Возвращение ненормальной птицы: печальная и странная история додо

Глава 5. Родригес

Самый маленький из Маскаренских островов, всего лишь десять миль в длину и четыре мили в ширину, и самый изолированный, Родригес привлекал мало кораблей и до конца семнадцатого века никогда не был целью серьёзных попыток заселения. Так продолжалось почти два века после его открытия португальцами и полвека после установления более или менее постоянного присутствия людей на Маврикии и Реюньоне. По этой причине он был последней твердыней для семейства дронтов. Необычный характер первого поселения на Родригесе, основанного группой не более чем из восьми человек, и личные качества их лидера, французского фермера по имени Франсуа Лега, стали предпосылками появления самого обширного и заслуживающего доверия описания дронтов.

Подробный рассказ Лега о двухлетнем пребывании на Родригесе, написанный и изданный им в Лондоне в 1708 г., выдержал критические исследования целых поколений экспертов и в итоге стал исчерпывающе полным сообщением о фауне и флоре острова до того, как на него обрушилась вся ярость европейского вторжения. И без этого набожного, доброго и преданного своем делу французского Робинзона Крузо, даже со всевозможными инструментами для анализа прошлого, у нас не было бы ни единой возможности предположить, как размножался додо, или каковы были его повадки при поиске корма. Аналогичным образом то, как изначально, до прибытия людей-поселенцев, работала вся экосистема, которая сделала эту птицу настолько живучей (а затем настолько же нежизнеспособной), также оставалось бы тайной. История путешествия Лега объясняет причину столь обстоятельного взгляда на окружающий мир, в том числе примеры замечательных описаний, сделанных его собственными словами.

О ранних годах жизни Франсуа Лега мало что известно, за исключением того, что он был сыном некоего Пьера Лега и родился в маленькой французской провинции Бресс, расположенной немного восточнее центра страны, за пять или шесть лет до смерти кардинала Ришелье и короля Людовика XIII в 1642 и 1643 гг. Он был гугенотом, то есть, французским протестантом, хотя неизвестно, был ли он им от рождения или же был обращён. Весьма вероятно, что он был последователем некоторых учений швейцарского реформатора шестнадцатого века Жана Кальвина.

Мы знаем, что Лега исполнилось больше 50 лет, когда его отправили в изгнание вследствие отмены Людовиком XIV Нантского Эдикта в 1685 г., что сделало преступлением быть протестантом во Франции. Многие из гугенотов, кто не отрёкся от своей еретической веры, стали жертвами резни, а другие бежали.

Франсуа Лега был в одной из групп изгнанников, которая добралась до Нидерландов в 1689 г. Подобно тому, как ранее в семнадцатом веке английские пилигримы поселились в Массачусетсе, гугеноты искали в Голландии помощи в поиске места, где они могли бы жить в мире. Тем временем, Нидерланды и Англия, уязвлённая военными амбициями Людовика XIV в Исторических Нидерландах, а также его явными попытками разжечь восстание в Англии и таким образом вновь передать корону дому Стюартов, приверженцам католицизма, вступили с Австрией и несколькими немецкими государствами в союз, направленный против Франции. Этот конфликт, который стали называть Войной Аугсбургской лиги, будет вяло тянуться на протяжении восьми лет.

Вскоре после своего прибытия в Нидерланды Лега и его друзья узнали о планах организовать колонию французских беженцев-протестантов на управляемом голландцами острове в Индийском океане. Проект был детищем маркиза Анри Дюкена, сына прославленного французского флотоводца, в дальнейшем протестанта, чьи заслуги сделали его фаворитом Людовика XIV и тем самым освободили от последствий отмены Нантского Эдикта.^{49}

Титульный лист «Путешествия» Франсуа Лега, книги, которая рассказывает о хронике провалившейся попытки колонизировать Родригес, и о случившемся в это время открытии образа жизни и повадок пустынника, длинношеего кузена додо, который там жил. (Francois Leguat, Voyage et avantures, 1708. Любезно предоставлено Отделом общих исследований, Нью-Йоркская публичная библиотека, фонды Астор, Ленокс и Тилден.)

