Войны и кампании Фридриха Великого

Начало кампании 1760 года Дрезден и Лигниц

«Шар земной не крепче покоится на плечах Атласа, как Пруссия на своей армии!» — сказал Фридрих после Гогенфридбергской битвы. Четыре года упорной войны, где Пруссия со своими восемью миллионами жителей боролась с пятью государствами, имевшими более восьмидесяти миллионов подданных, доказали всю справедливость этого изречения.

«Но теперь эта могущественная, непоборимая армия была расстроена и доведена почти до ничтожества. Надо было подумать о средствах, пополнить и усилить ее без ущерба государству. Фридрих предложил своим неприятелям размен пленных, они не согласились, надеясь истощить его до конца. Тогда все пленные насильно были приведены к присяге и зачислены в прусские полки. Под знаменами Фридриха они обязывались воевать даже против своего отечества. Такая мера была бы безрассудством во всяком войске, кроме прусского, где строгая воинская дисциплина и личное превосходство Фридриха налагали крепкое ярмо на подчиненных. Один Наполеон мог впоследствии прибегать к подобным средствам: он один, подобно Фридриху, силой своего гения владычествовал над духом народов! (Правда, Кони забывает о воспитательном эффекте фухтелей и шпицрутенов, коими, как известно, Наполеон не баловался. — Ю. Н.) Бедная Саксония и на этот раз должна была поплатиться за интриги своего министра, за бесхарактерность своего короля: она сделалась для Фридриха единственным рудником, из которого он извлекал деньги, продовольствие и солдат. Она выставила 10 тысяч рекрутов, внесла в казну два миллиона червонцев, тысячами отпускала лошадей и рогатый скот и отдала половину своей жатвы на содержание прусской армии. Обширные саксонские леса были порублены, сплавлены по Эльбе до Гамбурга и обращены в деньги. Кроме того, нужда в людях подала мысль к совершенно новой системе рекрутских наборов: начали обманом вербовать на военную службу. Прусские вербовщики под разными видами разбрелись по всей Германии и заманивали молодых людей в свои сети, обольщая бедняков деньгами, богатых — почестями, а слабодушных — вином и распутством. Им отпускались значительные суммы для заманивания, и молодежь толпами отправлялась в Магдебург, назначенный сборным местом для поступающих на прусскую службу.

Честь разделять громкую славу прусского оружия заставляла молодых людей оставлять университеты до окончания курса, купеческих приказчиков — бросать торговлю, молодых чиновников — бежать от службы. Вербовщики иным сами давали деньги, с других брали плату за патенты на разные офицерские чины, но по прибытии в Магдебург всем новобранцам, без исключения, надевали солдатские ранцы. Купцы, ремесленники, простолюдины, купившие себе звания полковников, капитанов и поручиков, вдруг сделались рядовыми и узнавали обман не прежде, как в строю, под грозным фухтелем фельдфебеля. Таким образом было собрано до 60 тысяч рекрутов. Позорное средство! Одна крайняя нужда может оправдать Фридриха в глазах потомства. Но он действительно заслуживает оправдания: прежде, чем он ухватился за это последнее средство, им было испытано все, чтобы привести дело к дружелюбному концу. Послы его являлись ко всем враждующим дворам с мирными предложениями: всюду последовал отказ.

Противники его слишком надеялись на свой крепкий союз и на его малосилие, чтобы склониться на полюбовную сделку. Сами события того времени, казалось, долженствовали способствовать к примирению, но врагами Фридриха были три царицы, три женщины, и все выгоды политические уступили место личной ненависти. В конце 1759 года умер король испанский Фердинанд VI. Ему наследовал король неаполитанский Карл, предоставив Неаполь своему сыну-младенцу. Австрия давно имела права на Сицилийское и Неаполитанское королевства; теперь представлялся самый удобный случай овладеть ими. Все способствовало этому приобретению: и слабое регентство, и ничтожные войска и расстроенные финансы Неаполя. Некому даже было вступиться за крошечное южно-итальянское государство: Испания не была приготовлена к войне, а Франция не имела средств выслать в Италию новое войско. Но Мария Терезия пренебрегала случаем сделаться обладательницей всей Италии для того только, чтоб продолжать борьбу с Фридрихом и возвратить свою Силезию» (Кони. С. 412). Австрийцы воспользовались случаем, чтобы объявить о том, что, «когда они займут Силезию и Бранденбург, жителям этих областей будет оставлена только земля и воздух для дыхания».

Франция потеряла почти целую армию в Германии (при Миндене); 20 ноября английский адмирал Хоук истребил весь ее флот почти в виду французских берегов; а лорд Клайв овладел Канадой и завоевал французские владения в обеих Индиях. Финансы страны были истощены продолжительными войнами в двух частях света и придворной роскошью. Версальский кабинет готов был согласиться на мирные предложения Англии, но не имел власти, им управляла легкомысленная маркиза Помпадур. Главной статьей предлагаемого Англией мира выступала неприкосновенность Пруссии: гордая любимица Людовика скорее согласилась бы выморить всю Францию голодом, чем оставить дерзкого противника без наказания.

Русский двор был столь же непреклонен. Напрасно не кто иной, как Салтыков в бытность свою в Петербурге, зимой 1760 года, старался охладить императрицу к войне с Пруссией, представляя ей на вид «неединодушные, слабые действия австрийских генералов и все затруднения снабжать армию в отдаленной враждебной земле. Напрасно достигал до ее слуха повсеместный ропот о трате стольких людей в бесполезной войне за чужие интересы». Против недовольных были приняты строгие меры. Салтыков возвратился к войску с высочайшим предписанием: «Неослабно действовать в пользу общего доброго дела — уничтожения вредной власти прусского короля!»

