Войны и кампании Фридриха Великого

Начало кампании 1758 года Поход в Моравию

Неудачи австрийской армии тщательно скрывали от Марии Терезни. Генералы ее приписывали свою значительную потерю особенным несчастным обстоятельствам, позднему времени года, трудным переходам в горах, заразным болезням, свирепствовавшим в войсках. Неудачи первого года войны надеялись наверстать успехами следующих кампаний. От союзных держав ожидали большего единодушия в действиях. Союзы с Францией и Россией были скреплены новыми теснейшими узами. Все это убаюкало встревоженный дух императрицы-королевы, и чувство мщения вспыхнуло в ней с новой силой.

Однако венский кабинет, чувствуя, что имеет дело с человеком решительным, оборотливым и притом покровительствуемым счастьем, стал поосторожнее в своих прокламациях, смягчил выражения имперского суда и сделался вежливее и приличнее в отношениях с Пруссией. Граф Кауниц даже уведомил Фридриха II о заговоре против его особы. Король посчитал это известие выдумкой, но воспользовался им, чтобы написать Марии Терезии благодарственный ответ. «Есть два рода убийства, — писал он ей, — один кинжалом, другой позорными, унизительными статьями. Первый род я презираю, но ко второму я гораздо чувствительнее и от него стараюсь отписываться мечом».

Мария Терезия на смотре.

В то же время он отправил в Вену захваченного в плен генерала князя Лобковица для мирных переговоров с императрицей-королевой. «Если б не битва 18 июня, — писал он ей, — в которой счастье мне изменило, я, может быть, имел бы случай лично посетить Вас. Тогда, может быть, вопреки моей натуре, Ваша красота, Ваш возвышенный ум оковали бы победителя и мы нашли бы средство к примирению. Правда, в минувшую кампанию Вы имели большие выгоды в Силезии, по эта честь продолжалась недолго; о последней же битве я не могу вспомнить без ужаса, столько в ней пролито крови. Я воспользовался моей победой и теперь в состоянии опять двинуться в Моравию и Богемию. Размыслите об этом, дражайшая кузина! Узнайте, наконец, кому Вы доверяетесь. Вы губите свое государство; вся пролитая кровь падет на Вашу душу! Вы увидите, что не в Ваших силах победить того, кто, будучи Вашим другом, заставил бы трепетать весь мир. Строки эти выливаются у меня из глубины сердца: желаю, чтобы они произвели на Вас счастливое впечатление. Если же Вы хотите довести дело до крайности, то я все испытаю, что только в моих средствах. Но уверяю Вас, мне прискорбно видеть погибель государыни, заслуживающей удивление целого света. Если Ваши союзники станут помогать Вам, как следует, — я пропал: это предвижу. Но и тогда мне не будет стыда: напротив, история покроет меня славой за то, что я защищал соседнего государя от притеснений, что не способствовал увеличению могущества Бурбонов и что храбро боролся с двумя императрицами и тремя королями».

Убедительное письмо Фридриха не произвело желанного действия. Французский посланник Шуазель уговаривал Марию Терезию продолжать войну, и она согласилась. Франция стала вооружать новое войско и выплатила России новые субсидии. Елизавета Петровна приняла решительные меры к немедленному продолжению военных действий в Пруссии. Генералу-ан-шефу графу Виллиму Виллимовичу Фермору было поручено главное начальство над войсками со строжайшим предписанием: начать войну, не теряя времени. В подкрепление ему послан генерал Браун с резервом, находившимся в Жемайтии и в Курляндии. В январе 1758 года русские выступили в поход, но вновь были остановлены «непроходимыми дорогами».

Фридрих провел зиму в Бреслау, приготавливаясь к обороне. Английский премьер-министр Уильям Питт убедил парламент заключить с Пруссией новый трактат, по которому Англия обязалась усилить ганноверскую армию своими войсками и выплачивать Фридриху ежегодно вспомогательных сумм 610 тысяч фунтов стерлингов. Но этих денег вместе с контрибуциями, собранными с Саксонии и Мекленбурга, было мало для покрытия издержек новой войны. Фридрих принужден был решиться на меру непозволительную: он отдал монетный двор на откуп богатому еврею Ефрему (Эфраиму) за 10 миллионов талеров; тот выплатил их вновь отчеканенной монетой, которая на целую треть была ниже своей стоимости. С этих пор в народе пошла поговорка о новых талерах: «Снаружи красив, а внутри — не совсем. Снаружи — Фридрих, внутри же — Ефрем». Войско Фридриха было значительно умножено новобранцами, которых упражняли каждый день и знакомили с правилами прусского артикула.

