ловят - обращают в камень, а затем слюной кислотной мочат и клювами раздалбывают.

- А как ты их наловил, раз с ним встречаться нельзя?

- Я и не встречался. - Фестрал снисходительно улыбнулся, чуть обнажив клыки. - Скрытый Тенью, подкрался я к большой стае и магией усыпил ее. Когда уснули куролиски и применить не могли колдовские чары свои, выбрал я нескольких крупных, но вожака их не тронул, и ушел бесшумно в Тень, оставив тварей опасных в неведении случившегося.

- И уже на кухне пооттяпывал головы усыпленным.

- Ага. Кстати, головы эти при правильном подходе служат отличными талисманами против каменных чар.

- Твоя готовка нам с Луной понравилась, спасибо.

- Я люблю и вкусно сготовить, и вкусно поесть. А порадовать возвратившуюся Мать и тем более приятно.

- Норт, как думаешь, можем мы прогуляться по городу? Тия упомянула кучу мест. Надеюсь, горожане не будут сильно в шоке от нас?

- Сильный шок они уже пережили, теперь общество скорее в глубоком ступоре и непонимании происходящего.

- Н-да, в океане непонимания.

- Правда, Селестия как олицетворение порядка и стабильности - в полном порядке, и сей факт должен их успокоить достаточно, чтоб не ударились в панику. Пока пони слушают правительниц, мы пройдем в парк.

***

[ Луна \ Дворцовая площадь Кантерлота ]

Умение находить подход к кому угодно и дар убеждения Тия прокачала за минувший эон до уровня во всех смыслах божественного искусства - мне оставалось лишь внимать, развесив уши.

В первую очередь принцесса выразила соболезнования родным и семьям погибших и гарантировала оказание всесторонней помощи и поддержки. Великие бедствия... Древнее Зло, оные причинившее и поверженное с возвращением все это время стоически ему противостоявшей меня... Я скрыла горькую улыбку. Синяя доблесть без страха и упрека во плоти прям, ага. Жертвовавшая собой, зубами и когтями державшая супостата за глотку на луне, дабы оный не вырвался. И ведь ни слова лжи, хоть тресни - не подцепи я эту мерзость в Кристальной, был бы Эквусу, как говорят на Земле, толстый пушной зверек. Досталось и Лайри - герой из иного мира, споспешествовавший... ого, я даже сумела это повторить, не завязав язык в узел, неплохо. Тия же продолжала шпарить как по писаному, гладко и без единой запинки, теперь перепало и фестралам - по заветам героической меня насмерть стоявшим за жителей Эквестрии наяву и во снах, неусыпно бдящим и охраняющим рубежи и Грань, чья верность, честность и преданность безграничны, а посему...

Стоявших за мной фесликорнов и охранявших дворцовую площадь вместе с гвардами фестралов тоже таки пробрало, судя по эмоциям и смене окраса. Наконец, сестре надоело вгонять нас в краску, и она закруглилась, окончательно успокоив «своих маленьких пони» объявлением всенародного праздника в честь моего возвращения и обретения утраченного некогда народа. Пони радостно зашумели, захлестывая нас могучей волной чувств - я даже уплотнила ментальные щиты, спасаясь от избытка эйфории, пока меня не понесло на дворцовый шпиль с какой-нибудь песней. Дети, почувствовалось, последовали моему примеру.

Но если от счастливых пони на площади исходили чистые и светлые эмоции, смешанные с облегчением - невзирая на слухи, их обожаемая принцесса жива-здорова, да еще любимую и давно не виденную сестру вернула, как тут не радоваться? - то от собрания высокопоставленных чиновников и генералов с дежурными улыбками явственно тянуло настороженностью и опаской. Слова Селестии о извлечении уроков и последующих переменах к лучшему - едва уловимый сарказм в них заметили не только мы с Детьми и незаметно откочевавшим к нам Файрволлом - изрядно взбаламутили их привычное стоячее болотце. Тем паче что кое-кого здесь уже не хватало, зато приграничные гарнизоны заметно пополнились. Косые и подозрительные взгляды некоторых «деятелей» на меня и фестралов, невозмутимо стоящих за Селестией, говорили о многом. Что ж, коньспода, если вам угодно судить о других по себе - это ваши проблемы...

Селестия меж тем завершила приведение возбужденно гомонящей толпы в полную гармонию и величаво развернувшись, белой лебедью поплыла во дворец. Мы в меру сил постарались удалиться за ней должным образом.

- Прекрасно, самый важный вопрос на повестке дня решен, наши подданные просвещены, спокойны и довольны. - Сестра неторопливо свернула белоснежные опахала крыльев, подходя к дверям Большого Зала Совещаний. - А нас с вами, дорогие помощники, ждет долгий и интересный разговор о результатах и переменах...

Сестра лично отворила дверь и сделала царственный приглашающий жест. Что-то, прозвучавшее в ее голосе, заставило кое-кого из придворных нервно заозираться, но мечущиеся в поисках путей к отступлению взгляды обреченно увядали, натыкаясь на вежливую улыбку Файрволла, невозмутимые морды моих мышастиков, и главное - на ужасную меня. В кои-то веки моя сказочно-кошмарная репутация пригодилась. Хмыкнув про себя, я широко усмехнулась, повторив жест Тии, фесликорны клыкасто «отзеркалили» усмешку - и сбившиеся в кучку отставшие едва не застряли в проеме, сочтя разгневанную Селестию не таким уж плохим обществом. Дети, склонив головы в ответ на мой взгляд, скользнули в Тени, гарантируя отсутствие любых случайностей. Я же вошла в зал вслед за ехидно посмеивающимся про себя Файрволлом, и глубоко вздохнув, затворила за собой дверь.

Что ж, начнем...

***

[ Лайри \ Кантерлотский парк ]

Взмах крыла всколыхнул чуть ощутимую завесу теней - и мы с Нортлайтом оказались возле одной из причудливых статуй. Я узнал ее сразу, этот дракон уже примелькался ранее в витражах. Однако язык таблички на пьедестале были незнаком.

- Похоже, принцесса Луна неявно назначила тебя экскурсоводом-проводником. - Обернулся я к фестралу. - Так что прошу рассказать о здешних достопримечательностях.

Задумчиво поправив очки, бэтконь глянул на статую.

- Дискорд, один из самых коварных и непредсказуемых злодеев. Дух Хаоса, будучи бессмертным и неконтролируемым, вверг наш мир в смуту, и немало бедствий вызваны были его действиями либо последствиями, когда вся материальность стонала и трещала по швам, выворачиваемая с изнанки легким щелчком пальцев.

Я скользнул взглядом по статуе. Дискорд, стоящий как бы на колонне и обвивающий ее змеиным хвостом, застыл, торжествующе изогнувшись и широко разинув пасть, словно диктуя волю миру.

- Он пал жертвой своей самоуверенности, полагая, что аликорны, вооруженные Элементами Гармонии ничего не смогут ему сделать. Аликорны, однако, смогли. Эквестрия сильно пострадала от действий Хаоса, но есть… фух-х, ну и жара.

Движением рога Нортлайт наколдовал над собой роскошную плотную тучу и закрылся ею от солнца.

- Но была и косвенная польза - начатая Дискордом цепочка событий привела к появлению Детей Ночи.

Туча следовала над фестралом подобием огромного зонта. Мы неторопливо шли по дорожкам, рассматривая статуи, расставленные в разных местах парка. Дискорд оказался самой странной из них. Все остальные были пони.

- А они все тоже были врагами, как и дракон Хаоса? - Поинтересовался я.

- Нет, у них иная история. Они были наказаны за дерзкую браваду и мужество перед лицом смерти… но не Селестией.

Я подошел к статуе закованного в доспехи мощного жеребца, застывшего словно в некий момент перед стремительным рывком: правая нога поднята над землей, готовая вот-вот опуститься и сотрясти землю. Рядом с фигурой на белом постаменте красовался мраморный боевой молот внушительных размеров. Несмотря на грозный боевой вид, взгляд каменного единорога был сосредоточен и печален. Я невольно восхитился талантом мастера, сотворившего столь совершенное скульптурное чудо. Статуя казалась настолько живой, будто была готова в любой миг покинуть свой холодный пьедестал и заставить землю содрогнуться под ударами могучих копыт.

- Хардхорн Соларшторм. - Раздалось над самым ухом - поступь Нортлайта, несмотря на его воистину конские размеры, была мягка, как у кота. Правда, очень и очень крупного. Вздохнув, бэтконь покружил, утаптывая под собой местечко, и тяжеловесно сел. Предчувствуя, что рассказ будет долгим, я расположился на скамейке возле статуи.

- Приближенный военачальник и лидер Ордена Солнечных Стражей - гвардейского подразделения специального назначения Ее Величества по особым поручениям, Герцог Кантерхорнский, почетный член общества Хранителей покоя и благоденствия Кантерлота и всего Королевства Пони от востока до запада, а также верный рыцарь Ее Высочества, Принцессы Солнца. Последний титул был, впрочем, неофициальным.

- Ты знал его?

- Да, имел честь. - Бэтконь улыбнулся, явно с удовольствием предаваясь ныне далеким воспоминаниям. - Наша дружба родилась в пылу битвы. После Великого Солнечного Затмения и изгнания нашей Матери многие воинственные соседи были вновь взбудоражены вестью о том, что монархия Эквестрии ослабла, и обратили свои алчные взгляды в сторону наших земель. Особенно северяне, что много и много лет не давали покоя дальним рубежам своими походами ради собственной славы и богатых трофеев. В ту суровую зиму мы вновь схлестнулись в жарком бою, и никто не проявлял ни пощады, ни милосердия к своим врагам… С переломанным крылом в окружении десятка разъяренных яков исход боя для меня был очевиден. И когда уж думал я, что час мой пробил, в гущу сражения ворвался Хардхорн со своим боевым зачарованным молотом наперевес, вращавший им так стремительно, что казалось, будто разит он врага тысячей искрящихся молний, ослепительным световым штормом выжигая недругов на своем пути. Ах, знатная это была заварушка!..

Нортлайт нетерпеливо топнул, взволнованный переживаниями. Казалось, всеми мыслями он был именно там, дерущийся бок о бок со своим товарищем с войском бешеных быков.

- Мы принадлежали к разным расам и фракциям, но в то же время были такими похожими в своем стремлении служить верой и правдой нашим Богиням. Дети Ночи скрытой силой стерегли покой страны во мраке, а Солнечные Стражи, верные лично Селестии, при свете дня блюли порядок и хранили мир. Их основатель, предок Хардхорна, будучи жеребенком, собственными глазами наблюдал за столкновением Луны и Солнца. Потрясенный до глубины души произошедшей трагедией, он поклялся, что, возмужав, станет защитником Света, дабы Солнце никогда вновь не было повержено и сброшено с небосвода. И свое слово сдержал, - Губы Нортлайта изогнулись в легкой улыбке. - Жеребчик, из никому ранее неизвестного рода взял себе имя Соларшторм и сумел из самых низов пробиться до статуса приближенного военачальника Ее Величества, став прародителем одной из самых влиятельных династий, все члены и потомки которой поклялись в вечной верности принцессе Солнца и стали руководящим ядром самого лучшего и образцового гвардейского корпуса.

Как приближенные к эквестрийскому трону, Солнечные Стражи обладали огромным спектром особых полномочий и привилегий, но ни один из них, воспитанных в строгой атмосфере соблюдения рыцарского кодекса чести, никогда не воспользовался ими в целях личной выгоды. Не в пример ныне служивым, - Нортлайт презрительно хмыкнул. - Облаченные в алые доспехи из особенным образом закаленной стали и обладающие секретами изготовления уникального зачарованного оружия, дисциплинированные и бесстрашные, рыцари Ордена воспринимались как символ безупречной верности и образцовой подготовки, и как хранители справедливости, наших устоев и традиций. И слава о них распространилась и за пределы Эквестрии - как об одних из самых могучих и храбрых воинов.

Таким образом, предназначение Хардхорна было давно предопределено до него. Детство в строгом воспитании, блестящее обучение, и наследство в виде огромной силы и возможностей, но и великой ответственности, нерушимо связанной с этой силой и этими возможностями. А также волшебного боевого молота, знаменитой семейной реликвии, доставшейся Хардхорну от его великого предка.

Бок о бок мы выиграли еще немало славных сражений. Мы были горячи, отважны, рьяны и безудержны, и молодость била в нас фонтаном необузданной жизненной энергии. Однако, вскоре после совершеннолетия Хардхорна, его отец погиб в одной из битв, ценой своей жизни прикрыв вывод гражданских из вражеской западни. Эта трагедия рано возложила на спину юного герцога тяжелое бремя лидера и дома, и фракции. Но мой друг никогда не боялся обязательств и не искал легких решений. Казалось, для этого он и был рожден - принимать и нести ответственность там, где остальные тушевались или были бессильны. Его порой безбашенная храбрость и молодцеватая удаль некоторым казалась безрассудным пороком молодости и излишнего геройства, но для многих не существовало надежнее и правильнее рыцаря, чем он.

Но было нечто такое, что отличало Хардхорна от остальных Стражей и характеризовало его по-особенному. Что-то, что скрывалось в глубине, под прочным и блестящим куполом из безграничной верности своей принцессе и веры в вечное сияние Солнца над Эквестрией. Что-то, что делало Хардхорна не просто безгранично преданным слугой Ее Величества. И это нечто, чистое, словно невинная детская слеза, и огромное, будто безбрежный океан, бережно и надежно оберегалось от посторонних, всегда неуловимое для большинства, и лишь едва заметно скользящее тенью во взгляде, робко прячущееся за фасадом невозмутимых слов и между строк, легким порывом играющее в неуловимых движениях, тихо сквозящее в жарком дыхании. Сокрытое в недрах, но громко звучащее глубоко в душе в унисон биения сердца.

Я вздохнул. Нетрудно было догадаться, что рассказываемая история принимает пикантный оборот. Нортлайт, заметно посерьезнев, невозмутимо продолжал повествование.

- Любовь паладина к своей принцессе. Прекрасная тема для чувственной баллады, что призвана играть на струнах сердец, переливаться искрящимися волнами в душах, вызывая в нас отклик. И так хочется, чтобы конец ее был счастлив и безмятежен, потому что все мы по-своему верим во что-то лучшее. Во что-то большее и светлое, что дает нам надежду. Но не всем нашим надеждам суждено сбыться.

- А что Тия? - Немного помолчав, спросил я, вспомнив давнишний уже разговор с Луной о коварстве любви бессмертных и смертных.

- Его чувства были безответны. Селестия, несомненно, если поначалу не знала наверняка, то догадывалась - но незыблемо сохраняла между собой и им дистанцию, четко отчерченную формальными границами. И Хардхорн принимал это, находя единственный выход выражению своих чувств в искренней и бескорыстной службе. Он не вымаливал ее любовь. Не пресмыкался, не шантажировал и не давил на жалость. Просто был рядом, готовый по любому ее приказу отправиться и в огонь, и в воду, и в глубины Тартара. В его понисоне Селестия всегда находила надежную поддержку и опору.

Те немногие, кто знал, в том числе и твой покорный слуга, сочувствовали обреченной, безнадежной любви Хардхорна, хоть и восхищались его терпением и выдержкой. Однажды, в один из редких моментов искренней и такой опасной откровенности, я не сумел сдержать эмоций и прямо сказал ему, что пора наконец перестать желать недосягаемую звезду с неба, когда под ногами целая россыпь великолепных самоцветов. Что жизнь в несчастном вожделении так бесследно и угаснет под сенью вечно молодой, неподвластной времени Богини.

А он лишь тихо смеялся, говоря, что заколдован. И еще, будучи жеребенком, ровно в день главного праздника Солнца, был заточен в плену лучезарных розовых глаз могущественной волшебницы, и чары эти снять отныне невозможно. И каждый рассвет, что дарует она этой земле, делает его счастливым, ибо означает, что жизнь и служба его не напрасны.

И тогда я понял, что долг и любовь срослись между собой в нем так крепко, что стали частью его сущности, столь сильной, что, вырви этот кусок из его души, он просто перестал бы дышать.

Нортлайт вздохнул, едва заметно покачав головой. Затем по-доброму усмехнулся.

- Годы шли, сменяя друг друга. И казалось, что если и есть вещи, неподвластные переменам, так это безукоризненная служба Солнечного рыцаря своей принцессе, неизменным хранителем стерегущим покой Ее Величества и ее пони. Но однажды… - Фестрал сделал многозначительную паузу. - Тот год выдался особенно щедрым на всевозможные обильные урожаи. И в Кантерлоте принято было решение организовать масштабный Фестиваль цветов. В воздухе витал невероятный, головокружительный, сладкий и пьянящий аромат счастья, благоденствия, и, конечно же, любви - куда ж без нее?

Со всех концов Эквестрии съехались садоводы и флористы, желающие поразить столицу и ее гостей с доброй половины света диковинными растениями, букетами, икебанами и прочими искусными произведениями цветоводческой науки. Праздник, скажу тебе, удался на славу! Хотелось бы мне вновь оказаться в такой дивной атмосфере буйства красок, радости, веселья и звенящего смеха. Я стоял в теневой охране, блюдя за порядком, прямо рядом с правительницей и ее окружением. Принцессу одаривали цветами, и очередь из дарящих все никак не уменьшалась, растянувшись чуть ли не до самых ворот городских стен столицы. В какой-то момент мне даже начало казаться, что Селестия прямо-таки утонет в пестром ковре из воистину королевских соцветий: пухлых бутонов роз, шикарных пионов, изящных лилий, изысканных тюльпанов, солнечно ярких хризантем…

Обстановка из официально-торжественной незаметно преобразилась в легкую и непринужденную. Ее Величество звонко смеялась, шутила, очаровательно улыбалась и задорно перешептывалась, чаще всего со стоящим рядом Хардхорном, и он отвечал ей, вызывая довольный румянец на ее разгоряченных радостью щеках. На его вопрос о том, что она будет делать со всем этим надаренным великолепием, Селестия шутливо, в порыве мимолетной искренности, обмолвилась, мол, прикажет сделать душистую кровать для сна на пару вечеров, украсить залы дворца или раздать всевозможным ботаническим садам и паркам, и ей не будет жаль, ибо, хоть все эти прекрасные цветы и наполнены всевозможной царственной символикой, ни один из них не приходится ей по душе, ни один она не выберет в качестве своего талисмана, характеризующего ее натуру. Такие цветы ей дарят постоянно, руководствуясь официальным этикетом и ее королевским титулом.

