Все девушки — невесты

Глава 1 Дочь. Гадание по Сафо

Когда я была маленькой, мама меня настолько любила и баловала, что я чувствовала себя самым главным человеком на земле. Она беспрестанно восхищалась мной, наряжала в красивые платьица, и на утренниках в детском саду мне доверяли лучшие роли. Я была звездочкой, принцессой, королевой осени и разными другими королевами… Мама внушила мне чувство суперполноценности. А теперь остается лишь глубоко сожалеть, что детство давно прошло. Потому что во взрослой жизни одного родительского обожания явно недостаточно для того, чтобы ощущать себя королевой… Да и мамин авторитет несколько пошатнулся… Между нами разница в двадцать лет, а она ведет себя так, будто гораздо моложе меня. И эта ее наивность жутко напрягает!

Мама способна плакать над мелодрамами: смотрит фильм какого-нибудь Ларса фон Триера или Педро Альмодовара, таращит глаза, хлопает ресницами, чтобы ни слезинки не проронить, а все равно… Даже как-то неловко за нее становится, ведь мне, слава богу, выдумки про разных недотеп и извращенцев совершенно по барабану. Я человек реальный и не собираюсь витать в облаках.

Мамой владеют три пламенные страсти: книги, искусство и классный парфюм. Смешно, но у нее нет ни вечернего платья, ни норковой шубы, ни даже единственной пары приличных туфель, зато флакончики от Кензо, Живанши, Диора и прочих французов выстроились на трюмо, как игрушечные солдатики на параде. Я ими, конечно, иногда пользуюсь, хотя запахи меня не особо вставляют. Предпочитаю их эфемерности конкретность материальных вещей — стильные тряпки и забойные трусы. По мне, главное, чтобы было весело. Зачем грузиться? Мы же не кошки, у нас не девять, а всего-навсего одна жизнь!.. И папа, кстати, так считает. Наверное, все-таки я больше похожа на него, однако далеко не во всем. Отец, как инертный газ, вечно стремится принять горизонтальное положение, расстелиться по дивану. Он — раб своей лени, футбола и алкоголя. А форма моего существования — движение. По-другому не застолбишь место под солнцем. Да и под луной тоже!.. Кстати, к спорту и спиртным напиткам, как и к книгам, я абсолютно равнодушна. Из всех искусств меня привлекает только современная музыка. Возможно, потому, что парень, который мне нравится, — крутой диджей. Нет, даже без вариантов — музыка меня интересует именно поэтому!..

Сегодня мы с папенькой ходили выбирать подарок матери ко дню рождения — завтра, 17 мая, ей стукнет сорок лет. Я потащила предка в ЦУМ, в фирменную секцию «Иль де Боте». У входа там слонялись девицы-промоутеры, представлявшие новый аромат «Шанс» от Шанель. Нормально девчонки устроились — кропят народ туалетной водой, будто попы святой! Еще, поди-ка, неплохие деньги за эту непыльную работенку получают… Я подставила одной из них запястье, чтобы побрызгала, а другая девчонка вручила моему отцу намоченную «Шансом» картонку. Он принюхался к ней с деловым видом, будто что-то понимает в духах, да вдруг как чихнет!.. Звук вышел резкий, оглушительный — все продавщицы разом вздрогнули, а промоутерши и вовсе порскнули в разные стороны. Неудивительно, что после пережитого испуга они поглядывали на нас, мягко говоря, неприветливо. Как на лохов. Впрочем, мне самой не очень-то хотелось застревать в их секции надолго — от жуткой концентрации запахов все духи казались одинаковыми: горько-сладко-противными. Особенно воротило от приторной ванили — до тошноты, — будто переела торта с жирным кремом. Не представляю, как продавщицам удается сохранить обоняние?.. Решила не париться — взять шанелевский «Шанс», раз он типа модный. Сняла с полки розовую коробочку и заявила провинившемуся, присмиревшему папаше:

— Вот эти маме наверняка понравятся, она найдет название символичным, накрутит кучу ассоциаций…

— Думаешь?

— Стопудово! «Шанс» — это супер!..

На обратном пути затащила его в бутик Sisley, мимо которого ми шли к метро, и не успокоилась, пока не перемерила все шмотки из новой коллекции. Папа замучился ждать, наверное, поэтому легко раскрутился — без лишних звуков оплатил выбранные мной малиновый топ и ультракороткую юбочку с лайкрой. Вещи эффектные и здорово облегающие. Грудь у меня, конечно, оставляет желать большего, но… ничего: буду надевать под топ лифчик pushup и — хоккей! Вперед с песней!.. Скоро лето. Перед стройной девушкой в аттрактивном малиновом даже такой бабник, как Станислав Рудницкий — ди-джей Ру, — ни за что не устоит!..