Между тем, пока Фридрих приготовлялся к новым походам и был озабочен приведением в порядок внутреннего управления в Саксонии, военные действия, несмотря на жестокую зиму, начались. Герцог Фердинанд Брауншвейгский со своей соединенной армией выступил против французов. В феврале он очистил от них Ганновер и без отдыха гнал неприятеля через Вестфалию до самого Рейна. Одиннадцать тысяч французов попали в его руки. Французское войско, не привыкшее к субординации, занятое более увеселениями, чем заботой о своей безопасности и продовольствии, находилось в печальном положении. Магазины его были разрушены, обозы отняты, артиллерия отбита. Герцог Ришелье был отозван от армии. Место его занял граф де Клермон, бывший бенедиктинский аббат (!), который сумел ловко войти в доверие к маркизе Помпадур, был ею возведен в графское достоинство, пожалован в генералы и послан «поддержать честь французского оружия в Германии».

Приняв войско, Клермон писал Людовику XV: «Армия, порученная мне Вашим величеством, состоит из трех частей: одна часть на земле, это мародеры и грабители; другая — в земле; третья — в госпиталях. Жду повелений Вашего величества: отступить ли мне с первой частью к пределам Франции или оставаться в Германии и ждать, пока она соединится с двумя остальными?» Ему было предписано остаться и обещано скорое подкрепление. А между тем принц Фердинанд отнял у него все средства к обороне и к жизни. Французский полководец перенес свою главную квартиру к Везелю, а большую часть войска переправил за Рейн. Принц Фердинанд, поджидая подкрепления из Англии, также на время стал на зимние квартиры. Эмденский порт был выбран для высадки английского войска. Французы, чтобы не дать англичанам соединиться с Фердинандом, овладели Эмденом и учредили здесь свой сборный пункт. Тогда английские корабли приступили к блокаде порта, а с другой стороны двинулся принц Брауншвейгский.

Испуганные французы поспешно отступали, бросив больных и раненых. Соединенное войско преследовало их; обозы, амуниция, магазины — все было отнято у бегущих. Кроме того, до 1500 пленных и целый артиллерийский парк в 100 орудий достались Фридриху. До марта соединенная армия гнала французов из одной провинции в другую: вся Северная Германия была очищена от этих грабителей, которые перешли за Рейн. Один только Брольи держался еще в Ганау и во Франкфурте.

Принц Брауншвейгский распространился в Вестфалии и намерен был перенести театр войны за Рейн, к границам самой Франции. Весенние разливы и бури затрудняли переправу через реку, и он решился подождать до июня. Между тем испуганный министр, герцог де Бель-Иль, спешил выслать в Германию новое войско, которое, соединясь с остатками армии Клермона и Субиза, заняло весьма выгодную позицию около Рейнсфельда. Ночью 1 июня Фердинанд переправил войско через Рейн, частью по наведенному мосту, частью на плоскодонных судах. Он начал делать фальшивые маневры перед Рейнсфельдом, чтобы выманить французов из их крепкой засады. Это ему удалось.

Французская армия вышла на равнины при Крефельде. Здесь произошло 23 июня кровопролитное сражение, в котором участвовало 50 тысяч французов с одной стороны и 32 тысячи англичан, ганноверцев, гессенцев и брауншвейгцев — с другой. Французы были разбиты наголову и потеряли 1500 человек[48]. Фердинанд осадил Дюссельдорф, где находился главный французский магазин. Осада продолжалась шесть дней, и город сдался. Этот последний удар поразил Францию в самое сердце. Армия не могла больше действовать, и де Клермон был отозван в Париж. Крефельдская победа озарила принца Фердинанда новой славой и разожгла в англичанах национальную гордость. С этих пор лондонский парламент решил продолжать войну на материке во что бы то ни стало.

