Война Львов

Глава 4

Сент-Орбан находился на границе Арединшира и от Фарроушира его отделяло всего два десятка миль. Даже если учесть то, что мы везли с собой на телеге, укрытой серым саваном, тело моего брата, дорога не заняла у нас больше двух дней. Тор-Фарроу бы достигли под вечер второго дня. Ворота замка были закрыты, что неудивительно в наше смутное время и пришлось кричать, чтобы привлечь внимание стражи на стене.

На резонный вопрос: «Кого там ещё Баал несёт на ночь глядя?»; я ответил, что мыс другом привезли тело покойного сына хозяина замка. На стене началась суматошная возня и уже через несколько минут ворота открылись и медленно поползла вверх решётка. Мы с Алеком въехали внутрь под напряжёнными взглядами собравшихся во внутреннем дворе стражей и челяди. Мне почему-то захотелось спрятать лицо в воротник плаща, устыдившись этого минутного порыва, я выпрямился в седле. Рыцарь я, в конце концов, или кто? Узнавая меня, многие сплёвывали под ноги и уходили прочь, иные же бросали на меня откровенно ненавидящие взгляды, стражи сжимали рукояти мечей.

Из ворот донжона вышел мой старший брат, приглаживая волосы. Он всегда рано ложился спать, но и вставал обычно задолго до рассвета. Его лицо вытянулось, когда он узнал меня, и он спросил:

— Эрик, мало тебе, что ты свёл в могилу отца, ты ещё имеешь наглость заявляться в родовой замок?

— Я привёз тело Майлза, — глухо ответил я. Только тогда до меня дошёл смысл последних слов умирающего брата. — Он погиб в бою при Сент-Орбане, — зачем-то добавил я.

— Ты убил его? — просто спросил Кристиан.

Я лишь покачал головой. Говорить не хотелось совершенно.

— По традиции, я должен пригласить тебя остаться на похороны, — глухо произнёс Кристиан, теперь граф Фарроу — последний в роду, — но всей душой надеюсь, что ты отклонишь это предложение.

Ещё один кивок. Я дёргаю поводья, разворачивая коня, и уезжаю. Алек следует за мной. Последним, что я слышал прежде чем закрылись ворота, были тихие проклятья в мой адрес, посылаемые стражей и челядью.

Её величество королева Страндара Елизавета была в ярости. Этот кретин Аредин провалил всё, позволив Руану с Орвиком разбить его войска в Сент-Орбане. А ведь стоило только отступить, пусть даже оставив родное графство врагу, и Золотого льва уже ничто бы не спасло. Салентинские и мейсенские наёмники, нанятые на деньги короля Адранды Эжена X, а также рыцарство Фиарийского герцогства, уже высадились на северо-западном побережье и вместе с большей частью войск лояльных королю сэров двинулась на ему на соединение с его невеликой, в общем-то, армией. И вот, всё впустую, армия Аредина разбита, он сам погиб, а король взят в плен этим выскочкой Орвиком. Какая чудовищная несправедливость! Теперь уже получается, что на, а не Руан, вернувший себе должность хранителя королевства и вновь назначенный парламентом наследником престола, мятежница. Но на это ей уж плевать. С той армией, что у неё есть сейчас, она поставит на колени не только Золотого льва, но и весь ненавистный ей холодный и промозглый Страндар.

Елизавета оглядела стройные ряды мейсенской пехоты, салентинских стрелков, вооружённых современными винтовками, о каких Руаны и всей отсталой страндарской армии только мечтать, фиарийских рыцарей в полных доспехах работы лучших мастеров. Да, теперь она отомстит Руану с Орвиком за унижение, а этот глупец Эдмунд — сын Аредина — за смерть отца. Вот он сидит в седле насупленный — брови сведены, глаза выдают, что свежеиспечённый герцог мыслями своими блуждает где-то далеко, и веет от этих мыслей огнём жаровен и вонью горелой плоти. К слову, тем же отличаются и большинство дворянских отпрысков, потерявших при Сент-Орбане отцов, братьев и иных родственников. Ни высокие стены Престона, ни хитрости Орвика не спасут Руана от неминуемой кары за сотворённое им.

Ровное течение мыслей её величества нарушило появление смутно знакомого дворянина с седыми волосами, за спиной которого маячила фигура рыцаря в полном готическом доспехе и доисходном топхельме. Однако точно припомнить где и когда она видела эту странную парочку её величество решительно не могла. Лишь отчего-то припоминался какой-то клирик с отрешённым лицом. Выбросив обоих из головы, её величество обратила внимание на вновь прибывших ибо седовласый обратился к ней.

— Вам могла бы понадобиться моя помощь, ваше величество, — говорил он. — Даже столь великое воинство не возьмёт Престон с наскока, заперевшись в королевском замке Золотой лев продержится вплоть до подхода подмоги.

— Откуда ей взяться? — рассмеялся Эдмунд Аредин. — Руан обратил против себя большинство благородных родов Страндара.

— За ним стоят деньги банкиров и ремесленников, — отрезал седовласый, — а на них вполне можно нанять коллег ваших салентинских и мейсенских друзей. И тогда посмотрим, кто окажется в выигрыше.

— Чушь, — рассмеялся Аредин. — Никому не прорваться из тисков осады, что мы сомкнём вокруг Престона, да и страна вся будет в наших руках.

— Орвик однажды, не так давно, при Сент-Орбане, уже сделал невозможное, — усмехнулся седовласый. — Делайте выводы. И страна далеко не под вашим контролем, отнюдь не все благородные рода на вашей стороне.

— Так что вы можете нам предложить, сударь? — скучающим тоном поинтересовалась королева.

— Орвик сейчас везёт вашего благоверного в Престон, а сам Руан с Берри и большей частью союзников из благородных родов сидит в Тор-Руане, — сообщил седовласый, — празднует победу.

— Обезглавим змею — подохнет и всё тело, — усмехнулся Аредин. — Мы уничтожим Руана в его собственном логове.