Понимающе кивнув, под предлогом неотложного дела единорог на время оставил принцессу, быстро растворившись в шумной и возбужденной толпе. Я заметил, что Селестия, хоть герцог и пообещал возвратиться так быстро, что она не успеет принять еще порядка десяти подарков, все же несколько поникла, явно начав скучать. Но слово рыцаря есть не что иное, как закон, особенно если это слово он дал даме своего сердца. Спустя несколько, казалось бы, неприлично долго растянувшихся минут Хардхорн вновь возник рядом. Под пурпурным плащом у него я приметил таинственный небольшой сверток. Жеребец откинул полы одеяния и осторожно извлек миниатюрную орхидею с нежными, будто сахарными, белыми лепестками, робко розовеющими лучиками прожилок цвета первой зари. Он протянул это хрупкое сокровище изумленной Селестии, сказав, что нашел идеальный символ ее души.

Впервые в жизни я видел смятение в чертах до этого неприступной кобылицы, искру, что вспыхнула яркой звездой в глубине ее, обычно спокойных и отстраненно дружелюбных глаз. До конца фестиваля принцесса оставалась необычайно тихой и немногословной, прижимающей цветок к своей груди. В ее украдкой бросаемых на Хардхорна взглядах я впервые заметил отражение чего-то особенного, трепетного и застенчивого.

И с тех пор это «что-то» начало крепнуть и зреть в ней, уподобилось капели, означающей конец долгих холодов; распускалось, как робкий нежный бутон гривандыша под светом полной луны. Ее сердце, ожесточенное после утраты родной сестры и взваленного бремени ответственности, наконец, оттаяло… и в него пришла весна. Которая, поначалу едва уловимая, чувствовалась с каждым днем все сильнее: во взгляде, в интонациях, в беседах, прогулках и аудиенциях со своим генералом, что становились все длиннее и длиннее. Любовь расцвела в ее душе, согревая и исцеляя душевные раны, растапливая, до этого крепкий, лед одиночества. И вот уже каждый, кто находился рядом с Селестией, чувствовал эти перемены, ощущал то искреннее, не скрываемое более за непроницаемой завесой сердечное и душевное тепло, что волнами исходило от нее. Вскоре только самый ленивый во дворце не гадал, когда же наконец объявят радостную весть о свадьбе нашей обожаемой монархини. Признаться, я был неимоверно рад за них обоих, особенно за Хардхорна, который, вопреки всем предрассудкам, сумел доказать, что горячее сердце, чуткость и забота способны покорить даже бессмертное существо.

- Однако… - В плавное ранее полотно рассказа внезапно прокралась небольшая, но тревожная заминка. - Горизонт светлого будущего в любви и благоденствии был внезапно омрачен неспокойными вестями о толпах беженцев, бегущих без оглядки с далекого юга. Те пограничные земли считались по большей части бесплодными и необитаемыми, и потому не заслуживающими большого внимания: похвастаться они могли лишь унылыми пейзажами каменистых пустошей да дюнами засушливой пустыни. Факт неожиданного появления под самым боком целых орд странных, неведомых нам ранее существ, что из всех щелей аки ужи поползли с тех территорий, был так же поразительно неприятен, как внезапное жало шершня в крупе, причем не одного.

Дальнейшее расследование показало, что тамошние обитатели оказались ничем иным как далеким приветом хаотичной дискордовой эпохи, плодом его деструктивной и бессистемной деятельности. Просто представь себе сухопутную акулу с несуразно здоровенными конечностями, которые нужны ей точно так же, как кобыле пятая нога. Вообрази себе помеси тритона и мурены с вытянутой шеей и такой же мерзкой пучеглазой мордой или черепахи с крокодилом с длинным хвостищем и панцирем, утыканными шипами, или ублюдка со свинячьим рылом и телом дикобраза. А чего стоили высокие прямоходящие ящеро-попугаи с когтистыми лапами вместо крыльев и чешуйчатыми хвостами! Эти еще вдобавок резали слух своими скрипучими надломленными голосами, громкими, как рев отряда яков в состоянии берсерков, - Морда Нортлайта неприятно поморщилась в порыве отвращения. - До сих пор неясно, с какой конкретной целью были созданы эти и им подобные выродки, в качестве будущих солдат армии хаоса или по велению левого копыта Дискорда в минуту скуки, впрочем, меня это мало волновало тогда и мизерно волнует сейчас. Духа Хаоса всегда отличала непредсказуемость и извращенность в своих безумных, и довольно часто - не подкрепленной здравой логикой желаниях. Для него смертные существа всегда представали в роли игрушек, которыми он развлекался, как хотел, куклами, которых он обожал дергать за веревочки. Его устремления часто были неясны и практически всегда для нас - противны.

А Дискорд был явно любителем нестандартной фуррятины, отметил про себя я.

- И вот, - глубоко вздохнув, продолжил растекаться мыслью по древу мой персональный рассказчик, - все эти результаты его крышесносной фантазии, никем не наблюдаемые и неконтролируемые, безудержно плодились прошедшие века, пока наконец не вылезли из своих нор и не решили, что понятинку-то жевать гораздо вкуснее, нежели сухую полынь на обожженных пеклом родных камнях. В поисках пищи кочевники двинули на север, пересекли наши рубежи и обрушились на пониселения вдоль южных границ.

Был спешно собран экспедиционный корпус, в состав которого вошел и отряд фестралов под моим командованием. Хардхорн возглавил миссию, настояв на том, что именно он наведет порядок в беспокойных землях. Накануне отбытия, во время заключительного совещания, я случайно ощутил едва уловимое, смутное беспокойство Селестии, явно томимой некими сомнениями и смятением. Перед тем, как уйти в тени, я задержался на мгновение и увидел их вдвоем. Ее печаль и его решительность. Все эмоции, тщательно скрываемые при всех, и что вырвались волной в этот краткий миг наружу, в едином порыве. Это прекрасное мгновение я до сих пор храню в своей памяти. - Бэтконь печально улыбнулся.

- Впрочем, поначалу наша походная кампания оказалась сродни легкой туристической прогулке. Наши отряды пережили лишь пару серьезных вооруженных столкновений с чужеземцами, в ходе которых стало ясно: грозные на вид, но нескоординированные, не имевшие общего лидера, разношерстные любители легкой наживы представляли не что иное, как бандитское отребье, при первой же возможности спешно отступившее за горизонт. Мы преследовали их вплоть до южной пустыни, истязаемые палящим солнцем и сухими обжигающими ветрами, стремясь отбросить их как можно дальше от эквестрийской границы, все дальше и дальше уходя вглубь неизведанных чужих территорий с царящей на них странной искаженной магосферой.

На нашем пути, к немалому удивлению, изредка встречались разрозненные и изолированные небольшие деревушки, незатронутые нашествием и населенные различными пони, блеклыми и неприглядными, явно измотанными болезнями, недоеданием и суровым климатом. Отказавшись, или будучи не в состоянии отправиться в дальний путь в поисках лучшей доли, поселенцы вели скудный отшельнический образ жизни и неохотно шли на контакт, весьма равнодушно или даже порой негостеприимно жалуя нас в своих домах, не признавая себя гражданами Эквестрии, не принимая помощь и не оказывая ее. На все попытки хоть как-то облегчить их и без того нелегкую долю, следовала неизменно негативная реакция, сопровождавшаяся недоброжелательными просьбами оставить в покое их и эти проклятые земли.

Подозрительное и малообъяснимое поведение местных жителей лишь подливало масла в огонь военной кампании. Хардхорн железным рогом поддерживал дисциплину, и выучка наших солдат была образцовой, но всему командованию было очевидно, что и без того напряженная обстановка накалялась, как металл в пламени кузни. Эти бесплодные земли были иссушены, как и их обитатели, и каждый из нас в душе страстно желал поскорее вернуться домой.

Уж чего-чего, а помимо зноя тут было в избытке всевозможных археологических находок: различных менгиров, дольменов, кромлехов, остатков древних храмовых комплексов и прочих реликвий ушедших, явно более счастливых времен. Кантерлотская Академия наук, судя по всему, располагала определенными сведениями касательно предположительного наличия на сих территориях некоторых ценных с исторической точки зрения артефактов, а посему прямо-таки горела от нетерпения поскорее отправить своих ботаников копаться в пыли и камнях. Особо ретивый член Академии, темно-серый единорог с золотистыми прядями, с замысловатым именем Сальвус Обсессимус и с не менее замысловатой кьютимаркой в виде циркуля, угольника и книги, не желая дожидаться окончания военной кампании, выбил особое разрешение, и, собрав группу археологов и рабочих, сопровождал нас в этом походе. На все справедливые вопросы касательно его присутствия в крайне негостеприимной и агрессивной для его интеллигентной понисоны среде, он отвечал, что упускать столь уникальный шанс есть ни что иное, как преступление против эквестрийской науки.

Сальвус питал слабость к долгим повествованиям, рассуждениям, дискуссиям и прочим подобным развлечениям, присущих адептам ученых дисциплин. Историк поведал, что в спецотделах Кантерлотской библиотеки с древней литературой ему попались упоминания о неких постройках - особенных, ни на что не похожих мегалитах, чье назначение, а тем более и их создатели, были неизвестны. Разрозненные и скудные описания, выуженные из закрытых архивов, не проливали свет на природу и на возраст данных таинственных объектов, разбросанных по краям света, что свидетельствовало о странном отсутствии научного интереса к сим памятникам древней культуры. Данный парадокс вогнал ученого в крайнюю степень изумления и справедливого негодования по отношению к своим коллегам. Твердо решив докопаться до сути, Сальвус, проштудировав все мыслимые источники, сумел отыскать примерное местоположение одной из таких мегалитических построек, находившейся как раз в тех местах, в которые мы намеревались принести мир и покой. Академия, помимо прочего, не желая ронять авторитет лидирующего центра мировой понинауки и быть обвиненной в вопиющем равнодушии к, возможно, революционному открытию, дала Сальвусу все необходимые полномочия и ресурсы. Рассказывал ученый единорог об этом так запальчиво и с такой страстью, что аж глаза блестели и челюсти сводило - последнее, правда, имело отношение к тем, кто имел удовольствие об этом слушать далеко не в первый раз, - Нортлайт весело фыркнул.

- Помимо группы дипломированных археологов и рабочих, историка сопровождала юная ассистентка, светленькая единорожка Сильвер с пепельной гривой. На ее маленькой миловидной мордочке сияли огромные голубые, отливавшие какими-то чарующими серебристыми переливами очи, а бока украшала непонятная кьютимарка в виде причудливого треугольного зеркала, в котором угадывалось отражение глаза. В противовес словоохотливому начальнику, Сильвер была удивительно тиха и немногословна, и всегда до крайней степени щепетильности аккуратна и тактична. Было в ней что-то такое… неуловимое, словно тонкая нить паутинки на осеннем ветру. Но каждый раз, когда я пристально всматривался в ее черты, мои мысли на эту тему удивительным образом резвым аллюром стремились не задерживаться в голове.

Нортлайт на несколько секунд прервался, внутренним взглядом уйдя куда-то далеко в неведомые дали. Я деликатно не прерывал молчания, разглядывая статую Хардхорна и гадая, какую связь имеют романтическая и археологическая части этой истории. Наконец, встряхнувшись, фестрал продолжил.

- Наш ученый оказался прав: искомый им мегалит действительно оказался затерян в здешних песках и возник на нашем пути, прямо-таки словно ожидая, когда же его кто-нибудь найдет и начнет разгадывать так долго хранимые им секреты. На фоне желто-красных тонов пустоши данный объект выделялся неестественным мрачным пришельцем, словно кем-то здесь случайно позабытым или оставленным намеренно, представляя собой высокий купол из темно-зеленого минерала, чья поверхность была испещрена сеткой узоров таинственных символов. Вокруг были разбросаны в хаотичном беспорядке множество камней всех мыслимых размеров, будто бы неизвестный архитектор поначалу желал придать сему расположению валунов некий сакральный смысл, но в итоге что-то в его замысле пошло не так. Короче говоря, найденная археологическая находка оказалась в понимании ученого выше всяких похвал, и ожидания, которые он на нее возлагал, были воистину амбициозными.

Оставив команду археологов исследовать руины, мы возобновили наше преследование, вовремя не распознав нарастающие в себе пугающие темные перемены. Внутри каждого из нас все сильнее и сильнее разгоралось пламя, пламя ярости, ненависти и желания кровопролития, подпитываемое мучительным зноем, жаждой и сомнениями относительно благополучного исхода нашей кампании. На глаза словно опустилась кровавая пелена, мешая здраво мыслить, не давая покоя и требуя лишь одного - крови, крови врагов, по чьей милости мы оказались потеряны в этой проклятой пустоши. Постепенно наши солдаты, а потом и командиры начали болеть какой-то непонятной, неизлечимой болезнью тела и души, запасы провианта и воды оказались на исходе, но тревожные эти сигналы упрямо игнорировались, а огонь бешенства пожирал все проблески здравомыслия, гнал нас вперед, исступленно хлестал плетьми, вгоняя в какое-то чудовищное безумие. И мы, увлекаемые все дальше и дальше нашим коварным противником, не зная пощады к себе, мчались вперед, стремясь настигнуть и покарать наших недругов, чьи силуэты размытыми пятнами маячили на горизонте.

И вот, казалось, победу, что так долго ускользала от нас, наконец можно было ухватить за хвост: мы настигли один из отрядов выродков у подножия небольшого плоскогорья. Подстегиваемые жаждой мести и кровопролития, мы уже хотели ввязаться в бой, но внезапно враги распались на несколько мелких стай и скрылись в узких ущельях. Решение не заставило себя долго ждать: наше войско разделилось на четыре отряда, стремясь настигнуть и изничтожить всех, всех до единого омерзительных тварей!

Морда Нортлайта исказилась в страшном свирепом оскале, продемонстрировавшем всю красоту белоснежных, острых, как добротные кинжалы, клыков. Меня передернуло, и лишь усилием воли я заставил себя сохранить самообладание и не дернуться в сторону. Спустя пару секунд отпечаток ярости на морде бэтконя растворился так же внезапно, как и возник. Глубоко и протяжно вздохнув, Норти все же взял себя в копыта, выровняв до этого агрессивный тон повествования.

- И вот сквозь густой, обволакивающий туман, в мое сознание прорвался… голос. Тихим переливчатым звоном колокольчика он зазвучал у меня в голове, отрезвляя, рассеивая вязкий оморок, в котором, как в зыбучих песках, так неосторожно увяз рассудок. Этот таинственный голос нес предупреждение о страшной опасности и отчаянную мольбу о помощи.

Придя в себя, я вдруг очнулся, словно от продолжительно тянущегося сна, и наконец понял страшную истину. Находясь на этих землях так долго, мы попали под влияние неведомой магии, которой было пропитано здесь все - вплоть до последнего булыжника. Противник был разбит наголову еще тогда, в начале нашего похода. Но наше сознание оказалось затемнено неведомой коварной силой, и последние недели мы гнались за миражом, слепо принимая его за действительность, что уводил нас все дальше и дальше от дома, где ждала нас лишь неминуемая погибель от болезней и истощения. Стало ясно, почему никак мы не могли настигнуть неуловимого врага, почему он с таким мастерством ускользал от нас, а следы бесследно исчезали не потому, что их заносило пылью горячих ветров… Как только я осознал это, морок, владеющий мной, развалился, словно песчаный замок, а сложившаяся ситуация предстала передо мной в своем жутком истинном обличье.

Сообщение от Хардхорна не заставило себя ждать. Из него я узнал, что он и еще несколько боевых магов также уловили этот сигнал от неизвестного адресанта. Полученное тревожное сообщение свидетельствовало и о том, что оставленные нами на раскопках ученые попали в беду. Хардхорн приказал срочно связаться с остальными двумя нашими отрядами, прервать заведомо гиблую миссию, разворачиваться и двигаться обратно на север, по пути забрав археологическую группу. Мои фестралы территориально находились к ним ближе всех, и потому мы сумели прибыть на место происшествия так быстро, насколько смогли.

Нортлайт нервно заерзал. Судя по напряженным интонациям, рассказ неумолимо приближался к неожиданному поворотистому повороту.

- Обнаруженный нами лагерь, разбитый у руин, оказался пуст. Все члены археологической экспедиции таинственным образом куда-то исчезли, словно бы в один миг по чьему-то удару копытом. Инвентарь и оборудование, оставленные прям на местах работ, развернутые палатки, котелок с остывшим супом на тлеющих углях… все было брошено будто бы в спешке. Но следов нападения или бегства нам не удалось обнаружить. Лишь неизвестное святилище молчаливым свидетелем возвышалось в нависшей неестественной тишине.

Нортлайт прервал рассказ недолгим молчанием. Приглядевшись, я заметил, что шерсть на загривке фестрала стоит дыбом. Картина того жутковатого события до сих пор вызывала у рассказчика явные неприятные ощущения. Мне стало несколько не по себе.