Итак, с одной стороны, Фридрих был обеспечен. Зато с другой — обстоятельства принимали самый дурной вид. Вновь пробудились к активности русские. Елизавета и ее Конференция не могли смириться с полным провалом первого похода в Восточную Пруссию. Поэтому отведенная на зимние квартиры армия снова была приведена в боевой порядок.

Учитывая результаты (вернее, их отсутствие) прошлогодней кампании, король прусский еще более уверился в неспособность русских вести активные наступательные действия, особенно зимой. Поэтому, как уже говорилось, он направил всю армию Левальда в Померанию против шведов, оставив в Восточной Пруссии всего 6 гарнизонных рот. Однако ситуация для пруссаков изменилась к худшему.

В короткой кампании 1757 года русская пехота показала себя с наилучшей стороны. Кавалерия же, напротив, оказалась совершенно небоеспособной. Даже упомянутые «выборные» эскадроны не сумели дать отпор врагу. Это поставило русское командование в тупик: воевать с Пруссией без кавалерии было невозможно.

Поэтому на зимних квартирах были приняты срочные меры по укомплектованию конных полков личным составом, лошадьми, вооружением, снаряжением, фуражом и продовольствием. Формирование, а точнее, воссоздание кавалерии было поручено уже упомянутому герою Гросс-Егерсдорфа генерал-майору графу Петру Александровичу Румянцеву. Он отлично справился с поручением, создав в Столбцах под Минском к началу следующей кампании конный корпус (24 эскадрона при 6 конных орудиях).

Наконец, армия получила нового командующего. Им стал вышеупомянутый генерал-аншеф Виллим Виллимович Фермор.

Фермор (1702–1771) был англичанином, на русской службе находился с 1720 года. Будучи адъютантом фельдмаршала графа Миниха, бывшего при Анне Иоанновне русским главнокомандующим, он учился у него военному искусству и всю жизнь считал себя его учеником. В турецкую войну он командовал авангардом и уже тогда прославил себя славными подвигами. В 1741 году Фермор с отличием служил у фельдмаршала Ласси в кампании против шведов, а в 1757-м, находясь в армии Апраксина, взят Мемель и немало способствовал победе в Гросс-Егерсдорфском сражении. Современниками он характеризовался как отличный администратор и заботливый начальник (Суворов вспоминал о нем, как о «втором отце»), но вместе с тем «суетливый и нерешительный» полководец, к тому же во многом поддерживавший Апраксина. Назначенный главкомом указом от 7 ноября 1757 года, всю зиму Фермор активно занимался обустройством войск и налаживанием вконец расстроенной летним походом хозяйственной части, приводя в порядок армию вчерашнего победителя при Гросс-Егерсдорфе.

Очень меткую характеристику Фермору дала будущая императрица Екатерина. В своих «Собственноручных записках» она писала: «Между тем к нам приезжал прощаться и уехал на почтовых из Петербурга главный директор Императрицыных построек, генерал Фермор; нам сказали, что он отправился примять начальство над армиею; он некогда был начальником штаба у графа Миниха. Генерал Фермор прежде всего потребовал, чтобы ему дали его чиновников или помощников по управлению постройками, бригадиров Рязанова и Мордвинова и с ними отправился к армии. Эти военные люди умели только заключать контракты по постройкам…»

Конференция, не желая терять времени, приказала Фермору по первому снегу вновь двинуться в Восточную Пруссию. 12 января 1758 года 34-тысячная русская армия по первому зимнему пути перешла границу. Правофланговую колонну из Мемеля вел генерал Салтыков, вторую (кавалерийскую) — Румянцев в направлении на Тильзит, который был взят с ходу. В это время корпус Левальда продолжал бои против шведов в Померании, поэтому 22 января без сопротивления сдалась древняя прусская столица — Кенигсберг. Русская армия вошла в город под звуки литавр и колокольный звон.