«Итак, не было спасения! Мир требовал крови, и Фридриху осталось употреблять все способы без разбора, чтобы оградить себя и королевство от исполинских ополчений и противников». Кроме Саксонии, герцогство Мекленбургское и княжества Ангальтские были обложены значительными контрибуциями. Со всех сторон посыпались деньги, отовсюду являлись солдаты и со всем этим к началу кампании у Фридриха стояли под ружьем не более 90 тысяч человек (в строй поставили и почти всех военнопленных) против 250 тысяч враждебного войска.

«Притом это были не те испытанные, закаленные в неприятельском огне солдаты, с которыми Фридрих одерживал свои великие победы. Полки его состояли из неопытных юношей, не видавших крови и порохового дыма. Увлеченные обаянием славы, они горели желанием ознаменовать себя громкими подвигами и занять в истории место подле великого своего полководца. От такого направления духа в молодом войске можно было ожидать одних крайностей: или оно сделается непобедимым, или первая неудача погасит его воинский жар. Фридрих надеялся на свою счастливую звезду. И сам он был уже не тот, что прежде: четыре года забот, треволнений и неимоверных трудов ослабили его физические силы. Болезни и преждевременные признаки старости изменили его наружность и даже нраву придали некоторую суровость» (Кони. С. 437).

Он был утомлен войной. Вот что он писал в это время к венецианскому ученому Альгаротти: «Если Вечный жид существовал, он верно не видел такой скитальческой жизни, как я. Мы начинаем походить на странствующих комедиантов, у которых нет ни отчизны, ни родного очага. Мы кочуем по свету и разыгрываем наши кровавые трагедии только там, где неприятель дозволяет устроить нам театр. Последняя кампания привела Саксонию на край погибели. Пока счастье дозволяло мне владеть этой прекрасной страной, я берег ее, теперь везде разорение. Нравственное зло этой войны ничто перед моральным вредом, который она причинит Германии. Мы можем назваться счастливцами, если к нам, вдобавок, не придет чума. Бедные глупцы! Жизнь дана нам на один миг, и тот мы стараемся сделать как можно тягостнее. Мы гордимся, что одним ударом можем обратить в прах прекраснейшие создания труда и времени! Развалины и нищета, вот презренные памятники наших громких подвигов!»

Очевидно, Фридрих искренне полагал, что если бы Австрия в 1756 году безропотно позволила ему аннексировать Саксонию, то сейчас все было бы в порядке, Германии не был бы нанесен «моральный вред», а сама Саксония (на которую он не имел никаких прав, даже династических) продолжала бы цвести. Фридрих искренне винил в продолжении затяжной и кровавой войны всех, кроме себя, на что, правда, у него имелись определенные основания, но «саксонский вопрос» пока не мог быть решен миром.

Тем временем союзники составили новый генеральный план кампании 1760 года. Они собрали все свои силы, чтобы начать общее наступление на Пруссию и раздавить наконец опасного врага. Расквартированная в Саксонии австрийская армия Дауна насчитывала 100 тысяч солдат; Лаудон с 50 тысячами находился в Силезии, Салтыков с такой же по численности армией — в Восточной Пруссии. Ситуация для пруссаков осложнялась тем, что если бы Фридрих двинул свои крайне ограниченные силы навстречу одному из противников, двое других уже могли бы беспрепятственно пойти на Берлин.

Весной 1760 года Фридрих снова, ценой вышеописанных невероятных усилий, довел численность своих войск до 200 тысяч человек, разбросанных между западом и востоком Германии. У его противников только в первой линии под ружьем числилось 375 тысяч. При этом прусская армия уже испытывала крайнюю нужду: не хватало продовольствия (богатейший берлинский банкир Гоцковский, взяв у короля 7 миллионов талеров на закупку провианта для войск, тянул с выполнением заказа до тех пор, пока рассвирепевший Фридрих не выбил из него, а также из негоциантов Энике и Вебелина обратный займ в 20 миллионов, не считая 15, занятых раньше) и обмундирования.

Морозной зимой 1759–1760 годов прусские солдаты вынуждены были ложиться на ночь в теплую золу костров, чтобы хоть немного согреться. Ясно, что это не улучшало ни внешнего вида, ни боевого духа армии. С едой было немного лучше: по приказу Фридриха в армию стали доставлять только-только появившийся в Европе картофель, который буквально спас ее от голода. Но картошки было еще мало — немецкие крестьяне пока неохотно сажали ее. Не хватало обозных и артиллерийских лошадей, страдавших от бескормицы, только кавалерия была укомплектована вполне сносно. В таком виде армия короля встретила весну 1760 года.

Однако на практике все обстояло не так просто. Очередная безрезультатная кампания стала порождать взаимное неудовольствие союзников, которые начали упрекать друг друга в невыполнении обязательств. Поползли слухи о возможности сепаратных переговоров некоторых воюющих друг с другом стран. Особенно усердствовала английская дипломатия, опиравшаяся на победы английских войск в колониях и рассчитывавшая использовать финансовые трудности во Франции, а также разногласия русских и австрийцев.

Английский посол в Петербурге Кейт стремился вбить клин между Россией и Францией, однако русское правительство в нескольких нотах подтвердило намерение России довести войну до победы над Фридрихом. Но, не отказываясь от принятых обязательств, осенью и зимой 1759 года русское правительство предприняло попытку определить, как писал в памятной записке 3 сентября 1759 года М. И. Воронцов, «свою долю достойного за толь многие убытки награждения». Канцлер считал, что после Кунерсдорфа у России есть все основания для этого: «…понеже ныне по Крайней мере с вероятностью оказано, и сам король прусской удостоверен, что российская армия в поле поверхность имеет, то надеяться должно, что настало время доставить себе самим справедливость».

