Враг женщин

Глава семнадцатая

От Хомонголоса к Недждету

Наверное, ты помнишь… Иногда инспектора внезапно устраивали набег на наши комнаты, обыскивали ящики столов для занятий в поисках запрещенных книг. У кого-то находили безнравственные романы, у кого-то эротические рисунки, а у некоторых даже письма от любимых.

Так они и конфисковывали интересные книги, картинки, письма, и в то же время у них появлялся повод, чтобы наказать одних и лишить поездки домой на выходные других.

Слава Аллаху, я в этом отношении был чист и невинен, как снег. В том, что касалось побегов из школы, драк, ссор, неповиновения старшим и поломки школьной мебели, мне не было равных, как и в других нарушениях школьной дисциплины. Правление школы в этом могло на меня положиться. В моем ящике кроме спортивных газет и портретов спортсменов никогда ничего другого найти им не удавалось.

На самом деле и у меня имелись секретные книги, Недждет. Даже ты об этом не знал. Иногда ты видел их, смотрел на их пожелтевшие от многократного чтения страницы, отошедшие от обложек, и спрашивал меня: «Что это?» — «Да так, ничего интересного. Не знаю, как они попали сюда. Иногда я что-нибудь в них заворачиваю», — отвечал я тебе. Мои секретные книги рассказывали не о том, о чем ваши, — не о развратных женщинах, не о любовных приключениях. Это были горькие истории одиноких людей, которые повествовали о своем одиночестве.

Я еще не вступил в такой возраст, когда мог понять суть этих жалоб. Но эти книги странно и необъяснимо притягивали меня, заставляя собирать их и вновь и вновь перечитывать строки, которые я и так помнил почти наизусть. Я был еще ребенком и не мог смириться с мыслью, что являюсь одним из тех обреченных на постоянное одиночество, о которых там говорилось. Но инстинктивно что-то подталкивало к этим книгам. Да, я повторял эти непонятные для меня формулы, подобно отшельнику, вторящему самому себе в состоянии экстаза слова молитвы на непонятном для него священном языке, и загорался надеждой, как больные, которые с доверием принимают лекарство, состав которого им неведом.

Я вырос, сейчас я взрослый. Теперь я лучше понимаю, что именно содержалось в тех книгах. Я думаю, нужно повторить тебе некоторые строки из них:

«Во время одной вечеринки на берегу озера на глаза мне попался странный человек. Я спросил его: «Что ты ищешь?» Он ответил: “Одиночество”. Я удивился: «Сейчас здесь так весело и шумно. Весь берег заполнен народом, все кругом залито светом, заполнено музыкой, смехом. Не странно ли искать одиночество в таком месте?» Мой собеседник возразил мне: «Вы не знаете истинного значения слова “одиночество”. Человеку нужно искать одиночество не вовне, а внутри самого себя…»

Он заметил, что я не понимаю смысла его слов. Он начертил тростью линию вокруг себя на песке.

«Посмотрите, — сказал он. — Эта линия — пример. Вот между нами расстояние невелико. Мы смотрим друг на друга, я говорю, а вы слушаете. Но эта черта нас разделяет. И вы дальше от меня, чем от самых далеких звезд во вселенной. Это и есть истинное одиночество.

Есть тысячи различных способов, чтобы остаться в одиночестве. Человек может страдать от одиночества, сидя рядом с женщиной, которую он любит. Если человек потерял свою любимую, то даже самый громкий шум будет для него равнозначен гробовому молчанию в окружающей его после этого пустоте. Если как следует подумать, то человек, идущий по жизни в одиночестве или вместе с другом, не слишком отличается от человека умершего, то есть обреченного на вечное, безысходное одиночество?»

