Все девушки — невесты

Глава 12 Софья. «Любовь порхает вновь над тобою…»

…Четверг, 28 августа, был последним днем отдыха у Людмилы и Элеоноры — наутро они улетали. А за ужином объявили, что намерены закатить общую отходную в Green House. Лена с Ксенией взвизгнули «yes!» и пригрозили мне: если не пойдешь с нами, здороваться с тобой перестанем!..

— А куда, куда вы собираетесь? — подслушала наши переговоры волшебница, сидевшая за дальним концом стола. — В какой клуб? Там исполняют латиноамериканскую музыку?

— Вроде да, — без энтузиазма ответила Эля. — А что?

— Я неподражаемо танцую латино, — заявила волшебница. — Самба, румба, ча-ча-ча — это моя стихия! Короче, я иду зажигать вместе с вами.

Она вприпрыжку поскакала в номер марафетиться, а мне, напротив, вовсе не улыбалось менять созерцательный покой на шум и тщету светских развлечений. Куда лучше коротать вечера, сидя на террасе нижнего ресторана отеля с бокалом вина или сока, и наблюдать со стороны за прогуливающимися курортниками… Похоже, я окончательно обленилась и отупела: за десять дней не прочитала ни единой книжки. Даже не сумела осилить покет с ироническим детективом Дарьи Донцовой, которым меня снабдила в дорогу кассирша Юля, уверявшая, что это шедевр. Предстоящий поход «в ночное» представлялся досадной необходимостью, и сборами я себя ничуть не обременила. Ресницы оставила ненакрашенными, сколола мокрые волосы шпильками и надела тот же выцветший сарафан, в котором гуляла по Мармарису светлым днем.

Отъезжающие, наоборот, предстали в полном блеске. Люся — в женственном голубом платье, на высоченных шпильках. Элеонора соорудила затейливую прическу и разрисовала длинные акриловые ногти экзотическими узорами. Ксюха и Лена натянули провокационные мини-юбки и зачем-то повесили на шеи свистки, какими пользуются футбольные болельщики. Калерия навела перламутровые тени в десять рядов и надушилась так, что выдержать соседство с ней без противогаза было сложно…

Стол накрывал Альп — атлетически сложенный, накачанный охранник из какой-то фирмы, поклонник хрупкой Эли, предупреждавший любое ее желание. На столе фужерам, бутылкам и закускам было тесно. Французское шампанское в ведерках со льдом нам приносили трижды. Альп раздал нам палочки бенгальских огней и, пока мы ими махали в такт развеселого музона, надел на пальчик своей возлюбленной колечко с бриллиантом. Калерия взвизгнула и зааплодировала, девчонки засвистели в свистки, а Элеонора скромно потупилась, смахнув набежавшую слезу. Жаль, я не помню, дарил ли Вронский что-нибудь столь же существенное Анне Карениной… В любом случае подобная мизансцена способна украсить хоть спектакль, хоть роман!..

В клуб забрел торговец цветами. Он держал на весу охапку свежайших красных роз, и капельки росы на их лепестках и листьях сверкали не менее заманчиво, чем бриллиант на тоненьком пальчике петербурженки. Альп призывно махнул ему и приобрел все сразу. Преподнес каждой из нас по одной розе, а остальные цветы протянул Элеоноре.

— Спасибо, — растрогалась она и ойкнула, уколовшись о шипы.

И тогда ее бодигард забрал свой букет, распотрошил бутоны и осыпал девушку нежными лепестками и поцелуями. Тут уж мы все растрогались до того, что защипало в носу. Было очень кстати, что Альп увез Элеонору прощаться наедине, в свою квартиру, и они перестали своим видом терзать наши ни в чем не повинные, не взбаламученные любовью сердца.

Зазвучало зажигательное диско, и барнаульские девчонки, как горные серны, вскочили на стойку бара. Топали, сотрясая ее, энергично двигали локтями, и время от времени прикладывались к своим оглушительным свисткам. И волшебница вырвалась на танцпол — отчаянно завертела бедрами, чем приворожила полного бюргера в шортах до колен. Он старательно копировал ее телодвижения, не забывая щелкать пальцами и подмигивать. Людмила стрельнула из моей пачки сигарету, сказав, что иногда, когда выпьет, не прочь покурить. Я меланхолично тянула теплое шампанское, из которого успел улетучиться газ.

— Леди, окажите мне честь, — по-английски обратился ко мне седоватый блондин с синими, как васильки, пронзительными глазами, опушенными белесыми ресницами.

