Война с аксиомой 

Глава 6 У ВОРОТ ШКОЛЫ

Второй год работы в школе напоминает второй год в жизни молодоженов. Он проходит легче первого. Школа привыкает к учителю, а учитель почти не встречает незнакомых лиц ни в школьном коридоре, ни в классах. Он уже знает склонности, симпатии и недостатки учителей и многих учеников.

Я поняла главное — в школе нельзя ни на секунду выключать самоконтроль. Учитель, как сапер, не имеет права на ошибку, потому что и одна ошибка может иногда искалечить человеческую судьбу.

Неожиданно прекрасным комсоргом в новом учебном году стал Рыбкин, мальчик грубоватый и некрасивый. Ребята называли его Рыбаком, а девочки — Утюгом. И повзрослели девочки. А это наложило отпечаток сдержанности на мальчишескую «вольницу». Они еще часто валяли дурака, но при этом уже не ощущали себя героями.

Первое столкновение в новом учебном году с Марией Семеновной произошло у меня из-за школьного вечера. Вечера эти мы проводили по указанию райкома комсомола: в субботы устраивать в школе интересные мероприятия, чтобы «своих ребят не предоставлять улице». Мария Семеновна не возражала, но энтузиазма эта идея у нее не вызвала. И она поручила проводить подобные развлекательные вечера Светлане Сергеевне и мне. Но я была только исполнителем. При Светлане Сергеевне моя инициатива гасла. Она была удивительно властным, сильным и собранным человеком. Никого в школе так не боялись и не слушались, как ее. Даже Марию Семеновну.

При этом ничего жесткого в ее внешности не было: загорелая даже зимой, круглолицая, щекастая, с челочкой. Она умела шутить. Но в классе она говорила голосом укротителя тигров.

Вначале мы пытались устраивать тематические вечера, встречи с разными городскими знаменитостями, а потом выдохлись. Шел конец четверти. И субботние вечера превратились в элементарные вечера танцев.

Неприятности начинались с первыми звуками радиолы в нашем переулке.

У ворот школы скапливались по субботам местные хулиганы. Они любой ценой пытались просочиться на танцы, а мы со Светланой Сергеевной любой ценой пытались изолировать от такого «инфекционного контакта» наших учеников.

Старый швейцар наш был глуховат, ворота он запирал изнутри на огромный засов, и проникнуть в школу никто чужой не мог. До начала танцев наши мальчики патрулировали группами в переулке, встречали и провожали девочек. Патрульными командовал Рыбкин и Валерик Пузиков — его приятель. Или они нашли язык с хулиганами, или выполняли свои обязанности сверхбдительно, но никаких драматических происшествий у нас не было месяца два, пока однажды в зал, где я сидела около радиолы, составляя программу танцев вместе с Дроботом, не вбежали перепуганные девочки.

— Ой, Марина Владимировна, скорее идите вниз, Свету чуть не убили!..

В вестибюле я увидела на стуле Свету Забелину. На лице ее лежал носовой платок, быстро набухавший кровью. Тут же толпились взбудораженные девочки и непрерывно трещала Майка, ее подруга, самая любопытная и болтливая девочка нашего класса.

— Я ей говорю: молчи, не связывайся, — а вы же знаете, какая она! Как это можно — ей слово, а она смолчит?! Ну она и ответила ему и раз, и другой, да еще с усмешечкой, пока не довела…

Выяснилось следующее. Света постоянно опекала Майку. Не видя ее на вечере, она пошла к трамвайной остановке ее встретить. Света никого никогда не боялась. Она была очень красивая. Майку она встретила, а с патрульными разминулась. И обе девочки подошли к воротам школы, у которых толпились хулиганы. Какой-то парень, «не местный» — Майка это отметила с полным знанием дела, — стал ее задирать. Майка отчаянно стучала в ворота. Наш швейцар ничего не слышал, а дежурные по вестибюлю разлетелись, конечно, по школе.

Парень ругался и нахальничал, и Света стала его высмеивать, и тогда он ударил ее по лицу, «чтобы фасон не давила». Тут Майка так истошно заорала, что швейцар ее наконец услышал и впустил девочек в школу.

Я приподняла платок на лице Светы и увидела, что у нее не просто ушиб, а рана. Светка не плакала, только с удивлением смотрела на нас. Очевидно, в шоке она еще не чувствовала боли.

— Надо в больницу, — сказала я.

