Возлюби соседа своего

Глава VI

К двадцати минутам восьмого этим вечером Нелл была одета и готова. Уже были накормлены, обласканы и отведены для вечерней прогулки к Джиму Марго и Рудольф, и Нелл решила посидеть оставшиеся десять минут в тишине и покое. Она смешала для себя кампари с содовой, открыла «Уимен Heap Дэйли» и углубилась в статью Эмилио Гэзетти о новом крое платья. Было уже около восьми, когда позвонил Шеа.

Голос его звенел от возбуждения:

— Нелл, мы раскопали потрясающе сенсационную новость!

— В самом деле?

— Сенсация касается вашего знакомого и крупного воротилы Недда Кохрэйна, который снял все деньги со счета и исчез!

— Это с прошлого-то вечера? Как, наверное, расстроена Лу.

— Наши ребята, репортер с фотографом, караулят ее на лужайке перед домом, но она отказывается выходить.

— Шеа, это ужасно. Стыдно преследовать бедную женщину. Не думаете ли вы…

— Телефоны она отключила. А я опоздал из-за этого события. Не сможете ли вы взять такси и подъехать к «Шез-Хелэнн»? Я буду там около восьми тридцати. Столик заказан.

Нелл успела дважды перечитать меню и восьмистраничный список вин. Она тщательно выбрала блюда на обед для одной персоны, с одним вином. Затем она отобрала блюда для праздничного обеда на двоих, с тремя видами вин. Потом она решила посмотреть, сумеет ли удовлетворить это меню компанию из семи персон со строгой вегетарианской диетой, но тут подошел официант и, выражая жестами всевозможные извинения, поставил возле ее прибора телефонный аппарат.

— Добрый вечер, Шеа, — сказала она. Потому что кто еще это мог быть?

— Тысяча извинений, — проговорил Шеа, — но я здесь по горло занят. — Голос его был измученным. — Почему вы не заказываете? Я приеду, как только смогу.

— Как вы думаете, может ли вегетарианка позволить себе голландский соус?

— Что?

— Ах, неважно. Жду вас, Шеа.

Нелл заказала обед и съела его под аккомпанемент убаюкивающего жужжания вежливых застольных разговоров. Это навело ее на мысль о птичках — каких-нибудь декоративных — летающих, воркующих, склоняющих головки в знак удивления или согласия.

Затем она заметила, что все птички сидят по парам. Она растягивала, сколько возможно, свой десерт, когда была замечена двумя знакомыми птичками — Фредди и Дианой Бэйтс. Оба были возбуждены от мяса, вина и еще более — от новостей.

— Нелл, вы слышали о Недде Кохрэйне? — выдохнул Фредди, сам такой же тонкий, как и его голос.

— Такое горе для бедной Лу, — Диана возвела глаза к воображаемому небу.

Глазки Фредди алчно блеснули:

— Как вы думаете, где он сейчас? Говорят, он сбежал с танцовщицей варьете с Раш стрит.

— Фредди! — испуганно воскликнула Диана. — Что ты говоришь, этого не может быть! Нелл, скажите же… Я слышала, у него нервное расстройство… — Диана снизила голос до драматического шепота. — …и потеря памяти, и он, может быть, блуждает сейчас где-то одинокий и испуганный… Вы увидите, его найдут, и он вернется.

Фредди желчно усмехнулся:

— Люди, страдающие потерей памяти, не очищают до пенса банковские счета.

— Да, конечно, — неохотно отозвалась Диана. — Нелл, вы будете сегодня на презентации?

— Вполне вероятно, — Нелл бросила взгляд на вход.

Бэйтсы ушли. Официант смахнул со столика Нелл несуществующие крошки и наполнил ее чашечку еще одной порцией кофе. Вскоре он вновь появился с улыбкой извинения на лице и телефоном в руке.

— Как вам нравится заказанный обед? — поинтересовался Шеа.

— В нем есть, несомненно, очарование одиночества, — ответила Нелл. — Недостает лишь инока, читающего надо мной предписания святого Бенедиктина. Я уже пью кофе.

— Как называется то место, куда вы идете на презентацию? О, подождите минутку. — В трубке на отдалении послышался его гневный крик: «Меня это не интересует! Вы должны сократить материал. Черт побери, это все не то!» — Пожалуйста, побыстрее назовите место презентации.