Томас Руан граф Флиер отчаянно скучал на продолжительном пиру в честь победы отца над Наглями. Могучий старик Берри громогласно славословил отца и Орвика, чей хитрый манёвр решил исход сражения. Ещё он вспоминал какого-то Эрика — бывшего оруженосца графа Орвика, пленившего в сражении герцога Бреккина. Рассказывая об этом, Берри раз за разом вспоминал, как лихо одним ударом снёс голову безоружного врага, что в понимании Томаса несколько не вязалось с рыцарской честью.

Покидать однако обеденный зал было бы верхом невежливости по отношению к Берри и отцу. Отец как раз подошёл к Томасу, положил руку на плечо.

— Тебе, сын, вижу затянувшийся пир уже в тягость, — сказал он, — я бы тоже с радостью забросил всё это, но — нельзя. Южане люди гордые и вспыльчивые, а я не вправе терять союзников. Нас слишком мало, а враг всё ещё силён. Елизавета, держу пари, уже собрала новое войско и нам предстоит ещё одно сражение.

— Так почему не готовимся к бою? — возмутился Томас. — Почему мы сидим и пьём вместо того, чтобы собирать войска?

— По той же причине, — покачал головой отец. — Закончу пир сейчас — и гордые южане могут счесть это оскорблением и не приведут своих вассалов мне на помощь, или ещё того хуже — переметнутся к Елизавете. Но вот если зал покинешь ты, никто пожалуй и не заметит. А ведь ты, пускай и формально, но глава гарнизона Тор-Руана. Вполне можешь объехать округу, если, конечно, не слишком пьян для этого.

— Нет, отец. — Томас едва подавил желание подскочить на ноги и бегом броситься к выходу, правила хорошего тона были у него в крови, как и у любого отпрыска благородной (а тем паче герцогской) семьи. — Я вполне трезв для патруля.

Александр Руан, вновь хранитель королевства и наследник престола, кивнул ему и улыбнулся, ещё не зная, что отправляет сына на смерть.

Наёмник-салентинец Андреа — лейтенант в полку стрелков Николаса Кьонти — отвечал в войске Елизаветы Страндарской за разведку. Он-то первым и заметил небольшой отряд конников во главе с рыцарем, явно занимающийся патрулированием окрестностей замка, к которому ускоренным маршем следовало это самое войско. Все каноны военной науки буквально вопияли — «не трогай их!»; ибо смерть патрульных, точнее то, что они не вернуться в замок ко времени, привлечёт совершенно ненужное сейчас внимание к их армии. Однако услышав подробный доклад Андреа и переспросив особо о гербе рыцаря, её величество приказала во что бы то ни стало покончить с этим патрулём и принести ей голову его предводителя.

Полковник Николас и предводитель мейсенцев Вольфгер Тюринг по прозвищу «Бюргер» категорически возражали, но королева ничего слышать не желала. Фиариец граф Диомель в спор не вступал, он предпочитал действие словам. Отряд его рыцарей уже отправился за патрулём, о чём он и не преминул сообщить королеве, когда она в ультимативной форме заявила свою позицию наёмникам.

— И ты говоришь об этом только сейчас?! — возмутилась Елизавета.

— Я вам не наёмник, ваше величество, — отрезал фиариец, — и отчитываться в поступках не обязан. И головы вы не получите, мы вам не модинагарские дикари.

Пробормотав что-то нелицеприятное в адрес «заносчивых гордецов», Елизавета однако была вынуждена смириться — переупрямить союзника даже ей было не под силу, тем более, что подчиняться её граф Диомель не обязан.

Мирное течение пира в Тор-Руане прервало появление коменданта замка, ворвавшегося в зал.

— Милорд, — рухнул он на колено, — прискакал гонец от вашего сына, Томаса, уехавшего патрулировать окрестности. Они попали в засаду! Сюда движется громадное войско врага. Он столкнулся толи с разъездом толи передовым отрядом. Просит о помощи.

— Вперёд! — взревел Берри, вскакивая из-за стола. Александр Руан всегда завидовал его таланту мгновенно трезветь, когда того требовали обстоятельства. — Выручим, Тома!

Его поддержал нестройный хор нетрезвых голосов. Многие благородные сэры изъявляли явное желание продолжать пир вместо того, чтобы тащиться на улицу и драться с кем-то там. Однако когда до всех дошло, что сюда, к Тор-Руану, направляется армия врага и драться придётся в любом случае, все принялись приводить себя в порядок и готовиться к предстоящему бою.

И уже через четверть часа вся разношёрстная рать покинула замок, звеня оружием и доспехом.

— Он славно дрался, милорд граф, — говорил Диомелю фиариец, отправленный за патрулём, — прикончил Гартажа и Одуана, погиб последним, даже сражаясь пешим противостоял нам.

— Это был средний сын герцога Руана, — заметил Эдмунд Аредин, — а в их роду все — бойцы почти лучшие бойцы во всём Страндаре.

— Так вот в чём причина вашей ненависти к этому рыцарю, — кивнул Диомель. — Готовьтесь к бою, — посоветовал он королеве, надевая шлем и поднимая забрало. — Отец скоро прибудет мстить за сына.

— Выступаем, — приказала королева. — Мы сотрём Руана в порошок у стен его замка.

— Это несколько опрометчиво с вашей стороны, — покачал головой Диомель. — Нам проще подготовиться здесь к встрече, чем атаковать с марша. Так мы лишь умножим наши потери.

— Если хотите, — ледяным тоном осадила его Елизавета, — можете оставаться здесь. Я же ударю по Руану прежде, чем к битве подготовится он.

— Всегда считал, что женщин к войне нельзя подпускать и на баллистный выстрел, — буркнул Диомель, делая своим людям знак двигаться вперёд, за королевой Елизаветой.

Последняя решила пропустить его комментарий мимо ушей.

