Возвращение ненормальной птицы: печальная и странная история додо

Глава 3. Император и живописцы

Как так получилось, что у нас есть точное представление о том, как выглядел дронт, вплоть до формы перьев в его крыльях и цвета кожи вокруг глаз? Существовало некоторое количество словесных описаний в отчётах путешественников, проплывавших через Маскаренские острова, но они отличались такой же схематичностью, как гравюры на дереве, которые иллюстрируют печатные версии этих рассказов.

Один из дронтов, которых голландский адмирал Якоб ван Нек привёз с собой в Амстердам, стал источником вдохновения для самых детальных и информативных изображений птицы. Никаких подробностей не известно — например, был ли это подарок или покупка — но один из пленников ван Нека был послан из Амстердама одному из самых могущественных правителей Европы — Рудольфу II Габсбургу, монарху Австрии, королю Богемии и Венгрии и императору Священной Римской империи — в его резиденцию в Праге. Здесь он удостоился внимания двоих очень талантливых живописцев при дворе Рудольфа — Йориса Хофнагеля и Руландта Саверея, которые создали правдоподобные портреты дронта. В те времена, за столетия до изобретения фотографии, талантливые живописцы были людьми, наилучшим образом подготовленными к тому, чтобы создавать подробные и достоверные изображения флоры и фауны, но они предпочитали оставаться ближе к богатым патронам и рынкам сбыта; они не нанимались в опасные путешествия в далёкие уголки Земли, чтобы непосредственно наблюдать объекты своего внимания.

Рудольф II. Измученная душа и вряд ли действительный глава Священной Римской империи, Рудольф никогда не боролся с религиозными врагами, но довольно великодушно покровительствовал искусству и наукам. (Иллюстрация из книги Thomas DaCosta Kaufman, The School of Prague: Painting at the Court of Rudolf II, Chicago: The University of Chicago Press, 1988. Считается, что подлинник картины утрачен.)

Один из самых эксцентричных индивидуумов, которые когда-либо восходили на трон Габсбургов, Рудольф II (1552–1612) считался безответственным, когда дело касалось продвижения военно-политических интересов стран, которыми он управлял как наследный монарх, и капризной «империи» германских стран, который выражали свою преданность в первую очередь Римско-католической церкви. Вместе с тем его помнят как одного из величайших коллекционеров всех времён, а также ценят его усилия, направленные на поддержку оплота образованности в традициях гуманистического Ренессанса в то самое время, когда усиление протестантства и возрождающийся католицизм раскалывали христианскую Европу на враждующие лагеря. Рудольф II был старшим сыном императора Максимилиана II и его жены Марии, дочери могущественного Карла V, который на протяжении значительной части шестнадцатого века управлял Испанией и Нидерландами, а также обширными владениями Габсбургов с центром в Вене. (Он также занимал полунаследственный пост императора Священной Римской империи.) Удалившись от дел в монастырь в возрасте 58 лет в 1557 г., Карл разделил свои владения, передав Испанию и Нидерланды своему сыну Филиппу II, и отдав Австрию и другие земли Габсбургов, плюс Священную Римскую империю, своему брату Фердинанду I, которого сменил его сын, отец Рудольфа. Родившись в Вене, Рудольф провёл детство в Испании, при дворе своего набожного дяди Филиппа II. После смерти отца Рудольф вернулся в Вену, чтобы унаследовать троны Австрии, Венгрии и Богемии (последняя приблизительно соответствует современной Чешской Республике). В 1576 г. он был помазан Папой Римским, чтобы следом за своим отцом стать главой номинальной германской Священной Римской империи. Эта «империя» берёт своё начало в завоеваниях Карла Великого в девятом веке, но спустя столетия она видоизменилась в свободную федерацию независимых немецких княжеств; некоторые из них к концу шестнадцатого века стали протестантскими. Оставив традиционную столицу Габсбургов в Вене и её интриги, Рудольф сделал своей административной и жилой резиденцией Прагу, столицу Богемии, где, вдали от суеты, он мог в полной мере удовлетворять свой интерес к алхимии, астрологии и астрономии. Попутно он стал защитником датского астронома Тихо Браге и его германского ученика Иоганна Кеплера, двух человек, которые помогли поднять научную революцию в Европе, бросив вызов представлению о том, что земля была центром вселенной. Тот факт, что они были протестантами, а Рудольф был, как считалось, защитником католицизма, не имел никакого значения, так как любовь к ним со стороны Рудольфа вызвали не столько прогрессивные теории Тихо и Кеплера, сколько их способности составлять гороскопы. При Рудольфе II Богемия стала одной из самых передовых стран Европы в смысле экономического развития, социального многообразия, а также свободы мысли и религии. Однако она не была устойчивой в политическом и военном отношении. Чтобы обеспечить себе политическую и финансовую поддержку так называемых сословий — правящих классов, отличных от монархии — Рудольф дал им больше власти, пойдя на уступки в таких вопросах, как управление школами и университетами, а также назначение епископов, в обмен на их поддержку. Эта ситуация позволила протестантству проникать в массы буквально под носом у императора Священной Римской империи. Но о чём не заботился сам Рудольф, о том позаботились его могущественные родственники из династии Габсбургов, которые стали готовить почву для его свержения. Будучи величайшим коллекционером своей эпохи, Рудольф разослал своих агентов в экспедиции по всей Европы. Обширный музей, который он создал в Праге, вышел далеко за рамки идеала эпохи Ренессанса и стал памятником тому импульсу любознательности, которым была отмечена эта эпоха. Император интересовался не только древностями; он был очарован современным ему искусством во всех его формах, а также живыми экземплярами экзотических растений и животных, которые представляли вниманию Европы исследователи. Чтобы разместить свои коллекции, Рудольф превратил монументальный замок в Градчанах, господствующий над Прагой, в огромную галерею, хранящую тысячи книг, оттисков, картин, скульптур, драгоценных камней, окаменелостей, реликвий и разного рода курьёзов. Опись бесчисленных комодов и кабинетов Рудольфа демонстрирует ошеломляющее собрание вещей, среди которых были изделия с механизмами, скульптуры из вишнёвых косточек, раковины, акульи зубы с золотой отделкой, кристаллы, минералы, куски янтаря, безоары, два гвоздя от Ноева ковчега, чучела страусов, камень, который был проглочен крестьянином и вышел девять месяцев спустя, железный стул, приковывающий к себе того, кто на него садился, группа оленей и газелей, бегущих по искусственному холму, орган, который играл мадригалы, корни мандрагоры, кубки, вырезанные из рогов носорога и наполненные разными ядами, вотивный медальон, сделанный из глины из Иерусалима, кусок глины из долины Хеврона, которую Бог использовал для изготовления Адама, жезл Моисея, шкуры ящериц, звери из серебра, панцири черепах, раскрашенные восковые куклы, египетские статуэтки, зеркала из стекла и стали, деревья, вырезанные из коралла, женские торсы, сделанные из гипса и окрашенные в цвет кожи, черепа, золотой кубки, пейзажи, выполненные из богемской яшмы, картины на алебастре, раскрашенные камни, мозаики, стаканы из резного хрусталя, топазовые кубки в форме львов, карты, шпоры, разные мелочи, драпировки, украшенное оружие, музыкальные шкатулки и даже крылья колибри.

Рудольф также расширил сады в Градчанах и в других императорских резиденциях, и организовал в Праге ботанический сад, куда его послы и агенты целым потоком посылали редкие растения. В предместьях Праги он построил зверинец, или зоопарк, и заселил его экзотическими животными, среди которых были верблюды, слоны и леопарды. Замок украсили пруды для рыбы, сад для фазанов, логово львов, рвы, в которых бродили олени (fosse aux cerfs)[18] и авиарий для редких птиц, где, возможно, Рудольф поселил дронта, присланного ему из Амстердама. Здесь птицу могли увидеть несколько самых искусных художников Европы.

Так что, если бы этот король Габсбургов не был одержим своей манией и не собрал бы у себя целый кружок алхимиков, каббалистов, некромантов, натурфилософов, астрономов, астрологов, живописцев и скульпторов в обнесённом стеной дворце, наполненном самыми невероятными и разноплановыми коллекциями, когда-либо собранными в Европе, у нас было бы весьма отдалённое представление о том, как действительно выглядел додо, если бы оно вообще было. То, что это представление всё же есть, отсылает нас к работам двух художников, работавших у Рудольфа. Один из них встретил дронта в самом конце своей долгой и стабильной карьеры последнего из крупных фламандских иллюстраторов рукописей; другой был новатором, и его эскизы дронта и других животных и растений окажут важное влияние на направление развития голландской живописи.