Военные победы и настоятельная необходимость «сократить и ослабить» прусского короля позволили русскому правительству требовать при заключении возможного мира Восточную Пруссию, а также денежную контрибуцию в размере расходов России на войну. Австрия с виду индифферентно отнеслась к русскому требованию, но против него возражала Франция, опасавшаяся дальнейшего усиления России на Балтике и в Европе. Поэтому ни в 1760, ни в 1761 году переговоры об этом не продвинулись ни на шаг.

Кампании 1760, 1761 и 1762 годов.

Разрабатывая план кампании 1760 года. Конференция считала, что, хотя для удержания Восточной Пруссии и не следовало вести наступательных операций, долг союзника Австрии требует активного участия русской армии в военных действиях на силезском театре военных действий. В этом духе была выработана инструкция Салтыкову на проведение четвертой кампании.

Утратив всякую надежду на успех совместных действий, Салтыков вместе со своим генерал-квартирмейстером Штофельном предложил вести в 1760 году силами русской армии наступательные действия на померанском театре, овладеть Кольбергом (что давало гавань и базу снабжения морским путем на побережье Балтийского моря) и на следующую зиму продвинуть квартирное расположение в эту провинцию. Однако Конференция, считая необходимым поддерживать Австрию и укреплять союз с нею, отвергла предложение Салтыкова и в плане на 1760 год почти без изменений воспроизвела основные положения плана на предшествующую кампанию: русская армия опять должна была двигаться к Одеру в район между Франкфуртом и Глогау для совместных действий с австрийцами.

Русская армия в это время еще только готовилась к выступлению в очередной поход. В ее рядах оставалось менее 60 тысяч человек. Вместо испрошенных главной квартирой в конце 1759 года 30 тысяч солдат из России было выслано только 6000, да и из этого числа свыше тысячи умерло или заболело в пути. Одно время русские возлагали надежды на рекрутский набор в Восточной Пруссии: жителей этой провинции можно было использовать в качестве денщиков и ездовых, освободив русских солдат для строя. Однако кенигсбергский губернатор генерал Корф рапортовал в Петербург, что если будет объявлен набор, население Восточной Пруссии разбежится. Поскольку завоеванные провинции предполагалось включить в состав Российской империи, канцлер Воронцов решил не озлоблять будущих подданных и отменил набор.

В январе 1760 года сменивший Бороздина новый начальник артиллерии полковник Глебов совместно со специально командированным из столицы полковником Тютчевым принялись за реорганизацию своих сил. Артиллерию разделили на полевую и бомбардирскую, подчинив ее Тютчеву, состоявшему под непосредственным командованием Салтыкова. В бригадах и корпусах выделялась особая резервная артиллерия. Крупнокалиберным орудиям предписывалось открывать огонь с 750 сажен, малым — с 400. Первые залпы надлежало направлять против вражеских батарей, на ближних дистанциях стрелять по пехоте и кавалерии. Артиллерийским офицерам было приказано поддерживать друг друга и координировать огонь.

Если с пушками дело обстояло хорошо, то с провиантом — не очень блестяще. Генерал-провиантмейстер Суворов[63] устроил в Познани большие магазины, но другие тыловые магазины создать так и не сумел. Транспортировать провиант из России было очень долго, а заготовлять на месте трудно: политика «умасливания» будущих подданных из Восточной Пруссии и поляков привела к тому, что продовольствие те продавали только за наличные, даже не глядя на предлагавшиеся квитанции. В короткий срок было истрачено 400 тысяч рублей, а новых сумм не присылали. После назначения Суворова на пост губернатора Кенигсберга и восточно-прусских провинций его сменил генерал Маслов, который, впрочем, тоже не преуспел в своем деле.

Ослабла и дисциплина: в войсках появились женщины, обозы стали переполняться «трофеями» и предметами роскоши. Дело дошло до того, что командующего легкой конницей Тотлебена пришлось временно сменить на генерала Еропкина (сменивший больного Салтыкова Фермор забыл о своей прежней протекции к Тотлебену и открыто не доверял ему) — тотлебенские офицеры неоднократно были замечены в визитах в неприятельский лагерь и совместных попойках с прусскими кавалеристами. Однако Тотлебен нажал на свои связи в столице, и его восстановили в должности.

Весна застала войска Фридриха уже на всех опасных пунктах, готовые остановить каждое предприятие союзных врагов. Принц Генрих (34 тысячи человек) находился в Силезии и ждал на Одере русских; генерал Фуке прикрывал силезские границы со стороны Богемии; в Померании отдельный 15-тысячный корпус был выставлен против шведов; а сам король стоял против армии Дауна в Саксонии, между тем, как Фердинанд Брауншвейгский (70 тысяч) на юго-западе Германии действовал против французов и их мелких союзников (до 125 тысяч человек), целью которых был Ганновер.

Но военные действия начались не скоро. Союзники не могли согласиться с планом предстоящей кампании. Каждая сторона искала своих выгод — и это было началом раздоров. Салтыков хотел начать дело с покорения Данцига, Кольберга и потом, при помощи русского флота, овладеть берегами Померании: приобретение это могло быть важно для России в торговом и военном отношениях. Август убедительно просил прежде всего освободить его курфюршество; а Мария Терезия требовала, чтобы Салтыков вместе с Лаудоном обратился на Силезию, в то время как Даун будет удерживать Фридриха в Саксонии. Французам хотелось, чтобы Салтыков овладел Штеттином.

