Возьми меня, моя любовь

2 Минорные аккорды

Полгода назад скромный издательский дом выпустил мой первый роман под названием «Минорные аккорды». Несколько лет ушло на пересылку рукописи по кругу, чтение всевозможных отписок — беглых и вдумчивых, обидных и доброжелательных. И вот, после недели финальных переговоров, исправлений, добавлений и вычеркиваний моя первая работа — роман в сто двадцать четыре страницы — в конце концов увидела свет. Когда я взяла книгу в руки, то подумала, что наконец-то, на тридцать пятом году жизни, я сделала вещь, настоящую вещь, которую можно потрогать и подержать, прочитать взахлеб или отложить в сторону.

После тысячи ночей, которые прошли с момента рождения идеи, я получила первый результат. Я больше не кандидат в писатели, фигов мечтатель. Я перешла в новую категорию: преодолела пропасть между увлечением и профессией.

Через два месяца после публикации я получила от распространителей отчет о продаже пятидесяти семи книг. Я знаю, цифра не слишком солидная, но моим первым желанием было поблагодарить каждого из пятидесяти семи человек, купившего книгу, спросить у них, почему они это сделали, и продемонстрировать всю бездну признательности.

Из пятидесяти семи покупателей, по крайней мере, тридцать знали меня, пятнадцать состояли в воздыхателях, пятеро оказались моими лучшими друзьями, и только последние семь вошли в анонимную категорию «любопытствующих».

Теперь же некоторые из лучших друзей перестали со мной здороваться. Почему? Все просто — они узнали себя в персонажах книги. Я поменяла имена, места и обстоятельства, но они все равно узнали себя и перестали забегать на огонек. Всего за одну неделю отношения с очень близкими людьми были разрушены навсегда.

Если я звоню им — они бросают трубку. Пытаюсь извиниться — чувствую только ненависть или, в лучшем случае, вежливое бешенство. Одни невразумительно мычат и напускают туман, другие грозятся подать на меня в суд или спалить мой дом. Казалось, изобразить в романс друзей — такая неординарная и замечательная мысль! Они стали лучшими персонажами на свете. Зачем мучиться и высасывать из пальца каких-то других, абстрактных? К чему так усложнять?

С Фульвио, водителем автобуса, я знакома почти двадцать лет. Когда я просила не раздувать историю, ведь в романе его называют Флавио и он водит грузовик, он буркнул: «Конечно, гигантская разница!» и принялся вопить, что ему нужно было стать служащим или пекарем, чтобы быть неузнанным, и что не дело так поступать писателю. Впервые за двадцать лет я увидела его с перекошенным лицом и дрожащими руками — и таким он исчез из моей жизни.

Мы сидим друг напротив друга за столиком в баре Арнальдо, неподалеку от дома. Я пытаюсь втолковать, что все писатели понемногу подворовывают житейские мелочи, что часть профессии — описывать то, что испытал сам, и то, что происходит с людьми вокруг тебя. Это нормально, все так делают, даже Хемингуэй когда-то! Фульвио взметывается еще выше:

— Какого черта, Габри, ты равняешь себя с Хемингуэем?!

— Я этого не говорила.

— Какого черта нужно было вытаскивать на свет историю с Маурой?

— Неправда! — отбиваюсь я. — В книге ее зовут Саура и она учительница…

— Ага! — взрывается он. — А на самом деле она — преподавательница!

Я понимаю, в чем дело. Мне хочется провалиться со стыда.

— Виргиния уже десять дней не хочет меня видеть. Я рассказывал тебе обо всем, потому что мы были друзьями. А она прочитала твой роман на работе и отказывается понимать, что в истории с Маурой…

— Но почему? Она думает, что это неправда?

И вот тут Фульвио поднимается, и, не глядя на меня, выходит из бара, а я понимаю, что больше никогда его не увижу.