В эпоху Рудольфа замок в Градчанах давал кров замечательному собранию мудрецов и художников, представляющих и самые тёмные, и самые светлые стороны знания. Наряду с исследователями и эмиссарами, которых император рассылал по всем уголкам мира, эти люди наполнили его помещения самыми большими и экстравагантными коллекциями во всей Европе. Но, несмотря на все эти замечательные вещи, замок вовсе не был столь же замечательным местом, а связанные с ним история и фольклор изобилуют рассказами об отравлениях, предательстве и проявлениях совершеннейшего безумия в его стенах. (Фотография © 2000 Барбары Набилек, www.experienceprague.com.)

Первым художником был Йорис Хофнагель, родившийся в 1542 г. в Антверпене, преуспевающем торговом городе, который находится на территории нынешней Бельгии, за десять лет до того, как в Праге родился Рудольф. Сын богатой купеческой семьи, Хофнагель в молодости путешествовал по Англии, Франции и Испании и проявил талант к живописи.

Йорис Хофнагель (1542‒1601) был одним из первых художников, кто стал изображать натюрморты. Его миниатюры, представляющие собой графические рисунки животных и растений, подготовленные для великолепного сборника под названием «Четыре стихии», созданного по заказу императора, подняли искусство научной иллюстрации на новую потрясающую высоту. Будучи стоиком по убеждениям, Хофнагель также написал два стихотворения, вдохновленный картинами Альбрехта Дюрера «Заяц» и «Жук-олень», из которых он заимствовал два образа в «Четырёх стихиях». (Любезно предоставлено Государственным графическим собранием, Мюнхен, Германия, и Отделом общих исследований, Нью-Йоркская публичная библиотека, фонды Астор, Ленокс и Тилден.)

Его ранняя карьера известна плохо; она совпала с первыми этапами долгого восстания Нидерландов против правления испанских Габсбургов. В 1577 году, после кровавого взятия Антверпена испанской армией, Хофнагель бежал из своего родного города и в итоге нашёл работу придворного художника у герцога Баварии. В этой должности он выполнил свою первую большую работу в качестве миниатюриста-иллюстратора книги. Он достиг мастерства в рисовании больших городских пейзажей, которые создавались как вставки в дорогих атласах тех времён. В 1591 г. он переехал в Прагу, чтобы занять должность придворного художника. Там же (или в Вене — здесь нет ясности в первоисточниках) он умер в 1601 году.

Находясь под покровительством императора, Хофнагель посвятил себя натуралистическому изображению животных и растений, делая это с исключительной виртуозностью. Он увековечил образ дронта на портрете маслом — на красивой миниатюре, которая одно время ошибочно датировалась периодом от 1610 до 1626 г., но позже была передатирована 1600 годом, как раз тем временем, когда дронт, привезённый в Европу адмиралом ван Неком, прибыл в Прагу[19].

Через три года после смерти Хофнагеля, в 1604 году в Прагу из Нидерландов прибыл другой живописец Рудольфа и автор изображений дронта. Его имя было Руландт Саверей, и ему приписывают пять сохранившихся изображений дронта Рудольфа II. Вдохновлённый обликом дронта во время своей жизни в Праге, Саверей использовал образ этой птицы в картинах, сделанных главным образом после того, как он покинул двор Габсбургов в 1613 году и вернулся в Нидерланды. Вплоть до своей смерти в 1639 году Саверей раз за разом продолжал рисовать дронта, иногда исключительно по памяти. Это привело к появлению анатомически неточных версий, в которых живописец доходил до того, что наделял дронта перепонками между пальцами на лапах, как у утки. Невозможно точно сказать, какие из изображений Саверея были основаны на эскизах, сделанных им в Праге с живой птицы.

Руландт Саверей (1576–1639), фламандский живописец, который помог увековечить образ дронта. Со временем Саверей нашёл любопытную художественную нишу, создавая огромные полотна, изображающие похожие на райский сад сцены из животного царства. На этих картинах появлялось всё больше и больше причудливых существ, которые прибывали в европейские порты из экзотических мест. Некоторые из этих картин включали додо. (Любезно предоставлено Художественным собранием крепости Фесте Кобург, Германия, собрание гравюр.)

Руландт Саверей родился в протестантской семье в 1576 году (год коронации Рудольфа в качестве императора Священной Римской империи) во Фландрии, в той её части, которая теперь является Бельгией. В первое время его брат учил его изображать животных и цветы. Вначале он учился писать жанровые картины в стиле Гиллиса ван Конингсло и Питера Брейгеля Младшего, деревенские сцены, где были показаны и даже играли главную роль домашние животные. Когда Саверея пригласили ко двору Рудольфа, ему была поручена очень специфическая миссия: отправиться в путешествие по Тирольским Альпам и сделать эскизы для картин, которые он должен написать по возвращению в Прагу, чтобы страдающий от подагры император смог оценить великолепие своей империи, не утруждая себя тем, чтобы отправляться в путешествие самому. Находясь на содержании у Рудольфа, Саверей стал мастером по изображению альпийского пейзажа. Также он открыл новое направление в истории искусства, создавая монохромные рисунки жителей Праги и Богемии, в которые включал скромное окружение героев своих работ. Их он помечал как naer het leven, или «из жизни». Это выражение превратило наблюдение — с целью достижения максимального сходства с реальной жизнью, в противоположность самоанализу или идеалам — в первоисточник для художественного произведения. Хотя этим рисункам naer het leven было предназначено стать эскизами для картин, на них часто делались письменные примечания, касающиеся цвета, отражающие то, что художник видел в действительности.

Следуя примеру Саверея, другие живописцы Рудольфа перешли от мифологии и аллегории к представлению сцен как можно точнее и ближе к жизни. Эта тенденция рисовать «низшую жизнь» также послужила переходным моментом к изображению того, что действительно расценивалось как низшие, т. е. не-человеческие образы окружающей жизни, вроде натюрмортов, пейзажей и животных. В ходе этого процесса возникли как новые условности, так и новые категории живописи. При императорском дворе в Праге и в других местах до времён Саверея зарисовки животных, морских обитателей, птиц и насекомых делались в виде миниатюр, иллюстрирующих рукописи, и эта традиция достигла своей высшей точки в работе Хофнагеля. Но Саверей изменил сложившийся порядок, сделав модным изображение пейзажей, частично на основе этюдов, сделанных на природе. Саверей внёс существенный вклад в историю западного искусства; он стал первым крупным живописцем-анималистом, работавшим на холсте, и создал жанр, который вскоре перерастёт в его основную специальность.

Подобно всем живописцам своего времени, Саверей должен был найти свою нишу, которая помогла бы ему получить признание — своего рода фирменный знак. Для Саверея нишей стало его умение изображать животных. В его картинах, будь то деревенские сценки или пейзажи, животные становятся всё более и более заметными, выдвигаясь на передний план по мере роста его мастерства. Даже при том, что сама судьба предназначила ему известность и покровительство влиятельных персон, Саверей был явно напуган тем недугом, который пронизывал учреждение Рудольфа до смерти императора в 1612 г. и после неё. Саверей оставался в Праге до 1613 г., а затем вернулся в Нидерланды и на три года поселился в Амстердаме, после чего переехал в Утрехт, где и провёл остаток своей жизни.

После 1610 г., а в особенности после 1618 г., он стал выдающимся портретистом животных, специализируясь на райских сценах и буколической тематике, в соответствии с новыми интересами покупателей к природным деталям и новой, возникшей во время работы при дворе, увлечённостью экзотическими животными. Среди них был дронт.