В этой книге говорилась правда. И мы, Недждет, хотя и шли с тобой по жизни вместе, хотя мы и любили друг друга, мы были друг другу чужими. Один из тысячи способов оставаться в одиночестве, а именно — быть уродливым подобно мне. Способ, несомненно, самый ужасный из всех, обрек меня на вечное одиночество. Мою беду я назвал самой страшной из всех. Потому что мы не желаем слушать жалобы других людей и всегда считаем, что мучаемся сильнее прочих. А это в свою очередь — одно из проявлений той «вечной разделенности» между людьми, о которой говорилось в книге.

Я продолжу чтение: «Муки одиночества легко передаются и прививаются. Никакая доброта не способна утешить человека, пораженного этим недугом. Люди понимают лишь одну разновидность страдания: то, которое они испытывают сами».

Теперь, может быть, ты понял, Недждет, почему я пишу письма мертвецу, который уже многие годы покоится в земле? Если бы ты был жив, Недждет, ты бы не смог понять меня лучше, чем теперь.

В природе есть какой-то непонятный контраст. С одной стороны, люди не в состоянии друг друга понять, они могут только почувствовать в других отголосок своих собственных мучений. Но, с другой стороны, они, несомненно, находят утешение в том, чтобы делиться своими бедами с другими, чтобы раскрывать им свою душу. Я знаю эту истину и считаю себя именно по этой причине выше остальных. Я до сих пор молчал, снедаемый дикой гордостью за самого себя. Я проходил сквозь окружавшую меня толпу неслышно, словно тень. Но теперь я понял, что причиной моего горделивого молчания было совсем другое — не мое терпение, не сила воли… Причина заключалась в том, что я еще не попадал до сего дня под воздействие того смерча, который рано или поздно вторгается в жизнь каждого человека как предопределение судьбы. А сейчас этот смерч настиг и меня, Недждет… Я не надеюсь на помощь живых. Если бы ты был жив, я все рассказал бы тебе. Но ты покинул Хомонголоса тогда, когда он больше всего нуждался в твоей помощи.

Я расскажу тебе о смешном и трагическом случае, Недждет. Хомонголос, должно быть, влюбился… Хомонголос и любовь… Два эти слова, поставленные вместе, могут произвести, казалось, только комический эффект. Ну что ж, это произошло. Ты хорошо знаешь, что Хомонголос храбрый, трудолюбивый человек. Он не обращает внимания на смерть, на боль, на болезнь, на необходимость, ни на что. Он всегда, с самых малых лет боялся только одного — любви.

Я представил перед своим мысленным взором всевозможные бедствия, которые случаются в мире, и от всех можно найти лекарство, придумать выход. Но мне с моим отвратительным лицом, что мне делать, если я влюбился?

От этой мысли я в течение долгих лет пребывал в состоянии неизбывной грусти и скорби. Я тоже поддавался первым порывам юношеских чувств, мечтал, загорался, охваченный непонятными состояниями. Нет нужды жаловаться на боль, на занозу, если можно установить, в каком месте организма она появилась. Например, если у тебя болит зуб, ты можешь его вырвать. Но что поделать с моей болью, идущей из самых темных глубин моей души, чей источник определить не дано никому?

Книга, в которой говорилось об одиночестве, давала мне такой совет: «И сердце, так же как и другие разновидности чувств, в результате долгого бездействия может войти в состояние спячки, анамнеза, слепнуть и угасать, как нечто подобное происходит и с другими человеческими органами, которые долгое время остаются без работы. Глаза, утратившие способность видеть, усохшие пальцы, больное легкое остаются в организме человека омертвевшими придатками, наряду с продолжающими жить и функционировать здоровыми органами, и точно так же неосуществленные намерения и чувства, не нашедшие своего выражения, остаются в уголках нашего сердца, словно усохшие мумии». Я пытался следовать советам, приведенным в той книге. Всю свою молодость, всю волю я потратил на то, чтобы подавить и иссушить чувство любви и потребность в ней, которую испытывало мое существо.

