Воспоминания "Встречи на грешной земле"

Алексей Арбузов Человек-спектакль

Перебираю сборники пьес Арбузова с дарственными мне надписями:

«...Дорогому соседу — в прошлом по квартире, нынче по алфавиту, в будущем по вечности. Ведь все же наследили мы».

«...милому человеку, соратнику и сопернику с чувством глубокой симпатии».

И еще, и еще — добрые, неожиданные, шутливые.

А след Арбузов в нашей и современной зарубежной драматургии оставил значительный и достойный. Сложные времена наши он прошел так, что стыдиться ему нечего. И судьба его была завидной: самый знаменитый из наших нынешних драматургов. Как ему это удалось?

Арбузов был очень умным человеком. Он, полагаю, понимал, что высказать все, что хочешь, в упомянутые времена, без существенных потерь — дело неподъемное. А потому проявлял свой ум не впрямую, не так, как это бывает, когда все говорят: вот — умница! А иначе: через странность, забавность, театральность поведения.

Это пришло к нему — понимание — не сразу. Поначалу он был умным открыто, и в пьесах, и в выступлениях. Помню, например, его давнюю речь в Колонном зале с рефреном «Служение муз не терпит суеты». После него тогда должен был выступать я. Но ко мне подошел один из устроителей и спросил: «Вы, надеюсь, будете возражать Арбузову?» «Наоборот», — ответил я. «Тогда немного после», — сказал устроитель, пристально взглянув на меня металлическими глазами. И на трибуну сразу же выпустили другого весьма темпераментного драматурга, который с места в карьер стал кричать: «Я люблю тебя, Алеша, но

зачем же так?!» И стал поносить его, сдабривая все объяснениями в любви. А мне так и не дали слова.

За первые пьесы Арбузова также руганули. «Жестокий романс» — так называли «Таню» в одной из критических газетных статей. Какие-то упреки были и потом. Реакция Арбузова оказалась неожиданной. В его пьесах зачастили чудаки, с которых, как говорится, взятки гладки.

Одну из своих пьес Арбузов назвал «Сказки старого Арбата». Мне же думается, что хоть и не про все, но про многие его пьесы можно сказать: «Сказки нестареющего Арбузова».

Нет, в них не было чудовищ, королей, рыцарей, фей и всяческих ужасных и чудесных превращений. В них, в этих пьесах, действовали вроде бы обычные люди в реальной, подчас будничной обстановке. Но говорили и поступали они не так, как люди в жизни, а обязательно неожиданно. И, в результате, если (как и полагается в сказке) мечта сбывалась, зло наказывалось, а добродетель награждалась, то возникало впечатление, что для этого нужно совсем немногое: говорить чуть-чуть необычно и поступать несколько странно, чудаковато. Это подкупало, а потому казалось вероятным. Но это только казалось. Ибо быть чудаком совсем непросто и небезопасно.

А сюжет Арбузов любил строить мелодраматически. И в ответ на упреки в склонности к мелодраме не только не оправдывался, а, наоборот, охотно подтверждал это свое пристрастие, умело используя ее действенные стороны.

— Алексей Николаевич, — спросил я его как-то, — а почему ваши персонажи обязательно говорят не так, как люди в жизни?

И не надо! — воскликнул он. И тут же заговорил точь-в-точь, как его персонажи. Это стало уже его второй натурой. Ибо он создал не только театр Арбузова, но из самого себя — тоже театр. С течением времени он выработал у себя язык, манеру поведения, даже внешний вид (челочка, чуть экстравагантный костюм), сходные с иными его героями. Это было забавно, симпатично, придавало ему определенное очарование. И, кстати, в какой-то мере избавляло от необходимости следовать обычным нормам поведения. (По слухам, он даже опоздал на свадьбу собственной дочери из-за футбола или хоккея, —

такой-де, мол, был болельщик.) А потому, если меня спросят, какая из пьес Арбузова кажется мне наиболее интересной и значительной, я отвечу — он сам.

В связи с его 70-летием мы, драматурги, собрались в гостиной ЦДЛ и поздравляли его. Каждый говорил несколько слов, сопроводив его имя каким-либо лестным прилагательным. Помнится, я сказал ему: «Очаровательный Алексей Николаевич».

Это обращение, казалось бы, уместное к женщине, тем не менее вполне подходило к нему, хотя ничего женственного в нем не было. Как истинный мужчина, он любил все, что и полагается любить мужчине. Но это была правда. В его театральности было безусловное очарование. Для меня, во всяком случае. Общаясь с ним, я словно присутствовал на спектакле, где действующее лицо, автор и режиссер — все совмещалось в одном человеке. Трудно сказать, был ли он эгоистом или альтруистом — он был таким, какую роль ему хотелось в данную минуту играть.

С огромной симпатией я наблюдал, как он в течение многих лет, что я его знал, оттачивал, формировал свой образ. Он был умен настолько, что всегда знал, с какой неожиданной странностью этот ум проявлять. Известен случай: молодая авторша запальчиво обругала его и еще двух достойнейших драматургов на их встрече-беседе с молодыми драматургами Ленинграда. Достойные драматурги справедливо возмутились и не скрыли своего негодования. А Арбузов засмеялся и сказал: «А мне нравится, что она нас так. Я сам был таким в молодости». И вот таких трюков за ним числилось немало. Умница! И очаровательнейший человек.

Кругом слишком часто стали употреблять прилагательное «замечательный». Ну, если еще так говорит обыватель — туда-сюда. Но для человека искусства важна деталь, конкретность — чем замечательный? Вот я и попытался понять это, вспоминая Алексея Николаевича.

Удалось ли? Не знаю.