Курт Эразмус, написавший в 1908 году докторскую диссертацию о Саверее, утверждал, что существует четыре сохранившихся до наших дней картины Саверея, на которых появляется дронт: «Рай», написанная в 1626 г. и ныне находящаяся в Берлине; «Пейзаж с птицами», написанная в 1628 г. и сейчас хранящаяся в Вене; «Орфей», без указания даты, но, вероятно, написанная около 1626 г. и ныне находящаяся в Гааге; и ещё одна картина «Орфей», также без даты, но, вероятно, написанная около 1628 г. и ныне находящаяся в Поммерсфельдене, Германия.^{23}

С точки зрения Эразмуса, живописные изображения дронта были созданы Савереем, когда он был членом гильдии живописцев в Утрехте, куда он переехал в 1619 г., значительно позже его отъезда со двора Рудольфа. Эразмус утверждает, что Саверей впервые увидел дронта только когда вернулся в Нидерланды, но не в Праге, поскольку, «судя по картинам, Руландт Саверей изображал эту птицу с живого экземпляра, однако не в Праге, а в Нидерландах, потому что в ином случае он включил бы эту птицу уже в некоторые из картин, которые он сделал в Праге, а не только в некоторые из его более поздних работ».^{24}

Этому противоречат аргументы из докторских диссертаций Джоанеат Энн Спайсер-Дарем, написанной в 1977 г. в Йеле, и Томаса ДаКоста Кауфмана от 1988 г. Эти двое исследователей творчества Саверея пришли к заключению, что живой дронт Рудольфа стал первым и самым главным источником вдохновения для Саверея. Вопрос усложняется тем фактом, что Саверей не был последовательным живописцем. Множество его рисунков принимали за работы других голландских современников, в том числе его брата Якоба, и даже Рембрандта. Это в большой мере связано со склонностями Саверея к исследованию большого разнообразия тем, стилей и методов, старых и новых, а также с отсутствием подписей и дат.

В период после рождения Саверея в 1576 г. — он был самым младшим из четырёх сыновей Мартена Саверея и Кателины ван дер Бек — голландские протестанты, возглавляемые Вильгельмом Оранским, сумели основать независимую республику в северной части Нидерландов, тогда как испанцы удерживали большей частью католический юг. Это вызвало массовое переселение в границах Нидерландов, особенно среди протестантов. Некоторое количество семей, принявших религиозные реформы, бежало в Англию, другие в Германию, но большинство выбрало просто переезд на север. В ходе этих событий северные Нидерланды и город Амстердам, залог силы и процветания Голландии на морях, привлекли по религиозным и экономическим причинам энергию коммерчески и художественно одарённых фламандцев.

Беспрецедентный рост и обогащение Амстердама и Нидерландов в следующие полвека стали возможными, несмотря на продолжающуюся войну, благодаря огромным вливаниям таланта, энергии и денег извне. Будучи производителями товаров и услуг не самой первой необходимости, художники традиционно были в числе первых, кто страдал во времена экономического краха; но в то же самое время им намного легче сняться с насиженных мест и искать счастья в другом месте, чем тем, чьи средства к существованию связаны с землёй и имуществом.

Где-то в начале 1580-ых годов Мартен Саверей вместе с семьёй, в том числе с двумя сыновьями, Якобом и Руландтом, занялся переселением. Вначале они поселились во фламандском городе Кортрейк (франц. Куртре), расположенном в современной западной Бельгии недалеко от находящегося за её границами французского города Лилля. Хотя никто не знает точно, чем зарабатывал на жизнь отец семейства Мартен, очевидно, что он не был художником и потому не занимался напрямую обучением Руландта. Эта задача легла на плечи Якоба, старшего брата Руландта, живописца, которого некоторые считают заурядным художником, и кто, похоже, давал Руландту советы по поводу изображения животных и пейзажей на ранних этапах его работы. Он мог быть и посредственным художником, но во время путешествия Якоб, скорее всего, был кормильцем семьи, поскольку мы видим, как вся семья селилась или переезжала в места, где он получал работу.

После периода господства кальвинистов в 1581 году Кортрейк был взят отрядами испанских войск. Деятельность инквизиции не возобновлялась, но у протестантов был небольшой выбор: отречься или уходить. Вспышка чумы в том же году стала дополнительным поводом, чтобы семья вновь отправилась в путь. После остановок в Дордрехте, Антверпене и Харлеме Якоб с семьёй, в том числе с братом Руландтом, добрался в 1591 году до Амстердама, где «Жак Саверей фон Кортрейк schilder [живописец]» приобрёл права гражданства. Руландт, которому на тот момент исполнилось пятнадцать лет, провёл следующие двенадцать лет жизни, изучая искусство в Амстердаме, потому что этот город стал художественной столицей мира.

«Пейзаж с дочерью Иеффая» Якоба Саверея. Якоб, старший брат Руландта, а на протяжении нескольких лет главный кормилец семьи, открыл своему брату искусство изображения пейзажей. (Любезно предоставлено Государственным музеем Амстердама.)

В последнее десятилетие шестнадцатого века Амстердам стал домом для процветающей фламандской общины, включающей большое количество художников, чья основополагающая роль в стремительном успехе голландской школы живописи сравнима с той, которую сыграли после Второй Мировой Войны французские эмигранты-сюрреалисты в Нью-Йорке. Подавляющее большинство этих фламандских художников, а среди них Якоб и Руландт Саверей, было протестантами и рисовало пейзажи (среди них было несколько художников, занимавшихся жанровой живописью). Некоторые, если не большинство из них, сознательно отказывались от религиозной тематики в соответствии с протестантской антипатией к явно религиозным «образам», предпочитая вместо этого уроки, которые даёт земная жизнь, и раскрытие красоты природы. В то время, когда получил гражданство Якоб, амстердамские живописцы становились известными мастерами романтического пейзажа или приверженцами натурализма, но часто совмещали работу в этих жанрах.

Следует отметить, что в отличающемся терпимостью Амстердаме не было огромных коллекций произведений искусства; вместо этого существовало множество собранных любителями и самими художниками небольших частных коллекций рисунков и гравюр, а также картин фламандских мастеров, которые попали на север в ходе иммиграции и торговли.

Деятельность Руландта Саверея как художника на этом отрезке времени оставляет большой простор для догадок. Известно, что в 1600 г. он создал датированные живописные работы, изображающие животных, цветы и пейзажи, а также несколько рисунков. Его брат Якоб оставался наиболее важной фигурой в плане влияния на его творчество, хотя ван Конингсло и Брейгель Младший также были признанными образцами для подражания. Затем в 1603 году Якоб умер от чумы. Возможность того, что молодой живописец посещал Париж и Рим, недоказуема, но определённо известно, что в 1604 г. Руландт Саверей получил приглашение поехать в Прагу. Это вызывает предположения двоякого рода. Очевидно, Саверей уже заработал себе определённую репутацию как мастер по изображению животных и пейзажей, поскольку, как только он прибыл в Прагу, Рудольф послал его в Тироль, чтобы он создал грандиозные альпийские полотна. Со своей стороны, Саверей должен был посчитать это предложение достаточно привлекательным, чтобы суметь покинуть волнительную атмосферу Амстердама. Возможно, репутация и размеры коллекций Рудольфа стали теми факторами, которые заставили его принять это решение.

Сложно сказать, какое художественное влияние оказала Прага на творчество Саверея, и оказала ли его вообще. Хотя ко времени приезда Саверея патронаж Рудольфа сделал Прагу важным центром художественного творчества, «пражская школа» в любом привычном смысле так и не сложилась. Местные живописцы и скульпторы не получали покровительство двора, и гильдия художников Праги была бессильна против иностранных художников, которые служили при дворе и явно пользовались своего рода дипломатической и художественной неприкосновенностью. Известнейшие художники, которые обосновались при дворе, были главным образом уже состоявшимися мастерами своего дела на момент своего прибытия. Они составили целый ансамбль индивидуальных талантов, которых объединило приглашение одного человека, и этот один человек был основным потребителем их достижений. Даже при том, что, будучи императором Священной Римской империи, Рудольф являлся законно помазанным главой католической церкви в Европе к северу от Альп, он не прикладывал усилий к тому, чтобы способствовать продвижению целей Контрреформации посредством визуальных искусств, предпочитая концепции «исторической живописи» ради собственного удовольствия и славы. «Исторические» живописцы, нанятые Рудольфом, работали в стиле маньеризма и, целиком обязанные прихотям своего патрона, делали свою работу, фактически находясь в вакууме. Зато великолепные виды гор Тироля и прекрасных долин Богемии кисти Саверея были основаны на этюдах «из жизни», сделанных по велению Рудольфа, чтобы явить великолепие и разнообразие его владений. По сути, они доставляли Рудольфу удовлетворение скорее в метафорическом смысле, нежели в плане своей высокой реалистичности.