По мере того как я становился взрослее, мои мечты угасали, а страдания притуплялись. Осталась только легкая грусть вместо давних скорбей. Теперь я полагал, что наконец-то стал таким, каким и должен был быть, каким и хотел стать. Я сам стал верить в то, что говорил другим о любви и о женщинах:

«Если даже вдруг ночью возле моей постели окажется фея, и по мановению ее руки в моих объятиях появится сказочная красавица, — говорил я, — то, проснувшись утром, я все равно не испытаю никаких чувств. Мое сердце уже умерло. Я не способен любить».

Да, эта моя излишняя самоуверенность, Недждет, и завлекла меня в то глупое и трагическое положение, в котором я оказался сейчас.

Из-за того, что я думал, что не боюсь любовных чар, я не видел особой необходимости в том, чтобы опасаться женщин и избегать общения с ними. Понемногу я стал даже втягиваться в различные компании, в которых были и женщины. Тогда я ощущал себя настолько сильным, способным отразить любое зло, которое могли бы причинить мне люди, и потому сам шел на контакт с ними, завязывал дружбу, вел себя с ними по-приятельски.

Тем неожиданнее стало то, что меня постигло, то, о чем я не знаю, как и рассказать. Возможно, для тебя это не будет новостью. Ведь все любовные истории так похожи одна на другую…

Весной из далеких краев в наши степи прилетают стаями ласточки. Они выбирают себе места для гнездования и в течение нескольких месяцев живут там в радости и довольстве. Этим летом на одной даче в часе езды от нашего спортивного лагеря поселилась группа людей, очень похожая на такую стаю ласточек: разного возраста, веселые и беззаботные, и, главным образом, молодые женщины и девушки… Они собрались отовсюду под предлогом свадьбы каких-то молодых родственников, постоянно развлекались, играли на музыкальных инструментах, танцевали.

Мои друзья-спортсмены уже три года приезжали сюда, чтобы поупражняться на свежем воздухе и пожить жизнью, полной лишений, без всяких удобств на лоне природы. Но теперь, завидя этот девичий отряд, они забросили свой аскетизм. Порядок нарушился, программа была испорчена.

Самые предприимчивые из них стали потихоньку искать пути, чтобы установить теплые отношения с этой семьей.

Они и в том лагере нашли единомышленников, которые горели тем же желанием.

Несколько серьезных людей и, в первую очередь, я сам, вначале пытались помешать этому. Но что поделать, никто не может встать на пути инстинкта, который притягивает друг к другу мужчин и женщин… Это неодолимая сила, магнетизм.

В общем, мы не смогли совладать с ребятами. Но дело этим не ограничилось. Они от нас не отставали до тех пор, пока нам не пришлось согласиться пойти в их поместье.

Нас пригласили на вечерний прием. Друзья убеждали меня пойти вместе со всеми. Но, когда я оказался на улице лицом к лицу с группой женщин и девушек, мне стало не по себе. Я сорвался с места и на мотоцикле уехал прочь. Покатавшись по окрестностям, я в одиночестве вернулся в наш лагерь.

Но мои товарищи продолжали настаивать, и на следующий раз им удалось убедить меня.

— Они хотели непременно тебя видеть. Мы им обещали привести тебя. Иначе мы опозоримся! — умоляли они меня.

Я догадывался, зачем я им понадобился. Они слышали наверняка о моей славе женоненавистника и хотели воочию посмотреть на эту странную диковину. Я решил: «Хорошо, я приду. Но при этом я преподам этим любопытным барышням такой урок, что они навсегда раскаются в том, что захотели пообщаться со мной. И друзей своих поставлю в неловкое положение, будут знать!»

Я приступил к выполнению задуманного. От моих нападок и насмешек юные барышни трепыхались, как голубицы, подвергшиеся внезапному нападению куницы в своем гнезде. Мои друзья краснели за меня и не знали, куда им деваться. А мне-то что? Ведь это мой первый и последний визит в этот почтенный дом, — думал я тогда. Однако…

Среди тех девушек была одна, совсем не похожая на всех прочих, удивительное создание по имени Сара… Я слышал о ней кое-что еще до того, как впервые увидел. В лагере только о ней и говорили. Были даже такие, кто специально стоял на дороге и ждал, когда она проедет по деревне.

