Войны Роз: История. Мифология. Историография

Прежде чем приступить к воссозданию автопортрета джентри, имеет смысл сказать несколько вводных слов. Одной из наиболее спорных проблем социальной истории Англии XV столетия является проблема постепенного изменения структуры английского общества, связанная, прежде всего, с увеличением той роли, которую играли в нем джентри или т.н. «новое дворянство». Термином «джентри» в англоязычной историографии обозначаются «все землевладельцы рангом ниже барона и выше йомена»^{19}. Начало формирования этой социальной группы англоязычные историки относят ко второй половине XIV столетия. Именно в этот период оформляется граница, отделившая пэров королевства, имеющих право заседать в палате лордов, от остального дворянства — джентри^{20}.

Аристократы являлись непосредственными вассалами короны, в XV столетии все более заметную часть их доходов составляют поступления от занятия придворных должностей. Именно столкновения интересов двух враждовавших дворянских родов — Йорков и Сомерсетов (сторонников царствовавшего дома Ланкастеров), и вылились, по мнению современных британских историков, в Войны Роз^{21}.

В отличие от аристократов, джентри уделяли основное внимание управлению собственными манорами, в которых ведение интенсивного домениального хозяйства сочеталось с наиболее доходной сдачей земли в краткосрочную аренду^{22}. Джентри отнюдь не являлись замкнутой социальной группой, их ряды пополняли богатые представители третьего сословия, охотно женившиеся на дворянках и приобретавшие земельные владения^{23}.

В ходе Войн Роз социальная роль джентри значительно возросла, во-первых, в силу физического истребления многих представителей аристократии, и, во-вторых, ввиду того, что враждующие партии стремились заручиться их поддержкой (ведь именно джентри и их свитские составляли основу вооруженных отрядов баронов, а значит выбор джентри мог повлиять на исход сражений)^{24}. Еще больший вес данная социальная группа приобретает в правления королей из династии Тюдоров, для которых она была основной опорой^{25}.

В данной главе автор предпринимает попытку воссоздать субъективную модель мировосприятия джентри в той ее части, которая касается видения структуры современного им общества и ценностных ориентации указанной группы. Полученная картина не претендует на объективность. Однако, как отмечает А.Я. Гуревич, «исследование человеческой субъективности является тем узлом, в котором связываются все линии исторического развития»^{26}. Анализ данной модели восприятия социальной структуры Англии дает возможность по-новому взглянуть на английское общество того времени, что может дать материал для подхода к решению комплекса проблем, связанных с понимание феномена Войн Роз. Рассмотрение означенной темы позволит пролить свет так же и на проблему постепенного возвышения джентри, на тот этап истории «нового дворянства», когда закладывалась основа его отношений с королевской властью.

Источники по истории джентри

В распоряжении исследователей находятся захватывающие вторую половину XV в. архивы трех семей джентри — Пастонов, Стоноров и Пламптонов. Данные комплексы документов состоят преимущественно из писем членов упомянутых дворянских родов и их корреспондентов, большинство которых также принадлежали к сословию джентри.

Перед тем, как перейти к более подробной характеристике каждого из указанных семейных архивов, необходимо очертить видовую специфику эпистолярных комплексов джентри XV столетия. Прежде всего, следует упомянуть о том, что письма, дошедшие до нас в составе указанных семейных архивов, еще не могут быть названы частной перепиской в полном смысле этого слова, поскольку они не обладают всеми отличительными особенностями данного вида источников. В современном российском источниковедении бытует мнение, что источники личного происхождения как тип сформировались в Европе в XVI–XVII вв.^{27} Анализ семейных архивов Пастонов, Стоноров и Пламптонов позволяет предположить, что начало складывания такого вида источников, как частная переписка, в Англии может быть отнесено к XV в. В письмах из означенных семейных архивов наличествует ряд черт, благодаря которым их можно отнести к данному виду источников, но есть и ряд особенностей, характерных скорее для официальных документов.

С официальными документами письма джентри XV века сближают следующие черты. В данный период письма, за редчайшим исключением, писали не просто из желания общения; поводом для написания письма в среде джентри была необходимость сообщить корреспонденту информацию, имеющую существенное значение для автора письма, или его адресата, или для них обоих. Основными темами писем, дошедших до нас в составе эпистолярных комплексов XV столетия, были перипетии, связанные с наследованием земельных владений, брачными отношениями, хозяйственными вопросами или политическими катаклизмами. В эпистолах, написанных в Лондоне, неизменно сообщалось о политической жизни в столице, перераспределении придворных должностей и т.п. В письмах, написанных в графствах, пересказывались местные новости того же характера.

Стоит подчеркнуть, что исследуемые письма на практике предназначались не только непосредственному адресату. В среде джентри обнародование содержания писем было нормой^{28}, о чем лишний раз свидетельствует тот факт, что в них никогда не сообщались секретные сведения. Детали значимых политических событий, подробности судебных процессов и т.п. передавались устно, обычно через подателя письма. Типичной для данных эпистолярных комплексов является следующая фраза Джеймса Грэхема: «Моя госпожа, ваша мать… просила меня написать вам о том, что она достоверно узнала от верного и надежного человека, имя которого она сообщит вам устно при вашей следующей встрече…»[2]. Более того, письма, в которых содержалось упоминание о каких-либо важных политических событиях, воспринимались джентри как документы, подтверждающие достоверность упомянутых событий. В качестве примера можно привести следующее высказывание Джона Пастона, относящееся к 1461 г. Он писал: «Если ты привезешь какие-либо вести от лордов, то позаботься о том, чтобы они были написаны; ведь новостям, привезенным Дерквортом, не поверили, поскольку он не привез никакого письма, которое могло бы их подтвердить»^{29}.

Не случайно тон писем из семейных архивов Пастонов, Стоноров и Пламптонов исключительно ровный. Упоминание о чувствах, которые испытывал автор письма, встречается крайне редко, и в них практически никогда не упоминаются эмоции, которые нельзя было бы выразить публично.

Наконец, для джентри, впрочем, как и для представителей других социальных групп, письмо было трудным искусством, отнимавшим, к тому же, довольно много времени^{30}. Исследователями установлено, что значительную часть писем анализируемых семейных архивов джентри не писали сами, а диктовали секретарю^{31}, что также не характерно для частной корреспонденции.

С другой стороны, письма джентри XV столетия отличает ряд черт, присущих частной переписке. То обстоятельство, что джентри писали письма лишь по существенным поводам, не мешало им добавлять к основному содержанию письма личную информацию. В письмах семейных архивов Пастонов, Стоноров и Пламптонов встречаются упоминания о состоянии здоровья корреспондентов, их опасениях, надеждах, и т.д. В качестве примера можно привести следующую фразу из письма Маргарет Пастон к ее мужу: «Я благодарю тебя за письмо, которое ты мне прислал, потому что, по правде говоря, на душе у меня и у твоей матери было неспокойно с тех пор, как мы узнали о твоей болезни и до того времени, когда мы получили известия о твоем выздоровлении»[3].

От официальных документов письма указанных семейных архивов отличает также их стиль. Практически, он являет собой зафиксированную на бумаге устную речь со всеми ее повторами и междометиями. Необходимо также отметить, что джентри XV в., как правило, не затрудняли себя изложением известных им деталей, поэтому их письма изобилуют намеками и недомолвками. Типичной в этом отношении является следующая фраза из письма Маргарет Пастон к ее мужу Джону Пастону: «Я рассказала ему, о чем мы говорили, и получила желаемый ответ»^{32}.

Необходимо указать также на особенность писем семейных архивов Пастонов, Стоноров и Пламптонов, которая значительно увеличивает ценность указанных источников для данной работы — Пастоны, Стоноры, Пламптоны и их корреспонденты никогда не скрывали своего отношения к событиям, о которых они упоминали. Оценочный момент в документах, входящих в состав данных эпистолярных комплексов, выражен достаточно ярко. Тем не менее, следует помнить, что, коль скоро письма джентри изначально были рассчитаны на то, что их содержание станет известно не только непосредственному адресату, то и содержащиеся в них оценки были, что называется, рассчитаны на публику. Иными словами, в своих письмах джентри высказывали лишь те суждения, которые без колебаний можно были придать гласности. О полной откровенности в данном случае речь не идет и идти не может.

Эпистолярные комплексы Пастонов, Стоноров и Пламптонов были введены в научный оборот еще в конце XIX в. Наиболее изученным является семейный архив Пастонов^{33}, меньше других внимание исследователей привлекало собрание Стоноров^{34}. Несмотря на эту, по большому счету, не такую уж существенную разницу в степени научной разработанности, коллекции документов Пламптонов, Стоноров и Пастонов объединяет одна общая черта. Традиционно все они использовались при реконструкции социально-экономической и бытовой истории Англии второй половины XV в., а также для исследования менталитета джентри.

Выявленная специфика указанных семейных архивов позволяет предложить новый подход к этим достаточно давно введенным в научный оборот комплексам источников. Эти коллекции документов могут рассматриваться как своего рода автопортрет джентри. Как уже было сказано выше, в своих письмах Стоноры, Пламптоны, Пастоны и их корреспонденты сообщали друг другу лишь ту информацию, те сведения и оценки, которые они сами были готовы обнародовать. Таким образом, мы имеем дело с дошедшим до нас в текстовом выражении представлением социальной группы о самой себе и современном ей обществе.

§1. Семейный архив Пастонов

Архив Пастонов состоит из документов, собранных представителями этой семьи на протяжении практически всего XV столетия. Пастоны (Pastons) — дворянский род, проживавший в графстве Норфолк в восточной Англии. Родословное древо Пастонов представлено в приложениях. Свое родовое имя эта семья получила от деревеньки Пастон, расположенной в двадцати милях к северу от города Норидж^{35}. Основатель семьи — Клемент Пастон (умер в 1419 г.) — имел крестьянское владение чуть больше ста акров. Его сын Уильям (1378–1444), получивший юридическое образование, сделал карьеру от управляющего герцога Норфолка до судьи в Суде Общих тяжб и мужа наследницы сэра Берри. Он же получил дворянский титул в 1420 г. После него все мужчины семьи Пастон женились исключительно на женщинах дворянского происхождения. Сын Уильяма Джон (1420–1466) был уже сквайром и депутатом Палаты Общин^{36}. При нем Пастоны получили в наследство земли своего родственника — лорда Фастольфа, что сделало их одними из самых уважаемых и влиятельных людей графства^{37}, способных конфликтовать за спорные земли с герцогами Норфолк и Саффолк. Наследник Джона Пастона — Джон Пастон-младший (1440–1479) имел рыцарский титул и принимал участие в турнирах^{38}. Таким образом, земельные владения семьи на протяжении второй половины XV в. неуклонно росли (за счет скупки соседних маноров, выгодных браков и получения наследства), а социальный статус повышался. История семьи Пастон представляет собой летопись их постепенного вхождения в дворянское сословие и укрепления позиций внутри него.

Архив Пастонов состоит более чем из тысячи документов, относящихся к периоду 1430–1506 гг. Основную часть данного источникового комплекса составляют письма. Начало коллекции положил Джон Пастон, который бережно сохранял письма своих отца и матери (Уильяма и Агнесс), а перед смертью (1466) передал их, вместе с письмами, принадлежащими ему и его жене Маргарет, своему старшему сыну^{39}.

Отличительной особенностью собрания писем Пастонов является то, что Пастоны сохранили не только адресованные им письма, но и черновики собственных посланий. Таким образом, указанный эпистолярный комплекс дошел до наших дней во всей возможной полноте. В данном случае мы видим зафиксированный на бумаге диалог, в котором слышны голоса всех его участников.

Более половины писем данного семейного архива написаны членами трех поколений семьи Пастонов. Архив Пастонов дает практически бесценный материал, касающийся структуры внутрисемейных отношений. Следующую группу составляют письма «друзей» Пастонов, то есть джентри Норфолка, связанных с ними общими земельными интересами. Значительная часть писем архива Пастонов написана людьми, которые пользовались их покровительством (последние могли принадлежать как к благородному, так и к городскому сословию)[4]. И, наконец, Пастоны обменивались письмами с теми из лордов, покровительства которых они искали.

Стоит отметить, что костяк данного эпистолярного комплекса составляют послания, принадлежащие перу джентри — это приблизительно две трети коллекции. Оставшаяся треть почти целиком приходится на долю людей недворянского происхождения, которых связывали с Пастонами отношения покровительства. Что касается писем аристократов, то они составляют крайне незначительную часть архива. Таким образом, архив Пастонов предоставляет обширный материал, касающийся взаимоотношений джентри и представителей городского сословия, а также структуры социальных связей внутри провинциального дворянства, но в нем содержится сравнительно мало информации, касающейся взаимоотношений джентри и пэров королевства.

Кроме писем в архиве Пастонов находятся также копии официальных документов, которые были сочтены достаточно важными, чтобы их сохранить. В основном, это письма королей, адресованные членам семьи Пастонов, и те документы, которые во время Войн Роз руководители партий Йорков и Ланкастеров рассылали наиболее влиятельным дворянам с пропагандистской целью.

В настоящее время семейный архив Пастонов хранится в Британском музее. Он неоднократно публиковался как в XIX, так и в XX в. Наиболее полной из публикаций семейного архива Пастонов является трехтомное издание Джеймса Гарднера, вышедшее в свет в 1872–1875гг.^{40} Существует также сокращенное двухтомное издание, откомментрированное Джоном Варрингтоном в середине XX в.^{41} В издание Варрингтона вошло более четырехсот писем, «описывающих наиболее широко политические и религиозные представления, которые лучше всего отражают характеры тех, кто доминировал на политической сцене, и проливают свет на обычаи и привычки того века»^{42}.

Большинство документов архива Пастонов относятся к периоду 1449–1480 гг., когда члены этой семьи активно боролись за расширение собственных владений, а Англию потрясали политические катаклизмы. Неспокойная политическая обстановка, в которой обладание нужной информацией нередко являлось вопросом жизни и смерти, в немалой степени способствовала оживленному обмену корреспонденцией. После 1480 г. количество писем резко снижается, возможно, потому, что смерть двух старших сыновей Джона Пастона (1479 и 1481 гг.) дважды оставляла семью без главы, что не позволяло Пастонам активно вмешиваться в земельные тяжбы.

Необходимо подчеркнуть, что письма, находящиеся в семейном архиве Пастонов, писались, в основном, либо в Лондоне, либо в Норфолке. Из Норфолка в Лондон сообщались местные новости и слухи, хозяйственная информация и т.п. Семейный архив Пастонов предоставляет самую обширную информацию, касающуюся политической ситуации в Норфолке. Пастоны и их корреспонденты уделяли огромное внимание обсуждению окружающей обстановки. Частые отлучки глав семьи в столицу делали необходимым самое детальное сообщение им местных новостей, а в этих новостях свидетельства о локальных политических катаклизмах эпохи Войн Роз занимали одно из первых мест.

Из столицы в Норфолк сообщали о важных политических событиях, придворных интригах, действиях первых лиц королевства. Существование заметного числа писем, в которых рассказывается о новостях общеанглийского значения, дает возможность судить о том, как Пастоны и их корреспонденты воспринимали Войны Роз, т.е. восстановить их отношение к политическим событиям не только на местном, но и на общенациональном уровнях.

§2. Собрание документов Пламптонов

Семейный архив Пламптонов относится ко второй половине XV — началу XVI столетия. К этому времени семья Пламптонов (Plumptons) насчитывала не одно поколение благородных предков. Первое упоминание об этой дворянской семье относится к 1168 г., когда Уильяму Перси принес оммаж некто Нигеллус (Найджелл) Пламптон (Nigellus de Plumpton). Своим родовым именем Пламптоны обязаны деревне Пламптон (Plumpton), расположенной в графстве Йорк, в трех милях от городка Кнарсбороу (Knaresborough). Владения Пламптонов находились в графствах Йорк, Нортумберленд и Дерби.

На протяжении практически всей известной истории семьи, члены рода Пламптон находились на службе у Перси, герцогов Нортумберленда. Пламптоны по своему социальному положению неизменно были, если можно так выразиться, средней дворянской фамилией, не поднимавшейся до уровня пэров королевства, но и не опускавшейся до уровня обедневших родов. Значительно упрочить положение семьи удалось Роберту Пламптону (ум. в 1421 г.), чрезвычайно удачно женившемуся на дочери и наследнице сэра Фолжамба (Foljamhe). Этот брак принес Роберту Пламптону несколько маноров в Ноттингеме и Дерби. Также при жизни Роберта Пламптона (с 1416 г.) в фактически наследственное владение главы семьи перешла должность смотрителя леса Кнарсбороу. Возвышение семьи продолжилось при сыне и наследнике Роберта Пламптона — Уильяме Пламптоне (1404–1480). В 1439 г. Уильям Пламптон стал констеблем замка Кнарсбороу, в 1442 г. — пожизненным сенешалем всех маноров и владений Генри, герцога Нортумберленда в Йорке, а в 1448 г. — еще и шерифом графства Йорк. Дальнейшему карьерному росту семьи Пламптон помешало то, что в конфликтах 1460 гг. они выступили на стороне Ланкастеров. Однако им удалось сохранить за собой должности смотрителя леса Кнарсбороу, констебля одноименного замка и смотрителя владения Споффорд (Spofford). В последней трети XV — начале XVI в. положение семьи вновь начало укрепляться. Следующий глава семьи — Роберт Пламптон (1453–1523) — сын Уильяма Пламптона, унаследовал все должности своего отца В данном случае наследование прошло далеко не гладко. Роберт был сыном от второго, тайного брака, законность которого была признана лишь после нескольких судебных процессов, состоявшихся еще при жизни Уильяма Пламптона. Последний судебный процесс касался попытки других наследников оспорить завещание Уильяма Пламптона. В результате Роберту Пламптону не удалось сохранить имения своего отца в Йоркшире. В противостоянии Ричарда III и Генриха Тюдора Роберт Пламптон последовал за своим сеньором и покровителем — герцогом Нортумберлендом — и встал на сторону Тюдоров, которой придерживался и в дальнейших политических катаклизмах. В частности, Роберт Пламптон был приглашен на коронацию королевы Елизаветы в 1487 г., а его племянник Уильям Гасконь (William Gascoigne) перед церемонией был посвящен в рыцари Бани^{43}.

