Войны и кампании Фридриха Великого

Окончание кампании 1760 года Берлин и Торгау

Победу при Литнице Фридрих называл только улыбкой счастья. И действительно, последующая ситуация вскоре приобрела самый печальный вид. Салтыков хотел зимовать в Померании; а потому, пока военные операции происходили в Силезии, под стенами Кольберга появился русский флот адмирала Мишукова, состоявший из 27 военных кораблей, и высадил значительный отряд (дивизию генерала Олица), который тотчас же приступил к осаде города. Гарнизон Кольберга был ничтожен, но при уме и твердости своего коменданта, полковника фон дер Гейдена, он демонстрировал настоящие чудеса.

Все усилия русских с моря и с сухого пути были напрасны. Несколько недель прошли безо всякого успеха. Наконец прибыл еще маленький шведский флот на подкрепление русским. Но и это не помогло. Гейден выдерживал неприятельский огонь и отражал каждый их приступ. Вдруг, совершенно неожиданно, явился к нему на помощь генерал Вернер[67], который с невероятной быстротой привел из Силезии 6000 человек, по большей части гусар. Эта горстка людей своим неожиданным нападением произвела страшную суматоху в стане осаждающих. Русские, полагая, что большая прусская армия подошла к ним в тыл, поспешно сняли осаду. Одна часть бросилась на корабли, которые тотчас же оставили померанские берега, другую преследовали пруссаки, и она с большими потерями отступила (Керсновский и другие отечественные источники скромно упоминают, что «осада была снята ввиду позднего времени», хотя все это происходило в сентябре, одновременно с рейдом на Берлин).

После этой экспедиции Вернер отправился в Шведскую Померанию для действий против шведов.

Армии Дауна и Фридриха стояли между тем рядом в бездействии. Первая занимала лагерь при Дитсмандорфе, вторая близ Швейдница. Фланги их почти соприкасались; ежедневно происходили небольшие стычки, но до важного дела не доходило. Оба полководца сторожили друг друга. Фридрих был недоволен: он тратил время в утомительном бездействии, тогда как его присутствие было необходимо в других местах. Имперская армия проникла в Саксонию: Лейпциг, Торгау и Виттенберг были завоеваны без труда. Незначительный корпус генерала Гюльзена, оставленный на прикрытие Саксонии, не мог состязаться с таким значительным войском: он был вытеснен. Герцог Карл Вюртембергский (родственник служившего у Фридриха принца Евгения Вюртембергского) в то же время вошел в Магдебургскую провинцию, собирая контрибуцию и опустошая страну.

Фридрих ежедневно получал эти печальные вести и «не смел располагать своим войском, не мог подать помощи притесненным»: сам он держал в засаде Дауна, а генерал Гольц близ Глогау наблюдал за Салтыковым.

В 1760 году война незаметно вступила в новую стадию. Изменение тактики прусского короля заставляло союзников задуматься над новыми способами борьбы с ним. В записке русского правительства австрийскому посланнику Эстергази отмечалось: «Нельзя подлинно ожидать войны окончание от всех сил походов и движений, ежели король прусской не отважит и не потеряет неравную баталию, но Е. И. В. действительно и почитает, что когда король прусской ныне столь осторожен сделался, то не от баталий надлежит ожидать сей войны окончание, но только… чтоб неприятель везде притеснен и в недействие приведен был, а между тем земли его и города один за другим отбирались». Хотя и этот способ борьбы с Фридрихом тоже был не прост, план занятия Берлина русскими и австрийскими войсками следует считать реализацией подобной директивы.

Приближалась осень. Погода становилась ненастной. Обе императорские армии не успели соединиться, не совершили ничего решительного, а между тем приходилось уже думать о зимних квартирах. Даун решил воспользоваться последними выгодами, которые могло еще представить положение обеих армий. Начались переговоры с русским фельдмаршалом и, наконец, было решено отправить на Берлин по отдельному корпусу с каждой стороны. Из австрийского стана пошел граф Ласси с 14 тысячами человек, Салтыков отрядил графа Захара Григорьевича Чернышева[68] с 20-тысячным корпусом, которому были даны следующие инструкции: «От города требовать знатную контрибуцию… Тамошние арсеналы, пушечный литейный завод, все магазины, оружейные и суконные фабрики вконец разорить и паче потребным для армии воспользоваться». Местному населению предписывалось «обид не чинить» и войска «до вредительного пьянства не допускать».

Чернышев быстро двинулся на Берлин. Граф Тотлебен командовал кавалерийским авангардом — два конно-гренадерских полка, три гусарских и три казачьих, не считая приданной пехоты (всего 8500 человек, из которых 1800 гренадеров и 3600 регулярных кавалеристов при 15 орудиях, прочие — казаки и калмыки).

Выступив из Бейтена и Нейштеделя (в Силезии) 26 сентября, он в шесть дней (пехоту посадили на повозки) совершил 190-мильный поход через Зорау, Губен, Бесков, Вустерхаузен и 3 октября явился перед столицей Пруссии. Остальная часть корпуса Чернышева (12 тысяч) — семь пехотных полков — следовала за ним. До Губена корпус шел отдельной дорогой, а затем двинулся непосредственно за Тотлебеном, чтобы в случае нужды прикрыть его. В то же время отдельный отряд под начальством генерал-поручика Панина шел на соединение с ними через Франкфурт. По соглашению с Веной на соединение с корпусом Чернышева двинулся австрийский отряд генерала Ласси. Наконец, главные силы русской армии шли к Губену, чтобы предупредить возможное появление Фридриха II.

Тотлебен немедленно развернул активные действия. Например, гусарский полковник Цветинович с четырьмя эскадронами атаковал численно превосходящий его отряд пруссаков и взял 30 пленных. Сербский гусарский полк подполковника Текели (Текелия) совместно с казаками пленил почти 1000 солдат противника. 29 сентября Тотлебен вошел в Губен, 30 сентября — в Бесков, где остановился на дневку. Днем 2 октября конный авангард достиг Вустерхаузена, а к ночи туда приехала и пехота, посаженная на повозки. В этот же день Чернышев подошел к Фюрстенвальде, а главные силы русской армии приблизились к Губену. Утром 3 октября первые гусарские эскадроны и казачьи сотни подошли к Берлину. Переправа через Шпрее у Кепеника была занята пруссаками, но после короткой схватки гусары овладели ею.