«Самовлюбленное, избалованное, легкомысленное создание, — говорил я им всем. Некоторые влюблялись в нее заочно, по рассказам о ней. Я же, слушая их, заведомо считал себя ее врагом.

Мне хотелось любым путем доставить ей неприятности. Я представлял себе, как разозлится и как будет удивлена эта привыкшая к всеобщему поклонению капризная красавица, когда столкнется с моим холодным приемом, когда поймет, что для меня она ничего не значит. Но, по правде говоря, первому удивиться пришлось мне самому. Эта госпожа Сара оказалась совсем не такой, как я ее себе представлял и как мне ее описывали. Я в своем воображении видел ее душой компании, гордо восседающей посреди прочих, капризно улыбающейся и упивающейся своей властью задавать тон различным развлечениям. Но оказалось, что она постоянно стремится быть в тени, предпочитает уединение, что она мягкая, спокойная и печальная девушка.

Из всех присутствующих только она, глядя на мое лицо, не проявила никаких признаков неприязни или отвращения.

И все же я решил следовать ранее разработанному мной плану. Чтобы вывести ее из себя и помучить как следует, я, как мог, нарушал приличия. Но она и не собиралась сердиться, только становилась все печальнее. И мыслила она совсем не так, как другие ее подруги. В ее глазах было какое-то спокойное снисхождение, свойственное людям, которые привыкли не придавать значения внешнему виду, а заглядывать глубже, в самую душу.

В тот вечер мы расстались приятелями. Возвращаясь в лагерь, я отстал от своих товарищей и начал беседовать сам с собой:

«Как можно объяснить ее симпатию ко мне? Вероятно, у этой слегка грустной и, скорее всего, весьма мечтательной девушки есть любимый. Если мое предположение верно, то нет ничего в этом мире, что могло бы ее заинтересовать. Она не смотрит на внешнюю форму… Все люди в ее глазах одинаковы. Она не видит разницы между первым красавцем и самым уродливым из людей, скажем, Хомонголосом… Может быть, даже то, что Хомонголос своим странным видом вовсе не напоминает человека, придает ей больше уверенности…

Одной из разновидностей одиноких людей являются фантазеры, которые, хотя с виду и активно принимают участие в компании, на самом деле заняты всегда только своей собственной мечтой и смотрят на мир сквозь призму своих фантазий. Такие люди стараются избегать тех, кто может оторвать их от сладких грез, вернуть в повседневность, заставить смириться с реальностью. Им по душе общество дружелюбных, безъязыких животных, которые им не мешают мечтать.

Возможно, эта Сара тоже из таких людей. Она давно устала от искусственности, кокетства, показухи и умничанья окружающих… И Хомонголос, у которого ни лицо, ни мысли не похожи ни на кого из других людей, показался ей интересным примерно так же, как для нее было бы любопытно гулять по саду с огромным бульдогом, который ничем не может нарушить ее размышлений».

Вот об этом я думал, возвращаясь в одиночестве в лагерь. Наутро, вспоминая о своих мыслях и предположениях, я стал стыдиться и высмеивать самого себя.