Тор-Руан стоит на небольшом холме и как всякий замок окружён широким поясом выжженной земли, очищаемой от любой зелени от кустарников до самой маленькой траки. Именно там, на этом поясе и состоялась битва между Руаном с гостившими у него дворянами и наёмниками королевы Страндара, ведомыми флегматичным графом Диомелем и пышущим жаждой мщения Аредином.

— Мы разделимся на две части, — сказал перед самым началом сражения Диомель Вольфгеру, — и когда Руан ударит по вам, в центр, атакуем его с обоих флангов, зажмём в клещи. Так что тут всё зависит от тебя, Вольф, выдержишь?

— Не впервой, — усмехнулся мейсенец. Оба были старыми вояками и уважали друг друга, понимая с полуслова. — Сдюжим, граф!

— Ты уж постарайся, Волчара, — поддел коллегу наёмника Николас Кьонти, — а то нас эти груды железа просто растопчут своими зверюгами.

— Прогресс, — рассмеялся мейсенец, — огнестрельное оружие, куда там! Что бы вы делали без наших мечей?!

Николас бодро усмехнулся в ответ, глядя на громаду руанской конницы с грохотом и звоном несущуюся на них со склона небольшого холма, на котором стоял замок. От неё салентинцев отделяла кажущийся таким тонким строй мейсенской пехоты. Однако показывать свой страх, охватывавший его перед каждым боем, Николас вскинул руку с палашом, прочистил горло и рявкнул:

— Товсь!

Грохочут копыта могучих рыцарских коней, земля дрожит под ногами, поблёскивают в тусклом свете солнца, едва пробивающегося сквозь тяжёлые тучи, «жала» длинных копий. Николас нервно сглотнул, покосившись на руку с палашом — не дрожит ли предательски? — нет, выучка многих лет суровой наёмничьей жизни не даёт ей дрожать. Ждать, ждать, ждать. Как бы не было страшно, как бы не хотелось прямо сейчас скомандовать «пли!». Выдержка, выдержка и ещё раз выдержка. Спасуешь, сорвёшься — и всё, никто не уйдёт живым от этого железного вала. Мейсенцы не продержатся и минуты против разогнавшихся рыцарей. Его стрелков разметают по полю. Фиариец сделал ставку на него и он не должен его подвести, хотя в ином случае его всё равно ждёт смерть. Ближе, ближе, ещё ближе…

— Цельсь!

В ответ — слитный звон и стук винтовок, щелчки затворов. Ещё немного. Ещё секунда. И…

— Пли!!!

Грохот, звон, визг взбесившихся от боли и шума лошадей, крики раненных, — обычная симфония сражения. Николас Кьонти вздохнул с облегчением, предбоевое напряжение кончилось, началась лихорадка самого боя.

Берри получил три пулевых ранения, однако сумел удержаться в седле и первым обрушил свою секиру на шлем мейсенца, располовинив того до самого живота. Руану повезло несколько меньше. Он успел поднять коня на дыбы перед самым залпом и тот получил свинец, предназначенный Золотому льву. Но не весь. Пуля застряла в левом плече Александра — рука повисла плетью. Он всё же вовремя вырвал ноги из стремян, в первый момент даже не почувствовав боли от ранения, и ринулся на врага, отбросив бесполезное копьё и выхватив меч.

Сразу после залпа из туманного марева, как нельзя кстати сгустившегося вокруг Тор-Руана, вылетели фиарийцы во главе с графом Диомелем. В отличии от королевы, что естественно, и Эдмунда Аредина он всегда лично участвовал в сражениях, хотя военноначальник его ранга мог бы и не делать этого.

Бой у стен Тор-Фарроу превратился в избиение. И длилось оно не так и долго.

Александр Руан Золотой лев, последний потомок рода Фолксов, рубился до последней минуты жизни, встав спиной к спине с Могучим стариком Берри. Мейсенцы и фиарийцы отлетали от них, падали под мечом Руанов и секирой Берри, точная копия которой украшает их родовой герб, никто не мог сравниться с ними в искусстве фехтования, а салентинцы опасались стрелять в такой тесноте. Но затяжного боя старик граф выдержать не мог, да ещё и с тремя пулевыми ранениями. Он упал на колено, куда угодил клинок особенно удачливого фиарийца, попытался закрыться широким лезвием секиры, но по шлему его снова рубанул всё тот же фиариец. Берри рухнул.

Фиариец переступил через него, замахнулся на Руана, но тот каким-то образом заметил движение за спиной (он дрался без шлема) и ударил первым. Меч раскроил череп врага. И тут же в спину ему врезалось лезвие мейсенского топора. Не спасла ни добротная кираса, ни кольчуга двойного плетения. Наёмник с мерзким чавканьем вырвал топор из спины Золотого льва и опустил его ему не плечо. Руан рухнул на колени. Свет в глазах померк, осталась только пульсирующая боль.

— Ваше величество, — обратился к королеве Диомель, — Руан повержен, его войско разбито, большая часть союзников — мертвы. Граф Берри без сознания, тяжело ранен. Замок никто не охраняет.

— В подземелье его, — распорядилась Елизавета, — в отдельную камеру. Утром казним всех пленённых союзников узурпатора. Голову Руана отрезать и приколотить над воротами замка. Наденьте на неё корону из соломы, такая лучше всего подходит узурпатору.

— Вы жестокая женщина, — покачал головой Диомель. — Мне даже не очень хочется говорить вам о том, что старший сын Руана жив.

— Он в наших руках? — удивилась королева.

— Его оглушили и приняли за мёртвого, — ответил фиариец, — однако позже выяснилось, что он жив, хоть и ранен.

— Поместите его туда же, куда и Берри, — бросила королева с мстительной жестокостью. — Туда же бросьте и тело Руана.