- В результате тщательного обыска был найден блокнот Сальвуса. Педантичный ученый скрупулезно конспектировал все подробности своей деятельности, и обнаруженные записи немного проливали свет на произошедшее. Загадочный купол не имел входа в стандартном понимании. Чтобы проникнуть внутрь, необходимо было разгадать смысл ряда символов, выгравированных на определенной плите, врезанной в поверхность мегалита с западной стороны. Расшифровка оказалась невероятно сложным испытанием: начертанное на первый взгляд являлось абсолютно бессмысленным. Найденные ключи и подсказки, разбросанные на многочисленных валунах, окружавших неизвестное святилище, ни на йоту не приближали к разгадке. Долгие ночи без должного отдыха, вдали от дома и спокойных, умиротворенных стен Академии, проведенные над бесплодными мучительными попытками решить головоломку, сильно подорвали и без того нестабильное психическое здоровье исследователя. Запасы начали подходить к концу, часть рабочих стала испытывать на себе воздействие неизвестной хвори, а среди членов раскопочной группы поползли слухи о проклятье, нависшем над этими руинами, быстро перераставшие в ощутимо беспокойные настроения.

Сальвус, понимая, что не способен изменить в лучшую сторону сложившуюся ситуацию, практически впал в тревожно-депрессивное состояние. Как однажды, в тишине южной ночи… он начал слышать некие голоса, что поначалу тихим, едва уловимым шелестом, а после все более и более крепнущим хором, зазвучали у него в голове. Ученый в первом порыве отнес данное явление к категории эмоциональных психологических расстройств и решил, скрепя сердце, наутро объявить о сворачивании всех археологических работ и сборах на родину. Но, прислушавшись, он вдруг понял, что они подсказывают ему столь желанное решение такой упрямой, не поддающейся его мозговому штурму загадки.

Он скрупулезно записывал все, что нашептывалось ему свыше. Всю ночь он сверял одни ряды символов с другими, сопоставлял ключи, через части одних шифров разгадывал смысл других, складывая фрагменты мозаики в одну единую картину. Вначале каллиграфический, мелкий почерк историка стал более размашистым, нервным и неразборчивым, будто он, охваченный болезненным возбуждением, судорожно куда-то торопился. Единое до этого полотно повествования превратилось в обрывочное месиво, разорванное в нескольких местах одной и той же, повторяющейся фразой, жирно обведенной в лихорадочных порывах экзальтации: ВЕЧНАЯ ЖИЗНЬ. Записи в дневнике резко обрывались... Последней строчкой являлись слова на незнакомом нам языке.

Узнанное все же не давала четкого ответа, куда пропали все пони, и что же все-таки узнал безумный ученый. Сканирование лагеря на предмет обнаружения следов наложенных заклинаний также не прояснило ситуацию: местный магофон, искаженный присутствием древних камней, фонил так, что вызывал только лишнюю головную боль. Я практически отчаялся выбраться из этого тупика, как вдруг вновь услышал… нет, ощутил, как моего разума что-то мягко коснулось. Что-то стремилось направить меня, как и в тот самый первый раз, и я, решив повиноваться этому таинственному зову, бросился с несколькими фестралами туда, куда меня звал неизвестный адресант.

За холмами, как оказалось, скрывалась среди барханов невидимая ранее глазу крошечная деревушка. И в одной из хижин мы нашли ослабленную, недавно явно пережившую ранение Сильвер, в компании ухаживающей за ней, сморщенной, как гнилое яблоко, ворчливой старухи, бормочущей себе под нос тихие шуршащие проклятия. Как только я взглянул на кобылку незатуманенным никакой силой взором, в ее огромные, ясные голубые глаза с серебристыми переливами… я наконец осознал, чей голос вывел меня из морока, что предупредил об опасности и направил сюда. Наконец, четко понял, кем на самом деле являлась эта таинственная тихая ассистентка профессора Обсессимуса.

Нортлайт вновь глубоко вздохнул.

- Единорожка оказалась медиумом. Причем довольно-таки сильным, ибо ее способности позволили ей телепатически передать сообщение нескольким адресатам на расстоянии в добрую полсотню лиг, предварительно нащупав их ауры на полотне пространства и установив с ними связь. Сильвер была одной из последних представителей, обладающих столь уникальным и редким даром, особенно широко распространенным в додискордовую эпоху. Магия древняя, и та, что составляет магосферу сегодняшнего мира, колоссально различаются между собой. Появление аликорнов и вмешательство Дискорда изменили многие механизмы, что некогда управляли циклами нашей планеты. Одним из следствий этого явилось исчезновение многих существ, явлений, каст и профессий, в частности, количество копытных, обладавших неординарными экстрасенсорными способностями, начало стремительно сокращаться. На момент рассказываемых мною трагических событий считалось, что подобных Сильвер пони оставались считанные единицы, и каждый из них числился в определенных базах данных. Потому я сразу и не смог раскусить истинную натуру волшебницы. Впрочем, она и сама не желала раскрывать свою суть, творя невинный бардак в моей голове и мешая мысли, едва ей казалось, будто я начинаю что-то подозревать.

Сильвер не нуждалась в озвучивании вопросов, и ее голос звенел тихо и печально, пропитанный чувством невыносимой вины. Она поведала о том, что Сальвус, действительно не без помощи неких потусторонних сил, сумел разгадать загадку, решение которой казалось абсурдным для нашей реальности… но логичным для какой-то другой. Он снял печать с мегалита, а высвобожденный поток энергии направил на активацию круга валунов, что были разбросаны отнюдь не случайным образом, а вместе составляли комплекс наподобие портала, переносящего все живое, что оказывалось внутри каменного узора, внутрь купола святилища. А лагерь археологов как раз и оказался разбит внутри границ этого кромлеха.

Сильвер оказалась не в состоянии помешать ученому. Среди этих руин ее дар усилился, и она, очарованная хором шепчущихся голосов, бродила меж древних камней, и слушала их шепот, повествующих о темных и забытых историях давно ушедших времен. Они завораживали и словно вгоняли в дурманящий колдовской сон. Единорожка никак не могла предположить, что голоса с изнанки мира слышать могла не только она одна, и потому вовремя не заметила творящиеся странности со своим профессором. В одну из ночей внезапно голоса в ее голове обратились жутким резонирующим криком, стремясь свести с ума. Когда муки бьющегося в агонии мозга стали невыносимыми, Сильвер, в отчаянной попытке защитить разум от агрессивного воздействия неизвестных ментальных сил, пришлось активировать один из защитных амулетов и опасным заклинанием резко отрезать себя от эфемерной реальности, наложить кратковременную печать, потеряв при этом сознание. Очнувшись, медиум, более не вгоняемая никем в прострацию и забвение, незатуманенным более взором вдруг узрела истинное положение вещей. Она отчетливо ощутила пульсирующую темную энергию мегалита, вытягивающего жизненные силы и соки из прилегающих к нему земель, превратившую некогда цветущие райские кущи в бесплотную пустошь, отравляющую сознание находящихся здесь галлюцинациями и вводящую в заблуждение опасными миражами. Сильвер с ужасом осознала, в какую ловушку угодила и она, и все мы. Предварительно обезопасив себя еще несколькими предохранительными чарами и активировав свой самый сильный охранный амулет, блокирующий воздействие извне, она бросилась в палатку Сальвуса, стремясь как можно скорее предупредить о грозящей опасности. Там она обнаружила разбросанные по всему пространству записи и обрывки листов, исписанные странными символами и закорючками, а также тот самый дневник, из которого стало ясно, что она опоздала, и Сальвуса уже было невозможно остановить. Ученый знал об экстрасенсорных способностях чародейки: между ним и Сильвер действовали некие договоренности, детали которых единорожка решила нам не освещать. Как бы то ни было, единорог оказался не так-то прост и носил особый талисман, что ограждал его от возможного ментального воздействия с ее стороны, а потому повлиять на него телепатка никак не могла. Застукав свою ассистентку за чтением его сокровенных конспектов, Сальвус быстро сложил два и два. Воззвания к логике и здравому смыслу не принесли успеха, и краткая стычка между обезумевшим историком и его помощницей едва не закончилась не в пользу единорожки - в самый последний момент ей удалось спастись и скрыться из лагеря. Раненую ее подобрали и выходили местные неразговорчивые жители трех с половиной убогих хибар, спрятанных в песках. Оттуда она и сумела послать усиленный всеми доступными ей заклятиями, травами и амулетами сигнал о помощи мне и другим магам, но это действие значительно истощило и подорвало ее силы. Они все в страшной опасности, сообщила Сильвер.

«Это очень странное святилище. Я слышу мертвых, но не чувствую смерти… в полном ее понимании. Я не знаю, с чем столкнулся Сальвус, и потому мы должны поторопиться - времени у них практически не осталось».

Мы забрали Сильвер с собой, впрочем, благодаря нашим лекарствам и поддерживающим чарам, единорожка уже вполне уверенно стояла на ногах и выражала готовность помочь: она знала, что именно расшифровал Сальвус, и как нам проникнуть внутрь мегалита. Старуха, оказавшая помощь нашей подруге, не приняла в дар ни питья, ни еды, ни медикаментов, и внезапно оказалась многословнее своих сородичей. Глухим скрипучим голосом она предостерегла от опасной миссии и наказала убираться отсюда подобру-поздорову. Некое могущественное древнее существо возвело этот монумент, пообещав живущим здесь пони защиту от внешних напастей и врагов. А после, с помощью своего святилища, обманом вытянуло все соки и из них, и из их плодородных некогда территорий, навеки привязав колдовством к своему творению, дабы поддерживать его функционирование за счет их жизненной энергии и заманивать в свои сети все новых и новых жертв.

«Убирайтесь, убирайтесь отсюда, бегите без оглядки с этих проклятых позабытых земель», - жуткий скрежещущий голос еще долго несся нам вслед…

В лагере нас встретил Хардхорн, подоспевший со своим отрядом. Я и Сильвер кратко ввели его в курс дела. Времени на раздумья у нас было катастрофически мало, как и на ожидание подкреплений - мы не знали, в какой беде сейчас оказалась вся археологическая группа, и каждая минута промедления могла стоить чьей-то жизни. Предприняв все возможные меры предосторожности, мы приняли решение воспользоваться открытым ученым телепортационным заклятием и отправиться в неизвестность, оставив нескольких солдат и магов в качестве резерва и дав им необходимые инструкции в случае нашего невозвращения, заодно отправив с гонцами запрос о подмоге на ближайший аванпост. Наконец, странные слова на древнем языке, начертанные последней строкой в блокноте ученого, были произнесены: в головах зашумело, глаза будто сдавило невидимой силой, и мы провалились в бархатистую тьму.

Нортлайт замолк. Взгляд его был невероятно сосредоточен и хмур. Наконец, он, словно сделав глубокий вдох перед прыжком в бездну, продолжил, бросаясь с места в стремительный водоворот воспоминаний.

- Мы очутились внутри таинственного купола, в широкой зале без входов и выходов. В нависшем полумраке мои глаза видели невероятно ясно и четко, позволяя окинуть взглядом помещение и быстро оценить обстановку. По полу вились замысловатым лабиринтом желобки и каналы, заполненные некой светящейся жидкостью, являясь единственным источником неяркого зеленоватого освещения. Сводчатые стены тонули в неестественном густом мраке и вязких тенях. В центре залы возвышался мраморный невысокий зиккурат с широкой лестницей, ведущей к площадке на его вершине, с резко выделяющейся зловещей неподвижной фигурой, взирающей на некий объект, похожий на странноватый, закрученный спиралью, обелиск. Незнакомец, до этого явно погруженный в раздумья, как бы нехотя обернулся, являя собой облик пропавшего ученого.

Вид Обсессимуса был обезображен тяжким бременем усталости и безумия - казалось, все остатки прежнего ясного рассудка были стерты с его ранее высокопарной интеллигентной морды. Несмотря на это, раздавшийся в резонирующей тишине голос его, многократно отраженный от сводчатых стен, звучал прямо-таки по-мертвецки спокойно, наполненный едва уловимыми угрожающими вибрациями. Акустика этого места была столь удивительна, что мы слышали каждое слово, будто бы находились от вещавшего немногим меньше, чем в двадцати шагах. Сальвус хладнокровно отметил, что уже давно ожидал нас, ибо, к большому его сожалению, не сумел верно оценить хитрость и изворотливость своей некогда верной ассистентки - воистину, промах, весьма неподобающий ученому жеребцу. Впрочем, бремя нашего присутствия не особенно сильно его беспокоило, ибо процесс практически завершен, то, что должно, уже было сделано, и попытки как-то помешать ему уже не в силах были что-либо изменить. А посему, иного, более удачливого момента для занимательной беседы, чем сейчас, и представиться никак не могло. Что прозвучало не иначе, как пошлое в своей непомерной наглости приглашение расслабиться и принимать участие в происходящем в качестве зрителей, сидящих тише травы и ниже воды. Тем паче, что обстановка весьма располагает именно к торжеству словесного диалога, ядовито отметил он, а ему как нельзя кстати охота поделиться хоть с кем-нибудь своим удивительным открытием.

Сальвус не изменил своей страсти к утверждению умственного превосходства над собеседниками посредством долгих и томительных демагогий и был безжалостно откровенен. Купол представлял собой особым образом организованное хранилище, в котором был сокрыт древний и могущественный артефакт - некая диковинная пластина, состоящая из подвижных ячеек с начертанными на них загадочными символами. Передвигая ячейки в определенном порядке, пластину можно было настраивать на определенный лад, превращая ее либо во вместилище жизненной энергии, либо в проводник. Владеющий этим секретом оказывался способен обманывать саму смерть, становясь невероятно могущественным. Правда, не сама по себе реликвия даровала бессмертие. Поскольку все в мироздании подчиняется законам сохранения, и ничто не может возникнуть из ничего, для того, чтобы получить новые силы и способности, их необходимо было для начала забрать, пояснил ученый, расплывшись в недоброй ухмылке, не предвещавшей ничего хорошего.

В этот самый миг, словно подгадав момент, откуда-то от подножия пирамиды донесся тихий, леденящий душу, стон… Весьма прозаично подтверждавший странное времяпрепровождение Сальвуса в одиночестве и отсутствие признаков присутствия других пропавших пони. Приглядевшись, мы узрели, как из вязкого мрака проступают жуткие очертания иссушенных, застывших в неестественных позах, искривленных ужасающими муками тел, в которых опознавались члены археологической группы. Некоторые едва уловимо подергивались в предсмертных судорогах... Первоначальный мимолетный ужас, сменившись праведным гневом, заставил нас рвануться в едином порыве и скастовать заклинания, что остановили бы безумца. Но они, готовые сорваться с рогов, не возымели должного эффекта, все оружие, зачарованное искусными чарами, обратилось обыкновенной сталью, а фестралы лишились возможности уйти в тени и нанести из них удар. Даже крылья словно занемели, не давая возможности подняться в воздух. Магия, заточенная в стенах мегалита, не подчинялась, не была податливой. Нечто древнее владело этим проклятым зловещим местом, обезоружив и оставляя нас оголенными перед извращенной сумасшествием усмешкой врага, направляемого неясными сверхъестественными силами.

Издевательский, упивающийся собственным превосходством, ледяной беспощадный смех, эхом отразившийся отовсюду, наполнивший стоячий воздух отрывистыми вибрациями. В тот миг я мечтал лишь об одном: стремительном броске, дабы сомкнуть челюсти на глотке изверга, потерявшего всякий здравый пониоблик! В ответ на яростный призыв к ответу за все свершенные преступления, единорог заметил, что это была необходимая жертва во благо науки - исходя из этих страшных омерзительных слов, ученый не признавал своей вины за содеянное. Прозвучало остужающее, резкое, словно пощечина: «Хватит».

Морда Сальвуса исказилась в недовольстве и нетерпении, всем своим видом продемонстрировав усталость и разочарование, вызванные столь бурной реакцией на совершенно, с его точки зрения, несущественные перед ликом сциенции морально-этические проблемы. Любой уважающий себя исследователь обязан хвататься за любую возможность, что приблизила бы к разгадке существующих и омрачающих своим наличием торжественное сияние чистого разума тайн, а профессор Кантерлотской Академии наук Сальвус Обсессимус себя уважал. Это был шанс, уникальный, выпавший лишь ему, а ученому никак нельзя упускать шансы. Он назвал нас неразумными детьми, не способными выйти за рамки устаревших, мешающих триумфу побед интеллекта над невежеством, понятий добра и зла. В конце концов, историк заявил, что не пристало видному ученому понапрасну терять время на непродуктивные разговоры. Поняв, что беседа окончена, и мы намерены пойти на крайние меры, Обсессимус не стал дожидаться потасовки, а, отвернувшись к обелиску, быстрым неуловимым движением активировал пластину. Нас разделяло порядка сотни прыжков, высь каменных ступеней пирамиды и… неизвестность.

Мы утонули в ослепительном выбросе бордового света, вырвавшегося у нас из-под ног. Жидкость в каналах и желобах окрасилась в кровянистые оттенки, интенсивно забурлив. Раздался дребезжащий гул, и мегалит опасно завибрировал, словно пробуждаясь от многовекового сна. Прорвавшийся сквозь шум высокий устрашающий крик боли Сальвуса будто серпом полоснул по ушам. Еще секунда - и все исчезло в короткой ослепительной вспышке.

Жуткая мертвенная тишина… сдавливая голову обручем, она тягучим туманом окутала все вокруг. На какое-то время я выпал из реальности, оглушенный, мотал головой, безуспешно пытаясь сфокусировать взгляд хоть на каком-нибудь объекте. Ткань времени словно была деформирована, и мгновения обратились минутами, а минуты - тянущейся липкой вечностью… и вдруг, сквозь завесу мутного марева, проступили два огромных, словно блюдца, сияющих огнем дикого непритворного ужаса аквамарина.