Берлин был окружен обширными предместьями, три из которых находились на правом берегу, а четыре (в том числе замок Кепеник) — на левом. На правом берегу город прикрывали палисады, на левом — невысокая каменная ограда. Проникнуть в предместья можно было через десять ворот: Котбусские, Галльские, Бранденбургские и Потсдамские на левом берегу Шпрее, Гамбургские, Розентальские, Шенхаузенские, Ландсбергские. Франкфуртские и Восточные — на правом. Весь гарнизон Берлина состоял из 1500 человек — три батальона пехоты и четыре эскадрона. Королевская фамилия давно уже переехала в Магдебург; но в столице находилось много пленных и прусских генералов, которые лечились от своих ран. Комендант генерал Рохов хотел сдать город, желая спасти его от бомбардирования, но другие генералы на это не соглашались. В особенности Зейдлиц, Кноблаух и старик Левальд (уволенный к тому времени в отставку) настаивали, чтобы город защищался до последнего. Генералы явились к Рохову и потребовали организовать оборону, причем Зейдлиц гарантировал ему скорый подход подкреплений.

Перед воротами были наскоро сделаны земляные валы, за ними построили деревянные помосты, с которых можно было действовать стрелковым оружием. В стенах домов пробивали бойницы. Ночью работа продолжалась при свете факелов. Вся тяжелая артиллерия была выдвинута из арсенала на защиту, а гонцы поскакали по всем направлениям с вестью об угрожавшей опасности. В это же время из Берлина устремился поток беженцев — кто мог, покидал город и бежал.

Берлин приготовился к отчаянной обороне. Команду над редутами вне городского вала приняли на себя генералы Зейдлиц, Левальд и Кноблаух: они решили умереть геройской смертью перед воротами своей столицы.

Граф Тотлебен, тотчас по прибытии, занял все дороги от Кепеника, Котбуса и Бранденбургских ворот. Между двумя последними на возвышении, главенствовавшем над городом, он поставил батарею. Поручик Чернышев был послан с требованием сдачи города. Последовал отказ. Еще 3 октября Тотлебен предполагал ударить по каким-либо воротам силами одной конницы, но затем передумал. Наконец, проведя рекогносцировку, он решил ночью атаковать Котбусские ворота.

Началось бомбардирование городских ворот и самого слабоукрепленного города. Пожары вспыхивали там и сям, но их быстро тушили. В течение пяти часов Берлин выдержал сильнейшую бомбардировку и не сдался. К этому времени гарнизон города усилился: вечером 4 октября с севера в него вошли первые 7 эскадронов из спешившего на помощь столице корпуса принца Вюртембергского.

В полночь на 5 октября подполковник князь Прозоровский и майор Паткуль повели своих немногочисленных людей (по 300 гренадеров у каждого, плюс по 200 гренадеров и по 2 эскадрона кавалерии в поддержку) на штурм Галльских и Котбусских ворот. Но прусские пушки из галльских флешей действовали так сильно, что предприятие осталось без успеха (в основном из-за неудачного командования Тотлебена): пруссаки установили в домах 3-фунтовые пушки и в упор били картечью по наступающим. Ружейный огонь хлестал из каждого двора, из переулков, с крыш. Прорвавшиеся в город гренадеры Прозоровского, двигаясь в темноте наугад по узким средневековым улочкам, попадали в засады и несли большие потери (только отряд Прозоровского потерял 92 человека убитыми и ранеными). Паткуль же сразу отказался от штурма Котбусских ворот и без потерь вернулся в расположение русских. В конце концов Тотлебен приказал отступать.

На следующее утро пришло известие, что принц Евгений Вюртембергский идет из Темплина на помощь Берлину. Боясь попасть между двух огней, Тотлебен ретировался к Кепенику и взял этот городок с замком. Принц Евгений хотел преследовать Тотлебена, но весь корпус графа Чернышева успел уже с ним соединиться. Утром 5 октября Чернышев принял на себя общее командование. В это же время на помощь русским шла выделенная из корпуса Фермора дивизия Панина, а сам Фермор обещал в случае нужды подойти к Берлину с остальными войсками.

Между тем к Берлину шел прусский генерал Гюльзен, вытесненный из Саксонии. Авангард этого отряда под командованием полковника фон Клейста уже вышел к Потсдаму. С целью обеспечить связь с этим городом принц Вюртембергский выдвинул на высоты перед Галльскими воротами 3 батальона пехоты и 200 кавалеристов. Для прикрытия Берлина с правого берега на передовую были направлены 5 батальонов, 6 драгунских эскадронов и несколько эскадронов гусар под командованием майора Цеймера. Этим крошечным силам предстояло сдержать натиск 20 тысяч русских. Начиналась битва за Берлин.

Чернышев решил нанести главный удар на правобережье Шпрее. Тотлебену, находившемуся на левом берегу, предписывалось вести отвлекающие действия; связь с главными силами обеспечивала пехотная бригада, находившаяся в Кепенике. Войска Тотлебена (который всеми силами стремился лично взять Берлин, приписав себе всю славу) по-прежнему находились перед Галльскими и Котбусскими воротами, на ближайших к городу позициях. Вскоре к Тотлебену подошел 14-тысячный корпус Ласси и расположился перед Бранденбургскими воротами. Ласси, как старший по званию, принял общее командование союзными войсками на левом берегу. Едва встав на позиции, он направил Рохову (через посредство прусского генерала Левенштейна) предложение о капитуляции, даже не известив об этом Тотлебена. Пруссаки отклонили предложение австрийского генерала. Тем временем на правом берегу Чернышев готовился к бою и штурму.

Взятие Берлина русскими войсками 28 сентября 1760 года.

