Возвращение

Глава 9

Пришёл властный сентябрь, а с ним и золотая осень, та осень, что просится на полотно художника, ласковая, задумчиво грустная, непередаваемо прекрасная. Недолго она радовала поздним теплом, зарядили нудные дожди, и люди больше не смотрели на потускневшие деревья, другие заботы одолевали их.

Усталые и мокрые солдаты собрали всё, что могло гореть и вопреки приказу развели слабосильный костёр. Григорий с натугой стянул сырые сапоги и начал сосредоточенно сушить драные портянки на чахлом огне. Костёр мгновенно окружили солдаты из пополнения, шедшие вперёд.

- Каково на фронте? – спросил дрожащий рядовой.

- Скоро поймёшь…

- Всех ли убивают? – продолжил расспрашивать новобранец.

- Новобранцев всегда можно отличить от бывалых солдат. – Сказал с усмешкой младший сержант Кошелюк. - Они суетятся, не находя себе места и предвкушая встречу с фронтом.

- Бывалые же, как только выпадает свободная минута, - поддержал его Григорий, - садятся, поставив автомат между коленями, и расслабляются, отдыхая всеми клетками своего тела.

- Однако они могут собраться в долю секунды, быстро оценить обстановку и, если надо, вступить в бой.

- Мы такие…

Вдруг неподалеку разорвался немецкий снаряд, и певуче засвистели осколки. Один из них, здоровенный и горячий, урча, прошёлся Григорию по спине, вырвал весь зад шинели и, сердито шипя, плашмя упал на снег. Усталый и отупевший от бесконечных боёв он продолжал равнодушно сушить портянку, по-видимому, даже не изменившись в лице.

- Тушите быстрей костёр! – хрипло крикнул Кошелюк. – Немец бьёт на свет.

- Погреться не дадут…

Солдаты стали судорожно разбрасывать ногами горящие сучья, оправданно ожидая нового залпа. Шелехов потрогал поясницу, длинно вспомнил немца и его маму, так как понял, что теперь придётся мёрзнуть. Новобранцы были ошеломлены, испуганы - для них происшествие было диковинным и ужасным…

- Всегда у вас так? – спросил прыщавый солдатик.

- Энто ищо цветочки…

Между тем в боевых действиях наступила ночная пауза. Немцы включили радиорепродукторы, и во мраке украинской ночи громко зазвучала знойная мелодия «Рио-Риты» - модного в предвоенные годы фокстрота. Григорий залез в воронку, но резкий ветер всё время отворачивал полу драной шинели, оголяя спину.

- Чёрт, как холодно! – поёжился он и запахнулся плотнее.

- А если сходить к интендантам, - несмело предложил новобранец, - попросить другую шинель…

- Энти тыловые крысы скорее удавятся, - буркнул Григорий.

На другой день наступление удачно продолжалось. Однако было ясно, что немцы постепенно оправляются от неожиданности, подбрасывают свежие силы. Обстрел с их стороны усилился… К исходу дня Шелехов почувствовал, что заболевает.

- Продуло-таки через дыру в полушубке! – определил он.

Григорий дрожал в лихорадке, зубы его лязгали, как у голодного волка. Видя это, ротное начальство приказало ему отправляться в тыл и отлежаться в шалаше у пушек.

- Идти нужно километров восемь-десять.

- Дойду…

Дорогу он представлял себе весьма приблизительно: шёл по наезженному машинами и танками пути. Вскоре стало совсем темно. Стрельба доносилась откуда-то издали. Зарево осветительных ракет вспыхивало у самого горизонта.

- Я совсем один под усыпанным крупными звёздами небом. - Голова кружилась и болела.

Часто он терял контроль над собою и не понимал, где находится. Сохранялось только осознание необходимости двигаться дальше и не останавливаться ни в коем случае. Когда забрезжил рассвет, на дороге появились трактора с пушками, едущие ему навстречу.

- Счастливое совпадение! – это переезжала вперёд батарея их полка.

Григория посадили на прицеп, укрыли брезентом, а когда приехали на новое место, положили у печки в шалаше.

- Ежели бы я разминулся с вами, - признался он, - то не нашёл бы никого…

- Спи!