Десять лет жизни Саверея в Праге, в том числе те два года, которые он провёл в Альпах, делая свои эскизы, стали временем кульминации его художественного творчества, когда он достиг вершины своего мастерства как рисовальщик и живописец. К этому периоду относятся более пятидесяти из его картин, а также большинство рисунков, которые можно датировать, в том числе все его рисунки крестьян. Саверей также сделал много рисунков самой Праги (даже Рембрандт не создал столько изображений своего любимого Амстердама), которые являются ценным вкладом в формирование представления о городском пейзаже времён Рудольфа II. Все эти годы он продолжал писать «букеты» (изображения цветов) и делал в зверинце Рудольфа эскизы для своих работ, изображающих райское царство животных, которые были созданы уже после его возвращения в Нидерланды.

С одной стороны, богатые коллекции Рудольфа играли свою роль просто как инструмент имперской политики, чтобы поразить иностранных дипломатов своим ни с чем не сравнимым великолепием. В другом, скорее духовном плане, коллекции олицетворяли микрокосм окружающего мира в его бесконечном богатстве. В этом смысле увлечённость Рудольфа наукой, лженауками и метафизикой можно в целом понимать исключительно как соответствие системам знаний его времени.

Как отмечает Спайсер-Дарем, энциклопедические коллекции конца шестнадцатого и начала семнадцатого века представляли собой интеллектуальные поиски, попытку отразить и постичь невидимый макрокосм во всём его многообразии через видимый, жизнеспособный микрокосм, воплощённый в собрании объектов:

Характерный для эпохи Возрождения интерес к границам природного и божественного достиг своего апогея в волшебной вселенной, созданной Рудольфом. Его коллекции, а также исследования природных явлений, которые он поручил проводить, выражали тот толчок, который побуждал к деятельности других людей, наслаждавшихся его покровительством при дворе в Праге: получение алхимиками философского камня, поиск каббалистами божественного откровения, или тезисы философов-оккультистов герметиков. Все их усилия слились в едином порыве, в стремлении расшифровать тайные коды Природы. В этом свете поиск Кеплером гармонии, управляющей движением планет, можно рассматривать как следствие притязаний на гармонию в знаменитых «портретах» Джузеппе Арчимбольдо, составленных из плодов, цветов и животных. Точно так же изображение Хофнагелем живых существ соответствовало представлению о мире природы как о мире, который полон божественного порядка или скрытых значений, словно система иероглифов.

В своём поиске многие придворные живописцы пристально искали «удивительное», когда изображали диких существ. Они уделяли особенно пристальное внимание таким вещам, как деформированные рога, ненормальный рост, гигантские жуки, странные существа из горных пород — всем этим проявлениям способностей Природы бросать вызов нормам и ломать жёсткие рамки. Это выражало линию рассуждений, согласно которой именно в исключениях, а не в правиле, можно было обнаружить глубинный смысл вещей. И потому для Саверея первейшим делом при дворе Рудольфа было разыскивать и рисовать редкостные чудеса природы для дальнейшего их использования в картинах. Альпийские рисунки Саверея не были предсказуемыми и приятными видами, а представляли собой скорее дикие пейзажи, полные горных утёсов и долин, водопадов, странных скальных образований и причудливо склонившихся деревьев — действительно изумительных вещей.

Тем самым работа «из жизни» стала средством проникновения в тайный текст жизни, когда в живых объектах замечается то, чего не могут показать неподвижно застывшие, идеализированные изображения в книгах. Хофнагель иногда настолько увлекался этой стороной творчества, что прикреплял крылья своих моделей-насекомых к страницам рядом со сделанными им изображениями. Здесь мы видим тот же самый стимул, который мотивировал художников Рудольфа работать на открытом воздухе, чтобы зарисовывать даже отдельные элементы пейзажа вроде деревьев. Путешествие Саверея в Альпы — это один из первых примеров в истории искусства, когда художника посылают рисовать пейзажи на природе, чтобы в дальнейшем использовать сделанные на открытом воздухе рисунки при создании картин.

Поездка Саверея в Тироль и его последующие экскурсии по Богемии демонстрируют тот новый стимул, который получила пейзажная живопись. Хотя Саверей никогда не писал изображение точно определённой местности, зачастую можно точно определить использованные им лейтмотивы. Например, Саверей делал в своей записной книжке набросок сильно изогнутого дерева совсем без листьев, но, когда это дерево появлялось на картинах, оно часто оказывалось среди совершенно иного, ещё более завораживающего альпийского пейзажа. Эта особенность чётко отличает его работу от работ его предшественников, в которых и точное местонахождение, и определённые лейтмотивы пейзажа целиком являются плодом воображения. Кроме того, во времена творчества Саверея изображение животных отражало простое и освящённое временем понимание обязанностей и привилегий главенствующего существа на земле, данных человеку самим Богом, о чём упоминалось во множестве эпизодов Библии. В Бытии Бог после Всемирного Потопа сообщает Ною:

Также в Псалме 8 говорится о том, что:

Оба этих фрагмента, в свою очередь, подразумевают то, что внимательное рассмотрение тварей земных помогало постигать их Творца и учиться различать достоинства и зло, которые Творец распределил повсюду среди всех своих творений. Вырастая из художественной традиции графической иллюстрации, живопись на холсте становилась ещё более привлекательной благодаря той ассоциации, которую образованный зритель мог связать с опытом, и потому картины можно было воспринимать и наслаждаться ими больше, чем просто на эстетическом уровне.

Сходными чертами обладала и литературная мода того времени. В шестнадцатом веке были чрезвычайно популярными литературные произведения на темы естествознания и охоты, а также комментарии к басням Эзопа в стихах или в прозе. Подобно изображениям животных, истории о них помогали расширять восприятие мира природы и таким образом прославляли и радовали Творца. Открытие европейскими путешественниками ранее неизвестных существ в отдалённых уголках земли, вместо того, чтобы бросать вызов христианской модели мира, лишь усиливало величие Бога, поскольку воспринималось как новообретение вещей, утраченных людям после изгнания из Эдема.

Шестнадцатый век продолжался, и из печати выходило всё больше иллюстрированных работ в области естествознания — от переизданий и пересказов некогда популярных работ Альберта Великого и Бартоломея Английского до новых классических работ Конрада Геснера и Пьера Белона. Рост интереса людей искусства к тварям божьим отражал дух любопытства, который в то время пронизывал собой науки, основанные на наблюдениях. В живописи это выразилось в выборе в качестве объекта внимания зоологической коллекции или сада; его обитатели отбирались и располагались таким образом, чтобы заставить зрителя вспомнить и открыть для себя Бога, а также ради невинного удовольствия — они служили, насколько возможно, своеобразным «театром памяти» для упражнения собственных мыслительных способностей зрителя.

Поскольку живописцы пятнадцатого и шестнадцатого веков стремились подражать естественному миру, тем самым составляя конкуренцию творческим способностям самой Природы, они разделяли с жившими в одно с ними время исследователями растительной и животной жизни интерес к Природе и желание шагнуть за грань простого разумного опыта. Ещё теснее объединяя искусство и науку в дни Саверея, некоторые из этих произведений, особенно представляющие жанр так называемого «птичьего двора», могли быть созданы по заказу, скажем, натуралиста из Амстердама или последователя ведущего ботаника той эпохи Шарля де л’Эклюза (более известного под своим латинским именем Карл Клузиус), поскольку в них соединяются зарисовки по теме естествознания, представляющие как экзотические, так и местные объекты. Работы, исполненные в таком ключе, воспринимались значительно лучше по сравнению с довольно скучными сериями гравюр, иллюстрированными книгами или отдельными зарисовками гуашью, которые были в ходу в то время. Идеальный птичий сад, почти воплощённый в жизнь в виде «птичьего двора», представлял собой идеализированный сад или парк, куда натуралист, поэт, коллекционер или любой другой человек, погружённый в раздумья, мог войти и читать со сцены всё, что пожелает.