На рассвете 7 октября войска Чернышева, не дожидаясь Панина, двинулись на селение Лихтенберг, где проходила цепь высот, занятых Цеймером. Наступавшие войска немедленно подверглись фланговой атаке эскадронов Евгения Вюртембергского — пруссаки сбили пехоту и прорубились к поливавшим их картечью пушкам, но были контратакованы кирасирами полковника Гаугревена и Молдавским гусарским полком, рассеяны и отброшены. Поражение прусской конницы позволило Чернышеву занять высоты западнее Лихтенберга, прикрыв свой правый фланг и создав угрозу для частей Цеймера справа. На высотах была установлена 6-орудийная батарея, немедленно открывшая по противнику огонь. После этого русские пошли в атаку: слева кавалерия, справа — пехота. Принц Евгений не принял боя за высоты и отвел отряд Цеймера под прикрытие палисада берлинских предместий. Вечером подошел проделавший за два дня 75 верст авангард дивизии Панина.

Таким образом, на правом берегу русские имели (без учета главных сил Панина, все еще находившихся на марше) 23 батальона и 18 эскадронов — 11 тысяч пехотинцев и 4 тысячи кавалеристов. Через день ожидалось прибытие резервов. На левом берегу стоял Тотлебен (3 тысячи штыков и сабель) и Ласси (14 тысяч). Пруссаки могли противопоставить этому только 26 батальонов и 14 эскадронов Гюльзена в Берлине плюс 16 батальонов и 20 эскадронов принца Вюртембергского на правом берегу (всего 14 тысяч штыков и сабель). Пруссаки расположились перед Ландсбергскимн и Кепеникскими воротами и тут решили дать последний бой. Левальд и Зейдлиц рекомендовали предпринять главными силами атаку против Чернышева, обойти его правый фланг и принудить к отступлению. Тем временем Гюльзен мог провести демонстрации против Тотлебена и Ласси. Все это давало пруссакам время до ожидавшегося подхода армии Фридриха.

Начало штурма Берлина было назначено на 7 утра 9 октября. Согласно плану, после пробития утренней зари все наличные силы, построенные в полудивизионные колонны с кавалерией на флангах, выступали к Берлину. Подойдя на дистанцию выстрела, они разворачивались и атаковали высоты, прилегавшие к городским предместьям, имея в первой линии гренадерские роты. Полевая артиллерия должна была обстреливать цели в городе, полковая — поддерживать огнем пехоту. Всем командирам и солдатам было приказано «сию атаку наисовершеннейшим образом произвесть… удержать ту славу и честь, которую российское оружие чрез то долгое время хранило». Моральный дух в русской армии был очень высок: так, командир Кексгольмского полка докладывал, что «невозможно описать, с какою нетерпеливостью и жадностью ожидают войска сей атаки; надежда у каждого на лице обозначена». Утром граф Чернышев двинулся против принца Евгения, а Тотлебен с 3000 человек пошел на Гюльзена.

Распоряжения Чернышева были отличны: русские крылья охватывали весь город, река Шпрее находилась в их руках, и прусским войскам был оставлен только один путь к их отступлению. Несмотря на это, дело непременно дошло бы до битвы, но… вышло иначе. После сигнала к наступлению русский авангард доложил, что принц Евгений в ночь на 9 октября со всеми прусскими войсками ушел на Шарлоттенбург к крепости Шпандау. Разочарование в русских войсках было ни с чем несравнимым: по этому поводу темпераментный Панин в сердцах бросил: «Замахнулись мы, б…, а бить-то некого».

Приготовления к штурму не остались для пруссаков незамеченными: в ночь на 9 октября принц Вюртембергский созвал военный совет, на котором (ввиду отсутствия помощи от Фридриха) Гюльзен и Кноблаух сразу предложили уходить из столицы, чтобы сберечь силы. С русскими еще можно было сражаться, но подход крупного корпуса Ласси (всего у союзников, таким образом, насчитывалось 40 тысяч человек) делал оборону столицы безнадежной. Рохов поддержал их. Попытка русской кавалерии перехватить пруссаков у Шпандау к успеху не привела: пострадал только арьергард.

Молдавские гусары полковника Подгоричани и казаки Краснощекова атаковали тыловое прикрытие принца Евгения, состоявшее из пехотного полка фон Клейста, пехотного фрай-батальона (ландверного) Вюнша, трехсот егерей и шести эскадронов конницы. Прусская конница была быстро рассеяна, но пехота, встав в межозерном дефиле, отбила две кавалерийские атаки, задержав врага. Исход боя решили гусары Текели и кирасиры: полк Клейста был изрублен на месте, а Вюнш с егерями сдались в плен. В плен попало более 1000 человек, погибло 2000 пруссаков. Однако маленький арьергард сумел прикрыть отход своей армии: главные силы принца ушли на соединение с Фридрихом II.

Берлин остался без защиты; комендант просил о капитуляции. 9 октября по ст. ст. русские торжественно вступили в Берлин.

Пока Чернышев готовился к штурму, он неожиданно узнал, что Тотлебен уже находится в Берлине, самовольно приняв капитуляцию города, причем на крайне выгодных для противника условиях. Уже упоминавшийся банкир Гоцковский еще в 3 часа ночи направил генералу майора Вегера и ротмистра Вагенгейма, а жаждавший славы Тотлебен немедленно подмахнул предложенные пруссаками условия. В 4 утра капитуляция была подписана. Все оставшиеся в городе прусские солдаты и офицеры объявлялись пленными и утром должны были явиться к Котбусским воротам, чтобы сдать оружие. Находившиеся в городе русские военнопленные передавались победителям: Рохов также выдавал оружие и амуницию из городских арсеналов. Со своей стороны, Тотлебен гарантировал неприкосновенность имущества граждан. Для выработки условий охраны населения утром к нему должен был явиться Гоцковский.

Прусские ландверманы.

В 5 утра Санкт-Петербургский и Рязанский конно-гренадерские полки заняли караулами все ворота на левом берегу Шпрее. Бригадир Бахман, назначенный на должность городского коменданта, с 200 гренадерами встал лагерем на площади у королевского замка. Однако условия капитуляции оказались более чем мягкими. В частности, пруссаки добились согласия не уничтожать находившийся в городе арсенал, монетный двор и главный провиантный склад, что противоречило прямому приказу Конференции (литейные и пушечные заводы близ Берлина и Шпандау, а также оружейные заводы сожгли). Это вызвало открытый ропот в войсках, однако Тотлебен объяснил, что указанные объекты не подверглись разрушению, так как доходы с них шли не прусскому королю, а различным благотворительным учреждениям, в частности, Потсдамскому сиротскому приюту. Поэтому все осталось неприкосновенным. К тому же австрийцы прислали в штаб Чернышева (он был извещен о капитуляции города только в 6 утра) протест, потребовав занятия двух ворот (Галльских и Бранденбургских) и немедленной выплаты части контрибуции. Русскому командиру пришлось выдать союзникам 50 тысяч талеров и уступить им двое ворот.