Тут глаза ее мгновенно наполнились непролившимися слезами.

— Ой, а я так потанцевать хотела!..

Пальто ее было расстегнуто, и я увидела, что под ним надето новое платье. Эту девочку родители не баловали. Она донашивала вещи старших сестер и уже давно рассказывала с волнением, что ей все-таки решили сшить новое, совершенно новое платье. Весь наш класс принимал участие в выборе фасона и получал подробную информацию после каждой примерки. Но над Светой не смеялись. К ней с симпатией относились и девочки и мальчики. Может быть, потому, что она никогда не подчеркивала свою красоту.

— Где Светлана Сергеевна? — спросила я.

— Не знаем… — Дежурные девочки пожали плечами. — Кажется, еще не пришла.

Я задумалась. Свету нужно срочно в больницу. Если же вызвать «скорую помощь», машина придет не сразу. Район у нас был окраинный, и работы «скорой помощи» хватало. До прихода Светланы Сергеевны уйти из школы я не могла, не имела права. Оставалось поручить кому-нибудь проводить Свету Забелину в больницу…

И тут я вспомнила об Андрее, Светкином рыцаре.

Они дружили с первого класса, жили в одном доме, и с этой почти классической дружбой давным-давно примирились и их родители, и ребята, и даже Мария Семеновна.

Андрей был ничем не замечателен, разве что своей преданностью Свете. И когда о нем говорили, то добавляли в виде пояснения:

— Андрей? Ну тот, Светкин.

Они сидели вместе в классе, ходили вместе в школу, и он нес ее чемоданчик.

И для нее не существовал никто другой, хотя на эту девочку поглядывали многие мальчики, даже старших классов.

Меня немного удивляла эта дружба, пока Света не дала мне прочесть стихи, очень лиричные, хотя и не очень талантливые, посвященные «темноглазой радости».

— Никто не знает, какая у него душа! — сказала она гордо. — Никто, кроме меня. Он обязательно будет поэтом. И великим. Вроде Маяковского. И все стихи мне будет посвящать. Мы так уговорились.

— Где Андрей? С патрульными? — спросила я девочек.

— Нет, он в школе, в радиорубке, за ним пошли.

Андрей отличался еще неплохими способностями по физике и был одним из главных организаторов школьного радиоузла.

Я услышала торопливый бег. По лестнице буквально скатился белый, много бледнее Светки, Андрей.

— Света! Кто это сделал?

Он так зло на нас посмотрел, словно подозревал во всем нас.

Она сжала губы. Видимо, сказывалась уже боль. Андрей лихорадочно обдергивал серую косоворотку под ремнем, которую носил навыпуск, как шестидесятники.

— Ничего, Рыбак узнает, Рыбак даст им жизни… — многозначительно протянул Дробот, такой миловидный и маленький, что его все в первую минуту принимали за переодетую девочку-пятиклассницу.

— Надо немедленно отвести ее в больницу, — сказала я, сменяя на лице Светы третий носовой платок. — Сейчас мы ее закутаем, и ты проводишь…

— А почему в больницу?.. — странным тоном протянул Андрей.

— Врачу ее показать. Может, и ничего страшного, но рентген сделают.

Андрей закусил губу и промямлил:

— Может, сейчас не стоит, попозже…

И сразу наступила тишина. И в этой тишине Андрей топтался на месте, вздрагивал, и на лбу его выступили капли пота.

— Скис? — присвистнул Дробот. — А еще поэт!

— Да нет, — сказал вдруг удивительно рассудительным тоном Андрей, — я о ней думаю. Она уже их разозлила… как бы чего не вышло.

Он выглядел как человек, наконец-то ощутивший под ногами твердую почву.

— А что, что может выйти? — возмутилась Майка.

— Ты ручаешься, что она снова не начнет огрызаться, злить их?

Андрей сделал шаг к Майке. Он говорил так, точно Светки здесь не было.

— А если ее опять ударят? Меня схватят, и она будет целиком в их власти… А ты знаешь, что может сделать шпана?

Он произнес слово «шпана» с ненавистью.

— Кто хоть это сделал? — спросила я.

Мне казалось, что Андрею просто надо дать минуту передышки, чтоб он оправился от ужаса за Светку, от растерянности.

— Какая разница! — Майка передернула плечом. — В милицию же не заявим…

— Конечно.

— Да это наши, соседские…

— А еще говорят, что своих шпана не трогает!