— Бриггс, Вальтон. Я полагаю, вы рассчитываете теперь подъехать туда?

— Как только освобожусь. — И вновь разъяренный крик, адресованный кому-то невидимому: «Быстро исправьте дисплей! Я ничего не вижу!»

В центре галереи возвышалась огромная скульптура, поименованная в каталоге как «Сущность». Это была сложная металлическая конструкция, вся состоящая из агрессивных углов и извивов. Нелл подумала, что она должна символизировать внутреннюю напряженность человека, его страхи, или же, напротив, учитывая высоту этого шедевра, преодоление человеком этих страхов. Каталог обещал, что скульптура движущаяся. Ждали автора, который должен был прибыть позже и привести в движение свое детище. Будет непростительно для Шеа, если он пропустит этот исторический момент, подумала Нелл.

Конечно, были на презентации и обозреватели от секций искусства всяческих мелких изданий, но Нелл знала, что настоящие сливки общества — это те двести приглашенных, весьма близких ей лиц, для которых и был устроен роскошный полночный ужин, и уже завтра утром во всех газетах появятся подробные отчеты о том, что Биби Секко была восхитительна, Филлида Робби появилась в прозрачном платье от Норелл, а Алета Арно отмечала свой день рождения, в честь чего, собственно говоря, все и были приглашены.

И никто уже не говорил о скульптуре Лерри Лейка; гости, все до одного, обсуждали возможный маршрут Недда Кохрэйна и причины его бегства. Нелл медленно перемещалась от одной группы к другой, болтая то с Биби, то с Филлидой и Алетой, держа в руках бокал слишком сладкого калифорнийского шампанского и не переставая высматривать Шеа. Она испепелит его, если он так и не покажется.

Лерри Лейк фланировал тут же в отчаянии от ущемленного авторского самолюбия.

— Сейчас я запущу ее, — произнес он, хотя вряд ли его кто-нибудь слышал.

«Сущность» пришла в движение.

Заскрипели цепи, натянулись канаты, завертелись в убыстряющемся темпе колесики. На стенах заплясали лазерные огни. Засвистел сигнал, и сила его была столь впечатляюща, что Алета и Биби уронили пластиковые бокалы для шампанского и схватились за уши. А потом, без всякого предупреждения, «Сущность» начала саморазрушаться. Медь ударялась о сталь, зубчатые передачи жевали миниатюрные колесики, пока не наступил апофеоз: вся безумная конструкция содрогнулась в страшном бряцании и замолкла. Все застыли с раскрытыми ртами. Где-то, звеня, покатилось по полу последнее колесико.

Тишина была полнейшая. Никто не смел шевельнуться. И вдруг все повернулись к Нелл — вернее, к стоявшему позади нее человеку, который первый заговорил:

— Как это все называется? — вопросил Шеа. — «Любовь и смерть»?

Нелл обернулась, как ужаленная, схватила руку Шеа и вывела его из зала.

— Такт, я полагаю, — не ваше достоинство, — сказала она. — Или это просто неудачная шутка?

Шеа усмехнулся, но промолчал. Стало холодно. На крышах и капотах припаркованных автомобилей сверкала роса. Вершина Хэнхокского центра скрылась в тумане. Нелл подняла воротник. Со стороны озера дул ветер. Шеа сунул руки в карманы.

— Послушай, Нелл, — наконец примиряюще проговорил он. — Где твое чувство юмора? Я лично в своей жизни ничего глупее не видел. Все эти люди собрались здесь только для того, чтобы пить дрянное шампанское и ахать до охать, глядя на эту чушь, пожирающую саму себя, словно богомол. — Он рассмеялся, как мальчишка, довольный сравнением, и властно обнял ее за плечи. — Давай лучше пойдем купим гамбургер. Я ничего не ел целый день.

Она высвободилась из-под его руки:

— А я как раз недавно побывала на замечательном обеде, который прошел в полном одиночестве. — Она посмотрела ему в глаза, собралась с мыслями и сказала: — Я даже не знаю, кто вы такой, Шеа, за исключением того, что вы — мой сосед. И в данный момент у меня нет никакого желания узнавать это. — Последнее не было правдой, но она решила говорить жестко и хладнокровно. — Мнение этих людей очень важно для меня…

Он самолюбиво выдвинул подбородок, готовый возразить, но молчал, улыбаясь.

— Они — часть моей жизни, и они — мои друзья, Шеа.