В метро отца одолели сомнения, он разбухтелся:

— Что-то мы с тобой, Ритка, дешево от Софьи отделались. Все-таки у нее круглая дата… Какой толк с туалетной воды? Деньги на ветер!.. Лучше бы взяли какое-никакое кольцо с бриллиантом, осталась бы память.

— Да ну… Будто ты не знаешь: мама равнодушна к драгоценностям, а от парфюмерии тащится, как судак по Енисею! — крикнула я, стараясь перекричать грохот колес, и сразу вспомнила высказывание Зигмунда Фрейда, считавшего чувствительность к ароматам атавизмом, симптомом заторможенности в психическом развитии. Я это прочитала, когда готовилась к семинару по философии, и еще тогда подумала, что основатель психоанализа прав: моя маман слишком мечтательна для ее почтенного возраста… Отец куда более здравый: чихать он хотел на духи!.. Я его заверила: — Не грузись, мамочка будет на седьмом небе от счастья.

И сильно ошиблась. Какое там счастье! Какое седьмое небо?.. Матушка сидела словно в воду опущенная за кухонным столом, заваленным старыми фотоальбомами, открытками и письмами. И взгляд у нее был абсолютно отсутствующим, потусторонним. Пришлось вернуть ее к реальности прямым вопросом: чем собираешься нас кормить? Случайно, не этой макулатурой? Мамуля зарделась, будто ее застукали за чем-то неприличным, и поспешила оправдаться:

— Да что-то я расклеилась… Ничего на ужин не приготовила. Настроение странное… внутри все дребезжит, как у старого тарантаса… Впрочем, я и есть старый тарантас!.. Сорок лет — даже подумать страшно!

— Да ладно тебе, Сонь, какие наши годы?! — утешил ее отец, которому в прошлом году стукнуло сорок три.

Но нашу мать уже было не унять.

— Нет-нет, Ленчик, я отдаю себе отчет в том, что я… что я сильно сдала… Вот раньше никогда не задумывалась над родословной: корни, крона генеалогического древа меня нисколько не занимали! Наоборот, воспринимались отвлеченным понятием, пустым звуком. Это нормально для молодости… Когда длится полдень жизни, солнце стоит непосредственно над головой, а прошлое и будущее отбрасывают одинаковые тени. Одинаковой длины!.. В юности оглядываться назад неинтересно, куда заманчивее глядеть вперед… А сегодня я вдруг отчетливо ощутила, как укоротилась моя персональная перспектива. И не то чтобы меня разом оставили силы, нет! Просто я понимаю: впереди хорошего и интересного ожидает гораздо меньше, чем осталось позади. Понимаешь, мне непреодолимо захотелось оглянуться, увидеть тех, кто жил до меня… Вот, достала мамины альбомы… Это ужасно! Я убедилась, что живу бездарно. Я ничего не достигла! Моя жизнь еще бледнее, чем старая фотография!

— Как это не достигла? Меня родила, — великодушно успокоила я впечатлительную матушку.

— Разве что… Но ты не представляешь, Рита, какими дивными, благородными, чистыми людьми были мои предки! Я решила выбрать лучшие — самые выразительные — их снимки и развесить по стенам в рамочках.

— Прямо сейчас? — сыронизировал папаша и надул щеки от недовольства. — А готовиться к приему гостей часом не собираешься?! Хренову тучу народу созвала и сидишь как клуша!

Мама обиженно заморгала:

— Это я созвала, да?! Но позволь, Леонид, придут исключительно твои родственники, друзья и «нужники»! А я… Я вообще не горела желанием затевать маланьину свадьбу!.. Плохая примета, между прочим, праздновать сорокалетие! Ольга Костикова предупредила: в прошлом году она отметила, и у нее все пошло наперекосяк. Сначала сама попала в аварию — машину разбила, ключицу сломала. Потом ее свекровь энцефалитный клещ укусил, да еще сын университет бросил…

— Кончай паниковать, Сонь. Расколошматить машину тебе не удастся по той простой причине, что никто ее тебе не доверит. И свекровь у тебя, тьфу-тьфу-тьфу, в добром здравии. А сына попросту нет!

Разозленный папаша достал из холодильника банку пива. Мама попросила его не пить на голодный желудок, однако не припомню случая, чтобы он ее когда-нибудь послушался. Сорвав ключ с отверстия в банке, отец ворчливо буркнул:

— Я бы не пил, если бы меня кто-нибудь соизволил накормить.

Что за люди? Ссорятся даже накануне семейного торжества.

Вздохнув, мама взялась за дело — вывалила в мойку картошку и стала ее чистить. Изнывая от голода, я схватила из вазы зеленое яблоко, смачно им захрустела и разглядела на столе среди письменно-открыточной шелухи черный томик с древним греком на обложке.

— Новая книжка?

Обернувшись, она радостно взмахнула длинными ресницами:

— Да, новая! Мне невероятно повезло. Купила сегодня сборник Сафо — замечательное издание из серии «Антология мудрости»! Три варианта переводов, масса ссылок и комментариев.