- Совсем заблудился, и Бог знает, чем бы энто всё кончилось! – прошептал Шелехов и крепко заснул.

Пушки стреляли, а он выгонял свою хворь, почти улегшись на раскалённую печурку. Через день простуда отступила. Придя в себя, Григорий вылез как-то утром на запоздалое солнышко и, едва успев оглядеться, бросился наземь с криком:

- Опасность!

Со страшным ворчанием прилетел здоровенный снаряд, отскочил от земли и взорвался. Два батарейца, не обладавшие быстротой реакции, которая вырабатывается на передовой, были убиты.

- А ведь они спасли меня… - подумал он с сожалением.

… Следующей ночью Шелехову снилась высокая, по грудь, зреющая рожь. Зелёные волны бесшумно катились по житному полю, и солнечный свет струился в набирающих спелость колосьях.

- К чему такое снится? – гадал он.

После таких сновидений его настроение портилось как погода на улице. Сентябрь оплакивал погибших. Дороги обессиленного Донбасса окончательно разбиты непрерывными дождями и пройденными накануне войсками.

- Заманчивые тропки по бокам дороги ищо больше непроходимы, - подумал Григорий, - так как разминировали только проезжую часть, и несколько ребят, сунувшись с дороги, нарвались на хитро заложенные мины.

Отяжелевшие от прошедших километров солдаты шагали по липкой грязи. Набухшие от неё сапоги намертво притягивали ноги к земле, мокрая одежда сковывала движения. Шли уже несколько суток и через силу бубнили:

- Когда уже роздых?

- Сколько ищо впереди, солдату не положено знать.

Привалами не баловали. Останавливались обычно в населённых пунктах, но не видели ни одного целого. Лишь трубы печей да остатки пепелищ напоминают о существовании здесь до войны деревень. Правда, иногда откуда-то из землянок, подвалов выходили женщины и детишки, реже - старики.

- Тяжело смотреть на энти развалины домов, на рвань одёжи людской. – С огорчением прошептал Григорий. - С какой жадностью набросились ребятишки на котелки с кашей из ротной кухни.

- Что ты говоришь? – переспросил ефрейтор Бугайло.

- Отдыхай…

Прошедшей ночью солдаты отделения Шелехова почти не спали. Пришлось помогать танкистам, делать настил через речушку, а затем артиллеристам, застрявшим в чернозёмной грязи. Мелкий противный дождик прекратился только к утру. От усталости притупилось мышление, клонило ко сну. Некоторых ребят, засыпавших на ходу, заносило в сторону, но толчок соседа возвращал их в строй.

- Куда прёшь?! – подтрунивали самые бодрые.

Григорий несколько раз ловил себя на точке засыпания. Тощий великан Кошелюк, голова которого возвышалась над всей колонной, поддавался сну без отрыва от шагания чаще других. Его ходули в ботинках 45 размера нередко шлёпали по лужам, обдавая брызгами товарищей.

- Ходи в стойло! – без злобы заругались они.

- Ноги поднимай…

Получив очередной тумак, он моментально выпрямлялся и потом долго надоедал соседям своим нудным ворчанием:

- Хотя бы пол часика вздремнуть…

- На том свете отоспишься! – засмеялся Бугайло.

- Я туда не тороплюсь.

Однажды утром, когда ещё свежевыпавший снег не был смыт сменившим снегопад дождём, они увидели около пепелища дымящийся ствол русской сорокапятки. Он торчал из земли, и порывы ветра развевали по сторонам дымок от этой самопальной печурки.

- Ишь што удумали! – удивился Григорий.

- Значит не от хорошей жизни…

Объявили привал. Мечтая согреться, бойцы подошли к столь необычному источнику тепла, но жарко стало от другого. В трёх шагах от трубы на доске лежал мальчик лет десяти с распоротым настежь животом. В разрыве виднелись кем-то сложенные вместе с грязью кишки, на голове зияла глубокая рваная рана. Маленькое худое тело даже не было прикрыто.

- Кто его этак обработал? – растерянно спросил Бугайло.

- Зараз узнаем…

Шелехов сдвинул кое-как сколоченную из досок крышку, прикрывавшую лаз в землянку, но тут же отпрянул в сторону - в нос ударил запах вонючего варева. Подойдя снова, он не сразу рассмотрел в яме людей.