— Что вы хотите? — нахмурилась я.

— Я хочу танцевать с вами, — открыто признался он.

— А я — нет, — сказала и отвернулась.

Однако он не отошел. Сообщил, что зовут его Маурис Хильдеринг и он является боссом рыболовецко-рыботорговой компании в городе Апельдорне, где сейчас идут дожди и довольно прохладно.

«Все вы тут боссы», — подумала я, вспомнив печальный опыт Марии, три дня назад улетевшей в свой Орел в совершеннейшей эйфории, в засосах от поцелуев ночного портье и в подаренной им ти-шотке с лейблом Sexy lady.

— Если вам не нравится данный клуб, мы можем отправиться в другой, — предложил настырный Маурис. — У меня есть машина. Мы доедем быстро.

Никому, кроме него, не было до меня дела. Все девушки успели обзавестись партнерами и покачивались в медленном танце, прижавшись к незнакомым мужчинам. Шампанское и то иссякло.

— В какой, например? — удостоила я рыбака ответа.

— В Beach-club или в Cheers — там готовят отменные коктейли из текилы с апельсиновым соком, — улыбнулся он, заставив меня позавидовать идеально ровным, крепким и белым, как сахар-рафинад, зубам.

Сама не знаю, почему я согласилась… Может, потому, что Маурис прилично говорил по-английски, в отличие от турок?.. Или его наивные васильковые глаза тому причиной?.. Или явно не фарфоровые, безупречно-рафинадные зубы?.. Мы двинули вдоль улицы баров, на булыжной мостовой которой толклись экзотические личности с неопрятными дредами, татуировками и пирсингом во всех мыслимых и немыслимых местах. Различить их половую принадлежность не представлялось возможным. Да я к этому и не стремилась… косила глазом на сухощавого голландца, подмечая в его облике новые достоинства: чистейшую белоснежную рубашку без пошлых надписей, белые брюки, подтянутую осанку и общее благородство черт.

— Это моя машина, — указал он на белый внедорожник «тойота», припаркованный на стоянке. — Прошу.

Везет им, европейцам, — они в Мармарис добираются на личном автотранспорте. А мы, сибиряки, из своего таежного края только самолетом можем долететь…

— Я не хочу в ночной клуб, хочу в порт! — озвучила я свои изменившиеся желания.

— Я тоже люблю море, люблю порт, — понимающе кивнул он и взял меня под руку.

Мы степенно проследовали через мостик над протокой, подошли к пирсу, возле которого спали корабли на рейде. Сели на круглый серый камень, еще хранивший солнечное тепло. Сзади, в кустах, зашуршало, и оттуда неторопливо выбрался кот. Или кошка — рыжая в полосочку, с вытянутым, узким туловищем и такой же узкой мордочкой. Мы ее нимало не интересовали — скорее всего, кошка приняла нас за неодушевленные предметы. Уселась, обвив хвост вокруг лапок, и загляделась на воду — вероятно, ее привлекли крупные рыбины, фосфоресцирующие в рассеянном свете дальнего прожектора.

Так вышло, что мы втроем, замерев, обратили взгляды в одну сторону и вдыхали ароматы ночного моря, дурманящие голову.

Я подумала: вот оно — счастье. Тихо сидеть на берегу моря и смотреть на изменчивую воду вместе со своим мужчиной и своей кошкой…

Босс рыботорговой компании все испортил — попытался обнять меня, положив на плечо сухопарую, но сильную длань. Это легкое прикосновение я восприняла как удар током — оно обдало меня жаром соблазна, заставило вспыхнуть.

— Ты что?! — Я вскочила с камня.

— А что случилось? Ты мне нравишься, Софи… — захлопал он своими васильками. И повторил еще раз: — Ты мне очень нравишься!

— Немедленно отвези меня в отель, — приказала я и для убедительности топнула ножкой. И мысленно отогнала от себя ненужное подозрение, что являюсь привлекательной женщиной, способной нравиться… приятным господам. Настолько приятным, что одно их прикосновение повергает в сладострастную дрожь…

В салоне внедорожника пахло дезодорантом и кожей — ею были обиты кресла. Маурис включил зажигание, я без спроса закурила, с сожалением обнаружив, что в пачке осталась последняя сигарета. От наблюдательного господина Хильдеринга это обстоятельство не укрылось — он притормозил возле первого попавшегося магазина:

— Подожди минуточку, Софи, я должен купить тебе новую пачку.