Другой формой живописного изображения животных, в которой Саверей превосходил остальных, было так называемое «мирное царство», основанное на предсказании пророка Исайи о том, что случится, когда придёт Мессия. Эти картины представляли собой изображения хищных животных и их добычи — волка и ягнёнка, льва и газели, отдыхающих рядом — животных, которые в дикой природе никогда не будут мирно сосуществовать. И зачастую этой неземной гармонией должен был править человек вроде Орфея или Адама, или же сам Бог.

В единственной известной серии картин «мирного царства», которая относится к пражскому периоду творчества Саверея, животными правит Орфей (серия, в которую входят, по крайней мере, пять картин), но это наверняка могло отражать вкусы и видение его патрона. Нетрудно представить себе, что образ Орфея, архетипичного поэта и воплощения человеческой культуры и гармоничного правления эпохи Возрождения, благодаря чудесным способностям и мудрости которого природная вражда прекратилась, ярко иллюстрируя космическую гармонию, был чрезвычайно привлекателен для Рудольфа, который во времена вражды католиков и протестантов воображал себя миротворцем. И действительно, изображения Орфея, созданные другими живописцами, были широко представлены в коллекциях Рудольфа.

Одна из картин Саверея, изображающая «птичий двор». Смешение животных, красок, поз и фонов в этой серии становилось всё более и более сложным, бросая вызов живописцу, решившему собрать воедино как можно больше информации об экзотической фауне. Одни из этих существ были нарисованы с живых экземпляров, а образы других были взяты из множества распространённых в то время справочников по естествознанию. (Любезно предоставлено Королевским музеем изящных искусств, Антверпен, Бельгия.)

Но всё же волшебные чары Орфея появляются в картинах Саверея как некая запоздалая мысль. Первая композиция в серии работ изображает животных, представляющих себя пара за парой; такое их расположение подходит для ожидания перед Ноевым ковчегом, но совершенно неуместно в истории о певце. Также Орфей у Саверея очаровывает не только диких, но и домашних животных, что вступает в противоречие с основной версией мифа, когда Орфею, играющему на лире, покорялись дикие животные. Эти моменты непоследовательности позволяют предположить, что Саверей работал над своими «мирными царствами» животных, поглощённый иной идеей, прежде чем ввёл в них Орфея. Действительно, на многих из этих собраний животных сами животные, похоже, уделяют Орфею очень немного внимания. Словно празднуя своё освобождение от одержимости Рудольфа после отъезда из Праги, в более поздней работе Саверей нарушил преобладавшую гармонию «мирного царства», показав Орфея, которого забрасывают камнями фракийские женщины, а среди собравшихся зверей появляются первые признаки беспокойства.

Самые ранние работы Саверея на тему животных, сделанные между 1600 и 1601 гг., до его переезда в Прагу, показывали птиц и зверей в позах, которым суждено было вновь и вновь появляться в его работах. Например, обезьяна, в первый раз появившаяся на спине одногорбого верблюда, когда животные следуют к Ковчегу, в последующих картинах кочует от одной сцене к другой, ни разу не сменив своей позы. Очевидно, на ранних этапах карьеры Саверей намеревался создать набор рисунков моделей, взятых «из жизни», чтобы сохранять своё знаменитое, «как в жизни», качество работ. Но это не подразумевает того, что он действительно брал образы животных из жизни.

Эта живописная работа Саверея изображает Орфея, очаровывающего своей лирой диких животных. Смешение на одной сцене нескольких животных, которые никогда не смогли бы мирно сосуществовать в реальной жизни, стало одним из самых знаменитых отличительных приёмов работы этого живописца. Весьма вероятно, что такой подход появился в ответ на запросы Рудольфа, который обращал значительное внимание на поведение различных диких животных, запертых вместе за одной оградой. После отъезда из Праги Саверей больше никогда не возвращался к этой теме. (Национальная Галерея, Лондон.)

Как, например, мог Саверей делать наброски водяного буйвола для своего «Эдемского сада», находясь в Амстердаме? Птицы и звери содержались в амстердамском Dolhof, или «саду удовольствий», но их количество и разнообразие были ограничены; и в Амстердаме не было королевского зверинца, доступного для Саверея. В то время при королевском дворе династии Оранских в Гааге не было значительной зоологической коллекции, а у известного ботанического сада Клузиуса в Лейдене не было зоологического аналога.

С другой стороны, даже до того, как начали свои плавания суда Ост- и Вест-Индской компаний (1602 и 1609 гг.), капитаны дальнего плавания и торговцы выставляли в главном порту Нидерландов в качестве ценных диковинок экзотических птиц и зверей. В числе первых среди них был живой казуар, высокая, похожая на страуса туземная птица из Австралии, Новой Гвинеи и других частей Ост-Индии, которая, вне всяких сомнений, не была находящимся в опасности видом, и в исследованиях девятнадцатого века, посвящённых печатным изданиям семнадцатого века её часто будут принимать за дронта. Его привезли в Амстердам в 1597 г., когда вернулась экспедиция под командованием капитана Корнелиса Хутмана. В 1605 г. Клузиус сообщил в своей «Exoticorum libri decem», изданной в Лейдене, что эта птица была продана графу ван Сольмсу, видному голландскому дворянину из Гааги, который в дальнейшем передал её архиепископу Кёльна, кто, в свою очередь, подарил её вечно нетерпеливому Рудольфу. Но мы понятия не имеем, была ли птица мёртвой или живой во время осуществления всех этих сделок. Очевидно, Саверей мог бы видеть казуара дважды: первый раз до отъезда из Амстердама и второй раз в коллекции Рудольфа. Но, судя по исполнению им этого животного, легче предположить, что он взял облик и окраску из изданий, сделанных другими людьми.

Будучи в Праге, Саверей мог использовать для рисования животных из своего репертуара многочисленные источники: образцы античного и современного искусства — и картины, и скульптуры, собранные в коллекции Рудольфа, а также живые и музейные экземпляры животных. Есть указания на то, что у него был доступ к исламским миниатюрам птиц начала семнадцатого века, подаренным Рудольфу персидскими послами.

Предшественник Саверея, Йорис Хофнагель, иллюстрировал для Рудольфа четыре книги: первая из них посвящена четвероногим животным, вторая — ползающим животным, третья — птицам, а четвёртая рыбам — и получил за них тысячу золотых монет. Эти четыре книги, обладающие изысканным символизмом, были названы в честь Четырёх Стихий, и, следуя духу заведения Рудольфа, составляли идеальный каталог живых образцов работы Бога, осмысленных в свете космического влияния этих четырёх стихий. Строгий реализм в представлении множества элементов Природы оживил универсальную, элементную аллегорию целого. Реализм этих книг был настолько сильным, что Хофнагеля можно считать своего рода натуралистом. В списке 1607-11 гг. он упоминался как специалист по латинским названиям рыб в одном ряду со знаменитым Клузиусом. И существует общепринятое мнение относительно того, что Саверей зачастую использовал собрания работ Хофнагеля для своих рисунков цветов.

Вполне очевидно, что почти все животные на картинах Саверея, по крайней мере, до середины 1620-х годов, изображены на основе этюдов, сделанных с живых или препарированных экземпляров, и многие из этих животных на протяжении многих лет всплывают снова и снова на картинах и рисунках, нигде не теряя своей точности. К 1601 году Саверей создал для себя из различных источников внушительный бумажный зверинец, который пополнился во время пражского периода творчества благодаря богатству коллекций Рудольфа. Интересно отметить, что олень появляется на картинах Саверея регулярнее, чем любое другое животное, за исключением коров в более поздние годы творчества. Величественный самец оленя, охота на которого была исключительным правом королей, представлен в описи коллекции Рудольфа, сделанной в Праге в 1621 г. значительно большим числом чучел или скульптурных изображений его головы, чем любое другое животное.

Кроме множества зарисовок львов и лошадей, созданных на службе у Рудольфа, Саверей делал наброски леопардов, медведей, лис, волка и множества экзотических птиц. У Рудольфа был ручной орёл, повидимому, содержавшийся в королевском окружении, и в журналистских сообщениях этого периода упоминаются несколько орлов, содержащихся в неволе. Однако их авторы не упоминают о том, что видели казуаров, фламинго, redtails[20] или дронтов — все они были новыми поступлениями в Европу, и все были убедительно изображены в более поздней работе под названием «Museum des Kaisers Rudolf II».