«Хомонголос, ты замечтался ночью под звездами, — говорил я. — Ты опьянел от общества женщин и от ночного воздуха. Все, что ты напридумывал, не более чем нелепица. Какими небывалыми грезами ты окутал образ этой самолюбивой и смешной девицы? Но истина-то проста… Эта госпожа Сара хотела посмешить окружающих, притворившись, что заинтересована твоей персоной. Может быть, ей мало тех ухаживаний, которыми в избытке окружают ее все мужчины, попадающиеся на ее пути, и она захотела добавить к числу своих поклонников еще и эксцентричный экземпляр вроде тебя. Или же она стремится полностью свести с ума своих воздыхателей тем, что ради протеста против их чувственных порывов выбрала для себя подобное чудовище в качестве спутника. А может быть, у ее внимания к моей персоне есть и другой, еще более коварный подтекст. Возможно, она тем самым дает понять своим ухажерам, что царит над всеми ними на такой высоте, что для нее, как для птицы в полете, все они кажутся одинаковыми, и нет никакой разницы между первыми красавцами и тем же Хомонголосом. Да, правда, наверное, в этом. Будь проклята ночь, наводящая на людей бредовые идеи и фантазии! Да здравствует солнце! Оно не только освещает мир, но и делает человеческий рассудок здравомыслящим, проясняет все недоразумения».

Я стремился больше никогда не переступать порога этой усадьбы, не общаться с этими ненормальными девицами и, в особенности, никогда не встречаться больше с этой госпожой Сарой. Но воплотить это решение в жизнь оказалось не в моих силах.

Они очень настаивали. Происшествия и случайные события — все было против меня. Да что там скрывать! Мое сопротивление все больше слабело. Я стал часто видеться с Сарой.

Эта девушка проявляла ко мне явную симпатию, постоянно занималась мною. Почему? Хотя я то и дело напрягал свой ум, силясь понять это, мне это никак не удавалось.

Я обратил внимание на одну вещь. Мои мысли о Саре делились на дневные и ночные, причем они были совершенно противоположного свойства. Как будто во мне жили два разных человека в это время, и думали они тоже по-разному.

Днем я хладнокровно изучал эту девушку и находил, что в ней сочетаются, слегка прикрытые лоском положительности, желание показать себя лучше, чем она есть, и кокетство. Я сделал вывод, что она пустое и лишенное смысла существо.

К тому же мне и не было особой нужды составлять ей компанию. Я старался удалить из головы мысли о ней, как выбрасывают из комнаты ненужные вещи. Но ночью, когда все кругом темнеет, когда и природа и души людей находятся в каком-то оцепенении, ее образ будто бы снова приближался ко мне, нетвердой рукой стучал в мои двери, и ее опечаленное и мечтательное лицо вставало передо мной, как живое.

Ночь развеивает наши рациональные убеждения. В лунном свете и кусочек стекла, сверкающий поодаль, кажется драгоценным камнем. Падая на мрачную стену, этот свет словно бы разделяет ее надвое, открывая проход в какой-то иной, неведомый нам мир. Таково воздействие ночи на наше зрение. Но она с неменьшей силой влияет и на то, что недоступно нашим глазам, на наши собственные мысли и чувства.

Образ Сары, приносимый ночью в мои мечты, был совершенно иным, чем та легковесная, бездушная, не видящая смысла в своей жизни Сара, какой я представлял ее днем. Я стыдился самого себя за то, что посмел возвести клевету на это прекрасное творение природы.

— Хомонголос, — говорили приятели, — мы сегодня вечером идем в поместье! А ты, конечно же, нет?

— Верно, но вы на всякий случай оставьте еще одного человека, чтобы присматривал за лагерем. Может, я тоже пойду куда-нибудь погуляю. А может быть, и зайду туда, если мне взбредет на ум. Они ведь так настаивали, что отвертеться этим вечером не так просто…

— Браво, Хомонголос! Другие-то пусть зовут, но когда сама госпожа Сара хочет тебя видеть… Да, ты понемногу привыкаешь к людям, становишься светским человеком.

Я пожимал плечами, делая вид, что не придаю значения сказанному, и говорил:

— Это еще не точно, что я приду.

Но я уже начал понимать, что те твердые решения, которые я принимал в дневное время, вечерами превращались в пух и прах. Иногда я стыдился своей собственной нерешительности. Я стал опасаться за себя.