- Есть кто? – бросил в гулкую пустоту.

Несколько пар глазёнок испуганно таращились на него. Ребятишки сидели кучей, их рваная одежда переплелась, и он не сразу определил, сколько их. В одном углу горела таганка, дым от которой шёл через пушечную трубу, в другом лежала куча палок. Опершись спиной на стену, устало сидела женщина неопределённого возраста.

- Кто вы? - Она настороженно посмотрела на солдат.

- Свои.

Поняв, что перед ними русские, четверо ребятишек сразу выпорхнули наверх. Тяжело поднялась на ноги хозяйка. Она казалась старухой, но чувствовалось, что молодость её прошла недавно. Пятый ребенок остался в яме, он, молча лежал на куче соломы, и, кажется, гости его не интересовали.

- Давно так живёте? – присев на корточки, спросил Григорий.

- Уже несколько месяцев, – вяло ответила женщина: - Немцы, отступая, сожгли деревню.

Женщина рассказала о том, что с пятью сиротами из разных деревень и родным сыном спряталась в кустах, и когда прошли войска, вернулась в деревню.

- Оборудовали эту картофельную яму под жильё. – Поведала она печальную историю. - Кое-как притащили валявшийся с начала войны около дома пушечный ствол, и он стал служить нам в столь необычном назначении.

- А мальчик как погиб?

- Петя вчера пошёл копать в поле картофель и нарвался на мину.

- Похоронить надо…

- Уже несколько дней я болею, - виновато сказала она, - и не хватает сил похоронить сына. Болеет и самый маленький, имени которого мы не знаем, так как нашли его около убитого деда, неизвестно откуда появившегося в наших местах.

- Как же вы живёте?

- Питаемся свеклой и картошкой без хлеба и соли…

Красноармейцы, молча слушали её. В их глазах были удивление, испуг и жалость… Всегда что-то жевавший Бугайло, а он жевал даже тогда, когда во рту ничего не было, стоял со сжатыми губами, и торчавшая изо рта травинка мелко подрагивала. Верхняя губа и кончик длинного тонкого носа Кошелюка приподнялись и дрожали, округлённые глаза застыли на мёртвом теле Пети.

- За что нам такое? – заплакала женщина.

- Потерпи мать…

Ребятишки, между тем, быстро освоились. Один, лет шести, закатав рукав немецкого кителя, гладил приклад автомата. Другая девочка, закутанная в обрывок суконного одеяла, с любопытством глазела на Кошелюка, который явно не пришёл в себя.

- Где же моя махорка? – он растерянно рылся в своём сидоре.

Только старшая, лет двенадцати, стояла неподвижно, словно ждала чего-то. Её не по возрасту серьёзный взгляд переходил с одного солдата на другого. Шелехов первый стянул со спины вещевой мешок, вынул аккуратно сложенный свёрток НЗ и, ничего не говоря, сунул его в руки женщины.

- Что там? – Она отдёрнула руку.

- Бери, бери!

Дети насторожились, и даже старшая как-то вытянулась в их сторону. Отдали свёртки и остальные солдаты. Свой Кошелюк протянул мальчику, он быстро его схватил, и хотел было шмыгнуть в сторону, но женщина успела отнять кулёк.

- Быстро отдай мне!

- Я есть хочу…

В руках парнишки все же остался кусочек сухаря, и он, отбежав, сунул его в рот. Беззубыми челюстями он попытался разгрызть добычу, но это сделать ему не удавалось. Наконец сухарь переломился, и мальчик, не разжёвывая, проглотил кусок.

- Дай мне хлебушка! – тут же заплакала младшая.

- И мне…

На мгновение показалось, что женщина не хочет кормить детей. Никогда не заикавшийся украинец Бугайло, втянув голову, двинулся к ней и, заикаясь, матюгнулся по-хохлятски. Поняв тревогу солдат, хозяйка, торопясь и, как будто передразнивая, заикаясь, проговорила:

- Слопают всё сразу, к вечеру опять голодные будут…

- Кормить всё равно надо!

- Из колбаски сварю бульон, - суетливо объяснила женщина, - с сухарями несколько раз их накормлю.

