Время увядающих лилий

Эпилог

Папская область, Рим, май 1494 года

Тик-так, тик-так… Часики читают, пусть и в переносном смысле, отсчитывая последние часы до коронации. Той самой, которая должна состояться завтра. А спустя пару дней после возложения Железной короны на мою голову — другая важная церемония, а именно бракосочетание уже короля Италии Чезаре Борджиа с принцессой Хуаной Трастамара, дочерью властителей Кастилии, Арагона и Неаполя.

Завтра. А сегодняшний вечер проводится исключительно в компании других Борджиа, такова уж была просьба главы семейства, восседающего на Святом Престоле Родриго Борджиа. Друзья не в обиде, понимают, что уж их празднование обоих важных событий стороной точно не обойдёт. Ну а Борджиа… все здесь. Почти все, потому как Франциско Борджиа, кардинал и архиепископ Неаполя, пропадал именно там, не в силах прервать важную работу с местными сеньорами.

Остальные здесь. Не только Родриго Борджиа, его де-факто жена Ваноцца ди Катанеи и их дети. Вот сидит Хуан де Борджиа-Льянсоль де Романи — довольно юный кардинал, но уже успевший зарекомендовать себя в качестве умелого дипломата и просто хорошего интригана, разбирающегося в потаённых пружинах механизма, двигающего вперёд европейскую политику. Троюродный братец успел доказать и полезность и верность семейству, а потому «уровень допуска» повышен практически до максимума. Кто знает, может быть именно он станет следующим понтификом. Скорее всего, так оно и будет, поскольку в узком кругу уже принято решение — на Святом Престоле в будущем должны сидеть исключительно представители рода Борджиа. Равно как титул великого магистра Ордена Храма станет наследственным у королей Италии. Оба инструмента слишком уж важны, однажды получив их, нельзя уже выпускать из рук. Благо теперь появилось не только желание их сохранить, но и сила, это гарантирующая.

Пока это были все Борджиа, собравшиеся тут, в замке Святого Ангела, но имелись и другие родственники, пусть пока там, в Валенсии. Кто из них мог оказаться действительно перспективным и полезным, а кто откровенным балластом, с которым и возиться не стоит — об этом ещё предстояло как следует поразмыслить. Равно как и прощупать старшую дочь Родриго Борджиа, рождённую от одной из мимолётных любовниц — Изабеллу, в замужестве Матуччи. К прискорбию своему, я так толком и не удосужился разузнать о ней как следует. Ошибка не боги весь какая, да и не требовалось оно до сей поры. Зато теперь… Она, само собой разумеется, была приглашена как на коронацию, так и на свадьбу, причём вместе с мужем, о котором разговор особый. В каком смысле? Да так, дошли слухи о том, что этот брак был… не самым удачным для Изабеллы, а значит следовало прояснить и этот нюанс. Если слухи правдивы, то… или развод, или сия достойная синьора из рода Борджиа в самом скором времени внезапно овдовеет. Последнее при раскладах неподобающего обращения мужа с супругой или же при нежелании согласиться на развод при желании на то супруги. Будем посмотреть, иными словами выражаясь.

Зачем эти хлопоты? Борджиа на земле не валяются, особенно теперь, когда из испанской аристократии «второго круга» род резко рванул вверх, через тройную тиару понтифика к короне Италии. Дочь понтифика и сестра, пусть сводная, короля Италии — по любому становится заметной фигурой на политическом небосводе. Если не обратим внимания мы, то непременно подкатят другие и далеко не факт, что это не обернётся большими проблемами.

Проблемы… Сейчас их можно просто откинуть в сторону, хотя бы на некоторое время. Относительно небольшая комната, обставленная без излишней, показной роскоши — так, чтобы было просто удобно собраться и посидеть в кругу совсем уж своих. Вот как сейчас. Не устраивать пир горой, для этого обстановка и настроение не совсем подходящие, а так, малость расслабиться, почувствовать себя не хозяевами большей части Италии, а просто… Борджиа. Хотя теперь одно это слово крепко связано с властью и кровью, величием и ядами, победами и смертью.