Никто из моих немногочисленных мужчин — ни Ленчик, ни Вадик — не курил. И никто никогда не покупал мне сигарет, предпочитая читать нотации о вреде курения… Будто я несмышленый ребенок и сама этого не понимаю… Когда Маурис вернулся, заявила, чтобы вез меня в клуб, скорее!

…Смесь текилы с апельсиновым соком и колотым льдом показалась мне восхитительно вкусной — в меру сладкой, чуточку кисловатой и освежающей. Градуса я вовсе не почувствовала. Коктейль нам подали в большом круглом сосуде, формой напоминавшем аквариум, а мне за его покупку вручили красную майку с надписью: «Talk of the town». Но разговаривать о городе не тянуло. Мне вдруг впервые за много лет захотелось танцевать, веселиться, куражиться, беспричинно смеяться. Мы с Маурисом отвлекались от танцев лишь для того, чтобы приложиться к соломинкам. Я более не возмущалась тем, что он ко мне прикасается — а как иначе танцевать? Помню, было даже очень приятно, когда Хильдеринг обнимал меня и кружил на руках. Вроде мы еще целовались… но точно не скажу…

Я начала осознавать себя лишь утром, пробудившись в привычный ранний час. Общее состояние наводило на догадку, что меня разбил инсульт — мозги непрерывно простреливала боль, в них не осталось участка, который бы уцелел. Во рту все спеклось, словно язык и небо посыпали неостывшей золой. И координация движений нарушилась — я несколько раз промахивалась, прежде чем всунула ногу в нужную дырку плавок от купальника. Обмотаться парео оказалось несколько проще…

По пляжу неприкаянно слонялся Юрий с опухшей физиономией.

— О! А тебе чего не спится? — спросила я, обычно плававшая в одиночестве.

— Сон алкоголика тревожен, — прошелестел он сухими, потрескавшимися губами. — А море — лучший вытрезвитель. Недаром оно соленое, как рассол.

Не знаю — лучший или худший, мне сравнивать не с чем… Но пока я плавала и ныряла, инсультная боль понемногу растворилась, зато начало подташнивать. А когда я возвращалась к берегу, начались глюки. Померещился вчерашний голландский рыбак, заботливо распахнувший навстречу мне пляжное полотенце.

— Hi, Sophia! Nice to see you![9] — Он накинул полотенце мне на плечи.

— Oh, — только и смогла воскликнуть я.

— How are you?

Я признала, что отвратительно. И спросила, сколько литров было в том, вчерашнем, аквариуме?

— Четыре или пять. Или, может быть, шесть. Я точно не знаю.

— Это ужасно! Чудовищно!.. Маурис, а откуда ты узнал, в каком отеле я живу?

— Как, Софи? Я ведь провожал тебя сюда ночью, — подивился он моей забывчивости.

Вот это я напилась!.. Себя не помню…

Сидя на лежаке, увидела, как опечаленная Людмила выкатила из отеля свой чемодан — ей пора было отправляться в аэропорт. Следом сумки Элеоноры вынес ее бодигард. Босиком я поспешила к девчонкам.

— Давайте выпьем на посошок, — обнаружил Альп знание русских традиций и пошел к бару под странным названием Virgin (девственница). Злачное место, наименее подходящее для девственниц…

Я, давно распрощавшаяся с девичьей святостью, о спиртном и думать без содрогания не могла. Но куда деваться? Бармен Саид уже выставил перед нами узкие высокие стопочки с ракией и запотевшие бокалы с минералкой, охлажденной кубиками льда.

— Погодите, — попросила Люда.

Оставив свой чемодан посреди дорожки, она побежала к морю, увязая каблуками в песке. Размахнувшись, бросила монетку. Все, что осталось от растранжиренных миллионов турецких лир. Забавно, но в Турции каждый обладатель доллара — уже миллионер, если перевести его состояние в местные деньги.

— Я обязательно сюда вернусь, — пообещала Люся, хватаясь за стопочку, и, наклонившись ко мне, шепнула: — Вчера познакомилась с потрясающим англичанином… Ну почему все самое хорошее случается в последний день?!

— И я обязательно вернусь, — подтвердила Элеонора, прижимаясь к Альпу.

Чокаясь с отъезжающими, я пожелала им счастливого полета. А Юра мрачно изрек:

— Завидую вам, бабы, сам бы уже с радостью домой махнул!.. На хрена, спрашивается, взял путевку на четырнадцать дней? — Вопросив сам себя, он лихо опрокинул стаканчик.