После долгих переписок и совещаний петербургский кабинет согласился утвердить план австрийской императрицы-королевы. Салтыков получил повеление двинуться со всей армией в Силезию и осадить Бреслау. Все его изложенные выше представления о выгодах приобретения Кольберга и Данцига и, напротив, о затруднениях осады Бреслау по неудобству подвоза военных и продовольственных запасов не были приняты к сведению. Это его огорчило. Неохотно стал он содействовать планам австрийского фельдмаршала. Как пишет Керсновский, «доморощенные австрийцы на своей Конференции… снова посылали русскую армию на побегушки к австрийцам в Силезию — победителей при Кунерсдорфе равняли на побежденных при Лейтене!».

Странно, что соединение двух армий (на чем страстно настаивает сам Керсновский страницей раньше применительно к 1759 году), расценивается как «побегушки у австрийцев». Потом — победителей при Кунерсдорфе равняли отнюдь не на побежденных при Лейтене, а тоже на победителей — при Колине, Хохкирхе и Максене. Наконец, сам факт передачи общего руководства операциями Дауну не является чем-то странным или излишним — на 60 тысяч русских на юго-востоке Германии приходилось до 150 тысяч австрийцев. Зато бесспорной ошибкой Конференции стало предписание Салтыкову «сделать попытку» овладения Кольбергом, т. е. отправить часть своих войск далеко на север, в направлении, противоположном движению главных сил. В конце июня русская армия с запасом продовольствия на два месяца вышла из Познани и медленно двинулась к Бреслау, куда по расчетам должен был выйти и корпус Лаудона. Вновь надо было маневрировать, пытаться соединиться с армией Дауна (осенью это можно было сделать без труда, оставшись на зимовку в Силезии и с весны наконец-то действовать соединенными силами, не рискуя быть разбитыми по частям).

Итак, пролог к войне открылся в Силезии. В марте Лаудон проник в Верхнюю Силезию. Она была защищена полком фон Мантейфеля (из корпуса принца Генриха) под командой генерала фон дер Гольца, который решил отступить к Нейсе. На пути Лаудон окружил его со всех сторон и отправил трубача с требованием, чтобы пруссаки сдались в плен, а в случае отказа грозил всех до одного положить на месте. Гольц провел трубача перед своим фронтом и объявил солдатам предложение неприятеля. Взрыв негодования был ответом.

Тогда австрийцы всей своей силой ринулись на пруссаков, но мантейфельцы дрались, как львы, отбили врага, заняли крепкую позицию и отбили у австрийцев охоту атаковать вторично. Лаудон потерял до 400 человек, тогда как у Гольца пало 140.

Более серьезные действия начались летом, в июне. Лаудон с 50 тысячами войска вошел в графство Глацкое, а оттуда — в Силезию. Генерал Фуке занимал пограничный пост при Ландсхуте. Корпус его состоял из 14 тысяч человек. С такими силами нельзя было удержаться в горах. Он отступил к Швейдницу в намерении встретить неприятеля в открытом поле. Лаудон только того и ждал. Он тотчас же осадил крепость Глац, чтобы в ней основать себе опорный пункт для дальнейших предприятий в Силезии. Фридрих был очень недоволен распоряжением Фуке. «Добудьте мне горы во что бы о ни стало!» — писал он ему, и послушный Фуке поспешил занять свою прежнюю позицию. Он понимал всю опасность этого поста, но решил защищать его до последней капли крови.

Цель короля была идти на помощь к Фуке, но прежде он хотел выманить Дауна в Силезию и, пользуясь его отсутствием, овладеть Дрезденом. Так прошло несколько дней. Вдруг, 25 июня, в австрийском лагере раздались победные выстрелы. Король к величайшему прискорбию узнал, что Фуке разбит Лаудоном наголову. Прусский военачальник сдержал свое обещание. 23 июня он попал под сильнейший удар Лаудона. Пруссаки дрались отчаянно, но превосходство сил одержало верх. Почти весь корпус был разбит неприятелем. Сам Фуке, покрытый ранами, наконец упал с лошади. Австрийские драгуны занесли уже над ним палаши, но верный его денщик кинулся на своего господина и закричал: «Что вы, разбойники! Это наш генерал!» Прикрыв его своим телом, он принял предназначенные Фуке смертоносные удары. В эту минуту подскакал австрийский полковник Войт и остановил разъяренных драгун. Фуке был взят в плен.

Когда Фридриху донесли обо всех подробностях, он воскликнул: «Фуке истинный герой! Плен его делает честь прусскому оружию!»

При изложении этих событий должен сказать, что взятый в плен Фуке содержался в чрезвычайно плохих условиях в одной из австрийских крепостей в Хорватии до самого конца войны. Король изредка направлял ему денежные суммы. По окончании Семилетней войны вернувшегося из плена генерала пригласили в Потсдам. Ввиду пожилого возраста, последствий серьезных ранений и плохо перенесенного заключения, Фуке вышел в отставку и стал настоятелем Бранденбургской соборной церкви, каковой пост и занимал до своей смерти в 1774 году.

Пленение генерала Фуке у Швейдница. 1760 год.

Лаудон, разбив Фуке, овладел беззащитным Ландсхутом. Здесь он опозорил свое имя, позволив войску, в виде награды, разграбить город, издавна славившийся промышленностью и торговлей. Жителей перерезали, дома сожгли. Не было пощады ни старикам, ни женщинам, ни детям. Лаудон сам ужаснулся жестокости своих солдат, но остановить их был не в силах. При известии о поражении Фуке, Фридрих поднялся со всей своей армией и пошел в Силезию с целью тревожить по очереди соединения Лаудона и Дауна. Последний поспешил опередить его несколькими маршами, чтобы соединясь с Лаудоном, преградить пруссакам дорогу. Но когда Даун ушел вперед довольно далеко, Фридрих вдруг поворотил войско и поспешил назад к Дрездену.