- ОНИ ПРОБУДИЛИСЬ! ОНИ ИДУТ! - эхом тысячи колоколов звенел в моей голове высокий пронзительный надрывный крик…

Шепот. Глухие восклицания и оклики из пустоты. Голоса. Сотни голосов, стонущих, воющих, ржущих, рычащих, скрипящих, скрежещущих, шипящих, клацающих, щелкающих, восклицающих, умоляющих, стенающих, плачущих, озлобленных… Волна посторонних, леденящих поджилки звуков, поднявшись из пустоты, обратилась сметающим штормом и стремительно накрыла нас с головой, ошеломив и погрузив в пучины встревоженности и смятения. Сквозь канонаду шумов прорывались отдельные безумные, душераздирающие крики, обрывки знакомой и неизвестной речи, обломки фраз, осколки слов…

Будто щелчок - и все закончилось, резко оборвалось на тревожной пронзительной ноте, оставив в ушах неутихающий звон. Вновь воцарилась безжизненная тишина, тая в себе смертельную опасность.

Скрип. Плеск воды и короткий вскрик: один из солдат с отвратительным булькающим звуком исчез в одном из каналов, утянутый на дно неизвестной силой. Скрип. Цоканье и клацанье. Отрывистое щелканье. Непроглядный мрак у подножия стен и темных углов распался кусками жутких иссушенных очертаний скрывавшихся там тварей. Мертвые восстали: скелеты и мумии всевозможных существ, копытных, рогатых, панцирных, когтистых, клыкастых, змеевидных, шипастых и даже крылатых, тела, обезображенные гниением и разложением - все, что скрывалось ранее в густой тьме и спокойных до этого водах желобов, поднялись в одну жуткую армию смерти, готовые разорвать любого, кто был на их пути. Мы оказались заперты не в святилище или храме, а в склепе, кишащем полчищами живых останков, в перспективе обещавшем стать и нашей братской могилой... Ситуация, в которой мы оказались, была скверна, как зловонное дыхание семи голов подкравшейся незаметно гидры над самым ухом.

Со всех ног мы галопировали к центральной пирамиде, подгоняемые хором стенаний и воя разъяренных неупокоенных душ. Мертвяки прятались повсюду: выскакивали из темных закутков и углов, сбивая с ног, выпрыгивали из каналов, подстерегали в углублениях, трещинах и желобах выгравированного на полу каменного лабиринта, отодвигали массивные плиты и набрасывались, желая свежей плоти. В последний момент в стремительном рывке я подхватил Сильвер, что чуть было не сгинула в пучине темных обагренных вод, сорвавшаяся со скользкого поребрика, и понес ее на своей спине. Нас вел Хардхорн, принимая на себя град первых ударов, боевым молотом отбрасывая и сокрушая противника в пыль, растаптывая ударами могучих ног. Рогами, копытами и сталью мы прорубали себе дорогу сквозь орды мертвецов.

Нортлайт выдохнул. Он снова мыслями был там; вновь сердцем переживал кризисную ситуацию, отчаянно борясь с недругами и с самой смертью. Я терпеливо ждал, завороженный и взволнованный творящимся в повествовании.

- Нам удалось вырваться вперед и прорваться сквозь готовые сомкнуться вокруг нас клещи. До причудливого зиккурата оставалось немногим более тридцати шагов, как вдруг у подножия пирамиды что-то шевельнулось и затрещало сотней трущихся друг о друга костных пластин. Клацнули челюсти, усеянные кольями зубов - вытянутый скелет огромной твари, походившей на гигантскую змею, смяв под собой в кашу тела несчастных археологов и рабочих, преградил нам дорогу, ощерившись частоколом шипов. Внутри глубоких пустых глазниц злобой полыхнули рубиновые огни. Хардхорн, грозно заржав, боевым кличем не давая страху завладеть нашими сердцами, не прерывая бешеного галопа, со всех ног поскакал прямо навстречу чудовищу, будто желая протаранить его насквозь... Последующее действо уложилось в десять коротких прерывистых вздохов Сильвер над моим ухом. Будто мантикора в стремительном прыжке, паладин алой молнией взметнулся ввысь, изо всех сил оттолкнувшись ногами от каменного парапета. Выпущенный в мощном броске молот кратко блеснувшей золотой вспышкой рассек со свистом воздух, и в следующий миг прошел навылет через череп змея, расколов его костяные, плотно прилегающие друг к другу щитки на лбу. Вода в канале, огибающем пирамиду, фонтанами взметнулась вверх, накрыв нас дождем из брызг и градом из обломков костей. Послышавшийся тяжелый лязг доспеха и гул вздрогнувшей земли под копытами возвестил об удачном приземлении генерала по ту сторону водной преграды. По искривленному хребту побежденного монстра мы перебрались через желоб, в котором бурлила багряными отсветами пена.

На первых ступеньках лестницы лежало тело Сальвуса, страшно переломанное и искривленное, словно некая огромная… - Бэтконь на секунду осекся, быстро пробежав взглядом по мне. - … рука смяла его, как лист бумаги. Морда его была искажена безмолвным криком, а в остекленевших глазах, отвратительно вылезших из орбит, застыла мука и чудовищный ужас. Под ученым что-то блеснуло - отодвинув труп, мы обнаружили ту самую злосчастную пластину, источник наших бед и причину творящегося вокруг кошмара. Видимо, в порыве зверской боли единорог предпринял попытку вырвать артефакт из обелиска, стремясь прервать запущенный процесс. Единственной нашей надеждой было попытаться вернуть ее обратно на монумент, скрывавшийся на вершине пирамиды, сейчас утонувшей в вихрящемся ядовито-изумрудном тумане, и восстановить головоломку по обрывочным неопрятным записям, что были извлечены из кармана жилетки Сальвуса.

- Однако, - Норти тяжело вздохнул, - когда чудилось, что наша и без того катастрофическая ситуация не может стать еще тяжелее, оказалось, что нет предела злобной иронии неизвестного кукловода, создавшего все декорации для этого смертоносного спектакля. Прикоснувшийся к пластине гвард внезапно содрогнулся, будто неведомая сила схватила его и решила сломать, словно тростинку. Крик боли утонул в шуме неумолимо приближающегося урагана из полчищ мертвяков. Стало ясно, что без использования магии подобрать реликвию без вреда было невозможно. От разрушительной силы пластины не ограждало ничто: ни кожа, ни ткань, ни одна прослойка. Мы оказались в тупике, загнанными зверьми попавшие в ловушку.

И Хардхорн быстро принял решение. Единственно верное. Он всегда выносил такие вердикты: сложные, не терпящие возражений и торгов. Генерал отдал приказ держать оборону у подножия лестницы, ведущей к вершине пирамиды, намереваясь прорваться наверх и самолично водрузить артефакт на место.

Хруст… я не знаю до сих пор, костей ли мертвецов, или же зубов, стискивавших грань проклятой пластины. Хардхорн страшно изогнулся в приступе жестокой муки, едва сумев устоять на ногах. Времени у нас практически не осталось: мертвецы были на расстоянии десятка прыжков, готовые сметающей бурей обрушиться на наши ряды. Мотнув головой, Хардхорн, колоссальным усилием воли сосредоточившись на поставленной цели, тяжелыми рывками помчался по ступеням ввысь.

…Волны костей сомкнулись со стеной из стали. Отбросив неприятеля, мы схлестнулись вновь, изо всех сил стараясь сдержать яростный натиск, не допустить прорыва ни одной твари сквозь наш строй. Словно плотина, мы стояли до конца, борясь с ревущим штормом, беснующимся по ту сторону наших щитов и копий, отчаянно стараясь отвоевать у смерти столько времени, сколько было в наших силах …

Хардхорн тем временем сумел преодолеть уже половину пути. Движения генерала были затрудненными, скованными, словно колоссальная по мощи сила опутала его крепкими цепями, массивной ношей тянула вниз, стремясь придавить и размазать под гнетом своей тяжести. Пена бордовыми каплями ниспадала на каменные ступени, окрашивая их кровянистыми пятнами. Каждый шаг, прыжок и рывок давался ему нелегко. Каждая ступень была подобна крутой отвесной скале... До сих пор не знаю, как он мог вынести такую муку. Что-то продолжало двигать его вперед, заставляло рваться, ломая невидимый барьер, раз за разом преодолевая этот предел возможного.

Натиск нежити немного ослаб, но нам все равно пришлось отступить, отдав противнику несколько ступеней. Этим мы заняли более выгодную позицию для обороны, защитив фланги высокими бордюрами широкой лестницы, и одна за другой волны мертвяков разбивались о несокрушимую стену копий, щитов, рогов и брони. В какой-то миг что-то заставило меня вновь оглянуться: увиденная картина дала ясно понять, что Хардхорн все же наконец достиг порога своих усилий, которого не был в состоянии превозмочь.

Движения его опасно замедлились, тело, будто налитое свинцом, прекратило слушаться. Его повело вбок. Единорог затряс головой, но пластину не выронил: казалось, зубы намертво приросли к ее граням. Качнувшись, Хардхорн споткнулся, и лишь неведомая сила удержала его на ногах, оттолкнув в сторону. Странно всхрапнув, жеребец ударился о мраморный парапет и принялся неестественно тыкаться головой о преграду, жутко перебирая ногами, словно сбившись с пути, потеряв дорогу... С ужасом я понял: он ослеп. И что в угрожающей близости от моего друга по блокам пирамиды взбирался скелет длиннопалого ящероподобного существа с широкими челюстями, предназначенными лишь для того, чтобы крепко держать жертву и разрывать ее плоть на куски.

…она была быстрее молнии, птицей взлетела ввысь по лестнице, покрыв десятки ступеней в несколько ударов сердца, будто искривив саму ткань пространства и времени. Худое тело Сильвер снарядом, будто выпущенным из пращи, налетело на монстра в тот самый миг, когда зубы его щелкнули над ухом Хардхорна. Тварь, рассыпая кости и извиваясь, перелетела через парапет, но в хищническом рывке длинные когтистые пальцы все же сумели дотянуться до единорожки, готовясь утащить ее за собой в бездну. Я не потерял ни секунды: одним резким движением извлек последнюю оставшуюся у меня стальную звезду и метнул ее во врага, вложив в бросок все силы, что еще теплились во мне. Треск, визг, дождь из костяных осколков… Я четко видел глубокие кровоточащие порезы на мордочке Сильвер. Но она осталась жива.

Единорожка бросилась к Хардхорну, помогла ему встать. Сейчас она стала его глазами, теперь ее голос звучал в его голове, призванный направлять сквозь завесу мрака и нескончаемых страданий. Она подталкивала его, не давала вновь упасть и вела вперед, не давая сойти с верной дороги, ментально разделяя с ним боль и стремясь хоть немного облегчить ее: хрупкая и легкая, но пылкая, будто огонек, серебристый лучик маленькой путеводной звездочки, указывающий путь и отгоняющий монстров обратно во мглу...

Нортлайт вздохнул и умолк. В его глазах заметались странные, незамеченные мною ранее искорки.

- Наконец, Хардхорн и Сильвер исчезли, призраками растворившись в таинственном клубящемся на вершине пирамиды тумане.

Неприятель будто, если такое выражение можно применить касательно мертвецов, обрел второе дыхание и налег, тесня, стремясь смять, сокрушить, раздавить, как назойливых букашек. Оборона затрещала по швам, одного за другим наших доблестных воинов утаскивали и раздирали сотни костистых лап... Из последних сил мы сдерживали натиск, и когда надежда практически оставила нас, все вновь утонуло во внезапной ослепительной вспышке, но на сей раз зеленого света. Вновь задрожал, загудел мегалит, будто недовольный, рассерженный великан. Мы, едва удержавшись на ногах, прильнули друг к другу, готовые встретить свою судьбу.

И вновь поднялся шторм из сотен голосов, обрушился на головы, стремясь свести с ума, затянуть и утопить сознание в стремительных вихрях безумного хора рыданий, стенаний, завываний, визгов и криков. Неупокоенные души взывали, умоляли, угрожали и проклинали... и вновь резко, на той же жуткой, пронзительно звенящей ноте, умолкли. Мертвецы оцепенели, выстроившись зловещей стеной из костей и высушенных жил. Секунды обратились вечностью... Мы замерли, и казалось, ни единого вздоха не слетело с наших окаменевших губ. Как завороженный, я смотрел, как пульсируют внутри глубоких пустых глазниц тусклые отблески угасших жизней.

Скрип. Опять скрип, цоканье, клацанье, щелчки... Покойники отступили, и их орды рассыпались, растворились в тенях непроницаемой мглы, с плеском схоронились на дне особенно глубоких каналов, ожидая следующей, ослепленной алчностью и глупостью жертвы. Колоссальное напряжение сменилось таким же облегчением, будто Кантерхорн упал с плеч. Мы выдохнули, все, как один, тяжело, спазматично, в едином порыве, осознавая, что умрем… но когда-нибудь. Не здесь и не сегодня пробьет наш финальный час.

Изумрудный туман, скрывавший вершину зиккурата, рассеялся. Взобравшись по лестнице так быстро, насколько позволяли изнуренные тела, мы обнаружили Хардхорна и Сильвер, лежащих без сил у подножия обелиска, возвышавшегося молчаливой витиеватой спиралью. Злосчастная пластина, помещенная на свое законное место - в углубление в монументе, не подавала никаких признаков активности, лишь зловеще переливалась своими золотистыми гранями.

Едва я взглянул на своего друга, как понял, что что-то не так. Он, быстро пересчитав оставшихся в живых и оценив их состояние вновь зрячими глазами, попытался ободряюще улыбнуться, однако его улыбка больше походила на жуткую гримасу, отражение внутренней, мучительной боли.

«Я должен остаться, друзья, - произнес спокойно, будто озвучил что-то будничное, несущественную мелочь, произошедшую в один, такой же блеклый и скучный, день. - Так получилось, что я должен отдать ей свою жизненную энергию, всю без остатка, до последней капли, и присоединиться к армии, охраняющей ее покой. В их мертвых телах теплятся заточенные в них души, которым не суждено упокоиться с миром, и скоро и я стану одним из них... Такова суть бессмертия, уготованного смертным».

Хардхорн иссыхал, прямо на глазах, постепенно, но заметно увядая, словно последний осенний цветок. Его шерсть поблекла, будто проявленная через фильтр негатива, мышцы сводило мучительной судорогой, готовой разорвать их, как натянутые канаты, выжимая последние соки из каждой частички тела, а сам, некогда статный и высокий, жеребец теперь больше походил на истощенную загнанную лошадь. Лишь глубоко ввалившиеся глаза его продолжали сиять, наполненные горьким сожалением и невыносимой печалью... как те огни, теплящиеся в глубине пустых глазниц. Я знал, что сейчас его бесстрашное сердце содрогается в преддверии наступающей вечности. Пластина медленно вытягивала из него силы, обращая плоть в жуткое подобие жизни.

- Как ты уже догадался, - всхрапнул Нортлайт, - пресловутая вечная «жизнь» была игрой слов в понимании некоего могущественного манипулятора. Созданная им изощренная ловушка была полна обманутых глупцов, получивших эту самую вечную жизнь, но не потрудившихся уточнить, в каком именно качестве... навсегда застрявших между истинной жизнью и истинной смертью, бессильные вырваться из своего заточения и обреченные существовать в таком состоянии. Мы окончательно пали духом, не в силах ничем помочь Хардхорну, и никто не был в силах…

…только Сальвус. Тягостное молчание нарушил тонкий тихий голос, закончивший мысль, в отчаянии предательски пульсирующую в моей голове. Мы уставились на Сильвер, странно распахнувшую свои удивительные огромные глаза, будто смотревшую на нечто невидимое, стоящее прямо за нашими спинами. В отражении ее гладких, как зеркало, зрачков я вдруг рассмотрел тусклый образ вероломного ученого, принесшего страшную жертву во имя науки. Смерть его наступила быстро. Будучи не в силах вынести мучительной боли, причиняемой столь желанной некогда для него реликвией, что не передавала ему накопленную энергию, как ожидалось, а наоборот, начала стремительно вытягивать жизнь, историк в порыве безумного беспамятства вырвал пластину из обелиска, поскользнулся и покатился вниз, переломавшись вусмерть. Душа единорога так стремительно вылетела из тела, что в первые мгновения он даже не смог понять, что умер по-настоящему, и сейчас он застрял в междумирье, не имея возможности покинуть это место, изолированное от остального пространства и времени. Связаться с живыми он мог только через Сильвер и, благодаря ее способностям медиума, теперь общался с нами посредством единорожки, которая в точности передавала все его слова. Сальвус горько раскаялся в совершенном, изъявил желание искупить содеянное и помочь нам выбраться.

- С чего вдруг? - мрачно буркнул я.

- Порой ничто не отрезвляет так сильно, как смерть. - Губы Нортлайта искривила неприятная ухмылка. - Мы были в западне, и рассчитывать ни на ничью более помощь не могли. Ученый объяснил, что пластина с нынешней последовательностью ячеек с символами устанавливает связи с любыми прикоснувшимися к ее поверхности и вытягивает из них жизнь, интенсивность процесса зависела напрямую от длительности и тесноты контакта. Единственный способ спасти Хардхорна - это попытаться определенным образом перепрограммировать пластину и разорвать связь между ними. Но каким образом, он пока не понимал.