Только всё это там, за дверями осталось. Сейчас просто приятно посмотреть как Лукрецию, аж светящуюся от счастья и гордости за искренне любимого брата, а заодно потихоньку примеривающуюся к пока не существующей короне, о возможности получить которую ей уже намекнули. Правда сроки оставили крайне туманными, но оно и понятно — в таких делах спешка всегда была даже не лишней, а откровенно вредной.

Сейчас она отвечает даже не на вопрос, а на осторожное высказывание своей матери, Ваноццы, о том, что раз её старший брат на днях женится, да и младший уже помолвлен и также в этом году станет мужем красавицы из рода Трастамара, пусть и побочной ветви… То может пора и ей самой подумать… О, только подумать о выборе! Новое положение позволит не просто выбирать из нескольких вариантов, но получить в мужья самых завидных женихов Европы.

— Я сама выберу себе мужа, но… не как сестра Чезаре Борджиа, а как Борджиа, но Лукреция. Когда обо мне тоже заговорят! Как заговорили о Катарине Сфорца. Ведь Чезаре мне поможет, да, братик?

— Куда ж мне деться то? — улыбаюсь, отвечая вопросом на вопрос. — И тебе помогу, да и Джоффре надо в скором времени показывать, что такое война, политика и их самые замысловатые сочетания.

Упомянутый Джоффре, хоть и отличался завидной долей флегмы в характере, но смотрел этак заинтересованно. Тринадцать лет, четырнадцатый давно пошёл. По нынешнему времени возраст «на грани», когда можно потихоньку-полегоньку приобщать этих полудетей к реально взрослой жизни. Правда у Джоффре последовательность этого самого приобщение получится не совсем обычной — сперва женитьба на редкой красотке, до которой он, откровенно сказать, не совсем ещё дорос, а уж потом всё остальное. Ирония бытия, по-иному и не высказаться!

— Война почти закончилась, сын, — не преминул напомнить об очевидном Родриго Борджиа. — Как только короля Карла Валуа разорвало в клочья от устроенного взрыва, а его маршал слёг в постель, терзаемый жуткими, неправдоподобными видениями… Новый король, Людовик, не желая искушать судьбу и примерять на себя это твое «проклятье тамплиеров», уже хлопочет о мире. Его посланник каждый день стремится поцеловать мне и руку и туфлю, прося о скорейшем заключении мирного договора.

— Но ты же сказал ему…

— Что мирный договор будет подписан королями Испании, Италии и Франции, — аж засиял от удовольствия понтифик. — И по нему мы получаем многое, пусть и не всё, что могли бы. Но я уверен, что сейчас создаваемому нами королевству нужен мир. Хотя бы на год, а лучше на два.

— Пусть подавится! Ты прав, отец, мир сейчас важнее, а развязать войну можно всегда. Ведь мы, Борджиа, умеем использовать любую бумагу в своих целях.

И не только бумагу! Тому свидетельство смерть Карла VIII, который слишком уж всех достал, и смерть которого не стала поводом для мести и тем более продолжения войны даже среди приближённых.

Как он погиб? Был взорван аккурат в процессе переговоров, на которые его пригласила бывшая жена. Нейтральная территория оказалась на поверку не такой и нейтральной. Неудивительно, учитывая тот факт, что под разбитым для ведения переговоров шатром посреди открытой местности между крепостной стеной Ренна и лагерем осаждающих было кое-что приготовлено. Бочонок с гранулированным порохом, смешанным с гнутыми ржавыми гвоздями и прочей железной мелочью, чтоб уж наверняка усилить поражающую способность. И огнепроводный шнур, создать который при моих то знаниях химии можно было даже в здешних условиях.