Под эгидой голландских Генеральных штатов и управляющих Голландской Ост-Индской компании Анри Дюкен организовал экспедицию с целью основания колонии французских беженцев-протестантов на Реюньоне, в то время известном под французским названием Бурбон. Дюкен выбрал остров, основываясь на предположении, что французы ушли, оставив остров свободным для захвата. Он переокрестил остров, дав ему более многообещающее название «Эдем» в подробном проспекте, который сам же написал и издал, и который затмевал собой все предыдущие красочные описания. (Не существует никаких свидетельств в пользу того, что Дюкен когда-либо посещал этот остров лично.) Проспект был предназначен для того, чтобы привлечь колонистов, которые, подобно Лега, не смогли избежать бедности или преступного прошлого, но упорно трудились и даже были обеспеченными людьми, и у которых теперь не было семей или других связей, удерживавших их в Европе. Это было незадолго до того, как Дюкен зафрахтовал и начал готовить два судна для перевозки большой партии гугенотов, записавшихся в бесплатное путешествие к Эдему.

Некоторые учёные считают, что Дюкен хотел основать эту колонию, чтобы войти в историю как человек, который задумал, увидел возможность и под своим патронажем реализовал утопическую мечту о доброй цивилизации без недостатков, начавшейся с чистого листа на необитаемом острове. Если у него и были более прозаические мысли о получении прибыли, например, путём отчисления процентов с продаж товаров, отправляемых из Утопии в будущем, то он хранил эти мысли при себе.

Лега произвёл на организаторов такое хорошее впечатление, что его назначили старшим на одном из двух кораблей. Находящемуся на этом посту Лега было предписано беречь своих товарищей по плаванию надлежащим образом, организованно и с непоколебимой верой в сердце.

Легко представить себе, как взволновала гугенотов возможность построить свой собственный колониальный рай, даже если он был на далёком клочке земли в неизведанном океане. Они смогли бы, наконец, избежать религиозного преследования и жить в мире своих собственных правил, добившись того, что до сих пор ускользало от них. Препятствия, возникавшие в ходе долгого и опасного морского путешествия, перевешивались изумительными описаниями Реюньона, которые достигли Европы, и которые вставил в свой проспект Дюкен. Лега, похоже, полностью принял на веру эти замечательные описания, поскольку включил их в свой собственный рассказ.

В соответствии со всеми существующими описаниями, остров Дюкена был изумительным местом, земным раем со здоровым воздухом, судя по количеству больных людей, которые пристали к нему и быстро вернули своё здоровье. «Небо ясное; дыхание Земли, а также ароматичных растений и цветов… наполняет Воздух благоуханием, и они дышат благовонным Духом, в равной степени приятным и целительным». Главной темой было изобилие, особенно ручьёв и рек с прозрачной и целебной водой, полной рыбы. Берега изобиловали ракушками, кораллами, амброй и черепахами с деликатесным мясом и превосходным жиром. Другой темой, связанной с островом, было отсутствие преступных намерений. «Нет никаких ядовитых тварей… ни в воде, ни на суше; хотя почти все прочие жаркие страны полны змей и такого же рода животных, чьи жало или укус опасны, если не смертельны. То же самое относится здесь к растениям и плодам». Рай без змей и опасных плодов — что же может быть лучше для христиана? В лесах росли кедр, чёрное дерево и пальмы, а превосходная почва обещала щедрый урожай цитрусовых и плодовых деревьев и сотни съедобных растений.^{50}

В самом маловероятном случае, согласно Дюкену, если бы попытки наладить сельское хозяйство потерпели неудачу, поселенцы могли жить, просто объедаясь туземными птицами. В своём списке птиц, которых он ожидал увидеть, Лега впервые упоминает тот вид, который, вероятно, был белым додо с Реюньона. Первое упоминание Лега об этих птицах, основанное исключительно на слухах, в исходной французской версии его очерка от 1708 года звучит как “geants”, или «гиганты». В появившихся позже английских переводах эти «гиганты» стали павлинами, птицей, которая, конечно же, никогда не была коренным обитателем Маскаренских островов — но, насколько это знали европейские читатели, павлины были важной отличительной чертой Страны Радостей.