Внезапно Сильвер сообщила, что отчетливо слышит другие голоса, никем более не перебиваемые и не заглушаемые. Еще несколько душ пони застряли здесь схожим образом, что и Обсессимус, и сейчас стянулись со всех концов святилища к нашей компании. Выслушав невидимых собеседников, медиум оповестила, что они готовы поделиться своими знаниями. Из разрозненных идей и мыслей, опираясь на ранее узнанное им самим, Сальвусу необходимо было составить единую картину головоломки. Профессор попросил дать ему время. Уж чего-чего… - вновь горько всхрапнул Нортлайт. - Правда, у Хардхорна его оставалась очень мало: он полностью обессилел и уже почти терял сознание от боли.

Мы терпеливо ожидали окончания призрачного консилиума. Наконец, Сильвер вновь заговорила. Выяснилось, что проклятие реликвии не могло быть рассеяно или отменено, но можно было попробовать замкнуть цикл энергетических потоков не на самом артефакте, а на Хардхорне, использовав пластину как проводник, и тогда бы единорог начал играть роль вампира - тянуть энергию для собственного поддержания из тех, с кем установил связь. Один из гвардейцев, Айронхарт, ранее прикасавшийся к пластине, вызвался на роль источника, поддерживающего жизнь командира, со словами о том, что лучше отдаст все свои силы своему лидеру, чем треклятой золотой финтифлюшке. Ученый заметил, что этого будет недостаточно: Хардхорн слишком быстро высосет все жизненную энергию от одного донора. И тогда, ни мгновения не колеблясь, все присутствующие Солнечные Стражи, общим числом в двенадцать голов, одновременно выразили готовность принести эту жертву и связать себя смертельными узами с генералом.

Признаться, в тот миг я был поражен до глубины души сим актом самопожертвования и проявлением великой верности. Айронхарт сообщил, что именно он будет сдвигать ячейки на грани пластины, дабы никто более не пострадал от ее разрушительного воздействия.

Нельзя было медлить. Стражи выстроились вокруг Хардхорна, возложив копыта на его нагрудник. Сильвер безукоризненно и точно передавала инструкции от ученого, и под его контролем Айронхарт, сдерживая рвущиеся из груди крики пронзающей боли, сопоставил причудливые символы в нужном порядке, чей рисунок образовал на поверхности артефакта нечто вроде угловатой спирали, в центр которой был приложен кончик рога Соларшторма. Свечение, разлившееся от обелиска, снова ослепило нас... Когда все кончилось, полумрак вновь опустился на глаза бархатистым одеялом, а реликвия, мелко задрожав, вдруг умолкла, и сияние, ее и обелиска, вскорости окончательно потухло, ознаменовав их долгожданный покой. Я, затаив дыхание, ждал результата, слушая, как тревожно бьется в груди сердце.

И вот бока Хардхорна стали вздыматься в более спокойном, равномерном темпе. Судороги отпустили мышцы, шерсть медленно наливалась своим естественным цветом. Наконец, вздохнув, единорог приоткрыл усталые глаза. На вопросы о его самочувствии, он попытался отшутиться, мол, бывало и гораздо хуже. Боль все также терзала его, хоть и заметно ослабев, однако к ней в дуэт присоединился странный мучительный голод. Узнав о том, какое проклятие довлеет отныне над ним, и о том, в какую цену обошелся разрыв связи между ним и пластиной, Хардхорн остолбенел, не желая поверить леденящей кровь правде. Изумление сменилось праведным негодованием.

«Вы должны были оставить меня здесь! Я отдал ясный и четкий приказ!» - крик в бессильной и отчаянной ярости раскатами грома прокатился под сводчатым потолком… было выше всяких сил для того, кто, не задумываясь, поступил бы точно также для другого, принять эту жертву, став причиной медленной смерти своих союзников и друзей.

Сильвер приблизилась к нему, рогом дотронувшись до рога, заставив Хардхорна умолкнуть. Единорог, тяжело вздохнув, остыл так же быстро, как и вспыхнул - гнев пеленой спал с него, вернув ясность ума и трезвость мысли. Нелегко ему принять и смириться с произошедшим, но он должен был.

Теперь нам нужно было как-то выбираться из этого злосчастного могильника. Сальвус объяснил, что для этого необходимо вернуться на ту платформу, на которой мы очутились в начале нашего эпического приключения, и прочитать телепортационное заклинание наоборот, в обратном порядке. Озвучить решение загадки, абсурдное для этой реальности, и логичное для другой... Ученый обмолвился, что такие головоломки любила загадывать только одна древняя сущность, и я вдруг ошеломленно понял, что ни кто иной, как Дух Хаоса стоял за творением этого места, со свойственным ему жестокосердным, злорадным и абсурдным чувством юмора. Кукловод и комбинатор, любящий издеваться и играть со смертными так, как ему вздумается. Пускай он был побежден, но его дела, поступки и выходки дали обильные всходы на благодатной почве глупости, алчности и всей той тьмы, что таится в душе каждого из нас, и плоды этих деяний мы вынуждены пожинать даже спустя долгие века.

Нортлайт мрачно покосился в сторону статуи Дискорда. Даже сквозь темные очки я видел яркую вспышку ненависти, сверкнувшую в его глазах. Справившись с нахлынувшим отвращением, фестрал отвернулся от лика врага, более ни разу не взглянув на него.

- Сальвус вновь попросил о прощении, сказав, что принимает такой исход. Ибо это справедливое наказание ему за то, что поддался тщеславию и гордыне. «Интеллект - это не привилегия, а дар, который должен служить во благо. Наука лишь инструмент на службе общества, а добытые знания обязаны выступать не торжеством отдельного индивида, а гарантом стабильности понилизации и всего мира. Как жаль, что такую простую истину я понял слишком поздно».

В тот миг я поймал себя на уколе сострадания. Печально, что столь острый ум с большим потенциалом так бесславно встретил свой конец.

И вновь зашумело в ушах, и бархатистую тьму, на мгновение сдавившую веки, прорезал невыносимо яркий свет. Пустыня опалила шерсть раскаленным дыханием, жаркий ветер взлохматил пряди гривы. Мы очутились в бывшем лагере археологов в окружении целой дивизии эквестрийских солдат в полной боеготовности. Ослепленных и ошеломленных резкой сменой обстановки, нас, плохо соображающих от дикого изнеможения, ран и усталости, оперативно подняли на борт пригнанного фестролета, где сообщили, что мы были в плену мегалита порядка трех долгих недель.

По прибытии домой нас ждала череда госпиталей, бесконечных отчетов, докладов и совещаний… Наш южный поход дорого нам обошелся. Один из отрядов, тот, что разделившись тогда у ущелья, ушел дальше всех, не принял ни одного сообщения с приказом разворачиваться, и так и не вернулся, сгинув где-то в неизвестности. Мы потеряли в ходе кампании в общей сумме половину своих бойцов и военных специалистов, и гибель их стала невосполнимой утратой как для войск, так и для безутешных их семей. А лидер приближенного к трону гвардейского подразделения и дюжина его лучших воинов подверглись воздействию неизвестного и невероятно сложного проклятия, что заставляло их медленно и неминуемо угасать.

Невообразимые по сложности составов лекарства из редких ингредиентов, обезболивающие, поддерживающие заклинания и чары - все это лишь ненамного облегчало страдания несчастных, так не сумев затормозить разрушительный процесс. Селестия бросила все возможные силы на поиск решения, созвала со всех концов страны лучших ученых и чародеев, подняла всевозможные источники и архивы, но все оказывалось тщетно.

И в конце концов Хардхорн убедился в бесплодности всех попыток обратить действие проклятия: на тот момент не существовало таких знаний, заклинаний и технологий. Со временем паладин вытянет последние силы из своих приближенных, став причиной их медленной и мучительной телесной смерти, а после он и его пони превратятся в одушевленные скелеты, которые будут жить, пока не развалятся от износа костей. И даже тогда пульсирующая в ловушке душа не покинет череп, обитель разума. Воистину, жутким и омерзительным оказался этот «дар» вечной жизни Дискорда.

Безутешна была Солнечная Богиня в великой скорби ее, и все же, после мучительных раздумий приняла она предложение Хардхорна обратить в камень генерала и весь отряд, этим не разрушив проклятие, но остановив его дальнейшее воздействие. Потомок Соларшторма поклялся в вечной верности своей принцессе, и выразил желание служить ей, когда будет найдено средство снять чары Духа Хаоса, пусть это и случится через сотни лет...

Нортлайт умолк, знаменуя наступившим гробовым молчанием окончание своего долгого рассказа. Мы сидели в абсолютной тишине, смотря на возвышающийся силуэт воина, чью верность и самопожертвование не сумела переломить неизбежность смерти. Взор мой странно затуманился, а сам я будто оцепенел, зачарованно наблюдая, как некое чудное колдовское наваждение завладевает моим сознанием.

...Я вижу могучего буланого жеребца, неподвижно вытянувшегося, будто по струнке. Его шею обрамляет пожар ниспадающих прядей роскошной гривы киноварного цвета, и такой же оттенок играет алыми переливами в волосе хвоста, горит на отметинах его ног и украшающих копыта мохнатых щетках, подобных языкам яркого пламени. Благодаря этому буйству красок конь подобен сияющему элементалю, живому воплощению неукротимой огненной стихии. В темно-янтарных его глазах я вижу отражение пылающего в душе урагана адской муки, мрачной решительности и глубокой печали.

Вокруг жеребца пестрым хороводом вьются оруженосцы, упаковывающие генерала в панцирь пластинчатого доспеха, сверкающего холодными карминовыми отблесками металла. Движения их отточены, четки и согласованы, не обременены ни одним лишним жестом или неловким копошением. Наконец, все необходимые приготовления завершены, и рой слуг так же быстро распался. Хардхорн магией насыщенного медового цвета взял шлем с высоким гребнем, но тут же резко поморщился в явном приступе пронзающей молниеносной боли. Сияние угасает, и шлем, выроненный из магического захвата, готов громким звоном о камень садовой дорожки оповестить о непозволительной и вероломной слабости своего владельца... но так не смог, замерцав у самой земли подхватившей его нежно-золотистой аурой.

Она подошла неслышно, материализовалась будто из воздуха, белоснежная, сияющая и легкая, как единорог из старинных сказок, повествующих о чудных фантастических созданиях, невинных девах и отважных героях. Принцесса стоит напротив своего рыцаря, и их взгляды сплелись и слились в едином порыве нежных взаимных чувств, пугливо замерших в обреченном ожидании чего-то гнетущего и беспросветно мрачного. Я чувствую страх, скользким мерзким паразитом поселившемся в душе владычицы Солнца; отчаяние, терзающее острыми когтями ее пламенное трепетное сердце, изнемогающее в тоске и горе. Всемогущая Богиня, очутившись в ловушке злобной иронии, оказалась предательски бессильна перед трагическими обстоятельствами и не могла, как бы страстно ни желала, обратить все вспять. Не хватало ее божественной мощи противиться воле других, высших и неподвластных ей сил.

Селестия осторожно надевает шлем на голову любимого, мягко расправляет пряди его гривы, густым багряным водопадом плюмажа ниспадающим на чешую доспеха, аккуратно подтягивает ремешки, боясь причинить даже малейший дискомфорт. Кажется, она опасается даже моргнуть, будто жеребец в ту же секунду растает, испарится, как мимолетный сон. Благодарная и нежная улыбка тронула губы Хардхорна, и он быстро, почти неуловимо и волнующе подался вперед, утонув на миг мордой в колышущихся потоках радужных волос.

Воздух наполнился звоном лат, почва под ногами задрожала в упорядоченном ритме марша. В сад вошли строем гвардейцы во всеоружии - двенадцать жеребцов, сияющих при свете дня крепкими нагрудниками с изображенным на них символом солнца. Несмотря на искрящуюся молодцеватость, нельзя было не заметить изнеможение и усталость, омрачающий общий боевой вид подчиненных Хардхорна.

«Пора».

Я прочел это в его взгляде. Жеребец и аликорн отступили друг от друга, медленно, словно скалы в пучине моря, всем нутром противясь расставанию, но не в силах изменить неизбежное. Гвардейцы в два ряда выстроились позади генерала. Селестия облачилась в свой повседневный царственный облик, надев маску невозмутимости и серьезности, ни единым штрихом не выдавая бушующего у нее внутри ада. Повисла напряженная тишина... но лишь на несколько ударов сердца. В воздухе зазвучал сильный и звучный голос, раскатом грома прокатившийся над газонами и аккуратно обрезанными кустами роз:

- Я, Хардхорн Соларшторм, герцог Кантерхорнский, военачальник ее Величества Селестии Эквестрийской и действующий лидер Солнечных Стражей, верный заветам своих великих предков, клянусь жизнью и честью в вечной верности принцессе Селестии, да будет царствование Ее долгим, и в вечном служении Эквестрии и ее народу, готовый быть призванным исполнить долг, невзирая на свое проклятие, да будут свидетелями моих слов Солнце, Луна, небо и звезды, и да постигнет меня справедливое наказание в случае отступничества от собственных слов. Да будет так, отныне и впредь.

И содрогнулся воздух стройным хором голосов присягающих в нерушимой лояльности Солнечных Стражей, вторящих своему командиру, полные решимости следовать за ним и сражаться с любыми формами и проявлениями зла и несправедливости, во имя Принцессы Эквестрии и всего народа пони, отныне и впредь, во веки веков.

Генерал опускается на одно колено, склонив голову в низком поклоне. Ни один мускул его не дрогнул, хоть я и знал, ценой каких усилий ему стоило это движение. Вслед за Соларштормом в едином синхронном проявлении преданности пали к ногам Селестии и его верные воины. Монархиня в безмолвной торжественности внимает их словам, а после коротким приказом повелевает встать. Гвардейцы выпрямились, готовые принять свою судьбу.

- Я, принцесса Селестия Эквестрийская, Владычица Солнца, Дня и Ночи, принимаю вашу присягу верности Эквестрийскому трону, Королевству и народу пони и готовность быть призванными в трудный час по Моему зову. В свою очередь Я, Селестия, правительница Эквестрии, даю обещание найти средство освободить вас от действия проклятия, наложенного Дискордом, и снять заклятие Окаменения, наложенное Мной. Таковы Мое слово и Моя воля.

Зачарованно я наблюдаю, как ее рог охватывают золотистые завихрения магии, творя сложные, причудливые чары. На моих изумленных глазах один за другим гвардейцы обращаются неподвижными белыми, словно алебастр, статуями. Хардхорн смотрит на лик аликорна, покорный воле обстоятельств, но не смирившийся, не сломленный под гнетом злого рока. Я чувствую внутри него полыхающий пожар, что, кажется, был готов расплавить раскалившиеся добела доспехи. Его душа рвется к ней, но обречена биться в тюрьме бренного, терзаемого проклятием, тела.

- Пока жива твоя надежда, жив буду и я! Верь, что однажды я вернусь к тебе!

Восклицание в жарком мучительном порыве рвется из его груди, уже стесняемой каменными оковами консервационного заклятия. Некогда ясные, светло-розовые очи Селестии омрачены болезненным блеском, наполненные бескрайним океаном печали и душевной боли, сдерживаемым лишь последним, титаническим усилием воли. В глазах единорога ярким пламенем воссияли надежда, вера и любовь, в трудной и неравной борьбе одержавшие верх над отчаянием и бессильным гневом.

- Мое сердце навеки принадлежит лишь тебе одной. Я люблю тебя, моя Аврора.

- Я знаю, - тихо прошептала она...

Все закончилось. Хардхорн, вскинув голову в рывке и оторвав переднее копыто от земли, словно желая встать на дыбы, застыл, и судорожный вздох в последний раз сорвался с его охладевших губ.

И теперь, оставшись одна, аликорн могла позволить, не сдерживая себя, сбросить все маски и обличья. Резко взмахнув крыльями, она воздела голову к небу, зашедшись в страшном немом крике, единовременно выплеснув в неожиданном импульсе колоссальный поток энергии, сорвавший с деревьев и кустов последнюю листву, оголив и превратив их в мертвые жуткие остовы. Я отпрянул, инстинктивно закрыв голову и лицо руками. Небо резко потемнело и скрылось за грозовой мрачной пеленой, поднялся ураган, взметающий ввысь в стремительных вихрях пыль и лепестки осыпавшихся цветов, и Селестия на краткий миг исчезла в его эпицентре... Когда все улеглось, ее ослепительно белый силуэт остался стоять неподвижной зажатой фигурой, одномоментно растерявшей всю свою величественность и божественное великолепие. Сейчас она была просто пони, оставленной и безутешной в своем горе.

Она поднимает глаза, и взгляд ее падает куда-то позади меня. Обернувшись, я вижу статую Дискорда. Дух Хаоса словно смотрел на нее свысока, и искореженная морда его застыла в едком злорадстве и безграничном высокомерии. Даже будучи замурованным в минеральной темнице, он продолжал насмехаться и глумиться над своей противницей.

«Пускай ты победила меня, но мои дела будут жить вечно. Твой дар бессмертия обратился твоим же проклятием, и ты обречена, ОБРЕЧЕНА В ИТОГЕ ПОТЕРЯТЬ ВСЕХ, КТО ТЕБЕ ДОРОГ! ИБО БЕССМЕРТИЕ ЕСТЬ УДЕЛ ИЗБРАННЫХ И БОГОВ, А СМЕРТНЫМ УГОТОВАНА ЛИШЬ СУДЬБА МОТЫЛЬКОВ, НЕМИНУЕМО СГОРАЕМЫХ В ПЛАМЕНИ ВЕЧНОСТИ!..»

Мурашки бегут по спине, и мне кажется, будто я слышу отголоски далекого безумного хохота...

Гнев воспылал в очах обессиленной солнечной богини, и осталось в ее израненной потерями душе одно-единственное желание. Подчиняясь порыву вспыхнувшего внутри нее темного и всепожирающего чувства, кобылица шагнула навстречу каменному врагу, в стремлении расколоть его на части, одним точным движением магического всепоражающего лезвия. Я, неожиданно для себя, вскинул руку в тщетной попытке остановить ее...