Создание же подходящих условий — это заслуга Диего де Фуэнтеса, который вновь показал себя с самой лучшей стороны. Повернуть переговоры таким образом, чтобы расслабить французского короля, заставить поверить в то, что хотя бы часть его требований будет удовлетворена. Включая возвращение дофина в Париж… И в момент этой самой расслабленности удалить из шатра Анну Бретонскую под вполне себе благовидным предлогом, равно как и самому внутри не остаться. Далее всё просто. По сигналу один из людей Фуэнтеса, находящийся чуток в отдалении, поджег шнур… точнее сказать подожгли сразу три шнура во избежание затухания из-за несовершенства сделанного «на коленке» материала. Результат — большой бум, который в клочья разнёс как шатёр, так и всех, кто находился внутри. Ну а удирать, тем паче недалеко, для Анны Бретонской было уже отнюдь не в диковинку.

Как ни странно, крики о бесчестии, проявленном герцогиней Бретани, нарушившей правила ведения переговоров, хоть и были, но… скорее порядку ради, чем действительно от души. Нет, конечно же, впредь с ней поостерегутся договариваться о чём-либо лично, да и вообще будут посылать тех, кого ну совсем не жалко — только вот и ответная «пиар-атака» со стороны Анны Бретонской присутствовала. Дескать, человек, который взял в жёны чужую жену при живом муже и насильно вырвав согласие на этот самый брак уже… не может считаться примером для подражания и следующим пути рыцаря. Затем ушат помоев по поводу жестокого обращения — на самом деле его не было, но кого это волновало в подобной то ситуации — вдобавок письма с реальными такими угрозами бежавшей Анне… В общем, получая дельные советы от так и остающегося при ней Фуэнтеса, Анна Бретонская могла ещё долго переругиваться с теми, кто обвинял её в коварном и недостойном убийстве французского короля.

Король умер, да здравствует король! А им стал тот самый Людовик Орлеанский — бывший соперник Карла VIII, всерьёз воевавший с ним за корону, но потерпевший тогда поражение. Он может быть — и даже наверняка — хотел и Бретань вернуть, и за оставшиеся итальянские территории зацепиться, но… При такой вот резкой и неожиданной смене монарха вести полноценную войну, да ещё на два фронта — дело чрезвычайно сложное. Более того, главный полководец в Италии, маршал Луи де Ла тремуйль, «внезапно» сильно заболел. Так сильно, что ни о каком руководстве войсками речи идти не могло. А Жильбер де Бурбон-Монпансье — не того размаха личность, чтобы одновременно тянуть на себе и собственно военные дела, и тайные операции, на которые де Ла Тремуйль был такой мастак.

Что стряслось с самим маршалом? Отравленный воздух с ним произошел, чрезмерно насыщенный парами псилобицина. Тот самый яд, вызывающий галлюцинации, содержащийся в довольно большом количестве ядовитых грибов, которые начиная где-то с последней трети двадцатого века стали лопать разные наркоши. Грибы эти была распространены практически везде, так что с получением исходного материала проблем не возникло. Дальше — дело техники. Выделить собственно псилобицин, затем подмешать его в воск, из которого делают свечи, по возможности нейтрализовав посторонний запах. Сами же свечи отправить через курьеров агентам в Геную. А уж там они должны были подменять нормальные свечи в спальне маршала на другие, отнюдь не безобидные. Глюки были гарантированы, а уж смертельный исход… это зависело от крепости организма.

Организм оказался крепким, но плющило и таращило беднягу маршала, как было доложено, по полной программе. Тут и видения каких-то демонов, а визиты мертвецов и… бредни по поводу того самого «проклятья тамплиеров», оказавшегося ну совсем в кассу! Смерть короля Франции, непонятная болезнь маршала, к тому же отягощённая «видениями», связанными с «проклятьем»… роскошно получилось. И плевать на то, что когда его, совсем уж больного, увезли из Генуи, возможность окончательно добить де Ла Тремуйля накрылась медным тазом. Главное уже произошло — слухи о действенности «тамплиерского проклятья» поползли с новой силой, охватив и Францию, и Италию и вообще всю Европу. В таких условиях и новый король, Людовик XII, си-льно так призадумается, прежде чем «гневить небеса», то бишь конфликтовать в открытую с нынешним главой Ордена Храма. К слову сказать, носящим фамилию Борджиа.