Холод и промозглость заставляли раны, полученные при разгроме патруля, болеть всё сильнее и сильнее. Старый граф давно потерял сознание и лишь тихо стонал, вытянувшись на соломе, брошенной тюремщиками на пол темницы. Сам Томас граф Флиер довольствовался ледяным полом. Он старался глядеть в потолок, в противном случае взгляд натыкался на обезглавленное тело отца или на старика Берри, которого назвать могучим теперь язык не повернулся бы.

Каким-то образом Томасу всё же удалось задремать на холодном полу, взяла своё усталость после боя. Разбудил его лучик солнца, ударивший в глаза Скоро за ними придут, по традиции в Страндаре казнят ранним утром. И точно, дверь открылась без скрипа (за всем в Тор-Руане следили отлично), двое дюжих мейсенцев подняли графа Берри на ноги, пришедшего в себя от новой волны боли. Томас встал сам, без посторонней помощи, с гордым видом двинулся вслед за тюремщиками, хотя держаться на ногах было тяжеловато из-за ран и затёкшего от сидения на холодном полу тела.

Плаху поставили во внутреннем дворе Тор-Руана. Громадный палач в чёрном балахоне (никто не знал, что под ним скрывается угольно-чёрный готический доспех Рыцаря Смерти, которому особенно по нраву были казни, когда люди расставались с жизнью полностью осознавая этот скорбный факт) замер со странным мечом на плече. Отчего-то он внушал Томасу какой-то противоестественный страх и, главное, он совершенно не мог объяснить его причину. Первым на импровизированный эшафот взошёл поддерживаемый тюремщиками, относившимися к нему с удивительным уважением, граф Берри. Он буквально рухнул на колени перед плахой. Палач взмахнул чёрным мечом с багровой каймой клинка, голова Могучего старика скатилась к ногам королевы. Мальчишка нынешний кронпринц (и зачем только Елизавета притащила его сюда?) съёжился, попытался схватиться за подол материнского платья. Королева одёрнула его, бросила что-то резкое, он съёжился ещё сильнее.

Томас подошёл к плахе, опустился на колени, положил голову на залитый кровью пень. Боль!

То, что в стране царила паника, это значит ничего не сказать. Любого человека с мечом крестьяне воспринимали как угрозу и спешили спрятаться по домам. Мы ехали, лишь на несколько дней опережая армию Елизаветы, грабившую и сжигавшую всё на своём пути. Наёмники и фиарийцы, составлявшие большую часть её, вели себя в Страндаре как в завоёванной стране и королева, не слишком-то любившая мою родину, лишь потворствовала им в этом, а сын Аредина Эдмунд не смел противоречить ей ни в чём.

Нас с Алеком принимали за разведчиков армии её величества и мы не спешили разуверять крестьян в этом заблуждении. Нагльцев ненавидели, но боялись слишком сильно, в отличии от руанцев, которых люди, стараясь отличиться перед новой властью, вешали на всеобщее обозрение.

— Жалкие твари, — прошептал как-то Алек. — Скоты, а не люди.

Мы ехали по пустынной дороге и могли разговаривать вполне свободно, не опасаясь, что нас услышат. Тогда Алек только узнал о гибели отца и казни брата и графа Берри, обстоятельства последней нам во всех красках описал трактирщик, не скупясь на оскорбительные эпитеты в адрес Золотого льва и его сына.

— Такими их сделала война, — мрачно сказал я. — Жестокое время делает людей жестокими.

— Нет, — со злобой в голосе оборвал меня Алек, — это их природа. Им всё равно какая власть. Они будут славословить одних и проклинать других сегодня, а завтра проклинать тех, кого славословили, и славословить тех, кого проклинали. Только благородные люди способны управлять чернью и направлять страну. Остальные — скот, не более того.

Быстро же ты забыл Робина Гуда, боровшегося с властью и бандами распоясавшихся «покойников». Что же, пришла пора открыть тебе глаза на друга.

— Я, между прочим, тоже совсем не благородного происхождения, — как бы невзначай бросил я.

— То есть как? — не понял он. — Ты же сын графа Фарроу?

— Приёмный, — отрезал я. — Последний, третий, сын графа родился мёртвым и тот, чтобы не расстраивать и без того скорбную здоровьем супругу, взял вместо него совершенно нежеланного ребёнка кухарки, которая в свои четырнадцать успела переспать практически со всем Тор-Фарроу. Этот факт был тайной лишь для жены графа, которую я звал «мамой». Позже, когда она умерла, отец рассказал мне всё. Он оставил меня в замке, даже усыновил официально. Так что я не благороднее любого из встреченных нами крестьян.

После этих слов Алек надолго замолчал. Мы не разговаривали до самого вечера.

Престон встретил нас проливным дождём, в пелене которого прохожие мелькали призраками, и ощущением грядущей беды. Зима не желала сдавать свои позиции весне, было достаточно холодно и люди и так не слишком любившие в это время года выходить из дома, теперь же предпочитали сидеть там практически безвылазно. В преддверии вторжения армии её величества, о творимом ей уже ходили всё более жуткие слухи, город затих, ожидая развязки.

Стража в воротах королевского дворца не узнала ни меня ни Алека, они долго рассматривали нас, не желая пропускать. Алек, и без того пребывавший не в самом радужном настроении, уже схватился за меч, но я вовремя перехватил его руку и рявкнул стражам, чтобы позвали сержанта. Не осмелившись ослушаться приказа благородного сэра, стражи отрядили самого молодого бежать за сержантом. Им оказался наш старый знакомый Виллис, выбившийся за эти годы в гвардию. Он приказал нас пропустить и сообщил, что назавтра назначена коронация старшего сына Александра Руана, а ещё через день войско выступает из Престона. Так что грядёт новая битва с нагльцами.

Это новость меня отнюдь не порадовала. А вот Алек явно кипел жаждой мести и желал поскорее разделаться с Елизаветой и Аредином.

Нас без проблем пропустили к Марлону и Орвику, занявшим покои, ранее принадлежавшие Аредину. Оба были настолько заняты горячим спором, что и не заметили нашего появления.