— «Остров Лесбос», — вслух прочла я название.

— Чего?! — изумился отец. — Не замечал за тобой, Софья, лесбийских наклонностей!

Напрасно он это брякнул. Мама тотчас бросила нож, а ее карие глаза засверкали праведным гневом.

— Не смешно, Ленчик!.. Для чего ты обнаруживаешь собственную дремучесть?! Любовь не делится на правую и неверную, она, как Бог, едина! И потом, сексуальная ориентация Сафо биографами оспаривается, но то обстоятельство, что она была великой поэтессой, совершенно очевидно!

Папаша не мастак в интеллектуальных дискуссиях, зато большой любитель вкусно покушать. Пока мама сотрясала атмосферу негодованием, он сложил макулатуру в стопку, передвинув ее на самый край стола, а на освободившееся место наметал из холодильника свежих огурцов, колбасы и сыра. И банка с красной икрой у него не заржавела. Когда он вкривь и вкось принялся кромсать батон на бутерброды, терпение нашей завтрашней юбилярши лопнуло — она перехватила у отца инициативу, схватив нож и разделочную доску. Но привязываться со своей ненаглядной Сафо не прекратила:

— Помнишь, Леня, у меня в студенчестве был ее сборник, такой маленький, карманный? Дала кому-то почитать, и — все, книжку замылили, не вернули. Сколько лет потом искала, в «Букинист» постоянно заходила — бесполезно!

Знакомая история: матушка постоянно, чуть ли не насильно всучивает посторонним людям книги, от которых сама торчит, а после удивляется, что им приделали ноги. Как тут не помянуть старину Фрейда?

Отец согласно кивал, с аппетитом наворачивая бутерброд, а левой рукой при этом шарил под столом, где хранилась коробка с запасами спиртного к юбилею. Наугад извлек из нее бутылку коньяка. Подмигнул мне, подав сигнал сгонять за рюмками. Мама и глазом моргнуть не успела, как хрусталь был полон, а ее супруг собрался произнести тост:

— Звезда моя! Поднимем бокалы и сдвинем их разом!.. Выпьем этот сорокаградусный напиток за твои сорок лет, Сонечка, которые не только не убавили, а, я бы даже сказал, приумножили твое очарование!

— Нет-нет, ни в коем случае! Ты что? Заранее не поздравляют, — замотала кудрявой головой Сонечка и решительно вернулась к своей недочищенной картошке.

— Кто сказал, что не поздравляют? Опять твоя Костикова?! Тоже мне выискалась. — Папа опустил рюмку, набычился. — Надеюсь, ты не пригласила к нам эту чучундру? Терпеть ее не могу…

Сольное ворчание и взаимные дуэтные перепалки в нашем доме могут длиться до бесконечности, если главу семьи вовремя не остановить. Легче всего это удается сделать при помощи спиртного. Я предложила выпить за бабушку, которая напрямую причастна к маминому появлению на свет и которой всем нам якобы не хватает. На сей раз мать не стала спорить, чокнулась с нами. Но папаша не удержался, вновь подпустил яду, заметив, что тещу он как бы уважает, но с ее Ефимом Петровичем еще предстоит разобраться. То была старая песня… Прошлым летом мы с бабушкой отдыхали в Ялте. Остановились в частном секторе — сняли комнату у престарелого вдовца Ефима Петровича. Мне-то он представлялся полной рухлядью, а для бабушки проканал за высший сорт! Думаю, ее подкупила хозяйственность пенсионера: помимо крепкого дома с четырьмя комнатами, он имел плодоносящий сад и подвалы, полные самодельного вина. А еще худо-бедно играл на саксофоне, подрабатывал вечерами в открытом ресторане на набережной, куда водил с собой и бабулю. По ночам они беседовали за жизнь на веранде, увитой виноградными лозами. А днем, в так называемую сиесту, азартно резались в карты. В результате баба Рая в свои шестьдесят лет зажигала гораздо круче меня — молодой и красивой, но игнорировавшей сомнительные курортно-пляжные знакомства. В Новосибирск мы вернулись вместе, а буквально через два дня бабуля сложила свои манатки и усвистала обратно в Крым — к Ефиму Петровичу… Лично я претензий к ней не имею: бабушкин переезд, на самом деле, разрешил квартирный вопрос — раньше мы вчетвером колбасились в двухкомнатной хрущевке, а сейчас я владею отдельным углом. Но папа никак не желает успокоиться — постоянно ставит под сомнение ее гражданский брак. Подозреваю, он таким образом ищет и находит отмазку своим загулам. Иногда наш папенька позволяет себе не ночевать дома, говорит, что пьянствовал с приятелями. Но кто его знает? Может, флиртует с какими-нибудь шалавами… Я ничего не исключаю. В стране ведь жуткая демографическая ситуация: по официальной статистике, на сто одиноких женщин в возрасте после сорока лет приходится всего семь социально адекватных холостяков. Остальные либо спились, либо уже вымерли от пьянства и сопутствующих ему болезней. На столь мрачном фоне наш Леонид Михайлович — еще полный вперед! Орел, герой, Чапаев, как выражается мой дед Миша — отцовский отец.

