Выхожу из дома и поднимаюсь по лестнице на один этаж, намереваясь наскоро перекинуться парой слов с Вероникой. Дверь открывает женщина, которую я никогда раньше не видела, и говорит, что ни Тони, ни его дочери нет дома.
— Входите быстрее, — приказывает она твердо, непреклонным тоном. — Они скоро вернутся.
Женщина жмет мне руку и представляется:
— Таня. Не знаю, помнишь или нет… Я работаю гардеробщицей в «Синей ночи».
Тане около сорока, и под лиловым вельветовым халатом с золоченой каймой на ней ничего нет. Она провела меня в гостиную, растирая короткие темные волосы, еще влажные, махровым полотенцем. Я сажусь на секционный диван в форме буквы U перед огромной картиной маслом, на которой изображен паяц; свет заката падает сквозь грязные стекла единственного окна.
У гардеробщицы вид перезрелой гангстерской куколки, она кидает полотенце на пол и грудным голосом спрашивает, что принести — коньяку или кофе?
— Ничего, спасибо, — отвечаю я. — Откуда ты?
— Из Белграда.
Разыгралась одна из моих знаменитых мигреней, а может, просто усталость — Таня говорит, но я не слушаю.
— Ты подружка Тони или Вероники?
Боюсь, что мне задают этот вопрос уже во второй или в третий раз. Смотрю ей в глаза: два темных невыразительных шара. Нет воды в колодце ни у нее, ни у меня. Молчаливая и прогрессирующая смерть личности?
Делаю вид, что припоминаю и каким-то мистическим образом попадаю в цель с цветом одежды, который был на ней в тот вечер перед «Синей ночью».
— Красный.
— Розовый.
— Ну, при таком освещении…
Смотрю на часы. Эмилио ждет в «Зеленой бухте». Хот-дог и картошка.
— Мне надо идти. Будь здорова.
Через полчаса вхожу в известный шумный бар, где в воздухе застоялась многолетняя вонь жаркого. Одного взгляда на Эмилио за столом хватает, чтобы понять: этим вечером грусть снизошла на мир, словно эпидемия. Он одаривает меня «приветом» — фальшивым и звенящим, а потом понижает голос на несколько децибел и спрашивает, почему я опоздала. Я не отвечаю, задерживаю официанта с конским хвостом и делаю заказ.
Улыбаемся, не говоря ни слова. В этот вечер мы разделим на двоих ужин и печаль. Да будет так.
Смотрю на Эмилио, пока тот искусно разукрашивает картошку кетчупом и майонезом, выпускаю сигаретный дым и потягиваю из бокала «Маргариту», которую официант только что принес. Когда вытираю рот тыльной стороной ладони, он бросает взгляд за спину, словно ждет кого-то.
— Ну как, видела Кетти Фрегу?
— Видела.
— А как зовут…
— Как зовут кого?
— Протагонистку нового романа. Я забыл.
Меня застали врасплох.
— Венна Равенна.
— Она существует?
— В каком смысле?
— Не хочу, чтобы ты заполучила судебный иск или потеряла еще кого-нибудь из друзей.
— Спокойно. Ты был когда-нибудь в частном клубе?
— Нет. Зачем?
— Я была в «Синей ночи».
— Вдохновилась чем-нибудь?
— Пока не знаю.
— Сюжетом для книги?
— Еще не решила.
Эмилио смотрит, точно собирается расспрашивать дальше, и тогда я говорю первое, что приходит на ум:
— Секс и любовь… Я так думаю.
— О сексе или о любви?
— Обо всем.
— A-а… Что насчет завтра?
— Завтра что?
— Ну, я на погрузке-разгрузке. А ты?
— Беру интервью кое у кого из химчистки.
— А-а…
Я разъяряюсь:
— Ты умеешь говорить только «А-а»?!
Эмилио тоже выходит из себя:
— А ты можешь поговорить о чем-нибудь другом?
Гляжу на него. Белая челка на глазах, а глаза такие зеленые (или такие серые?). «Обними меня», — вот что хочется сказать. Но поскольку я не в состоянии это сделать, настроение портится все больше.
Вот и все, счета оплачены, от стаканов на столе остались лишь влажные круги. Мы выходим на дорогу, и я подумываю шагнуть и прижаться вплотную к голубому свитеру. Но момент упущен. Опускаю взгляд в землю, прощаюсь и сажусь в машину.
Каждый раз, когда мы расстаемся после вечера на двоих, появляется ощущение, будто Эмилио от меня чего-то ждет: позволяет жить, не давит, уважает. Мне нужно, чтобы из нас двоих первый шаг сделал он. А потом я задаюсь вопросом, не слишком ли мы сдружились для подобного шага.