— Сонька, смотри, не унывай и не теряйся. Будь красивой! Нам, безмужним, непременно нужно быть красивыми, остальное приложится, — порывисто обняла меня Люся.

Я чуть не завыла по-волчьи: мы — безмужние, у-у-у…

Юрий подхватил чемодан Людмилы и прямо в чем был — в одних плавках — отправился провожать ее до автобуса. За стойкой остались только я да Хильдеринг.

— Софи, я зафрахтовал яхту, — сообщил он с той интригующей, многообещающей интонацией, которая присутствует в русской народной песне «Поедем, красотка, кататься».

— Здорово! — оценила я.

И уже на борту судна, напоминающего старинную бригантину, с большим энтузиазмом распевала:

— «В флибустьерском, дальнем синем море бригантина поднимает паруса!»

— У тебя восхитительный голос, Софи, — не сводил с меня зачарованных, густо-синих очей Маурис.

Его искреннее одобрение подстегнуло мой певческий порыв, я грянула от всей души, во всю мощь легких:

— «Капитан, обветренный, как скалы, вышел в море, не дождавшись дня. На прощанье поднимай бокалы молодого терпкого вина!» Маурис, ты был капитаном? — уточнила, прервавшись на мгновение.

Он заверил:

— Ja, ja. Когда я был молодым, водил суда по Северной Атлантике!.. — И подлил мне не знаю уж насколько молодого, но довольно терпкого, бодрящего сухого вина.

Я подняла бокал, и мой голос привольно понесся над волнами:

— «Пьем за яростных, за непохожих, за презревших грошовый уют!..»

От пафоса этой замечательной песни, вина и ветра, надувавшего паруса, я ощущала себя первооткрывательницей новых земель: юной — совсем без опыта, не знающей огорчений и потерь, — девушкой, смелой и дерзкой, как все люди Флинта, вместе взятые. Мне захотелось любить беззаветно, бесконечно, так, будто любовь никогда не причиняла боли, будто никто не предавал и не разочаровывал меня…

Яхта миновала рифы, укрывавшие бухту, вырвалась на простор, где сливаются Эгейское и Средиземное моря. И я всей кожей, всеми нервными окончаниями ощутила особую, удвоенную энергетику этого мистического места. Впереди открывался безграничный, беспечный голубой простор, и он принадлежал только нам двоим… Наверное, Маурис испытывал подобное — мы порывисто прильнули друг к другу губами, соединяя наши ауры, сливая воедино прошлое и будущее, все наши надежды, радость бытия и сами наши жизни. Мы словно сделались морями, полными чувств и вожделенного восторга. Их огромность распирала, душила нас, и, оторвавшись друг от друга, мы в унисон протяжно, блаженно вздохнули. И снова слились…

А после я лежала на узкой скамеечке, тянувшейся вдоль борта, устроив голову на коленях моего капитана. Он нежно перебирал мои пряди — приподнимал их вверх, и волосы струились между его пальцами, текли, как вода, как песок и как время. Над нами проплывали невесомые облака, и тело было таким же легким, и не хотелось шевелиться, чтобы не спугнуть безмятежность неги.

И все-таки во мне всплыла смутная тревога… Приподнявшись, я спросила Хильдеринга:

— Какое сегодня число?

— Пятница, 29 августа.

— О, уже двадцать девятое!.. Это ужасно!.. Через три дня я улетаю домой, — потерянно заключила я и повторила сказанное по-английски.

— Ja, ja, через три дня я тоже полечу домой, — откликнулся Маурис.

— Разве ты поедешь не на машине?

— На машине?.. Нет, это слишком долго, а меня ждут дела, бизнес.

— Как, ты бросишь свою «тойоту»?

— «Тойота» не моя, я ее арендовал, чтобы ездить и смотреть здесь, в Турции. А дома, в Апельдорне, у меня имеются гораздо более высокого класса — «мерседес» и «рено».

— Ага, ты ездил и смотрел!.. И чего, интересно, высматривал?! — внезапно рассердилась я его бесчувственности. Надо же — нисколько не расстроился, что скоро мы расстанемся!..

— Я думал, что осматривал окрестности — Ичмелер, Турунч, другие поселки. А на самом деле я искал тебя, Софи. Без тебя было пусто, — обезоружил он меня.

— Маурис! Ну где же ты раньше был?