«Во что бы то ни стало, я должен одержать верх над этим желанием», — говорил я себе. И вправду, я сдержал свое слово. Но в ту ночь я чувствовал себя больным. Дыхание у меня было прерывистым, я не мог стоять на одном месте. Я зашел в море и плавал до одурения, до тех пор пока окончательно не выбился из сил.

Я понял, однако, что не всякая победа достойна того, чтобы ею гордиться. И потому решил, что лучше будет не искушать судьбу и не плыть против течения.

Во мне вновь пробудился страх любви, как и много лет назад. Я пытался утешить самого себя и придумывал странные оправдания:

«То расположение, которое я испытываю к этой Саре, не имеет ничего общего с чувством любви. Если мы оставим в стороне всякие мелкие увлечения и страсти и обратимся к настоящей любви, то такая любовь может возникнуть только между людьми, чьи достоинства и способность любить друг друга более или менее равноценны.

Едва ли может возникнуть любовь между созданиями, принадлежащими к разным видам. Такого в природе не бывает. Я хорошо осознаю свое место в мире. Какую надежду я могу питать в отношении этой девушки? По какому праву мне дозволено ее любить? Я с удовольствием гуляю вместе с ней, мне нравится ее общество. Я даже не думаю при этом о том, что она женщина. Я люблю ее как друга, как мужчину, может быть, как потерянного мной Недждета… Это чисто дружеская любовь. Среди мужчин у меня был друг, которого можно было назвать братом, так почему же среди женщин у меня не может быть такого же друга, которого бы я называл сестрой?»

Эта непрочная логика помогала мне на время подавить тревогу и снова и снова приводила меня к Саре.

При каждой нашей встрече она все более по-дружески была настроена по отношению ко мне. Я старался не обнаружить свою глубокую приязнь к ней не только перед посторонними, но и перед ней самой. Поэтому я продолжал озорничать и делать глупости, не прекращал свои наглые нападки на нее и на других. Только делая все наоборот и грубя, я мог почувствовать, что я тоже принадлежу к роду человеческому. Если же я стал бы вдруг мило вести речь о доброте и принимать слащавые позы, все окружающие сочли бы это не более чем шутовством и кривлянием.

Ты знаешь, Недждет, рассказ об осле и болонке. У одного человека были прекрасная породистая болонка и безобразный осел. Собака всегда бегала за хозяином, спала у него на коленях, получала пищу с его стола.

Осел же переносил грузы, крутил водяное колесо на огороде и за свою службу получал меру ячменя и много палочных ударов. Однажды осел, почесав копытом с подковой свою большую голову, подумал:

«Все напрасно, так дело не пойдет… Мне нужно изменить тактику, поступить так, как делает собака… Ведь это не так трудно, подражать ей? Она иногда гавкает, иногда катается по земле, еще лапой гладит хозяина по лицу. Если я буду делать так же, как она, хозяину это наверняка понравится. Он освободит меня от переноски тяжестей, перестанет бить, и я буду всегда находиться при нем.

Бедный осел, не видя проку в дальнейших размышлениях, сразу приступил к делу. Ему удалось зайти в комнату, где сидел хозяин. Тот, конечно же, сильно удивился. И стал ожидать, чем все это закончится.

Осел поднял голову, прижал уши и начал издавать звуки, подражая собачьему лаю. Затем упал на бок и стал подкатываться к хозяину, задирая при этом копыта кверху. Вся комната сотрясалась, как во время землетрясения. Кувыркаясь, осел ронял все вещи, которые были в комнате, сдвигал все в сторону. Наконец осел, полный решимости осуществить и третий пункт своего замысла, встал на ноги и попытался погладить хозяина копытом по щеке. Не рассчитав силу, он выбил хозяину сразу несколько зубов.

Тот позвал на помощь. Слуга и садовник забежали в комнату с палками, и для осла началась совсем другая песня.

И вот я сам себя сравнил с ослом из этой сказки.