«Птицы, [которые] особенно много[численные] на этом острове, — пишет Лега, — это куропатки, горлицы, утки, лесные голуби, вальдшнепы, перепела, чёрные дрозды, пигалицы, дрозды, гуси, лысухи, выпи, попугаи, цапли, олуши, фрегаты, воробьи, павлины и великое множество других мелких птиц».^{51} Согласно сообщениям, все они могли бы стать превосходной пищей, и был даже дополнительный источник пищи: «есть летучие мыши, чьи тела больше, чем у курицы, и их мясо очень приятно есть, когда человек преодолеет то отвращение к ним, которое является порождением предубеждений».

С плохой стороны, «маленькие воробьи, которые, подобно цветам и бабочкам, кажется, созданы лишь для того, чтобы украшать Природу, размножаются столь быстро, что, по правде говоря, они весьма назойливы. Они налетают тучами, и уносят зерно, которое посеяно, если не уделять ему большой заботы; что является несомненным неудобством; но немного пороха быстро их отпугивает».

Гусеницы и мухи также могли быть «немного досаждающими», согласно источникам, которыми пользовался Лега, и существовала также опасность сезонных ураганов. Но даже гугеноты должны были признать, что никакой рай, устроенный на земле, не мог бы быть абсолютно совершенным. Подытоживая рассказ, Дюкен тщательно проанализировал возможность Реюньона предложить поселенцам счастливую и гармоничную жизнь. И, похоже, было мало причин сомневаться в том, что в итоге его всё же обнаружат: «Остров Эдем наверняка имеет достаточную протяжённость, чтобы легко вместить долгий ряд поколений любой колонии, которая там поселится».^{52}

Но изрядной ложкой дёгтя в бочке мёда стало внезапное объявление Дюкена о том, что в плавание не будут брать никаких женщин. Дюкен решил так после того, как получил новости о том, что французы, даже не помышлявшие покидать Реюньон, послали в этот район флот из семи военных кораблей. Чтобы избежать конфронтации с французами, два голландских судна должны отправиться в плавание разоружёнными (т. е., без пушек). Это подразумевало то, что команда и пассажиры должны быть способны защищать себя сами, что исключало присутствие женщин, от которых нельзя было ожидать, что они так поступят. Неспровоцированное нападение французов на судно, везущее безоружных религиозных беженцев было, однако, маловероятно, потому что существовали некоторые неписанные законы чести, действовавшие среди европейских наций в таких ситуациях. Гугенотам сказали, что женщины смогут присоединяться к ним после того, как они обоснуются на острове.

Затем Дюкен узнал, что французы повторно аннексировали Реюньон в пользу Французской Ост-Индской компании в 1674 г., за 15 лет до этого, и французский флот был послан для того, чтобы подкрепить эти притязания. Это означало, что колонию гугенотов нельзя было организовать никаким образом.

Вместо того, чтобы поделиться этой информацией с Лега и остальными, Дюкен урезал проект с двух судов до небольшого фрегата «La Hirondelle» («Ласточка»). Командир, некий мсье Валло, был направлен, чтобы разведать острова Маскаренского архипелага и захватить любой остров, который окажется незанятым и подходящим для колонизации. Об этой радикальной смене планов совсем не сказали маленькому отряду еретиков-авантюристов, которые взошли на борт корабля как эмигранты, и умами которых владела мысль о том, что их высадят на Реюньоне, на острове под названием Эдем, в их раю на земле. К тому времени, когда «Hirondelle» была готова к отплытию, множество предполагаемых пассажиров отказалось от опасной поездки к Эдему. Когда их осталось только десять, Лега и его последователи предали себя в руки Провидения и отбыли из Амстердама 10 июля 1690 г.