— А где ты была, Софи?! — Его лицо склонилось над моим… и оказалось похожим на перевернутое солнце.

…Запахло жареным — юнга, обслуживавший яхту, готовил только что пойманную рыбу. Я изнывала от голода и глотала слюну — ничто так не разжигает аппетит, как свежий морской воздух и сухое вино, перемешанное с поцелуями… К обеду, кроме рыбы, нам подали вареных креветок, рис с овощами и новую бутылку вина со смешным названием Yakut — «Якут». Немудрено, что, когда яхта пришвартовалась возле пирса, меня качало пуще, чем если бы я осталась на палубе в шторм. Благо от причала до отеля рукой подать.

— Софи, я смотрю, у вас в России не только мужчины любят выпить, женщины тоже, — прижучил меня голландский дедушка, прохаживавшийся возле отеля с фотоаппаратом наперевес.

— Пить полезно. Вино — это божественный нектар, — заверила его я, стараясь стоять по стойке «смирно». Но все равно покачнулась. Хорошо, Маурис поддержал.

Дедушка предложил нам сфотографироваться. Мы с Хильдерингом замерли возле пальмы и по команде «cheers!» выдали широкие улыбки. А после втроем устроились в плетеных креслах на затененной террасе ресторана и заказали fresh orange — свежевыжатый апельсиновый сок.

— О-о, мне так жаль, — закатил глаза старый нидерландец, имя которого никак не задерживалось в моей дырявой памяти. — Завтра уже улетать, отпуск подошел к финалу… Если бы я знал, что в отеле будет столько красивых русских девушек, поехал бы отдыхать без супруги!..

Он бросил страстный взгляд на волшебницу, восседавшую за столиком напротив с бокалом пива «Эфес». Даже издалека было видно, что Калерия не удосужилась смыть вчерашнюю вечернюю косметику — при свете дня скатавшиеся жирными дорожками яркие тени смотрелись довольно неприглядно.

— Have a nice day[10], — пожелал Маурис, вставая. Оставил на столе купюру достоинством в десять миллионов лир, прижав ее стаканом, — заплатил за три сока, включая чаевые. И спросил, не желаю ли я посетить его апартаменты.

— Почему бы и нет? С удовольствием! — воскликнула я, поскольку хмель в голове не успел перебродить.

— Куда? Куда вы собираетесь? — подскочила к нам фокусница.

— В гости к почтенному господину Хильдерингу.

— О, я тоже хочу! А кто он такой?

— Он капитан, знакомься, — рассмеялась я, повисая на локте Мауриса.

Калерия увязалась за нами, что было вовсе некстати. Я намеревалась выведать у рыботорговца подробности его частной жизни. Ведь для меня до сих пор оставалось тайной, сколько ему лет и есть ли у него вторая половина… Хильдеринг, в свою очередь, горел желанием сделать мне подарок, а потому затянул в респектабельный магазин Solaris, встретивший нас практически зимней стужей, навеянной кондиционерами. Если бы я зашла сюда одна, то немедленно бы ретировалась, шокированная цифрами на ценниках. Куда это годится? Белые шлепанцы, украшенные пластинками перламутра и камешками бирюзы, там продавались по цене зимних сапог! Но Хильдеринг настоятельно рекомендовал мне их примерить.

Удобные сабо из мягчайшей кожи оказались мне впору — сидели будто изготовленные по спецзаказу. В таких не ходить, а только порхать…

— Отлично, я беру эти туфли, — сообщил Маурис продавцу.

— Не стоит, — смутилась я.

— Да-да, Софья очень плохо одета! — стараясь попасть ему в тон, заметила волшебница Калерия.

Мой Хильдеринг, ни бельмеса не смысливший в русском языке, истолковал ее замечание по-своему:

— Ja, ja, Sophia's legs are very beautiful![11] — и, взяв меня за руку, увлек к стойке с одеждой. — Я очень прошу тебя посмотреть, моя дорогая. Что тебе нравится?

— Ничего не надо, мой дорогой.

— Хорошо, я выберу сам.

Спорить с ним оказалось бесполезно. Я смирилась. Покорно, точно жена араба, выполняла указания надеть то одно, то другое — льняной костюм, полупрозрачную батистовую блузку с защипами и оборками, юбку, брюки капри, платье… Маурис, сам предпочитавший белое, и для меня подбирал вещи белого цвета. Я сновала из примерочной кабинки к нему и обратно, не очень понимая, какие из нарядов Маурис одобрил, а какие из них забраковал, потому что при каждом моем появлении он радовался одинаково: улыбался во всю красу своих непревзойденных зубов… Вскоре примерки меня окончательно достали, утомили — я опустилась на пуфик и изрекла:

— Довольно!..