При его приближении австрийский корпус генерал-фельдцейхмейстера Ласси[64] поспешно переправился через Эльбу и вместе с имперской армией, которая праздно стояла на левом берегу, отступил к Пирне. Фридрих обложил Дрезден и послал в Магдебург за осадной артиллерией.

14 июля начали обстреливать, а вскоре затем и бомбардировать город. Король надеялся, что опасное положение семейства Августа и пожары понудят коменданта к сдаче. Но тот держался, ожидая помощи от Дауна. Последний между тем принял поворот Фридриха из Силезии за ложный маневр и не слишком торопился на помощь Дрездену, зная, что для защиты его оставлено достаточное количество войск.

Таким образом, штурм продолжался несколько дней. Прусские бомбы и каленые ядра превратили предместье и большую часть города в пепел. Жители с трудом могли тушить беспрерывные пожары. Великолепные дворцы и церкви, истинные памятники искусства, рассыпались в развалины. Знатнейшие фамилии искали спасения в погребах. Улицы были покрыты ранеными и раздавленными падением домов и колоколен. Вопли отчаяния раздавались по городу; все дороги были запружены бегущими.

Чего не успели сделать прусские ядра, то докончил гарнизон. Пользуясь смятением, австрийские солдаты, не привыкшие к субординации, пускались на грабеж; их неистовства над бедными жителями умножали общие бедствия. Напрасно дрезденцы старались скрыть свои сокровища в крепких кладовых и под землей: защитники сами отнимали у них последние достояния. Вскоре цветущий, красивейший город Германии обратился в печальный остов, напоминавший только о прежнем величии и богатстве!

Наконец Даун опомнился и явился под Дрезден. Со стороны Эльбы он организовал сообщение с городом и посылал туда целые корпуса на подкрепление. Начались вылазки и непрерывные стычки. Все предприятия Фридриха были безуспешны: он терял терпение, стал беспощаден даже к своему войску. В одной из австрийских атак пехотный полк фон Бернбурга был вытеснен из траншеи. Фридрих приписал этот случай недостатку храбрости своих солдат. Весь полк был примерно наказан: у простых солдат отняты тесаки и нашивки, офицеры лишены позументов на шляпах. Храбрый полк сделался посмешищем целой армии.

Между тем смелые вылазки австрийцев угрожали даже главной квартире короля, он принужден был переменить позицию, после чего лишился последних выгод от неприятеля. Сверх того, в армии обнаружился недостаток в продовольствии и военных припасах, а Даун, владея Эльбой, захватывал все прусские барки, шедшие с транспортами. В то же время из Силезии приходили самые неблагоприятные вести: Лаудон овладел Глацем почти без сопротивления. Все это побудило короля оставить осаду Дрездена и поспешить на выручку в Силезию.

Дешевая добыча Глаца подвигла Лаудона на дальнейшие решительные действия. Он осадил Бреслау. Комендант крепости, генерал Тауэнцен, находился в затруднительном положении. Весь гарнизон его состоял из 3000 человек. Две трети из них были ненадежны. Он мог полагаться только на батальон королевской лейб-гвардии, помещенной в Бреслау после Колинского сражения. Остальные солдаты были наемники, иностранцы, недовольные скудным жалованьем и военной строгостью прусской службы. Сверх того, в городе находилось 9000 австрийских пленных, которые при первом удобном случае могли поднять восстание. Несмотря на это, Тауэнцен принял самые деятельные меры для обороны крепости и для сохранения спокойствия в городе. Лаудон потребовал сдачи Бреслау. Комендант собрал всех офицеров и убедил их поддержать честь прусского оружия. Все поклялись умереть на укреплениях, но не сдаваться.

Началось бомбардирование. Целый квартал и королевский дворец сделались добычей пламени. Лаудон вторично предложил капитуляцию и грозил в противном случае «не пощадить даже младенца в утробе матери». «Мы, слава Богу, не беременны!» — отвечал комендант. К тому времени пруссаки тоже пристрелялись: ядра падали на кровлю главной квартиры австрийского генерала. Через несколько дней принц Генрих, наблюдавший за русскими, пришел на помощь Бреслау. Лаудон снял осаду. Принц занял его позицию.

Тем временем русские войска, сосредоточенные в Познани, тотчас по возвращении Салтыкова из Петербурга выступили в поход. В Камене и Сараде были устроены обширные магазины. По дороге взяты города Кеслин, Грейфенберг, Ригенвольде с добычей артиллерии и запасов. Малая война с отдельными прусскими отрядами велась во время всего похода. Князь Волконский, Румянцев, графы Брюс, Тотлебен, Чернышев и Фермор стали героями этих экспедиций. В июне русская 60-тысячная армия приблизилась к Силезии, где по предварительному соглашению должна была под Бреслау соединиться с Лаудоном. Передовые ее отряды уже достигали Одера.

Критическая минута для Фридриха наступила. Соединение русских с австрийцами могло нанести ему решительный удар. Медлить было невозможно. Ночью 30 июля он снял осаду Дрездена и пошел в Силезию. Даун опередил его, а Ласси следовал за ним, как тень. Одного Фридрих гнал перед собой, от другого сам отбивался. Так шел он вперед без остановки. Враги окружали его, тревожили, но не отваживались на битву. У Лигница король остановился: здесь была точка соединения всех его неприятелей.

Русские, между тем, приближались к Бреслау. Можно себе представить удивление Салтыкова, когда он вместо австрийцев встретил у стен города прусское войско. Все действия Дауна не были согласованы с предварительными условиями русского фельдмаршала. Салтыков остановился за Одером. Негодование его еще больше увеличилось, когда он узнал, что австрийцы позволили Фридриху беспрепятственно переправиться через Эльбу, Шпрее, Бобер и дойти до Лигница. «Еще несколько контрмаршей, — говорил Салтыков, — и король прусский будет за Одером. Тогда нам придется расплачиваться за промахи австрийских генералов. Но я этого не допущу. Если корпус Лаудона не пристанет к нам и не прикроет Одера, я тотчас же отступлю в Польшу».