Вот он и решил не искушать судьбу, по крайней мере, в ближайшее время. И предварительные условия, которые довёл до нас французский посланник, оказались… приемлемыми. Французы готовы были как признать потерю всех неапольских крепостей, так и изменившуюся картину власти в итальянских землях, включая миланский вопрос. Более того, соглашались отвести войска из Монферрата, Асти и не путаться под ногами в Корсике. Единственное, за что они держались намертво — Генуя, где засел окончательно признавший французского короля своим покровителем Мавр, и Савойя с находящимся внутри герцогства маркизатом Салуццо. Вот тут ещё можно было поперетягивать канат, попытавшись на окончательных переговорах оторвать в свою пользу ещё что-нибудь ценное, но… и так неплохо. Особенно учитывая тот факт, что Монферрат и Асти никто не собирался отпускать на «вольный выпас». Предельно, что светило тамошним правителям — сохранение определённой части власти в составе королевства Италия. Не более того. Что до Корсики… С этим крайне сомнительным приобретениям пусть изабелла с Фердинандом мучаются. Корсиканцы — тот ещё народ, который очень не любит всех посторонних.

Вот Савойя с Генуей… Придётся искать обходные пути, благо есть уже у меня парочка интересных идей насчёт того, как можно, не нарушая мирного договора, устроить нашим «французским друзьям» нехилую головную боль. Да и Мавру показать, где раки зимуют, тоже не помешает.

Пока я, отвлёкшись, размышлял на тему предстоящего мирного договора, Лукреция наседала на своего отца, напирая на то, что если уж Чезаре сказал про корону, то она точно будет красоваться на её голове. А какая именно… вот у него спросить и стоит. И ведь спросила, язва подрастающая!

— Мир тебе нужен, чтобы подготовить Крестовый поход, ведь так? И ты уже знаешь, как будешь готовиться и по кому нужно ударить.

— Он знает, Лукреция. Как и я, — подтвердил Родриго Борджиа. — Только мне придётся отправлять легатов во все христианские государства и принимать уже их посланников, убеждая, прося и интригуя. А твой брат станет готовить армию и флот, которого у нас сейчас почти нет. Его предстоит купить… и начать стоить верфи, чтобы уже на них строить корабли. В отсутствие корабельного леса.

— Лес тоже предстоит покупать, — невесело усмехнулся я. — Придётся создавать флот по кораблю, а лес покупать то там, то сям, ничем не брезгуя. Зато у меня есть идеи, как сделать наши будущие корабли куда более опасными для врагов. Мои идеи, как вы знаете, частенько приносят свои плоды.

— Но цель… Цель похода? И что будет с теми врагами, которые остаются совсем рядом с нами?

Лукреции интересно не просто так. Она пытается понять, чтобы на основании этого делать хоть какие-то выводы.

— Целей лучше иметь сразу несколько, сестрёнка. А для посторонних приоткрыть вообще иную, которая способна обмануть хотя бы часть наших врагов. Вот скажи, какую цель ставили перед собой организаторы первых Крестовых походов, чем воодушевляли воинов?

— Христианские святыни. Иерусалим, гроб господень, древние церкви…

— Всем понятные, всем привычные… и абсолютно бесполезные для нас, Борджиа.