— Отдыхай, Софи, — смилостивился Хильдеринг, устремившись к кронштейну с сумками. Перебрал их, наверное, с дюжину и остановил выбор на прелестной итальянской соломке. А еще снял с манекена шифоновый шарф, отливавший всеми оттенками розового, словно небо на закате.

Из магазина Solaris он вышел нагруженный пакетами, примерно как я с Центрального рынка. С той разницей, что его ноша была легче и элегантней. И мне ничего другого не оставалось, как заключить, что подобное происходит со мной впервые. Никогда ни один мужчина не баловал меня ворохами обновок. Ленчик однажды купил «Монтану», но это слишком давно — еще до нашей свадьбы… а после я свела потребности к минимуму, и его это вполне устраивало… Фу, зачем я про него вспоминаю?!

Волшебница от посещения магазина перевозбудилась, как ребенок, укатавшийся на аттракционах в луна-парке. Суетилась, размахивая руками, галдела, рассказывая, как в Польше приобрела себе уникальный плащ, в Италии — дубленку, в Германии — шикарную обувь престижных марок. Притом на распродаже, с большими скидками.

— Это твоя подруга, Софи? — вполголоса уточнил тактичный Хильдеринг.

— Нет, мы просто живем в одном отеле. Мои подруги остались в Новосибирске. — Мне очень хотелось к нему прижаться. Но приходилось сдерживаться, терпеть, обмениваясь незначительными репликами.

— Понятно, — кивнул он и подвел нас к неприметному переулку, где за живыми оградами из стриженого кустарника просматривались изысканные архитектурные строения.

— О, супер! Я бы не отказалась пожить на такой вилле! — воскликнула волшебница, указывая на двухэтажное здание с балюстрадами террас и башенками мезонинов.

— Пожалуйста, прошу. — Маурис распахнул перед нами калитку, словно тоже был волшебником.

— Вот это да!

Вокруг роскошной виллы благоухали неведомые цветы, сверкали на солнце тонкие струи фонтанчиков, орошавших газон. Калерия, скинув босоножки, побежала по мягкой траве, повизгивая от восхищения. А я в изумлении засмотрелась на гранатовое деревце — маленькое, хилое, оно произвело на свет три плода, висевшие на ветках, точно елочные игрушки-фонарики.

Дом, рассчитанный на четырех хозяев, имел внутренний дворик с бассейном. Возле него мы и расположились после того, как обошли комнаты, занимаемые Маурисом. В них и большой семье было бы нетрудно разместиться, не то что одинокому рыбаку…

— Я не прочь покушать, — изрекла фокусница, вытягивая ноги на шезлонге.

— А я бы не отказалась поплавать. — Скинув сарафан, я осталась в купальнике, надетом еще утром перед заплывом.

— Ох, как я мог забыть?! — удрученно развел руками Хильдеринг. — Я не купил тебе новый купальный костюм, Софи!.. Прости меня, моя любовь!

— Не стоит извиняться. Ты и не должен был мне ничего покупать!

— Так меня кто-нибудь накормит в этом доме или нет?! — Калерия капризно надула толстые губы.

Мне пришлось быть в качестве переводчика, пока они с Маурисом обсуждали меню ужина. Бывший капитан схватился за телефон — позвонил в ресторан. Я же, оттолкнувшись от бортика, солдатиком спрыгнула в бирюзовую воду.

…Около десяти часов вечера Хильдеринг отвез нас в отель. Неугомонная волшебница вела себя как подстрекательница — сама рвалась на дискотеку и убеждала, что все должны последовать ее примеру. Но я уже не то что танцевать была не способна, передвигалась с большим трудом. Мне бы сейчас на мягкие подушки. Кажется, Маурис был со мной солидарен — осушенный накануне аквариум коктейля для нас обоих не прошел даром.

— Может быть, пропустим по стаканчику? — из вежливости указал он на стойку бара.

— Да! Да! — Калерия истолковала его жест как руководство к действию и забралась на высокий табурет.

— Нет, это лишнее, — категорически отказалась я и направилась к стеклянным дверям гостиницы. По направлению к своим подушкам.