— Ни за что не поверю, — насмешливо ответил он.

Не теряй самообладания, сказала она себе. Спокойно.

— У меня есть общественная репутация. Когда я появляюсь в обществе, я не сама по себе — я представитель фирмы. Это дело чести. А это, понятие, я полагаю, выходит за рамки вашей компетенции. — Когда она закончила тираду, щеки ее горели. — А теперь, если позволите, я пойду домой. Вечер, благодаря вашим стараниям был совершенно отвратителен. Всего доброго, мистер Шеа. — Она приложила усилие, чтобы договорить с подчеркнутым достоинством и спокойствием. И, прежде чем он успел ответить, она почти бегом устремилась по Вельтон-стрит и вошла в двери Отеля Дрейка. Швейцар открыл для нее дверь, и она успела обернуться, чтобы заметить силуэт Шеа, что-то бормочущего в тумане.

Череда магазинов и магазинчиков, закрытых в этот поздний час, образовывала галерею для прохода в соседний квартал. Нелл остановилась у темной витрины цветочного магазина, чтобы привести в порядок мысли и чувства. Ей никак не удавалось понять, почему же мнение Шеа о ее друзьях так важно для нее.

Одри вышвырнет ее вон, думала Нелл. Одри придет в ярость, если я откажусь видеться с Шеа. Но я не выдержу этой пытки: еще в течение двух месяцев улыбаться ему и изображать радушие, если… — если опять позволить себе попасться на его удочку. Надо постоянно себя контролировать. Но как, если он так чертовски привлекателен? Его малейшее прикосновение вызывает головокружение, а его поцелуи — о, его поцелуи сразу разрушают все мои решения.

Нелл отвернулась от витрины магазина с выставленным в ней «Букетом месяца» и обреченно побрела вдоль витрин к берегу озера. Миновав торговый квартал, она сразу увидела Шеа. Он ждал ее на повороте, меряя шагами мостовую, уже мокрую от дождя. Нелл попыталась пройти мимо, но Шеа обрушился на нее и схватил за плечи:

— Я виноват перед тобой, прости. Я очень раскаиваюсь.

— Пусти меня, — она сделала попытку вырваться, хотя и не очень уверенно.

— Может быть, я позволяю себе лишнее, но я не отпущу тебя, пока ты не скажешь, что прощаешь меня. — Он тряхнул головой, и брызги дождя веером разлетелись в косом луче фонаря. — А если ты вспомнишь все хорошенько и обдумаешь, ты поймешь, что я не сделал ничего плохого.

— Нет, ты вел себя ужасно! — возразила она, но против ее воли у нее перед глазами возникли все эти лица, каждое — с глупейшим выражением; эти раскрытые от изумления рты и глаза, все как один уставившиеся на Шеа — и от ее уверенности и злости тут же не осталось камня на камне. Подавляя внезапное и дикое желание расхохотаться, она сурово добавила: — Ты был жесток… Ты… — и тут же издала короткий смешок, затем еще, и, наконец, залилась смехом, не в силах больше сдерживаться.

— Это было… как стая рыб, пускающих пузыри, правда? — со смехом спросил он.

— Да как стая гуппи, — она смахивала выступившие слезы. — Ах, Шеа, ты неисправим! — Себе она вынуждена была признаться, что втайне завидует его способности отбрасывать напыщенность в общении, фальшь и натянутость. Но она никогда не призналась бы в этом вслух.

После этой окончательно примиряющей их реплики он обнял ее так, что захрустели косточки.

— А теперь, когда ты знаешь меня с самой худшей стороны, как насчет того, чтобы приготовить мне яичницу?

Еще до того, как за ними успела захлопнуться дверь фойе, Нелл услышала отчаянный лай Марго и Рудольфа. Они бросились к Нелл, как вихрь из хвостов, носов и шерсти.

— Они скучают без меня, — растроганно сообщила Нелл, пытаясь взять их обоих на руки.

Однако собаки с равной радостью бросились к Шеа и принялись скакать вокруг него.

— Сидеть, глупые собаки! На пол! — Скомандовала Нелл, имитируя Флору. Но собаки хорошо представляли себе, с кем имеют дело, и продолжали карабкаться по ногам Шеа, нисколько не обращая внимания на ее крики.

Шеа снял их с себя, как клочья шерсти. Держа по штуке в каждой руке, как меховые эскимосские рукавицы, он произнес:

— Да они просто смеются над тобой.