22 января генерал Фермор писал императрице Елизавете (все даты в документе даны по старому стилю): «Вашему Императорскому Величеству я уже имел честь от 3-го сего месяца всенижайше донести о благополучном занятии войсками Вашего Императорского Величества города Тильзита (Румянцевым), амта Руса и амта Кукернезен. С того времени войска В. И. В., вступив пятью колоннами в прусские земли, под командой генерал-поручиков Салтыкова, Рязанова, графа Румянцева да генерал-майоров принца Любомирского, Панина и Леонтьева следовали прямой дорогой без расттагов (дневок. — Ю. Н.) до города Лабио. 9-го числа вступил в сей город с авангардом легких войск генерал-квартирмейстер Штофель, а за ним полковник Яковлев с 400 гренадерами и двумя пушками, за которыми вскоре и я приехал. Вскоре потом прибыли ко мне и депутаты столичного города Кенигсберга, а именно трибунальный вице-президент Гробовский, военный и камерный советник Ауер и бургомистр кенигсбергский, военный советник Гиндернисен, кои подали именем всего правительства, города и всего королевства прусского прошение о дозволении им протекции В. И. В. и о сохранении их при их привилегиях.

Я довольствовался на сие прошение обнадежить их генерально В. И. В. милостью, а дозволить на разные их прошения предоставил на всемилостивейшее В. И. В. благоизобретение. Таким образом, на другой день, то есть на воскресенье 21-го числа пополудни, вступили в город вышеупомянутые наперед отправленные команды, а за оными и я с четырьмя пехотными полками в оной вошел и главную квартиру занял в главном замке, в тех самых покоях, где фельдмаршал Левальд жил. Все здешние начальные и чиновные люди встретили меня в замке и отдались с глубочайшей покорностью в протекцию В. И. В.

При вступлении полков в город с распущенными знаменами, барабанным боем и музыкой производился во всем городе колокольный звон и играли на трубах и литаврах по башням, а мещане, поставленные в парад, отдали честь ружьем с барабанным боем и музыкой. В то же самое время принесены ко мне от здешней цитадели Фридрихсбурга и Пилавской крепости ключи, которые к В. И. В. со вручителем сего, гвардии поручиком графом Брюсом, отправить честь имею. Теперь упражняюсь я исправлением потребных в городе распоряжений и поставил в замке полковую церковь, за первую должность почту принести завтра Всевышнему соборное благодарственное моление за покорение победоносному В. И. В. оружию столичного города и целого королевства Прусского, без пролития капли крови.

Позвольте, Всемилостивейшая Государыня, принести мое о том всенижайшее и усерднейшее поздравление. Краткость времени не позволяет мне теперь подробно донести, сколько здесь королевской казны, магазинов и в арсеналах найдено, но с подлинностью обнадежить могу, что благословением Всевышнего и особливым счастьем В. И. В., несмотря на весьма студеную погоду, войско, однако ж, с таким во всем удовольствием сей поспешный поход продолжало, что ни в какое время и ни в какой земле лучшего желать нельзя и больных почти никого нет».

Восточная Пруссия была обращена в русское генерал-губернаторство. 24 января, в день рождения Фридриха, все жители и чиновники Восточной Пруссии присягнули русской императрице. Во все крупные города этой провинции были назначены представители русских властей, и все доходы из нее стали поступать в казну империи. Вслед за тем генерал Фермор был назначен Елизаветой генерал-губернатором Прусского королевства. Он ласково принимал всех прусских сановников, успокаивал и обнадеживал их. «Для вашего блага, — говорил он посланным к нему депутатам, — моя Всемилостивейшая Государыня вступает во владение Пруссией. Вы будете счастливы под ее кротким правлением, и я постараюсь сохранить ныне существующий порядок вещей, который нахожу совершенным в его настоящем виде».

И действительно, все привилегии народа были ему оставлены, в управлении сохранено прежнее устройство. В Кенигсберге почти все оставалось по-прежнему: те же чиновники, так же функционировали почта и регистратура, работали учебные заведения и церкви, свободно торговали лавки, не было никаких контрибуций. Пруссаки, помня прежние жестокости русских войск, были приятно изумлены «благочинием и порядком, которые везде водворялись», и охотно принимали присягу на верность русской императрице (вспомним, что почти вся провинция была приведена к присяге еще Апраксиным в прошлом году), быстро начав сотрудничать с победителями.