Она сунула младшей кусочек сухаря, и та, размазав слёзы по лицу, усердно принялась сосать его. Понемногу все детишки успокоились. Бойцы поджидали застрявший где-то обоз, и привал затянулся.

- Пошли копать могилу… - велел Григорий.

- Пошли.

Похоронили Петю по-солдатски, без гроба, завернув в рваную тряпку.

- Выплаканы у матери слёзы за войну, - понял Кошелюк, - даже не осталось их на долю мёртвого сына.

- Тяжесть жизни научила её переносить даже такое ужасное горе…

Женщина сумрачно смотрела на бугорок могилы, по привычке вытерла концом платка сухие глаза и, прикрикнув на детвору, тяжело шагая, пошла к землянке.

- Её уже донимают заботы о живых. – Сказал Бугайло.

- Нужно думать о живых, - согласились товарищи, - мёртвые есть не хотят…

Бойцы расположились недалеко от землянки, кто как смог, и быстро задремали. Сидеть на сырой земле в мокрой одежде было неудобно. Вода скапливалась в продавленном телом углублении в земле и неприятно холодила тело.

- Многие, махнув на всё, лежат прямо в грязи. – Подумал оглядевшийся Григорий.

Вскочив и выжав штанины, он свернул козью ножку и стал работать кресалом. Искры были хорошие, но шнур, видимо, набрался влагой и не загорался. Из трубы землянки шёл дымок, и он пошёл попросить уголёк.

- Обедаете? – поинтересовался солдат.

- Впервые за неделю дети поедят нормально…

Ребятишки мочили сухари в бульоне и с аппетитом отправляли в рот. Они встретили гост дружными улыбками. Старшая девочка поила из кружки больного. Женщина сидела у таганки. Она поджаривала на железе чёрные кружочки свеклы и медленно их жевала.

- Почему ты не ешь то, што едят дети? - осторожно спросил Шелехов.

- А чем завтра кормить их буду?

Она даже не посмотрела в его сторону и, как будто удивляясь вопросу, проговорила:

- Чего тут непонятного…

- Комбат обещал выдать вам продукты и эвакуировать вас…

- Вот когда это будет сделано, - вяло сказала женщина, - тогда и поем.

Григорий был уверен в исполнении обещания комбата и не понимал причину её упрямства, но и не нашёлся, что сказать в ответ. Старший мальчик, надеясь извлечь что-то из пустой тарелки, засунул край в рот, усердно наклонял её и чмокал губами.

- Спасибо дядя! - освободив одну руку, он помахал уходящему мужчине.

- Будь здорова.

Солдаты отделения спали. Дождь прекратился, но тёмные тучи низко скользили над землёй, угрожая в любую минуту сыпануть очередную ненужную земле, а особенно солдатам, порцию мокроты. Шелехов сделал бугорок из земли и сел на него. К землянке подошёл замполит, батальонный врач и старшина с объёмным вещмешком. Проснувшийся Бугайло посмотрел на них и прогнусавил:

- Теперь порядок, ребятишки будут сыты.

- А что им есть потом?

- Наши помогут… - повернувшись на другой бок он как ни в чём не бывало снова захрапел.

Сон одолевал и Григория, но в сидячем положении спать было неудобно, а ложиться на сырую землю, как это сделали многие, ему не хотелось. Прозвучавшая команда растворила последние сомнения. Пришлось спешно заняться липкими от грязи портянками...

- Снова шагать. – Недовольно бормотал он.

- Зато согреемся…

Походная тяжесть поглотила все мысли. Ноги гудели, ныли оттянутые грузом плечи. Кругом сыро и холодно. Ветер насквозь пробивал рваную шинель и промокшую телогрейку. Пришлось выжимать одежду.

- Костры из-за светомаскировки жечь нельзя, - с сожалением сказал Кошелюк, - а как иначе высушить…

- На теле высушишь!

Намотав свежие портянки, Григорий сунул ноги в сырые сапоги. Мокрые портянки прямо с грязью повесил на сучок сосны.

- Может хучь промёрзнут… - с ноткой обречённости сказал он.

- Или окончательно промокнут. – Пошутил Бугайло.

Ребята быстро набросали на почву кучу веток, и все улеглись, плотно прижавшись, друг к другу. Какая-то сучковатая ветка подло упёрлась в бедро Григория, надо бы убрать, но одолевал сон.