— Ну почему мы не можем выступить прямо сейчас? — вопрошал Марлон. — Зачем нужна эта коронация, Генри?

— Затем, — терпеливо, явно не в первый раз повторял Орвик, — что один день ничего не решит, а на войну с Елизаветой выйдет уже не сын поверженного хранителя королевства, но король, самодержец, поддерживаемый обеими палатами парламента — и благородными сэрами, и цеховиками, и духовенством. Понимаешь, Марл?

— Не очень, — честно пожал плечами старший сын Золотого льва, — но если ты считаешь, что так будет лучше, пусть будет так. — Ему, похоже, просто надоело спорить с графом.

Тот удовлетворённо кивнул и только тогда оба заметили, что в покое они не одни. В первый момент ладони обоих упали на эфесы мечей, но сразу расслабились, узнав нас.

— Итак, вы наконец прибыли, — протянул Орвик, жестом приглашая нас за общий стол. — Что нового слышно в стране?

— О разгроме при Тор-Руане и гибели отца, — не представляю каких усилий стоил Алеку этот подчёркнуто холодный тон, — и Тома я знаю. Также мы не понаслышке знакомы с тем, что творит Елизавета на занятых её армией территориях, а вот о том, что готовим в ответ мы — ничего.

— Так и должно быть, — кивнул Орвик. — Согласись, что сообщать о своих планах врагу, сущая глупость. Творимое же адрандкой на землях нашего королевства — нам только на руку. Она восстанавливает против себя народ.

— Но этот народ не видит избавителей от своих мучений, — сказал я, — о вас нет никаких известий и все считают, что после смерти Золотого льва Руаны уже ни на что не способны.

— Это не так! — возмутился Марлон.

— Пускай и не так, — пожал плечами я, — но народ думает иначе.

— Какое кому дело до черни?! — отмахнулся Марлон.

— Может вам или Елизавете никакого, но вот чернь иного мнения, а эта чернь, между прочим, составляет большую часть населения страны.

— Бросьте этот спор, — прервал нас Орвик, — время слов, действительно, прошло, пора переходить к делу. Все наши войска полностью готовы к выступлению и только ждут приказа. На коронацию я пригласил всех наших благородных союзников, а из тех, кому мы можем полностью доверять, собрал нашу новую гвардию.

Старая вся была на стороне Елизаветы и почти полностью полегла под Сент-Орбаном.

— Хорошо хоть торжественный пир устраивать не будем, — буркнул Марлон, — терпеть их не могу.

— Алек, — обратился тем временем к его младшему брату Орвик, — ты не против возглавить этот новый гвардейский полк?

— Только если Эрик станет моим адъютантом, — усмехнулся тот.

— Ну, — неожиданно протянул Орвик, — это было бы несколько неосмотрительно. Эрик — сын покойного графа Фарроу, не поддержавшего нас, его брат, виконт Фарроский, сражался против нас и погиб под Сент-Орбаном, а Кристиан в открытую выступил против нас и дал денег на тех самых наёмников, что громили войска твоего отца у стен его замка.

— И что с того? — резко бросил Алек. — Эрик, между прочим, тоже сражался при Сент-Орбане и вместе с тобой, Генри, если ты позабыл.

— Да помню я, — отмахнулся Орвик, — всё помню, но у людей память короткая и избирательная. Отчего-то они устроены таким образом, что помнят только дурное.

— Тогда я не стану руководить гвардией, — отрезал Алек. — Друг мне дороже полка людей, особенно помнящих только плохое.

Орвик спорить понапрасну не стал, лишь пожал плечами, смиряясь с решением упрямого, как сотня ослов (простите за не слишком лестное сравнение) сына Золотого льва. Уж кому, как не ему, знать о поразительной твёрдости характера Алека.

Коронация Марлона Руана прошла не столь пышно и празднично, как дарование его отцу титула лорд-хранителя королевства. Новая гвардия блистала начищенными доспехами, но солнечный свет не отражался в их зерцалах — небо с утра затянули тучи. Играл королевский оркестр, делегация разряженных в пух и прах делегатов парламента с короной на бархатной подушке, скипетром и мечом, трон, установленный во внутреннем дворе. И общая обстановка нервозности, все словно бы ждали появления Елизаветы с войском прямо здесь, хотя по данным разведки она остановилась в нескольких неделях пути от Престона, неподалёку от города Сауторк, готовясь к решительному маршу на столицу.

Мне совершенно не хотелось присутствовать на коронации, однако Орвик с Алеком настояли на этом, противостоять обоим, выступившим единым фронтом, было выше моих сил. Я предпочёл почётную капитуляцию долгому и безнадёжному сражению. И вот я стоял во внутреннем дворе, рядом с Алеком, наотрез отказавшимся возглавить гвардейский полк, глядя на Марлона, принимающего символы королевской власти от делегатов парламента и престарелого кардинала Брефорда, глядевшего на сына Золотого льва не скрывая ненависти (конечно, дядя короля и брат убитого при Сент-Орбане герцога Аредина имел полное право ненавидеть всех своих дальних родственников по мечу). Мысли же мои были далеко отсюда — дома, в Тор-Фарроу, куда мне навеки закрыта дорога, где меня ненавидят и считают убийцей отца и брата. А ведь если рассудить здраво, так оно и есть, по крайней мере, отца я в могилу свёл это, как пить дать.

А уже наследующий день под гром всё того же королевского оркестра войско нового короля выступало из Престона к Сауторку для решительного, последнего как все надеялись, боя с Елизаветой. С нами было около двадцати тысяч войска — в основном рыцари с дружинами, но были и эрландеры с берландерами, давние союзники Руанов, с кланами которых ещё покойный Александр свёл тесную дружбу в бытность свою вице-королём северных провинций. Численности армии Елизаветы мы не знали, но, по слухам, она таяла на глазах, ибо деньги из Адранды для мейсенцев и салентинцев не пришли, а добычи с грабежей хватало не на всех. Обиженные капитаны покидали королеву (или теперь уже нет?), верными ей оставались лишь фиарийские рыцари, да и то из-за строгости их грозного предводителя графа Диомеля. Так что шансы на победу у нас были вполне реальные.