В устах моих девочек слово «шпана» звучало почти как профессия.

— Одевайся, Андрей! — сказала я решительно. — Быстрее!

— Та я ее отведу! — предложил Дробот, и девочки засмеялись: от него польза могла быть, как от цыпленка.

Андрей пошел к вешалке. Движения его были замедленные, точно связанные, а уши пламенели.

— Девочки, помогите Свете…

— Никто мне не нужен. Я и одна дойду.

— Вместе с Андреем.

— Нет, не вместе. С ним я не пойду.

— Но Светик… — Андрей порывисто оглянулся, надев только один рукав шубы.

Света придерживала платок у лица, пальцы ее были в крови, но глаза смотрели со спокойным вызовом.

— А, где наша не пропадала! — Майка притопнула, схватила ее под руку и повела к двери.

— Подождите! — сказала я.

Не чувствуя своих ног, без пальто, в состоянии полной растерянности я вышла из школы, открыла ворота и сразу оказалась в толпе возбужденных и неряшливых подростков.

Я напрасно оглядывалась. Взрослых прохожих не было. А я хотела им поручить проводить девочек.

На секунду и мне стало страшно. Подростков было много, и они явно чувствовали себя хозяевами улицы. Они могли оскорбить и меня. Для них ведь не было авторитетов, они уважали лишь силу, злую, жестокую силу.

И странное чувство охватило меня, когда я переводила глаза с одного полудетского лица на другое, изуродованное или развязной гримасой, или наигранным истерическим возбуждением, или дурацким чубом.

Чьи же эти мальчишки, которые уже два месяца мешали нам «проводить мероприятия»? Кто ими должен заниматься, когда мы возмущенно захлопываем перед ними двери? Наши ученики «чистые», а эти «нечистые» — так? Но когда началось размежевание, когда учителя перестали замечать стаи таких ничейных подростков, с сигаретами и бутылками в карманах?!

— Есть тут у вас главный? — спросила я.

— А в чем дело?

Всех растолкал вихрастый парень на костылях. Одна штанина у него была высоко подвернута, почти под бедро.

— Твой дружок искалечил мою ученицу…

— Та нет, это не наш, это с Плехановской, Севка, припадочный.

— Наших мальчиков сейчас в школе нет. Я не могу уйти, а ее с подругой надо отвести в больницу. Можно это вам поручить?

Они застыли. У одноногого даже рот приоткрылся. Он сверлил меня взглядом, пытаясь понять, где тут подвох? А я вдруг представила себе насмешливое лицо Марии Семеновны: ее вздетые высоко на лоб брови и сползшие на кончик носа очки; потом рядом с ней возникла ледяная Светлана Сергеевна…

— Ладно. Доверяете — порядок! Подайте сюда вашу красавицу!.. — сказал одноногий.

И мне вдруг понравилось его лицо: топорно вырубленное, красноватое, развязно гримасничающее. Может быть, из-за маленьких глаз. Они оставались застенчивыми, даже смущенными.

И мне вдруг захотелось, чтобы этот парень учился в моем классе.

Майка одела Свету, закутала ей лицо шарфом и вывела к воротам. Она подчинялась нам, как загипнотизированная.

— Когда отведешь, вернись сюда: я хочу знать, что врачи скажут, — попросила я одноногого.

— А эта Погремушка на что? — кивнул он на Майку.

— Ладно, ладно, Цыган, не заводись. — Майка подпрыгивала перед ним, как маленькая собачонка перед большой овчаркой. Они, видно, были давно знакомы.

— Свете с ней будет веселее, — сказала я.

Света молчала. Она строго смотрела прямо перед собой, сведя брови. Она не меняла этого выражения после своего столкновения с Андреем. Выражение отчужденной взрослой горечи.

— Та не пускают же в вашу школу… — сказал Цыган.

— Постучишь три раза. Я дежурных предупрежу.

Я вернулась в школу, в зал, а через полчаса начали собираться учащиеся. Вошла нарядная Светлана Сергеевна, и зазвучал традиционный вальс «Учительница первая моя», который она танцевала с мальчиками, как бы открывая бал…

Я боялась посмотреть на часы, боялась взглядов ребят. Мне казалось, что все понимают, на какой страшный риск я пошла от педагогической растерянности…

— Не смотри каждую минуту на часы, — вдруг сказала Светлана Сергеевна.

