Война

Глава 20

Шло время. В последующие дни Мартинес обедал в компании Хуссейна и Мерсенна, и были восемь часов проведенных в рубке, когда "Прославленный" совершал пространственно-временной прыжок в Оссер. Впереди эскадры запустили ракеты-приманки, в надежде отклонить возможную вражескую атаку. Рядом с ними летели катера, прочесывавшие пространство поисковыми лазерами. Все противоракетные установки были наготове и нацелены вперед.

За час до момента перехода корабли скорректировали курс, чтобы в Оссере выйти не совсем на прямой траектории к Архан-до, следующей точке их маршрута.

Мартинес лежал в амортизационном ложе, стараясь не кусать губы, пока вглядывался в экраны в ожидании вспышки, предупреждающей о появлении вражеских ракет. Напряжение постепенно спадало по мере того, как радары и лазеры показывали, что впереди чисто, но потом его охватила новая тревога.

Наксидов должна насторожить неожиданная смена тактики, тем более настоящего сопротивления после Протипана эскадра не встречала. Если наксиды проанализируют все изменения и задумаются об их причине, то догадаются, что Миши Чен опасается ракетной атаки на релятивистских скоростях.

Если наксиды еще не додумались до подобного, теперь у них будет подсказка.

Но об этом можно поразмышлять позже. Пока достаточно того, что лазеры ничего не находят, показывая всё большие и большие свободные от противника пространства, а значит, нападения не предвидится.

Спустя восемь часов после вхождения в новую систему, Мартинес наконец попросил у Миши разрешение дать отбой, переведя "Прославленный" на обычный уровень готовности. Он отправился работать с документами, чтобы занять себя и не звонить каждые пять минут на посты, осведомляясь, не грозит ли эскадре опасность.

Сменялись дни. Мартинес совершал регулярные обходы, чтобы поближе узнать корабль и экипаж, сверял данные в журналах 77-12. Он обедал то с лордом Филлипсом, который по-прежнему предпочитал отмалчиваться, как при их первой встрече; то с лейтенантом леди Джульеттой Корбиньи, чья нервная болтовня разительно отличалась от молчания в присутствии комэскадрой; то с временно исполняющим обязанности лейтенанта лордом Тембой Мокгатлом, заменившим Чандру после ее перехода в штаб Миши.

Однажды вечером Мартинес пил какао и любовался картиной с изображением женщины, ребенка и кота. Неожиданно он разглядел на ней еще одну фигуру – мужчину, сидящего на кровати с другой стороны разведенного в земляном полу костра. До этого капитан его не видел, потому что полотно потемнело от времени и нуждалось в реставрации, к тому же, мужчина был в неосвещенном углу. Мартинес заметил его внезапно. Он появился, как призрак, из-за красного занавеса, оперев голову то ли на трость, то ли на палку, зажатую в руках.

Наверное, если бы кот с картины прыгнул Мартинесу на колени, он и то меньше бы удивился.

Но темная фигура на полотне оказалась единственным открытием Мартинеса за эти дни. Убийца или убийцы Флетчера по-прежнему оставались неуловимыми фантомами. Миши всё больше раздражалась, срываясь и на него, и на Гарсиа. Иногда Мартинес ловил на себе ее взгляд, говорящий: "Не был бы ты моим родственником…"

Мартинес начал постепенно привыкать к обязанностям капитана, и перед ним вновь встал вопрос, что делать с излишне большим количеством слуг. Он заставил Гарсиа зачислить такелажника Эспинозу и машиниста Аютано в штат полиции с одной-единственной обязанностью патрулировать офицерские палубы. Стилист Бакл отправился помогать корабельному парикмахеру. Нарбонна приняли на службу помощником Алихана, и он с возмущением воспринял это как понижение.

Остались Бака, жирный повар, с которым никто не хотел работать, и Джукс. В конечном счете для Баки нашлось не сильно обрадовавшее его место помощника повара леди Миши, и Мартинесу осталось лишь определиться со своим личным художником.

Капитан вызвал Джукса в кабинет, чтобы сообщить эту новость, и тот явился одетый в повседневную флотскую форму и вполне сносно отсалютовал. Мартинес решил, что поймал Джукса до того, как его поманила бутылочка хереса.

– Я обдумываю дизайн "Прославленного", – начал Джукс. – Остановился на фольклорных мотивах Ларедо. Хотите посмотреть?

Мартинес согласился. Джукс через нарукавный коммуникатор вывел данные на настенный экран, и перед ними открылась трехмерная модель крейсера, покрытая зазубренными ярко-красными, ядовито-желтыми и черными геометрическими фигурами. Нельзя было и представить большую противоположность тонкому замысловатому узору Флетчера из розового, белого и бледно-зеленого.

Мартинес удивленно рассматривал вращающийся корабль.

– Очень сильный… контраст, – наконец выговорил он.

– В том-то и дело. Любой, кто взглянет на "Прославленный", сразу поймет, что теперь командует капитан Мартинес – отважный шкипер, не боящийся выделиться из рядов обычных офицеров.

Мартинес подумал, что и так выделился дальше некуда. Лорд Торк, глава Совета правления Флота, ни за что не простит ему такого стремительного карьерного взлета, особенно если учесть, что сама флотская структура основана на хитросплетении семейных связей и интриг по продвижению тех, кому и так при рождении досталось немало. Совет настолько беспокоило, что из-за дальнейших успехов Мартинеса придется наградить в обход других, более достойных пэров, что благоразумнее удовольствоваться уже имеющимися наградами и положением и с радостью снова кануть в безвестность, из которой он вынырнул.