Пригубив коньяку, мама раскраснелась и позабыла про очищенную картошку, которую совсем неплохо было бы пристроить вариться. Прижала к груди заветную книжку и предложила:

— Ритулька, давай погадаем по Сафо!

— А как?

— Да элементарно! Ты называешь номер страницы, а жительница седьмого века до нашей эры открывает тебе грядущее.

— А заливное на завтра она, если что, за тебя не сподобится приготовить? — возник ехидный папаша.

— Нет, не сподобится! — отбрила его мама.

Я не верю в гадания, но, чтобы потрафить ей, назвала наобум триста двенадцатую страницу. Выпала полная фигня: «Богатство одно — спутник плохой без добродетели рядом». Естественно, я возмутилась:

— Хм, и эта морализаторская схоластика называется поэзией?!

— Да, конечно, — веско подтвердила мама. — Это стихотворение номер пятьдесят два в переводе Вересаева.

— Всего одна строчка, — фыркнул отец. — Такую чешую, думаю, я и сам бы мог навалять. И чего? Ты бы, Сонь, считала меня великим поэтом?

— Прекрати, Ленчик! Неужели не понимаешь? Тексты Сафо хранились на пергаменте — отнюдь не самом прочном носителе. Зной, дожди и ветра многих столетий…

— Рукописи не горят, но тлеют, — хихикнула я, вырвав у матери томик. — Теперь твоя очередь. Называй страницу!

Она назвала предыдущую. «Я роскошь люблю; блеск, красота, словно сияние солнца, чаруют меня», — прочла я, сильно изумившись. Уточнила на всякий случай:

— Разве ты любишь роскошь?

— Несомненно, — горделиво вытянула шею мать. Наверное, она представляла себя гречанкой из знатного рода патрициев. — Разве можно остаться равнодушной к красоте и роскоши?! Просто мне никогда не представлялась возможность реализовать эту любовь.

— Еще скажи, что я в том виноват, — вякнул отец и легонько пнул меня под столом, напоминая, кто отговорил его от покупки золота и бриллиантов. Я спешно заглотила коньяк, закашлялась, и милостивый родитель хлопнул меня по спине между лопаток, заявив: — Не умеешь пить — не пей!

Любительница роскоши вернулась к «своим баранам» — поставила на плиту кастрюлю с картошкой и взялась мыть мочалкой другие овощи. От нечего делать я предложила отцу погадать на Сафо.

— Больно надо… хотя вот что — позаимствуем-ка мы из ее поэтического наследия тост. — Он раскрыл книгу и прочел: — «Словно ветер, с гор на дубы налетающий, Эрос души потряс нам!»

Я чуть не задохнулась от смеха.

— А чего особенного-то?! Давайте выпьем за Эроса, — прикинулся шлангом папаша и позвал мать присоединиться.

Она вытерла руки полотенцем, прежде чем взяться за рюмку, и задумчиво промолвила:

— Эрос он такой, он может потрясти… Вот в нашем роду, к примеру, все девушки выходили замуж очень рано. В двадцать лет уже первенцев рожали!

Ее замечание обожгло меня хлеще коньяка.

— На что ты намекаешь?! По-твоему, я засиделась, да? Нарушаю священные традиции рода, да?

— Ерунда, дочка, даже голову не забивай никакими замужествами, — заступился за меня отец. — Куда торопиться-то? Дурное дело, как известно, нехитрое!.. Нет, сначала университет окончи, на ноги встань. Вон, на Западе молодость посвящают карьере, а уже только после тридцати лет женятся, детишек заводят…

— Да проблема вообще не в возрасте! Не важно когда, важно за кого выйти! — заорала я, хотя в том не было необходимости: на нашей кухне установилась мертвая тишина. — Я, в отличие от вас, нищету плодить не намерена! Тоже мне заслуга… Ненавижу, презираю убожество!

Отец сделался багровым. Привстал из-за стола, упершись в меня грозным насупленным взглядом:

— Это кто здесь убожество?! Кто нищета?! Как у тебя язык повернулся, а? Мы что, плохо живем, да? Икру едим, сервелатом закусываем!