Нелл потерянно пожала плечами:

— Но Флора их запросто усмирила. — Она взяла собак у Шеа.

— Что ты так цацкаешься с этими собаками?

— Это подарок от одного давнего друга, который, помнится, говорил, что жить человеку одному вредно для здоровья. — Она горестно вздохнула. — Я запру их в спальне.

Когда она вернулась, то увидела Шеа, сидящим на корточках возле холодильника и изучающим его содержимое. Он чувствовал себя вполне дома: пиджак — на спинке стула, галстук развязан, рукава рубашки закатаны.

— Яйца! — он протянул Нелл картон. — Сыр. Масло. Что еще тебе нужно для тостов?

— Английские булки, — подсказала она. — Там, наверху.

— У тебя нет ветчины или бекона? — он внимательно осмотрел полки еще раз.

— Нет.

— А желе? Как насчет виноградного желе? — Прости, но у меня только земляничный джем от Фушона.

— Сойдет. А это что: цветочная пыльца. — Он держал в руках небольшой горшочек с надписью. — Что это такое и с чем едят?

— Это витамины.

— Наверняка все запоганенное пчелиными лапками, — он брезгливо поставил горшочек на место.

— Сколько яиц? — спросила Нелл.

— Четыре, и взбей получше. А, оказывается есть пиво. Ты будешь?

— Нет, благодарю, — сказала она, разбивая четыре яйца в миску. — Здесь тарелки, здесь серебро, здесь бокалы, здесь салфетки, — она указала соответствующие дверцы и ящички.

Шеа, не потрудившись даже взглянуть, увлеченно резал булку и заправлял куски в тостер.

— Пахнет восхитительно. — Он встал у нее за спиной, вдыхая запах жареных яиц и дыша ей в затылок, так что она могла ощущать тепло его дыхания; затем придвинулся к ней поближе, касаясь губами ее уха.

Насколько по-другому все может выглядеть в иных обстоятельствах, поразила ее внезапно мысль.

— Следи за тостами — они подгорят, — сказала она нарочито озабоченно. Она сняла с плиты яичницу и выложила ее в тарелку, уже доверху наполненную тостами.

— Мне очень совестно за этот обед, — проговорил он, жуя яичницу. Жевал он медленно и методично. — Какой-то сумасшедший день, даже для меня. Ни малейшей улики в отношении похитителя картины Вермеера, а также ничего — по следам исчезнувшего Кохрэйна. Я говорил как раз перед выходом из офиса с Тексом Смитом, и он сообщил, что это «очень крутое, ну, очень крутое» дело, и «прости, старик… но пока — ни фига». Слушай, старушка, а у тебя получается «ну очень» потрясная яичница, просто пальчики оближешь — язык проглотишь…

— Перестань, Шеа. Твой жаргон даже хуже, чем у Текса Смита. Да я ни за что не поверю, что он когда-нибудь был в Техасе.

— Но он в самом деле там был, — возразил Шеа, доставая из тостера очередной кусок. — Однажды. Три года назад, когда в Сан-Антонио была подписана конвенция об усилении законопорядка. Он мне прислал тогда снимок, на котором не то его прошибла слеза умиления, не то его глаза заслезились от солнца, но только выглядит он так, как будто вот-вот вознесется на небо. Он искатель сильных чувств и ощущений, этот малый.

— Шеа, ты, наверное, такой же лжец, как и он. Я не верю ни одному твоему слову.

Он усмехнулся:

— Передай мне, пожалуйста, джем. — Он зачерпнул ложкой полбанки изысканнейшего джема из знаменитых на всю Францию ягод дикой земляники и намазал толстым слоем поджаренный хлеб. — Неплохо, — одобрил он, слизывая земляничные усы. И продолжил: — Ты же знаешь Кохрэйнов; что он из себя представляет?

— Я знала их только по официальным приемам, — возразила Нелл. — И я думала, что Кохрэйн как раз составляет исключение среди мужчин: человек, на которого можно положиться.

Шеа выглядел озадаченным:

— Исключение? Всего один мужчина, на которого можно положиться? Ты очень мрачно смотришь на жизнь.