Ясно, что Саверей сильно проникся чувствами к шагающему вперевалку додо. Это показывают его пражские эскизы птицы в нескольких позах, которые позволяют предположить, что он был хорошо знаком с живым додо. Поскольку из единственного дронта, наличие которого в Праге подтверждено документами, было набито чучело по крайней мере в 1611 г., вероятно, что разные дронты, в том числе живая птица, которую Хофнагель зарисовывал для собственных картин с изображением додо, фактически представляли собой одно и то же несчастное существо.

С другой стороны, моделями для изображений броненосца и крокодила, которые Саверей использовал в виде эскизов для таких работ, как «Эдемский сад» 1620 г., вероятнее всего, были чучела из числа тех, которые были указаны в описи пражского имущества Рудольфа от 1621 г. Аналогичным образом, разинутые и оскаленные челюсти кабана в «Охоте на кабана», возможно, были спокойно и тщательно зарисованы в помещении, поскольку такие головы охотничьих трофеев занесены в несколько описей. Но с другой стороны, единственный известный эскиз головы кабана, выполненный Савереем, сделан на основе отрезанной головы кабана на деревянном подносе.

Другой частью коллекции Рудольфа, очень привлекательной для живописца-анималиста, были чучела птиц. Прежде всего, их неподвижность делала их идеальными для зарисовки. Действительно, некоторые из птиц, путешествующих по поздним полотнам Саверея, и впрямь выглядят так, словно из-под их лап ветром сдуло насест или иную опору, тогда как другие кажутся приклеенными к земле, иногда замирая в драматичных, но искусственных позах.

И ещё, вероятнее всего, что Саверей не видел своими глазами носорога, ни живого, ни в виде чучела. Поэтому призрачное присутствие носорога, изредка бродившего на заднем плане нескольких собраний животных, начиная с первого своего изображения в «Животных перед Ковчегом», берёт своё начало, скорее всего, из гравюр. Например, похоже, что закованный в броню, но настороженный носорог на его картине «Орфей» 1617 г. был срисован с большой иллюстрации художника шестнадцатого века Конрада фон Геснера.

Эта деталь с полотна «Грехопадение Адама» с многочисленными изображениями экзотических животных — один из самых известных портретов додо, выполненых Савереем. Хотя приверженцы додологии долго спорили относительно истинного авторства картины, художественные критики единодушно приписывают её Саверею. (Из книги Hugh Edwin Strickland, The Dodo and Its Kindred; or, The History, Affinities, and Osteology of the Dodo, Solitaire, and Other Extinct Birds of the Islands Mauritius, Rodriguez, and Bourbon, London: Reeve, Benham, and Reeve, 1848. Из коллекций библиотеки Эрнста Майра в Музее сравнительной зоологии Гарвардского университета.)

В заливе на заднем плане «Орфея», датируемого ранними годами пребывания Саверея в Праге, изображён лоснящийся кашалот, яростно извергающий фонтан. Собранные вместе, сильно преувеличенный глаз и плавник, превращённый в ухо, придают его морде запоминающееся выражение. Такая манера изображения могла стать плодом собственных воспоминаний Саверея, потому что до переезда в Прагу он наверняка мог видеть выбросившихся на берег китов в Нидерландах — в Бевервейке в 1598 г. или в Нордвейке-ан-Зее в 1601 г. С другой стороны, моделью для Саверея могла послужить бывшая в ходу (и часто копируемая) гравюра Якоба Матама по рисунку художника Хендрика Гольциуса, изображающему кита, выбросившегося на берег в Бевервейке в 1598 г. На своей гравюре Матам повторил ошибку Гольциуса, превратившего плавник кита в ухо.

Растения, которые Саверей изображал на своих идиллических сценах, подобраны так же произвольно, как и животные. На одном из полотен, изображающих Эдемский сад, слон чешется об листопадное европейское дерево, тогда как на другом окружение состоит главным образом из пальм. Логичность никогда не была сильной чертой Саверея, и для него композиция была важнее, чем реалистичное окружение. В «Эдеме» с пальмами увлечённость Саверея созданием образа тропической природы доходит до украшения берегов всеми видами экзотических раковин (в изобилии представленных в коллекциях Рудольфа), и он словно приспосабливает для этого сцены из современных ему книг о путешествиях, вроде «India orientalis» Теодора де Бри, изданной в Амстердаме в 1601 г. То, что пальмы у Саверея увешаны сосновыми шишками, можно объяснить неверным истолкованием гроздьев орехов из работы де Бри.

Многочисленные повторения одних и тех же животных в одних и тех же позах от сцены к сцене добавляют ещё одну характеристику изображениям кисти Саверея: юмор, даже карикатурность. На одной из живописных работ мы видим вначале лишь одну корову, а затем замечаем, что есть ещё голова второй коровы, покоящаяся в жесте коровьей симпатии на спине первой, но совсем без тела. Такого рода неполнота часто встречается в позднем творчестве Саверея и уникальна для него.

Одна из зарисовок Саверея для «Эдемского сада» — шуточное изображение индийского слона, полностью поглощённого чесанием труднодоступного места. Благородное животное, к образу которого обратились с легкомысленной фамильярностью, застигнуто в неподобающей позе, которая вызывает симпатию к нему и подчёркивает объём животного. Эта лёгкая фамильярность вкупе с не самыми героическими моментами обычной жизни животного регулярно встречается в работах Саверея и ей будут подражать живописцы-анималисты последующих поколений. Стоит отметить, что этот слоновий зуд остался лишь на рисунках — на картинах такое почёсыванние не появляется. Даже если кому-то иной раз захочется почесаться в раю, в царствах Саверея этикет никогда не нарушается.

В зарисовках верблюдов, сделанных Савереем, по мере того, как совершенствуются наброски мелом, черты животных становятся всё более и более карикатурными. Заключительный рисунок в этой серии, «Два верблюда», демонстрирует чрезвычайно близкое личное знакомство с этим видом животных, которое позволяет художнику шагнуть за грань трезвого реализма — в сторону лёгкого юмора, сопряжённого с искажением образов. Такой любопытный приём работы типичен для серии, датируемой, вероятно, концом пребывания Саверея в Праге.

То же самое относится к толстогузым додо Саверея с рисунка под названием «Дронты», который был завершён где-то между 1610 и 1618 гг. Эти два додо, запечатлённые в позах, которые Спайсер-Дарем описывает как «характерные, но постыдные», представляют собой характернейший пример изображений, действительно сделанных с живых экземпляров, а не с других рисунков, чучел или скульптур. Их пропорции преувеличены — намеренная карикатурность — и сделаны с непринуждённостью, которая даёт нам уверенность в том, что они, так или иначе, двигались перед глазами художника. Очень крупная голова и большая гузка, которая позже стала стандартной чертой карикатурного образа додо, преувеличены в пропорциях по отношению к остальному телу, и ещё вызывает улыбку то, что Спайсер-Дарем назвала «знаменитой бесхитростной глупостью додо», предтеча вечного образа глупой жирной птицы, обречённой на вымирание.^{29} Эти avant-lalettre наброски додо занимают свою определённую нишу на творческом пути живописца наряду с карикатурными рисунками слонов и верблюдов. Вероятно, из эскизов, сделанных при работе над этим карикатурным додо, Саверей вывел свою модель для зрелого, жирного, совершенно статичного экземпляра, который появляется на картине «Орфей» 1627 года.

«Слоны и обезьяна» Руландта Саверея. На рисунках и эскизах, которые входят в эту серию, как и во многих других случаях, изображая животных, живописец начинает балансировать на грани карикатуры, преувеличивая самые явственные особенности объекта, или представляя его в забавных позах. Например, один из слонов на эскизах чешется об забор. (Музей искусств Крокера, коллекция Э. Б. Крокера.)

К сожалению, при всём своём научном и художественном складе ума, император Рудольф II был глубоко несчастным человеком, который в значительной степени унаследовал склонность фамилии Габсбургов к сумасшествию. На заре его правления у него открылась склонность к серьёзным приступам депрессии. Он никогда не женился, главным образом из-за того, что об этом просила его мать, а его политические союзники и советники оказывали на него давление. Его пугало не только то, что наследник будет пробовать занять его трон; также он не понаслышке знал о том зле, которое принесло Габсбургам кровное родство. Среди его предков было множество случаев безумия, и на протяжении своей жизни он буквально лицом к лицу сталкивался с ужасающими случаями, напоминавшими ему о родовом проклятии. Как гласит легенда, одним из них был ни кто иной, как Эржебет Батори, графиня Надашди, которая, возможно, была сестрой Рудольфа и о которой говорили, что она была вампиром и купалась в свежей человеческой крови, чтобы продлить свою молодость. Она была заключена в своём замке разгневанными селянами после того, как в её подвалах было обнаружено около 600 обескровленных женских трупов. Рудольф был настолько потрясён этой ужасной историей, что ещё больше настроился не продолжать череду случаев фамильного безумия.