После разговора я долго сижу в баре и размышляю, пока не подходит Арнальдо, извиняясь за то, что нужно убирать со стола. Он начинает издалека.

— Так ты теперь писательница? Так что же там… Это… То есть, мне понравилась книга… Но концовка… Нет, она неправильная. Все зависло на середине… Он и она, я не понял, в конце концов — они будут вместе? Габри, может, ты ее перепишешь?

Моя мать, прочитав роман, тотчас же позвонила мне.

— На семьдесят первой странице, — начала она, пытаясь сохранять спокойствие, — у главной героини появляется полусумасшедшая мать-истеричка. Цитирую твои слова: «Она растрачивает деньги на гадалку Вильму и живет только ради ужасного пуделя Мука». Теперь я требую!.. — ее голос поднялся на неожиданную высоту: — Отвечай мне: эта — это я?

— Конечно, нет. Мама, даже не думай, что это ты!

— Повторяю. Эта — это я? — упорствовала она.

— Да нет же, нет! — уперлась и я. — Не ты! Это роман, понимаешь? Всего лишь роман, и персонажи как… Как ожившие мультяшки!

Она поуспокоилась:

— Хорошо, понятно.

Но через мгновение обескураженно воскликнула:

— В том отрывке написано про меня, про моего ужасного Бука! Про Бука! Этого я тебе не прощу.

И бросила трубку.

Мне звонили и звонили. Люди, которые обиделись, что их поместили в роман, и те, которые оскорбились, потому что туда не попали. Те, кто читали книгу, помирая со смеху, и те, кого чтение повергло в депрессию. Дело все еще не закончено — некоторые до сих пор звонят и говорят мне о романе. В общей сложности был о продано 126 экземпляров.

Что ж, урок, который я вынесла: в следующей книге, если я когда-нибудь напишу ее, все будет выдуманным — от А до Я. Обращусь к метафорам, чтобы никто ни при каких обстоятельствах не смог меня обвинять. А сейчас, во время интервью и на презентациях, когда я слышу: «Мне говорили, что это автобиография», я уточняю: «Это немного автобиографичная повесть. Скажем так — сильно романтизированная автобиография».

Теперь я знаю, что у каждого рыльце в пушку, и стоит только упомянуть в книге знакомого или друга, как он сочтет себя оскорбленным и опозоренным.

Что же до презентаций, последний забавный казус случился месяц назад, во время встречи с читателями в местном центре — Корто Циркуито. Я сидела за столом перед шестью скучающими людьми, которые пришли сюда, чтобы добраться до бесплатного аперитива. Валлеси, организатор мероприятия, начал вступительную речь с соображений настолько неожиданных, что я не знала, чем на них возразить. О чем же он говорил? О чем-то, что я не упоминала, не подозревала в своей книге, — и тем не менее они нашли это у меня. Валлеси увидел в романе вещи, о существовании которых я не догадывалась, и в доказательство привел самые неподходящие из аргументов. На каждую его фразу мне пришлось загадочно улыбаться и в возражение неутомимо повторять, как заевшая пластинка, знаменитую фразу Борхеса.

— «Минорные аккорды» — повесть о ностальгии, чьи грезы разрушают молодость… — высокопарно вещал Валлеси.

Я же отвечала:

— Как говорил Борхес «Мир сегодня — это пепел огня, догоревшего вчера…»

— Это повесть о поколении тридцати пяти — сорокалетних, «потерянном» поколении, которое никогда не пыталось самовыразиться…

А я опять:

— Как говорил Борхес: «Мир сегодня — это пепел вчерашнего огня…»

— Как же жить, как воспламенить мир идеей, в которую верит лишь твое поколение?

— Как справедливо говорил Борхес…

С тем же успехом на месте моей книги могла быть любая другая — про Вьетнам, про Александра Македонского, очерк о новом времени. Я не могла найти у себя то, о чем он говорил, я не понимала, откуда такое взялось!

Видимо, потому, что я и не думала писать ни о чем подобном.