Вместе со многими жителями Кенигсберга без принуждения Елизавете присягнул выдающийся гражданин этого города, всемирно известный философ Иммануил Кант. Балы, увеселения, фейерверки развлекли бюргеров Восточной Пруссии. Они забыли о бедствии отечества и своего короля и даже с изъявлениями радости склонялись под иго грозного победителя. В церквах стали поминать русскую императорскую фамилию на эктениях (благодарственных молебнах), и народ торжествовал дни тезоименитств царственных особ. Русские нашли в Кенигсберге и в Пилау до 90 пушек, множество бомб, ядер и несколько сот бочонков пороху.

«Никогда еще самостоятельное царство не было завоевано так легко, как Пруссия, — говорит Архенгольц, — но и никогда победители, в упоении своего успеха, не вели себя так скромно, как русские!» Фермор был осыпан милостями императрицы, а венский двор прислал ему в награду графское достоинство Римской империи.

Итак Кенигсберг — колыбель прусской государственности, — был не только взят, но и «всемилостивейше» включен в состав Российской империи. Этот удар, который имел только политическое значение (Восточная Пруссия была так удалена от места основных событий — Саксонии и Богемии, что Фридрих и не надеялся до поры серьезно отстаивать ее), в глазах антипрусской коалиции с лихвой искупал и первый русский поход, и Росбах, и Лейтен. Тем не менее взятие Кенигсберга наряду с рейдом Гадцика на Берлин оказались единственными успехами союзников в кампании 1757 года.

Приходится удивляться, что успешный опыт этой зимней кампании не был учтен руководством русских вооруженных сил в дальнейшем. Сказалась инерция маневренной стратегии, возвращение на зимние квартиры после кампании считалось нормой.

Известия о событиях в Восточной Пруссии глубоко огорчали Фридриха, но он вынужден был покориться обстоятельствам, не имея возможности ни отразить, ни удержать русского оружия. Он начал думать только о средствах помешать соединению русских с австрийцами. По обыкновению, он решился предупредить действия последних и атаковать их во владениях Марии Терезии, наметив своей целью столицу Моравии Ольмюц. Как пишет Дельбрюк, Фридриху «представлялось, что стоит ему только взять Ольмюц и оттянуть этим главные силы австрийцев из Богемии, как его брату Генриху, стоявшему в Саксонии во главе 22 тысяч человек, может быть, удастся овладеть Прагой». Репутация принца Карла Лотарингского пошатнулась после Лейтенского дела. Избегая дальнейших нареканий, он сложил с себя главное начальство над войсками. Граф Даун заступил на его место и расположился в Богемии лагерем, на укрепление которого порублено было несколько огромнейших лесов.

Прежде всего Фридрих хотел отнять у австрийцев последний их опорный пункт в Силезии — крепость Швейдниц. Он подступил к Швейдницу 3 апреля. На тринадцатый день она была взята штурмом и 5-тысячный гарнизон сдался в плен. Теперь Даун ожидал вторжения короля в Богемию. Фридрих разными фальшивыми распоряжениями старался убедить его в этом мнении, в то же время быстрыми переходами проникнув в Моравию и вытеснив мимоходом корпус генерала де Вилле из Верхней Силезии. Прежде чем Даун был извещен об этом движении, Фридрих был уже под стенами Ольмюца и готовился к сильной осаде. Даун последовал за ним, но, не препятствуя действиям пруссаков, остановился на границе, отрядив только обсервационный корпус под начальством Лаудона для наблюдения за противником.

Ольмюц имел 8000 солдат гарнизона под командованием генерала фон Биберштейна, был хорошо снабжен продовольствием, укрепления находились в наилучшем состоянии. Фридрих рассчитывал на скорую сдачу крепости, которая должна была открыть ему дорогу к самой Вене. Но он обманулся в своих предположениях. Близость дауновской армии позволяла ему осадить город только с одной стороны; другая через это сохранила свободное сообщение с лагерем фельдмаршала и могла получать оттуда все нужные припасы и подкрепление. Все это делало невозможным организацию блокады. Кроме того, ошибка главного прусского инженера Бальби сделала первые усилия пруссаков недействительными. Он провел первую траншею на полторы тысячи шагов от крепости так, что ядра до нее не долетали. Пока эту погрешность исправили, осаждающие потратили огромное количество ядер и вынуждены были ослабить свои действия в ожидании подвоза.