Тем временем все распоряжения в городе были поручены графу Тотлебену. Немецкие историки единогласно признают, что никогда еще «счастливый завоеватель не поступал так великодушно и умеренно со столицей своего врага, как граф Чернышев и Тотлебен поступили с Берлином. Строжайший порядок господствовал в русском войске; за все его потребности платили щедро; солдаты вели себя не только скромно, но даже дружелюбно в отношении к пруссакам. Одни австрийцы, которым по настоятельному требованию Ласси Чернышев принужден был отдать три берлинских предместья, производили по ночам грабежи, вламывались в дома, терзали, мучили, даже убивали жителей. Тотлебен вытребовал 2 миллиона талеров контрибуции. Третья часть была выплачена наличными деньгами, на остальное прусское купечество выставило векселя, за поручительством богатого банкира Гоцковского, который, как истинный патриот, жертвовал всем состоянием для спасения родного города. Пример его возбудил соревнование остальных граждан. Он вел все переговоры с Тотлебеном».

Были разрушены все пороховые мельницы, литейные заводы и фабрики, работавшие на прусскую армию. Берлинский пушечный литейный двор так разорили, что Тотлебен в своем рапорте указывал: «В два года ни одной пушки в Берлине лить невозможно будет». Из арсеналов выбрали все неуничтоженное оружие, провиант и фураж. Были также сожжены огромные (на всю прусскую армию) годовые запасы амуниции и мундиров. Словом, уничтожено все, что требовалось Фридриху для продолжения войны. Уцелел лишь ружейный завод в Потсдаме, где стоял австрийский генерал Эстергази, строго наблюдавший за неприкосновенностью королевской собственности как в Потсдаме, так и в Сан-Суси.

Зато дворцы Шенхаузенский и Шарлоттенбургский были, начисто разграблены саксонцами и пандурами — союзники мстили пруссакам за Силезию и Саксонию. В неистовстве солдаты не щадили ничего: срывали драгоценные обои, рубили картины, били фарфор и зеркала, обезображивали статуи. Даже святыня храма не спаслась от их поругания: в придворной церкви они изломали в куски дорогой орган и расхитили золотую утварь. Та же участь постигла и редкий кабинет антиков, купленный Фридрихом по смерти кардинала Полиньяка. Русским даже пришлось открыть огонь по союзникам, чтобы восстановить порядок. Австрийцы, хотя Ласси и получил свою часть контрибуции, оказались весьма недовольны таким исходом операции.

Русские же воспользовались множеством трофейного оружия, которое было вывезено для нужд армии, а кирасиры и драгуны получили прусские сапоги, лосиные штаны, другую дорогостоящую амуницию, а также множество отличных строевых лошадей из берлинских конюшен.

Императрица России сочла результаты рейда на Берлин вполне удовлетворительными. Именно после этой «экспедиции» в русской армии (кстати, опять же по примеру пруссаков) были впервые введены коллективные награды за боевые отличия. Войска корпуса Чернышева были пожалованы серебряными трубами «За взятие Берлина сентября 28-го 1761 г.». Их получили: в пехоте — 1-й и 4-й гренадерские, Кексгольмский, Невский, Апшеронский, Муромский, Суздальский, Киевский, Выборгский пехотные; в кавалерии — 3-й Кирасирский («бывший Минихов») и Санкт-Петербургский конно-гренадерский. Кроме того, эти два полка, единственные в русской армии, за участие в Семилетней войне получили серебряные литавры. Более этот знак отличия не жаловался ни одному кавалерийскому полку вплоть до революции 1917 года.

По этому поводу известен еще один забавный случай. Когда император Вильгельм II, бывший шефом Санкт-Петербургского Его императорско-королевского величества императора Германского, короля Прусского драгунского полка, командовал им на маневрах в Царском Селе в 1902 году, он якобы спросил у полкового трубача, за что драгунам пожалованы серебряные трубы. «За взятие Берлина в 1760 году, Ваше Императорское Величество!» — браво отрапортовал трубач. Должен сказать, что на самом деле вряд ли Вильгельм не знал истории своего «подшефного» полка, тем не менее нетактичность русского правительства, сделавшего его шефом санкт-петербуржцев, просто поразительна.

Впрочем, экспедиция на Берлин, которая представляется делом блистательным в Семилетней войне, была, в сущности, не так важна сама по себе, как по своим последствиям. Если бы неприятели воспользовались ей, как следует, она нанесла бы решительный удар Фридриху. Экспедиция эта была не что иное, как ловкий маневр, которым хотели выманить Фридриха в Бранденбург, сосредоточить здесь его войска и развязать себе руки в Силезии, Саксонии и Померании. В этом отношении она вполне удалась и притом, благодаря мудрым распоряжениям Чернышева, весьма недорого стоила России.

«Свет с трудом поверит, — пишет граф Чернышев, — что сия столь важная и для общего дела полезная экспедиция не стоит здешней армии ста человек убитыми и что раненых еще меньше. Напротиву того неоспоримо, что неприятель буде не больше, то, конечно, до осми тысяч человек убитыми, пленными и дезертирами потерял!» (Граф несколько преувеличивает — всего 612 убитых и 3900 пленных при 60 орудиях.) В числе пленных находились генерал Рохов, два полковника, два подполковника и семь майоров.

Керсновский описывает взятие Берлина кратко: «Важных результатов налет не имел». Зато он воодушевленно рассказывает о том, что казаками Краснощекова были «надлежаще перепороты прусские „газетиры“, писавшие всякие пасквили и небылицы про Россию и Русскую армию» — каждому отмерили по 25 ударов. «Мероприятие это навряд ли их сделало особенными русофилами, но является одним из самых утешительных эпизодов нашей истории». Комментировать это я не буду.

Значение экспедиции на Берлин было довольно велико. Кроме большого морального ущерба противнику был нанесен крупный материальный урон: разрушение оборонных предприятий и уничтожение запасов серьезно подорвали базу обеспечения прусской армии.