Он взмахнул сжатым кулаком, будто намеревался огреть меня, но стукнул по столу, причем не так чтобы сильно. Видно, пожалел посуду, а заодно и мою шею. Но я не отступила:

— Угу, едим икру раз в год, в честь дня рождения. А у людей — это норма жизни, как все остальное: крутые тачки, коттеджи, круизы и прочая роскошь…

На слове «роскошь» я запнулась и устыдилась своего выпада. Не настолько я алчная, чтобы страдать из-за отсутствия коттеджа и тачки. Просто Стаc Рудницкий, три дня назад сделавший меня женщиной, с тех пор ни разу не позвонил… и тему личной жизни при мне сейчас лучше не затрагивать… и уж тем более не стоит намекать на замужество и деторождение…

— Все относительно, Риточка, — мягко, вкрадчиво возникла маман. — И бедность и богатство относительны. А добродетель — объективное достоинство… Среди моих предков миллионеры не водились, зато они имели безупречную репутацию. Взять моего дедушку — твоего прадеда — Семена Лейбовича Рубинштейна. Он был гениальным хирургом-травматологом. И кстати, имел общие корни с композитором Рубинштейном.

Она села, возложив ногу на ногу, и потянулась за сигаретами. Закурила, томно сомкнув ресницы, и с восторженным придыханием рассказала о том, как деда направили из Львова в Сибирь во время войны. Выдающийся хирург, спасая раненых в госпитале, пленился медсестрой, эвакуированной из блокадного Ленинграда…

— Моя бабушка в последнюю очередь думала о высшем образовании и карьере! Влюбилась без памяти, родила подряд трех дочерей и в родной город на Неве после победы уже не вернулась, мединститут не окончила. Сама стала домохозяйкой, а нас сделала сибиряками. — Мама выпустила облачко дыма и разогнала его взмахом ладони.

— Жалко, да? — вырвалось у меня.

— Чего жалко?

— Ну жили бы мы сейчас в Питере. Белые ночи, разводные мосты… Северная столица, наверное, по-любому круче, чем сибирская!

— Глупая! Нисколько не жалко! Вдумайся, Риточка: нас бы попросту не было. — Мать ткнула окурок в пепельницу, словно поставив жирную точку в своем заявлении.

Заколебала она своей дурной привычкой — смолит как паровоз, травит нас с отцом вонючим дымом. И сама травится. Сильно здоровая выискалась!

— Пора выпить за сибиряков, — нашелся папаша, под шумок выскребавший ложкой икру из банки.

— Нет, Леонид, достаточно! — Мама вырвала у него рюмку и заявила, что коньяк — десертный напиток, его подают вместе с кофе и шоколадом, а не закусывают огурцами. И уж тем более не глушат литрами.

— Интеллигенция, вашу мать, — хмыкнул наш Леонид Михайлович и удалился в зал, не преминув прихватить с собой недопитую бутылку.

Мама продолжила кулинарные экзерсисы — чистила огромного, как кит, жирного сазана, и он строптиво извивался в ее руках, будто живой. Я решила заговаривать ей зубы, чтобы избежать вовлечения в грязную кухонную работу:

— Дед с бабушкой познакомились в госпитале. А вы с папой где?

— А мы — в кафе-мороженом. Я как раз получила стипендию за май, и решили мы с девчонками из группы покутить… А Ленчик со своими друзьями занимал соседний столик, и не заметить его было просто невозможно. Ой, Ритка, ты не представляешь, каков был твой отец! Волосы до плеч, коричневый вельветовый пиджак с замшевыми заплатками на локтях, на носу — импортные солнцезащитные очки. Жуткий дефицит по тем временам, между прочим… Мои однокурсницы разом завздыхали: ох да ах, какой клевый чувак! А Ленчик сидел как Наполеон, скрестив руки на груди, и рассматривал меня через темные стекла.

— С чего ты решила, что именно тебя? — спросила я, думая о том, что у Стаса тоже длинные волосы и мне они нравятся…

— Ну, Риточка, я почувствовала! Да Ленчик и не скрывал своего интереса ко мне: прислал за наш столик бутылку шампанского через официанта, а заметив, что я достала из сумочки болгарские сигареты, протянул пачку «Ротманс».

— Тоже жуткий дефицит, да?

— Не то слово — предел мечтаний! Смешно вспомнить, но я в институте весь первый курс стоически училась курить. Мучилась, давилась дымом, кашляла, как чахоточная, но не отступала, чтобы доказать причастность к «золотой», «звездной» молодежи иняза. У нас считалось высшим пилотажем пускать дым кольцами, носить джинсы «Рэнглер» и цитировать Курта Воннегута на языке оригинала.

— Вот видишь, мамуль, папа в молодости тоже курил, но сумел завязать!

— И сразу растолстел, как тюлень! А я, посмотри, до сих пор задержалась в сорок шестом размере! Иногда даже в сорок четвертый влезаю. — Мама до предела втянула свой и без того плоский живот и не без гордости погладила его.

Я подгоняла ее:

— Не отвлекайся! Познакомились в кафе, а дальше что?