Семейный архив Пламптонов состоит из двух коллекций писем — «Книги писем сэра Уильяма Пламптона» и «Книги писем сэра Роберта Пламптона»^{44}. Части носят такие названия, поскольку первоначально они представляли собой именно книги, в которые были подшиты соответствующие коллекции писем. Подлинники писем не сохранились, но в распоряжении исследователей находится копия, созданная сэром Ричардом Пламптоном, капелланом церкви Иделл (Idell) в 1613 г.^{45} На настоящий момент наиболее полным является издание архива Пламптонов, предпринятое Томасом Степлтоном в 1839 г.^{46}

«Книга писем сэра Уильяма Пламптона» состоит из 29 писем, относящихся к 1460–1479 гг. Необходимо подчеркнуть, что эти 29 писем хронологически распределяются чрезвычайно неравномерно. Количество документов, относящихся к первым 15-ти годам собирания коллекции, крайне невелико. По нескольку писем приходится на 1460,1461 и 1462 гг. Далее — по одному документу на 1463, 1465, 1472, 1473, 1474 гг. Начиная с 1475 г. количество писем значительно возрастает. Поэтому, семейный архив Пламптонов не дает возможности в полной мере реконструировать события на Севере Англии периода 1460–1474 гг. При столь низкой сохранности писем (в частности, на 1466–1471 гг. не приходится ни одного документа) их выборка оказывается в достаточной степени случайной и позволяет воссоздать лишь крайне фрагментарную картину. Верхняя хронологическая граница «Книги Уильяма Пламптона» объясняется предельно просто — коллекция обрывается в год его смерти.

«Книга писем сэра Роберта Пламптона» значительно более обширна, она включает в себя более 240 писем, охватывающих период 1480–1520 гг. Хронологическое распределение документов в «Книге Роберта Пламптона» значительно более равномерно. Они охватывают период с вступления Роберта Пламптона в права наследования после смерти его отца — Уильяма Пламптона — и практически до смерти Роберта Пламптона (1523 г.). Если учесть, что Роберт Пламптон скончался в почтенном возрасте 70-ти лет, то его коллекция писем, вероятно, охватывает весь активный период его жизни. Наибольшее количество документов приходится на начало 80-х годов XV столетия что, по-видимому, связано с тем, что именно в эти годы Роберт Пламптон, законность прав которого долгое время оспаривалась, прилагал энергичные усилия к тому, чтобы полностью вступить в права наследования.

Обе книги содержат письма, адресованные, соответственно, Уильяму и Роберту Пламптонам. Отличительной особенностью эпистолярного комплекса Пламптонов является следующая черта — как Уильям, так и Роберт Пламптон сохраняли лишь письма, адресованные им, и не сохраняли черновики своих собственных посланий. Поэтому в обеих книгах писем мы стакиваемся с односторонним потоком информации. В каждой из «Книг» собраны письма нескольких десятков людей, направленных к одному единственному адресату.

Огромное большинство писем из архива Пламптонов принадлежат перу джентри Нортумберленда и других графств — т.н. «друзей» Пламптонов. Данный эпистолярный комплекс предоставляет самый широкий материал по социальным отношениям в среде джентри. Весомую часть эпистолярного комплекса составляют письма от сеньора и покровителя Пламптонов — герцога Генри Нортумберленда. Этот факт, в сочетании с присутствием писем от других влиятельных лордов, делает семейный архив Пламптонов чрезвычайно ценным источником, освещающим взаимоотношения джентри и аристократии. В архиве содержатся также письма людей, находившихся под покровительством Пламптонов и называвших себя их «слугами». Часть указанной категории корреспондентов Пламптонов не принадлежала к дворянскому сословию[5]. Это дает возможность восстановить связи семьи Пастонов с людьми, стоявшими ниже их на социальной лестнице. В общей сложности в собрание Пламптонов включены письма от более чем 50-ти корреспондентов.

В эпистолярном комплексе Пламптонов почти нет личных писем, все они касаются лишь деловых вопросов. Поэтому семейный архив Пламптонов практически не позволяет судить об отношениях внутри круга близких родственников. Документы данного эпистолярного комплекса условно можно разделить на две группы. В одну из них входят письма, касающиеся владений Пламптонов, их службы и т.п. в рамках графства Нортумберленд. К другой могут быть отнесены письма, написанные в Лондоне и касающиеся событий общенационального значения, либо же дел Пламптонов, которые могли быть улажены исключительно в столице. Необходимо отметить, что письма второй категории составляют очевидное меньшинство. Почти вся информация, содержащаяся в архиве Пламптонов, касается событий местного масштаба. Думается, это объясняется методом отбора писем. В архив попали лишь деловые письма, адресованные соответственно Уильяму и Роберту Пламптонам, а все основные интересы джентри второй половины XV столетия были сосредоточены в пределах их графства. Кроме того, достаточно тесные отношения с герцогом Нортумберленда позволяли Пламптонам получать информацию из столицы непосредственно от своего покровителя.

В тех письмах семейного архива Пламптонов, которые касаются различных аспектов жизни в Северной Англии, заметное место уделяется обсуждение политической обстановки в этом регионе. Этот вопрос так или иначе затрагивается приблизительно в каждом третьем письме архива. Соответственно, эпистолярный комплекс Пламптонов вполне позволяет пролить свет на то, какие события происходили на Севере Англии в эпоху Войн роз, и сопровождался ли конфликт «партий» Йорков и Ланкастеров обострением обстановки на местах.

§3. Эпистолярный комплекс Стоноров

Семейный архив Стоноров содержит в себе документы, относящиеся к 1290–1483 гг. Указанный эпистолярный комплекс служит источником большей части сведений о семье Стоноров, которыми мы располагаем. Первое упоминание о Стонорах относится к 1290 г., когда Ричард Стонор подарил своему сыну Ричарду и его жене Сесилии манор Биксбенд (Bixband). Первым членом семьи Стонор, о котором известно что-то, кроме имени, является Джон Стонор (род. до 1285 — ум. после 1354 г.). История возвышения семьи Стонор во многом схожа с историей семьи Пастон, повторившей их путь в XV столетии. Джон Стонор был преуспевающим юристом, имел обширную адвокатскую практику, а вершиной его юридической карьеры явилась должность главного судьи в Суде общих тяжб. В течение жизни Джона Стонора семья не только поднялась по социальной лестнице, были также приобретены несколько маноров, в том числе манор Эрмингтон. В карьере Джона Стонора проявилась черта, характерная для всей дальнейшей истории этой семьи — ее главы почти никогда не принимали активного участия в политических катаклизмах, поэтому им удавалось избегать связанных с ними превратностей. Джон Стонор, в частности, совершенно не пострадал в ходе баронских восстаний 1310–1326 гг., он продолжал занимать должность в Суде общих тяжб и при Эдуарде II (до его смещения с престола в 1326 г.), и в период фактического правления фаворита королевы Изабеллы Французской — Роджера Мортимера (1326–1330), и при Эдуарде III^{47}.

Подробно прослеживать историю семьи и родословную Стоноров на протяжении второй половины XIV — начала XV в. в данной работе нет никакой необходимости. Родословное древо семьи представлено в приложениях. К сороковым годам XV столетия Стонорам принадлежали земли, разбросанные по всему королевству. Ядро земельных владений семьи располагалось в Оксфордшире, именно там находится манор Стонор, от которого семья получила свое родовое имя, и в котором ее потомки проживают по сей день. Владения семьи располагались также в Беркшире, Бедфордшире, Девоншире и Кенте. В середине XV столетия главой семьи был Томас Стонор (1424–1474), который вел жизнь обычного сельского джентльмена — он представлял Оксфордшир в парламентах 1447 и 1449 гг., был шерифом Оксфорда и Беркшира в 1453–1454 и в 1465–1466 гг. Томас Стонор участвовал в кампаниях 1463 и 1470 гг. на стороне Эдуарда IV, но тот факт, что сам он не пострадал во время этих катаклизмов, лучше всего свидетельствует о его, по сути, нейтральной позиции. Томас Стонор оставил трех сыновей — Уильяма, Томаса и Эдмонда. Старший из них — Уильям Стонор (1449–1494) значительно упрочил положение семьи. Он представлял Оксфордшир в парламенте 1478 г., в том же году он получил титул рыцаря Бани по случаю женитьбы Ричарда Глостера. Третий брак Уильяма Стонора, соединивший его с Анной Невиль (старшей дочерью маркиза Монтагю, брата знаменитого Создателя Королей), стал одним из высших его социальных достижений и еще более укрепил связь семьи Стонор с ее неизменным покровителем — маркизом Дорсетом. Именно эта связь заставила Уильяма Стонора примкнуть к восстанию Бэкингема в 1483 г., после которого семейный архив Стоноров был конфискован^{48}, также, как и его земли. Уильям Стонор принял участие в экспедиции Генриха Тюдора в Англию в 1485 г., получил свои владения обратно и вплоть до своей смерти в 1494 г. вел жизнь вполне преуспевающего дворянина^{49}.

После конфискации эпистолярный комплекс Стоноров попал в государственный архив в Тауэре. Начиная с начала XIX в. отдельные документы из коллекции Стоноров публиковались в различных изданиях. Несмотря на то, что первоначально архив Стоноров представлял единое собрание документов, в XVIII–XIX вв. он был раздроблен, и составлявшие его документы оказались в разных отделениях государственного архива. Фактически собрание документов Стоноров было воссоздано заново благодаря усилиям британского историка С. Кингсфорда. В начале XX в. он собрал сохранившиеся документы архива в единый комплекс, который издал в 1919 г. под названием «Письма и бумаги Стоноров»^{50}. Издание Кингсфорда и по сей день остается классическим. В 1996 г. собрание документов Стоноров было переиздано К. Карпентер. В это переиздание вошло несколько документов, принадлежность которых к семейному архиву Стоноров была выявлена за последние десятилетия^{51}.

Следует подчеркнуть, что, учитывая тематику исследования, нас интересует не все собрание Стоноров, а лишь та его часть, которая относится к сороковым — восьмидесятым годам XV столетия. Если ориентироваться по критериям, предложенным самим источником, то это годы, когда главой семьи были Томас Стонор (с 1431 по 1474 гг.) и его сын Уильям (с 1474 по 1483 гг.). В дальнейшем изложении будет анализироваться лишь эта часть указанной коллекции документов.

В собрании Стоноров документы, относящиеся к 1431–1483 гг. хронологически распределены достаточно неравномерно. До 1462 г. число документов крайне незначительно[6]. Наибольшее количество документов приходится на вторую половину 1470-х — начало 1480-х гг.

Заметное большинство документов семейного архива Стоноров составляют письма, причем более девяти десятых их них — это письма, адресованные к главе семьи, в данном случае, последовательно, к Томасу и Уильяму Стонору. Это обстоятельство позволяет предположить, что семейный архив Стоноров формировался по преимуществу из бумаг главы семейства. Наличие писем, адресованных не только главе семьи, но и другим ее членам делает собрание Стоноров менее односторонним, чем архив Пламптонов.

Более детальный анализ состава эпистолярного комплекса Стоноров показывает, что письма от людей, пользовавшихся покровительством этой семьи[7], от джентри, с которыми семью связывали «дружеские» отношения, и от влиятельных лордов представлены в данном собрании в приблизительно равной пропорции. Сведения, содержащиеся в письмах архива Стоноров, предоставляют возможность самого широкого анализа системы социальных связей, в которую была включена данная семья.

Небольшая часть писем семейного архива Стоноров написана в рамках близких родственных отношений, они позволяют судить об отношениях внутри круга родственников первого-второго колена. Стоит отметить, что число свидетельств о внутрисемейных отношениях в архиве Стоноров сравнительно невелико.

Письма, собранные в семейном архиве Стоноров, отличает та же особенность, которая присуща эпистолярным комплексам Пастонов и Пламптонов. Их условно можно разделить на две группы — на написанные в столице и сообщающие о событиях общенационального значения, придворных новостях, поездках и словах влиятельных лордов, и на письма, посвященные вопросам местного значения, в которых подробно повествуется о земельных тяжбах, матримониальных вопросах, ведении хозяйства и т.п. Ярким примером писем первой категории являются сообщения Саймона Столворта о захвате регентства Ричардом Глостером^{52}, не менее ярким примером документа второй группы может служить письмо Томаса Малла к Томасу Стонору, целиком посвященное деталям земельной тяжбы^{53}. В эпистолярном комплексе Стоноров известия из столицы и придворные новости встречаются достаточно редко. Возможно, в данном случае свою роль сыграло то обстоятельство, что расстояние между Оксфордширом и Лондоном сравнительно невелико, и новости вполне могли предаваться изустно.

Кроме писем, в состав собрания Стоноров входят ряд официальных документов, котррые тот или иной глава семьи счел достойными сохранения. В качестве характерного примера можно указать на сохраненное Стонорами официальное сообщение Йоркской партии об исходе битвы при Сент-Олбансе^{54}. Уникальной особенностью архива Стоноров является наличие в нем нескольких десятков приказчичьих отчетов и хозяйственных записей. Они свидетельствуют о том, сколь много внимания и сил джентри XV столетия посвящали управлению собственными землями. В данном случае важным является сам факт наличия таких документов, однако изучение этих сторон жизни джентри не входит в задачу настоящего исследования. Вопросы функционирования хозяйства Стоноров, его экономические связи и т.п. уже были с исчерпывающей полнотой проанализированы Ю.Р. Ульяновым^{55}.

В составе семейного архива Стоноров сохранилось несколько писем, связанных с деятельностью Томаса Стонора на посту шерифа Оксфордшира^{56} (напомним, что эту должность Томас Стонор занимал в 1453–54 и в 1465–66 гг.), что позволяет пролить свет на особенности функционирования местной администрации в эпоху Войн Роз.

Необходимо подчеркнуть следующий факт. В обширном эпистолярном комплексе Стоноров упоминания о политических катаклизмах второй половины XV столетия встречаются намного реже, чем в других архивах джентри. Однако кажущееся отсутствие информации вызвано вопросами сохранности и комплектования данного семейного архива. Хронологическое распределение документов в собрании Стоноров в принципе не дает возможности судить о реакции джентри Центральной Англии на события 1452–1461 и 1485–1497 гг. На период 1452–1461 гг., т.е. на 9 лет, приходится всего 4 документа, а на 1483 г. коллекция обрывается. Из данного источникового комплекса можно получить сведения лишь об одном из трех периодов обострения обстановки — о короткой реставрации Ланкастеров в 1470–1471 гг. Утрата документов, относящихся к периодам наивысшего обострения конфликта, существенным образом затрудняет возможность реконструкции динамики развития политической ситуации в Центральной Англии в эпоху Войн Роз.

§4. Нарратив Роберта Пилкингтона

Как уже было сказано выше, семейные архивы Пастонов, Стоноров и Пламптонов достаточно давно введены в научный оборот. При анализе данных комплексов источников крайне трудно избежать давления предыдущих интерпретаций. В идеале выводы, полученные на основании эпистолярных комплексов указанных семей джентри, необходимо проверить данными какого-либо другого источника или источников сходного характера. В ходе библиографических поисков автору удалось обнаружить нарратив Роберта Пилкингтона (Robert Pilkington). В нем Р. Пилкингтон описывает борьбу за манор Меллор в Дербишире (Mellor in Derbyshire), развернувшуюся между его семьей и семьей Эйнсворт (Aynesworths) в царствования Эдуарда IV и Генриха VII, (приблизительно в 1477–1501 гг.).

Упомянутый нарратив бесспорно относится к источникам личного происхождения, что касается точного определения его видовой принадлежности, то здесь исследователь сталкивается с определенными трудностями. Неслучайно, в собрании документов из частных коллекций, где опубликован этот источник, он характеризуется следующим образом: «Среди документов, написанных на бумаге, старейшим является весьма курьезный рассказ некоего Роберта Пилкингтона о борьбе… за земли Меллор…»^{57}.

Тот факт, что в своем рассказе Роберт Пилкингтон попытался по возможности связно изложить перипетии, связанные с борьбой за манор Меллор, непосредственным участником которой он был на протяжении почти 25 лет, позволяет предположить, что данный источник близок к мемуарам. Тем не менее, от мемуаров указанный нарратив отличают два узловых момента Прежде всего, это цель создания документа. Р. Пилкингтон не уточняет, почему он счел необходимым запечатлеть на бумаге все подробности означенного соперничества Из содержания же нарратива вытекает, что он взялся за перо для того, чтобы помочь своим наследникам выиграть затянувшийся спор за манор Меллор, напомнив им соответствующий фактический материал. Не случайно Р. Пилкингтон особенно подробно описывает те случаи, когда Эйнсворты пытались реализовать свои претензии на спорное владение незаконными методами. Иными словами, рассказ Р. Пилкингтона писался с сугубо практической целью.