Там, разделенные пакетами, мы с Маурисом скромно поцеловали друг друга в щечки и обменялись пожеланием доброй ночи. Прямо как бесплотный старик со своей старухой. Или мальчик с девочкой.

Я бросила пакеты с покупками на свободную кровать и разделась. Принимать душ было лень, но пересилила себя — поплелась в ванную и заодно вымыла волосы, которые от морской воды стали жесткими, топорщились пересушенной соломой. Напрасно я думала, что засну, едва устроив члены на постели. Не тут-то было!.. Вместо снов в голову лезли мысли о Ритке и о маме… Не выдержав, я набрала код Ялты.

— Да у нас-то все, слава богу, чинно, мирно. Целый день с Ефимом банки закрываем, совсем уже запурхались, — будничным, ворчливым тоном завела моя родительница, не выказав радости, будто мы с ней простились лишь вчера. — У тебя-то в доме что творится, Софья?

Я похолодела: что там могло произойти? Пожар?.. Потоп?.. Кража?!

Мама продолжала:

— Который день звоню, а к телефону подходит Леонид. И отвечает, что понятия не имеет, куда ты делась! Неужто ты, дочка, к Вадиму Георгиевичу ушла?

Так меня и ждал этот Вадим Георгиевич…

— Нет, мамочка, я отдыхаю в Мармарисе.

— Где-где?

— На курорте в Турции.

— С Вадимом?

— Ну почему обязательно с Вадимом?.. Одна…

— «Одна-а», — передразнила она. — Тебе денег девать некуда, да?! Ишь, в Турцию отправилась!.. А зачем Леонида в квартиру впустила?! Мало он, по-твоему, куролесил?! Мало над тобой измывался?! Уже простила? Эх ты, шляпа…

— Ну да, я — шляпа, лишь бы вам всем было хорошо, — всхлипнула я и бросила трубку.

Вот так и спускаются с небес на землю… Причем без парашюта, без амортизаторов…

На простыню рядом с подушкой упала моя горючая слеза. И вторая готовилась сорваться, когда зазвонил мобильник. Жизнерадостный Паперный, как всегда, без лишних предисловий спросил, зачем я уехала в Мармарис, когда в Новосибирске стоит замечательная погода, абсолютно нетипичная для последних дней лета.

— Сонечкина, вот в твоей Туретчине сколько сейчас градусов тепла?

— Наверное, тридцать или около того… я не измеряла.

— А у нас плюс двадцать восемь. Народ вовсю купается в Оби! А я холостякую. Лорка с мальцом укатили в Лондон, — делился он ощущениями, — а мне приходится зависать на стройплощадках, поскольку больше некуда податься. Почему ты меня с собой не позвала?!

Потому что потому, злилась я, заразившись маминым ворчливым настроением. И катил бы ты вместе со своей Лоркой и мальцом… На уме у меня был один Маурис — чуткий и внимательный, тонкий и благородный. Как он умеет обнимать — будто обволакивает всей своей великой душой!.. Я почти абстрагировалась от Вадика в мечтах, но и ему удалось вернуть меня из заоблачных грез на грешную землю:

— Сонечка, а я сейчас твоих молодоженов в аэропорту встретил. Везу их, шоколадных зайцев, домой. Хочешь пообщаться с молодежью?

— Конечно, хочу!

— Мамочка, миленькая, родненькая моя, — ворвался в трубку счастливый Риточкин голосок. — Как ты меня удивила!.. Взяла да уехала! Тебе хоть нормально там отдыхается?

— Очень хорошо, просто великолепно, доченька!..

— И у нас все классно! Кипр — это нечто! Это полный улет! Супер-пупер!

…Мы беседовали почти десять минут. Рита взахлеб, скороговоркой выкладывала, что волосы у нее отросли и шея больше не болит. Плавание, как и предполагал Вадим Георгиевич, пошло на пользу. А главное, ее Стасик — просто лапочка!..

Разумеется, по-матерински я радовалась. А по-женски страдала, изнывала. Представила, как Риточка откроет дверь нашей убогой квартиры и столкнется с Леонидом. Да ладно бы Риточка — мне вновь придется сталкиваться с человеком, о котором и вспоминать-то омерзительно… тем более в сравнении с великолепным Маурисом… Нет, это невозможно!.. Что за наказание?!