Фридрих, при первом известии о занятии Берлина, усилил гарнизоны Швейдница и Бреслау и поспешил со своей армией в Губен, чтобы отрезать корпус Чернышева от главного русского войска и разбить его наголову. Но Чернышев, Тотлебен и Ласси приняли свои меры. Узнав на третий день после взятия Берлина, что король прибыл в Губен, 11 октября они с такой поспешностью очистили город и вывели свои отряды, что на третьи сутки были уже во Франкфурте. Австрийцы, по выходе русских, наскоро ограбили город и поспешили в Саксонию. Дорогой, проходя Вильмерсдорф, имение Шверинов, они вскрыли фамильный склеп, вытащили мертвых из гробов, обобрали их и выбросили в поле. «Пример варварства, неслыханный даже между готтентотами и жителями Маркизских островов!»

Между тем в русском лагере начались детективные события: Тотлебен, почему-то считавший себя обойденным почестями в связи со взятием Берлина, написал в Петербург донос на Чернышева (обвинив его в отсутствии поддержки своих героических действий) и Ласси (якобы сговорившегося с Гюльзеном). Бумага была направлена в столицу и одновременно опубликована в кенигсбергских газетах. Оправившись от шокового эффекта этого демарша, Конференция потребовала у Тотлебена публично принести Чернышеву извинения (устно и в газетах), а также немедленного изъятия всех экземпляров его «реляции».

Тотлебен подал в отставку, но новый главком Бутурлин[69] отклонил ее и, напротив, назначил графа командующим всеми легкими войсками армии. Казалось, конфликт исчерпан, но в это время Бутурлин получил рапорт подполковника Аша, заведовавшего делопроизводством в штабе Тотлебена. Тот писал, что «генерал Тотлебен поступает не по долгу своей присяги и, как я думаю, находится в переписке с неприятелем. Почти каждый день являются в наш лагерь прусские трубачи, а иногда и офицеры. Недавно берлинский купец Гоцковский пробыл в нашем расположении почти три дня под предлогом, что привез Тотлебену повара. Вообще Тотлебен делает эту кампанию с явственной неохотой».

Следствие показало, что, действительно, Тотлебен находился в сношениях с прусским генералом Вернером и принцем Бевернским. Перехватив шифрованное послание Тотлебена противнику (был задержан его курьер, некий польский шляхтич Саббатка), графа немедленно арестовала группа офицеров во главе с полковниками Зоричем, Биловым и Фуггером. Арест был санкционирован военным советом в составе Бутурлина, Фермера, Чернышева, Панина, Голицына и Волконского.

На допросах выяснилось, что Тотлебен вел переговоры с Гоцковским о покупке имения в Лупове и о крупном займе с прусских мануфактуристов; что за уменьшение берлинской контрибуции с 4 до 2 миллионов талеров он получил немалую мзду; что он неоднократно писал королю Фридриху и просил того о личной встрече (Тотлебен утверждал, что хотел заманить короля в ловушку и похитить его). Суд приговорил Тотлебена к смертной казни, но Елизавета заменила ее изгнанием из России с лишением всех чинов и орденов[70].

Вообще, Фридрих придавал огромное значение шпионажу, имея своих агентов в самых высоких сферах стран-противниц. Только по России он добывал информацию от дрезденской министерской канцелярии, от австрийских офицеров, от саксонского резидента в Петербурге Функа, из штаба Фермора, от великого князя Петра Федоровича и Екатерины, от курляндского камергера Мирбаха, от русского посла в Нидерландах Головкина, от голландского министра при русском дворе Сварта, от шведского посланника графа Горна и множества других. Слова короля, что он «всегда пускает в ход золотое оружие, прежде чем взяться за стальное», блестяще подтвердились.

Даун, которому поход Фридриха в Бранденбург очистил поле для действий, немедленно выступил в Саксонию и занял неприступный лагерь, тот самый, в котором в предшествовавшем году принц Генрих так превосходно выдержал все неприятельские атаки. Саксония была теперь в руках австрийцев и имперцев. Фридрих, узнав о ретираде русских из Берлина, поворотил назад. Он должен был непременно овладеть Саксонией, иначе неприятели могли приобрести над ним решительный перевес. От успеха этого похода зависело все: если Даун его разобьет или удержит в Саксонии, тогда русские немедленно проникнут в Бранденбургские владения и там займут зимние квартиры.

Фридрих решил действовать напропалую. Как я уже говорил, Салтыков сильно занемог и получил позволение отправиться в Познань, оставив в качестве заместителя Фермора. Вместо него был послан к армии новый фельдмаршал, граф Александр Борисович Бутурлин, бывший некогда фаворитом Елизаветы и ставший фельдмаршалом, не участвуя ни в одном бою. Как полководец он во многом уступал не только Салтыкову, но и Фермору. Пока, несмотря на ненастную и холодную погоду, Бутурлин медлил с выступлением на зимние квартиры, он ждал развязки саксонских дел.

Фридрих чувствовал всю важность нового своего предприятия и, как при Лейтене, пошел ва-банк. Вот что писал он в это время маркизу д'Аржансу: «Я похож на тело, у которого каждый день отнимают по больному члену. Еще одна операция — и все кончено: или смерть, или спасение! Да поможет нам Бог, теперь его помощь необходима! Но никогда не решусь я заключить невыгодный мир. Никакие обстоятельства, никакое красноречие не принудят меня подписать собственный позор. Или я паду под развалинами отечества, или, если судьба отнимет у меня и это утешение, я сумею сам положить предел своему несчастью».

Первые маневры Фридриха после Саксонии увенчались успехом. Виттенберг и Лейпциг опять попали в его руки. Имперская армия, не соединившись с австрийцами, отступила к Тюрингии. Оставался один, но самый страшный неприятель — Даун. Фридрих созвал генералов на военный совет. Он предлагал напасть на лагерь Дауна и спрашивал их мнения. Все молчали. В таком отчаянном деле легче было повиноваться, чем советовать. «Стало быть, вы почитаете это предприятие невозможным?» — спросил король после некоторого молчания. Тогда Цитен выступил вперед с воодушевленным лицом: «Все возможно! — воскликнул он. — Хотя и кажется трудным. Испытаем и увидим!» Король пожал ему руку, и дело было решено.

