Враг женщин

Глава четвертая

От Сары Нермин

Любимая Нермин!

В конце своего письма ты говоришь: «Я постоянно гляжу на дорогу. Каждый день ожидаю твоего приезда. Прошло уже одиннадцать дней с тех пор, как уехала Сара… В усадьбе своего дяди она, должно быть, умирает от скуки. Надо срочно придумать какой-нибудь предлог и вернуть ее в Стамбул, — единодушно говорим мы, все твои друзья и подруги…»

Дорогая Нермин, я думаю, что вы напрасно ожидаете моего приезда в ближайшее время. Потому что я очень прониклась обстановкой этого селения.

Есть такая поговорка: «Чем быть вторым в Риме, лучше быть первым в деревне из двух домиков». В Стамбуле я даже во второй ряд не попадаю. Это огромный город… Там всегда найдутся те, кто бросит мне вызов, начнет бороться со мной за влияние… А здесь — я королева. У меня нет соперниц. Мой успех и моя власть все возрастают. Мое появление в поселке становится уже событием, праздником. Мужчины тех мест не похожи на наших салонных джентльменов, которые напоминают мне обученных хорошим манерам обезьян. Эти не скрывают своих чувств, говорят открыто, без прикрас. С виду они грубы и смешны, но, что поделать, мы должны быть снисходительными к ним, их непосредственности.

Вот несколько примеров того, как они восхваляют меня. Я слышала это своими ушами:

— Стать бы мне не человеком, а мухой, чтобы я мог прикасаться к ее лицу, ее рукам…

— Неужели она такое же существо, как и мы, которое ест и пьет?

— Позавчера моя жена начала капризничать. Это меня взбесило, и я огрел ее палкой…

— О Аллах, она словно хрустальная! Сквозь одну щечку можно разглядеть другую, кожа словно прозрачная…

Может быть, оттого, что я уже пресытилась украденными из книг комплиментами в салонах, эти примитивные, лишенные смысла эпитеты меня развлекают…

Местные жители влюбляются в меня. Одного из них я опишу. Его имя я не запомнила. Оно заканчивается на «…уллах». Абдуллах, Нуруллах. Не помню. Ему лет шестьдесят. Он состоятельный старичок. Был старостой какого-то квартала. Такие старики поучают жителей поселка, разносят сплетни, следят за тем, кто куда заходит, откуда выходит. Они собирают подписи, чтобы кого-то выгнать из квартала. И он такой же. Мне сообщили, что этот староста жаловался, что я хожу по улицам в открытом платье. А кроме того, что он порицает молодых людей, которые увиваются за мной. Я сама слышала, как он отчитывал юношей, уставившихся на меня: «Что вы, человека не видели?» Тогда я его и разглядела: щуплое тельце с большущей головой и лицом, вытянутым, как у лошади. Он больше похож не на тех фанатичных ходжей, которые воспитывают народ, не ожидая для себя награды, а скорее на старых волков, что каждые два-три года меняют жен и сбивают с пути неопытных, глупых, неоперившихся девиц.

Я подумала: «Хорошо, уважаемый! Я покажу вам, чего стою. Вы говорите другим: что вы, человека не видели? Посмотрим, сами-то вы много ли повидали на своем веку таких, как я?»

Однажды мы снова приехали в селение. Я стояла на рынке и ожидала господина Ремзи, который зашел в одну лавку. Я заметила, что господин староста идет мимо меня, наклонив голову, сдвинув мохнатые брови и слегка ворча. Пользуясь случаем, я обратилась к нему:

— Извините, почтеннейший. Я хочу с вами переговорить. У вас есть минутка?

Он удивился и остановился передо мной. Но при этом не поворачивал ко мне лица и не менял позы. Он ждал, вытянув свою лошадиную голову вперед.

Проникновенным голосом, в котором сквозила ирония, я начала:

— Почтеннейший, у меня был приемный отец, которого я очень любила. В прошлом году он скончался, долгие лета вам… Когда я вас увидела, мне показалось, будто он встал из могилы… Я очень разволновалась. Позвольте-ка, я рассмотрю вас повнимательнее. Должно быть, у вас тоже были в жизни скорбные минуты. Вы поймете мою печаль.

Староста был просто сражен и застыл на месте. Он все еще не поворачивал ко мне лица. Возможно, он колебался — уйти ли ему сразу или поговорить со мной. В конце концов, поразмыслив не знаю о чем, он принял решение поговорить со мной. Все еще не в силах изменить выражение лица, он повернулся ко мне и посмотрел мне в глаза… У господина старосты были такие густые усы, борода и брови, что если бы мы их все состригли, мы могли бы сделать усы для всех желторотых юнцов в Стамбуле. Так мне подумалось. И пока он смотрел на меня, я с трудом сдерживала смех. Из этих густых зарослей высовывался огромный бесформенный нос, над которым блестели близко посаженные синие глаза, которые то и дело удивленно моргали.

В том же тоне, что и прежде, я продолжала мою грустную историю. Староста, посматривая на меня, отвечал:

— Нельзя умереть вместе с умершим. Пусть Аллах даст вам такую долгую жизнь, каково число комков земли на могиле усопшего.

Такими словами он пытался меня утешить. Мы расстались, пообещав, что при случае я поделюсь с ним своим горем.

После его разговора со мной весь базар стал уважать господина старосту. Сам он, должно быть, догадался об этом, так как в его походке вдруг появилось какое-то странное величие.

После этой встречи оборона бедного старика была сломлена. Теперь, когда он издалека видел меня, он робко приближался ко мне и при этом еще гордился тем, что является моим приятелем. И хотя старикашка посматривал на других свысока, но передо мной терялся, склонял голову, разговаривал очень мягко и даже огорчался, если я его не замечала.