— А дальше Ленчик начал за мной ухаживать! Честно говоря, мне тогда совсем другой парень нравился — Аркадий Гольдин с четвертого курса. Но он, на мою беду, предпочитал Лину Мирошник, дочку директора завода. Линка в нашей группе была самая яркая и модная. Ну а что мне оставалось?! В июне сдали сессию, а дальше начались каникулы. Аркаша с Мирошник уехал в Коктебель, а Леонид Зарубин остался в городе и проходу мне не давал. Приглашал то на пляж, то в кино, то в кафе. Достал билеты на концерт Александра Градского в Оперный театр. А Градского я просто обожала! После концерта сводил в «Центральный» ресторан, подарил цветы, домой на такси проводил… И вообще, он предупреждал любое мое желание, а мне оставалось лишь теряться в догадках: откуда у обыкновенного студента такие бешеные бабки?!

— И откуда же?

Выяснилось, что мой отец в студенчестве фарцевал — толкал пласты, сигареты, жвачку, растворимый кофе, шмотки из «Березки». Занятие, конечно, неблаговидное, но маму это мало волновало, поскольку Ленчик был для нее посторонним. Она никаких видов на него не имела, планов не строила. Пришел — хорошо, не пришел — еще лучше. Мне бы так настроиться! А то я только и думаю, какой бы найти повод, чтобы увидеться со Стасиком… В клуб, где он работает, ходить бесполезно: он там при деле, от пульта не отвлекается. Не переться же в общагу, где он снимает комнату-малосемейку? Это будет уж совсем навязчиво… Остается одно: слушать радио — по средам и четвергам Рудницкий вещает в прямом эфире…

…Мама ударилась в воспоминания. Рассказала, как зависть подруг подогревала ее гордыню: девчонки еле-еле наскребали мелочь на лимонад и мороженое, а ей поклонник только что луну с неба не доставал! Презентовал настоящее джинсовое платье «Монтана», уверяя, что второго такого во всем Новосибирске нет.

— Я стеснялась его носить, запихнула в книжный шкаф за медицинские справочники, чтобы не вызывать лишних вопросов у родителей. И оно хранилось там до тех пор, пока… пока Ленчик не сделал мне предложение.

— А как он его сделал?

— Очень даже пошло… Завез меня на дачу, обещая веселую компанию, шашлыки и танцы. Обманул, разумеется… Мы оказались наедине, никаких шашлыков — только ягода на кустах и шампанское в холодильнике…

— Так он тебя совратил, — догадалась я. — Этот воплощенный Эрос, с гор на дубы налетающий!

Матушка зарделась, будто по ее лицу прошлись кисточкой с алыми румянами. Оставила в покое гигантскую рыбину. Вообще опустила руки и заключила, что напрасно затеяла этот разговор.

— Да что особенного-то? Обычная история с необычным финалом. Ни один парень не откажется трахнуть хорошенькую девушку, но ведь и жениться после этого никто не спешит, — заявила я, ощутив острую, лютую жалость к себе.

— Маргарита, как тебе не стыдно говорить такие вещи матери?!

Ее передернуло от моего якобы цинизма.

— Мам, ну, короче — отец сразу сделал тебе предложение?

— Нет, не сразу… Сначала накачался шампанским.

— Все равно, он поступил как истинный гуманист! Ты просто не в курсе современных нравов, — начала я и прикусила язык: маме и не к чему их знать. Зачем лишать ее иллюзий?

— Нравы всегда одинаковы, — жестко и даже несколько неприязненно отрезала она. Однако быстро смягчилась, потому что прошлое накануне сорокалетия ее занимало больше, чем настоящее. Поведала, как в растрепанных чувствах вернулась домой. Родители подвергли дочь обструкции и остракизму за то, что та не ночевала дома, и молоденькая мамочка — она была тогда реально младше меня — заперлась в ванной комнате. Напустила полную ванну воды и решила утопиться — ей представилось, что жизнь после рокового грехопадения однозначно не удалась!.. Я слушала, будто кино смотрела — маме красноречия не занимать. Представила, как она рыдала, а ее бабушка, которую тоже звали Софьей, скреблась в запертую дверь с утешениями: «Не плачь, внученька, не расстраивайся. Все, что ни делается, — к лучшему». Овдовевшая бабушка передвигалась с трудом, видела плохо, слышала еще хуже, но здравость ума не утратила. Мама ее впустила и призналась как на духу:

— Меня один парень замуж зовет… Прямо не знаю, что и делать…

— Справный ли парень, Софьюшка?

— Да, хороший — веселый, видный, симпатичный. Но любит выпить…

— Кого любит — детей? Так ведь это замечательно! — недослышав, возрадовалась бабушка. — Значит, он добрый человек, коль детей любит!

— Да не детей он любит, а выпить, — горько всхлипнула внучка.

— А-а, выпить… Ну так какой мужик выпить-то откажется? Это не беда, лишь бы совсем не запивался да не бездельничал. Твой дед тоже водочкой не гнушался, я ему, бывало, сама к ужину графинчик выставляла… Пьющие, детка, они помягче сердцем, а трезвенники уж больно постные — не ровен час, с таким мужем жизнь слишком длинной покажется. К тому же непьющие — они жадноватые.