Если он появится на таком вызывающем красно-желтом корабле во владениях Торка, всё будет выглядеть, как будто он нарывается на конфликт с начальством, которое и слышать о нем больше не желает. Словно он сам себя выставит напоказ.

"Расположить к себе Торка – дохлый номер, – подумал Мартинес. – Немного саморекламы ничего не изменит. Почему бы и нет?"

– А интерьер продумали? – спросил он.

Джукс был готов и к этому вопросу. Мартинес просмотрел эскизы кабинета и столовой, не менее броские, чем обшивка "Прославленного". Кабинет был сделан в тонах тропической зелени, а темно-красная с охрой столовая напоминала скалы из песчаника, возвышающиеся над пустыней.

– Продолжайте в том же духе, – сказал Мартинес. – И если в голову придет что-то другое, не стесняйтесь, прорабатывайте тему. Времени у нас много. – Прибытия в док и ремонта пока не предвиделось: рейд в тылу наксидов продлится еще пару месяцев, а потом Флот воссоединится для взятия Заншаа.

На пути к перекраске стоит целая война.

Тем не менее, Мартинес не видел причин отказываться от планирования своего триумфа и его последствий, например, он мог бы украсить "Прославленный", словно это его собственная яхта. Тут либо громкая победа, либо безвременная гибель, и Мартинес предпочел бы первое.

– Следовало вам напомнить, милорд, что капитан Флетчер платил мне ежемесячно по шестьдесят зенитов, – сказал Джукс.

– Я видел счета капитана, он платил двадцать, – ответил Мартинес. – Со своей стороны, предлагаю вам пятнадцать.

Пока он говорил, самодовольная уверенность на лице художника сменилось досадой и страхом. Он смотрел на Мартинеса, будто тот превратился в клыкастого дракона. Капитан же с трудом сдерживал смех.

– Мне не нужен личный художник, – пояснил он. – Я бы предпочел опытного такелажника, но…

Джукс сглотнул.

– Да, милорд.

– Я вот что подумал, – продолжил Мартинес. – Когда у нас появится больше времени, можно начать портрет.

– Портрет, – глухо повторил Джукс. Он явно не пришел в себя от огорчения, потому что спросил: – Чей портрет, милорд?

– Портрет отважного шкипера, не боящегося выделяться из толпы обычных офицеров, – сказал он. – Я должен выглядеть романтично, решительно и очень импозантно. В руке у меня будет "Золотой шар", а рядом – "Корона" и "Прославленный". Остальное додумаете сами.

Джукс заморгал, будто пытался перепрограммировать свой разум, а мигание было частью кода.

– Так точно, милорд.

Мартинесу захотелось сказать ему что-то хорошее, чтобы отвлечь от грустных мыслей:

– Благодарю, что сменили картины в моей спальне. Эти гораздо лучше.

– Всегда рад помочь. – Джукс перевел дыхание и явно пытался наладить контакт с сидящим перед ним человеком. – А что понравилось больше всего? Чтобы я знал ваши вкусы для дальнейшей работы.

– Женщина и кот, – ответил капитан. – Хотя раньше я ничего подобного нигде не видел.

Джукс улыбнулся.

– Картина и правда нестандартная. Старое североевропейское полотно.

Мартинес посмотрел на него.

– А Северная Европа это где, собственно?

– На Терре, милорд. Картина написана еще до прихода шаа. По крайней мере ее оригинал, потому что это, возможно, копия. Сложно утверждать. Вся документация на языках, на которых уже не говорят и почти не читают.

– Выглядит она достаточно старой.

– Нужна реставрация. – Джукс сделал многозначительную паузу. – У вас хороший вкус, милорд. Капитан Флетчер купил ее несколько лет назад, но она ему не понравилась именно своей непохожестью ни на что другое, поэтому он убрал ее в хранилище. – Его рот презрительно скривился. – Не знаю, зачем он взял ее с собой на войну. Это полотно уже ничем не заменишь, если погибнет вместе с кораблем. Может, хотел держать рядом из-за стоимости, не знаю.

– Из-за стоимости? Сколько же эта картина стоит? – спросил капитан.

– Думаю, что он заплатил за нее не меньше восьмидесяти тысяч.

Мартинес присвистнул.

– Вы могли бы ее выкупить, милорд.

– Нет, не по такой цене.

Джукс пожал плечами.

– В любом случае, вам бы понадобилось разрешение на предметы религиозного искусства.

– Религиозное искусство? Разве это оно? – поразился Мартинес.

– Рембрандт. "Святое семейство с кошкой". Если бы не название, никто бы не догадался, что она связана с религией.

Удивленными глазами Мартинес внимательно посмотрел на картину. Он бывал в музеях предрассудков и видел, что висело в каюте у Флетчера, поэтому знал, что религиозное искусство возвышенно, или роскошно и благородно, или в крайнем случае чрезвычайно умиротворяюще, но некрасивая мать, кот и ребенок в красной пижаме выглядели так успокаивающе обыденно.

– Кошек ведь редко рисуют на картинах со Святым семейством?

– Никогда. Только не их. – Джукс улыбнулся.

– А раму? Красный занавес?

– Это все вклад художника.

– И красная пижама?

Джукс рассмеялся.

– Она хорошо сочетается с красным занавесом.

– Может, название неверное?

Джукс покачал головой.

– Непохоже, милорд, хотя всё возможно.

– Так почему же это религиозное искусство?