Главный прусский транспорт, состоящий из 3000 подвод с порохом, хлебом и деньгами, шел уже из Тропау. Даун хотел отнять у Фридриха это необходимое средство к продолжению осады. Дороги, ведущие к прусской армии через горные ущелья, были испорчены продолжительными дождями. Обозы не могли двигаться скоро: на каждом шагу они вязли. Цитен прикрывал транспорт, тянувшийся на несколько миль. Он расположил свои отряды на большом расстоянии один от другого, чтобы не мешать движению транспорта. Даун отправил в ущелья Лаудона с предписанием отнять или уничтожить транспорт.

В дефиле, скрыв несколько тысяч пандур в засады и в прилеске. Лаудон встретил пруссаков сильным огнем из пушек, которые были расставлены на всех возвышениях. Пока весь транспорт и прикрытие его собрались на тесной площадке и наскоро составили вагенбург, лошади под большей частью фургонов были убиты и множество возов с порохом взлетели на воздух, производя страшный беспорядок и опустошение в прусских отрядах. Наконец и пандуры выскочили из своих засад и после упорной битвы заставили пруссаков бежать. Цитен с небольшим отрядом едва успел прорубиться сквозь неприятеля и уйти в Тропау. Остальное прикрытие, состоявшее в основном из молодых рекрутов, легло на месте.

Только 950 повозок были спасены пруссаками и благополучно прибыли к армии. Без пороха и полевых снарядов осада не могла продолжаться. Фридрих находился в самом критическом положении. Австрийцы заняли все горные проходы и загородили ему обратный путь в Силезию. Даун сторожил его на границе Богемии. Таким образом, король был совершенно отрезан от своих провинций и везде видел против себя втрое сильнейшего врага. Пробиться с оружием в руках было бы бесполезным и безумным риском.

Итак, всей армии предстояло сдаться в плен. Но именно в такие минуты необыкновенный гений Фридриха пробуждался. Он собрал своих офицеров, краткой, но убедительной речью старался пробудить в них бодрость и приготовил их к самым отчаянным подвигам. Потом он отправил курьера к коменданту крепости Нейсе в Силезию с письменным приказанием заготовить на всю армию хлеб и фураж. Курьер отлично разыграл свою роль, попался в плен к австрийцам, долго старался скрыть от них свою депешу и только после угроз и истязаний выдал ее.

Даун, не подозревая тут военной хитрости, немедленно расположил свои войска по всем дорогам в Силезию; этим он открыл проход в Богемию. Фридрих тотчас выбрал этот путь, несмотря на все его трудности. 8 июля до глубокой ночи продолжалось обстреливание крепости, потом все замолкло. Австрийцы ничего не подозревали. В темноте с величайшей осторожностью сперва были отправлены тяжелая артиллерия и обозы, потом тихо двинулись и сами войска. На следующее утро гарнизон Ольмюца изумился, видя, что осада снята и что под стенами нет и следа неприятельского. Теперь только Даун догадался, что Фридрих ускользнул у него из рук. Он ударил ему вслед, но высокие горы и узкие проходы, по которым Фридрих вел свое войско, мешали всем предприятиям австрийцев. После нескольких легких стычек, почти безо всякого урона, король прибыл со своей армией в Кенигин-Трец, где и расположился лагерем (14 июля).

Вся Европа была в изумлении от этой удивительной, почти невероятной ретирады. В Вене осыпали Дауна порицаниями за его медлительность и недогадливость, а Фридрих начал думать о новых операциях.

Во время этого похода жизнь Фридриха оказалась в опасности, но присутствие духа его спасло. Опередив свою армию, король ехал с небольшой свитой по глухой дороге. В кустарниках же скрывались кроаты, которые начали стрелять из ружей. Фридрих не обращал на это внимания, но вдруг один из адъютантов крикнул: «Государь, в вас целят!», — и указал королю на пандура, который из-за дерева наводил на него дуло. «Ты! Ты!» — крикнул Фридрих пандуру и погрозил своей палкой. Пандур тотчас опустил ружье, снял шапку и почтительно вытянулся, дожидаясь, пока король проедет.