— Ваша уловка, милорд граф, — с искренним уважением произнёс Николас Кьонти, — сработала на все сто. Почти половина моих людей, якобы дезертировавших, сейчас сидит вот в этом лесу. — Он установил на соответствующее место на карте местности фигурку салентинского солдата с миниатюрной винтовкой на плече.

— Разделите их ещё надвое и поставите здесь и здесь. — Диомель поставил на опушке того же леса два синих флажка, обозначавших всё тех же фиарийских стрелков. — До команды укроетесь в зарослях, благо весна в этом году ранняя и зелени хватает.

Действительно, в тот год, не смотря на общеизвестную плохую погоду страндарского острова, порадовал солнцем и теплом уже в середине марта, чем не замедлила воспользоваться природа — всё распускалось зеленело, обеспечивая практически идеальное прикрытие для засады.

— Вы, мастер Вольфгер, — продолжил фиариец, крутя в руках серый флажок (обозначавший мейсенцев), — встанете здесь. — Он поставил его между синими, чуть ближе к реке, подпиравшей их с тыла реке Гильду, заболоченные берега которого не давали пространства для манёвра тяжёлой рыцарской коннице. Одновременно строй наёмников прикрывал укреплённый лагерь Елизаветы. — Сколько, кстати, у вас «дезертиров», мастер?

— Примерно четверть, — ответил мейсенец, — остальных уговорить не удалось. Гордые все.

— Встанут в лагере, — кивнул Диомель. — И пускай поумерят свою гордость.

— А что делать нам? — встрял Эдмунд Аредин, которому надоело молча стоять истуканом в штабной палатке.

— Вы со своими рыцарями будете при мне, — ответил фиариец, — мы единым клином ударим по руанцам, после того как выстрелят салентинцы.

— Позволю заметить, — произнёс молчавший до того таинственный седой человек, назвавшийся Джефри Мортимер и носивший только адрандское, несмотря на то, что здесь по понятным причинам адрандцев не очень-то жаловали, — что вы, милорд граф, в общих чертах повторяете трюк, использованный вами при Тор-Руане.

— Да, — кивнул тот, — но благодаря усилиям её величества свидетелей той битвы на стороне противника не осталось. Все либо погибли либо были казнены.

— Вы несколько самоуверенны, милорд граф, — покачал головой Мортимер, — это может стать причиной вашего поражения.

— Не исключаю, — спокойно кивнул Диомель, — но сейчас нет времени изобретать стратегию. Будем действовать по проверенному плану.

Я застал у Орвика в палатке какого-то странного типа, у которого под серым плащом угадывался табард с фиарийскими цветами. Он что-то сказал графу по-адрандски[24] и вышел, коротко кивнув мне, откидывая клапан палатки.

— Кто это? — поинтересовался я.

— Мой человек во вражьем стане, — ответил Орвик, — поведал мне, что Диомель решил не менять стратегию и ударит так же, как и при Тор-Руане.

— То есть? — не понял я.

— Попытается остановить нас залпом салентинцев, — объяснил он, — после чего зажмёт между мейсенцами и рекой, Гильдом, кажется, и ударит во фланг конницей, собранной из фиарийцев и нагльцев. Кстати, слухи о массовом дезертирстве мейсенцев и салентинцев оказались дезинформацией, запущенной самим Диомелем, так что врагов у нас куда больше чем кажется.

— И вы верите ему?

— На все сто. Он мне должен ещё с войны за Апонтайном.

— Что должен?

— Жизнь, юноша, — усмехнулся Орвик, — конечно же жизнь.

Диомель внимательно смотрел на маркиза Венсана, только что прибывшего из дальнего разъезда.

— Итак, где ты был, Венсан? — спросил он.

— Не знаешь, что ли, Диомель, — довольно натурально изумился Венсан, — сам же меня в разъезд послал.

— Да, — кивнул граф, — потому что доверял тебе. Но теперь…

— Что теперь? — вздохнул тот, начиная понимать, что разоблачён.

— Теперь я не знаю, что делать, — покачал головой Диомель. — У меня только один вопрос: почему? Ты ведь не только мой вассал, но и друг, так почему же ты предал меня?

— Стечение обстоятельств, — мрачно бросил Венсан, — роковое. Если бы меня здесь не было, я остался б верен тебе, Диомель. В битве при Орелане Орвик сбил меня наземь и пленил. Он не пожелал требовать выкуп с моих родных, отпустил домой, так что я остался ему должен. Теперь этот долг плачу.

— Впечатляет, — раздался приятный голос и из тёмного угла палатки выступил мистер Мортимер, таинственный союзник королевы Елизаветы, — отличное оправдание для предательства.

— Что вы можете знать о чести? — рявкнул на него Венсан.

— Я столь же благородного происхождения, что и вы, маркиз, — холодно отрезал Мортимер. — И вы забыли, кажется, что и меня есть шпага.

— Желаете сатисфакции, мистер Мортимер? — презрительно бросил Венсан, выделив голосом слово «мистер», традиционно относящееся к представителям ремесленного сословия.

— Время и место? — коротко осведомился тот.

— Идёт война, господа, — напомнил Диомель, — и дуэли — запрещены.

— Я не страндарец, — вопреки имени возразил Мортимер, — а ваш вассал — фиариец, так что законы страндарской гражданской войны нас не касаются.

— Вы правильно вспомнили, мистер Мортимер, что Венсан — мой вассал и не законы военного времени, так я могу запретить ему дуэль.

— Решил совсем лишить меня чести, — бросил маркиз, — хочешь казнить публично.

Диомель покачал головой снова и махнул рукой, разрешая дуэлянтам всё, что они пожелают.

— Итак, Венсан, время и место?

— На улице, прямо сейчас.