– Святое семейство обычная тема для таких картин, хотя чаще всего Деву Марию изображают в синем платье, ребенка – голым, а рядом всегда кто-нибудь, ну… – он искал подходящее слово, -…парит. Конкретно эта трактовка непривычна, хотя твердого и неизменного канона не существовало. Например, Нараянгуру традиционно висит на аяке, потому что зелено-красные цветы этого дерева очень красивы, но Нараянгуру капитана Флетчера распят на вел-трипе, а не на аяке.

Эти слова навели Мартинеса на кое-какие мысли, и он сел, подняв голову.

– … а "Мадонна в скалах" да Винчи произвела…

Мартинес жестом попросил Джукса замолчать. Тот закрыл рот и уставился на него.

– Дерево аяка, – пробормотал Мартинес. Джукс мудро не прерывал его.

Мартинес напряженно думал, мучительно вспоминая что-то. Упоминание об аяке вызвало цепочку ассоциаций, приведшую к определенным выводам, но из головы тут же испарились исходные факты. И сейчас он сознательно и осторожно отматывал ход мыслей назад, чтобы докопаться до идеи, послужившей начальной точкой.

Он молча поднялся и прошел к сейфу. Расстегнул пуговицу на мундире, достал висящий на шее ключ, вставил его в замок и набрал код. Печати треснули, когда открылась дверца, и на Мартинеса пахнуло застоявшимся воздухом. Он вынул прозрачную коробочку, в которую доктор Цзай положил драгоценности Флетчера, открыл ее и аккуратно разложил печатку, серебряное кольцо и цепочку с золотой подвеской. Подняв последнее украшение к свету, он рассмотрел кулон, сделанный в форме дерева и сверкающий изумрудами и рубинами.

– Это аяка? – спросил он.

Джукс прищурился, рассматривая раскачивающуюся подвеску.

– Да, именно она.

– Можно ли сказать, что этот кулон очень редок, или необычайно красив, или имеет иные, характерные только для него, черты?

Джукс моргнул, а потом нахмурился.

– Это очень изящная работа, довольно дорогая, но ничего необычного.

Мартинес сжал в кулаке украшение и вернулся к столу.

– Комм: вызываю лейтенанта Прасад.

В дверях замаячила чья-то тень, Мартинес поднял голову и увидел Марсдена с планшетом в руках.

– Милорд, если вы заняты…

– Нет. Входите.

– Лорд капитан, вызывали? – С настольного дисплея на Мартинеса смотрела Прасад.

– У меня к вам вопрос. Капитан Флетчер носил кулон в форме дерева?

Чандра недоумевающе ответила:

– Да.

– Он носил его все время?

– Да, насколько я помню. – Чандра посмотрела с возросшим интересом. – Хотя он снимал его, направляясь, ну, в постель.

Мартинес поднял сжатую в кулак руку так, чтобы ей было видно, и разжал, выпустив кулон, повисший на цепочке.

– Это он?

Чандра прищурилась и поднесла свой нарукавный коммуникатор поближе.

– Похоже на то, милорд.

– Благодарю, лейтенант. Конец связи.

Экран погас, скрыв изумленное лицо Чандры. Мартинес, чувствуя, как в крови закипает адреналин, рассматривал подвеску, но потом вспомнил, что он в кабинете не один и на него молча глядят Джукс и Марсден.

– Немного посидите. Мне нужно время подумать, – сказал он.

В голове бурлили мысли.

Он открыл на экране стола инструкцию по безопасности, предназначенную для констеблей и следователей. Одна из глав была посвящена описанию культов и их признакам.

"Нараянизм – религия, основанная на учении Нараянгуру (Баламбодады Сета), осужденного за веру в высший порядок и за то, что якобы творил чудеса. Идеи Нараянгуру напоминают философию терранца Шопенгауэра, которого в свое время обвиняли в нигилизме. Хотя приверженцы культа верят, что Нараянгуру был распят на аяке, документально установлено, что его пытали и казнили на Терре способом, более распространенным в год 5581 от Торжества Праксиса. Введенные в заблуждение верующие иногда узнают друг друга по цветущим веточкам аяки, которые носят в определенные дни, или по посаженным возле дома деревьям этого вида, или по бижутерии, фарфору и другим предметам, украшенным орнаментом, имитирующим это растение. Они также выработали собственную систему опознавательных жестов.

Нараянисты не воинственный культ и не представляют другой угрозы Праксису, кроме распространения ложных идей. Представители культа были недавно замечены на Терре, Преовине и Сандаме, где иногда целые кланы тайно участвовали в обрядах нараянистов."

Мартинес посмотрел на Джукса и опять поднял болтающийся на цепочке кулон.

– Почему капитан Флетчер носил это? – спросил он. – Кулон не представляет из себя особой ценности, ведь так?

Джукс казался озадаченным.

– Нет, милорд.

– Допустим, он действительно верил, – сказал Мартинес. – По-настоящему верил в Нараянгуру.

К удивлению Мартинеса на лице Марсдена появилась гримаса ужаса. Несколько мгновений секретарь подыскивал слова, а когда заговорил, капитану показалось, что его голос дрожит от гнева.

– Капитан Флетчер сектант? – выдавил Марсден. – Вы сами-то понимаете, что несете? Член клана Гомбергов и Флетчеров – сектант? Знатнейший пэр, чей великий род насчитывает тысячи лет…

Мартинеса поразила эта напыщенная отповедь, но у него не было настроения выслушивать помпезную лекцию по генеалогии.