— А Ленчик совсем не жадный, — приободрилась Сонечка. — Наоборот — он мне платье очень дорогое подарил!

Она полетела из ванной к шкафу, нарядилась в «Монтану». А бабушка, нахвалив подарок и внучкину красоту, рассудила:

— Пока зовет, надо идти, не то остынет, передумает. Мало, что ли, других пригожих девок? Соглашайся, Сонечка!

И моя мама послушалась совета своей бабушки. Но в тот решающий для нее вечер долго не могла заснуть и, чтобы успокоиться, взялась за книгу. Как нарочно, ей попались свадебные песни Сафо: «Невинность моя, невинность моя, куда от меня уходишь?» — «Теперь никогда, теперь никогда к тебе не вернусь обратно!»

— Понимаешь, Ритка, от этого «никогда», от необратимости событий мне сделалось ужасно холодно, — поежилась мама. — Я закуталась в плед и вышла на балкон покурить. У нас на старой квартире там большой деревянный ящик с пустыми банками стоял. Мне нравилось сидеть на нем и смотреть в небо. Но той ночью оно было совсем слепым, затянутым облаками. Ни одной звезды… И я пошла под венец, как слепая, с завязанными глазами… А после свадьбы уже и вовсе не до звезд стало — беспечность ушла… Знаешь, Риточка, мне в замужестве никогда не было легко. Правильно тебе Ленчик сегодня сказал: не торопись!

Она схватила зажигалку, а я посетовала:

— Тебе лишь бы курить!

— Нет, почему же? Мне бы еще кухонный комбайн не помешал. А раз его не имеется, давай ты шуруй!

Мама свободной от сигареты рукой протянула мне миску с очищенной морковкой и терку. Даже не миску, а целый тазик! Я пыталась сопротивляться:

— Куда столько моркови? Мы же не кролики!

— Да, не кролики, однако от моего салата «Огонек» еще никто не отказывался!

…Шел двенадцатый час ночи, а в зале в полную мощь динамиков разорялся телевизор. Какая-то дурацкая реклама типа «вливайся срочно» или «наливайся срочно». Я думала, это папаша вдохновляется слоганом, продолжая пьянствовать в одиночку. А он преспокойно дрых, закрыв ухо подушкой-думочкой. Мама вырубила телик, укрыла своего суженого теплым пледом и отправила опустошенную им бутылку в мусорку. А сама вернулась к готовке: в самом деле, гадость эта семейная жизнь! На плите пылали все четыре конфорки — на одной томились в скороварке телячьи ножки для холодца, на другой варились яйца для салата, на третьей — свекла. И уж не знаю, что на четвертой. Мы тонули в пару, как прачки, и распахнутая форточка совершенно не помогала. У мамочки на лбу выступила испарина — настолько усердно она месила тесто. И я взмокла, пока натерла прорву моркови. Уделала ее как бог черепаху и схватилась за фотоальбом, чтобы больше вкалывать не заставляли.

— Мамуль, это бабушка в молодости?

— Нет, ее сестра, моя тетя Алла. Ты заметила, Риточка? Девушки в роду Рубинштейнов — одна краше другой! Что значит — смесь кровей… Одна моя мама вышла замуж за русского. У Аллочки муж — чех, у тети Регины, которая живет в Москве, и вовсе араб.

— Как это ее угораздило?

— А разве влюбляются в национальность? — вскинула она на меня темные, блестящие глаза.

— Не знаю во что…

— И никто не знает! Но вот что характерно: все девушки в нашем роду — ну кроме бабушки Софьи и меня, конечно, — выходили замуж неоднократно. Очаровывались, разочаровывались и снова пытали судьбу, на что-то надеясь. Вечные невесты, — усмехнулась мама, сдувая со лба упавший локон. — Впрочем, я их прекрасно понимаю! Быть невестой — это упоительно, это пик женской власти! Потому настоящие девушки, сколько бы им ни было лет, не спешат выйти из нежного возраста невест. Вечно пребывают в полной боевой готовности влюбиться, раствориться в чувствах… Одна я — не женщина, а мороженая курица… Заменитель кухонного комбайна!

— Дался тебе этот комбайн! Говори, чего еще нужно искромсать, я сделаю.

Мама от помощи отказалась. Отправила меня спать, а сама осталась крутиться на кухне. Я втихаря стащила со стола сборник Сафо, легла в кровать и раскрыла его наугад, прочитав: «Вечной девой останусь я!» — «Выдадим», — сказал отец.

Фу, лучше бы не читала…

Через стенку я слышала, как матушка тихонько, неразборчиво напевает нечто задумчиво-печальное. Кажется, «Шумел камыш, деревья гнулись…» Мне под ее пение было очень даже сладко жалеть себя — невесту без места.

Мое утро началось в полдень, причем разбудил меня заливистый смех именинницы. Мама разговаривала с кем-то по телефону, ежеминутно рассыпаясь в благодарностях. Я вышла в зал, когда она уже повесила трубку и сообщила:

— Бабушка меня поздравила! Передавала тебе привет, спрашивала, собираешься ли на каникулы в Ялту.