— Вашу шпагу, сударь.

Они вышли из палатки.

На дуэль собралось посмотреть практически все солдаты, да и благородные господа тоже, кроме тех, кто был занят в дозоре или патруле. Симпатии большинства были на стороне маркиза, известного по всему войску «своего парня», Мортимера мало кто вообще видел, а те кто видел отзывались нелестно, хуже говорили лишь те, с кем он успел пообщаться. Острота языка мистера Мортимера уступала, только остроте его шпаги, клинок которой пробовали несколько самых ретивых рыцарей. Правда ни одной дуэли со смертельным исходом не было — подрывать боеспособность армии союзника он не хотел. Хотя сейчас ходили упорные слухи, что сейчас дуэль будет до последней капли крови.

Маркиз считался неплохим фехтовальщиком, но не более, а вот мастерство Мортимера, как утверждали немногие свидетели, было непревзойдённым.

Когда и каким образом в руке Мортимера возникла шпага, как обычно никто не заметил, ножен у него на поясе было. Непосредственно перед этим он сбросил свой щёгольский редингот, оставшись не смотря на достаточно прохладную погоду, в шёлковой рубашке и зауженном жилете. Март мартом, но Страндар королевство северное и в это время года люди предпочитали носить что-то посолиднее. Правда и Венсан без сожаления расстался со стёганым гамбезоном, хотя рубашку он носил шерстяную.

Разочарованию собравшихся со всего лагеря зрителей не было предела. Дуэль не продлилась и пары секунд, а разглядеть, что произошло не сумел практически никто. Звякнули клинки шпаг, металлический блеск ослепил первые ряды, а следом Венсан, покачнувшись, рухнул ничком. Крови почти не было.

Граф Диомель покачал головой и вернулся в свою палатку.

Мы встали в первых рядах рыцарей, готовые таранным ударом проломить строй противника. Нашим основным врагом были салентинцы, которые одним залпом практически смели дружины Золотого льва, графа Берри и их союзников.

— Наше спасение одно, скорость, — напутствовал нас перед боем Орвик. — Мы должны атаковать мейсенцев прежде, чем салентинцы дадут первый залп.

— Что помешает Диомелю дать залп в этом случае? — спросил его Алек.

— Недопустимые потери. В этом случае наёмников погибнет гораздо больше, чем нас, а из-за того, что он раздробил своё войско, он не сможет подтянуть подкрепление вовремя.

И вот я сижу и с высоты седла оглядываю стальные ряды мейсенской пехоты. Окрашенные в одинаковый серый цвет щиты с волчьей головой, над головами вьётся флаг с аналогичным символом, хорошо ещё, что длинных копий у них с собой нет — в этом случае наша атака была бы обречена. Судорожно сглотнув, я опустил забрало шлема, готовясь к бешеной скачке.

Трубный вой горна прозвучал неожиданно. Я вздрогнул от этого звука и дал коню шпоры. Мы сорвались в дикий галоп, вместо того, чтобы медленно набирать скорость для единого могучего удара, который смёл бы ряды противника. Подобного противник наш никак не ожидали, залп салентинцев на флангах и фронте несколько запоздал. Но всё же они выстрелили.

Это была форменная Долина мук. Ржали несчастные кони, рыцари и оруженосцы вылетали из сёдел, с грохотом валясь на землю, крики раненных заглушали топот копыт и звон доспехов. Но не смотря ни на что, наша атака продолжалась, мы сомкнули ряды на месте павших и мчались дальше, стиснув зубы. Копьё к копью, плечо к плечу, заглушая страх в наших душах воинственными воплями и мыслями о мщении.

Удар! Клянусь, я видел лицо мейсенца, которого прошил копьём насквозь вместе с щитом. Древко не выдержало такого удара и с треском сломалось. Я был готов к этому и выхватил меч. Первым ударом раскроил череп какого-то наёмника, его не спас и добротный шлем-полусфера. А потом завертелась обычная канитель.

— Неплохой ход, — окидывая поле боя взглядом художника, бросил Мортимер. — Такими темпами вы, Диомель, потеряете всех мейсенцев.

Граф ничего не сказал. После дуэли между Мортимером и Венсаном, фиариец практически перестал общаться с ним, ограничиваясь лишь сугубо деловыми репликами. Однако это не мешало ему осознавать правоту загадочного седого «мистера». Стрелять салентинцы больше не могли и от них не было никакого толку, а если руанцы доберутся до тех, кто стоят за спинами мейсенцев, им конец. Можно рискнуть и подождать пока они дадут ещё залп, но результат его будет отразится больше на тех же мейсенцах, нежели закованных в сталь по уши рыцарях. Диомель, скрепя сердце, отдал стрелкам приказ отступать. Ещё успеют отойти в укреплённый лагерь, прежде чем и без того неширокая цепочка мейсенцев растает окончательно. Сейчас он был благодарен неуёмной гордости наёмников, позволившей сейчас вывести из-под удара салентинцев.

— Не пора ли нам ударить? — поинтересовался Эдмунд Аредин, подъезжая к Диомелю.

— Не пора, — отрезал разозлённый фиариец.

Он понимал, что рыцарская кавалерия уже ничего не решит. Заболоченный берег Гильда, который, по его замыслу, должен был сковывать врага, теперь обратился в колоссальное препятствие для контратаки. Но делать нечего. При осаде лагеря (а в том, что она последует Диомель не сомневался) понадобиться каждый пехотинец, так что Вольфа надо спасать.

— Готовьтесь, — бросил он Аредину, надевая свой шлем-армэ.

Берег Гильда буквально вскипел под копытами нагльских рыцарей и их фиарийских союзников. Грязь летела во все стороны, так что враги стали похожи на каких-то болотных тварей, чем на людей. Мейсенцы, завидев подкрепление, подались назад, а в образовавшийся между нами мизерный зазор врезались фиарийцы и нагльцы.