С самого начала плавание не было весёлым путешествием, но Лега видел во всём только хорошее, что возможно было найти, и излагал подробные сообщения и размышления, относящиеся к морским обитателям и природным явлениям, наблюдаемым в море. Его вера гугенота была непоколебима; его тон был временами настолько набожным и полным искренней уверенности в попечении Бога, что сложно было бы предположить, что такие строки при столь страшных обстоятельствах могли бы выйти из-под пера какого-то другого человека. Например, лишь по счастливой случайности избежав кораблекрушения и погони французских приватиров, Лега написал: «Это Двойное Избавление в один и тот же день убедило каждого из нас в том, что мы были исключительно под Защитой Всемогущего, и мы возносили Благодарности за его Божественное Покровительство».^{53}

Лега вёл подробнейшую хронику всех проявлений жизни, которые могли наблюдать пассажиры во время плавания. Это были морские свиньи, киты, летучие и обычные рыбы и многочисленные виды морских птиц. Для записей Лега характерно чередование отчёта о плавании с долгими размышлениями о Боге, религии и испорченности христианского богослужения различными церквями и теми, кто осуществлял контроль над ними. Превосходный пример этого — его трактовка ритуала, который отметил пересечение судном экватора 23 ноября 1690 года. К его испугу, их «обязали подвергнуться дерзкой церемонии Крещения, по крайней мере, всех, кто не участвовал в таком же фестивале до этого, или же не выкупит себя за небольшую сумму Денег. Это старый костюм, и с ним нельзя будет расстаться без затруднений». Дальше следовало длинное и сделанное с искренностью описание «фестиваля»:

Один из моряков, который до этого уже пересекал Линию, оделся в лохмотья, с бородой и волосами из пеньки, и зачернил своё лицо сажей и маслом, смешанными вместе. Одетый таким образом, держа морскую карту в одной руке и кубок из резного стекла в другой, с горшком, полным чёрной мази, стоящим перед ним, он предстал на палубе в сопровождении своих помощников, одетых столь же причудливо, как и он сам, и вооружённых решётками для жаренья, кухонными плитами, котелками и несколькими колокольчиками; с помощью этих странных инструментов они исполнили своего рода музыку, достоинства которой легко можно себе представить. Они вызвали одного за другим тех, кто должен был участвовать в этих обрядах и мистериях, и, посадив их на край бадьи, полной воды, они заставляли их класть одну руку на карту и клясться, что при таких же обстоятельствах они сделают с другими то же самое, что было сделано с ними самими в это время. Затем они поставили им на лбу метку содержимым горшка, облили их лица морской водой и спросили, дадут ли они экипажу чего-нибудь выпить, обещая, что в этом случае их отпустят, не подвергая никакому наказанию. А тех, кто ничего не заплатил, окунули по уши в бадью с водой, а затем вымыли и почистили корабельным балластом; и я думаю, что это отскребание и мытьё продолжались намного дольше, чем того желали те, кому пришлось через это пройти. Каждая нация практикует эту забавную традицию, но на свой манер.^{54}

Точно неясно, когда, но после нескольких месяцев в море «Hirondelle» добралась до голландской колонии на мысе Доброй Надежды, где была сделана остановка на три недели для отдыха и пополнения запасов провизии. Во время этой остановки гугенотов окружали противоречивые слухи о месте их назначения. Согласно одним, французский военно-морской флот высадил на «Эдем» 300 человек. Другие говорили, что флот вовсе не дошёл до острова, который был населён лишь несколькими семьями. Но ничто из того, что им говорили, не противоречило их видению острова в качестве рая, места красоты и изобилия. Поэтому они решили поспешить к находящемуся под управлением голландцев Маврикию, чтобы получить дальнейшие указания. Шторм отклонил их от курса и, бесцельно продрейфовав некоторое время, они наткнулись не на Маврикий, а на сам Реюньон. Борющееся с сильными ветрами судно подошло достаточно близко к берегу, чтобы Лега и остальные смогли увидеть, что не было ни единого признака присутствия французских военно-морских сил, а сам остров, к их большой радости, выглядел оправдывающим обещания Дюкена:

В этот момент капитан «Hirondelle» развеял надежды своих пассажиров, открыв им, что у него был приказ не высаживать их на Реюньоне, и он делал всё возможное, чтобы совсем разминуться с ним. Он пообещал доставить их на другой остров, столь же хороший во всех отношениях. Ослабевшие от цинги гугеноты были не в состоянии спорить с ним. Через месяц плавания против ветра они преодолели 450 миль, которые отделяли Реюньон от Родригеса, и 1 мая 1691 г. достигли необитаемого острова. И вновь гугеноты оказались довольны тем, что они увидели:

Гугеноты из партии под предводительством Лега, пытающиеся построить утопию на Родригесе. Всего для проживания восьми человек было построено семь хижин. В поселении также был скромный зал собраний, где набожные поселенцы трапезничали, обсуждали разные вопросы и почти каждый день участвовали в молитвах. (Библиотека Джона Картера Брауна в Брауновском университете.)

Через две недели «Hirondelle» вновь подняла паруса, оставив Лега и ещё семерых человек на Родригесе. Выбрав место недалеко от моря и рядом с ручьём, «вода в котором прозрачна и хороша», они начали строить хижины для ночлега из стволов банана, покрывая их банановыми листьями, и центральную площадь для приготовления пищи и обеда. Они расчистили землю для посадок культурных растений и огородили свои участки, чтобы не пускать туда тяжёлых черепах, которые сами по себе были превосходным источником пищи. Посев семян, которые они привезли с собой, дал разные результаты — пшеница не удалась, поэтому им пришлось обходиться без хлеба, но удалось вырастить фрукты и дыни, которые были крупными и восхитительными на вкус. Фактически, получение пищи не представляло собой проблему, поскольку остров изобиловал дичью в виде черепах и птиц, которых можно было сбивать на землю палками или камнями. Эта жизнь ни в коем случае не была тяжёлой, и это означало, что у них было много свободного времени для прогулок, бесед, молитв и размышлений. Сам Лега проводил свободное время, делая тщательные наблюдения за особенностями природы острова, но среди всего, с чем он столкнулся, не было ничего более замечательного, чем птица, которую он назвал «пустынником», потому что «их очень редко можно увидеть вместе друг с другом, хотя они водятся здесь в изобилии». Рассуждая о некоторых повадках пустынника и других туземных птиц, Лега делает интересные наблюдения относительно факторов, которые обрекают на гибель населения острова. Касаясь вида, который он назвал «лесная курочка»[23], он обратил внимание на то, что жир сделал их слишком тяжёлыми, чтобы они могли летать, и они выказывали характерное для островного жителя безразличие, которое делало их весьма лёгкой добычей. Если вы держали в руке красный предмет, это настолько раздражало лесную курочку, «что она прыгает прямо на вас, чтобы выхватить предмет из вашей руки, предоставляя возможность с лёгкостью схватить её».^{57}

Но пустынник, кузен додо с Маврикия и Реюньона, явно очаровал Лега. Из его записей вырисовывается замечательный портрет — не дурацкой или ненормальной птицы, а бодрого существа с чувством собственного достоинства и в чём-то даже рыцарскими манерами, которое могло преподать людям один-два урока, когда дело касается манер и хорошего поведения.

Лега описал самцов пустынника как обладателей оперения, которое было коричневато-серым, с ногами и клювом, которые похожи на индюшачьи, «но немного более изогнутые. У них вряд ли вообще есть хвост, но задняя часть их тела с перьями закруглена, как круп лошади; они выше, чем индюки. У них прямая шея, пропорционально немного длиннее, чем у индейки, когда он поднимает голову вверх. Его глаз чёрный и живой, а на его голове нет гребешка».^{58}

«Деревня» была окружена несколькими участками земли, предназначенными для земледелия. За исключением нескольких разновидностей дыни, усилия гугенотов в области сельского хозяйства закончились главным образом провалом. Поэтому, не имея возможности совершенствоваться в том, что, как они надеялись, будет одним из их основных занятий и источников благополучия, люди Лега взялись за рыбную ловлю и охоту, тогда как их глава взял на себя труд зафиксировать в письменном виде столько сторон естественной истории Родригеса, сколько было возможно. (Francois Leguat, Voyage et avantures, 1708. Любезно предоставлено Отделом общих исследований, Нью-Йоркская публичная библиотека, фонды Астор, Ленокс и Тилден.)