— Да ну, там такая скукотища… А чего ты смеялась?

— Мама сказала: держись, крепись, дочка, возраст от сорока до пятидесяти лет — самый трудный. Ты пока еще достаточно молода, чтобы осознавать, что молодость проходит. Но после пятидесяти полегчает — искушений останется меньше, и просто перестанешь им сопротивляться, — лучезарно разулыбалась матушка и заключила, что ее мать — большая оптимистка.

— Теща как чего ляпнет, так хоть стой, хоть падай, — сморщил отец свою и без того помятую физиономию. — Каким таким искушениям ты сопротивляешься, Сонь?!

Он бродил по комнате в трусах и майке, обтянувшей круглое пузо, прикладываясь к бутылке с минеральной водой. Судя по всему, страдал от похмельного синдрома. Мамочка не удостоила его ответа. На удивление, она выглядела свежее тепличного огурца и, расстилая на столе скатерть, бодро помахивала пушистым, совсем как у белочки, хвостиком рыжеватых волос, собранных на макушке.

Я подмигнула папе: пора вручать «Шанс»!

— Сонь, ты извини, подарок у нас получился скромный, — протянул он ей пакет с туалетной водой. К чему это? Не мог найти доброго слова?

— Мамочка, с днем рождения! Будь всегда здоровой, жизнерадостной и удачливой. Не упускай свой шанс. — Я чмокнула ее в гладкую, пахнущую кремом щечку.

— Ой, спасибо, дорогие. — Именинница обняла нас, и на секунду мы замерли, объединившись в нерушимый тройственный союз.

— Сонь, ну ты бы хоть понюхала, оценила, а то я волнуюсь, — отстраняясь, предложил отец. И, как нарочно, оглушительно чихнул. Аллергия у него, что ли? Вытерев нос горстью, продолжил: — Звезда моя, я тебе клянусь — как только, так сразу куплю что-нибудь более существенное! Когда у нас следующий праздник?

— Не скоро, осенью. День Седьмого ноября, — отшутилась звезда, срывая целлофановый покров с розовой коробочки.

— Погоди, а до этого что? О, в сентябре ведь будет годовщина нашей свадьбы, двадцать один год совместной жизни. Очко!.. Чем не повод? Вот где оторвемся, погуляем! Я тебе точно кольцо с бриллиантом куплю! Потому что ты у меня сама как чистый бриллиант!

— Зачем загадывать? Дожить еще надо… — Суеверная мама обрызгала парфюмом виски, взмахнула пальцами без единого колечка, развеивая запах. — Изумительный аромат! Спасибо, мне очень нравится… Ленчик, вытаскивай тарелки! Риточка, беги умываться!

…Праздник удался: стол ломился, народ веселился. Букетов нашей юбилярше надарили такое огромное количество, что ваз в доме не хватило. Мы распихивали нарциссы, тюльпаны и гиацинты по стеклянным банкам. А хризантемы, сложив в охапку, я поставила в ведро.

Ох-х, все-таки хлопотное это занятие — принимать гостей… Пока убрали со стола и перемыли посуду, время опять перевалило за полночь. Отец, как водится, залег на свой любимый диван и вырубился первым. От него ощутимо разило перегаром, куда более сильным, чем тонкий аромат цветов. Осунувшаяся мамочка бродила по комнате в ночной рубашке как сомнамбула. Или как лунатик. Ошеломленно, будто не веря собственным глазам, разглядывала ветку орхидеи, поправляла розы, которым в вазе было тесно, и восклицала:

— Какая роскошь, боже мой! Надо же, нам с Ленчиком даже на свадьбу столько букетов не дарили… Да-а, цветов у меня сегодня, как на доброй могиле…

— Что ты выдумываешь! — возмутилась я. — Как только язык повернулся такое сказать!

Мама не ответила. Набросила на плечи старую кофту и вышла на балкон покурить. Наверное, ее как в девичестве тянуло любоваться луной и звездами. А может, просто от усталости хотелось побыть в одиночестве. Наедине с космосом.

Как бы то ни было, ее фатальная фраза засела у меня в подсознанке, и на нее к тому же наслоила плохая примета насчет празднования сорокалетия. Сделалось жутковато… Весь месяц я ждала неприятностей. Но май, в котором положено маяться, закончился, а ничего экстраординарного не произошло, если не считать мокрого снега и ночных заморозков, которые, впрочем, всегда сопровождают цветение черемухи. Все шло по-прежнему: я страдала из-за невнимания Стаса и не пропускала его радиоэфиров. Родители перманентно спорили и укладывались спать под разными одеялами. Так наша семья и дожила до теплого июня. У меня началась сессия, заставившая забыть про благое намерение беречь мамочку. И тут началось такое!.. Врагу не пожелаешь.