Фридрих хотел атаковать австрийский стан с тыла и фронта в одно время; стеснить их фланги к центру и, пользуясь беспорядком, нанести решительный удар. Исполнение этого плана было сопряжено с большими затруднениями, но при успехе могло уничтожить всю армию Марии Терезии. Даун имел 64 тысячи войска, стоял в самой выгодной позиции: левое крыло его примыкало к Эльбе, правое защищали высоты, на которых находились сильнейшие батареи, фронт прикрывали леса и болота. Но Фридрих основывал свои планы на тесном пространстве австрийского лагеря, где, в случае нападения, нельзя было с успехом развернуть все силы.

Рано утром 3 ноября он выступил в поход четырьмя колоннами (всего 44 тысячи человек). Армия его была разделена на две части. Одну вел сам король на неприятельский фронт (Даун, пожалованный к этому времени Марией Терезией титулом герцога, разместил свои позиции на высокогорье к западу от Эльбы), другую — к деревне Сиптиц, откуда с возвышений он мог действовать в тылу врага, вел Цитен. Дорога пролегала через Торгауский лес.

По плану Фридрих, наступавший с юга, планировал охватить правый фланг австрийцев, пройти через плотный лесной массив и атаковать их резервы. Цитен же, как уже говорилось, готовил атаку вражеского центра. В этом сражении Фридрих сделал важнейшее отступление от правил линейной тактики: он полностью отверг господствовавшее ранее требование непрерывности фронта. Вместе с тем Цитен не должен был вступить в битву, пока не услышит, что король завязал сражение с неприятелем.

Гренадер пехотного полка-принца Гольштейнского (рядом — мушкетерская шляпа).

В лесу Фридрих встретил австрийский драгунский полк, занимавший аванпост. Совершенно неожиданно драгуны очутились между двумя прусскими колоннами и после слабого сопротивления вынуждены были сдаться в плен. Около полудня король обошел левый фланг дауновского лагеря и достиг опушки леса. В это время с противоположной стороны раздались пушечные выстрелы. Цитен наткнулся на неприятельское передовое охранение и вынужден был выдвинуть против него несколько орудий. Король, полагая, что Цитен уже начал атаку, поспешил с авангардам выйти из леса, не дожидаясь остального войска, и также атаковать неприятеля.

Эта ошибка (неодновременное вступление в бой обеих частей армии усугубилось тем, что Фридриху пришлось вводить свои полки в бой прямо с марша, по частям, что противоречило всем законам тактики и здравому смыслу) едва не лишила прусского короля надежды на успех. Когда пруссаки вышли из леса, их встретил сосредоточенный огонь 200 орудий. «Пять батальонов и все канониры легли на месте, прежде чем успели сделать выстрел. Казалось, весь ад открыл свои недра, извергая тысячи смертей. Канонада была так сильна, что с первых десяти выстрелов петые тучи на небе рассеялись и день прояснился. Земля застонала и со столетних дубов посыпались вершины и сучья на прусских солдат, которые пробирались лесом».

Фридрих вынужден был сойти с коня и пешком вести солдат в атаку. Смело, бодро двигались пруссаки вперед, смыкая свои ряды, в которых ядра прорывали широкие бреши. Так взошли они на возвышения и овладели неприятельскими батареями. Несмотря на все усилия австрийской пехоты, прусские гренадеры держались крепко и страшно мстили за смерть своих товарищей. Тогда Даун послал своих кирасир в дело. Латники врубились в ряды пруссаков и погнали их назад. Между тем подоспела и прусская кавалерия. Атака возобновилась. Обе армии сблизились на дистанцию мушкетного выстрела. Начался перекрестный огонь. Фридрих ободрял своих солдат. Бой длился, обе стороны дрались с равным успехом, победа оставалась нерешенной. Под Фридрихом была убита лошадь. Когда он пересел на другую, пуля поразила его в грудь, и он упал на землю. Адъютанты подскочили к нему: он лежал без чувства, кровь струилась из раны. Его хотели уже отнести за фронт, но вдруг он пришел в себя, сам встал на ноги и потребовал лошадь. «Ничего! Ничего! Друзья мои!» — сказал он адъютантам и опять начал распоряжаться битвой. Бархатный сюртук и шуба, бывшие на нем, ослабили силу удара, и пуля только слегка оцарапала ему грудь.

Прусская конница привела в расстройство неприятельскую пехоту, несколько полков были взяты в плен. Успех склонился на сторону Фридриха. Но тут австрийские драгуны и кирасиры кинулись с таким неистовством во фланги прусских гусар, что заставили их отступить и преследовали до самого леса. Новые попытки к атаке были безуспешны. Даун мог поздравить себя с победой. Наступила темная, осенняя ночь, и бой прекратился. Но Фридрих не хотел уступить победы. Он вывел своих людей в Плауэнскую долину и там расположил их в боевой порядок, чтобы с рассветом снова начать сражение. Сам он отправился в ближнюю деревню. Там все избы были наполнены ранеными, и он должен был разместиться в сельской церкви. На ступенях престола при слабом свете лампады писал он карандашом нужные депеши.

Фридрих многого ожидал от следующего дня. «Неприятель не может остаться в прежней позиции, — говорил он, — потому что Цитен у него в тылу. А когда он вылезет из норы своей, мы с ним справимся». Офицеры слушали его, но чувствовали, что надежды нет. Победа Дауна была очевидна, половина прусской армии лежала на поле битвы. Резервы были на исходе. Всем казалось, что приближается второй Кунерсдорф.

«С нетерпением ожидал король первых лучей дня, ночь эта казалась ему целой вечностью. Беспрестанно высылал он адъютантов посмотреть, не рассветает ли. Но бурная ночь длилась, как нарочно. Ветер завывал в лесу и заглушал стоны раненых и умирающих. Проливной дождь как будто хотел смыть с земли кровавые пятна. Солдаты обеих армий блуждали по полям в совершенной темноте, и часто пруссаки, натыкаясь на свои же патрули, открывали по ним огонь. В разных местах австрийцы и пруссаки, которые не могли добраться до своих армий, располагались у одних костров, делясь по-братски, чем Бог послал: голод, холод и утомление примирили врагов. В солдатах, похожих за несколько часов перед тем на разъяренных зверей, теперь пробуждалось человеческое чувство участия и сострадания. Они ложились рядом на мокрую землю, условясь наперед, что на утро тот из них признает себя пленным, чья сторона проиграет битву» (Кони. С. 465).