Для меня говорить добрые слова, вести себя как культурный человек, — означает выставить себя на смех, еще раз обратить внимание на свое уродство, и не более того.

Я был человеком, который признает свое поражение в делах сердечных и уходит от борьбы в этой сфере. Если для меня забрезжит вдруг какая-то надежда, все только посмеются надо мной. А я никогда не согласился бы на это.

Но этим я не ограничился. Я не хотел, чтобы меня считали страдальцем, Сознающим свое собственное положение и оттого еще более заслуживающим сочувствия. Для гордого человека сострадание еще хуже, чем насмешки. Поэтому я и решил представить себя как настоящего Хомонголоса, лишенного человеческих чувств и ощущений монстра. И я обращался с госпожой Сарой из рук вон плохо. Мои слова и поступки могли возмутить любого, даже самого безобидного и скромного человека. Но эта ни на кого не похожая девушка не реагировала, что бы я ни делал и ни говорил.

Отношение Сары было для меня неразгаданной загадкой. После долгих раздумий я пришел к такому выводу.

Несмотря на все мои усилия, я допустил опрометчивую оплошность. Мой наглый вид не обманул Сару. Она почувствовала, что, несмотря на показную веселость, в душе я глубоко несчастен. Может быть, у этой девушки и душа так же прекрасна, как и ее лицо? Она действительно жалеет меня. Она утешает меня, подобно тому, как пытаются обнадежить смертельно больного человека. Откуда у такой прекрасной девушки столь благородный порыв?

Моя болезнь началась, Недждет. Мои взгляды и мысли постепенно меняются. Сара в моих глазах все более отделяется от обычных людей, становится благодаря прикрасам моей фантазии полубожественным созданием, все выше возносится в моих мечтах.

И не только мое отношение к Саре изменилось. Вот, например, дорога между поместьем, в котором она остановилась, и лагерем… Эта пыльная, плохо вымощенная улица, которую я днем попираю то и дело колесами моего мотоцикла, в ночное время кажется мне дорогой в царство снов. Тот сад, в котором я впервые увидел ее, то дерево, под которым она тогда стояла, фонарь, отбрасывавший холодный свет на ее лоб, на ее волосы в один вечер, когда мы расставались с ней, и множество таких же маловажных деталей приобретают в моих глазах неожиданную ценность.

Наконец я вынес окончательный приговор:

«Хомонголос, не отрицай того, что ты влюблен. Эта болезнь чем-то напоминает краснуху… Как ты ни старался, а она от тебя не отвязывается. И ты заболел так же, как и все прочие люди. Но нет причины для беспокойства. Если бы ты подвергся такому заболеванию в юности, это могло бы представлять для тебя опасность. Но сейчас у тебя достаточно сил, чтобы защитить себя. У тебя сильное тело… Что еще более важно, у тебя крепкий и холодный рассудок. Подростком ты бы поддался пустым мечтам, пустым надеждам. И, наверное, не смог бы вынести крушения своих фантазий, которое рано или поздно обязательно бы последовало. Опасность этой болезни даже не в ней самой, а в порождаемом ей чувстве надежды, как я думаю. А ты никогда уже не допустишь такого ребячества… Только смотри, чтобы от страсти не потерять рассудок. Весь бред, все твои бессвязные речи — от всего этого нужно себя беречь…

Возможно, этот недуг не так уж и страшен и скоро пройдет. Не забывай, что воспоминание о прошедшей болезни, которая благополучно завершилась выздоровлением, приятно для человека, хотя во время лихорадочных припадков он всерьез опасается за свою жизнь. У больного, охваченного жаром, все чувства обостряются и обретают глубину, весь мир предстает ему в другом свете. Быть может, эта болезнь избавит тебя от более тяжкого недуга — пройти по жизни, так и не познав, что такое любовь».

И вот сейчас я лежу в жару, Недждет… Мне чудится, что меня несет течение какой-то огромной реки… Посмотрим, куда оно меня забросит.

Хомонголос.