Эта угроза сильно подействовала на Дауна. Он решил немедленно дать Фридриху битву, вступил поэтому в переговоры с Салтыковым и выпросил авангардный русский корпус графа Чернышева для подкрепления Лаудона. План Дауна был атаковать пруссаков при Лигнице, где король занимал самую невыгодную позицию. Ласси угрожал ему с тыла, Даун с правого крыла и с фронта, а Лаудон и Чернышев с левого фланга. Между этими опасностями Фридрих извивался со своим войском, как змея; каждую ночь переменял он позицию и сбивал неприятелей с толку.

14 августа австрийцы тщательно исследовали лагерь Фридриха. Он был со всех сторон открыт для приступа. «Мешок готов! — восклицали они. — Стоит только посадить в него пруссаков и стянуть концы!» Такую уверенность Дауну придавало подавляющее превосходство в силах — 60 тысяч человек в его армии, а также у Ласси и Лаудона против 36 тысяч пруссаков. Кроме того, на помощь австрийцам шел 30-тысячный русский корпус графа Чернышева, который находился менее чем в дневном переходе от места событий. Король узнал об этом от перебежчика. «Австрийцы рассчитали недурно! — сказал он своим генералам за ужином. — Но я прорву им такую дыру в мешке, что не скоро починят!»

Приказав крестьянам поддерживать огонь в кострах лагеря, он ночью тихо снялся с позиций, провел свое войско на Фафендорфские высоты и разместил его там в боевом порядке. Эта позиция у городка Пархвиц по плану Дауна предназначалась для корпуса Лаудона — австрийцы и предположить не могли, что противник, закрепившийся у Лигница, начнет активные действия и опередит их.

Ночь на 15 августа была тихая и чудесная. Солдаты с ружьями в руках расположились на траве. Сам король прилег на плаще своем перед огнем и скоро заснул. Цитен, сидя у ног его на барабане, наблюдал за тишиной. Вдруг во весь опор прискакал майор Хунд и с криком «Неприятель! Неприятель!» разбудил короля.

Фридрих быстро вскочил на лошадь и велел ударить тревогу. Приняв команду над левым крылом, на которое шел неприятель, он отправил на правое Цитена. Лаудон командовал австрийцами. Не зная о перемене позиции пруссаков, он хотел овладеть их обозом. Чтобы нападение было неожиданнее и вернее, он пустился на лагерь Фридриха без авангарда, но сам попал в свою ловушку: перед ним стояла вся прусская армия в правильных линиях. Пораженный Лаудон увидел, что вывел свой корпус к самому центру расположения пруссаков — идеально для нанесения ими удара. Идти назад было невозможно. Он стал развертывать свое войско, но везде встречал препятствия от невыгодного местоположения.

Гром орудий на рассвете открыл битву. Австрийская кавалерия ударила на пруссаков, но была отражена. Тогда пехота обоих войск пошла навстречу друг другу. Пруссаки выдержали мелкий огонь, австрийцы пошатнулись. В эту минуту прусская кавалерия ворвалась в ее ряды и взяла множество пленных, но эти первые успехи ни к чему не привели. У Лаудона было 35 тысяч человек, тогда как левое прусское крыло состояло только из 14 тысяч. Австрийцы возобновляли свои нападения свежими силами, но пруссаки мужественно выдерживали атаки, несмотря на то что ряды их, видимо, начали редеть.

Лаудон испытал последнее средство: еще раз он лично повел свою тяжелую кавалерию на прусскую пехоту. Кирасиры ворвались в ряды и расстроили было несколько полков, но тут горемычный полк фон Бернбурга, горя желанием снова заслужить милость короля, выступил из второй линии и пошел на австрийцев в штыки. Пруссаки дрались с отчаянием: австрийские всадники, как снопы, валились с лошадей своих. Наконец их стеснили так, что они не могли даже обороняться и бросились бежать. Храбрый полк преследовал их с неистовством. В своем бегстве австрийская кавалерия потоптала свою пехоту и увлекла ее за с собой.

Победа была одержана. Солнце только что выплыло из-за гор. В ближней деревне пробило шесть часов. Теперь Фридрих поскакал на свое правое крыло, где тоже завязывалось сражение. По плану Дауна корпус Лаудона должен был атаковать прусский лагерь с тыла, а он сам хотел напасть на его правый фланг. Прибыв на место, Даун нашел, что прусский лагерь оставлен, и пришёл в ярость, полагая, что пруссаки вновь ускользнули, как под Дрезденом. «Неприятель бежал, — сказал он, — надо его преследовать!»

Чтобы настигнуть прусскую армию, ему следовало переправиться через так называемую Черную речку, болотистый, широкий ручей, впадающий близ Лигница в Кацбах. Цитен это предвидел и принял свои меры. По его приказанию все мосты были разрушены и оставлен только один. Против этого моста он выставил на возвышении две батареи, скрытые кустарниками. Когда одна треть австрийской армии переправилась и стала строиться, он открыл по ней такой страшный перекрестный огонь, что испуганная пехота бросилась бежать. Прусская конница погналась за ней, затоптала большую часть в тину Черной речки, а остальных захватила в плен. Даун отрядил несколько новых батальонов под прикрытием сильной артиллерии. Прусские батареи начали целить в пушки, сбили их с лафетов и скоро заставили замолчать. Тогда австрийская пехота кинулась на эти страшные батареи, но цитенские гусары рассеяли и истребили смельчаков.