Вначале он довольствовался тем, что содержал компанию «хороших женщин», что, однако, не уберегло его от заражения сифилисом. Затем он влюбился в красавицу по имени Катарина да Страда, дочь одного из своих самых преданных и успешных торговцев предметами искусства и агентов, антиквара Джакопо да Страда, увидев её на портрете кисти Тициана, который он приобрёл. Рудольф назначил её отца на пост управляющего императорскими коллекциями, её сделал своей любовницей и она родила ему шестерых детей. Он был очень доволен рождением своего первого сына, которого окрестил Юлием Цезарем; тем самым он какое-то время питал надежду узаконить его в качестве наследника, но отказался от этой мысли сразу после изучения гороскопов, составленных на день рождения ребёнка: они были подобны катастрофе.

С рождения страдая эпилепсией, дон Юлий вырос подлым и извращённым, и в итоге вынудил Рудольфа сослать его в отдалённый замок. Здесь Юлий посвящал своё время охоте, обдиранию шкур с убитых животных и набивке из них чучел. После того, как он изнасиловал и изрубил на куски красивую дочь цирюльника, слуги обнаружили Юлия голого, обмазанного кровью и экскрементами, воющего и целующего части тела своей жертвы. Слуги заперли его в комнате и сообщили Рудольфу, что его сын убил свою любовницу во время эпилептического припадка. Немногим позже Рудольфу сообщили, что его сын выпрыгнул в окно и разбился насмерть.

С самого начала своей жизни в Праге Рудольф не смог добиться успеха в своей борьбе с турками, и эта неудача вкупе со всё более и более эксцентричным поведением привела к почти полному параличу власти Габсбургов. Поселившись в Праге, Рудольф оставил Австрию под управлением своего брата Эрнста на посту губернатора. Эрнст умер в 1595 г. и его место занял другой брат, Матиас[21]. Начав в 1606 году, когда его формально признали главой дома Габсбургов, Матиас при поддержке других родственников из числа Габсбургов приступил к подкупу «сословий» Австрии, Венгрии и Богемии, чтобы его признали королём вместо Рудольфа. На протяжении нескольких лет жители Богемии оставались лояльными к Рудольфу и получили выгоду из сложившегося положения, заставив его подписать так называемую «грамоту величества» в июле 1609 г. Она предоставляла протестантам полную свободу вероисповедания и собраний, а также передавала в руки сословий контроль над некоторыми сторонами жизни школ и университетов Праги. Хотя такое развитие событий сделало Прагу одним из передовых городов Европы в плане религиозной терпимости, Габсбурги в Вене почувствовали в нём привкус республиканства. Когда в 1611 году Рудольф испортил сложившийся порядок попыткой оказать давление на богемские сословия, они выразили свою преданность Матиасу.

К этому времени Рудольф зачастую бывал пьян или находился в полукоматозном состоянии. Он стал толстым и слабым; его пальцы и ноги были ужасно обезображены подагрой. Он использовал накладной подбородок, чтобы замаскировать разрушительное воздействие сифилиса, и парик, чтобы скрыть лысину. Не встречая сопротивления, Матиас вторгся в Богемию и дошёл до Праги. Послы, министры и священники бежали из дворца, оставив Рудольфа лишь с преданной ему группой художников и астрологов, среди которых был Иоганн Кеплер. Они остались не только потому, что любили императора, который всегда поддерживал их с восхитительной любезностью, но ещё и потому, что им больше некуда было идти. Прикованный к постели и впавший в апатию, Рудольф отказался покинуть свои покои. Матиас короновался и изгнал Рудольфа из замка в Градчанах, заключив его в Летнем дворце Бельведере.

За много лет до этих событий Тихо Браге сообщил Рудольфу, что его любимый лев, тот самый лев, которому служители зверинца однажды бросили пьяного брадобрея-философа, впавшего в немилость к императору, умрёт всего лишь за несколько дней до собственной смерти императора. И вот в начале января 1612 года зверь умер у ног своего хозяина. В ту ночь ноги низложенного императора распухли настолько, что никто не смог снять с него сапоги. Два дня спустя доктора срезали сапоги императора, обнажив ноги, поражённые гангреной. Его крики, говорят, отзывались эхом даже у передних дверей дворца. В последние мгновения своей жизни он перестал кричать и приказал священникам и докторам выйти из комнаты. Он умер 20 января 1612 года в возрасте шестидесяти лет, и подле него были лишь двое мальчиков-слуг.

После смерти Рудольфа Руландт Саверей остался в Праге, уже на службе у Матиаса. Согласно сведениям из архива Габсбургов, в феврале 1613 года Матиас попросил богемские сословия выплатить деньги «нашему камер-художнику и верному, дорогому Руландту Саверею» на трёхмесячную поездку в Амстердам.^{30} В июне того же года новый император предписал сословиям платить Саверею 300 гульденов в качестве частичной оплаты в счёт задолженности по жалованью. Это предполагает, что отъезд Саверея в Амстердам зависел от выделения денежных средств, и что ожидалось его возвращение в Прагу. Причиной поездки, похоже, стала необходимость управлять имуществом его умершего брата Якоба и заключать соответствующие финансовые сделки от имени детей Якоба. Когда именно уехал Саверей, неизвестно; но сведения из архива Габсбургов указывают на то, что он больше не вернулся, несмотря на неоднократные усилия, предпринимавшиеся Матиасом.

В Амстердаме преобладающим течением живописи был романизм, который Саверей игнорировал. Вместо этого он продолжил совершенствовать свои проверенные временем приёмы рисования пейзажей и животных. Теперь он обратил своё внимание на скотный двор, начав то, что позже станет главной темой голландской живописи. Также он стал делать рисунки животных и пейзажи, пост-пражского периода творчества, в том числе виды Амстердама.

В 1619 г. Саверей переехал в Утрехт, где и провёл остаток своей жизни. По словам современников, он работал только по утрам, проводя значительную часть остающегося в итоге свободного времени в «весёлой компании», часто в сопровождении своего племянником Ханса Саверея. На протяжении последующих десяти лет Саверей процветал, сколачивая капитал главным образом на своих пейзажах и картинах с изображениями животных — которые действительно ценились высоко, о чём ясно говорят те 700 гульденов, которые в 1626 г. заплатили жители Утрехта за одно из его полотен — «Рай животных». Оно было подарено Амалии ван Сольмс во время её свадьбы с Фредериком-Генрихом Оранским, преемником Морица Нассауского в качестве принца Оранского и правителя Нидерландов. Кстати, в 1626 году в Амстердам с Маврикия привезли другого дронта; это может объяснить, почему дронт играет такую заметную роль на картине Саверея, написанной в 1626 году и известной как «Рай» (в настоящее время выставлена в Берлине). Также Саверей продал свои картины в 1628 г. князю Лихтенштейна и в 1637 г. королю Англии Карлу I.

Популярность работ Саверея в Нидерландах отчасти была отражением недавно обретённых страной могущества и богатства колониальной державы. Также успех Саверея был связан с публикацией разного рода рассказов о путешествиях и с возрастающим интересом к басням Эзопа, множество переводов и пересказов которых было издано в Нидерландах между 1617 и 1633 гг. Хотя Саверей, похоже, не иллюстрировал сами басни, рост интереса к ним, возможно, стимулировал спрос на картины с изображениями животных, которые и писал Саверей.