– Марсден, – прервал он секретаря, – вы знаете, где хранятся личные вещи Тука и Козинича?

Марсден дернул кадыком, словно проглатывая свое негодование.

– Да, милорд.

– Принесите их сюда, пожалуйста.

Марсден встал, положил планшет на стул и отдал честь.

– Слушаюсь, лорд капитан.

Секретарь вышел на негнущихся от злости ногах. Джукс проводил его изумленным взглядом.

– Странный человек. Никогда не думал, что он такой сноб. – А потом, подняв бровь, обратился к Мартинесу: – Вы правда думаете, что капитан Флетчер был нараянистом?

– А зачем еще ему это носить? – ответил капитан, разглядывая кулон.

– Может, ему его подарил кто-то дорогой?

– Дорогой ему сектант, – пробормотал Мартинес.

Он сел и вновь прокрутил цепь рассуждений. Ничто по отдельности не выглядело неправдоподобно, значит, это пока что наилучшая его версия.

Он отталкивался от взглядов Праксиса на верования и от особенностей толкования этих взглядов служителями Праксиса.

Шаа много во что верили, но только не в сверхъестественное. Таким образом, любая подобная вера по определению нарушала Праксис и считалась преступной. Когда шаа покорили Землю, они столкнулись с многочисленными культами этой планеты, и понадобилось много веков, чтобы постепенно искоренить их. Молитвенные дома сносили, отдавали в ведение светских учреждений или превращали в музеи. Не разрешали верующим поступать на государственную службу или преподавать. Изымали и запрещали печатать религиозную литературу. Распускали церковные организации, увольняли клириков и закрывали их школы.

Если верующий хотел стать мучеником, ему давали осуществить свою мечту.

Конечно, религии не исчезли. Возможно, проницательные шаа и не стремились к этому. Но ограничивая распространение учений, уничтожая профессиональных служителей культа и храмы и запрещая религиозную литературу и искусство, они низвели то, что могло считаться процветающей сферой деятельности, до уровня простого увлечения. Верующие собирались, но делали это маленькими группками и дома. Священниками становились самоучки в свободное от основной работы время. Религиозные книги печатали тайно и передавали из рук в руки, что привело к частичной утрате текстов и появлению новых ошибок.

Верующих перестали преследовать, потому что со временем они научились не привлекать внимания к своим обрядам и отказались от обращения в веру других. Хотя искоренить религии не удалось, влияние их ослабло и стало сложно отличать культы от предрассудков, представляющих из себя тайные и необъяснимые с точки зрения разума практики, призванные привлечь на свою сторону неизвестные силы, способные защитить от ударов судьбы.

В Империи по-прежнему можно было столкнуться с разными религиями, но большинство из них старались оставаться в тени, зачастую скрываясь в наиболее удаленных уголках владений шаа. Члены общин предпочитали браки между своими и избегали государственной службы. Время от времени какой-нибудь губернатор или местный чиновник пытались поправить карьеру, затеяв на них гонения, казня непокорных и заставляя остальных отречься от веры, но такое случалось редко.

В преследовании не было смысла. С течением времени вера в сверхъестественное просто перестала угрожать Империи.

Марсден вернулся очень быстро, принеся с собой пару серых пластиковых контейнеров.

– Полагаю, что одежда вас не интересует, милорд, – сказал он. – Но ее тоже можно посмотреть. Мне сделать запрос, чтобы принесли кофры?

Он имел в виду сундуки Козинича, в которых хранились его многочисленные форменные костюмы, полагающиеся каждому офицеру, и личный скафандр. У Тука столько вещей не было, к тому же скафандр он надевал казенный.

– Карманы проверяли? – спросил Мартинес.

– Да, лорд капитан. И карманы, и всё, во что можно спрятать небольшие предметы, а найденные вещи находятся в этих коробках.

– Тогда одежду не надо. Поставьте коробки на стол.

Мартинес начал с контейнера лейтенанта. В нем лежали кольцо Нельсоновской академии, которую закончил сам Мартинес еще до поступления в нее Козинича, и красивое подарочное стило из полированного алюминия с унакитовой и яшмовой инкрустацией и гравировкой "Лейтенанту Хавьеру Козиничу от гордого отца". Там же был набор для бритья, недорогой одеколон и полупустой флакон антибактериального аэрозоля, наверное, выписанного врачом для обработки ран. Мартинес обнаружил пачку хорошей бумаги, кисти и акварельные краски, а также несколько незавершенных рисунков, в основном пейзажей с реками и деревьями, но был там и портрет Фульвии Казаковой, сидящей за столом в кают-компании. Работы показались любительскими даже неискушенному Мартинесу.

В небольшом футляре хранились аккуратно подписанные музыкальные и развлекательные файлы, а на дне коробки Мартинес нашел планшетный компьютер. Он включил его, но требовался пароль. Гарет попробовал вставить капитанский ключ, но планшет был штатским, не флотским, и не подчинялся ему. Мартинес выключил его и положил обратно в контейнер.

Эти скромные пожитки – одеколон, кольцо из академии и любительские акварели – говорили о том, что жизнь у Козинича вышла невеселая. Всё, что имело для него какое-то значение, было не здесь: все его пристрастия остались тайной, умершей вместе с лейтенантом. Мартинес посмотрел на стило, подаренное отцом, который, вероятно, даже сейчас не знал о смерти сына, и закрыл крышку.

Распечатав контейнер, подписанный "Тук, Х.С., старший инженер (покойный)", он сразу нашел, что искал.