Пустынник с Родригеса, каким его видел Лега на протяжении двухлетнего изгнания французских гугенотов. С момента первой встречи с ней длинношеяя нелетающая птица очаровала французского автора своим изящным обликом и грациозным поведением. Вдохновлённый брачными повадками животного, Лега написал несколько интересных параграфов, в которых провёл аналогии между «свадьбой» пустынников и человеческими отношениями. (Библиотека Джона Картера Брауна в Брауновском университете.)

Пустынник никогда не летал, потому что его крылья были слишком малы, чтобы выдержать вес тела; птицы использовали крылья в том виде, в каком они были, лишь чтобы

Не удивительно, что птицы были относительно лёгкой добычей, особенно на открытых местах, «потому что мы бежим быстрее, чем они, и иногда мы приближаемся к ним без больших проблем. С марта по сентябрь они чрезвычайно жирны и превосходны на вкус. Особенно в молодом возрасте, некоторые из самцов весят сорок пять фунтов».^{60} Как и Франсуа Коше, написавший об этом в своём рассказе о посещении Маврикия в 1638 г., Лега отметил, что:

Что касается самок, Лега считал их и вовсе прекрасными существами. «Они ходят с такой гордостью и изяществом в целом, что мы не можем не восхититься ими и не полюбить их; поэтому их изящные черты часто спасали им жизнь». По окраске некоторые были «белокурыми», другие были коричневого цвета. Ни одно перо на их теле не нарушало общей картины, потому что они тщательно ухаживали за собой при помощи своего клюва. «Перья на их бёдрах закруглены на концах, и из-за того, что там они очень густые, создают приятный эффект: у них на зобе есть две выпуклости, и перья там белее, чем остальные, что живо изображает шею красивой женщины».^{62}

Когда наступало время устраивать гнёзда, пустынники выбирали «чистое место», собирая пальмовые листья и складывая их в кучу высотой полтора фута от земли. Самка откладывала за один раз только одно яйцо, которое было намного больше, чем яйцо гуся. Самка и её партнёр-самец по очереди сменяли друг друга, сидя на яйце, пока оно не проклёвывалось, примерно через семь недель после кладки. В течение этого времени и на протяжении нескольких последующих месяцев, в течение которых птенец зависел от своих родителей в плане кормления, пара пустынников не терпела присутствия никаких других пустынников, подходящих к гнезду ближе, чем на 200 ярдов.

При защите гнезда самец пустынника никогда не отгонял пришлых самок; вместо этого он звал шумом крыльев свою партнёршу, и она отгоняла вторгшуюся к ним самку. Аналогичным образом партнёр-самец отвечал за изгнание пришлых самцов. Даже вырастив молодую птицу и отпустив её жить своей собственной жизнью, пара пустынников, как с удовлетворением отметил Лега, оставалась

Несомненно, зная то, как читатели отреагируют на этот отрывок, Лега идёт ещё далее, обнаруживая в обществе пустынников привычки, которые было бы неплохо перенять людям:

Как бы то ни было, поскольку и Лега, и его товарищи все были мужчинами, на Родригесе они были в самом буквальном смысле слова ещё большими пустынниками, нежели сам пустынник, потому что у них совсем не было брачных партнёрш, чтобы жениться на них с помпезностью и церемониями, или же без таковых. Несмотря на щедрость и мирную среду острова и мир, кое-что явно отсутствовало — а именно, то, что делает человеческие поселения жизнеспособными. В одном из эпизодов Лега уподоблял свою деревню семи холмам Рима: «Если бы среди нас были женщины, то через 100 лет от нашего времени вместо семи хижин можно было бы насчитать семь приходов». Гугеноты наилучшим образом показали свои способности жить на уединённой скале, без перспектив семейной жизни или секса. Они молились и служили богу, а Лега нашёл отдушину в детальном описании мельчайших подробностей естественной истории Родригеса.