От мемуаров данный источник отличает и то, что личность автора в нем ощущается достаточно слабо. Стиль подачи материала в нарративе Р. Пилкингтона весьма напоминает хроники. Изложение хотя и ведется с позиции «партии» Пилкингтонов, но носит подчеркнуто отстраненный характер. В написанном от третьего лица рассказе о борьбе за манор Меллор действия участников конфликта не описываются, а скорее излагаются, сухо и неэмоционально. Таким образом, точно определить видовую принадлежность нарратива Р. Пилкингтона вряд ли возможно. Думается, в данном случае имеет смысл ограничиться отнесением данного источника к типу источников личного происхождения.

Нарратив Роберта Пилкингтона дошел до нас в составе коллекции документов, собранной сэром Джорджем Вомбвеллом (sir George Wombewell) из Йоркшира. Упомянутая коллекция включает в себя документы преимущественно XVI–XVII столетий, ранее принадлежавшие семьям Беласис (Belasyse), Факонберг (Faukonberg), Фейрфакс (Fairfax). Коллекция сэра Вомбвелла, в свою очередь, опубликована в собрании манускриптов из частных коллекций^{58}. Само по себе нахождение документа, относящегося к эпохе Войн Роз, среди многотомного собрания разрозненных бумаг из частных архивов XVI–XVII вв. делает его обнаружение исследователями событием во многом случайным.

Предисловие, которым снабжено указанное издание манускрипта, крайне незначительно по объему и представляет собой преимущественно пересказ содержания самого нарратива. В нарративе Роберта Пилкингтона история его семьи практически не упоминается, поэтому в данном исследовании можно привести лишь самые сжатые данные по этому вопросу.

Как Пилкингтоны, так и Эйнсворты по своему социальному статусу принадлежали к джентри^{59}. Пилкингтоны были представителями старинного дворянского рода Ланкашира, получившего свое название от имения — деревни Пилкингтон, расположенной к северу от Манчестера. Эйнсворты также принадлежали к древнему дворянскому роду. Эти семьи находились между собой в родстве по женской линии. Степень этого родства отображена в приложениях. Никаких дополнительных сведений, касающихся происхождения и истории этих семей из данного издания извлечь не удалось.

Нарратив Роберта Пилкингтона в оригинале представляет собой рукописную книгу, написанную на пергамене и законченную не ранее 1501 г. Несколько верхних строк каждой страницы смыто водой, но смысл этих утраченных фрагментов более-менее ясен из предшествующих и последующих абзацев^{60}.

Очевидно, что отраженная в книге Роберта Пилкингтона картина противостояния семей джентри является в высшей степени субъективной, поскольку представляет собой фиксацию взглядов одной из спорящих сторон. Необходимо подчеркнуть, что сама субъективность изложения материала в данном случае является достоинством, ведь именно заинтересованное изображение событий существенно облегчает реконструкцию субъективного мировосприятия джентри как социальной группы.

Если эпистолярные комплексы Пастонов, Стоноров и Пламптонов представляют собой обширные коллекции документов, фиксирующие восприятие реальности второй половины XV в. достаточно широкой группой лиц, то нарратив Роберта Пилкингтона отражает историю лишь одной земельной тяжбы, отображенной в нем глазами главы одной из враждующих сторон. Нарратив Роберта Пилкингтона предоставляет возможность на примере развития конкретного земельного конфликта проследить особенности, присущие земельным спорам джентри Севера Англии. Такое обобщение в данном случае представляется вполне уместным. Необходимо помнить, что Пилкингтоны и Эйнсворты, как и другие семейства джентри, были вписаны в сложную систему социальных связей, поэтому на практике в их конфликт оказались втянуты не только члены указанных фамилий. В ходе борьбы за манор Меллор Пилкингтоны прибегали к покровительству лорда Стенли, герцога Дерби, а Эйнсворты пользовались поддержкой епископа Рочестера, Лондона и Йорка — Томаса Сэведжа (Thomas Savage). Упомянутое соперничество длилось десятилетиями, в течение этого времени то одна, то другая сторона, при поддержке своих сторонников из числа джентри, удерживала фактическое владение спорными землями, собирая ренту с держателей. В борьбе за обладание манором Меллор враждующие стороны с одинаковым успехом использовали как легальные методы (судебные тяжбы и прочее), так и угон скота, угрозы, взятие в плен и даже попытки убийства^{61}.

Нарратив Роберта Пилкингтона отличает четкое следование поставленной задаче — его автор скрупулезно повествует обо всех деталях земельной тяжбы, не отвлекаясь на описание каких-либо посторонних событий. В документе содержится несколько упоминаний о выступлениях йоркистов в царствование Генриха VII. Тем не менее, эти отступления не только редки, но и делаются в совершенно определенном контексте — тогда, когда подавление восстаний мешало Генриху VII и его сановникам уделить достаточное внимание тяжбе Пилкингтонов и Эйнсвортов. Достаточно типичной является следующая реакция на беспорядки: говоря о событиях 1497 г. Роберт Пилкингтон сообщает, что рассмотрение его дела в Лондоне королем было отложено, потому что «король был озабочен восстанием»^{62}. Столь скупая реакция в данном случае, думается, была обусловлена целью, которую преследовал Роберт Пилкингтон в своем сочинении — запечатлеть все детали борьбы за манор. По-видимому, данный нарратив не содержит сведений, которые сделали бы возможным воссоздание реакции джентри на политические катаклизмы второй половины XV столетия.

Итак, книга Роберта Пилкингтона не только дает возможность выявить особенности протекания затяжных земельных конфликтов на Севере Англии, она позволяет взглянуть на эти конфликты изнутри, глазами их участников. Поэтому, несмотря на незначительный объем нарратива Пилкингтона, он оказывается исключительно информативным источником. Он не только позволяет еще раз проверить выводы, сделанные на материале семейных архивов джентри, но и дает возможность более глубокого анализа роли земельных конфликтов в жизни указанной социальной группы.

«Страна» как основной элемент мировосприятия джентри

Известно, что восприятие социальных реалий какой-либо группой может значительно отличаться от реального устройства общества. Своеобразие этого взгляда зависит от многих причин: многочисленности группы, степени ее сплоченности, взаимоотношений с другими стратами, места на социальной лестнице и т.д.

Одним из самых существенных факторов менталитета джентри XV в. была локальность сознания. Исследователи проблемы подчеркивают, что практически все жизненные интересы этой социальной группы были сосредоточены в том графстве, в котором находились их земли^{63}.

В настоящее время в англоязычной историографии широко обсуждается проблема так называемого “country community” — что оно собой представляло, насколько влияло на жизнь джентри и, наконец, целесообразно ли вообще изучать сообщества джентри в рамках «их страны»^{64}. Попытаемся ответить на эти вопросы с использованием эпистолярных комплексов Пастонов, Стоноров и Пламптонов.

Прежде всего, необходимо подчеркнуть, что используемый в данном случае вариант русского перевода термина “country” — «страна» является условным. Упомянутый термин может переводиться на русский язык и как «родина», «деревня», «округа», «графство». Однако исследование данных эпистолярных комплексов Стоноров, Пастонов и Пламптонов показало, что в словаре джентри второй половины XV в. слово “country” имело смысл, который не соответствует ни значению этого слова в английском языке конца XX — начала XXI в., ни содержанию любого из возможных вариантов его русского перевода. Соответственно, точный перевод упомянутого термина невозможен. Думается, русское слово «страна» более всего приближается к пониманию указанного термина, поскольку: во-первых, акцентирует внимание на внутренней сплоченности региональных сообществ джентри, и во-вторых, не несет столь мощной семантической нагрузки как понятия «родина», «деревня» или «графство». Попробуем очертить границы смыслового поля этого термина.

Следует заметить, что термин «наша страна» — “our country”^{65} — в эпистолярных комплексах Пастонов, Стоноров и Пламптонов и встречается, как правило, не один раз даже в самом коротком письме. Это обстоятельство лучше других свидетельствует о том, насколько большое значение «страна» играла в жизни джентри XV в.

Географические рамки «страны джентри» совпадали с границами графства. Например, в прокламации герцога Норфолка, адресованной жителям одноименного графства, понятия «наша страна» (в данном случае имеется в виду «страна Норфолк») и «графство» (earldom) употребляются практически как синонимы. Их смысловое отличие состояло в том, что «страной» эта территория называлась при обращении герцога к общественному мнению, а «графством» — при упоминании владельческих прав герцога Норфолка^{66}.

Пытаемся выяснить, как джентри воспринимали свой «мир». Прежде всего, «страна» представляла собой единое и относительно замкнутое информационное пространство, в котором на собственном диалекте циркулировала информация, имеющая лишь локальное значение, то есть слухи о рождениях, смертях, помолвках и т.п. Неслучайно, при передаче любой местной информации в письмах Пастонов, Стоноров и Пламптонов встречаются фразы вроде следующей: «В нашей стране говорят, что…»^{67}.

Любопытно, что в письмах из Лондона, как правило, упоминается о том, где находится и что делает король и самые влиятельные лорды; в посланиях, составленных в графствах, в свою очередь, рассказывается, в каком имении в данный момент проживает и чем занимается тот или иной знакомый дворянин^{68}. Соответственно, местные новости для джентри имели почти такое же значение, как информация о местопребывании и действиях первых лиц государства.

Стоит отметить, что термин “country” представители провинциального дворянства употребляли в одной и той же форме для обозначения и территории графства, и его обитателей. Например, Клемент Пастон писал Джону Пастону старшему: «Страна всегда готова прийти и пешими, и конными, как только за ними пошлют»[8]. На современный русский язык эту несколько корявую фразу можно перевести так — «все, кто живет в стране, явятся по первому зову в пешем и конном строю». Фактически, термин “country” для джентри эпохи Войн Роз включал в себя не только земли графства, но и живущих на них людей.

Попробуем чуть более подробно рассмотреть второй — социальный — компонент понятия «страна». Думается, в данном случае полезно будет проанализировать контекст употребления слова «страна», а также часто встречающегося в эпистолярных комплексах Стоноров, Пастонов и Пламптонов словосочетания «вся страна» в его социальном смысле. Результаты этого анализа таковы. Если в письмах джентри речь идет о «стране» в ее «человеческом» измерении, дальнейшее перечисление, как правило, включает более или менее обширный список имен джентри.

В качестве наглядного примера можно привести письмо Ричарда Бингхама к Уильяму Пламптону. В нем, в частности, сказано: «Если и вы поступите так же, то мы, к облегчению Вашему и всей остальной страны (в данном случае имеется в виду — к облегчению остальных жителей графства), возьмем это дело на себя»[9].

Далее в письме перечислено пять фамилий, чьи обладатели принадлежали именно к той группе, которую современные историки обозначают термином джентри. Если же в письмах, принадлежащих перу представителей провинциального дворянства, говорится о лицах из других социальных страт, то к их имени прибавляются дополнения вроде следующих: «свитский такого-то», «держатель такого-то», или, наконец, «господин такого-то»^{69}. Соответственно, употребляя словосочетание «вся страна (все люди страны)» джентри XV столетия имели в виду, прежде всего, других джентри того же графства.

Таким образом, семантические границы термина «страна» для провинциального дворянства эпохи Войн Роз были очерчены достаточно четко. Пространственный компонент термина замыкался рамками графства, а социальный ограничивался сообществом джентри.

Сплоченность джентри была тем сильнее, что все дворяне графства знали друг друга в лицо, а родословная соседа и детали его биографии были известны им почти также хорошо, как собственные.

Внутреннему единству «страны» в немалой степени содействовало то, что обратная связь с центральной властью осуществлялась через двух депутатов в Палате Общин. Эти депутаты с 1430 г. выбирались на общем собрании всех свободных землевладельцев, постоянно проживавших на территории графства и обладавших годовым доходом более чем в 40 шиллингов^{70}. Для того, чтобы стать одним из двух «рыцарей графства» с 1445 г. рыцарский титул был необязателен. Вполне достаточно было быть сквайром и джентльменом по рождению и иметь владения на территории своего «избирательного округа»^{71}. Помимо вышеприведенной письменной нормы существовало и неписаное правило, гласившее, что депутату необходимо не просто владеть манором в графстве, но и постоянно проживать на его территории. Так, попытка герцогов Йорка и Норфолка провести в депутаты от Норфолка человека, не живущего там постоянно, вызвала следующую реакцию джентри графства: «Это поистине дьявольский прецедент для нашего графства, и то, что мои лорды Йорк и Норфолк поддерживают этого человека, не делает им чести»^{72}. Следует заметить, что попытка эта окончилась неудачно — ставленник упомянутых влиятельных господ потерпел поражение на выборах^{73}.

Британские исследователи показали, что депутатами от графств, как правило, становились джентри, от них же, в большинстве случаев, зависел и исход выборов^{74}. Неслучайно, многие письма в семейном архиве Пастонов содержат недвусмысленные пожелания герцога Норфолка, касающиеся исхода выборов в Палату Общин, обеспечить который предписывалось Пастонам и другим дворянам графства^{75}.

По мнению джентри, основная задача депутатов от графства состояла в том, чтобы, не стесняясь в средствах, отстаивать в Лондоне интересы своих соотечественников. Лучшей иллюстрацией может служить следующая фраза из письма Маргарет Пастон Джону Пастону: «у тебя есть множество прошений бедных людей… они живут надеждой, что ты сможешь помочь им найти способ улучшить жизнь в нашей стране»^{76}.

Депутаты Палаты Общин были не просто представителями провинциального дворянства. Во время пребывания в Лондоне они фактически отождествлялись со всей «страной». Так, одному из депутатов — Джону Пастону — довелось получить письмо, в котором говорилось: «Люди здесь очень боятся, что им причинят вред… они говорят, что точно знают, что у вас не все хорошо, а если с вами не все в порядке, то, они говорят, что они точно знают, что все, что плохо для вас — плохо и для них, и это почти свело их с ума»^{77}.

Сами джентри осознавали интересы «своей страны», в особенности своих непосредственных соседей, как тесно связанные. Так, например, в переписке Пламптонов нередки фразы вроде следующей: «Если в это дело включатся все его соседи, то, мы считаем, «страна» (в данном случае речь идет об общественном мнении, то есть о мнении джентри) будет на его стороне»[10]. Соответственно, одной из основных характеристик сообщества джентри была его внутренняя сплоченность, то есть осознание его членами своей принадлежности к четко определенной социальной группе. Лучшим доказательством этого утверждения является то обстоятельство, что даже длительное пребывание в другом графстве не вносило изменений в самоидентификацию джентри. В частности, Джон Пастон-младший на третьем году вызванного конфликтом с отцом пребывания в другом графстве, говоря о Норфолке, употреблял словосочетание “our country”, а применительно к месту своего нынешнего пребывания — “this country”^{78}.

Еще одним моментом, обособлявшим графства друг от друга и, одновременно, укреплявшим их внутренне единство, было то, что их жители говорили на разных диалектах. Это обстоятельство констатировал, в частности, отец английского книгопечатания Кэкстон. В прологе к собственному переводу «Энеиды» Вергилия он писал, что: «тот народный язык, на котором говорят в одном графстве, сильно отличается от языка другого графства»^{79}.

Анализ семантического наполнения термина «наша страна» в эпистолярных комплексах Пастонов, Стоноров и Пламптонов позволяет занять определенную позицию в споре о возможности изучения джентри в рамках “country community”. Автор полагает, что такое изучение является одним из наиболее продуктивных способов анализа истории провинциального дворянства XV в., поскольку понятие «страны» было одним из основополагающих компонентов мировосприятия членов данной социальной группы.

Место и роль семьи в социальных связях джентри

Самым маленьким, но в то же время самым важным и сплоченным элементом социального «мира» джентри второй половины XV в. была семья. Важно отметить, что значение слова «семья» в словаре джентри XV в. не совпадало с тем смыслом, которое вкладывается в это понятие в современном английском, и тем более русском языке.

Джентри XV в. использовали два термина: “family” (обычно переводится как «семья») и “kin” (традиционно переводится как «род»); они употреблялись как взаимозаменяемые, причем слово “kin” встречается в источниках несравненно чаще. Следует отметить, что применительно к истории XV в. указанные переводы не отражают исторической реальности. Попробуем прояснить семантические границы терминов “family” и “kin” в языке джентри эпохи Войн Роз.

Анализ контекста употребления вышеуказанных терминов позволяет нарисовать следующий условный портрет родственника в обобщенном смысле. Это человек, которого связывает с членами «семьи» кровное родство или же свойство до пятого-шестого колена. Родственники уважительно относятся друг к другу и оберегают честь семьи. Так, Епископ Нориджа, уговаривая Марджери Пастон отказаться от идеи выйти замуж за купца Ричарда Кале, в качестве основного аргумента использовал следующий — ей следует заботиться о чести семьи и уважать требования своих родственников и их положение в обществе^{80}.