Маленький эмалевый кулон в форме дерева с зелеными и красными цветами, висящий на цепочке из блестящего металла.

***

– Полагаю, что на "Прославленном" была группа нараянистов, – объяснял Мартинес Миши Чен. – Капитан Флетчер входил в нее. На шее он носил их знак, а в спальне держал огромную статую Нараянгуру. Скорее всего, он начал собирать религиозное искусство только для того, чтобы ему официально разрешили хранить предметы культа нараянистов, и свой истинный интерес он скрывал, коллекционируя артефакты из разных верований.

– Если вы продолжите настаивать на этой теории, то навлечете на себя негодование Гомбергов и Флетчеров, – сказала Миши. – Они даже могут обратиться в суд.

– Если я прав, ничего не случится, – возразил Мартинес. – Если в этих семьях действительно есть нараянисты, они предпочтут промолчать.

Миши кивнула:

– Продолжайте.

Он сам пригласил Миши в свой кабинет, сославшись на деликатность вопроса, и она немало удивилась, увидев там Марсдена и Джукса. Мартинес попросил Перри принести кофе и приказал Марсдену записывать встречу на видео и вести протокол.

– Я считаю, что на корабле была или еще есть группа нараянистов, – говорил Мартинес. – Капитан Флетчер покровительствовал им. Каким-то образом правду или ее часть узнал Козинич, хотя он мог и не подозревать о причастности капитана. Это стало угрожать всем нараянистам, и один из них – Тук – убил его.

– Звучит логично, – отозвалась Миши.

– Это было умело спланированное убийство, и мы бы никогда ни о чем не догадались, если бы похожая смерть Флетчера не навела нас на подозрения.

Перри и Алихан внесли кофе и треугольное печенье, и пока они предлагали всем перекусить, Мартинес молчал. Он попробовал кофе и сразу почувствовал, как его обдало жаром. В голове крутились мысли, которыми так не терпелось поделиться, что он с трудом поблагодарил Перри за напиток. Наконец ординарцы ушли, и он смог продолжить:

– Мы знаем, что Тук был нараянистом, потому что он носил их знак. Думаю, когда Козинича убили, капитан Флетчер начал понимать, что оказался в затруднительном положении. Если старшина проговорится, он тоже окажется втянут в дело об убийстве офицера – и не просто офицера, а члена штаба командующей эскадрой. Он не мог предъявить Туку официальное обвинение, так как при публичном процессе может обнаружиться, что он сам нараянист. Поэтому он воспользовался своим служебным положением и казнил Тука во время инспекции.

Мартинес пожал плечами.

– А вот дальше пойдут исключительно догадки, – продолжил он. – Скорее всего, капитан Флетчер решил в порядке самозащиты избавиться от всех остальных нараянистов, но возможно, хотел убить только Тука. В любом случае, другие приверженцы культа решили, что Флетчер охотится и за ними, и нанесли удар первыми.

Миши выслушала его спокойно.

– Вы уже знаете, кто на корабле может верить в Нараянгуру?

Мартинес покачал головой.

– Нет, миледи. Я лишь знаю, что к ним не относятся оружейник Гулик и Третья ракетная батарея. В день своей смерти капитан Флетчер проводил осмотр их отделения и никого не казнил.

– Осталось еще три сотни подозреваемых.

– Я бы мог начать проверку с уроженцев Сандамы, родины капитана, и с клиентов Флетчера. С доктора Цзая, например.

– С Цзая? – поразилась Миши. – Но он же очень помог.

– Он с готовностью помог объяснить, откуда взялись его собственные отпечатки в кабинете капитана Флетчера.

– Но он лично доказал, что это именно убийство. Если бы был замешан, молчал бы.

Мартинес открыл рот, но тут же закрыл его, подумав: "Я же не сыщик из сериала".

– Ладно, Цзая пока не тронем, – сказал он.

Какое-то мгновение Миши смотрела ему прямо в глаза, а потом выдохнула и ее плечи опустились.

– Мы топчемся на месте. У вас любопытная теория, но даже если она верна, нам она не поможет.

Мартинес взял цепочки Флетчера и Тука в руку и поднял кулоны над столом.

– Мы уже обыскивали корабль, но тогда мы не знали, что искать. А теперь знаем. Мы ищем вот это. Осмотрим шкафчики и шеи экипажа.

– Милорд. – Мартинес и Миши повернулись, услышав злость в бесцветном голосе Марсдена. – Начните с меня, милорд. Я с Сандамы, и я был клиентом Флетчера. Очевидно, я вдвойне подозреваемый.

Мартинес посмотрел на секретаря, и ему стало не по себе. Марсден обижался за Флетчера и явно обиделся за команду. Обыск членов экипажа был оскорблением их достоинства, и Марсден принял это близко к сердцу. Он настаивал, что раз уж Мартинес намерен нанести такое оскорбление, пусть сделает это собственноручно и прямо сейчас.

– Хорошо, – ответил Мартинес, не видя другого выхода. – Пожалуйста, снимите мундир, расстегните рубашку и выньте всё из карманов.

Марсден так и сделал, жилка на его виске пульсировала от сдерживаемого гнева. Мартинес рассматривал содержимое карманов, а секретарь вертелся перед ним, подняв руки на уровень плеч и показывая, что ему нечего скрывать. Никаких предметов культа найдено не было.

Мартинес стиснул зубы. Он унизил еще одного человека – и опять напрасно.

Хуже того, он чувствовал, что унизил самого себя.