Паперный отнял трубку у Риты:

— Сонечка, а я ради тебя почти всю Сафо прочитал! И кое-что запомнил наизусть! — Ерничая, пародируя возвышенный стиль, он продекламировал:

Я молчала, потрясенная. Не знаю, кто такая эта Гонгила, но белые одежды и порхание любви — это точно про меня. Вадик, сам того не подозревая, попал в точку, в яблочко!

— Сонь, ты куда пропала?.. Ты что, язык проглотила?

— Вадик, большое спасибо, что ты позвонил. И что Сафо прочитал.

— А-а, соскучилась по мне?! Вот так-то, милочка: большое видится на расстоянии!.. Сонечкина, когда тебя встречать?

— В понедельник вечером. Рейс из Даламана номер… — В действительности мне хотелось выпалить: не хочу, чтобы ты меня встречал. Вообще не хочу возвращаться домой!.. Мою голову, как похмельная боль, вдруг прострелила мысль, что до понедельника осталось всего двое суток. Два дня и три ночи. Так мало… Кошмар!..

Я сорвалась с кровати, вытряхнула из первого попавшегося под руку пакета белое платье, натянула его, всунула ноги в новые шлепанцы и помчалась вниз.

Зачем я отказалась пропустить стаканчик?! Только бы он никуда не ушел… Неужели он не чувствует, как нужен мне?! О нет, это невозможно!.. Только бы нам увидеться…

Хильдеринг сидел спиной ко мне за стойкой бара рядом со своими соотечественниками — нидерландцами — и неизменной привязчивой волшебницей, которую я поимела неудовольствие увидеть в полупрофиль. Мужчины лопотали на своем языке, а она заглядывала им в рот, наливаясь пивом. Да-а, дама своего не упустит!.. Да и чужого тоже!.. Эту картинку я наблюдала буквально долю секунды. Сорвалась со ступенек и с разбегу кинулась к Маурису — обняла его сзади, прильнув к неширокой, но крепкой, надежной спине.

— Софи?! Мой ангел, ты не уснула?.. А я боялся тебя тревожить… Любовь моя, как тебе к лицу это белое платье!.. О-о… — Он погладил меня по щеке большим пальцем и распростер остальные, протянув пятерню к моему затылку, взъерошив влажные волосы. И слегка отстранил меня, откровенно любуясь.

— Ну ты и вырядилась, Сонька, прямо как невеста, — фыркнула Калерия.

— Почему как?! Я и есть невеста!

— Софи — ты богиня. — Маурис встал и обнял меня за талию, привлекая к себе, покачивая, как на волнах.

Мое сердце остановилось, и время остановило бег…

…Голландцы дружно призывали присоединиться к их компании, но я горячо зашептала Хильдерингу:

— Маурис, дорогой, пойдем скорее отсюда!.. Поехали куда-нибудь подальше — в порт, на улицу баров, в горы, в лес, в поселок… Куда угодно, где мы останемся вдвоем!..

Он почел за лучшее скрыться в его апартаментах, и мы более не разлучались ни ночью ни днем. Я пропустила все завтраки и ужины в отеле, ни разу не появилась на пляже, а в номер пулей забегала лишь для того, чтобы переодеться. Мы почти не пили и не ели — питались исключительно друг другом и никак не могли насытиться. Уезжали к заповедным бухтам, где люди встречаются реже, чем крупные морские черепахи, и упивались первозданным миром, в котором существовали только он и я. Не хотелось никого видеть, не хотелось ничего слышать. И все-таки временами я улавливала, как, подобно дятлу, назойливо, неумолимо стучат наручные часы моего возлюбленного, приближая нашу разлуку…

В воскресенье — наш последний вечер — Хильдеринг, удачно миновав заслон секьюрити, поднялся ко мне в номер. Помог собрать раскиданные по всей комнате вещи и с педантичной аккуратностью упаковал их в чемодан. Покидать номер мы не стали — легли на кровать и уже не размыкали объятий, будто руками и ногами могли удержать друг друга от расставания. Мои губы вспухли от поцелуев — так много и страстно я не целовалась даже в юности…

Когда взошло солнце, Маурис пообещал:

— Я прилечу к тебе!.. Я скоро прилечу и заберу тебя с собой…

Я поверила. Потому что, не скрепленное этой верой, мое сердце бы просто разорвалось на части и остановилось. Так случилось, что за всю свою сорокалетнюю жизнь я была счастлива лишь эти три, нет, почти четыре дня, когда любовь порхала надо мной и сама я порхала… Ибо только любовь возносит женщину на небеса, делает ее богиней и дарует бессмертие.