Родственники оказывают друг другу денежную, юридическую и военную поддержку. В частности, кузен Уильяма Стонора — сэр Ричард Харкорт (Harcourt) неоднократно одалживал ему деньги^{81}. Другой кузен Уильяма Стонора — Томас Рамсей (Ramsey) выступал посредником в земельной тяжбе между Уильямом Стонором и Гарри Догетом (Doget)^{82}. Кузен Джона Пастона — Джон Хевенинхэм (Heveningham) в 1461 г. просил Джона Пастона прислать нескольких солдат, которые помогли бы ему оборонять его владения^{83}.

Родственники в идеале имеют общие земельные интересы. Пламптоны, Стоноры и Пастоны как правило помогали друг другу в разрешении земельных конфликтов. В качестве наиболее наглядного примера можно привести борьбу Пастонов за замок Кайстер. В то время как два младших брата главы семьи и его мать находились в указанном замке, осажденном отрядом герцога Норфолка, сэр Джон Пастон хлопотал о разрешении конфликта перед королем Эдуардом IV^{84}.

Если кому-то из родственников удалось добиться благосклонности влиятельного лорда, то его покровительством зачастую пользовались все члены семьи. В частности, лорд Эссекс был «добрым лордом» не только для Томаса Стонора, но и для мужа его сестры^{85}.

Данные эпистолярных комплексов Пастонов, Стоноров и Пламптонов, а также нарратива Р. Пилкингтона, не дают возможности судить о том, насколько важной для родственников была моральная поддержка. Сам характер имеющихся в нашем распоряжении источников, во многом близких к официальным документам, не позволяет обратиться к ним для извлечения сведений такого рода.

В целом, можно выделить три «круга» родственных отношений, каждый из которых обозначался взаимозаменяемыми терминами “family” или же “kin”. Рассмотрим последовательно каждый из этих кругов.

Прежде чем мы перейдем к анализу данных эпистолярных комплексов джентри, необходимо отметить, что среди англоязычных историков не существует единого мнения относительно размеров и структуры семьи джентри XV столетия. В частности, Л. Стоун высказывается в пользу гипотезы о господстве в среде джентри эпохи Войн Роз большой семьи, включавшей в себя всех родственников^{86}. В то же время Р. Хоубрук полагает, что уже во второй половине XV в. основную роль играла малая семья, состоявшая из супружеской пары и ее детей^{87}. Думается, исследование данных эпистолярных комплексов Пастонов, Стоноров и Пламптонов может дать некоторый материал для решения указанной проблемы.

К самому тесному из родственных объединений принадлежали потомки до второго колена одной супружеской пары. Так, большинство писем из семейного архива Пастонов написано в рамках именно этих взаимоотношений. В дальнейшем мы будем обозначать этот круг родственников самым близким из употребляемых в литературе терминов — «малая семья». Выделение малой семьи в отдельный объект анализа представляется возможным в силу того, что отношения ее членов были значительно более интенсивными, чем контакты с более дальними родственниками. В частности, в рамках малой семьи всемерная поддержка считалась не только нормальной, но и необходимой, а отсутствие таковой вызывало общественное осуждение. Например, Маргарет Пастон писала своему старшему сыну: «Никто из нас не может помочь друг другу к вящему удовольствию наших врагов… Кроме того, люди говорят, что я так сильно разошлась с тобой, что ни я сама, ни мои друзья не будут помогать тебе, в чем нет чести; и это заставляет людей хуже думать о нас»^{88}. Зачастую малая семья проживала под одной крышей (именно так поступали Пастоны, Пламптоны, Стоноры и большинство их соседей). Кроме того, лишь члены малой семьи в эпистолярных комплексах Пастонов, Стоноров и Пламптонов пишут о том, что испытывают друг к другу родственную любовь^{89}. Напомним, что обнародование содержания писем в среде джентри было скорее правилом, чем исключением, поэтому сам факт упоминания эмоциональной привязанности свидетельствует — джентри считали наличие упомянутых родственных чувств не только приличным, но и необходимым.

Главой малой семьи был старший из мужчин, который мог отдавать приказания другим ее членам хотя бы потому, что ему принадлежала большая часть семейного имущества. Так, в одном из составленных в Лондоне писем Джон Пастон-старший, давая детальнейшие указания по поводу ведения хозяйства в его манорах, замечает, что, когда приедет домой, то «не примет никаких извинений», если что-либо будет сделано не так, как он говорит^{90}.

После смерти отца его главенствующее положение переходило к старшему сыну. Наиболее наглядно этот переход можно проследить в отношениях Джона Пастона-младшего и других членов семьи Пастон. При жизни отца Джон занимал явно подчиненное положение, вплоть до того, что после ссоры отец запретил ему показываться в семейных владениях^{91}. Но после его смерти, Джон Пастон-младший уже отдает распоряжения остальным членам семьи, за исключением матери^{92}. Точно так же письма Уильяма Стонора к его отцу Томасу Стонору написаны в исключительно почтительном тоне. В частности, достаточно характерным является следующее начало письма: «Мой дорогой, достопочтенный, добрый отец, я вверяю себя Вашей родительской благосклонности и прошу дать мне Ваше ежедневное благословение»^{93}.

Вопрос о главенстве в семье бывал не совсем решен, если жена переживала своего мужа, и наследство получали ее дети (чаще всего старший сын). Сыновняя почтительность обязывала нового главу семьи прислушиваться к мнению матери, которую он должен был уважать. Неслучайно, большинство писем детей к матери начинается с просьбы дать им благословение «ее и Божье», а письма матери к детям обычно начинаются словами: «Я горячо тебя приветствую и посылаю тебе благословение мое и Божье»^{94}. Сыновняя почтительность считалась, по-видимому, одним из правил приличия, и нарушение ее могло неблагоприятно отразиться на репутации всей семьи. В то же время, положение старшего сына во внутрисемейной иерархии после смерти отца теперь было выше, нежели статус матери.

По всей видимости, в такой ситуации все зависело от характеров конкретных людей, их отношения друг к другу, наконец, от того, насколько большими были личные владения вдовы. Семья Пастонов предоставляет нам уникальный пример — после смерти мужа Маргарет Пастон стала главой клана, настоящим матриархом. Это вполне объяснимо, если учесть, что Маргарет была женщиной с исключительно сильным характером, а ее старший сын вырос робким и нерешительным. К тому же, Маргарет была весьма обеспеченной дамой. Она виртуозно манипулировала сыновьями и при малейшем неповиновении угрожала лишить их не только «своего материнского благословения», но и наследства^{95}. Не удивительно, что номинально считавшийся главой семьи Джон Пастон-младший писал матери: «Ваше приказание заставит меня сделать то, что не в силах будут заставить меня сделать ни моя жена, ни друзья»^{96}.

Семейный архив Пастонов — самый богатый из находящихся в нашем распоряжении — дает возможность проанализировать статус супруги. В вышеприведенной цитате Джон Пастон-младший упоминает о том, что к мнению жены он прислушивался значительно меньше, нежели к мнению матери. Однако, на момент написания этого письма Джон Пастон был женат лишь чуть больше года. В данном случае возможно проследить, как с течением времени менялась степень участия супруги в семейных делах

В первые пару лет после свадьбы жены писали мужьям о здоровье, погоде, общих знакомых и тому подобных незначащих вещах. Так поступала и Маргарет Пастон^{97} и жены трех ее сыновей^{98}. Со временем содержание писем заметно менялось. Особенно хорошо эта тенденция прослеживается в письмах супруги главы семейства, которой в отсутствие мужа приходилось выполнять его обязанности — в первую очередь управлять семейными владениями. В том случае, если женщина оставалась вдовой, она уже совершенно свободно могла распоряжаться собственным имуществом и командовать детьми, за исключением разве что старшего сына, но и он должен был относиться к ней с сыновней почтительностью. Тем не менее, положение женщины изначально мыслилось как несамостоятельное. Примером этому может служить хотя бы высказывание леди Морлей, написавшей Маргарет Пастон — «поскольку я всего лишь женщина, то должна поступать так, как мне велит мой совет»^{99}.

Итак, какова же была внутрисемейная иерархия? В порядке убывания авторитета схема выглядит приблизительно следующим образом: глава семьи (старший из мужчин главной ветви), его мать, его жена, его братья (в порядке старшинства) с семьями, его незамужние сестры и, наконец, его дети в порядке старшинства.

Следует отметить следующий любопытный факт. То, что младшие члены семьи пользовались финансовой поддержкой старших, было само собой разумеющимся. В частности, дети Маргарет Пастон, за исключением старшего сына, не раз писали ей с просьбой прислать денег. Нередко они даже отчитывались, на что именно собираются их потратить. В качестве наиболее яркого примера можно привести письмо Вальтера Пастона к матери, в котором содержится исчерпывающий перечень необходимых ему вещей с указанием их предполагаемой стоимости, завершающийся просьбой к матери прислать ему эти деньги^{100}. Если же главе семьи требовалось получить деньги, они давались исключительно в форме займа^{101}.

Обязанности главы малой семьи состояли, прежде всего, в защите ее интересов. Если отношения с непосредственным сеньором были натянутыми, как у Пастонов, то главе семьи было жизненно необходимо самому устраивать семейные дела в столице. Например, Джон Пастон-старший очень часто наведывался в Лондон даже в то время, когда не был депутатом Палаты Общин. После его смерти в столицу отправляется его наследник, а когда и он скончался, его место занял младший брат^{102}. Если же малая семья была прочно вписана в систему иерархических объединений внутри дворянского сословия, их интересы отстаивал глава «партии», соответственно необходимости присутствия при дворе главы семьи не возникало. Так, Пламптоны и Стоноры могли всегда рассчитывать на поддержку, соответственно, герцога Нортумберленда^{103} и Джорджа Невиля, епископа Йоркского^{104}. О «партиях» речь пойдет ниже, но уже сейчас необходимо заметить, что конфликт, разделивший Пастонов и их сеньора — герцога Норфолка — ставит эту семью в исключительное положение, Именно в этом отношении семья Пастонов была действительно нетипичной для среды джентри эпохи Войн Роз.

Как отмечает Дж. Розенталь, для джентри отношения внутри семьи не были частным делом, мораль регламентировала их не менее жестко, чем индивидуальное поведение^{105}. Такой контроль было тем легче осуществить, что в замкнутом информационном пространстве графства дела семейные были известны всей округе лишь немногим хуже, чем самим членам семьи. Так, в октябре 1461 г. весь Норфолк обсуждал рождение незаконнорожденного ребенка у жены Хейдона (Heydons wife). Маргарет Пастон сообщила своему мужу в Лондон не только о самом факте, но и передала две дошедшие до нее версии разговора, состоявшегося по этому поводу между супругами Хейдон, не забыв упомянуть о том, какая из них кажется ей более правдоподобной^{106}. В данном случае мнение Р. Хоубрука о практически полной свободе дворянина XV в. внутри семьи^{107} не подтверждается материалами семейных архивов Пастонов, Стоноров и Пламптонов, так же как и позиция Л. Стоуна, отстаивающего существование диктаторского контроля общества за матримониальным поведением, который делал дворянина XV в. «узником создавшейся системы»^{108}.

Перейдем от малой семьи к большой. Следующим по интенсивности отношений был круг родственников до третьего-четвертого колена, включавший в себя многочисленных кузенов, кузин, дядей и племянников. Степень близости указанного круга приблизительно соответствовала той помощи, которую оказывали друг другу члены «дружеских союзов» (о них речь пойдет ниже). Родственники в третьей-четвертой степени поддерживали друг друга в случае судебного разбирательства (личным присутствием или ходатайством)[11]; ссужали друг друга деньгами[12]; вступали по поручению друг друга в права владения землями[13] и даже временно управляли означенными манорами в отсутствие владельца[14]; а также перепродавали друг другу должности, если по какой-либо причине оказывались не в состоянии занять их сами[15]. В случае потери кем-либо из родственников своих земельных владений остальные члены семьи в складчину могли купить ему новые земли[16].

Наконец, существовал круг еще более дальних родственников, в эпистолярных комплексах джентри XV в. обозначаемых термином “one man of my kin”^{109}. В данном случае важна сама семантическая конструкция, которую на русский язык можно перевести как «один из моих родственников», что несет в себе некоторую долю отстранения. В языке джентри XV в. указанное словосочетание употреблялось лишь по отношению к дальним родственникам, от которых не ждали никакой существенной помощи.

Употребление одних и тех же слов для обозначения всех категорий родственников в языке джентри XV в. позволяет предположить, что у этой социальной группы существовал некий идеал родственника, обобщенными чертами которого были: всемерная поддержка членов своей семьи, соблюдение общих земельных интересов, отсутствие конфликтов с другими родственниками, уважительное к ним отношение, и, наконец, забота о семейной чести. По отношению к этому идеалу члены семьи оценивались как родственники в большем или меньшем смысле слова. Этот широкий круг родственников состоял из отдельных малых семей, члены которых были связаны не только более тесными материальными отношениями и частым проживанием под одной крышей, но и считавшимся необходимым наличием родственных чувств.

Анализ роли семьи в жизни джентри с использованием материалов эпистолярных комплексов Пламптонов, Стоноров и Пастонов позволяет предположить, что ко второй половине XV столетия ведущую роль играла вполне оформившаяся малая семья. Именно в рамках этих взаимоотношений считалось необходимым и приличным проживание под одной крышей, оказание всемерной помощи и поддержки, а также наличие родственных чувств. К. Карпентер, основываясь на анализе завещаний джентри Уорикшира, также приходит к выводу об ограничении реальных рамок семьи кругом братьев, сестер, родителей и детей^{110}, т.е. потомками до второго колена одной супружеской пары. Возвращаясь к существующей в англоязычной историографии дискуссии относительно размера семьи джентри XV в., необходимо отметить следующее. Материалы семейных архивов джентри указанного периода позволяют присоединиться к мнению Р. Хоубрука, отстаивающего преобладающее значение малой семьи^{111}. Позиция же профессора Л. Стоуна, который говорит о господстве в среде джентри эпохи Войн Роз большой семьи, включавшей в себя всех родственников^{112}, данными источников не подтверждается.

Джентри второй половины XV столетия и их «слуги». К проблеме «свит» или «ливрей»

Следующей по отношению к семье социальной группой был круг людей, которые сами себя обозначали словом «слуги» (servants). Семантическое поле этого термина имеет крайне мало общего со значением данного слова в современном английском языке; некоторые исследователи переводят его как «свитский»^{113}.

В данном случае речь идет об одной из важнейших проблем истории Англии XV в. — проблеме так называемых «свит», или «ливрей» — основы сложившейся в данный период системы феодальных отношений^{114}. Именно свитские называли себя «слугами», а тех, кто оказывал им покровительство — «господами» (masters)^{115}. Термин «свитский» в данном случае представляется предпочтительным, он не является общеупотребительным и, соответственно, акцентирует наше внимание на реалиях, характерных для эпохи Войн Роз.

Итак, попробуем проанализировать необходимые семантические компоненты термина “servant” (свитский) в языке джентри XV в. Все эти люди писали своим покровителям примерно следующее: “I am your servant and ever wiU be with the grace of God”^{116} («я — ваш слуга (свитский) и всегда им пребуду с божьей милостью»). Предполагаемая «вечность» службы, по всей видимости, должна была подчеркнуть значимость этих отношений в жизни свитского. Действительно, как отмечал еще Д. Тревельян, в Англии XV в. «каждый человек должен был находиться под защитой какого-нибудь магната, чтобы он был его «хорошим лордом»^{117}. По-видимому, в отношения господин — свитский, было включено все английское общество.

Для того, чтобы уяснить себе, какое значение джентри эпохи Войн Роз придавали слову “servant”, следует, прежде всего, установить кто входил в категорию свитских. В общем случае к свите джентри принадлежали люди, стоявшие ниже их на социальной лестнице. В приложениях приведены списки тех, кто называл себя «свитскими» Пастонов, Стоноров и Пламптонов. В основном тексте будет достаточно привести результаты в обобщенном виде.

«Свитскими» этих семей именовали себя клерки, телохранители, курьеры, преуспевающие купцы, мелкопоместные дворяне и даже некоторые родственники означенных родов. Таким образом, мы можем выделить две основных категории свитских джентри. К первой принадлежали свитские в собственном смысле этого слова, то есть те, кто и составлял свиту своего господина. Это были люди, не имевшие практически никакого дохода, кроме того, который они получали на службе. Неслучайно, говоря о «слугах», Джон Пастон упоминает, что многие из них живут «благодаря своему господину и за его счет»^{118}. Обеспечение это могло выдаваться не только в денежной форме. В архиве Пастонов встречаются письма, в которых «слуги» просят своих господ о зимней одежде^{119} и тому подобных вещах. В случае смерти свитского господин оплачивал оставшиеся после него долги[17] и становился его душеприказчиком[18].

Свитские исполняли функции вооруженной охраны, управляющих[19] и т.п. Именно свитские составляли ядро тех вооруженных отрядов, которые дворяне задействовали при обороне собственных замков[20] или при нападении на чужие владения[21]. Следует заметить, что гибель свитских в столкновениях вооруженных ливрей в эпоху Войн Роз была вполне обычным делом[22]. Служба свитских занимала практически все их время и подразумевала, что они должны постоянно находиться в распоряжении своего господина. В частности, Томас Тейлор (свитский Томаса Стонора) счел необходимым отпроситься, когда ему понадобилось поехать на несколько дней в другое графство повидать заболевшего отца^{120}.