– Благодарю, Марсден, – сказал он. "Ну ты и скотина", -беззвучно добавил он.

Не говоря ни слова, секретарь повернулся к нему спиной и надел мундир. Застегнув его, вернулся на место, положил планшет на колени и взял стило.

– Прошлый обыск прошел слишком суетливо, – сказала Миши. – И занял очень много времени. В этот раз все будет организованнее.

Они еще посовещались по этому поводу, и Миши поднялась. Остальные встали и отсалютовали.

– Собираюсь пообедать, – сказала она Мартинесу. – А потом отправим экипаж по местам и начнем обыск с офицеров.

– Так точно, миледи.

Она посмотрела на капитана и Джукса, который всю встречу тянул кофе и отправлял в рот одно печенье за другим.

– Поешьте с этими двумя у себя. Не хочу, чтобы новости попали в унтер-офицерскую кают-компанию.

Мартинес сдержал вздох. Вряд ли Марсден будет приятным гостем.

– Слушаюсь, миледи.

Миши шагнула к двери, но остановилась. Сдвинув брови, она взглянула на Джукса.

– Мистер Джукс, а почему вы здесь?

Мартинес ответил за него:

– Он оказался в комнате, когда меня осенило.

Миши кивнула:

– Ясно. – И опять пошла к двери, но вновь задержалась, посмотрев на художника. – У вас крошки на груди, мистер Джукс.

Джукс моргнул.

– Да, миледи, – сказал он.

***

Сначала обыскивали каюты офицеров. Это делали Мартинес, Миши и три штабных лейтенанта. Личного досмотра избежал только лорд Филлипс, дежуривший в командной рубке.

– Мы ищем вот это, – сказал Мартинес, показав всем кулоны. – Это предметы культа, изображающие аяку. Их носят на шее, хотя подобные символы можно найти на кольцах, браслетах и других украшениях или ими можно декорировать посуду, рамы картин, да всё что угодно. Нельзя ничего упустить. Понимаете?

– Да, милорд, – ответили они. Казакова и Мерсенн были настроены решительно. Хусейн и Мокгатл выглядели не столь уверенно. Корбиньи казалась взволнованной. Все молчали.

– Приступим.

Лейтенанты, Мартинес, Миши и штабные вместе пошли проверять старшин и их помещения. Аяку так и не нашли – ни на украшениях, ни в других местах. После этого, получив новое подкрепление, отправились к другим унтер-офицерам.

Те уже стояли по стойке смирно в коридоре, в сторонке, и пытались сохранять невозмутимость. Леди Корбиньи замешкалась, когда начался обыск личных шкафчиков. Белые ровные зубки впились в нижнюю губу. Мартинес навис над ее плечом.

– Проблемы, лейтенант?

Она невольно дернулась, словно он вывел ее из глубокой задумчивости, и повернулась к капитану, широко распахнув карие глаза.

– Могу ли я поговорить с вами наедине, лорд капитан?

– Конечно. – Они вышли в коридор. – Слушаю вас.

Она все еще кусала губу. Перестала только для того, чтобы неуверенно сказать:

– Этот культ, который мы ищем, плохой?

Мартинес задумался.

– Я не специалист по части религий, хороших или плохих. Но я полагаю, что его приверженцы виноваты в смерти капитана Флетчера.

Корбиньи опять прикусила губу. Мартинеса почти трясло от нетерпения, но чутье подсказало, что лучше промолчать и дать Корбиньи столько времени, сколько понадобится.

– Я уже видела такой медальон, – выговорила она наконец.

– На ком? На ком-то из вашего отделения?

– Нет. – Она заглянула ему в глаза. – На офицере. На лорде Филлипсе.

"Филлипс? Не может быть", – это было первое, что пришло в голову Мартинесу. Он не мог вообразить, как маленький Палермо Филлипс бьет Флетчера головой об угол стола своими крохотными ручками.

Но потом он подумал: "Возможно, ему помогли".

– Вы уверены? – спросил Мартинес.

Корбиньи нервно кивнула.

– Да, милорд. Я его видела близко. Точно помню, как Филлипс выскочил из душа в день проверки, когда вы вызвали его. Он так торопился, надевая мундир, что цепочка с кулоном зацепилась за пуговицу. Я помогла распутать ее.

– Вот как, – сказал капитан. – Благодарю. Можете присоединиться к остальным.

Мартинес взял кадета Анкли, который был достаточно подготовлен, чтобы принять вахту, и Эспинозу, своего бывшего слугу, теперь переведенного в военную полицию, и направился в командную рубку.

– Лорд капитан в рубке, – отрапортовал лорд Филлипс, когда он вошел. Он уступил Мартинесу командирское кресло, если тот вдруг пожелает его занять.

Но капитан подошел прямо к самому Филлипсу, вытянувшемуся по стойке смирно, но все равно едва дотягивающемуся ему до подбородка.

– Милорд, вынужден попросить вас расстегнуть мундир.

– Милорд? – Филлипс уставился на него.

Неожиданно Мартинесу захотелось оказаться где-нибудь подальше отсюда. Грызло ощущение, что все это ошибка. Но он стоит здесь, добавив к своим служебным обязанностям еще и роль детектива, и уже никуда не деться, надо идти до конца, каким бы этот конец ни был.

– Расстегните мундир, лейтенант, – повторил он.

Филлипс задумчиво смотрел в сторону. Он медленно поднял руку и начал расстегивать серебряные пуговицы. Мартинес заметил нервно бьющийся на шее пульс, а когда лейтенант расстегнул воротник, увидел золотую цепочку.