...она вздохнула, так глубоко и протяжно, что это походило больше на стон. Не в состоянии сей акт мести ничего изменить, не принесет должного облегчения, лишь будет неопровержимым свидетельством бессилия и непозволительной слабости. А она не могла быть слабой, не имела на то права.

И сейчас, одного за другим, водружала Селестия своих каменных воинов на специально подготовленные постаменты, расставляя их самолично по всему периметру парка, в одном лишь ей ведомом порядке. Последним делом она осторожно, нежно и мягко, будто девочка свою самую любимую куклу, подхватила искрящимися золотистыми всполохами магии фигуру Хардхорна и установила ее на мраморный пьедестал, ровно по центру, в идеальной, с точки зрения геометрии, позиции относительно остальных гвардейцев, обратившимися на много веков безмолвными хранителями сада. Закончив с нерадостным своим делом, Селестия вдруг бессильно опустилась на гладкий камень дорожки, покрытой осыпавшимися лепестками желтых и алых роз, раскинув крылья белоснежным хрупким лебедем, словно грубо сброшенный с небес на землю ангел, потерявший всех, кого он любил. В воздухе разлилось невероятное по красоте теплых переливчатых нот пение - принцесса убаюкивала своего рыцаря звучащей, будто струны изящной арфы, песней, такой прекрасной и такой пронзительной в своем одиночестве...

Волна чувств вздымается в моей душе, взбудораженной дивной этой сценой. Ощущая жжение в груди и застилающую пелену на глазах, я хочу броситься к Селестии, страстно желаю прижать аликорна к себе, облегчить насколько возможно боль ее утраты.

Мелодия угасла, утонула в вязкой вечерной тишине. Неожиданная фиолетовая вспышка, и рядом с беззащитной кобылицей возник силуэт могучего бэтконя. Он укрыл ее своим крылом, сверкающим сотней небесных огней северного сияния, спрятал ее горячие безутешные слезы от остального неприветливого и жестокого мира на своей мохнатой груди. Поднялся холодный ветер, заставив зябко поежиться: вне всякого сомнения, это было дыхание осени.

...Я растерянно моргнул. Чудное видение истаяло, будто спугнутое моей попыткой дотянуться, дотронуться до Селестии. Не знаю, чем был вызван сей мираж, моими ли переживаниями, проекцией воспоминаний Нортлайта, или же подпитанный и тем, и другим, но чувствую себя эмоционально опустошенным, выжатым прямо-таки досуха. Фестрал все той же неподвижной громадой сидел рядом, затуманенным взором смотря куда-то вглубь своего сознания. Я поднял глаза на Хардхорна: взгляд паладина устремлен вдаль, на восток. Единорог словно желал рассмотреть будущее за туманной дымкой вечно недостижимого горизонта.

- Значит, - медленно проговорил я, переваривая услышанное и визуализированное, - это не просто статуи, а окаменевшие живые кони?

- Именно так, - немного помолчав, ответил Нортлайт.

- И он? - Обернувшись, я оценил прочность мрамора, сдерживающего амбиции Дракона Хаоса.

Норти кивнул. Ну и правильно, заметил я про себя. Такой ушлый старый черт должен сидеть в камне, а не шляться не пойми где.

- А что произошло дальше? - Я вновь прервал затянувшееся молчание.

- Спустя некоторое время по нелепой трагической случайности погиб младший брат Хардхорна, Тандерхув, и при невыясненных обстоятельствах умерла его сестра Солярия, беременная двойней так и не родившихся жеребят... Более молодых наследников и продолжателей дела Соларшторма не оказалось, и род его прервался. Орден Солнечных Стражей, оставшись без лидирующей династии, еще полвека держался на сплоченности старой гвардии, но вскоре впал в стагнацию, увяз в интригах и в итоге распался. Какие-то семейства сами ушли из него, памятуя о произошедшем с Соларштормами, посчитав это проклятием, не желая также потерять своих детей. Немало поспособствовала угасанию дела Ордена и сама Селестия, после произошедшей трагедии взвалившей заботу о государстве и его безопасности целиком на свои плечи, более не желая, чтобы пони гибли и теряли близких, в том числе и ради Ее Величества. А к чему это привело, ты и сам хорошо понял. Благими намерениями, знаешь ли... усеяна дорога в Тартар. - Бэтконь ненадолго умолк, после тихо продолжил. - Впрочем, я не осуждаю Тию. Сначала ей пришлось изгнать собственную сестру, чуть не погибнув от сокрушительной мощи Элементов, а после лично обратить истинную любовь всей своей жизни в камень... Признаться, я восхищен тем, как она не дала своему сердцу ожесточиться вновь и не скатилась в пучину болезненного безумия.

Настала моя очередь сделать короткую паузу.

- А Сильвер? Что стало с ней?

- Она... гхм, - в горле у Норта будто пересохло. - Она не приняла ни вознаграждения, ни благодарностей, ни одного предложения по службе от различных структур и даже самой Селестии, узнавших о ее даре медиума и телепата. Вернуться в Кантерлотскую Академию после произошедшего с Сальвусом она также не могла, в силу неких, только ей ясных причин, возможно, чего-то опасаясь. Сильвер очень тяготило возросшее внимание к ее персоне, жизнь в шумной беспокойной столице, полной интриг, заговоров и лжи, и при первой же возможности она тайком уехала с одной из экспедиций на дальние рубежи. Спустя год наша с ней ментальная связь оборвалась. Я долго искал ее во снах, прочесал все закоулки эфемерной материи и известной мне теневой Эквестрии, но так и не смог ее найти. Она исчезла, не оставив никаких следов на полотне нашей реальности, словно... ушла через некую дверь в неизвестность, став абсолютно недосягаемой... для меня.

Нортлайт исторг из своей груди тяжелый вздох, понурившись, прижав уши с мохнатыми кисточками, до этого задорно стоявшие торчком. Я поднял голову и утонул глазами в глубине ясного синего неба. Да уж, воистину полна страна цветных лошадей страданиями и старины глубокой, и сего дня.

Окинув взглядом королевский сад, аккуратные дорожки из мелких кусочков разноцветных камней, пышные кусты роз и иных диковинных цветов, колышущиеся на легком летнем ветерке кроны серебристых ив у прудика, гладь которого усеяна белыми и золотистыми кувшинками, я приметил еще скульптуры, изображавшие резвящихся небольших поняшек, скорее всего, жеребят. Может, и у этих статуй есть какая эпичная история?

- Нет, - Норти слегка улыбнулся, отвечая на мой вопрос, - это самые обычные статуи из розового мрамора. Создавший их скульптор победил в общеэквестрийском конкурсе художественных талантов, и с тех пор его творение украшает Кантерлотский парк, как символ безмятежных и счастливых времен под крылом нашей Солнечной правительницы.

- Норт, пожалуйста, сиди спокойно и не оглядывайся. - Тихо попросил я.

- Что там? - Фестрал тут же напрягся и развернул оба уха назад.

- Ничего опасного. Просто из-за розовых кустов вышел садовник, увидел нас, и счас он пятится обратно, до полусмерти напуганный. А если еще ты оглянешься, то напугаешь его до полусмерти дважды, и бедолагу можно будет хоронить прямо на рабочем месте под этими кустами.

Хмыкнув, битюг расслабился. Чуть погодя мы расслышали удаляющийся топот драпающего со всех ног садовника.

- Главное, чтоб он с перепугу через внешнюю стену Кантерлота не… того. А то до земли тут высоковато, и подхватывать будет некому. И, Лайри, что значит «хоронить»?

- В моем мире умерших обычно закапывают в землю навсегда. Реже - сжигают.

- В землю?..

Морда Нортлайта зримо выразила удивление.

- А как у вас? - Поинтересовался я, уже ожидая новую порцию неестественной информации. Живя со мной, Луна мало что рассказывала о традициях и обычаях мира поней, ограничиваясь разъяснением спорных моментов по мере их возникновения.

Бэтконь задумался, и прямо-таки явственно ощущался шорох прошлого в его мыслях.

- Во времена вендиго, когда пони разных видов жили порознь, они действительно хоронили: земные пони - в земле или в родовых пещерах, пегасы - в труднодоступных участках гор на заоблачной высоте. Но после объединения племен - мы более не оскверняем землю телами умерших.

Ритуал благодарения - наверное, один из самых красивых и значимых в нашем обществе. Вокруг уходящего пони собираются все те, кому он был близок, и они благодарят его за все, им содеянное, за то, что он был в их жизни, делил с ними радости и невзгоды, помогал и заботился. Слушая размеренную спокойную мелодию, постепенно все общество впадает в транс, при этом выделяется огромное количество магии. Завершающий ритуал единорог, направляя эту магию, поддерживает освободившуюся душу, пока она решит, куда двигаться дальше. А тело становится сгустком энергии и рассыпается на частицы, поглощаемые миром. В память о пони остаются его поступки, деяния и творчество.

- Получается, в вашем мире души могут перерождаться.

- Да. Душа может захотеть вернуться в свою семью и возродиться новым ее членом. А может отправиться в иные места и пожить в иных телах.

- К примеру, земной понь, всю жизнь мечтавший резвиться в небе?

- О, да, родится пегасом и налетается вдоволь. - Фестрал усмехнулся. - Даже вряд ли вспомнит, что когда-то был пахарем. А после его потянет колдовать, или пинать яблони - интересы ведь могут меняться. Правда, прошлая жизнь все же влияет на следующую: если пегасом захочет стать здоровенный земнопони, то он родится нехилым таким пегасищем. А вот единорогу в земную расу лучше не попадать - в последствиях вероятна шаткая психика и хворое тело. Так и вращаемся мы понемногу во всех сферах мироздания.

Тут донеслось отчетливое бурчание в животе бэтконя.

- Эх, бесславно пропущенное время обеда. - Вздохнул он.

- Идем искать еду? - Я встал со скамьи.

- Пошли. Хорошо б чего-то сладенького.

- О! Знаешь, я вам могу предложить сладенькое.

- И что же? Кстати, этот их новомодный молнияблочный джем я не перевариваю. От него постоянно искрит в глазах и колет в животе. - Проворчал Нортлайт. - Вот мангрозовое варенье - это совершенно иное дело.

Фестрал мечтательно облизнулся.

***

[ Лайри \ Кантерлот, дворцовая кухня ]

- По моему опыту, на кухне не стоит появляться абы где. - Пояснил Нортлайт, когда мы вышли из тени колонны возле некоей двери. - Это «черный ход».

Пройдя коридором вглубь дворца, мы открыли еще одну дверь, и хлынувшая лавина звуков и запахов ненадолго оглушила меня. Стояли в ряд пышущие жаром печи, суетящиеся пони в белых колпаках и фартуках перебегали от печей к столам и обратно, поднося новые заготовки, и забирая горячую выпечку. Булькало в кастрюлях, скворчало на сковородках, шумел огонь, хлопали дверцы шкафчиков, стучали копыта, в воздухе ловко сновали целеустремленные пегасы с пакетами, свертками, охапками трав.

Я с наслаждением вдохнул вкусный сытный запах хлебного цеха. Бэтконь тоже повел носом и прищурился, зорко высматривая кого-то.

- Так, пошли. Держись позади - меньше шансов столкнуться с кем-то.

Мы прошли мимо сейфа-холодильника, окованного цепями и с огромными замками, покрытого магическими печатями.

- А там что за такие ценные деликатесы? Молнияблочный джем?

- Лучше не подходи к нему. - Нортлайт невольно содрогнулся и даже, кажется, слегка позеленел. - Там любимый якистанский сыр Селестии - и когда в прошлый раз ящик с ним случайно уронили и разбили при доставке, чуть столицу переносить в другой город не пришлось. Даже пегасы полгода подлетали только с наветренной стороны...

- И принцесса действительно такое ест?! - Я недоверчиво посмотрел на бронехолодильник.

- Ну, скажем так - принцессой Селестия была далеко не всегда, - Нортлайт задумчиво потер копытом нос. - Глядя на нее, как-то забываешь, что она родилась задолго до появления тортиков и прочих сластей... если только не сама их придумала.

Он фыркнул.

- Я бы не удивился. Но в любом случае, она имеет полное право на маленькие слабости, сохранившиеся с тех давних времен, не так ли?

На нас никто не оглядывался. Все пони, идеальные шестеренки этого кухонного комбайна, выполняли свои обязанности - четко, точно, быстро и своевременно.

Лавируя средь поней, мы подошли к молодому грифону, который сосредоточенно корпел над пирожными, украшая их кремом. Дождавшись, пока он выведет замысловатую вязь, Нортлайт окликнул его:

- Хей, Гюстав ле Гранд, оторвись на миг.

- А, Нортлайт и… - Отложив пакет с кремом, грифон окинул меня орлиным взглядом. - Не имею чести знать вашего спутника.

- Лайри. Он хочет предложить королевской кухне нечто интересное.

Благодаря Гюставу нам удалось потолковать с шеф-поваром и вскоре заполучить в свое распоряжение все необходимое.

- Варить надо два-три часа. - Начал я объяснять рецепт, смешивая воду с обычным сахаром и высыпая туда же ванильный сахар. - Сначала на среднем огне готовим вот такой сироп. Сколько времени счас?

- Половина третьего дня.

Проследив за взглядом Нортлайта, я слегка застопорился: часовая стрелка на циферблате стояла в районе шестнадцати часов по меркам земных суток.

- А минут в одном часе сколько?

- Обычные сто минут. - Ответил бэтконь будничным тоном, словно сообщая совершенно обыденную вещь.

Мде-с… про секунды я решил уже не спрашивать.

Присев на стул возле плиты, помешиваю сироп.

- Вариться оно будет довольно долго. Норт, а ведь ты упоминал, что «Дети Ночи» появились благодаря Дискорду. Можешь рассказать про это?

- Не так чтобы «благодаря»...

Подушек на кухне не было, а стулья для бэтконя оказались маловаты, потому он просто уселся полубоком на полу, спиной к окну. Массивные «шары» его грузно выкатились из-под бедра на белый кафель.

- После Дискорда наша страна лежала в руинах. Жестокий Дух Хаоса не ценил жизни смертных. Пони, как и все иные существа, были для него лишь цветными песчинками в мозаике мироздания. Множество их погибло в ловушках, устроенных Дискордом, либо стали жертвами стихийных бедствий. Одолевшие безумного врага правительницы делали все возможное, помогая подданным выжить. Были построены дома для жеребят, потерявших семьи…

Поглядывая на колеблющиеся под кастрюлей язычки огня, я слушал неспешную речь рассказчика.

- Пони влачили полуголодное существование. Урожаи загублены многочисленными творениями Хаоса, а взрастить новые не хватало сил даже у неприхотливых и выносливых земнопони.

За дело взялись единороги. Бедственное положение Эквестрии дало толчок мощному развитию сельхозмагии. Селестия лично участвовала в разработке и внедрении новых видов культур и техники. Так изобрели «овсополох» - жуткое живучее нечто, могущее произрастать на любой почве, в почти любых природных условиях, и при настолько искореженном магофоне, что даже горный хрусталь через неделю становился мутным. Овсополох высевали повсеместно, растение отлично колосилось, давало богатые урожаи, хоть и кололось как сотни ежей. К тому же оно поглощало порчу и негатив. Магия и земля постепенно очищались.

Были попытки - и даже вроде как успешные - посредством магии адаптировать некоторые семьи поней к суровым условиям. К примеру, такие магически измененные особи могли питаться камнями как обычной едой. Брались именно семьи, чтоб они, сплоченные общей бедой, могли понимать и поддерживать друг друга. Все же после тщательного изучения результатов Селестия отклонила подобные проекты. Впрочем, потомки тех камнеядных здравствуют и поныне.

Фестрал принюхался к моей готовке. Я глянул в кастрюлю - сироп стал однородным, без крупинок. Понемногу влив туда теплое парное молоко и тщательно перемешав, я оставил смесь закипать.

Нортлайт продолжил рассказывать.

- Жеребятам-сиротам приходилось трудно. Голод, лишения, болезни - все это легче переживать, если рядом семья и близкие. Да, о нас заботились как могли, нас кормили, учили, мы могли играть. Но как же страшно было утром или вечером видеть рядом с собой пустую кровать, и плакать в подушку, осознавая, что ослабший от недуга друг никогда не вернется, и ты не коснешься его копыта своим. Что никогда более не заснешь в теплых объятиях собственной матери, под тихую и успокаивающую мелодию ее колыбельной, позабыв тревоги и печали минувшего дня.

Глухо вздохнув, Нортлайт магией снял очки и сунул их в тень. Он выглядел усталым и отягощенным воспоминаниями.

- Однажды душной летней ночью нас разбудил дивный голос принцессы Луны. Чарующая прекрасная песнь звучала только для нас и слышна была лишь нам.

Уши фестрала напряженно шевельнулись, словно ловя отголоски далекого прошлого. Прикрыв глаза, Нортлайт пропел вполголоса:

- Милые дети, пора нам отбыть туда, где вам всем будет лучше…

Нос его на миг пересекла глубокая складка, и отблеск огня поймала слеза, пробежавшая по щеке.

- Мы знали Луну. Она играла с нами в наших снах, она избавляла нас от кошмаров, своим соучастием она помогала нам забывать горести и печали, и просыпаться отдохнувшими. И мы последовали за Владычицей Ночи, веря ей со свойственной всем детям пылкой и чистой искренностью. Для нас все происходящее было сном, легким и невероятно реалистичным. Мы летели с Луной, ныряли в облаках, она нежно обнимала нас, выслушивала, уделяя внимание каждому, даря свою безграничную, воистину материнскую любовь… и все мы были счастливы.