— Не думаю. Потому что любой мужчина на поверку оказывается совсем не тем, чем он хочет себя показать. Почему-то считается, что вы мужчины, прямы и честны, тогда как женщины — лицемерны и хитры, а я обнаружила, что все как раз наоборот. Это вы, мужчины, вечно собираетесь группами, кланами, расставляете сети, с особым значением жмете кому-то руки. — В пылу полемики она взяла для себя один из тостов и съела его. — Я считаю, что мужчины гораздо загадочнее женщин.

Впрочем, подумав о том, какие секреты из его мужской загадочной жизни он мог бы ей поведать, она смутилась и опустила глаза под его пристальным взглядом.

Усмехаясь чему-то, Шеа покончил с поздним ужином и откинулся на спинку стула, заложив руки за голову. Он удовлетворенно вздохнул:

— Должен признаться, не ожидал. Ты молодец, Нелл. До этого ужина я бы поклялся, что ты не сможешь и воды вскипятить.

— Не обольщайся: я всего лишь пожарила яичницу. А что заставило тебя думать, что я и воды не смогу вскипятить?

— Твои ноги, — откровенно ответил он.

— Что ж, до этого ужина я бы поклялась, что ты и тоста не сумеешь пожарить, — отпарировала она.

Он воинственно выпятил подбородок:

— И на чем же ты основывалась?

— Меня на эту мысль навели твои ноги.

Он расхохотался:

— Ты еще увидишь, что у меня талант по части домашнего хозяйства.

Он взял свою тарелку:

— Я мою, ты вытираешь, — он протянул ей полотенце.

— Но здесь только одна тарелка, — засмеялась Нелл. — А, впрочем, ты прав: начинать надо с малого.

Он протянул ей вымытую тарелку и принялся за миску:

— А когда ты наконец расскажешь мне о гала-представлении?

В панике она едва не выронила тарелку. У нее затряслись руки:

— Я не собираюсь рассказывать тебе об этом. Ты прочтешь все в собственной газете.

— Даже самое безобидное сообщение?

— Нет.

— Ты мне не доверяешь? — Его глаза смотрели плутовски.

Нелл заставила себя улыбнуться:

— Часть меня тебе доверяет, но…

— А другая?

— А другая хорошо помнит Вудворда и Бернштейна.

— Не вижу аналогии, — сказал он, беря ее руку в свои. Его руки, теплые и сильные, совершенно скрыли ее ладошки.

Ей очень хотелось ответить на его нежное рукопожатие, но она сдержала себя, улыбнувшись и покачав головой:

— Не хочу даже говорить об этом, Шеа. На моих устах — печать.

— Ты — жесткая женщина, Нелл.

— Просто осторожная, — поправила его она. — Я…

Он поднес палец к ее губам, чтобы очертить линию «печати», и она совершенно непроизвольно, как будто это была естественнейшая вещь, поцеловала его руку. И снова испугалась: не его, но себя самой. Ей страшно хотелось обнять его, положить ему руки на плечи. Ей так хотелось этого, что прерывалось дыхание.

Глаза Шеа стали огромными, и, пока она все еще боролась с собой, он уже схватил ее в объятия, прижав к своей мощной, твердой груди. Она чувствовала его губы, властно охватившие ее рот, она слышала биение его сердца, — и ее сердечко готово было разорваться, а кровь гудела в ушах. Огонь начал пожирать ее. Он поднялся откуда-то от колен, лизал всполохами ее бедра; она чувствовала, как плавится каждая нить тончайшего нейлона под жадными пальцами Шеа. Ее тело вновь отдалось во власть рук ее врага. Колени ее задрожали и подогнулись, и она еще крепче уцепилась за талию Шеа, чтобы не упасть.

Но он не дал ей упасть. Он как бы унес ее прочь и от пространства комнаты, и от времени, и от нее самой. Руки его ласкали ее с каким-то таинственным ритмом. Крепко держа ее в объятиях, он неотрывно впивался в нее губами, а рука его уже ласкала ее поддатливую грудь. К ее изумлению, все ее тело подчинилось его невнятному ритму — и вот уже плечи ее охватил огонь страсти, и она сама крепче прижалась к нему.

Ей не хватало дыхания. Он понял это и слегка отстранился, улыбаясь и глядя ей в глаза. Нелл, искушенная в жизни, умница Нелл безмолвно, безвольно лежала у него в руках.

— Спокойной ночи, — тихо сказал он ей на ухо. И вышел, оставив ее, дрожащую, потрясенную, помнящую лишь привкус земляники на губах.