Попасть в число свитских можно было лишь по надежной рекомендации. Рекомендация эта могла исходить либо от другого свитского данной дворянской семьи, либо от одного из их «друзей» или «доброжелателей». Например, свитский покойного лорда Фастольфа для приобретения аналогичного положения при его наследниках — Пастонах — вынужден был обратиться за протекцией к человеку, уже пользующемуся их покровительством^{121}. В любом случае, о людях, пытающихся поступить к нему на службу, дворянин старался разузнать как можно больше. Например, Джон Пастон-младший попросил своего дядю Эдмонда выяснить все о двух людях, желавших служить ему^{122}. Рекомендации хотя бы частично страховали от возможности нанять «не того человека». В данном случае работала система устной передачи информации, причем работала превосходно. Например, слухи о прошлых «подвигах» человека, пытавшегося поступить к нему на службу, дошли до Джона Пастона, хотя дело было давнее и дальнее — соискатель «вышел из воли своего прежнего господина» несколько лет назад, к тому же произошло это не в Норфолке, а в Кенте.^{123}

Таким образом, свитский XV столетия мог исполнять самые разные обязанности (телохранителя, посланника, управляющего и т.п.). Эти люди нередко рисковали жизнью, были обязаны безоговорочно подчиняться приказам своего покровителя, и все же их положение считалось завидным — желающих войти в свиту дворянина было гораздо больше, чем вакантных мест, и господин мог позволить себе придирчиво отбраковывать кандидатов.

Ко второй категории свитских принадлежали небогатые джентри или же преуспевающие представители третьего сословия, как например Ричард Кале. Этот человек, пользовавшийся покровительством Пастонов, был купцом, дела которого шли настолько успешно, что он регулярно одалживал деньги своим патронам^{124}. Следует заметить, что такого рода услуги могли нанести существенный ущерб состоянию покровительствуемого[23], а значит выгоды, получаемые им на службе у господина, стоили этих потерь. В эпоху Войн Роз, когда земельные отношения внутри дворянства окончательно запутались, джентри старались включить в число «своих людей» хотя бы одного профессионального юриста. Например, в свите Пламптонов профессиональным юристом был Годфри Грин (Godfrey Grene)^{125}.

В письмах, адресованных членам семей Пастонов, Стоноров и Пламптонов, эти люди обозначали себя словом “servants”; тем не менее, их социальный статус значительно отличался от статуса свитских в собственном смысле слова. Показателем указанного отличия может служить следующий факт. После двухлетнего сопротивления семья Пастонов все же согласилась на брак одной из своих дочерей с купцом Ричардом Кале. Любопытно, что даже после свадьбы Кале продолжал именовать себя «слугой» Пастонов^{126}.

Заключение брака между членом семьи патрона и свитским не было чем-то из ряда вон выходящим. Исключением скорее был казус Ричарда Кале. Семья невесты воспротивилась этому союза не потому, что г-н Кале пользовался их покровительством, проблема крылась в другом — жених был богатым, но не слишком, и, к тому же, совершенно безродным. Пастоны сами не так давно получили дворянство, поэтому последнее обстоятельство было для них особенно важным.

В рамках дворянского сословия отношения покровительства нередко закреплялись матримониальными узами. Например, внучка Уильяма Пламптона была выдана замуж за сына одного из «свитских» этой фамилии — Брайана Роклифа (Roucliff)^{127}. Еще раз подчеркнем — в данном случае никакого конфликта не было, поскольку Роклифы были джентльменами.

Приведем еще один пример. Преуспевающий купец, пользовавшийся покровительством Стоноров — Джон Элмс (Elmes) женил своего сына на родственнице Стоноров. Необходимо отметить, что после свадьбы Вальтер Элмс (сын Джона Элмса) в письмах к сыну главы семьи Стоноров — Уильяму — изменяет обращение и начинает именовать нового родственника «мой достопочтенный кузен»^{128}. Причина настолько свободного стиля общения более чем прозрачна. Джон Элмс был очень богат, а Стоноры весьма нуждались в деньгах. К тому же, в отличие от Пастонов, Стоноры не были нуворишами и могли позволить себе породниться с купеческим родом.

Таким образом, если не сосредотачиваться на буквальном переводе, термин “servants” в применении к этой второй категории свитских целесообразно интерпретировать следующим образом — «люди, пользующиеся покровительством».

Попытаемся вкратце перечислить, что же отличало свитских от людей, пользующихся покровительством семьи джентри. Покровительствуемые, в отличие от свитских, жили не в доме господина, а в собственных имениях, которые зачастую находились в других графствах. В их обязанности входила, в том числе, передача господину той информации, к которой они имели доступ в силу собственного социального положения, и в которой он мог быть заинтересован. Весомую часть переписки Пастонов, Стоноров и Пламптонов составляют письма, в которых люди, пользующиеся их покровительством, уведомляют их о местных новостях, сплетнях, планах недоброжелателей. Соответственно, люди, пользующиеся покровительством джентри, в терминах современного языка могут быть обозначены скорее как его деловые партнеры, связанных с «господином» долгосрочным исполнением обязанностей юрисконсульта, осведомителя и, наконец, кредитора.

Теперь попытаемся чуть более подробно рассмотреть отношения господина и. «его людей». Обязанности патрона состояли, прежде всего, в юридической, физической и иной защите его свитских. Помощь следовало предоставить в любом случае — и если неприятности были нажиты на службе господину, и если они явились результатом преследования свитским собственных целей. Более того, степень вины покровительствуемого не имела ни малейшего значения. Любопытно, что когда свитские Пастонов, Стоноров и Пламптонов просили помочь им, они далеко не всегда указывали причину своих злоключений. В большинстве случаев, они ограничивались стандартной и не слишком правдивой фразой — выдвинутые против них обвинения якобы «были подлыми и лживыми»^{129}.

Чрезвычайно показательным является и следующий казус. Человек, пользовавшийся покровительством Джона Викса (John Wykes) в 1462 г. попал в тюрьму за контакты с ланкастерцами и попытку пересечь море без разрешения властей (в эпоху Войн Роз это считалось преступлением). Тем не менее, его господин просил Джона Пастона посодействовать тому, чтобы его человек был переведен в другую тюрьму, которая находилась бы ближе к его владениям. В этом случае Виксу будет, как он сам же сообщает, значительно легче хлопотать о его освобождении^{130}. Таким образом, даже доказанная вина «своего человека» была недостаточным поводом для того, чтобы не помочь ему, обратившись к влиятельным знакомым, как это было сделано в приведенном выше примере, или даже подкупить должностных лиц^{131}.

В обязанности господина входило также обеспечение физической безопасности покровительствуемых, особенно если угроза для их жизни или здоровья стала результатом «доброй службы». В качестве примера можно привести письмо, написанное Маргарет Пастон своему мужу в июле 1465 г. В это время конфликт Пастонов с герцогом Саффолком за спорные земли уже несколько месяцев напоминал военные действия. Осада замка в спорном маноре формально была снята, но свитские Пастонов находились в серьезной опасности, поскольку «вооруженные люди герцога Саффолка ежедневно преследуют Доберней (Dawberney)… и Ричарда Кале (они помогали Пастонам оборонять упомянутый замок во время осады), и если только они смогут их достать, то непременно убьют… Поэтому я сердечно прошу тебя изыскать возможность, которая позволила бы твоим слугам жить в мире, поскольку каждый день им приходится опасаться за свою жизнь»^{132}. То есть предполагалось, что Джон обязан найти средство для того, чтобы обезопасить людей, находящихся у него на службе. Не менее красноречива и следующая фраза из письма Джона Фрейда (Frende), пользующегося покровительством Стоноров, адресованного Томасу Стонору: «Довожу до вашего сведения, что Томас Барон, Джон Паперелл и его сын Роберт Паперелл угрожают мне ежедневно, и они заставляют меня настолько бояться за свою жизнь, что я не смею выйти ни в церковь, ни за покупками»^{133}. То обстоятельство, что и Пастоны и Стоноры продолжали пользоваться услугами указанных людей, свидетельствует о том, что обе эти ситуации удалось успешно разрешить.

Анализ эпистолярных комплексов Пастонов, Стоноров и Пламптонов позволяет установить, к каким средствам джентри прибегали для того, чтобы обезопасить людей, пользующихся их покровительством. Чаще всего они обращались к какому-либо влиятельному лицу, которое приказывало противнику прекратить враждебные действия. В качестве примера можно указать на письмо покровителя Пламптонов — герцога Нортумберленда, адресованное сэру Джону Моливереру (Mauliverer), с которым у Пламптонов была земельная тяжба. В нем есть следующие строки: «Довожу до вашего сведения, что сэр Уильям Пламптон, послал ко мне… говоря, что Томас Вейт и Ричард Крофт[24]ежедневно пытаются побить и даже убить его свитских… Поэтому я желаю и прошу вас сделать так, чтобы указанные Томас и Ричард прекратили свои означенные преследования»^{134}.

Господин нередко способствовал успешной карьере своих свитских. В частности, покровительством Томаса Стонора на протяжении более десяти лет пользовались небогатые джентльмены — Джон Френд и Джон Йем (Yeme). В те годы, когда Томас Стонор занимал пост шерифа, его свитские — Френд и Йем — исполняли обязанности бейлифов^{135}. Такая практика, несомненно, была взаимовыгодной, поскольку обеспечивала должностному лицу полную поддержку его подчиненных. В данном случае действия джентри ничем не отличались от практики, принятой в среде аристократии и при королевском дворе, где, как отмечает Д.А. Морган, должности распределялись среди родственников, и тех, кому удалось заручиться покровительством влиятельного лица^{136}. К тому же выводу позволяет прийти и анализ имеющихся в нашем распоряжении источников. В частности, Ричард, герцог Глостер, получив в феврале 1472 г. должность Верховного Сенешаля герцогства Ланкастерского, передал пользующемуся его покровительством Уильяму Пламптону небольшое земельное владение и должность бейлифа в округе Кнарсбороу^{137}. О том, как такое положение вещей отражалось на функционировании системы местного управления, речь пойдет во второй главе. В данном случае следует подчеркнуть сам принцип — административные и другие должности распределялись только через многоуровневую систему покровительства, пронизывавшую все английское общество.

Следует заметить, что услугами свитских пользовалась вся семья. Например, когда сэр Джон Пастон был в Лондоне, его люди обороняли замок под предводительством его младшего брата^{138}.

Подведем промежуточные итоги. Словом “servant” джентри обозначали две совершенно разные категории людей. Их объединяло то, что они стояли ниже «господина» на социальной лестнице. Однако свитские и покровительствуемые оказывали патрону разные услуги и получали он него далеко не равную помощь и поддержку. Это обстоятельство позволяет выдвинуть следующую гипотезу. Слово “servant” в языке джентри эпохи Войн Роз в полной мере относилось лишь к свитским. Если же покровительствуемые употребляли его по отношению к себе, то это могло быть знаком их готовности оказывать «господину» посильную поддержку. Известно, что в более поздние эпохи широко употреблялась словесная конструкция «ваш покорный слуга», бывшая скорее риторической фигурой. В пользу этого предположения свидетельствует следующий факт. Люди, пользовавшиеся покровительством джентри, неизменно именовали себя их свитскими, однако то же делали Пастоны, Стоноры и Пламптоны, когда писали своим «добрым лордам».

Необходимо отметить следующий факт. Покровительствуемые именовали себя «свитскими» джентри, но ни Пастоны, ни Стоноры, ни Пламптоны ни разу не назвали кого-то из них «слугой» даже заочно. В эпистолярном комплексе Стоноров есть любопытный пример употребления словосочетания «чей-то свитский» третьим лицом. Родственник Стоноров — Томас Рокс (Roks) пишет: «я отсылаю вам вашу лошадь с подателем этого письма — вашим свитским»^{139}. Очевидно, что в этом случае речь может идти только о человеке, принадлежащем к категории непосредственно свитских, более того, в данном конкретном случае термин “servant” вполне может быть переведен как «слуга». Таким образом, можно предположить, что употребить по отношению к человеку, пользующемуся покровительством семьи, обращение «наш свитский» значило бы унизить его достоинство, причислив его к более низкой социальной категории.

В пользу этой гипотезы свидетельствует и то, что «свитскими» могли именовать себя бедные родственники. В частности, все письма, написанные племянником и тезкой главы семьи Пламптонов — Эдуардом Пламптоном — подписаны «ваш свитский (“your servant”)», а к главе семьи он обращается не иначе как «мой господин».

Заканчивая обсуждение проблемы свит, можно сделать следующие выводы. В том виде, в каком этот термин употребляется в отечественной и зарубежной историографии, он относится в полной мере лишь к т.н. «ливрейным дружинам», в которые входили люди, не имеющие другого занятия, кроме службы своему господину, и живущие за его счет. В переносном смысле термин «свитский» как самоназвание употреблялся для того, чтобы подчеркнуть существование отношений покровительства. По-видимому, имеет смысл развести два явления — существование ливрейных дружин и наличие отношений покровительства, являвшихся, если можно так выразиться, «первым ярусом» пирамиды социальных связей внутри дворянского сословия.

«Дружеские союзы» и «партии» в социальной структуре Англии эпохи Войн Роз

Продолжим рассмотрение тех социальных групп, членами которых ощущали себя джентри XV в. Следующим по степени близости был круг людей, обозначаемых в эпистолярных комплексах Пастонов, Стоноров и Пламптонов термином “friends” (друзья). Проанализируем семантические границы употребления слова «друзья» в словаре джентри XV в.

Прежде всего, джентри называли своими «друзьями» лишь людей, равных по положению. Во-вторых, «друзьями» Пастоны, Пламптоны, Стоноры и их корреспонденты именовали тех, кто оказывал им политическую[25], юридическую[26] и вооруженную[27] поддержку. Более детальное рассмотрение эпистолярных комплексов показывает, что каждый из этих компонентов был обязательным, то есть «друзья» либо уже помогли друг другу вооруженной рукой, протекцией, дельным советом и т.п., либо были готовы предоставить указанные «услуги» по первому требованию. В-третьих, означенная поддержка должна была оказываться в течение длительного времени. В-четвертых, «друзьями» «на постоянной основе» называли друг друга родственники и свойственники в третьей-четвертой степени родства. Необходимо обратить внимание на существование устоявшегося обращения «брат (кузен и т.п.) и друг». Например, письма Джона Крукера (Croocker) к его кузену — Томасу Стонору — неизменно начинаются словами «достопочтенный кузен мой и друг»^{140}.

Итак, обязанности членов «дружеских союзов» во многом совпадали с функциями тех, кто пользовался покровительством джентри. Такое совпадение не случайно. Анализ материалов эпистолярных комплексов Пастонов, Стоноров и Пламптонов приводит нас к следующему выводу — четко разграничить «друзей» и «покровительствуемых» вряд ли возможно. Выше мы уже упоминали, что родственники вполне могли общаться между собой, используя термины «господин» и «свитский». Между тем, для Англии XV столетия наличие столь глубоких социальных различий между членами одного рода представляется более чем спорным. В архиве Пламптонов содержится документ, подтверждающий невозможность четкого разграничения отношений покровительства и «дружеских союзов». Это письмо приора Ньюброу Эдуарду Пламптону. Письмо подписано «Ваш любящий друг, приор Ньюброу»^{141}, что должно указывать на социальное равенство корреспондентов. Между тем, в нем есть несколько строк, являющихся как нельзя более емким выражением схемы отношений «господин — свитский». Приор пишет: «Вы всегда были добрым господином для нашего семейства, и я прошу вас продолжать в том же духе»[28]. Несомненно, приор Ньюброу занимал какое-то промежуточное положение, его нельзя в полной мере отнести к «покровительствуемым», но в своем письме он упоминает о том, что Эдуард Пламптон является его «господином».

Принимая во внимание вышеизложенное, проведение границы между группой людей, пользовавшихся покровительством джентри, и теми, кто входил в один с ними «дружеский союз» не имеет смысла. Более того, по-видимому, будет правильным предположить существование определенной иерархии внутри «дружеских союзов», «нижний» ярус которых составляли люди, пользующиеся покровительством входящих в него джентри.

В пользу вышеприведенной гипотезы свидетельствует и следующая фраза из письма Джона Пейна к Джону Пастону. Джон Пейн был джентри, пользовавшимся покровительством Пастонов. Его письмо начинается словами: «Достопочтенный и любимейший господин мой…»^{142}. В дальнейшем же тексте есть слова: «Мой господин Пойнингс — Ваш брат — пришел с другими моими «друзьями» и спас меня»[29]. Между тем, хотя бы один из спасших Пейна «друзей» — родственник Пастонов Джон Пойнингс — занимал, очевидно, более высокое социальное положение, чем автор письма. Пейн не мог бы прямо обратиться к Пойнингсу, назвав его своим «другом», как он никогда не называл своим «другом» Джона Пастона. Соответственно, очевидно, что в данной цитате Джон Пейн подразумевает следующее — его спасли члены «дружеского союза», к которому он принадлежал.

Таким образом, людей, пользующихся покровительством джентри, более целесообразно относить к категории их «друзей», хотя и занимающих более низкое социальное положение. В данном случае употребление таких терминов, как «господин» и «свитский» следует признать условностью. Они характеризуют положение конкретного человека внутри «дружеского объединения», но никоим образом не свидетельствуют о том, что какой-то конкретный человек действительно входит в свиту своего «господина».