В Мартинесе закипела ярость. Он схватил цепочку и грубо потянул, вытаскивая медальон. Красные и зеленые камни переливались на изображении аяки.

Мартинес опустил глаза на Филлипса. Цепочка впилась лейтенанту в шею, и он стоял на цыпочках. Мартинес отпустил кулон.

– Пройдемте, пожалуйста, за мной, лейтенант, – сказал он. – Ваша вахта закончена. – Он повернулся и обратился ко всем в рубке: – Анкли назначается дежурным офицером.

– Конец вахты, милорд, – повторил Филлипс. – Анкли – дежурный офицер.

Когда Анкли подошел, Мартинес прошептал ему на ухо:

– Не давайте покидать помещение. Никто не выйдет из рубки до обыска.

Анкли облизнул губы.

– Так точно, милорд.

По пути в корабельную тюрьму Мартинеса знобило от нехорошего предчувствия. Сзади молча следовал Филлипс, застегивая мундир; Эспиноза, держащий электрошокер наготове, замыкал строй.

Он вошел в помещение гауптвахты "Прославленного", и в нос ударила знакомая вонь. Все тюрьмы пахнут одинаково – грязными телами и дезинфекцией, скукой и отчаянием.

– Сдайте мундир, ремень, ботинки и лейтенантский ключ, – сказал Мартинес. – Выложите содержимое карманов на стол. – Он был офицером военной полиции на "Короне" и знал процедуру.

Филлипс со стуком положил то, что было в карманах, на стол из нержавейки. Потом снял с запястья привязанный лейтенантский ключ и вручил его Мартинесу.

А у того темной тучей засела мысль, что все происходящее лишь ужасная ошибка. Этот застенчивый, хрупкий Филлипс и конфеты украсть не сможет, не говоря уж о том, чтобы убить капитана.

Но он сам предположил, что смерти связаны с культом, а религиозные символы укажут на убийц. Это его затея. И жребий брошен.

– Ваши драгоценности, пожалуйста, – сказал Мартинес.

Филлипс с заметным усилием стянул кольцо академии, а потом расстегнул воротник и обеими руками взялся за цепочку. Он посмотрел на капитана.

– Могу я узнать, зачем всё это?

– Двое людей, носящие такие же медальоны, умерли.

Филлипс уставился на Мартинеса.

– Двое?

Зазвонил коммуникатор. Мартинес ответил и увидел, как на хамелеоновой ткани рукава появилось застывшее лицо Марсдена.

– Леди комэскадрой желает знать, где вы.

– Я на гауптвахте и сейчас доложу ей. Нашли что-нибудь?

– Ничего. Мы уже заканчиваем.

– Передайте леди Миши, что я сейчас вернусь.

Мартинес закончил разговор и посмотрел на все еще изумленного лейтенанта.

– Не понимаю, – проговорил Филлипс.

– Ваши драгоценности, лейтенант.

Филлипс снял с шеи цепочку и передал ее Мартинесу. Тот выдал пару мягких тюремных шлепанцев и отвел его в узкую камеру. Металлические стены были покрыты несколькими слоями зеленой краски, а сверху светила одинокая лампочка. Почти все пространство камеры занимало амортизационное ложе, служившее и кроватью, и туалетом, и раковиной.

Мартинес закрыл тяжелую дверь с глазком и приказал Эспинозе стоять на страже. Положив кулон в пустую коробочку для улик, он направился в помещения унтер-офицеров. Каюты уже обыскали и успели перейти к личному досмотру: женщины обыскивали женщин в столовой, а мужчины мужчин в коридоре.

Ничего не нашлось. Мартинес подошел к Миши и передал ей контейнер с медальоном. В ее глазах застыл немой вопрос.

– Лорд Филлипс, – пояснил Мартинес.

Сначала она удивилась, но потом в ее глазах блеснула жесткость.

– Жаль, что Флетчер не достал его первым, – сказала она.

Во время досмотра выражение лица Миши так и не поменялось, и Мартинес понял, что она напряженно думает, потому что обыск экипажа ничего не дал – не нашли ни предметов культа, ни орудий убийства, ни подозреваемых.

– Вызовите доктора Цзая на гауптвахту, – приказала Миши и посмотрела на Матинеса. – Пора допросить Филлипса.

– Не думаю, что он убил Флетчера, – ответил капитан.

– Я тоже, но он знает, кто сделал это. Он знаком с остальными нараянистами. – Ее зубы блеснули, словно в оскале. – Пусть лорд доктор даст ему сыворотку правды, чтобы вытянуть из него имена.

Мартинес подавил дрожь.

– Она не всегда действует, – сказал он. – Лишь понижает сопротивляемость и может дать непредсказуемый эффект. Филлипс будет бормотать случайные имена, и всё.

– Посмотрим, – ответила Миши. – Может, не на первом допросе, но если повторять их день за днем, правда всплывет. Она всегда в конце концов всплывает.

– Надеюсь на это.

– Пусть Корбиньи тоже придет. Я возьму ее с собой в тюрьму. Вы и… – она взглянула на Марсдена, – ваш секретарь можете вернуться к своим обязанностям.

Мартинес был потрясен.

– Я… – начал он. – Филлипс мой офицер и… Я хочу видеть, как вы используете препараты, которые вытащат из него все секреты и лишат достоинства. Он оказался там из-за меня.