Через два года, поняв, что их бросили, а то и попросту забыли в остальном мире, и не видя перед собой никаких перспектив, кроме вымирания, они построили плот и направились на Маврикий, находящийся в 360 милях от них. Они сумели это сделать, но на Маврикии, который тогда был всего лишь местом заключения для голландских преступников, жестокий губернатор отправил их как враждебных иностранцев в заключение на отдельный скалистый островок на большом расстоянии от берега, где один из их числа погиб при попытке спастись. Но они сумели отправить весть о своём тяжёлом положении в Европу, и в результате их переслали в Батавию, Индонезия, всё ещё как заключённых. Прибыв туда в декабре 1696 г., они ещё дольше пробыли в тюрьме, пока допрос голландскими властями не установил их невиновности. Лишь в марте 1698 г., после провозглашения Рисвикского Мира в конце 1697 г., прекратившего длительную Войну Аугсбургской лиги, Лега и ещё два человека, единственные оставшиеся в живых из первоначальной партии гугенотов, высадились в голландском порту Флиссинген.

Ключевым условием Рисвикского Мира было то, что отныне Франция подтверждала законность передачи британского трона протестанту Вильгельму Оранскому и больше не должна помогать Стюартам в попытках восстановиться на нём. В результате толпы французских беженцев-протестантов устремились в Англию, где получили тёплый прием. Тогда, в возрасте около 60 лет, Лега принял участие в этом переселении, и получилось, что он остался в Англии на всю оставшуюся жизнь. А когда он разменял восьмой десяток лет, его книга «Voyages et Avantures de Francois Leguat, & de ses Compagnons, en deux isles desertes des Indes Orien tales: Avec la Relation des choses les plus remarquables qu’ils ont observees dans l’Isle Maurice, a Batavia, au Cap de Bon Esperance, dans l’Isle St. Helene, & en d’autres endroits de leur Route: Le tout enriche de Cartes & de Figures» была издана в Лондоне на французском и английском языках одновременно, а другое французское издание было выпущено в Амстердаме, и ещё в Утрехте была издана голландская версия. Немецкий перевод последовал в 1709 г. Ещё одно французское издание было выпущено в Лондоне в 1720 г., а сокращённое издание появилось уже в 1792 г. Также существовал сокращённый перевод, изданный под названием «Французский Робинзон», и ещё один был подготовлен в 1846 г., но так никогда и не был издан.

Благосклонно принятая и с самого начала получившая благоприятные отзывы, книга вознесла Лега от несчастного беженца до изысканного светского человека, дружески беседующего с такими научными светилами своего возраста, как барон Альбрехт фон Галлер, кальвинист, отец-основатель физиологии. Лега умер в Лондоне в сентябре 1735 г. в возрасте около 96 лет. Слово «Провидение» появляется на первых и на последних страницах его книги, и бесчисленное количество раз между ними. Его вера в Библию и уверенность в божественной поддержке, проистекающие из его гугенотских убеждений, поддерживали его самообладание на протяжении долгих лет всё более и более сложной жизни в изгнании. Он вернулся после этих испытаний спокойным и добрым пожилым человеком и продолжал быть известным автором, а затем умер в очень преклонном возрасте в безопасности и комфорте, но по-прежнему в изгнании. Его кости так никогда и не вернулись во Францию.

А что же пустынник? Ключ к пониманию его судьбы находится в его особенностях размножения, которые описал Лега. За один раз откладывалось лишь одно яйцо, далее следовал инкубационный период длиной в два месяца, и сверх того ещё много месяцев родительской заботы. Пустынник был обречён, потому что он медленно размножался; он никогда не смог бы компенсировать снижение численности вида из-за голодных поселенцев и их хищников.