Многое может дать анализ эпитетов, которыми сопровождается слово «друг» в письмах джентри XV столетия. В огромном большинстве случаев джентри ограничивались одним из двух: “faithful friend” или “trusty friend” то есть «верный друг» или «надежный друг». Таким образом, самыми значимыми качествами для «друзей» из среды джентри эпохи Войн Роз была верность своим соратникам и возможность им доверять.

Несмотря на это, в эпистолярных комплексах Пастонов, Стоноров и Пламптонов довольно часто говорится о возможности потерять друзей. Рассмотрим чуть более подробно одно из таких упоминаний. В одном из писем, адресованных Уильяму Пламптону, есть следующие строки: «Все недовольны тем, что вы не помогли моей мистресс С. (одной из «друзей» Пламптонов) в том случае, который вам известен… как мне кажется, нужно, чтобы вы написали мистресс С. письмо, в котором поблагодарили бы за ее доброе и любящее сердце, извинились бы за неисполнение ее желания… и таким образом уняли бы ее недовольство, потому что я понял, что она имеет большой вес среди людей, пользующихся почетом»[30]. По-видимому, «дружеские» отношения в среде джентри носили характер взаимовыгодной сделки. В идеале они должны были продолжаться долго, однако на практике разрывались в тот момент, когда одна из сторон переставала находить их полезными. Лучшим способом приобрести друзей было подняться вверх по социальной лестнице, лучшим способом потерять — перестать выполнять свои обязательства или же впасть в бедственное положение. Тем не менее, если обе стороны находили «дружеский союз» выгодным во всех от­ ношениях, он мог стать предпосылкой для вступления в брак представите­ лей этих семей, то есть для завязывания более тесных и в меньшей степени зависимых от превратностей судьбы отношений[31]. Следует подчеркнуть, что эмоциональная близость друзей в эпистолярных комплексах Стоноров, Пастонов и Пламптонов не упоминается.

Теперь попытаемся выяснить, что же объединяло этих «друзей», что заставляло их доверять и помогать друг другу. Анализ эпистолярных комплексов Пастонов, Пламптонов и Стоноров подводит нас к выводу, что ядром «дружеских союзов» было существование у их членов общих земельных интересов. Как отмечает Д. Тревельян, «общественные бес­ порядки в Англии XV в. были вызваны главным образом борьбой... за землю»^{143}. Видимо, эта борьба и требовала создания союзов, скрывающихся под термином «друзья». Д. Ландер вообще считает совокупность этих союзов ядром политической системы Англии XV в.^{144} То же мнение высказывают и К. Капентер, и Э. Ачесон^{145}.

Предположение, что основной целью «дружеских союзов» были именно земельные интересы, подтверждается следующими фактами.

Если в переписке Пастонов, Стоноров или Пламптонов упоминается о негативной реакции друзей, то речь идет, как правило, о потере земельных владений или угрозе такой потери. Так, Джон Смит писал Джону Пастону: «Если вы не сможете удержать упомянутые земли, то люди обвинят в этом вас, и ваши друзья будут очень сожалеть об этом»^{146}.

В книге Роберта Пилкингтона, описывающей борьбу за манор Меллор в Дербишире, также прослеживается очевидная связь между термином «друзья» и земельными интересами. Роберт Пилкингтон называет «друзьями» только тех джентри, которые поддерживали его семью в указанном конфликте^{147}.

Итак, мы столкнулись с очень любопытной проблемой. Слова «друг», «дружба» и их синонимы в XV столетии обозначали совсем не то, что в наши дни. Интересный анализ трансформации семантического наполнения указанных терминов был проведен А.В. Стоговой. Она отмечает, что в Античности дружба воспринималась как отношения двух личностей и одна из высших моральных ценностей; с началом Средневековья эти дружеские связи превратились в один из элементов социальной организации. Каждое сословие в этот период имело свою модель дружбы. Дружеские отношения потеряли интимность как основную характеристику, а поддержание дружеских связей стало необходимым для выживания, они обеспечивали человеку защиту, возможность продвижения по социальной лестнице^{148}.

Анализ архивов Пастонов, Стоноров и Пламптонов позволяет констатировать, что в среде джентри слово «дружба» подразумевало не эмоциональную близость, а чисто деловое сотрудничество равных, основанное на отстаивании общих земельных интересов, и не моральную поддержку, а вполне осязаемую материальную.

В эпоху Возрождения эмоциональная составляющая дружбы вновь актуализируется^{149}. Анна Вежбицкая отмечает, что в XVII–XIX вв. эмоциональная составляющая слова “friend” в английском языке была значительно более значимой, чем в современном^{150}. Указанное радикальное изменение столь фундаментального понятия, как дружба еще раз привлекает наше внимание к необходимости возможно более взвешенного подхода к анализу социокультурных особенностей удаленных от настоящего периодов истории.

В источниках второй половины XV столетия слово «друг» употреблялось еще и в переносном смысле. В частности, Маргарет Пастон писала своему мужу: «Тебе необходимо иметь Гая Фенна (Fenn) своим другом (курсив мой — Е.Б.) в этом деле… Мне сообщили, что он имеет влияние на короля и лордов»^{151}. В данном случае мы сталкиваемся с чрезвычайно часто употребляемой и устоявшейся словесной конструкцией «быть кому-то другом»[32], означающей оказание помощи в каком-либо конкретном случае. Существование такого рода выражения является лучшим доказательством того, насколько большую роль играли «дружеские союзы» в жизни джентри XV столетия.

Выше была предпринята попытка реконструировать значение слова «друг» в словаре джентри второй половины XV в. Необходимо подчеркнуть, что, по всей видимости, семантическое поле этого термина было аналогичным и для всего английского языка указанного периода. Такое предположение позволяет выдвинуть тот факт, что в хрониках, написанных в эпоху Войн Роз или чуть позже, термин «друг» употребляется в совершенно аналогичном значении. Например, в знаменитой «Лондонской хронике» события, последовавшие за удалением в 1470 г. супруги короля Эдуарда IV в убежище, чтобы избежать казни во время короткой реставрации Ланкастеров, описываются в следующих выражениях: «Несколько епископов и многие другие, которые были друзьями короля Эдуарда, так же отправились в убежища, чтобы обезопасить себя»[33]. Несомненно, в данном случае речь идет о «ближнем круге» сторонников Эдуарда IV, что полностью совпадает с пониманием термина «друг» в среде джентри.

Близким по значению к термину «друг» являлся часто встречающийся в архивах Пастонов, Стоноров и Пламптонов термин “well-wilier” (доброжелатель). Значение этого слова для джентри XV в. не имеет практически ничего общего с его современным употреблением. В эпоху Войн Роз «доброжелателями» джентри называли равных им по положению людей, с которыми их связывали общие деловые интересы. Однако, семантическое поле термина «доброжелатель» было несколько более размытым, чем у термина «друг». Если поддержка друзей выражалась в реальных действиях, то «доброжелатели» помогали друг другу в основном советами^{152} и сообщением полезной информации^{153}. По-видимому, интересы «доброжелателей» были связаны не так тесно, как интересы членов «дружеских союзов».

Возможно, объединения «доброжелателей» включали в себя несколько союзов «друзей», чьи позиции в фактически бесконечных земельных спорах приблизительно совпадали. Следует заметить, что именно к кругу «доброжелателей» джентри XV в. относили своих дальних родственников. Например, шурин Уильяма Пламптона, упомянув о том, что его родственнику нужен совет, назвал его именно «доброжелателем» сэра Пламптона^{154}. Точно так же Томас Малл (Mull), дальний родственник Стоноров, в письме, адресованном Томасу Стонору, причисляет себя к его доброжелателям: «Ни я, и никто из ваших доброжелателей не сделает ничего, что не служило бы к вашей чести»^{155}.

Анализ источников позволяет выдвинуть следующую гипотезу. По-видимому, в том случае, когда речь не шла о членах «малой семьи», отношения родственников определялись не столько степенью родства, сколько социальным положением того или иного члена большой семьи. Выше уже упоминалось, что родственники в письмах друг к другу могли употреблять обращение «господин», а также называть себя «свитскими» адресата. По-видимому, обращения в письмах родственников напрямую зависели от их социального статуса. Равные употребляли конструкцию «достопочтенный брат (кузен) и друг» или просто «достопочтенный кузен (брат)»^{156}. Но та же степень родства при более низком общественном положении автора письма приводила к употреблению таких выражений как: «от вашего бедного кузена (by you pour Cosin)»[34] или «Ваш готовый услужить брат (your serviseable broter)»[35], и даже «ваш слуга/свитский»[36]. Соответственно, если имущественные интересы родственников не расходились, то родственные отношения определяли принадлежность к одному и тому же объединению «доброжелателей». Однако конкретное положение внутри этого объединения и степень близости отношений определялась не только и не столько степенью родства, сколько степенью влияния и богатством, т.е. объемом поддержки, который джентри могли оказать друг другу. Поэтому родственные отношения за пределами «малой семьи» в среде джентри, как правило, строились по тому же принципу, что и союзы «друзей», более того, они могли оказаться менее важными, чем «дружеские». Например, Годфри Грин согласился на заключение брака своей сестры с человеком неблагородного происхождения, не имеющим земельной собственности или другого недвижимого имущества, то есть фактически на мезальянс, лишь потому, что ему покровительствовала влиятельная леди Р.^{157} Родственные отношения в данном случае выступают как средство поддержания своего положения в рамках «дружеского» объединения, возглавляемого указанной дамой.

Существенным фактором, цементировавшим отношения внутри «дружеских союзов», было наличие аналогичных кланов с противоположными интересами. В эпистолярных комплексах Пастонов, Стоноров и Пламптонов, а также в книге Роберта Пилкингтона они обозначаются термином “enemies” (враги)^{158}. Этот термин в словаре джентри XV в. имел мало общего с его современным употреблением. Он обозначал то же самое сообщество равных, объединенное общими земельными интересами и ориентированное на их отстаивание всеми возможными методами. Впрочем, если термин «друзья» можно идентифицировать как самоназвание такого сообщества, то термин «враги» обозначает его видение со стороны, глазами представителей аналогичного, но враждебного клана. Многие письма оканчиваются словами — «Бог да поможет тебе победить всех твоих врагов»^{159}.

«Враги» боролись друг с другом при помощи двух групп средств: юридические процессов, касающихся спорных земель, и вооруженным путем. В числе силовых методов решения конфликтов можно назвать захват спорных земель силой[37], угрозы противнику, подкрепленные присутствием вооруженной до зубов свиты[38], взятие противника в плен, где его держали на хлебе и воде, а также избивали, заставляя отступить от своих требований[39], взаимное сманивание арендаторов и приведение в негодность сдаваемых в аренду домов[40], поджоги, грабежи, избиения и даже убийства[41]. Пожалуй, самым бескровным, но далеко не самым безобидным средством борьбы было всемерное очернение «врага» в глазах влиятельных лиц[42].

Таким образом, сообщество джентри одного графства, на первый взгляд столь монолитное, при более детальном рассмотрении оказывается разделенным на противоборствующие группировки. Ядром этого противостояния была борьба за земельные владения.

Весьма показательным является следующий фрагмент письма йоркистов к дворянам Норфолка: «ни один человек не должен грабить или вредить иным образом… кому-нибудь из нас, нашим свитским, нашим держателям, или нашим доброжелателям»^{160}. Из него следует, что именно союзы «друзей» и, шире, «доброжелателей» являлись той питательной средой, в которой борьба за влияние нескольких аристократических домов могла перерасти в общенациональный конфликт.

Следует заметить, что джентри стремились заручиться покровительством возможно большего числа аристократов. Это было совершенно необходимым хотя бы потому, что, как отмечает П.В. Флеминг, во второй половине XV столетия практически все значимые решения принимались с оглядкой на того человека, к которому они относились, а также на его семью, свитских, «друзей» и покровителей^{161}. Вместе этот конгломерат людей в эпистолярных комплексах Пастонов, Стоноров и Пламптонов обозначался словом «party» (партия)^{162}. Тот же термин употребляется и в книге Роберта Пилкингтона^{163}. В настоящее время термин «партия» чрезвычайно широко используется исследователями. В частности, такие словесные клише как «партия йоркистов» и «партия ланкастерцев» встречаются практически в каждом из трудов, посвященных Войнам Роз. Однако в понимании англичан XV в. слово «партия» имело значение, которое мало соответствует его современному пониманию.

Попробуем проанализировать семантическое наполнение термина «партия» в словаре джентри XV в. Исходя из эпистолярных комплексов Пастонов, Стоноров и Пламптонов можно выделить следующие необходимые компоненты его значения. Во-первых, в «партию» входили не отдельные люди, а объединения «друзей». Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что ни в одном из писем архивов Пастонов, Стоноров и Пламптонов не встречается выражение «сэр x — член партии y». Во-вторых, рядом со словом партия употреблялся термин не «друзья», а «доброжелатели». Поэтому можно предположить, что партия состояла из нескольких «дружеских союзов», интересы которых не противоречили друг другу. В-третьих, во главе «партии» стоял кто-либо из влиятельных лордов[43]. Зачастую главой локальной партии был тот сеньор, во владения которого входило данное графство[44]. В-четвертых, несколько локальных партий могли объединяться в более крупные организации, которыми и были «партии» Йорков и Ланкастеров. И, наконец, в-пятых, такие «партии» не имели какой бы то ни было политической программы^{164}. По-видимому, «партия» XV в. была взаимовыгодным объединением нескольких «дружеских союзов» под предводительством кого-либо из лордов.

В чем же состояла эта взаимная выгода? Прежде всего, рассмотрим, при помощи каких средств в эпоху Войн Роз можно было заручиться покровительством лорда и сохранить его благосклонность. Добиться расположения влиятельного лица можно было, оказав ему какую-нибудь услугу. Например, если магнат покупал земли по соседству с владениями дворянина, ищущего его покровительства, то ему, естественно, требовалось установить хорошие отношения с соседями^{165}. Если в земельном споре могущественный лорд желал проигрыша одной из сторон, то враги его врагов становились его друзьями^{166}. Если лорд желал женить своего свитского, а родственники невесты шли ему в этом навстречу, то они также могли рассчитывать на его покровительство^{167}.

В XV столетии раз полученное благоволение влиятельного лица совсем не гарантировало продолжения отношений. Господин оказывал «своим людям» покровительство лишь до тех пор, пока их услуги представляли для него интерес. Для сохранения расположения лорда в XV в. стало необходимым постоянно напоминать ему о себе. Такие действия, как присутствие на крестинах детей милорда^{168}, преподнесение ценных подарков (или просто денег), в минуту финансового затруднения магната^{169} могли в высшей степени благоприятно сказаться на положении покровительствуемого. Соответственно, со стороны джентри принадлежность к чьей-либо партии означала оказание имиджевой, а иногда и финансовой поддержки ее главе.

Рассмотрим, какие обязанности такого рода объединение налагало на его главу. В общем виде, джентри, входившие в определенную «партию», получали возможность пользоваться неизменным и всеобъемлющим покровительством возглавлявшего ее лорда. В частности, он отстаивал интересы своих сторонников в их конфликтах с другими магнатами[45] и защищал своих приверженцев от вооруженных посягательств третьих лиц[46]. Обычным делом для главы локальной «партии» было также организовывать примирения людей, пользующихся его покровительством[47]. А. Кроуфорд отмечает, что политический вес лорда, в свою очередь, напрямую зависел не только от величины его земельных владений, но и от количества его сторонников^{170}. Кроме того, именно на наличии упомянутых сторонников строилось влияние лорда в собственных владениях. Пожалуй, наиболее четко взаимовыгодный характер отношений между главой партии и ее членами выражен в письме герцога Нотумберленда к Уильяму Пламптону, в котором герцог пишет: «Если вы удовлетворите это мое желание, то я буду также расположен делать то, что доставит вам удовольствие»[48].

Кроме того, глава «партии» лоббировал интересы своих приверженцев в Королевском Совете. Как отмечает П. Флеминг, если для успешного окончания земельной тяжбы необходимо было вмешательство монарха, получить благоприятный результат можно было только через покровительство кого-либо из лордов^{171}. О сплоченности «партий» лучше всего свидетельствует следующий факт — королевская немилость распространялась не только на лорда, но и на его сторонников. В качестве примера можно привести следующую фразу из переписки Пастонов: «говорят, что лорд Даниель в немилости у короля, и, видимо, он должен пасть, как и все его люди, как и все те, кто были его доброжелателями»^{172}.

«Партии» в Англии второй половины XV в. добивались реализации своих интересов и вполне современным способом — через депутатов в Палате Общин. В первой части данной главы уже упоминалось о том, что депутаты Палаты Общин отстаивали в Лондоне интересы своего графства, т.е. регионального сообщества джентри. После проведенного анализа это положение имеет смысл скорректировать. Конечно же, депутаты заботились о «процветании своей страны», но в первую очередь ориентировались на «друзей и доброжелателей», иными словами на свою «партию». О том, что принятие какого-либо парламентского акта могло иметь в виду удовлетворение интересов конкретной «партии» свидетельствует, например, следующая фраза из письма Ричарда Рествольда к Томасу Стонору: «Достопочтенный кузен и друг мой… я благодарю вас за письмо, за новости и за парламентские акты. И если я смогу что-то сделать для вас, то я буду готов сделать это от всего сердца»^{173}. К тому же выводу, но на другом материале, пришел также Д. Эдварде^{174}.

В эпистолярных комплексах Пастонов, Стоноров и Пламптонов сохранились свидетельства существования некоего аналога предвыборной борьбы. Речь шла о том, представитель какого «дружеского союза», т.е. какой «партии» получит возможность пройти в парламент и продвигать в нем интересы своих сторонников.