— Ты уже слышала?

Она задумчиво пожала плечами.

— Я бы не решилась…

— Какой же выход?

— Возможно, все-таки послала бы Андрея.

— Она бы с ним не пошла…

— Во всяком случае, я уверена, что эти твои «герои» не подведут. Такие ценят доверие.

И мне стало сразу легче, я очень верила в ее опыт.

А потом меня вызвали дежурные, и у ворот одноногий парень сказал, что Свету положили в больницу, а Майка побежала за ее родителями, потому что у нее перелом носа. И вдруг я услышала свои слова. Честное слово, они выговаривались как-то помимо моей воли.

— Ну, а теперь я приглашаю вас на вечер! Как гостей!

Я широко открыла ворота, за мной двинулось человек восемь мальчишек, и дежурная Оля Абрамова прошептала мне в ужасе:

— Ой, а вдруг пальто украдут?!

И побежала вперед, охранять одежду.

Наши гости вели себя вначале вполне пристойно, хотя от некоторых попахивало спиртным. Но потом им наскучили приличия, и они стали пугать девочек, корча зверские рожи и подмигивая.

Мрачный Рыбкин стал проталкиваться к ним, но Цыган опередил его и что-то тихо сказал своим. Они недовольно расселись под стенкой, и снова воцарилось спокойствие.

— А ведь парень с понятием, — усмехнулась Светлана Сергеевна.

— Жаль, что мы таких упускаем.

И я подсела к нему, заговорила о каких-то пустяках и вдруг услышала ироническое:

— У вас все с подходцами.

— У кого — у вас?

— Ну, учителей. Я же вас насквозь вижу… — процедил он сквозь зубы.

— Да? Каков же сейчас я применяю подход?

— Подход номер один: привлечь хулигана чуткостью.

— А разве тебе не хотелось бы встретить человеческое отношение?

— А с чем его едят, это отношение?

Он вскочил и на костылях запрыгал по залу, мешая танцующим.

Тут вбежала запыхавшаяся Майка, переполненная новостями. Танцы прервались, все окружили ее, но она подошла к Цыгану и начала свой доклад так, точно рассказывала ему лично, как начальству.

Очень она была смешная. Маленькая, веснушчатая, с вытянутой, как у кролика, мордочкой. Цыган не улыбался. Он смотрел на нее с высоты своего роста задумчиво, внимательно, чуть покровительственно…

И мне показалось, что уж этого парня я сумею отвоевать у ночных улиц и подворотен. Вместе с ней, с этой отчаянно шумной, любопытной Погремушкой.

А напротив сидел Андрей и, поглаживая свою челочку, делал вид, что ему весело и приятно смотреть на танцы. И в перерыве, когда мы обычно предлагали желающим почитать стихи, он встал, пошел к сцене.

Но Рыбкин, председательствующий, точно не видя его, сказал:

— Значит, никого нет из поэтов? Тогда продолжим танцы. Девочки, приглашайте мальчиков, имейте совесть.

Через две недели эта история разбиралась на педсовете. Мария Семеновна кипела гневом, опустив очки на кончик носа.

— Педагоги! Воспитатели! Совсем рехнулись!

Она любила обобщать, хотя подсудимой числилась я одна. Обобщать всех молодых учителей. На всякий случай. Все равно каждая часто оказывалась «штрафным солдатом».

— Ну, чего, чего хихикаешь? Макаренку строишь?

Это относилось уже прямо ко мне. И если раньше я чуть-чуть улыбнулась, уж очень у нее был нестрашный вид, хоть она и кричала, то теперь я еле сдержала смех. Точь-в-точь «трудновоспитуемый» Костя Шафаренко, когда я старостой его делала.

— А как надо было поступить на вечере Марине Владимировне? — спросила вдруг Татьяна Николаевна, колдовавшая потихоньку над пакетиками с какими-то семенами.

— Ну уж не так, не так по-детски! — звонко воскликнула Элеонора Эдуардовна, глядя одним глазом, веселым, на меня, другим, строгим, — на Марию Семеновну.

— Вот-вот. А все почему? От фанаберии! Из молодых, да ранняя! — использовала Мария Семеновна весь свой привычный лексикон. — А когда учат ее — спорит! Почему потом не обсудила этого балбеса, как его?..

— Лежачего не бьют, — сказала я и вспомнила, как удивлялись ребята, что я не разрешила проработать на собрании Андрея; Рыбкин даже в затылке почесал.