Даун не знал, что делать. О Лаудоне он не имел никаких известий. Ветер относил шум сражения в другую сторону, только по сильному дыму на горизонте он мог заключить, что там случилось что-то важное. Вдруг в прусском стане раздались победные выстрелы и громкие крики «Виктория!». Только тогда австрийский военачальник понял, в чем дело. Поспешно отступил он назад и переправился снова через Кацбах, который на рассвете только что перешел.

Фридрих был чрезвычайно обрадован победой. После многих неудач счастье в первый раз к нему обернулось. С веселым видом проезжал он по рядам своих полков и благодарил солдат. На левом фланге был выстроен Бернбургский полк. «Спасибо, дети! — сказал король подскакав к нему. — Спасибо! Вы славно исполнили свое дело. Я возвращу вам все отнятое». Флигельман[65] выступил вперед и благодарил Фридриха от имени всего полка. «Мы знали, — говорил он, — что наш король строг, но справедлив, и старались загладить проступок!» — «Все забыто, дети! О старом не будет помину, — отвечал Фридрих, — но сегодняшнего дела я не забуду!» Тогда солдаты кинулись к нему, обнимали колена, целовали руки и старались оправдаться, говоря, что причиной отступления под Дрезденом были их начальники. Фридрих снисходительно слушал их оправдания и обещал вознаградить их временный позор будущими почестями.

Трофеи Лигницкой победы составили 23 знамени, 2 штандарта и 82 пушки. Австрийцы лишились 10 тысяч человек (4000 убитыми и ранеными, 6000 пленными), пруссаки потеряли только 3500. Победа эта ничего бы не значила, если бы неприятели, помня о своем преимуществе над прусской армией, приступили немедленно к решительным мерам. Но каждое поражение их чересчур озадачивало, каждая победа слишком радовала. А Фридрих, не привыкший делать дело наполовину, пользовался их медлительностью.

Здесь ясно обнаруживалась выгода личного предводительствования самого монарха (Фридрих в своих сочинениях почитал его необходимым). Неприятельские вожди воевали за чужие интересы, а он за свои собственные. Одержав Лигницкую победу, он не почил на лаврах, по примеру своих противников, но торопился воспользоваться ее выгодами. В тот же день, не давая войску отдыха, он прошел с ним три мили, а через два дня примкнул к армии принца Генриха, под Бреслау. Даун ретировался в горы, прикрывая границы Богемии, а Салтыков, потеряв охоту долее стоять в бездействии, вызвал войска свои за Одер и отступил к Гернштадту, где его армия, правда, вновь остановилась и стояла до 13 сентября.

Генералу Чернышеву, корпус которого шел на соединение с Дауном, Фридрих сумел подбросить ложное донесение, в котором сообщалось, что австрийские войска полностью разбиты. Граф Чернышев, еще не забывший, как попал в плен при Цорндорфе, проявил «осторожность» и отступил со всей скоростью, на которую был способен. За ним ушел и Салтыков. Больше русские войска, кроме рейда на Берлин, который не имел никакого существенного значения, кроме политического, в кампании 1760 года себя не проявляли, отсиживаясь за Одером. Замысел соединения двух враждебных армий не удался, перед Фридрихом остались только австрийцы. Г. Дельбрюк написал по этому поводу: «Успех, достигнутый Фридрихом под Лигницем, спас его из того крайне опасного положения, в котором он находился в данную минуту».

Союзники (как русские, так и австрийцы) в этих событиях проявили поразительное малодушие. Ничтожное поражение единственного корпуса Лаудона заставило превосходящие силы Дауна немедленно отступить. Русские же вообще поддались полной панике и решили отсидеться где-нибудь подальше. Керсновский со сдержанным трагизмом описывает это как величайшую прозорливость русского главкома: «Австрийцы требовали перевода корпуса Чернышева на левый берег Одера (в пасть врагу), но Салтыков воспротивился этому». То есть отправка даже одного корпуса на соединение с союзниками и (не дай Бог!) возможное сражение с Фридрихом расценивается как попадание «в пасть врагу»!

Австрийцы, конечно, прохлопали марш прусского короля, но это вполне объяснимо — 280-мильный марш в Саксонию Фридрих с З6-тысячной армией проделал за 5 дней, что было непостижимо ни для Дауна с Лаудоном, ни для Салтыкова с Фермором. Опозорились слегка австрийцы и под Лигницем, после чего вполне обоснованно растерялись и утратили инициативу, но русские-то (60 тысяч человек!) ни тогда, ни позже пальцем не пошевелили, чтобы помочь им, прямо нарушив все приказы.

Вообще следует сказать, что в ходе выполнения общего плана на 1760 год возникли, как и в предыдущую кампанию, разногласия с австрийцами, на которые в этот раз наложились трения между Салтыковым и Конференцией. Действия русской армии выливались только в марши и контрмарши. Создается впечатление, что главной заботой Салтыкова было только убраться от страшных пруссаков подальше, он не предпринял никаких попыток соединиться с австрийцами при подавляющем превосходстве союзников в силах как вместе, так и по отдельности. Тревога Салтыкова за корпус Чернышева и всю свою армию заставляет думать, что противостоявших им пруссаков было тысяч 500, как минимум (на самом деле — всего чуть более 35 тысяч). Все союзные генералы расписались в полном бессилии. Хотя в июле и августе Салтыков стремился соединиться на границе Силезии с Дауном, Фридрих и его брат Генрих непрерывными маневрами не давали союзникам это сделать.