В заключение необходимо сказать несколько слов о функционировании вертикальных связей между «дружескими» объединениями на разных социальных уровнях. Добившись благосклонности влиятельного лица, предприимчивый джентльмен приобретал благоволение не одного человека, но также его родственников и «друзей». Лучшим доказательством может служить существование серии «покровительственных» писем в архиве Пастонов. Письма родственников, в которых они говорят о возможности оказания покровительства какому-либо джентльмену, разделяет не больше нескольких дней^{175}. В то же время, невозможно было заручиться покровительством магната, с «друзьями» которого соискатель находился в напряженных отношениях. В частности, в период недолгого охлаждения отношений со своим основным покровителем — герцогом Нортумберлендом — Уильям Пламптон попытался выхлопотать себе должность, через «друга» герцога — лорда Эссекса. Однако лорд ответил резким отказом, упомянув, что он «согласен оказать услугу любому из людей герцога, но только в его присутствии»^{176}.

Необходимо еще раз подчеркнуть — наименьшей смысловой единицей системы покровительства была семья, но чаще всего в ней действовали «дружеские союзы». Пастоны, Стоноры, Пламптоны и их соседи всегда имели нескольких «добрых лордов», а аристократический клан рассчитывал на помощь и поддержку не только рода х, но и их ближайших «друзей». В одном из писем архива Стоноров есть следующая красноречивая фраза. Муж сестры Томаса Стонора пишет ему: «Мой лорд Эссекс, которому я многим обязан… пожелал, чтобы я обязательно написал вам /об этом деле/, думая, что ради меня вы выскажете к нему большее расположение, на что я очень надеюсь и верю, что вы так и поступите»[49]. Такое положение вещей лишний раз демонстрирует, насколько всеобъемлющей и разветвленной была система связей внутри дворянства. Лорд, к сторонникам которого присоединялся джентри, так же являлся членом «дружеского союза» на более высоком социальном уровне. О существовании «дружеских союзов» в аристократической среде упоминает, в частности, Д. Харрис^{177}. Думается, именно наличие указанной системы сделало возможным формирование таких крупных объединений, как «партии» Йорков и Ланкастеров.

Итак, именно система родственных и «дружеских» связей являла собой то средство, при помощи которого лорды в эпоху Войн Роз создавали собственные «партии», т.е. объединения сторонников, необходимые для поддержания их влияния. Приведем наглядный пример расширения такого рода союза. В одном из писем Генри, герцог Нортумберленд просит пользующегося его покровительством Уильяма Пламптона устроить так, чтобы должность бейлифа в Сессее (Sessey) досталась свитскому герцога — некоему Эдмонду Кейпу (Саре)^{178}. Для того, чтобы добиться указанного назначения, Уильяму Пламптону необходимо было воспользоваться родственными связями — Сессей был резиденцией семьи Дарелов, а глава семьи — сэр Джордж Дарел был женат на дочери Уильяма Пламптона^{179}. По-видимому, герцог Нортумберленд не был знаком с сэром Дарелом достаточно близко, чтобы обратиться к нему за этой услугой. Однако если сэр Дарел выполнял просьбу своего родственника и одновременно герцога Нортумберленда, то он автоматически попадал в число людей, которым герцог оказывал покровительство, то есть присоединялся к его «партии».

Следует заметить, что помимо постоянных отношений с главой собственной партии, джентри искали временной благосклонности других лордов. Например, Пастоны в разные годы пользовались благоволением Ричарда Йорка, лорда Грея, Уорвика и лорда Оксфорда^{180}. Для обозначения такого временного сотрудничества использовалось словесное клише — «иметь кого-то своим добрым лордом в каком-то деле». Для того чтобы аристократ стал «добрым лордом», ему необходимо было оказать какую-нибудь услугу или попросту заплатить (в XV столетии в этом не видели ничего зазорного). Так, Брайан Роклиф прямо писал Уильяму Пламптону: «Ваш слуга Джон Смит передал мне xI марок и Ваше письмо… так что я позаботился, чтобы мой человек был Вашим поверенным при дворе»[50]. Любопытно, что «разовое» покровительство вполне могло стать началом прочных отношений — именно так сложились отношения семьи Пламптонов и Брайана Роклифа. Кроме прочих преимуществ, наличие нескольких покровителей давало джентри возможность маневрировать между ними и заставляло магнатов больше ценить оказываемые им услуги.

Связи с покровителями были личными и неформальными, то есть наследникам ничто не гарантировало продолжения хороших отношений с покровителями их отца, если конечно они не успевали позаботиться об этом заранее. Не случайно смерть глав семей Пастонов и Пламптонов неизменно вызывала активизацию действий их врагов. Однако у такого порядка вещей была и положительная сторона. Чем старше становился человек, тем с большим количеством влиятельных людей он успевал свести знакомство, тем больше «друзей» он приобретал, и тем легче ему было вести дела. Тем не менее, если говорить об интересах семьи в целом, а именно они преобладали в Англии XV в., то для них такая практика была пагубной, поскольку смерть главы семейства, на личном авторитете которого, в основном, базировалось благополучие всей семьи, каждый раз отбрасывала семью вниз по социальной лестнице.

Анализ полученного материала позволяет прийти к следующим выводам. Джентри эпохи Войн Роз осознавали себя частью нескольких социальных объединений, которые могут быть представлены в форме концентрических кругов. Это: малая семья (потомки до второго колена одной супружеской пары); широкий круг родственников до пятого-шестого колена; круг «свитских» и «покровительствуемых» (людей, стоящих ниже джентри на социальной лестнице, которые пользовались их финансовой, политической и юридической поддержкой в обмен на услуги осведомителей, управляющих, юристов и вооруженной охраны); круг «друзей» (т.е. взаимовыгодное объединение в среде джентри, основанное на общности земельных интересов и ориентированное на отстаивание этих интересов любыми средствами, включая локальные войны); круг «доброжелателей» (т.е. объединение нескольких «дружеских» союзов, интересы которых не противоречили друг другу); и, наконец, «партия» (союз «доброжелателей» под предводительством кого-либо из лордов, чаще всего непосредственного сеньора). Все перечисленные объединения существовали в рамках сообщества джентри одного графства, за исключением «партий», которые иногда, в зависимости от могущества своего главы, могли действовать и на общенациональном уровне.

Ценностные ориентации и культурная специфика локальных сообществ джентри в эпоху Войн Роз

Анализ специфики региональных сообществ джентри эпохи Войн Роз невозможен без учета особенностей мировосприятия указанной социальной группы. В этом параграфе мы попытаемся воссоздать ту невидимую шкалу, по которой джентри оценивали себя и своих соседей и выясним, какой смысл провинциальные дворяне вкладывали в понятие «жить как должно», что считали «достойным», а что — заслуживающим всяческого осуждения.

Исследователи, разрабатывавшие историю региональных сообществ, установили, что более всего на свете джентри ценили общественное одобрение, которое обозначали термином “worship” (почет, добрая слава). К. Карпентер пишет, что «стремление к доброй славе (worship) было одной из основных детерминант поведения джентри»^{181}. Этот термин не только являлся необходимой частью вежливой формы обращения[51], через него оценивалось все: слова, поступки, состояние земельных владений, одежда и предметы повседневного обихода^{182}.

Необходимо подчеркнуть, на настоящий момент проблема обозначена, но не решена — семантическое наполнение термина “worship” пока практически не исследовано. Попытаемся восполнить этот пробел.

В эпистолярных комплексах Стоноров, Пастонов и Пламптонов термин “worship” употреблялся несравненно чаще других оценочных характеристик, и по-видимому, являлся самым емким обозначением достойной жизни. Адекватный перевод указанного термина на русский язык невозможен, поскольку каждый вариант имеет смысловые оттенки, не совпадающие с содержанием, которое вкладывалось в указанное понятие в эпоху Войн Роз.

Любопытно, что в английском семантическое наполнение термина “worship” менялось столь же сильно, как и понимание дружбы. В начале XXI в. словом “worship” обозначают, прежде всего, культ, богослужение, поклонение святыням. В словаре джентри XV в. связь указанного термина с религиозными понятиями практически не прослеживается. Наиболее близким будет следующий перевод: «почет», «добрая слава» или «общественное одобрение», носящее, однако, исключительно светскую, мирскую окраску. В качестве доказательства можно сослаться на следующий пример. Говоря о восстановлении церкви Богородицы в Уолсингеме, Джон Пастон отмечает: «Если мне посчастливиться обрести какие-то почести… или я буду избавлен от опасности, грозящей мне от моих врагов, то я припишу это Деве Марии»[52]. В данном случае имеет место очевидное разграничение благочестивого деяния (восстановления церкви) и награды, которую Джон Пастон желал бы получить за него от Девы Марии. Это вознаграждение может быть только чем-то мирским и не менее важным, чем избавление от вражеских козней.

Итак, попытаемся проанализировать смысл термина “worship”. Лучшей иллюстрацией будет следующее высказывание Уильяма Пастона, касающееся похорон лорда Фастольфа: «это было сделано со всеми почестями (worship) и согласно его достоинству…»^{183}. Определяющее значение в этом случае имеет смысловая связка между понятием «почести» и словесной конструкцией «согласно его достоинству». Наличие такой связи показывает, что «почетным» в среде джентри эпохи Войн Роз почиталось все, что соответствовало четко определенному месту человека в социальной иерархии.

Необходимо подчеркнуть, что наличие правил, регламентировавших поведение человека в зависимости от его социального положения, являлось характерной чертой всей средневековой цивилизации. В данном случае речь идет о значительно менее масштабном явлении — появлении специального понятия, не только четко оформлявшего указанную зависимость, но и напрямую связывавшего общественное одобрение с детальнейшим соблюдением этих норм. О рвении, с которым джентри стремились соблюдать правила приличия, дает представление следующий факт. Чтобы сопровождать короля в его поездке в Норфолк, Джон Пастон, по его же собственному выражению, «обязан был (must) собрать свиту из двадцати человек»^{184}. Особого внимания в этом предложении заслуживает глагол “must”, обозначающий крайнюю степень долженствования, и в силу этого чрезвычайно редко употребляемый. По-видимому, Джон Пастон считал абсолютно немыслимым появиться перед королем без подобающей свиты. Можно предположить, что, скрупулезно следуя канонам поведения, джентри символически подтверждали и сохраняли свой социальный статус.

Смысловой оппозицией по отношению к термину «почет» (worship) являлось понятие “disworship” и синонимичное ему “shame” (в данном случае наиболее близким по смыслу будет такой перевод как «бесчестие», «дурная слава» или же «стыд»). Анализ эпистолярных комплексов Пастонов, Стоноров и Пламптонов позволяет предположить, что поддержание собственного социального статуса в региональных сообществах джентри XV в. превращалось в постоянное балансирование между этими оценочными характеристиками. Следует подчеркнуть, что «бесчестия» в этой среде боялись неизмеримо больше, чем материальных потерь. В одном из писем Маргарет Пастон, сокрушалась, что ей потребуется продать что-то из украшений или столового серебра. Любопытно, что Маргарет огорчали не материальные потери, а «дурная молва» (disworship), ведь она лишится вещей, совершенно необходимых знатной женщине^{185}.

Анализ семейных архивов Пастонов, Стоноров и Пламптонов показывает, что самым важным в среде джентри в этот период считалась забота о сохранении и приращении своих маноров. Необходимо напомнить, что именно доходы от земельных владений были основным источником существования джентри, поэтому беречь земли было все равно что зарабатывать деньги. В эпистолярных комплексах джентри покупка нового манора описывается почти восторженно, причем в рассказе об этом прекрасном событии всегда присутствует слово “worship”. Продажа земель, напротив, влекла за собой «бесчестие». В качестве примера можно привести письмо, в котором Маргарет Пастон осуждает сына за то, что тот продал принадлежавший Пастонам лес. Это послание заметно выдается над довольно вялым в эмоциональном отношении тоном переписки; его можно назвать откровенно агрессивным. Маргарет писала: «Мне очень жаль, что все должны узнать о твоих действиях, помня о том, как твой отец дорожил лесами в каждом маноре… ты должен был сделать это от великой нужды, иначе ты был бы расточителем, который промотает свои земли… это бесчестие для твоих друзей и радость для врагов»[53].

По-видимому, столь трепетное отношение к утрате или продаже земель стало результатом царившего в Англии немирья. Система наследования была крайне запутанной, доказательствами служили преимущественно ненадежные свидетельские показания, поэтому практически каждая семья была вынуждена вести одну или несколько земельных тяжб, нередко выливавшихся в вооруженные конфликты. Более подробно этот вопрос будет рассмотрен во второй главе, сейчас же необходимо упомянуть о следующем обстоятельстве. Неуверенность в правах владения неизбежно должна была повышать эмоциональную, субъективную ценность даже самого захудалого манора.

Почетным считался также выигрыш дела в суде (какого, не имело значения). Проигранный процесс, напротив, воспринимался как нечто позорное. В качестве иллюстрации можно сослаться на письмо Томаса Стонора к его супруге — Джейн Стонор. В нем Томас Стонор сообщает, что они выиграли земельную тяжбу, но внимание акцентируется на другом. Томас с упоением пишет о «стыде и позоре», выпавшем на долю его врагов: «Я благодарю Бога, мой противник не приобрел почета… 12 джентльменов в этот день не удовлетворили его притязания… к его величайшему позору»^{186}. По-видимому, проигрыш тяжбы крайне болезненно отражался на репутации джентри, и этот, выражаясь современным языком, имиджевый ущерб, был не менее ощутим, чем материальный.

Данные эпистолярных комплексов Пастонов, Стоноров и Пламптонов позволяют констатировать безупречную, практически скрупулезную точность, отличающую все финансовые операции джентри. Не случайно весомую часть архива Пастонов составляют письма, целиком посвященные различным хозяйственным вопросам. Еще более очевидным примером является коллекция документов Стоноров. При написании данной работы автор пользовался изданием эпистолярного комплекса Стоноров, фактически вновь собранного видным британским историком К. Кингсфордом. Однако существует также собрание бумаг Стоноров, состоящее преимущественно из приказчичьих отчетов и прочих хозяйственных документов. К этому изданию обращался, в частности, Ю.Р. Ульянов^{187}. Сам факт сохранения столь значительной по объему хозяйственной документации является как нельзя более ярким свидетельством финансовой щепетильности джентри.

Одним из самых порицаемых качеств в среде джентри была расточительность. Об этом свидетельствует хотя бы то, что управляющий мог осмелиться написать родственнику своего господина с просьбой вразумить его, дабы тот прекратил непроизводительно тратить деньги и занялся бы, наконец, собственными землями^{188}. «Добрая слава» джентри не в последнюю очередь зависела именно от того, как много внимания они уделяли управлению своими владениями. В эпистолярных комплексах Пастонов, Стоноров и Пламптонов достаточно часто встречаются фразы вроде следующей: «Я прошу тебя поспешить домой и позаботиться о своей выгоде самому»^{189}. То есть предполагалось, что именно «забота о своей выгоде» и является первостепенной задачей любого уважающего себя джентри.

Стоит отметить, что внимание к финансовым вопросам и неустанная забота о приращении собственных владений заметно отличались как от традиционного куртуазного идеала, так и от стандартов поведения английских аристократов соответствующего периода. Э. Крауфорд подчеркивает, что в эпоху Войн Роз магнатам приличествовала щедрость^{190}. Джентри, напротив, были весьма прижимисты и даже при дворе старались тратить как можно меньше. Прекрасной иллюстрацией может послужить следующий случай. В течение нескольких лет Джон Пастон-младший занимал одну из мелких придворных должностей; жил он, разумеется, не на жалование, а на деньги, которые ему присылали из дома. В самом начале карьеры Джон имел несчастье выйти за рамки бюджета. Молодой человек написал отцу длинное, прочувствованное и почти униженное письмо^{191}, но денег не получил. Пастон-старший резонно решил, что голодная смерть его отпрыску не грозит и предпринял настоящее расследование. Лишь после того как брат главы семейства официально подтвердил, что Джон не расточительствовал, а просто еще не освоился со столичными ценами^{192}, Пастон-старший выслал сыну очень скромную сумму. Неудивительно, что с тех пор Джон тщательно планировал свои расходы.

Во второй половине XV в. «почетным» в среде джентри центра, юго-востока и севера Англии становится такое качество как образованность. Одно только количество писем в семейных архивах Пастонов, Стоноров и Пламптонов красноречиво свидетельствует — умение бегло читать и писать было обязательным для любого представителя этого социального слоя, причем женщины владели пером ничуть не хуже, чем мужчины. То, что в письмах джентри и их корреспондентов иногда встречались французские и даже латинские фразы^{193} свидетельствует — большинство представителей «нового дворянства» обладало хотя бы начальными познаниями в этой области.

Однако «добрую славу» джентри приносили отнюдь не абстрактные научные знания. Ценились только практические навыки, приобретенные в каком-либо уважаемом учебном заведении. Интерес к поэзии или сочинениям античных авторов мог вызвать в лучшем случае недоумение. Так, в ответ на крайне нетипичное для джентри высказывание Уильяма Бутонера (Botoner): «я буду также рад хорошей книге стихов, или новой французской книге, как мой господин Фастольф будет рад покупке доброго манора»^{194}, его корреспондент счел необходимым еще раз поинтересоваться, чем Бутонер собирается зарабатывать себе на жизнь и как идут дела в его владениях^{195}.