История Родригеса после того, как гугеноты отплыли с него на своём непрочном плоту, известна лишь фрагментами. Похоже, между 1706 и 1707 гг. несколько английских офицеров оставались там какое-то время и обследовали Порт-Матурин, где построили хижины Лега и гугеноты. Остров явно оставался французским владением, по крайней мере, в глазах французов. В 1712 г. морской министр Франции запросил информацию, касающуюся возможности острова давать укрытие встающим на якорь судам и снабжать товарами Маврикий — новоприобретённый и очень важный пункт остановки на пути в Индию. Был составлен отчёт, в котором Родригес описан как место, сложное для захода судов, но способное обеспечить стоянку 30-пушечных кораблей.

Кроме того, было сказано, что, за исключением количества черепах, доступных для промысла, остров бесполезен для Французской Ост-Индской компании. Тем не менее, французские власти не уступали права на это бесполезное владение никому. В 1725 г. на остров был прислан суперинтендант с охраной, а в 1740 г. этот пост был вверен «негритянской семье».^{65} В какое-то время до 1756 г. было образовано действующее на постоянной основе французское учреждение для охраны черепах, задачей которого было снабжение Маврикия и Реюньона свежим мясом. «Эта ловля [морских черепах], — писал французский хроникёр Шарль Нобле в 1756 г., — считается на Маврикии настолько нужным делом, что у них на небольшом острове Родригес всегда есть отряд под командованием сержанта, который собирает всю рыбу, какую они могут поймать, в лодки, которые снаряжают, чтобы доставить их в определённое время, и на суда, которые обычно останавливаются там по пути на Маврикий. Также здесь есть особый отгороженный участок земли для содержания и размножения наземных черепах для тех же самых целей».^{66} Такого рода деятельности оказалось достаточно для гибели пустынника.

В мае 1761 г., во время Семилетней войны, вновь развязанной французами и их союзниками против британцев и их союзников (эта война более известна в США за своё продолжение в Северной Америке, называемое Франко-Индейской Войной), на Родригесе, тогда находившемся под властью французов, высадилась французская научная экспедиция. Научную миссию возглавлял известный французский астроном и католический священник, аббат Александр Гуа Пингре, который был послан Французской академией под покровительством патронов экспедиции, кардинала де Люиня и М. ле Монье, чтобы наблюдать прохождение планеты Венеры по диску Солнца 6 июня 1761 г. Событие имело чрезвычайно важное значение, потому что оно впервые позволило произвести точные измерения как орбиты Венеры, так и размера Венеры по сравнению с Солнцем. В это время лучшее место для этого исследования находилось на Родригесе из-за благоприятных условий для проведения наблюдений: Солнце было видимо во время прохождения (всё время прохождения занимает от 20 до 40 минут) и стояло высоко в небе. Дополни тельно Пингре и его колеги-учёные получили очень чёткие инструкции — собрать образцы таких объектов, как окаменелые раковины, поскольку была задумка сравнить их с находками такого рода из Европы и других частей света.

Пингре читал книгу Лега и специально разместил свою обсерваторию на месте поселения Лега. Он сразу же отметил, что традиции гугенотов не выдержали испытания временем, поскольку теперь «все, кто живёт на Родригесе, выбрали себе занятие быть христианами; но каждый делает это на свой лад», и потому не был чист в религиозном понимании.^{67} Действительно, с осуждением замечал Пингре, дела обстояли так, что рабы (по распоряжениям команданта острова) посещали богослужения, «посылаемые рабом, которого никогда не крестили». Пингре также комментировал, что «работа Лега кажется сотканной из вымысла, но здесь я встретил гораздо меньше вымысла, чем ожидал».^{68} Поэтому он использовал журнал Лега в качестве путеводителя, чтобы тщательно исследовать остров. Однако, ему не удалось закончить это исследование, потому что британцы захватили Родригес и выслали французов.

Тем не менее, Пингре успел поискать пустынника, если тот ещё существовал. Друг сказал ему, что в то время птицы ещё не вымерли совсем, но стали чрезвычайно редкими и водились лишь в самых недоступных частях острова. Пингре изо всех сил старался это выяснить, но вернулся с пустыми руками. Ему не удалось увидеть пустынника; есть вероятность того, что просто не осталось ни одной птицы, которую он мог бы увидеть.