Снова заглянув в кастрюлю, я добавил шепотку пищевой соды и подрегулировал огонь. Теперь надо было дать сгущенке потомиться. Глянув на часы, убедился в полной их бесполезности для меня - минутная стрелка, распластанная под толстым запотевшим стеклом вычурной гусеницей, будто не собиралась никуда ползти. Конечно, зачем ей спешить, когда в каждом часе добрая сотня минут?..

Бэтконь, слегка отдышавшийся, как бы невзначай потер щеку ногой и рассказывал уже спокойнее.

- Но это оказался не сон. Принцесса Ночи увела нас в Теневую Эквестрию. Являясь оттенением реальной Эквестрии, царство теней подвластно Луне. Прилетев с нами в некую яблоневую рощу, Луна попросила дождаться ее возвращения и улетела, прекрасным видением растворившись в бархатных облаках. Мы могли отдыхать, играть, вкушать безумно сладкие и сочные плоды. Мы ждали ее и где-то в самой глубине души боялись, что происходящее вдруг все же исчезнет, истает, будто упоительные грезы...

Луна улетала и возвращалась, приводя с собой все новых жеребят. Многие из них даже были пустобоки. Мы тепло встречали их, ни о чем не расспрашивая. Слова были излишни.

И только очень много лет спустя я осознал мощь и размах грандиозного плана Луны: собрав около двухсот голов разномастного жеребья, она единолично взвалила на себя ответственность за наши жизни и судьбы.

Когда мы наелись, наигрались и угомонились, Луна обратилась ко всем нам, предложив принять новую судьбу, и вырасти личными воинами Принцессы Ночи.

Из моей кастрюли сладко пахло.

- Не взорвется? - Нортлайт настороженно нюхал.

- Не должно. - Спокойно ответил я, ложкой собирая пенку, налипшую на стенках и сбрасывая ее обратно в молоко.

- Ладно, продолжу. Мы остались жить в Теньквестрии, познавать ее законы и учиться использовать тени. Спали днем, активничали вечером и ночью. Пристально изучая наши наклонности и способности, Луна давала нам разнообразные задания. Были среди нас откровенно слабые в практической магии, но отлично ориентирующиеся во снах - их Луна обучала снохождению и со временем они стали хранителями снов. Иные пони даже спали как бревно, не говоря уж об осознанных действиях в тонких мирах - но выросли прекрасными бойцами в реальности. Так, распознавая и стимулируя личные качества, принцесса постепенно распределяла между нами нагрузку соответственно нашим силам.

Для меня особенно памятной стала ночь дивного нашего преображения. Луна привела нас в лес, где селились фруктовые летучие мыши, и предложила выбирать: крылья или рог. Особенно это касалось земных пони, в силу своей природы весьма ограниченных в способностях - они не могли быстро летать или использовать активную магию. И вот в частности этих пони Луна желала усилить. Подтянуть до нужного уровня.

Я был земным. Бескрылорогим. И всегда считал, что родись я с рогом, то сумел бы добиться большего. Огромная выносливость, скорость, восстановление сил пассивной магией земли - откуда все это могло быть у молодого жеребенка? Могущество магов казалось мне прекрасным и совершенным, так что, выслушав Луну, я без колебаний выбрал рог.

На удивление, среди нас нашлись единороги, пожелавшие взамен рога обрести крылья. И объявились крылатые, которым, как и мне, телекинез и искажения пространства были интереснее полетов и кульбитов в облаках.

Когда все разобрались, кому быть крылатым, а кому рогатым, Луна применила свою магию, смешав с магией летучих мышей. Так мы обрели сверхчуткий слух, ночное зрение и способность к эхо-крику. Наш окрас стал серым, но глаза и гривы сохранили родные цвета.

Крылья пегасов, пожелавших остаться летунами, превратились в кожистые, подобные крыльям мышей. Тем же, кто сменял расу, пришлось труднее - рога и конечности отрастали пусть и быстро, но мучительно. Я ощущал, что крохотный росток магии в моей голове пускает пылающие жгучим огнем извилистые корни среди извилин мозга, и стремится прорасти сквозь кости черепа. Потеряв сознание от боли, я очнулся уже дома среди друзей. И с рогом.

Облегченно вздохнув, Нортлайт улыбнулся.

- Представь, больше тысячи лет прошло, а до сих пор воспоминания ярки.

- Потому что сильные искренние переживания.

- Да.

Тут к нам подошел шеф-повар, слегка полноватый единорог, угольно-черная масть которого разительно контрастировала с белым халатом. Светло-зеленый вихор словно проросший побег задорно выбивался из-под поварского колпака.

Прикрыв бледно-серые, будто выцветшие глаза, шеф шумно нюхал, наблюдая помешивание сгущенки.

- Что же вы такое там варите?

- Это - сгущенка! - Пафосно ответил я. - Сладость, которая намного лучше и вкуснее меда и шоколада.

- Никогда не слышал о таком. Оно уже готово?

- Пока нет. Готово будет, когда станет такого вот светлого м-мягкого цвета, как…

Огляделся, ища подходящее сравнение.

- Да, как шерстка вон той кобылки.

Указал ложкой на стоящую в дверях горничную с сервировочным столиком.

- Тогда надо будет снять с огня, дать остыть, и затем перелить в стеклянную банку. Хранить в прохладном месте.

- А как это есть?

- По-разному. Можно есть как есть, ложкой из банки, можно мазать на хлеб или добавлять в горячий чай. Можно использовать в выпечке.

- Хорошо, прошу, не забудьте написать мне подробный рецепт.

Кивнув, шеф ушел.

- У меня дома это лакомство очень нравилось Луне.

Я улыбнулся, вспомнив умильно облизывающуюся Луну: вот она вдумчиво водит гибким языком по верхней губе, доставая краешки ноздрей, затем обыскивает уголки рта, нижнюю губу - не остались ли где чуть липкие сладкие разводы?.. И благодарно улыбается мне.

- А от Сели этот рецепт лучше держать в тайне, наверное. - Задумался бэтконь.

- Полагаю, вам лучше знать нюансы вашей правительницы.

Я снова скинул пенку в молоко и перемешал.

- Нюансы - они и у Луны есть. Ее обучение было весьма своеобразным. Принцесса не давила своим могуществом и не стремилась унизить. Луна относилась к нам как к равным ей. Любой из нас мог подойти к ней, спросить совета, помощь или побыть рядом. Авторитет принцессы был бесспорен, тем не менее, она учитывала наши интересы и мнения. Особо отмечу - Луна не ругала нас. Ей достаточно было намекнуть, что она огорчена проступком того или иного раздолбая, и у самых завзятых хулиганов пропадало желание огорчать Луну снова. Никому не хотелось видеть нашу почитаемую принцессу обиженной, когда она столь многое делала для нас. Да еще это означало суровое осуждение виновника всем коллективом. Так что выкрутасы хвостом у нас не приветствовали.

- Интересно. Вы, значит, можете менять расу. А крылья у тебя откуда, раз ты выбрал рог?

- Крылья-то? - Чуть удивился Нортлайт и даже посмотрел на бок. - Заслужил верной службой и славными деяниями во имя Ее Ночного Величества Луны Эквестрийской. Со временем Луна выбрала из лучших своих подопечных четверых: Умбриэль, Стеллар Нокс, Лунар Эклипс и меня. Даровав нам новые рога и крылья, и новый облик, Матерь Ночи превратила нас в фесликорнов. С этого момента уже мы были ответственны за благополучие рода фестралов и всех будущих поколений.

- Ты - фесликорн? Я думал, фестрал.

- У фестралов есть или крылья, или рог. У фесликорнов - и то, и другое.

- Понятно, как у аликорнов.

- Да. Луна не учла только одну важную особенность - фруктовые мыши, обитавшие в том лесу, любили манго. И вместе с частью мышиной магии при смене расы - к нам перешла и любовь мышей к манго. Когда это обнаружилось, исправить что-либо было уже невозможно. Так все мышепони, с первого их поколения, любят манго. И при виде его они теряют волю.

Бэтконь телекинезом притянул себе несколько яблок из корзины, стоявшей у стены, рассмотрел их и передал два мне.

- Для нас Луна была как родная мать. Она и любила нас, и оберегала, и учила. Она подарила нам жизнь, и прекрасную Ночь - как смысл жизни. И вот однажды, тщательно все подготовив, мы пригласили Луну на бал, где торжественно даровали ей титул - «Мать Ночи».

Посмотрев на меня, Нортлайт тепло улыбнулся.

- Мне не забыть эту ночь… Шок Луны, ее недоумение и тихий восторг, ее слезы и трепет. Ее прекрасные глаза и смущенную улыбку. А потом она спела нам песню-«призыв», должно быть, сочинив спонтанно. Наверное, эта Ночь стала одной из лучших в жизни Луны.

Фесликорн меланхолично сжевал яблоки одно за другим.

- Мне лишь одно до сих пор не ясно - было ли наше превращение в фесликорнов заранее продуманным шагом Матери или нет? Потому что в тот же год Луны не стало среди нас.

- Отправили ее на луну? - Уточняю нарочито-спокойным тоном, грызя яблоко и перемешивая сгущенку.

- Да. И та ночь стала темнейшей страницей нашей истории.

- Но теперь ваша Мать с вами.

- И осознание ее возвращения наполняет всех нас неизъяснимым блаженством. Мы не смели поверить, когда наших душ коснулась та самая песня…

Внезапным мощным движением магии Нортлайт привлек меня к груди и обнял. Довольно аккуратно, однако.

- От имени всех Детей Ночи благодарю тебя за заботу о нашей Матери.

Перед глазами засияли серебристо-лунные переливы гривы, в нос ворвался тяжелый дух конефермы, напрочь задавив ароматы хлебозавода. Над ухом моим ураганным порывом пронесся благосклонный выдох.

Я погладил бэтконя по плечу. Ощущение затаенной живой мощи под рукой вызывало невольный трепет и восхищение.

- Ладно, отпускай. Благодарности приняты.

Меня отпустили, и я присел на стул отдышаться.

- Слушай, а это правда, что фестралы, завидев манго, теряют рассудок?

- Нет, рассудок как раз не теряется, но все его силы подчинены одной идее - добыть и съесть манго.

- Хм, а как это выглядит? Просто интересно вот стало.

- О-о-о… - Крылья Нортлайта оттопырились, слегка вздрагивая. - Это может выглядеть очень разно и очень безумно. Положим, я могу усидеть на месте. А вот иных бэтпоней, особенно молодых и импульсивных, никакими цепями не удержишь, хоть обмотай по уши. Для единорогов так вообще самая жесткая тренировка силы воли - провести ночь в манговой роще и не съесть ни единого плода.

Взяв стоящий возле плиты колокольчик, я легонько тряхнул им пару раз. Ни звука… но скоро к нам подошла горничная.

- Что при?..

Увидев двоих странных существ, поняшка подзависла.

- Пожалуйста, принеси нам один цельный свежий плод манго. - Своей просьбой я быстренько направил мысли служанки в привычную колею, благо, как следует испугаться пони не успела.

- Да, м-милорд.

Пони ушла, а бэтконь, подозрительно нахмурившийся, взглянул на меня.

- Манго? Что ты задумал?

- Угостить тебя, наверное. Что ж еще? - Я пожал плечами. Снова сбросил пенку со стенок кастрюли и перемешал сгущенку.

Подлетевший вскоре пегас передал мне тарелку с манго.

- Итак, проверим, сколь сильно это повлияет на тебя.

Взяв плод, я встал напротив фесликорна.

- Вот манго.

Я плавно повел рукой перед носом до неузнаваемости изменившегося бэтконя… Медленно расширяющиеся золотые зрачки, настороженно вздрагивающие наставленные вперед уши, трепещущие ноздри - всем своим восторженным существом непоколебимый ломовик в этот момент нацелен был на манго.

- Лайри… Ты жесток. - Прошептал Нортлайт, томящийся в плену неподвластной ему страсти. И гулко сглотнул.

- Я? Ничуть. Это всего лишь безобидная игра.

Переложив плод в другую руку, я отошел чуть в сторону, и заметил крупную дрожь кожистых крыльев. Фесликорн, как зачарованный, продолжал следить за манго.

- Норти. - Тихо позвал я. Он тут же дернул ухом. - Встать.

Взгляд бэтконя на миг сорвался, пересекся с моим. Но я шевельнул пальцами, и прекрасный краснобокий спелый манго вновь всецело завладел вниманием гордого сына Луны.

Без единого звука он поднялся и снова замер. Лишь ноздри его возбужденно трепетали, и литые мускулы грациозно перекатывались под темной шкурой. Солнечный свет, просачиваясь меж прядей гривы, сиял ореолом несокрушимой мощи.

- Сядь. - Подсказал я, с трудом сдерживая смех.

Снова плавное движение, и Нортлайт уселся прямо.

- Ложись.

Я медленно присел на корточки, опустив руку с манго к самому полу и заставляя фесликорна неосознанно тянуться за вожделенным плодом. Вытянув передние ноги и шею, бэтконь лег головой почти к самым моим ногам.

Я все еще держал манго на недосягаемом для него расстоянии - всего-то в полуметре от носа. Воспользоваться же магией маг почему-то не мог. Или просто честно включился в игру.

- Хорошо, очень хорошо. Теперь слегка повиляй хвостом.

«Слегка» у него не получилось. Длинный хвост мощно ударил по дверце кухонной тумбочки, затем серебряной волной захлестнул ножку стола. Удачно вышло, что я прежде уложил этого зверя - стоящим он снес бы своим хвостом вообще все.

Нортлайт изогнул шею, приподнимая голову, пока я подносил манго все ближе к его носу.

- Отлично, Норти, отлично. Открой ротик.

Ротик открылся столь же послушно, явив моему взору отверстый хищный зев с острыми клыками. Еще немного подразнив обоняние фесликорна, я положил манго на алый язык и отстранился.

Пасть закрылась медленно и со вкусом. Сладко жмурясь, Норти долго что-то там жевал, наверное, смакуя каждое волоконце, и наконец, отхаркнул на пол чисто обглоданную косточку.

- Спасибо. - Добродушно оскалился он. - Ты любопытный, мне понравилось наблюдать за тобой и гадать, как именно захочешь воспользоваться моим беспомощным состоянием.

- То есть ты и не был околдованным манго, а просто притворялся?

Наконец я погасил огонь под кастрюлей и оставил сладость остывать.

- Отчасти - был. - Хмыкнул бэтконь, убирая косточку в тень. - Такое приятное ощущение, когда тебя влечет, но ты контролируешь влечение. На самом деле это «мангомания», любимая игра фестралов. Конечно, крайности оговариваются загодя, а так - повеселиться в самый раз, помахивая манго перед носом партнера и уговаривая его сделать то, что ты хочешь.

- А я уж гадал, не намерены ли вы разнести кухню. - Раздался голос грифона, что помогал нам с поисками шеф-повара и ингредиентов.

- Все в порядке, Гюстав, мы всего лишь слегка развлеклись. - Ответил фесликорн, вставая.

Еще минут двадцать мы провели за обсуждением рецепта. Я рассказал детальнее о процессе приготовления, упомянул также «вареную сгущенку», а вот записывать с моих слов пришлось собеседникам, и совместными усилиями письменно-языковой барьер был преодолен.

- Генерал Нортлайт, разрешите доложить.

Я слишком увлекся рецептом, пытаясь соотнести символику понячьей письменности и звуки русской речи, и толком не обратил внимания, куда бояться, а вот Гюстав аж подпрыгнул от внезапного фестралоявления из тени, и чуть не пролил чернильницу. Норт же лишь невозмутимо повел ухом в сторону прибывшего.

- Принцессы закончили общение с народом и ожидают вас в южном панорамном зале.

- Спасибо, передай им, что мы явимся.

Фестрал-докладчик кивнул и исчез.

Перелив остывшую сгущенку в банку и прихватив часть лакомства с собой, мы поблагодарили Гюстава за помощь и сквозь тени шагнули из кухни в зал.

***

[ Лайри \ Панорамный зал ]

И вышли в то прекрасное помещение, где недавно мы с принцессами столь эпично обедали. На местах оставались кресла и укороченный Луной стол, а вот стоявшую в изобилии еду уже убрали. И съели.

- О, вы быстро обернулись. - Изрекла Селестия. - Как прошел культурный обмен?

- Прошел хорошо! - От души пробасил Нортлайт, словно единым выдохом избавляясь от излишков эмоций. Луна улыбнулась.

- И мы сделали для вас нечто вкусное.

Сев в кресло, я поставил банку сгущенки на середину стола. И Луна сразу оживилась.

- Тия, ты обязательно должна это отведать! - Воскликнула Ночная Принцесса, подхватывая левитацией банку и ложку. Дневная же, заинтересованно склонив голову, принюхалась.

- Гм-м, сестра моя, ты не находишь ли, что слова «обязательно» и «должна» в одной фразе звучат очень уж категорично? В моей жизни и так множество обязанностей, которые я долж…

Хлоп!

Луна телепортировала полную ложку прямо в рот сестре, заставив прервать речь и склониться к делам насущным. Селестия вдумчиво свела глаза в кучку, сконцентрировавшись на серебряном черенке перед носом, и некоторое время над столом витала тишина.

Встретясь взглядом со мной, Луна подмигнула.

- Хм-м-ням… - Тия вытянула ложку изо рта. - Это выглядит… нет, это звучит как… ням-ням. Одним словом, я восхищена! Хотя твои, Луна, методы угощения слегка экстремальны.

- Держите, Ваше Величество. - Я подал белой принцессе намазанный сгущенкой хлеб.

- Благодарю.

- А как прошла встреча с подданными? - Поинтересовался Нортлайт.