Самым достойным в среде джентри считалось юридическое образование. В частности, большинство мужчин семьи Пастон обучались на юридическом факультете Оксфордского университета. Рельефнее всего представление о пользе юридического образования отразилось в письме Агнесс Пастон: «Я советую тебе хотя бы раз в день думать о совете твоего отца изучать право, ведь он много раз говорил, что тот, кто принадлежит к роду Пастонов, должен уметь защищать себя»^{196}. Поскольку права на землю в Англии эпохи Войн Роз были практически не зафиксированы^{197}, наличие знаний в юридической области являлось насущной необходимостью.

Стоит подчеркнуть, что «почетным» в эпоху Войн Роз стало не только получение какого-либо практического образования, но и присутствие образованных (опять же в исключительно практическом плане) людей в окружении джентри. В частности, Маргарет Пастон писала своему мужу: «Люди думают, что чем больше ученых людей из нашей страны будет в твоем совете, тем больше будет тебе чести»[54], а Пламптоны, в строгом соответствии с этим советом, поддерживали прочные отношения с юристом Годфри Грином, письма которого составляют весомую часть эпистолярного комплекса этой дворянской семьи. Пожалуй, наиболее яркой иллюстрацией того, как высоко ценились люди, получившие юридическое образование, является следующий отрывок из нарратива Роберта Пилкингтона. «В это же время Роберту удалось привезти с собой сквайра, который прозывался Ральфом Хореллом, очень образованного человека, и тот посоветовал Роберту не входить в комнату, где его дело обсуждалось лордами из королевского совета, а когда его заставят войти, не говорить ни слова, пока ему не покажут бумаги, на основании которых его обвиняют, и пока ему не позволят советоваться с людьми из собственного совета... И благодаря его советам это дело, слава Богу, было воспринято лордами благосклонно»^{198}.

В данном случае автор цитируемого документа — Роберт Пилкингтон — полагал, что существовала четкая зависимость — присутствие в его совете Ральфа Хорелла означало фактический выигрыш дела в суде.

Действительно, пока Ральф Хорелл консультировал Пилкингтона, все его появления в различных судебных инстанциях заканчивались благо­ получно^{199}.

Итак, «добрую славу» джентри могли принести: приобретение новых земель, неустанная забота о преумножении своего благосостояния, точность денежных расчетов, компетентность, а также выигрыш судебного разбирательства, и необходимая для этого поддержка знающего юриста. По-видимому, ценностная шкала джентри носила в значительной степени утилитарный характер, а общественное мнение не поощряло поступки, не приносившие очевидной отдачи.

Проанализировав ценности, джентри, целесообразно проследить, как они соотносились со значительно более изученной придворной культу рой. Выше было заявлено, что двор был для джентри иной, чуждой культурной средой. Это положение, бесспорно, нуждается в доказательствах. Прежде всего, необходимо напомнить, что основные интересы джентри были связаны с их графством, в котором они проводили большую часть жизни[55]. Анализ эпистолярных комплексов Пастонов, Стоноров и Пламптонов показывает, что поездки ко двору были не правилом, а исключением и предпринимались исключительно для реализации каких-то практических целей. Во всяком случае, в находящихся в нашем распоряжении эпистолярных комплексах нет ни одного упоминания о посещении столицы ради участия в каком-либо придворном развлечении или церемонии. Даже присутствие на столь грандиозном и значимом мероприятии, как коронация, диктовалось сугубо практическими мотивами. В частности, единственной коронацией, на которой присутствовал Джон Пастон-младший, были торжества по случаю восшествия на престол Эдуарда IV. Причина посещения была чрезвычайно весомой — один из соратников Джона Пастона передал ему, что его желают видеть при дворе, и что в ходе торжеств он будет посвящен в рыцари^{200}. Уильям Стонор также посетил коронацию Ричарда III лишь потому, что на этом мероприятии присутствовал глава его «партии» — маркиз Дорсет^{201}.

В эпистолярном комплексе Пламптонов содержится два документа, которые позволяют предположить, что джентри не только не стремились ко двору, но старались по возможности избегать этих поездок. В ноябре 1486 г. глава «партии» Роберта Пламптона и его неизменный покровитель — герцог Нортумберленд — получил пост наместника Западной марки и написал Роберту Пламптону, чтобы тот присоединился к его свите для поездки в столицу^{202}. Однако Роберт не спешил и спустя неделю получил от герцога следующее письмо: «Я предполагаю, что вы готовитесь поехать со мной… однако я понимаю, что это будет стоить вам не только многих трудов, но также и больших денег, поэтому я предоставляю решение только вашей доброй воле… и не стану проявлять недовольство тем, что вы все еще остаетесь дома»^{203}. Тот факт, что Роберт Пламптон обычно неукоснительно исполнявший приказания герцога, в этот раз попытался игнорировать его распоряжение, как нельзя лучше свидетельствует — джентри вовсе не стремились присоединиться к радостям придворной жизни.

Необходимо отметить следующую закономерность. Если Пастоны, Отоноры, Пламптоны и их корреспонденты упоминают о поездке в столицу, то в этом письме неизменно присутствуют два обязательных элемента. Первое — указывается четкая, сугубо практическая цель визита. Например, в 1467 г. Джон Пастон-младший провел несколько месяцев в столице, чтобы отстоять права владения замком Кайстер. Каждое письмо Джона в указанный период содержит подробный отчет о том, как продвигается дело^{204}. Несмотря на то, что положение обязывало Пастона-младшего участвовать в придворных развлечениях, рассказы о них встречаются крайне редко и вызывают лишь раздражение его адресатов^{205}. Вторым необходимым элементом сообщения о пребывании в Лондоне являются жалобы на связанные с поездкой расходы. Так, Брайан Родклиф жаловался Уильяму Пламптону: «Я планирую отправить моего сына — Джона Родклифа — ко двору в начале следующего семестра, чтобы он позаботился о наших делах, поэтому мои расходы на его содержание… видит Бог, возрастут вдвое»^{206}.

О существовании некоторой культурной дистанции между джентри и придворной средой свидетельствуют, в том числе, языковые различия. При дворе английских королей в эпоху Войн Роз нередко звучала французская речь; владение этим языком было обязательным для истинного придворного^{207}. Между тем, в среде джентри знание французского было скорее исключением из правил. Все документы эпистолярных комплексов Пастонов, Стоноров и Пламптонов, кроме нескольких юридических бумаг на латыни, написаны по-английски. Французские фразы в письмах указанных архивов чрезвычайно редки. В частности, в архиве Пастонов они встречаются лишь в текстах, написанных людьми, близкими к придворным кругам, например Томаса Дени. Томас Дени был дворянином, он имел собственный дом в Лондоне, в котором проживал практически постоянно, и регулярно сообщал Пастонам придворные новости^{208}.

О том, что знание французского для джентри было совершенно необязательно свидетельствует следующий факт. Дочери Уильяма Пламптона, вышедшей замуж за одного из придворных, пришлось в спешном порядке овладевать правилами поведения при дворе и французским языком^{209}. Уильям Пламптон был вполне обеспеченным дворянином и дал детям очень приличное образование. Очевидно, что если Анна Пламптон не говорила по-французски, то лишь потому, что для джентри это было бесполезное умение, на овладение которым не стоило тратить деньги и время.

Куртуазность считается одним из ключевых качеств дворянской культуры XV столетия. Однако в эпистолярных комплексах джентри куртуазные качества упоминаются крайне редко. Более того, ни в одном из писем не прослеживается связь между понятиями куртуазности и общественного одобрения (“worship”). Между тем, участие в рыцарском турнире, а тем более победа в состязании, для аристократа были поступками весьма почетными. Например, в хронике Р. Фабиана встречаются несколько достаточно развернутых описаний рыцарских турниров. Повествуя о турнире 1467 г. между английскими и бургундскими рыцарями, Фабиан отмечает: «лорд Скайлс приобрел славу (worship), он выбил бастарда Бургундии из седла»^{210}. В данном случае на лицо очевидное культурное различие. Куртуазность, являвшаяся достаточно значимым качеством для аристократии, для джентри была скорее дополнением, которое хотя и могло подтвердить принадлежность своего носителя к благородному сословию, но было не в силах повысить его престиж в глазах сообщества джентри.

О том, что джентри были невысокого мнения о тонкостях рыцарского обращения, говорит и возможность употребления этого слова в негативном контексте. Одним из наиболее рельефных примеров являются следующие слова из письма Эдуарда Пламптона Роберту Пламптону: “The said master Tunstall gave me right curteouse words at my daparting, but therto is no trust”^{211}. В литературном переводе на русский язык это означает — «Этот мастер Танстелл, когда я уходил, расточал мне любезности (куртуазные речи), но этому нельзя верить». В данном случае дело не в том, насколько утонченными были манеры мастера Танстелла. Процитированную фразу вполне можно упростить до словосочетания «куртуазные речи… которым нельзя верить». Необходимо подчеркнуть — в английском языке существовал целый ряд синонимов слова “courteous”, но Эдуард Пламптон предпочел назвать лживые речи мастера Танстела не вежливыми или любезными, а именно куртуазными. Возможно, излишняя куртуазность, подчеркнутая изысканность в обращении в среде джентри считались скорее дурным тоном.

В то же время, куртуазность аристократов вызывала у джентри искреннее восхищение. Например, одно из писем семейного архива Пастонов целиком посвящено восторженному описанию идеального, с их точки зрения, рыцаря — одного из придворных герцога Бургундии — сеньора Аррана (Arran). Важно заметить, что сеньор Арран принадлежал к самому рыцарственному, изысканному и блестящему двору. Подражать бургундским герцогам стремились все без исключения государи Европы, в том числе король Англии^{212}. Рассказ о сеньоре Арране буквально усыпан эпитетами в превосходной степени, к которым джентри прибегали исключительно редко. Итак, сеньор Арран: самый куртуазный, умнейший, приятнейший, самый компанейский, свободнейший, сиятельнейший, пользующийся всеобщей любовью, прекраснейший, лучший лучник, самый преданный своей даме, и, наконец, самый щедрый рыцарь[56].

Не меньшее восхищение вызывал и столь яркий элемент придворной жизни, как рыцарские турниры. Например, Джон Пастон, описывая свое участие в одном из них, восклицал: «Я хотел бы, чтобы ты был здесь и видел это, потому что это было самое лучшее зрелище, которое можно было увидеть в Англии»[57]. Следует заметить, что процитированное письмо было адресовано человеку, оборонявшему замок Па-стонов от настоящей осады. Неудивительно, что ответ был не просто прохладным, но резким: «Если тебе доставило бы удовольствие видеть меня на турнире в Илхеме, то честное слово, я бы предпочел хотя бы раз увидеть тебя в Кайстерхолле, чем посмотреть на все королевские турниры, сколько бы их ни было между Лондоном и Илхемом»^{213}. Необходимо напомнить, что столь грубые слова вышли из под пера младшего брата Джона Пастона, т.е. человека, занимавшего во внутрисемейной иерархии существенно более низкое положение. И если младший осмелился упрекать старшего, значит тот сделал страшную глупость. Более конкретно — Джон Пастон говорил о рыцарском турнире, в то время как с точки зрения джентри ему следовало посвятить все свое время и силы заботам о сохранении попавших под угрозу семейных владений.

Итак, анализ эпистолярных комплексов Стоноров, Пастонов и Пламптонов позволил установить, что семантические границы понятия “worship” (почет) охватывали практически все сферы жизни джентри XVb. В сущности, на современный русский язык упомянутый термин можно перевести фразой — «жить как должно, в полном соответствии с собственным социальным статусом». Более всего в среде джентри приветствовались качества хорошего управленца, способного не только не растратить семейное состояние, но и значительно его приумножить. «Почетными» считались безупречная точность в денежных делах и практически ориентированное образование. Соответственно, пренебрежение общепринятыми нормами поведения или следование стандартам другого социального слоя могло принести только «бесчестие». «Позорной» для джентри эпохи Войн Роз была как продажа фамильных владений, так и неуместная для представителя сельского дворянства щедрость, которая в этой среде оценивалась как расточительность. Излишняя куртуазность также вызывала подозрения. По сути, джентри одобряли те действия, которые могли упрочить их социальное положение, и их ценностная шкала имела ярко выраженный утилитарный характер.

В данном случае речь идет о культурных стандартах и ценностных характеристиках для строго определенного социального слоя — джентри. К представителям других социальных групп предъявлялся совершенно иной набор требований. Все это позволяет выдвинуть следующую гипотезу. По-видимому, для региональных сообществ джентри были характерны не только выявленные ранее особенности социальной структуры, но и определенные культурные особенности. Возможно, в эпоху Войн Роз уже имеет смысл говорить о начале формирования двух субкультур внутри дворянского сословия — культуры джентри и аристократической придворной культуры. Не случайно сами джентри воспринимали придворную среду как инородную, констатируя наличие определенной культурной дистанции.

Итак, на основании имеющихся в нашем распоряжении источников мы можем присоединиться к мнению тех британских исследователей, которые полагают возможным и продуктивным изучение различных аспектов жизни джентри в пределах региональных сообществ. Вышеприведенный анализ показал, что значительная часть социальных связей джентри действительно ограничивалась дворянской средой их графства. Именно в рамках сообществ джентри функционировали «дружеские» объединения и «локальные партии». Сплоченность джентри была тем сильнее, что все дворяне графства знали друг друга в лицо, а родословная соседа и детали его биографии были известны им почти так же хорошо, как собственные. Существование субкультуры джентри, ценностных установок, характерных исключительно для представителей данной социальной группы, также является подтверждением правомерности рассмотрения истории джентри в ее локальном измерении.

Определяющую роль в социальной жизни региональных сообществ играли отношения покровительства. В упрощенном виде эта система связей может быть представлена в виде пирамиды, состоящей из нескольких ярусов. Основополагающим элементом системы являлись так называемые «дружеские союзы», то есть взаимовыгодные объединения в среде джентри, основанные на общности земельных интересов и ориентированные на отстаивание этих интересов любыми средствами, включая локальные войны. «Дружеские» союзы были отнюдь не монолитны и, в свою очередь, насчитывали несколько ярусов. Нижний ярус составляли люди, пользующиеся покровительством джентри и не обязательно принадлежащие к дворянскому сословию. Джентри внутри «дружеского союза» занимали позицию, четко соответствующую их социальному статусу. Упомянутая внутренняя иерархия «дружеских союзов» находила отражение в том, что по отношению к вышестоящим «друзьям» мог употребляться термин «господин», в то время как обращающийся таким образом мог называть себя его «свитским». «Дружеский союз» состоял из отдельных семей джентри.

Необходимо подчеркнуть, что в XV в. все большее значение в среде джентри приобретает малая семья, состоящая из потомков до второго колена одной супружеской пары. Только в рамках малой семьи считались само собой разумеющимися безусловная поддержка родственников, оказание любой помощи и родственная любовь. Разлад внутри малой семьи считался позорным. Очень близко к семье стояли «свитские» (“servants”). Связь господина и его «свитских» была длительной, поскольку предоставляла определенные преимущества каждой из сторон. В обмен на всемерное покровительство семьи, «свитские» исполняли обязанности посыльных, вооруженной охраны, осведомителей, и, наконец, управляющих.

«Дружеские союзы» вовсе не были самыми крупными объединениями в рамках региональных сообществ джентри. Выше стояли объединения «доброжелателей», состоявшие из нескольких «дружеских союзов», интересы которых не противоречили друг другу. Такого рода образования в Англии XV в. именовались «партиями». Во главе «партии» стоял кто-то из лордов. В свою очередь главы «локальных партий» также являлись членами «дружеского союза», уже в аристократической среде. По-видимому, «партии», действовавшие на общенациональном уровне, представляли собой именно такие объединения аристократических «дружеских союзов». Этот порядок вещей сделал возможным складывание столь крупных и влиятельных объединений, как партии Йорков и Ланкастеров. Наряду с указанными долговременными отношениями, система феодальных отношений в Англии второй половины XV в. допускала существование кратковременных связей, направленных на решение каких-либо конкретных задач.

Анализ источников дает возможность говорить о существовании определенных культурных особенностей региональных сообществ джентри. Высшей ценностью в этой среде была добрая слава (“worship”), т.е. общественное одобрение. Приветствовались качества хорошего управленца, точность в денежных расчетах и соблюдение стандартов поведения собственного социального слоя.

Вышеперечисленное дает возможность предположить, что сообщество джентри как специфический феномен английской социальной истории берет начало в XV в. Черты, характерные для мировосприятия джентри эпохи Войн Роз, отмечаются исследователями как необходимые атрибуты сообществ джентри XVI–XVII столетий^{214}. В частности, Питер Берман, говоря о джентри времен Елизаветы, отмечает, что они, имея прочную опору в локальных сообществах (“country community”), в силу отсутствия механизма, при помощи которого представители данной группы могли бы подтвердить свой социальный статус, помогли сформироваться и институционализироваться отношениям типа клиентелы с центром при дворе^{215}, что явилось прочной основой монархии Тюдоров. Думается, процесс складывания этих отношений, как и формирование самих сообществ джентри, начался еще в эпоху Войн Роз. Это обстоятельство позволяет отнести начало складывания государственной системы, вылившейся затем в абсолютную монархию Тюдоров, к середине XV в.