- Хрен с ней, - подумал он напоследок, - буду терпеть...

Проснулся в темноте от озноба. Вскочив, еле удержался - затекли ноги. Почти все уже встали. Предутренний морозец отразился льдинками на лужах и бисером на иголках сосен. Григорий еле размял застывшие портянки.

- Ох, мама родная, когда же энто закончится?! – выдавил он из саднящего горла.

- Чего разнылся? – спросил Кошелюк.

- В нескольких километрах мой дом, но как туда попасть?

- Может, отпустят на побывку, на пару дней… - предположил Бугайло.

- С трудом вериться…

Действительно, наивным мечтам Шелехова на встречу с семьёй не суждено было исполниться. После того как 33-я гвардейская дивизия освободила Шахтёрский, Сторобешевский, Марьинский и Снежнянский районы Сталинской области их полк перебросили под Запорожье. 29 сентября дивизия вышла на реку Молочная. Началось освобождение Запорожской, а затем Херсонской области.

С 13 августа по 22 сентября 1943 года только их дивизия потеряла в боях за Донбасс полторы тысячи человек. Григорий написал первое письмо в Сталино, когда подразделения дивизии находились в обороне на Днепре. Они стояли в уютном городке Каховка, и у него впервые появилась возможность связаться с родными в только что освобождённом городе.

В апреле-мае 1944 года 33-я гвардейская стрелковая дивизия принимала участие в освобождении Крыма.14 апреля она уже вела упорные бои на подступах к неприступному Севастополю. В решающей битве, которая началась 5 мая, дивизия вела наступление в районе Мекензиевых гор. Здесь она одной из первых преодолела мощные узел сопротивления гитлеровцев. 9 мая ворвавшиеся в город гвардейцы дрались с врагом на Корабельной стороне. За проявленные в боях отвагу и мужество 33-я гвардейская стрелковая дивизия получила почетное наименование «Севастопольская».

Старшего сержанта Шелехова снова ранило. Пожилой доктор почистил и смазал рану какой-то гадостью.

- Лопаточная кость чуть задета, - равнодушно сказал врач, - полсантиметра - и перебило бы позвоночник.

- Приятно слышать…

- Тогда тебе был бы капут!..

Потом рану заклеили, дали ещё водочки и отпустили с миром:

- Отдыхай!

- С радостью… - Повар отвалил ему котелок щей с мясом, но Григорий умял его без обычного аппетита.

Потом он залёг в яму, завернулся в плащ-палатку и проспал часов пятнадцать как убитый. На другой день его самочувствие было прекрасным. И мысль была только одна:

- Где бы раздобыть пожрать?

Но эта проблема решилась просто: ребята притащили ему кто хлеб, кто мёд, кто консервы. Осматривающий Григория недовольный от количества раненых доктор увидав его многочисленные шрамы от ранений, присвистнул:

- Сколько же тебя солдат раз ранили?

- Не считал. – Бодро ответил тот. – Раз двадцать…

- За эту войну? – изумился пожилой военврач.

- За три, - ответил Григорий, не вдаваясь в подробности.

- Как ты выжил?

- Повезло.

- Дома давно не был?

- Семь лет…

Седой доктор удивлённо поднял брови домиком. Он догадался, где ещё пропадал раненый, сам зацепил северных лагерей. Врач внимательно посмотрел на изрезанное морщинами лицо пациента и после паузы сказал:

- Даю тебе месяц на побывку дома по состоянию здоровья.

- Благодарствуйте! – поблагодарил его скупой на слова признательности солдат и вышел из палатки.

… Дороги, дороги… Кто-то куда-то идёт, туда-сюда снуют в облаках пыли автомашины и повозки, грохочут трактора и танки…

- Не ласково встречает меня Сталино! – признался себе Григорий, когда, наконец, спрыгнул с попутной автомашины почти в центре города.

На обочине вешали немецкого полицая – Шелехов с трудом узнал в нём давнишнего коногона Николая Симагина.

- Полысел Николай порядочно, - подумал он и подметил: – Какой-то он потрёпанный. Трудно досталась ему служба у немцев…

Тот спокойно ждал своей участи. Он мельком взглянул на подошедшего Григория и быстро опустил глаза к земле. Шелехов не понял, узнал ли его старый знакомец.