Ты скажешь: Сара, что это за бессмысленная и неуместная игра? Какое удовольствие ты находишь в том, чтобы свести с ума, измучить старого человека, привязав его к себе?

Нермин, я признаю твою правоту… Но это уже не в моей власти. Я такая с самого детства, с пеленок. Моя красота слишком избаловала меня. Я испытываю просто какое-то болезненное наслаждение, влюбляя в себя окружающих, делая их своими поклонниками. Наверное, это неизлечимо… Я считаю, что красота, вокруг которой не возникает поклонения, — ненужная вещь. Я чувствую, что поступаю плохо… В один прекрасный день я, вероятно; понесу за это наказание. Может быть, оно уже началось… Кругом я вижу людей, которые женятся, создают семьи и живут счастливо. Ты знаешь, как я над ними посмеивалась, Нермин… Однако к моему веселью начало примешиваться страдание, зависть… Как жаль, что я не смогу посвятить свою жизнь кому-то… Я никого не люблю. Хотя мне уже двадцать два года… Извини, я привыкла всем врать и тебе повторяю то же самое… И мне и тебе уже давно исполнилось двадцать шесть, ведь так? Оставаясь наедине с собой, мы можем себе признаться, что нам, по правде говоря, даже больше. Значит, уже скоро тридцать… А что потом? Ты видишь, я права, говоря, что наказание уже началось. Когда я писала тебе все это, откуда-то появилось такое невеселое настроение. Но я должна еще сообщить тебе нечто важное. Уже начинаю. Я передам тебе о всех событиях последовательно, согласно хронологии, словно учитель истории. Ну вот, опять слышатся шаги за дверью. Возможно, это снова зять моего дяди.

— Госпожа Сара, вы закончили письмо? Скоро приходит пароход. У вас осталось полчаса, чтобы собраться.

— Полчаса? Значит, я могу еще полчаса писать письмо.

— …

— Через полчаса письмо будет готово.

— А вы сами?

— Господин Ремзи, зачем вы утруждаете себя и сами возите в поселок? Поручите доставить письмо кому-нибудь из слуг.

— Вы не поедете в поселок?

— Что делать, у меня не остается времени на сборы.

— Госпожа Сара, я же сказал, что есть еще полчаса. Я могу дать вам побольше времени. Час… Даже полтора… Я в прошлый раз неправильно посмотрел время.

— Ну что ж, тогда через час…

Я записала для тебя весь наш разговор через дверь с господином Ремзи. Ты сама поймешь смысл. Думаю, мне нет нужды растолковывать тебе. Этот молодой агроном стал испытывать ко мне некую привязанность… Грех лежит на нас обоих. Когда я приехала сюда, я увидела, что господин Ремзи слепо любит Весиме, как Ашик-Гариб[3], или Ашик-Керим. Однажды вечером он, показывая мне рукой на Весиме, поливавшую в тот момент цветы, произнес:

— Если бы я не встретился с вашей двоюродной сестрой, я, наверное, до самой своей смерти не знал бы, что такое любовь.

Идиотские слова. Ты видишь, Нермин, как неосторожно он поступил, сказав мне это. Нельзя такое говорить при мне!

Я подумала: «Благодари Бога за то, что ты — жених моей двоюродной сестры Весиме и зять моего дяди. Бедняга, провинциальный господинчик!»

Но он продолжал со странной гордостью и удовольствием:

— Я могу назвать себя самым счастливым из людей, потому что узнал Весиме. Никого другого я не смог бы так полюбить.

Господин Ремзи переживал пик своей влюбленности. Он подошел к невесте под предлогом чем-то помочь ей. Он хотел забрать у нее лейку, но она капризничала и кокетничала. На туфли Весиме упало несколько капель воды. И тут же агроном, склонившись до земли, стал вытирать платком капли с обуви возлюбленной. Сама же невеста, то бледнея, то краснея, улыбалась и никак не могла решиться погладить его по волосам. Они пересмеивались, шепча друг другу неизвестно что. Но какими же они выглядели счастливыми! Внутри у меня что-то кольнуло.

«Господин Ремзи, — сказала я самой себе, — ты открыто вызвал меня на бой, и я преподам тебе маленький урок. Ты будешь наказан за дерзость… Не бойся, твоим отношениям с Весиме и твоему счастью ничто не угрожает. Но ты узнаешь, что в мире есть люди, которых ты будешь любить не меньше, чем Весиме».

Нермин, ты полагаешь, что у меня достаточно сил, чтобы разрушить одним ударом семейное гнездо Весиме? Но ты же уверена в том, что я не сделаю такой подлости по отношению к моей двоюродной сестре. Я хотела только возбудить в господине Ремзи кратковременные иллюзии и тоску по мне. Для этого мне даже не надо было стараться. Ведь никто не обвинит меня во флирте. Но, в конце концов, вот случилось же так, что господин Ремзи сейчас стоит в коридоре с легкой грустью на сердце, о причине которой он, возможно, и сам пока не догадывается. Он с нетерпением ждет, когда я закончу письмо. Нермин, не пытайся, когда будешь писать ответ, читать мне мораль! Эта комедия, клянусь тебе, не будет иметь продолжения. Все, что я хочу от Ремзи, это чтобы он уделял мне побольше внимания…

Опять не осталось времени рассказать тебе все то, что хотела. Извини меня и жди следующего письма.

P.S. У тебя есть нехорошая привычка. Ты не рвешь и не выбрасываешь прочитанные письма, а, наоборот, хранишь все. Даже самые незначительные из них, в том числе наверняка и мои. Постарайся замазать чернилами те строки, где я рассказываю о нашей подлинной жизни или лучше сотри их офортом[4]. Никто не знает всех превратностей судьбы. Вдруг эти письма попадут в чужие руки.

Сара.