- Много лучше, чем я ожидала. - Ответила Луна. - Во всяком случае, достаточно оживленно, и мне не пришлось скучать. Вопрос с присутствием в городе фестралов урегулирован, теперь пони будут воспринимать их если и не дружелюбно, то хотя бы без страха.

- Иные вопросы, в том числе о гвардии, тоже улажены успешно. - Дополнила смакующая хлеб Тия.

- Что ж, Мать, я могу идти? - Фесликорн замер в ожидании.

- Да, Норти, удачи. - Луна отлевитировала и ему хлеб со сластью.

- Спасибо, Мать.

Бэтконь с хлебом в зубах молча ответил на мой «брохуф» и безмолвно утоп в собственной тени.

На столе были несколько тарелок с салатом, печеньями и иными легкими закусками. Я налил себе чая и подхватил пару пряников с глазурью.

- Луна, а посмотри-ка.

Глазурь, разлитая неравномерным слоем, придавала прянику сходство с ночным светилом.

- Что вы там увидели? - Удивилась Тия. - Это обычные мятные пряники.

- Но они похожи на луну. - Подсказал я.

- В самом деле, сходство есть. В таком случае, королевской властью я постановляю, что отныне эти пряники будут называться «Луники»! - Торжественно провозгласила Луна, в момент утвердив новый государственный бренд.

- Прекрасная идея! - Я сжевал «луник» и запил чаем.

- Надо задокументировать. - Луна напряженно шарит где-то в одной ей известном тене-пространстве и выуживает на стол бумагу, перо, и даже гербовую печать.

- Луна, а зачем это? - Спросила Тия.

- Как зачем? - Встряхнув и уложив крылья, Луна деловито поерзала в кресле, усаживаясь удобнее, и только что не наколдовала на нос пенсне для пущего антуражу. - Пони знают о возвращении Лунной Принцессы, и пока я у всех на слуху, надо этим пользоваться. Огромная часть казны уйдет на оказание помощи жертвам войны и восстановление города. Необходимо восполнять. Пусть народ покупает «Луники».

Принцесса уже потянулась пером в чернильницу…

- Э-э-э, Тия, помогай, я современно писать не умею.

И вот аликорны, позабыв про меня, вдвоем корпят над указом. Я скромно поедаю пряники и слушаю бормотание Луны.

- Селя, ты в стране «лошадь номер один», тебя тоже должны знать и поддерживать все, включая местных разбойников. Вот, хм… сырники у нас пекут?

- Да.

- Отлично, стилизуем под символ Солнца, добавим в состав мед или молнияблочный джем, переименуем в «Солники» и поставим в широкую продажу.

- Лу, ты хочешь и на моем имени заработать? - Недоумение отразилось в каждом перышке Селестии.

- Я хочу заставить твое имя работать на нашу казну. - Со знанием дела уточнила Луна, перечитывая. - Главное схвачено, мелочи подрихтуем по мере появления.

Подкрепив распоряжение королевской печатью, Принцесса Ночи вызвала шеф-повара и передала свиток ему лично. А белоснежной Принцессе Еды оставалось только сесть обратно в кресло и вновь уделить внимание сгущенке.

- А еще вот это, - Луна указала копытом на банку, - экспорт сгущенки - это истинно золотая жила. Особенно живущим в горных регионах грифонам и гиппогрифам, у которых туго с молоком.

- С грифонами, боюсь, не получится, сестра. Их королевство пришло в упадок, жители же подались в наемники и разбрелись по миру.

- Печально узнавать это. А гиппы?

- Потеряв тебя, Луна, я взвалила на себя столько работы, что прекратила следить за развитием гиппогрифов и они как-то незаметно стали самостоятельным государством. Полагаю, да, с ними надо попытаться наладить связи, даже если они спустя столетия уже не помнят, кому обязаны своим происхождением.

- Так, сестра, вопросы касательно казны и порядка в столице мы рассмотрели. Теперь я предлагаю обсудить вознаграждение Лайри.

Демонстративно-тщательно сложив салфетку треугольником, Луна выжидающе посмотрела на Селестию, доедающую какой-там-по-счету кусок хлеба. Принесенная банка сгущенки уже была полна лишь наполовину. А я подумал, что любимая принцесса способна свернуть свою сестру вот точно таким же крохотным и очень плотным треугольником и выслать на луну без конверта.

Потенциальное межпланетное почтовое отправление, тем не менее, проявило титаническую выдержку, спокойно доев, запив и вытерев губы.

- Давай обсудим, Луна, я не против. Договариваясь с Лайри о твоем спасении, я предложила ему десять тысяч эквестрийских битов золотом. Я верно понимаю, ты предлагаешь иной вариант?

Внешне Луна чуть расслабилась.

- Да. Учитывая, что мое спасение обернулось для Лайри множеством непредвиденных хлопот, повлекших незапланированные финансовые расходы, и вдобавок он против воли оказался втянут в войну, где жестоко пострадал и был неоднократно подвергнут смертельной опасности. Но, невзирая на все невзгоды, человек сохранил верность мне и как принцессе, и как любимой. Да, Тия, я считаю, он достоин щедрой награды.

- Луна, и какую же награду заслужил Лайри, по-твоему?

- Пятьдесят тысяч. - Спокойно ответила Принцесса Ночи, словно жонглировать капиталом было плевым делом для нее.

Селестия поперхнулась воздухом:

- ПЯТЬДЕСЯТ ТЫСЯЧ БИТОВ!?

- Ты оценила меня изначально слишком дешево, сестра. - Улыбнулась Луна, аккуратным движением магии возвращая на место отвисшую челюсть Селестии.

- Изверги, последнюю сорочку сымаете! - Возрыдала белая Богиня.

- У тебя ее отродясь не было. - Луна с показным наслаждением облизала перемазанную сгущенкой ложку. - Или ты про тот кружевной пеньюар от короля грифонов? Он сохранился спустя столько времени?

- Гр-р-р!

Рык Селестии раскатился под сводами зала. Очередной кусок хлеба был жестоко растерзан и съеден с особой свирепостью.

- По-твоему, я стою дешевле? - С прохладцей в голосе осведомилась Луна. - Приятно узнать, что родная кровь нынче всего лишь на вес золота...

Младшая принцесса отвернулась.

Селестия на миг застыла с открытым ртом, затем виновато поникла.

- Лу, прости, я не то... Ты же знаешь, что ты мне дороже всех сокровищ мира.

Предложение Луны, однако, шокировало не только Тию. Да-а-а… Я помню, как в начале нашего знакомства сказал Луне, что она может «накрутить себе цену», но чтоб аж пятикратно?.. Ладно, надо подумать, как воспользоваться такой щедростью.

- А можно посмотреть на обсуждаемый вопрос более предметно? - Спрашиваю принцесс.

Развернув переднюю ногу копытом вверх, Луна движением фокусника стряхнула на стол несколько монеток. Подбираю одну, рассматриваю. Да, такая же, как и те, что кидала мне Тия через портал.

- Они из чистого золота?

- Да. - Селестия спокойно кивает. Она уже пришла в себя и снова выглядит невозмутимой.

- И как будет выглядеть тысяча битов?

Луна щурится, вертит монетку телекинезом, затем кладет на стол и рисует рядом с ней десяток аккуратных голографических столбиков из мерцающей магии.

Я прикидываю вес и объем тысячи монеток, уложенных в волшебной иллюзии. И умножаю результат на пять десятков. Х-х-хе…

- Хорошо, я согласен на пятьдесят тысяч золотых. Однако есть нюансы, связанные с нравом моей расы.

Поставив желтый кругляшок на ребро, я щелчком пальца раскрутил его - сверкающее «солнышко» понеслось по гладкому столу, разбрасывая блики, с легким звоном ударяясь о чашки и края тарелок.

- В моем мире золото высоко ценится. У этой цены есть и темная сторона - за золото и вообще любые ценности люди готовы убивать друг друга десятками, любыми средствами. В блеске золота дружба и мораль умирают. Остается лишь алчность и жажда наживы.

Потерявшая равновесие монетка упала, и в свете дня рельефный профиль Принцессы Солнца воссиял особенно ярко.

- Маккенна? - Задумчиво пробурчала Луна. Погасив иллюзию, она собрала реальные монетки столбиком.

- Получается, награждая тебя, мы подвергаем твою жизнь существенному риску? - Уточнила Селестия.

- Да.

- И что в таком случае нам сделать?

- Оставить всю награду у вас, и раз в месяц перекидывать мне небольшую ее часть через зеркальный портал. Нарисованные руны я сохраню у себя дома. Только прежде эти…

Положив денежки на ладонь, я осторожно направил магию, и одним движением пальца стер их в крупный песок.

- Пересылаемые ко мне монеты надо обезличить. Если оставить их как есть, люди непременно заинтересуются происхождением. А песку я найду применение.

- Сохранишь руны у себя? То есть, ты намерен вернуться в свой мир? - Спросила Луна.

- Однозначно - да.

Луна не ответила, лишь опустила взгляд, и ушки ее печально поникли.

- Похоже, Лайри, из всей магической деятельности лучше всего у тебя получается разрушение. - Белый аликорн рассмотрела пересыпанное на блюдце золото.

- Человек по своей натуре существо разрушительное.

Вставая из-за стола, я взял несколько салфеток из стопки.

- Так, дамы, где у нас тут «кабинет задумчивости»? Надеюсь, Луна еще не объявила их все платными?

***

Возвращаясь в зал, я замер на пороге и вслушался в разговор, доносящийся из-за приоткрытой двери.

- …оя, несомненно, драгоценная сестра, ты сбрендила. - Слышен возмущенный «фырк» Селестии.

- Сестра ценой пятьдесят тысяч битов не пила ничего веселого с прошлой ночи. - Невозмутимо парировала Луна.

- При чем тут питие? - Легкий звон металла, плеск воды.

- Да при том - сколько я должна выпить бренди чтобы сбрендить?

- Да в любом случае, твоя...

Дослушивать я не стал и с силой распахнул дверь. Аликорны, не ожидавшие вторжения, аж подскочили. Удерживаемая магией изящная фарфоровая чашка замерла возле приоткрытых губ Селестии.

- Вашим Величествам не хватило ссоры тысячелетней давности? - Вкрадчиво поинтересовался я, подходя к принцессам. - Или вам мало недавней войны?

Я намеренно бил по самому больному. Взгляд Селестии стал жестким, и уши чуть опустились.

- Чтоб навеки испортить друг другу жизнь, вам достаточно было лишь один раз разругаться утром, зато потом не хватило и тыщи лет, чтоб все исправить. - Я развел руки, охватывая все, что вокруг нас. - После всего того мракобесия, что уже произошло, вы хотите устроить новую ссору? Так вот, выбирайте: или вы сейчас же миритесь, - указал обеими руками на оба настороженных носа, - или я отправлю вас обеих на луну. И надолго.

Я яростно оскалился и потер ладони, готовый исполнить приговор.

По губам Луны скользнула легкая усмешка. Ночная Принцесса догадалась, что я люто-бешено блефую, и промолчала. А вот для Селестии, недавно едва не распростившейся с жизнью, мои слова звучали серьезной угрозой, и морда Ее Солнечного Величества забавно так перекосилась. Опустив взгляд, аликорн медленно отлевитировала чашку на стол.

- Что ж, учитывая обстоятельства непреодолимой силы, я согласна заключить мир с моей сестрой Луной и с тобой тоже, Лайри, если ты не выдвигаешь никаких более жутких условий. - С доброй улыбкой светлая правительница протянула ногу в сторону Луны.

- Мир. - Кивнула та, цокнув своим копытом по копыту Селестии. Затем аликорны протянули ноги ко мне.

- Мир вашему дому. Только не думайте, что отделаетесь от меня простеньким «брохуф»-ом. - Многозначительно усмехнулся я, коснувшись кулаками копыт. - Я проведу обряд примирения.

- Обряд? - Сестры с опасением переглянулись.

- Да-да, обряд, и мы приступим здесь же. Пожалуйста, сядьте поближе друг к другу.

Усадив принцесс на полу бок о бок, я встал позади, с наслаждением погружая пальцы в их наполненные магией пышные гривы, ощущая покалывание потоков энергии. От волос Селестии, словно прогретых полуденным Солнцем, веяло теплом и пахло летом. Грива Луны лучилась серебристым сиянием, и легкая вечерняя прохлада ласкала пальцы.

Разделив гривы аликорнов на несколько прядей, я неспешно переплетал их, сочиняя заклинание обряда:

- Как за днем всегда следует ночь и за ночью всегда приходит день, так и вам, Селестия и Луна, всегда следовать друг за другом. Как Солнце вечером уступает небо Луне, а Луна утром встречает Солнце, так и вам встречать и уступать друг другу. Как воды реки текут в одном направлении, сливаясь в поток, так же едины и слитны должны быть ваши помыслы в русле жизни. Как из крохотного семени, оброненного в благодатную почву, вырастает огромное дерево, так и дружбе вашей расти и крепнуть в понимании, согласии и гармонии. Как птица летает о двух крылах и едина с ними, так и вам едиными в дружбе быть и поддерживать друг друга в завихрениях ветров перемен.

- А ведь реально заколдует... - Пробурчала под нос Селестия, краем уха слыша мой наговор. Луна жизнерадостно всхрапнула в ответ. Она-то знала, что я нифига не наколдую, но процесс «колдовства» ей явно нравился и смущение сестры веселило.

Мне захотелось для пущей красоты обряда приплести что-то еще помимо слов. Окинув комнату взглядом, заметил висящие на стенах гербовые щиты, мечи, корзины с лавандой. Быстро отойдя, вернулся с несколькими веточками лаванды и вплел их в пряди. Гривы на этом закончились, но я сел на пол и принялся сплетать хвосты правительниц.

- Закрепляю вашу дружбу на веки веков, заплетаю ваши хвосты на семь узлов, закрываю сей заговор на семь слов, на семь замков, на семь ключей, ключи бросаю в семь морей. Никому тех ключей не отыскать, замки не отмыкать, косы дружбы не расплетать. Отныне и навсегда.

Торжественно завязав последний виток на хвосте, я обошел вокруг аликорнов, любуясь трудами рук своих. Глазам моим предстала прекрасная «сестринская плетенка»: мерцающие звездами синие пряди перемежались с прядями розовыми, синими и зелеными, а поддерживающие их магические течения сливались в мощный гармоничный поток. Красивейшие существа, когда-либо встречавшиеся в моей жизни, сидели рядышком, воссоединенные, воплощением гармонии и любви.

Видя мою счастливую улыбку, сестры посмотрели одна на другую и тоже улыбнулись. Селестия обняла Луну крылом и коснулась носом ее носа. Блаженно зажмурясь, она прошептала что-то сердечно-теплое. Посидев немного в умиротворении, аликорны вновь взглянули на меня.

- Селестия, позвольте использовать для завершения обряда один из этих мечей? - Я указал на стену.

- Мечей? - Удивилась пони, телекинезом вынимая оружие из крепления и поднося мне. - Но как?

- Вы увидите. - Кивнул я, берясь за рукоять, обмотанную полосками грубой кожи.

«Интересно, откуда у поней эти сугубо человеческие железки?» - Подумалось мне. Меч был хорош - удобная рукоять, широкая крестовина, прямое обоюдоострое лезвие с золотым узором по всей длине. Оружие будто стремилось слиться с рукой, стать ее продолжением.

Две пары глаз внимательно наблюдали за мной. Когда я порезал палец о лезвие, даже с Луниной морды пропало былое озорство. Клятвы на крови - уже дело нешуточное.

- Как бы ни был остер вражеский меч, уз вашей дружбы ему не рассечь. - Произнес я, медленно ведя пальцем по лезвию. Широкая полоса крови отливала торжественным багрянцем.

Положив освященный меч на пол, я жестом поманил сестер. Первой уверенно встала Селестия, подняв с собой слегка замешкавшуюся Луну - будучи тесно сплетенными, аликорны могли двигаться только вместе. И вместе они перешагнули через меч в мои объятия.

- Вот и все, - улыбнулся я, лаская шеи принцесс. - Надеюсь, теперь вы будете дружны.

- Ты расплетешь наши гривы и хвосты? - Спросила Селестия.

- Полагаю, в этом нет нужды. - Ответила Луна, телепортируясь на пару шагов в сторону, и «плетенка» распалась. Некоторые ветки лаванды остались в гриве Луны, другие - у Селестии.

Придержав копытом мою руку, Солнечная принцесса исцелила палец сияющим сгустком магии. Луна, вытерев меч салфеткой, вернула его на стену.

- А сейчас, сестра, если не возражаешь, я прогуляюсь с Лайри.

Селестия кивнула, и Луна повела меня на балкон.

Я шел за ней, наслаждаясь изумительно грациозной походкой любимой. Развевающиеся в потоках мерцающей магии пряди длинного хвоста, словно невзначай приоткрывающие элегантную «восьмерку» принцессы и плавные покачивания божественного лунного крупа медленно сводили с ума.

- Итак, предлагаю... - Обернувшись, Луна заметила мое идиллическое состояние и прервалась.

- Лайри, ты напился? Когда успел? - Подойдя вплотную, аликорн принюхалась к моему дыханию. Нет, спиртным из меня не пахло. С ласковой улыбкой я погладил ладонями ее морду.

- Луна, на самом деле, ни одно вино в мире не сравнится с тобой. Я пьянею просто от одного твоего вида и оттого, что ты рядом.

Смущенная Луна опустила взгляд и уши, а ее робкое «но...» прозвучало очень растерянно. Впрочем, я знал хорошее средство против растерянности и не преминул им воспользоваться, благо, голова аликорна была всецело в моих руках. И лишь приложив некоторое усилие, Луна сумела прервать поцелуй и вдохнуть.

- И что же ты предлагаешь, любимая моя?

Она улыбнулась.

- Давай полетаем.