— Но положено, к позорному столбу…

— Считаешь, это его перевоспитает?

— Ну, чтоб другим не повадно было…

Я пожала плечами, я не хотела навязывать нашему комсоргу свою волю…

— А ты подумай, что важнее — сделать из труса противопожарный плакат или сделать его человеком?

Не знаю, почему я так поступила. Может быть, потому, что Андрей ходил на уроки. Спокойный, независимый. Не просил перевода в другой класс. Не стремился уйти из школы. Хоть жизнь его была нелегка. Ребята безжалостно третировали его. Это было презрение, откровенное и жестокое, на которое способны подчас подростки.

«Пусть его Света накажет, — сказала я тогда Рыбкину. — Это будет для него больней. И нужней…»

И мы решили подождать ее возвращения из больницы.

Но не будешь же все это рассказывать здесь, на педсовете! Когда Мария Семеновна, как у нас говорили, вошла в штопор.

— А вы знаете, что эта умница еще придумала? — гремела Мария Семеновна, опираясь обеими руками о стол, покрытый зеленой, в чернильных пятнах, суконной скатертью.

Сейчас она была похожа на медведицу, привставшую на передние лапы для защиты своего детеныша. И снова ко мне, в упор:

— Ты скажи, скажи, поделись с товарищами!

— Вы о чем?

— Подумаешь, святая простота! Где это видано, где это слыхано, чтоб ученики осуждали учителя! Или, может быть, есть новые инструкции?

— Но если и я и они — комсомольцы?..

Конечно, я знала, что нагоняя не избежать. Но мне очень хотелось, чтобы мои «дети» привыкали думать без подсказки. Самостоятельно. И я поэтому на комсомольском собрании в нашем классе предложила обсудить мой поступок. Я сидела сбоку, а председательствовал Рыбкин.

И Андрей сидел. Не ушел. Хотя Рыбкин предсказывал, что он снова струсит, смоется.

Больше того, Андрей был совершенно невозмутим.

Майка заявила:

— Не Марину Владимировну надо песочить, а вот его, поэта нашего…

— Молчи, Погремушка! — тяжело сказал Рыбкин, но Майку унять даже ему было нелегко.

— А почему? Комсомольцы должны реагировать на комсомольца…

— Во-во, ты и реагируй!

И тут встала Света. Она недавно вернулась из больницы. Девочка выглядела еще плохо, хотя шрам был еле заметен. А главное — у нее изменился характер. Стала она замкнутой, колкой. И самовольно пересела на другую парту, оставив Андрея в одиночестве.

Света постояла, дожидаясь полной тишины. И сказала, четко выговаривая все буквы:

— Я прошу не обсуждать поведение Андрея.

Она говорила негромко. И так трудно шевелила губами, точно они у нее замерзли.

— Это почему? — спросил Дробот.

— Это наше личное дело.

И конечно, мое вольнолюбивое вече оскорбилось.

— Ого!

— Подумаешь, принцесса!

— А как же девичья гордость?

Андрей сидел серый. Даже курносый нос заострился.

Рыбкин вскользь глянул в мою сторону и схватился за волосы. Он молчал, не произносил ни звука, но его фигура с поднятыми вверх руками достаточно впечатляла.

Спорщики стали утихать.

— Все? — спросил он потом умирающим голосом. — Тогда продолжим разговор о Марине Владимировне.

Света с облегчением вздохнула. Села.

И потом ребята признали, что я поступила правильно.

— По-комсомольски! — подвел итог Рыбкин.

И на этой истории в классе нашем была поставлена точка.

И никто бы ничего не узнал о моей «проработке», если бы не мой длинный язык. Сама поделилась с Марией Семеновной. Уж очень у меня было хорошо на душе. А она открыла и закрыла один глаз. Ничего не сказала. Думала. И обрушилась только на педсовете.

Светлана Сергеевна ее поддержала:

— Я предлагаю отметить в протоколе, что апелляция Марины Владимировны на собрании к ученикам — демагогия!

— Дошло? — повернулась в мою сторону довольная Мария Семеновна. И на меня поглядела почти ласково. За то, что я дала повод себя воспитывать. Что проглотила порцию наставлений без спора. Кротко. Послушно. Почтительно…

А я представляла свою скорую встречу с Цыганом Именно сегодня, в первый раз, Майка пообещала привести его ко мне домой.