Между тем, пока это происходило в армии Фридриха, Цитен перед наступлением сумерек вступил в битву с корпусом Ласси, разбил его и вытеснил австрийцев из деревни Сиптиц. Позиции противника на высотах оказались слабо охраняемыми. Неприятель, чтобы спастись от преследования, зажег деревню. Но это обстоятельство послужило в пользу пруссаков. Зарево пожара дало Цитену средства продолжать свои действия, несмотря на наступающую темноту. По совету Меллендорфа он велел из деревни штурмовать неприятельские батареи, а сам с несколькими полками пехоты, прикрываемой конницей, ринулся на Сиптицкие высоты, овладел ими, потеснил австрийцев и захватил расположенные там артиллерийские позиции, которые немедленно обратил на врага.

Неумолкающей канонадой пруссаки привели австрийцев в совершенный беспорядок. Несколько австрийских полков, которые в темноте сбились с дороги, попали в плен. Ласси сделал последнюю попытку сбить пруссаков с позиции, но неудачно. Конница его была опрокинута и спасалась бегством. Сам Даун получил несколько ран и принужден был сдать команду генералу д'Оннелю. Новый военачальник, видя совершенное расстройство армии, спешил переправить ее через Эльбу по трем плавучим мостам, которые наскоро были наведены. Цитен сумел вырвать из рук австрийцев, казалось бы, бесспорную победу!

Едва рассвело, Фридрих выехал из деревни, чтобы обозреть свое войско и приготовить его к новой битве. Вдали показались всадники в белых плащах; они неслись во весь карьер прямо на него. Это был Цитен. Подскакав к королю, он отсалютовал саблей и рапортовал: «Имею честь донести, что приказ Вашего величества исполнен: неприятель разбит и ретировался». В один миг оба соскочили с коней. Король бросился обнимать Цитена, который, «рыдая, упал ему на грудь и не мог произнести ни слова». Потом, вырвавшись из объятий Фридриха, он обратился к своим солдатам: «Братцы! — воскликнул он. — Король наш победил, неприятель разбит: да здравствует наш великий король!» — «Да здравствует король! — раздалось в рядах. — Но да здравствует и старый Цитен, наш гусарский король!» — закричали гусары.

Можно себе представить радость прусского войска при этом совершенно неожиданном известии. Победа Цитена, о которой не смели даже мечтать, и рана, полученная Фридрихом, снова воодушевили солдат. Ряд успехов последовал за Торгауским сражением, и если бы не позднее время года, король извлек бы значительные выгоды из этой кампании. В 9 часов утра, когда солнце озарило всю окрестность, пруссаки увидели себя обладателями поля сражения, покрытого десятками тысяч мертвых и умирающих, которых, однако, саксонские крестьяне и австрийские мародеры за ночь успели обобрать дочиста. Потери с обеих сторон были такими значительными, что враждующие стороны не скоро смогли опять приступить к новым действиям.

Король лишился 13 тысяч, австрийцы — 16 670 человек убитыми и ранеными, а также 7000 пленными. Войско последних ретировалось по берегам Эльбы. Ласси пошел прямо к Дрездену, д'Оннель повел свои отряды по правому берегу. За Плауэнской долиной оба генерала соединились. Фридрих преследовал неприятеля, сделал даже попытку вытеснить его из Дрездена, но проливные дожди и холод препятствовали «правильной» осаде. Он разместил свои войска по зимним квартирам. Австрийцы сделали то же. Русские отправились зимовать вблизи своих польских магазинов, а имперцы — во Франконию.

По словам Дельбрюка, «дорого обошлась… эта победа, а достигнутый ею результат оказался весьма умеренным: австрийцы отошли лишь на расстояние трех переходов и удержали за собой Дрезден». После Торгауской битвы стало ясно, что обе стороны истощили свои силы до предела; кампания в Саксонии была прекращена на год.

В то же время генерал Гольц действовал с успехом в Силезии. Лаудон принужден был отступить к границам. В руках австрийцев осталась одна крепость Глац. Евгений Вюртембергский, после удаления русских за Варту, ударил по шведам и прогнал их к Штральзунду. Гюльзен занял Рудный хребет и тем отрезал имперскую армию от Саксонии. «Дождавшись развязки саксонских дел», фельдмаршал Бутурлин со своими 60 тысячами, по примеру Салтыкова, убоялся встречи один на один с Фридрихом, решил более не испытывать судьбу и в ноябре увел армию назад в Польшу, на зимние квартиры. В отличие от «трусливых» и «нерешительных» австрийцев, «отважная» и «несокрушимая» русская армия за всю кампанию 1760 года не дала ни одного полевого сражения, хотя взяла беззащитный Берлин и потерпела позорное поражение под стенами Кольберга.

Война с французами велась в этом году с переменным успехом. Французы имели некоторые преимущества, но не смогли ими воспользоваться из-за разногласий своих командиров. Фердинанд Брауншвейгский, ослабленный Фридрихом, которому должен был уступить значительную часть своего войска, не мог действовать решительно. Малая война продолжалась между враждующими без особенных выгод для каждой стороны, хотя в октябре Фердинанд оказался оттесненным к Брауншвейгу. Вся кампания не имела важных результатов.

Фридрих провел зиму в Лейпциге. Город этот в то время почитался центром германского просвещения и литературной деятельности. «В нем жили знаменитейшие ученые, поэты и художники: король вошел в свою сферу. Здесь он мог отдохнуть душой и освежиться в беседе о науках и поэзии с отличнейшими умами Германии. Здесь сблизился он с саксонским поэтом Готшедом и с баснописцем Геллертом. Для придворных концертов король выписал из Берлина всю свою капеллу, но сам уже редко принимался за флейту. Наконец прибыл в Лейпциг и последний задушевный друг Фридриха, маркиз д'Аржанс. Когда он вошел в кабинет короля, Фридрих сидел на полу и кормил своих любимых собак. „Как! — вскричал он. — Это ли страшный маркграф Бранденбургский, против которого воюют пять сильнейших держав Европы! Неприятели трепещут и ломают себе головы, полагая, что он в эту минуту замышляет новый план кампании, или пишет грозные статьи договора, или приискивает себе сильных союзников… а он спокойно сидит в кабинете и утешается комнатными собачками!“ Но Фридрих был не так спокоен, как казался. Он постоянно думал о предстоящей кампании. Каждый день набирались рекруты и в продолжение шести часов их неутомимо обучали боевым приемам и упражняли в военных эволюциях» (Кони. С. 468).