- Приговаривается к смерти через повешение! – важно сказал рослый военный. – Выполняйте.

Рядом стоял капитан из прокуратуры, перепоясанный ремнями, с бумагой - приговором - в руке, два-три исполнителя из СМЕРШа и несколько зрителей.

- Кого сегодня? – спрашивали подходившие зеваки.

- Полицая…

- Чево там смотреть? – сказала баба, стоящая перед Григорием и торопливо пошла по своим делам.

Обыватели в основной массе равнодушно проходили мимо, смерть всем надоела. Оказывается, и казнили, как попало: верёвка гнилая, оборвалась, кряжистый Симагин сорвался вниз с криком и матом.

- Вашу мать! – крикнул он.

Срочно разыскали новую верёвку, перекинули её через сук, накинули петлю и потянули:

- Раз, два, взяли!

- Держи крепче…

Примитивно, буднично и скучно… А в десяти метрах дальше всё куда интереснее: солдаты щупали сменившихся с поста регулировщиц.

- Ой, не могу! - Смех, восторженные взвизги и крики.

- Куда ты милая?!

Пока Шелехов отвлёкся на игры молодёжи, Николая повесили. Он дёрнулся пару раз оплывающим телом и обмочил штаны от немецкой полевой формы.

- Каждый получает, што заслужил! – буркнул Григорий и направился к своему дому.

… Вечером того же дня он сидел в компании Павла Лисинчука и добивал вторую бутылку самогона. Вернее сидел он один, хозяин дома висел рядом.

- В госпитале мне до конца ампутировали обе ноги и левую руку. – Рассказывал тот свою печальную историю. - Остался такой себе самоварчик.

- Когда тебя ранило, я думал, што не выживешь…

- И сгноили бы меня вскорости в каком-нибудь доме для инвалидов, как и других таких же бедолаг, если бы не Марья. Ты её помнишь?

- Она же двоюродная сестра моей Антонины.

- Точно.

Павел знаком здоровой руки показал, что хочет покурить. Пока Григорий вертел самокрутку, он пытливо смотрел на боевого товарища.

- Домой заходил?

- Домом энто назвать трудно…

Первым делом после приезда в город Григорий направился к семейному гнезду в посёлке Щегловка. Сердце его выпрыгивало из груди, когда он после семи лет отсутствия пошёл по знакомой до боли улице.

- Есть, кто живой? – спросил осипшим голосом.

Смутная тревога о том, что с родными случилось нехорошее, оформилась в мрачную уверенность, как только он увидел заброшенную хату.

- Давно никто не ходил по двору! – машинально отметил Григорий пробираясь через невероятные заросли сорняков и молодой поросли тополей.

Дверь в дом была открыта. Мужчина вошёл в жилище, где он прожил с семьёй несколько счастливых лет и понял, что у него больше нет семьи. Кругом, на вещах, на домашней утвари, на мебели поверх толстого слоя пыли лежала ощутимая печать смерти.

- Какой дух чижёлый! – сморщился Шелехов.

Он не стал проходить дальше, а развернулся и решительно направился к бойкой соседке. Наталья Павина оказалась дома и, увидев внезапно воскресшего соседа, ударилась в обильные слёзы.

- Погибла наша Тонечка! – запричитала она и вытерла уголки глаз концом головного платка.

- Не плачь…

Григорий тяжело опустился на кухонный табурет. Для него всё стало ясно и единственное что занимало его теперь - были дети.

- А Санька где?.. Жива? – выдавил он самый больной вопрос.

- Жива Гришенька! – встрепенулась Наталья и сообщила: – Только угнали её на работу в Германию.

- Час от часа не легче.

Мужчина трясущимися руками свернул цигарку и, выпустив пару табачных облаков, спросил:

- А Петька?

- В армии он, - затараторила живая соседка, - намедни прислал письмо…

- Откудова?

- Недавно забирал у немца город Севастополь.

- И я только приехал из него…

Наталья всплеснула полными руками:

- Не привёл Бог свидеться!

- А где-то рядом ходили…

- Ищо встретитесь. Я тебе дам его адрес полевой почты.