Между 1617 и 1620 гг. Саверей создал серию прекрасных изображений животного царства, населённых ещё плотнее, чем раньше, и все более и более отступавших от строгости этюдов натуралиста. Однако обычная жизнь за пределами пастбища и фермерского двора больше не имела отношения к его тематическим предпочтениям, кроме, разве что, случайных поездок на рынок. Также, пока Саверей жил в Утрехте, его карьера «цветочника» достигла своей кульминации в виде изысканно свежего и искусно составленного «Букета», датированного 1624 годом. Гористый ландшафт альпийских полотен теперь смягчился, превратившись в нечто менее величественное, но более доступное, даже при том, что написанные им ранее дикие ландшафты на протяжении десятилетий копировались или перерабатывались многими голландскими художниками. Хотя Саверей, возможно, постепенно терял интерес к рисункам как к средству самовыражения, он включал в свои картины с изображениями животных зарисовки живописных голландских или «римских» руин, создавая странного рода пасторали.

Некоторые из этих поздних картин имеют высокое качество, но большая их часть, хотя и с подписью “r. savery”, была выполнена при минимальном участии самого мастера. Некоторые из этих не столь тщательно написанных пастишей принадлежали Хансу Саверею, племяннику Руландта и, насколько это известно, единственному ученику, которого он взял. Однако у него были соавторы, а именно, рисовальщики фигур, и он, вероятно, время от времени нанимал каких-то помощников. Ясно, что в промежутке между 1620 и 1630 гг. многие из самых одарённых молодых художников Утрехта находились под влиянием рисунков и живописных полотен Саверея — как его последних работ, так и сделанных в более ранние годы.

Было бы очень соблазнительно представить себе человека, который донёс до нас цвета и облик додо, полного жизни, умершим в почтенном возрасте, богатым и успешным. Но в пангерике, написанном в 1639 г., через год после смерти живописца, несколько загадочная личность, которую звали В. Рогман, намекает, что в конце своей жизни Саверей больше не работал в одной команде со своим здравым смыслом. Другие свидетельства гораздо более прямолинейны: когда Саверей умер, он был бедным и сумасшедшим. Sic transit gloria mundi.

Нечто подобное можно сказать и о коллекциях Рудольфа, хотя их растаскивание растянулось на века и, может быть, ещё не прекратилось. Возможно, разграбление уже началось, пока труп Рудольфа был ещё тёплым. Рассказывают, что он обнаружил эликсир вечной жизни и молодости, который хранил в бутылочке, висящей на ленте у него на шее. Пока его тело ожидало похорон, священник схватил бутылочку и выпил эликсир. Он был арестован и повесился в тюрьме.

Остальных это не удержало. Некто Иероним Маковский отвечал за гардероб Рудольф и при случае позаимствовал самую красивую одежду у своего господина. Он мог исчезнуть, выдавая себя за Рудольфа и унося на своих плечах роскошную плату за предоставление аудиенций подозрительным субъектам в полумраке сводов Дворца. Маковскому удалось купить себе свободу, когда он предложил своим тюремщикам показать места, где было спрятано многое из неисчерпаемых сокровищ Рудольфа. Но это было практически ничто по сравнению с тем, что случилось дальше.

Серьёзный ущерб коллекциям начали наносить уже после того, как преемник Рудольфа Матиас, также бездетный и столь же слабый в роли лидера, как и его брат, согласился в 1617 г. передать корону Богемии своему кузену Фердинанду II. 23 мая 1618 года сторонники протестантизма из числа богемских сословий, разъярённые отказом Фердинанда подтвердить права, предоставленные им Рудольфом, выбросили двух имперских наместников из окна замка в Градчанах — этот случай с тех пор известен как «пражская дефенестрация»[22]. Жертвы упали в кучи мусора и остались невредимыми, но их падение было предлогом для того, чтобы различные предметы искусства, использованные просто как метательные снаряды, полетели из окон вслед за ними, разлетаясь на куски от падения с высоты 50 футов.

Первая опись коллекций Рудольфа была сделана на следующий год, в 1619 г. В то время разграбление едва началось, и в списки было внесено более 3000 картин, в том числе работы Микеланджело, да Винчи, Рафаэля, Джорджоне, Дюрера, Гольбейна, Кранаха, Брейгеля, Тициана, Тинторетто, Веронезе и Рубенса, а также 2500 скульптур и тысячи предметов, предварительно оцененных в невообразимую сумму 17 миллионов гульденов.

Пражская дефенестрация послужила толчком к началу Тридцатилетней войны, которая в своей первой стадии была борьбой за Богемию, где Фердинанд использовал армию под командованием своего кузена Максимилиана I, герцога Баварии. Нанеся поражение богемским мятежникам в сражении на Белой Горе 17 ноября 1620 г., Максимилиан решил сам взять себе плату за помощь. Он загрузил 1500 повозок произведениями искусства и драгоценными вещами из коллекций Рудольфа. Говорили, что мир не видел такого каравана с сокровищами с тех пор, как царица Савская принесла свои богатства царю Соломону.

Одиннадцать лет спустя, в 1631 году, пока продолжалась Тридцатилетняя война, курфюрст Саксонии занял Прагу и отправил домой ещё 50 повозок, доверху набитых сокровищами. 26 июля 1648 года граф фон Кёнигсмарк занял знаменитый замок в Градчанах. Из добычи, предназначенной для королевы Швеции Кристины, он выбрал для себя пять повозок, гружёных до краёв золотом и серебром. По окончании Тридцатилетней войны комиссия, назначенная для оценки состояния замка, обнаружила лишь разбитые статуи и пустые рамы от картин. Но это была поспешная оценка. В 1749 г. императрица Мария-Терезия ремонтировала замок и при этом навсегда уничтожила остатки обстановки, в окружении которой когда-то жил Рудольф. Тогда же она продала несколько картин Дрезденской картинной галерее.

Но она не могла продать всё, потому что, когда Фридрих II направил на замок свои орудия, он уничтожил огромное количество драгоценных вещей. Испуганные слуги, запертые внутри, собрали всё, что могли, в огромные ящики, и спрятали их в пещерах, чтобы сохранить содержимое. Когда стены сотрясались, а люстры падали и разбивались вдребезги, отчаянное бегство тех, кто ещё оставался в замке, привело к тому, что сотни хрупких изделий из фарфора, хрусталя и мрамора разбивались и разлетались на куски.

14 мая 1788 г., когда Иосиф II решил переделать старый замок в военные казармы, он организовал аукцион лишних предметов убранства. Перед тем, как начался аукцион, Иосиф приказал, чтобы все предметы, которые считались не представляющими никакой ценности, были выброшены в ров. Поэтому статуэтки, монеты, раковины, окаменелости, медали, камни и изделия из гипса бесславно утонули в грязи. Через сорок лет они всё ещё представляли интерес для детей с пражских улиц, занятых поисками сокровищ.

На аукционе, организованном Иосифа II, знаменитая картина Дюрера «Праздник венков из роз», которую Рудольф приказал перенести через Альпы на плечах мужчин, словно святую реликвию, ушла за несколько монет. Статуя Илионея, за которую Рудольф заплатил десять тысяч дукатов, была продана за горсть монет.

Тем не менее, сокровища не были исчерпаны полностью. В 1876 г. инспектор, посланный из Вены, обнаружил ещё картины и организовал их осторожную пересылку из одной столицы в другую. Даже в современную эпоху, во времена нацистской оккупации Чехословакии (1938–1945 гг.), там было всё ещё оставались богатства, которые можно было разграбить, на что указывает непрерывный поток ящиков, отправлявшихся в Германию. Рейхспротектор СС и обергруппенфюрер Рейнхард Гейдрих приказал замуровать в стену корону Святого Вацлава, покровителя Богемии. Во время проходившего после войны судебного процесса Карл Герман Франк указал суду место, где находилось это величайшее сокровище, которое в ином случае всё ещё считалось бы потерянным в подземельях замка. И бог знает, что ещё остаётся там, потому что Рудольф не только не любил вести учёт богатствам, но также получал удовольствие от изобретения сложных потайных мест для сокрытия своих любимых трофеев. Словно после того, как затонула огромная каравелла, вернувшаяся из Индии, великолепные клочки некогда ослепительной славы продолжают всплывать на поверхность и в наши дни.

Таким образом, можно надеяться на то, что миру будет явлен ещё один портрет дронта. А пока мы ждём, возможно, мы должны быть благодарны тому, что Руландт Саверей сумел не поддаться посулам Матиаса и не вернулся в окружение Габсбургов. Если бы он так поступил, его картины, изображающие дронта, могла бы ждать та же самая судьба, какая постигла многое из коллекций Рудольфа.