Были также сделаны попытки к мирным переговорам. Франция первая вызвалась открыть конгресс в Аугсбурге. Финансы ее были сильно расстроены войной в Вестфалии и еще более неудачной борьбой с англичанами на море. Мир был для нее необходим. Но остальные державы на это не соглашались. Расчет их был верен: с каждой кампанией силы и средства Фридриха истощались, наконец он должен будет изнемочь и покориться. «Чего не вынудит сила оружия, то приведут с собой обстоятельства. Но предположения человеческие хрупки: судьба прежде делает свой расчет и часто роняет семена успеха там, где человек видит одну погибель. То же сбылось и с Фридрихом. Средства его действительно были истощены. Война обнимала своим пламенем все его провинции. Жители беднели, доходы уменьшались, поля были притоптаны, целые селения истреблены, войско видимо уменьшилось. Но это самое послужило к возрождению его сил. Крестьяне оставляли плуг и вместо того, чтобы трудиться для „неверной жатвы“, брались за оружие и становились под королевские знамена с твердым намерением отомстить врагам отечества.

Незаметно война сама собой обращалась в народную. Вся Пруссия запылала общим патриотическим энтузиазмом. Прежде чем Фридрих смог придумать, откуда набирать солдат, войска его так пополнились охотниками, что он в начале зимы мог уступить 20 тысяч Фердинанду. Правда, армия эта далеко не походила на войско 1756 года: ветераны сложили кости на полях своих побед, не много из этих героев уцелело в новых рядах прусской армии для поощрения и поддержки неопытного войска. Сами офицеры, ознаменовавшие себя славными подвигами, уступили место кадетам, поступавшим перед фронтом прямо со школьной лавки. Фридрих лишился лучших своих полководцев. Принц Леопольд Дессауский, фельдмаршал Шверин, Кейт, герцог Франц Брауншвейгский и Винтерфельд пали с оружием в руках. Фуке и герцог Бевернский томились в плену. Левальд страдал от тяжелых ранений. Но дух Фридриха по-прежнему господствовал в войске. Судьба его была скована с армией неразрывной цепью» (Кони. С. 470).

По словам Кони, в это время «он сделался для всех предметом фанатического обожания. Анекдоты о сближении его с армией бесчисленны. Во время усиленного марша в Бранденбург войско остановилось на несколько часов у болота, через которое прокладывали наскоро плотину. Утомленные солдаты разложили костры и легли на траве. Вечер был холодный, резкий северный ветер проникал до костей. Цитен также присел к огоньку и скоро заснул. Солдаты положили ему под голову пук сена. Фридрих увидел это. Тихо подошел он к костру и, закутавшись в плащ, прислонился к дереву. При малейшем шуме он уговаривал солдат: „Тише, тише, дети! Не разбудите моего Цитена: старик устал“.

Вскоре пришла солдатка и, не замечая короля, так неосторожно поставила на огонь горшок с картофелем, что искры и пепел полетели ему в лицо. Не говоря ни слова, он только прикрылся плащом. Солдат, заметя это, закричал на бабу: „Ослепла ты, что ли? Здесь король“. Солдатка испугалась, схватила свой горшок и бросилась бежать. Но Фридрих приказал ее воротить и насильно заставил доварить картофель. „Ничего, душа моя! — сказал он ей милостиво. — На походе мы все равны и кухня у нас общая“. Другая солдатка во время ночлега родила мальчика. Едва оправясь, рано утром она схватила своего ребенка и прибежала к Фридриху: „Государь! — вскричала она. — Вот вам еще солдатик! Я его сейчас родила“. — „Крещен ли ребенок?“ — спросил король. „Нет еще, — отвечала солдатка, — но я непременно хочу, чтобы и его тоже звали Фрицем!“ — „Хорошо, — сказал Фридрих, давая ей золотую монету, — береги его, а на зимних квартирах я сам окрещу твоего Фрица“.

Мушкетер пехотного полка фон Кальнейна (1759 год). Мундир синий с красными фалдами и воротом. Петлицы белые, пуговицы желтые. Вокруг нарукавных петлиц — угольная красная выпушка. Жилет, панталоны, штиблеты белые. Галстук, манишка, амуниция — как в остальной пехоте. На шляпе белый галун. Кисть — концентрические синий, белый, красный и желтый круги от низа к верху.

„А где ж ты был, старый Фриц? — спросили короля гвардейцы, бывшие под командой Цитена, после Торгауской победы. — Мы тебя совсем не видали. Или ты уж отказался драться вместе с нами?“ — „Нет, дети! — отвечал Фридрих. — Я в это время бил неприятеля на другом крыле. Видите, он целил метко!“ Тут он показал им на свою рану и на шубу, продырявленную пулями. „Да здравствует наш старый Фриц! — закричали гренадеры в один голос. — Он наш в огне и в смертный час! За него и жизнь и кровь! Да здравствует король!“» (Кони. С. 472).

«Чего не мог предпринять такой человек! Чего не мог он совершить с таким войском?» — восклицает Кони.

На деле состояние прусской армии было более чем плачевным. Фридрих вел переговоры со всеми окрестными немецкими владетелями о предоставлении ему вновь завербованных рекрутов, но ему не верили: немецкие князья предпочитали сбывать «живой товар» странам побогаче. Ландграф Гессенский продал англичанам для войны с французами в Америке 17 тысяч солдат за 3 миллиона фунтов! Пруссакам, давно расплачивающимся квитанциями, нечего было и думать о таких приобретениях. Не хватало оружия и боеприпасов: королю пришлось разработать новый артиллерийский устав, которым предписывалось открывать картечный огонь по противнику только со 150 шагов (вместо 600 ранее). А впереди были новые тяжелые бои.