Женщина рассказала, что написала Петру о смерти матери. Потом видя, что старший Шелехов спокоен подробно рассказала о жизни Антонины без мужа. Кое-какие подробности она опустила, но и без них Григорий понял причину смерти жены.

- Энто всё проклятый Колька Симагин! – выгораживала он мёртвую Антонину. – Когда тебя не стало, он привязался к ней как репей. Она мне рассказывала, что на другой день припёрся к ней и признался, что донёс на тебя.

- Вот как!

- А потом набрался наглости, предложил ей жить с ним.

Григорий ничего не сказал, только на его загорелом от крымского солнца лице заиграли объёмные желваки.

- Симагин – гад и в полицаи пошёл за ради власти над Антониной. – Не могла остановиться Наталья. – Когда немцы заняли город только Иоганн спас её от ирода.

- Какой Иоганн?

- Был один…

Павина смутилась, осознав, что брякнула что-то лишнее.

- Она немцам ради пропитания бельё стирала… Вот один солдат и приклеился.

- Понятно…

Шелехов снова закурил. Наталья пыталась обелить не нуждающуюся в этом покойницу массой ненужных слов, но он почти не слышал её. Встрепенулся Григорий, только когда Наталья дошла до отправки Саньки на принудительные работы в Германию.

- Николай и дочку твою вынудил уехать лишь бы быть с Антониной.

- Так и он тоже?

- А ты думал, почему она повесилась?

- Повесилась?

- Когда он её ссильничал - Антонина не выдержала. Я к ней забежала за солью, а она висит на кольце для колыбели. Я такого ужаса натерпелась!

Григорий, пошатываясь, встал. Он не хотел больше оставаться даже рядом с домом ставшего из родного - кошмарным.

- Я пойду. – Прохрипел он и шагнул к двери.

- Куда же ты Гриша пойдёшь?.. Ночь скоро…

- Ничего, ничего, - бормотал он, собирая вещи.

Внезапно он вычленил из плотного потока информации, которой его снабжала словоохотливая соседка, что объявился Павел Лисинчук.

- Он жив? – удивлённо спросил Григорий.

- Живой, только пораненный сильно.

Павина пояснила, что он теперь живёт с родственницей Антонины. Разузнав где их дом, Григорий попрощался и с облегчением направился к боевому товарищу.

… После того как Мария оставила их вдвоём и ушла на смену Павел и Григорий хорошо выпили и поговорили. Шелехов рассказал о смерти старшего сына Михаила, о заключительной фазе боёв в Сталинграде. Павел о своих мытарствах по госпиталям.

- Бабьим умом Мария поняла, что быть войне долгой, - думал Григорий, глядя на весёлое лицо друга, - мужиков почти не останется и куковать ей одной до конца дней своих.

Что случилось потом, он уже знал.

- Поняв энто, сердобольная женщина и взяла Пашку из госпиталя. Привезла домой, вбила костыль в стену и повесила туда мешок с мужем. – Радовался он за старого знакомого. - Висит он там сытый, умытый, причёсанный, даже побритый.

Виновник размышлений гостя ловко орудовал единственной оставшейся конечностью. Он одновременно курил, наливал в стаканы самогон и закусывал маринованными огурчиками.

- А Марья меня погулять выносит, а как вечер, вынимает из мешка и кладёт к себе в постель. Самый главный мужской орган у меня функционирует как часы...

- Недаром же тебя «трёхногим» на шахте прозвали!

- Поэтому всё у нас хорошо. Уже один пострел булькает в колыбели, он зараз у бабки. Второй - в проекте…

- Молодцы!

- И шахта Машке помогает, даёт ей всякие послабления и уголь: шутка ли, такой герой-инвалид в доме, с орденами на мешке…

- Марья сияет, довольна. – Вспомнил лицо счастливой женщины Григорий. - Мужик-то всегда при ней - к другой не уйдёт, не запьёт.

Павел заулыбался и признался:

- Она на меня ищо с молодости засматривалась.

- Тогда вокруг тебя такие красавицы вились…

- Зато теперича дождалась…

- Счастье - оно терпеливых любит!

- А по праздникам она мне бутылочку для поднятия настроения сами ставит. – С откровенной гордостью сказал Павел. - Так-то, братец.