– Теперь он не ваш офицер, – отрезала Миши. – Он ходячий мертвец. Честно говоря, не думаю, что он захочет видеть вас там. – Она посмотрела на Мартинеса и уже несколько мягче добавила: – Вы должны управлять кораблем, капитан.

– Слушаюсь, миледи. – Мартинес отсалютовал.

Они с Марсденом провели остаток дня в привычной круговерти мелких обязанностей. Марсден казался молчаливым и враждебным, а мысли Марстинеса блуждали, не давая сосредоточиться на делах.

Он поужинал в одиночестве, выпил полбутылки вина и отправился искать доктора.

***

По пути к лазарету Мартинес столкнулся с выходящей оттуда леди Джульеттой Корбиньи. Она была бледна, а огромные глаза казались еще больше.

– Простите, лорд капитан, – сказала она и почти бегом поспешила прочь. Мартинес проводил ее взглядом и вошел в лазарет. Доктор Цзай развалился за столом и, подперев подбородок кулаком, созерцал полупустую мензурку с прозрачной жидкостью. Его дыхание отдавало резким запахом хлебного спирта.

– Боюсь, лейтенанту Корбиньи нездоровится, – сказал Цзай. – Дал ей кое-что для успокоения желудка. Ее вырвало на пол посреди допроса. – Он поднял мензурку и мрачно посмотрел на жидкость. – Кажется, она не создана для работы в полиции.

В Мартинесе закипела дикая, но бессильная ярость.

– Что удалось узнать? – спросил он.

– Практически ничего, – ответил Цзай. – Филлипс сказал, что не убивал капитана и не знает, кто это сделал. В принадлежности к культу тоже не признался. Кулон с аякой был подарен ему в детстве старой нянюшкой, что, кстати, подтвердить уже нельзя – няня умерла. Еще сказал, что понятия не имел о значении аяки, просто думал, что это красивое дерево, популярное среди садоводов.

Цзай опять рухнул на стол, отпив из мензурки.

– Когда сыворотка подействовала, он продолжал твердить то же самое, пока не начал подводить мозг. Тогда он запел. Гарсиа, комэскадрой и Корбиньи, пока не блевала, пытались вернуть его к теме смерти капитана, а он всё пел одно и то же. А может, разное. Трудно сказать.

– А что он пел?

– Не знаю. На каком-то древнем языке, мы не поняли на каком, но все услышали слово "Нараянгуру", значит, это было что-то ритуальное. Вот займутся им следователи, разберутся, что это за язык, и тогда лорду Филлипсу несдобровать. А если Следственный комитет на этой неделе свяжется с Легионом и передаст ему дело, то полклана лорда Филлипса тоже будут арестованы и им придет конец, потому что у Легиона гораздо больше средств убеждения, чем у нас, и врачи у них гораздо хуже меня – они гордятся, что у них признаются абсолютно все. – Он взглянул сначала на мензурку, а потом на Мартинеса.

– Извините, капитан. Я плохой доктор и плохой хозяин. Разделите со мной напиток утешения?

– Нет, спасибо, я уже достаточно выпил. И у вас будет жутчайшее похмелье.

Доктор устало улыбнулся.

– Не будет. Глотну то, глотну сё, и очнусь новым человеком. – Он погрустнел. – А потом комэскадрой опять превратит меня в плохого доктора, заставив вкалывать препараты в сонную артерию беззащитного бедняги, по-моему, пальцем никого не тронувшего, но мое мнение никого не интересует, он всё равно умрет… и кто ж меня за язык тянул, когда зашла речь о ранах капитана. – Он добавил спирта в мензурку. – Я-то думал, буду отличным детективом, выискивая улики, как в полицейских сериалах, а вместо этого вляпался во что-то грязное, мерзкое и низкое, и честно говоря, хочется, чтобы вырвало и меня, а не только Корбиньи.

– Продолжайте пить, и вас вырвет, – сказал Мартинес.

– Стараюсь, – ответил Цзай, подняв стакан. – До дна.

Мартинес почувствовал горький привкус поражения. Он вышел из лазарета, поклявшись, что когда его в очередной раз осенит, он будет молчать.

***

Вызов от Гарсиа заставил Мартинеса подскочить на кровати и броситься на гауптвахту, на ходу застегивая мундир, надетый прямо на пижаму.

– Его всю ночь охраняли, лорд капитан, – быстро доложил Гарсиа, как только Мартинес вошел. – К нему никто не мог приблизиться.

Мартинес заглянул в камеру лорда Филлипса и тут же пожалел об этом.

Ночью Филлипс порвал подкладку амортизационного ложа, служившего ему постелью, вытащил поролоновый наполнитель, и пихал его себе в рот, пока не задохнулся.

Задохнулся и умер. Филлипс почти вывалился из ложа, изо рта торчал поролон, лицо почернело. Глаза остались широко открыты, словно он смотрел на лампочку в клетке. Кусочки поролона летали в воздухе, как пыль.

Доктор Цзай склонился над ним. Глаза покраснели, а руки дрожали, когда он проводил поверхностный осмотр.

– Он знал, что расколется, – заявила пришедшая Миши. -Рано или поздно он бы проговорился. Поэтому решил умереть, выгораживая друзей. – Она покачала головой. – Не думала, что у него хватит смелости для этого.

Мартинес обернулся, но гневные слова застыли на языке.

– Мы опять топчемся на месте! – закричала Миши и ударила кулаком о железную дверь.

Этим же утром Мартинес придирчиво и дотошно проверял Первую ракетную батарею и склады, но даже после ему не стало лучше.