Вспомним, что все сражения с Фридрихом как русские, так и австрийцы проводили только при двух или трехкратном превосходстве в силах. Иногда они побеждали, но чаще всего пруссаки жестоко били их. Вступать в бой, имея равные с Фридрихом силы или незначительное превосходство, молчаливо признавалось безумием как Салтыковым, так и Дауном. Поэтому после Лигница, располагая более чем достаточными силами для нового сражения, и не одного, они, как зайцы, разбежались в разные стороны, хотя еще накануне заранее праздновали победу.

Вообще в 1760 году Фридрих изменил свою стратегию и тактику. Причиной явилось как ослабление прусской армии (в 1760 году король мог выставить на юге и востоке против 114 тысяч Дауна и 70 тысяч Салтыкова всего лишь 67 тысяч человек), так и возросшая сила русской армии. Оценивая значение побед Салтыкова в 1759 году, русское правительство писало австрийскому: «Показан почти новый в войне пример, который, конечно, заставит короля прусского последовать другим правилам и меньше полагаться на свое счастье и ярость нападений».

Авторы ноты не ошиблись. Той же осенью 1759 года Фридрих, размышляя о судьбе Карла XII, записал, что, «конечно, бывают положения, в которых приходится давать сражение, но вступать в него надо лишь тогда, когда можешь потерять меньше, чем выиграть, когда неприятель проявляет небрежность в расположении лагеря или в организации марша, или когда решительным ударом его можно принудить согласиться на мир». Имея в виду генералов, которые прибегают к битве просто потому, что не находят другого выхода из положения, в которое они сами себя поставили, Фридрих заключает: «Далеко не ставя им это в похвалу, мы скорее усматриваем в этом признак отсутствия гениальности».

Себя же, конечно, прусский король не считал лишенным этого дара и кампанию 1760 года (как и последние три кампании войны) провел в непрерывном маневрировании, избегая сражений, за исключением Лигница. Именно в это время он сравнил сражение со «рвотным средством, к которому следует прибегать, только если все прочие лекарства не помогают».

Когда стало очевидно, что кампания опять заканчивается безрезультатно, П. С. Салтыков пал духом и заболел. Вернувшийся из плена генерал 3. Г. Чернышев писал канцлеру Воронцову летом 1760 года: в армии ослабляется дисциплина и «фельдмаршал в такой гипохондрии, что часто плачет, в дела не вступает и нескрытно говорит, что намерен просить увольнения от команды, что послабление в армии возрастает и к поправлению почти надежды нет». Чернышев если и преувеличивал, то ненамного. Документы свидетельствуют об участившихся нарушениях дисциплины в армии (впервые после Цорндорфа), а письма Салтыкова говорят, что фельдмаршал перестал верить в успех своего дела. В июне 1760 года он писал И. И. Шувалову: «…король прусский исправляется, принц Гендрих взял такую позицию, где трудно его принудить, что нечем уступить и все около домов жмутся, а на выставку никто. Чем эта игра кончится, не знаю, а не худо бы и подумать: мы забредем далеконько, пристанища не имеем; боже сохрани, чтоб одним нам в пляске не быть, да и с разных сторон, вот воля ваша, а мне всего тяжеле».

Меланхолические настроения главнокомандующего не понравились в столице, и после письма 3. Г. Чернышева было решено сменить Салтыкова. В начале сентября последний окончательно занемог и сдал командование Фермору. Лаудон, запланировав осаду Глогау, запросил помощи у нового русского главнокомандующего. Однако Фермор счел недопустимым выйти в поход, не получив санкции Петербурга. Пока русские армия и правительство слали друг другу (за 1500 верст) разного рода послания, Лаудон, у которого лопнуло терпение, передумал и решил осадить не Глогау, а Кемпен. Об этом австрийцы немедленно известили союзников, но в это же время пришел рескрипт Конференции, разрешавший выступление на Глогау.

Несмотря на то что этот марш в связи с изменившейся обстановкой уже был лишен всякого смысла, Фермор пошел на Глогау, в то время как Лаудон ждал его у Кемпена. Подойдя к Глогау, Фермор увидел, что взять крепость без осадной артиллерии (у Лаудона она была, но не хватало пехоты для полной блокады Кемпена) невозможно, и 21 сентября увел армию к Кроссену, решив действовать по обстановке. В это же время взамен полностью дискредитировавшего себя Салтыкова главкомом был назначен фельдмаршал Бутурлин[66], который прибыл к армии только в конце октября, когда его войска уже возвращались на зимние квартиры.

Эпопея 1760 года ясно показывает, как излишне неуживчивая, недисциплинированная по отношению к собственному правительству и неконструктивная к союзникам позиция может заслуженно скомпрометировать даже такого выдающегося военачальника, как граф Салтыков — его просто невозможно узнать по сравнению с 1759 годом. Создается впечатление, что «болезнь» фельдмаршала — просто проявление желания снять с себя ответственность и под благовидным предлогом удалиться с театра военных действий. Последним шагом Салтыкова на посту главкома стал рейд на Берлин, о чем будет рассказано чуть позже.

Летняя кампания 1760 года принесла пруссакам успех и на западе. Фердинанд Брауншвейгский, как обычно, работал надежно. Несмотря на необходимость отправить королю часть своих сил после Кунерсдорфа, прусско-англо-ганноверская армия продолжала бить превосходящие французские силы графа Клода де Сен-Жермена. Английский отряд генерал-лейтенанта сэра Джона Грэнби (Сэквилл был отозван) 31 июля взял крепость Вартбург силами одной кавалерии, захватив 1500 пленных и 10 пушек. Сам Фердинанд тем временем отбросил французов к Рейну, но закрепить успех ему не удалось: 16 октября он потерпел поражение под Клостеркампом и увел свои войска на зимние квартиры в Липпштадт и Вартбург.