Ваноцца ди Катанеи, как женщина, скажем так, сильно далёкая от политики и циничных ходов, в ней используемых, аж ахнула и пробормотала короткую молитву. Хотя уже должна была привыкнуть… будучи де-факто женой старого циника и матерью молодой поросли Борджиа. Зато сам понтифик, кривовато усмехнувшись, добавил:

— Как и всегда в близком кругу, Чезаре откровенен, но прав. Нам не нужен Иерусалим, он не выгоден ни стратегически, ни для наших кошельков. Зато им можно прикрыться, сделать вид, что мы метим именно туда, в привычную и слабодостижимую цель. Самим же наблюдать за тремя другими и сделать выбор, исходя из положения к тому времени. Это Магриб, затем часть Мамлюкского султаната, что на землях бывшего Египта и…

— И Османская империя, — загорелись глаза Лукреции. — Проливы?

— Нет, для этого мы слабы… пока, — уточнил я. — Зато у Османской империи есть несколько очень уязвимых мест. Например, не так и давно покорённые сербы, которые ненавидят турок люто и помнят о прежних временах. А ещё есть острова в эгейском море, захват хотя бы части которых даст очень большие выгоды. Так что будем внимательно наблюдать за ситуацией и, в зависимости от увиденного, выберем одну из тех целей, о которых только что было сказано.

— Твой брат многого хочет достичь, Лукреция… но это не кажется невозможным. Сложнее будет сделать то, чего он попытается добиться во время мира. Обрушить тех, кто стал врагом Святого Престола с того дня, как я получил тройную тиару понтифика… Это опасно, я не могу предсказать последствия.

— Но мы должны это сделать, отец.

— Да, должны. Действия Савонаролы подтверждают эту необходимость.

О чём это говорит викарий Христа и хозяин Святого Престола? О необходимости если и не разогнать ко всем чертям доминиканский монашеский орден, начиная с генерального магистра Джиоаччио Ториани, то как минимум низвести его до полного ничтожества, до невозможности играть сколько-нибудь значимую роль в церковной политике и тем более в светских делах. Хватит нам и одного Савонаролы, плода сношения жаб с гадюками, который выполз из сего паскудного инкубатора. Хотя нет, оттуда выползла и ещё одна гадина по имени Торквемада, но та резвится в Испании и пока не представляет лично для нас, Борджиа особой угрозы. Пока не представляет, потому как при первых действительно жёстких мерах против доминиканцев взвоет и он. Причём не жалобно, а угрожающе, наверняка пытаясь использовать всю мощь того инструмента, который орден святого Доминика в неслабой мере прибрал к своим рукам — инквизицию.

— Один великий римлянин сказал однажды: «Карфаген должен быть разрушен». В результате от некогда великого города даже стен не осталось, а могучая страна канула в Лету. Я же, перефразируя его, скажу так: «Орден святого Доминика должен быть распущен, а влияние самых опасных людей оттуда сведено к нулю». Но для этого… Пусть Савонарола ещё потешится с годик, устранять его… рано.

— Почему, сын?

— Он — пугало для других, отец. Уже сейчас на Ливорно и другие города умные люди смотрят со смесью страха, брезгливости и непонимания. Подождём, когда страх ослабнет, сменившись ненавистью. Когда брезгливость дорастёт до отвращения а непонимание сменится отторжением. Пусть Савонарола измажет нечистотами не только своё имя, но и всех доминиканцев. А ты, как знающий все потаённые пружины церкви, поможешь в этом несомненно богоугодном деле.

— Да… От такого удара доминиканцы могут и не оправиться. Останется лишь добить их, обрушить невидимые стены, защищающие их орден. И «посыпать солью» пепелище, чтобы на нём не взошли новые ростки.

Свершилось. Если Родриго Борджиа говорит такое, то он решился. Главное же тут даже не в самих доминиканцах, а в полной и наглядной дискредитации воинствующего мракобесия, явным и ярким символом которого является та самая клятая инквизиция, память о которой даже в двадцать первом веке вызывала естественный рвотный рефлекс. Если и впрямь удастся нанести ей удар отравленным стилетом, сочетая это с переносом вектора агрессии не внутрь Европы, а в земли турок, арабов и прочих, скажем так, совсем не европейцев… значит точно не зря меня, наёмного убийцу по прозвищу Кардинал, занесло в эти времена.