От вражьего копья я уклонился, как учили в Гартанге, откинувшись в седле, насколько позволяла высокая задняя лука, и поворачивая корпус. Тяжёлое «жало» царапнуло по нагруднику моей кирасы, не причинив вреда. В ответ я ударил его владельца по ничем не защищённым рукам, он взвыл, хватаясь за обрубок правой, распоротой до кости левой. В спину его врезался ехавший следом, едва не вылетев из седла. Он-то и стал моей следующей жертвой. На сей раз я бил в плечо. Ошарашенный противник не сумел хоть что-либо предпринять и лишь удивлённо воззрился из-за забрала своего шлема на вставший торчком аванбрас[25], копья однако из рук не выпустил. Новый удар обрушился на его грудь. Алек, нанесший его, буквально прорубил кирасу, оставив на ней жутковатый след, похожий на рваную рану.

Головой крутить было некогда. Фиарийцы наседали. В первых рядах их рубился поразительно знакомый рыцарь в готическом доспехе и ведрообразном топхельме. Именно он помог нам с Алеком выбраться из деревни, когда мы собрались преследовать «покойников». И вот он мчится мне навстречу, размахивая странный мечом с клинком чёрного цвета, окантованным багровой полосой. Наши рыцари разлетались от него в разные стороны, настолько сильными были удары, обрушивающиеся на них. Навряд ли, я был его целью, просто он нёсся в одном направлении, прорываясь через наши ряды, он убивал ради самого убийства, таких у нас зовут Рыцарями Смерти, а в Эребре — берсерками. И тут на пути его встал Алек. Странный меч разрубил щит и наплечник моего друга, словно они были сделаны из бумаги, а не лучшей салентинской стали. Алек ударил в ответ, не думавшего об обороне врага, не обращая внимания на боль, но его клинок отскочил от доисходного топхельма. Я понял, что дело плохо и Алека пора выручать.

Я вонзил шпоры в бока коня, заставляя его одним прыжком преодолеть расстояние до схватившихся Генриха (я вспомнил, наконец, имя рыцаря) и Алека. Используя инерцию этого прыжка, я обрушил на топхельм свой меч, перехватив его обеими руками, щит давно превратился в плоский кусок мятого железа. Генрих покачнулся в седле, силушкой уж Господь меня не обделил, но и мои руки онемели — доспех у противника оказался прочнее чем я мог подумать. Тут же Алек ткнул его колющим в грудь — клинок лишь скользнул по кирасе, а опомнившийся Генрих изо всех сил рубанул его по шлему. Я вовремя успел подставить под удар свой меч и едва сумел удержать его, настолько силён оказался наш враг. Острая боль пронзила обе руки до самых плеч. Тем временем Алек ударил коня, заставляя подъехать вплотную к противнику и попытался ткнуть его в щель доспеха. Клинок не вошёл и на четверть дюйма, словно упершись в незримую и непреодолимую стену. Генрих глухо рассмеялся под топхельмом, но смех его оборвал удар шестопёра Орвика, обрушившийся на плоскую верхушку доисходного шлема. Звон пошёл гулять почти колокольный, что однако совершенно не смутило Генриха, он продолжал рубиться с нами как ни в чём не бывало — готический доспех принимал на себя все удары без какого-либо ущёрба для его владельца. Но и на помощь ему никто не спешил, слишком уж глубоко он забрался в наши ряды, фиарийцы с нагльцами подались к укреплённому лагерю, прикрывая отступающих мейсенцев.

И тут вновь запели горны, возвещая о наступлении второй чести сражения. В атаку пошли билефелецкие рейтары, загодя нанятые Орвиком на деньги престонских банкиров и ремесленных цехов, а также откупившихся сэров. Не одна Елизавета не брезговала наёмниками.

Могучие, почти все как на подбор вороные, кони неслись, сминая палатки, за которыми были укрыты до времени. Стальная волна врезалась во фланг противника, сминая мейсенцев, своих дальних родичей, билефельцы сшиблись с рыцарями. Мы же вышли из боя, предпочитая отдых той резне, что творилась в нескольких ярдах от нас. Наш противник, Генрих, также подался назад, отбиваясь от нас, он однако понимал, что против всех руанских рыцарей ему не продержаться и пары минут. Следом лихо развернул коня и, дав ему шпоры, умчался прочь, по широкой дуге огибая сражение билефельцев с нагльцами и фиарийцами. В лагерь он, похоже, не собирался. Умное решение в свете последовавших событий.

Когда битва почти вплотную приблизилась к частоколу, а салентинцы изготовились к залпу, из-за спин рейтар вылетели полдесятка лёгких конников в гусарских ментиках и доломанах режущих глаз алых и зелёных цветов. Это были наёмники из далёкого Вольного княжества Штирии, воинственного соседа Мейсена, оправдывавшие свою репутацию самого лихого народа в мире. Сейчас их кривые сабли, иначе карабеллы, покоились до поры в ножнах, а в руках они сжимали глиняные горшки на длинных ремнях, начиная раскручивать их, а за ними уже тянулся дымный след. Салентинцы не успели сориентироваться и дать залп по стремительно подлетевшим к частоколу гусарам. Горшки взвились в воздух и врезались в брёвна.

Взрыв, казалось, потряс землю у нас под ногами. Многие вылетели из сёдел, однако готовые к этому рейтары буквально на плечах нагльцев и фиарийцев влетели в лагерь, учиняя резню среди ошарашенных врагов. С фланга их поддержали гусары, лихо бившие из седёл пехотинцев из своих коротких пистолей.

Такая с позволения сказать битва длилась не больше получаса. Спастись удалось только королеве Елизавете, которая с небольшим отрядом верных ей рыцарей сумела вырваться из обречённого лагеря и скрылась где-то на мятежном севере, а позже, по слухам, бежала на континент.

Тогда у частокола горящего лагеря нагльцев нам казалось, что Война львов закончилась и Страндар навеки успокоился под сенью Руана — потомка Фолксов. Но это было далеко не так.