Все девушки — невесты

Глава 3 Софья. Искушение

Летом на закате бывает такой час… Нет, даже не час, а гораздо более короткий промежуток времени — может быть, всего несколько минут, за которые все преображается. Небо, облака, воздух, вода в реке становятся багряно-лиловыми, как дивные цветы, неописуемо прекрасными. Наверное, и на восходе случаются подобные изменения в природе… Почему я раньше их не замечала?! Никогда не видела прерывистой, подвижной, вымощенной жемчужно-розовыми бликами дорожки на Оби, по которой солнце соскальзывает за горизонт. Не фиксировала взгляд на пенных облаках, похожих на сливки, взбитые с малиновым сиропом. На эту пищу богов, поданную на перламутровом блюде небосвода…

Впрочем, где мне было глядеть на небо и землю, если я добровольно заперла себя в душных домашних стенах, под пожелтелым потолком, взывающим к кисти маляра?.. Закаты и восходы свершались где-то в другом измерении, пока я торопливой трусцой или рысью, вечно опаздывая, спешила в офис, чтобы весь светлый день просидеть перед компьютером. Занималась тем, что, в сущности, совершенно не важно и мне глубоко чуждо. Втиснулась в предельно узкие рамки и даже не подвергала сомнению, насколько это целесообразно. Не задумывалась над тем, хорошо мне в них или плохо… Но когда красная, как светило на закате, машина Мирошник взлетела на Димитровский мост, я физически ощутила, что вырвалась из заточения. Красота трех главных стихий — земли, воды и воздуха — высвободила мое сознание. И тело рвалось прочь из железного застенка авто.

— Линочка, останови здесь, пожалуйста, — попросила я на середине моста.

— Зачем?

— Мне очень надо… Хочу постоять на мосту…

— Хм, ну стой. — Она притормозила, но салон вместе со мной не покинула: достала мобильник и принялась кому-то названивать, постукивая ногтями по рулю.

Я подошла к парапету и взглядом вобрала в себя всю реку, втянула в легкие весь ее простор, и свежесть, и рыбный дух. Всматривалась в неповоротливые баржи, похожие на увеличившихся в размерах, спящих жуков-плавунцов, и в отражения огоньков на темнеющей воде. Воздух, как губка, напитывался ею, густел, и постепенно розовое, прозрачное марево поглотил мрак. День догорел.

— Скоро ты? — высунула голову из окошка Лина, почему-то сделавшаяся похожей на диковинную красную улитку с громоздким домиком на спине — из нее бы вышел потешный персонаж для анимации.

— Иду, — откликнулась я.

Машина устремилась в ночь. Быстро оставив позади мост, повернула направо, на Вокзальную магистраль, где Мирошник соизволила посвятить меня в свои планы:

— Заедем сначала в «Нью-Йорк таймс», там отвязно, — и вырулила на улицу Ленина.

— Хорошо, — согласилась я. Мне было безразлично, куда ехать: хоть к черту на кулички! Лишь бы там не было тяжелых сумок, грязной посуды и всего прочего, что отравляло мою прошлую жизнь.

Театр начинается с вешалки, а «Нью-Йорк таймс» начинался с террасы, заполненной благостной праздной публикой. От нее издалека веяло беззаботной легкостью, распространявшейся незримо, как магнитные волны.

— Bay, Линусик!

— Привет, мое солнце!

— Такие люди, и без охраны! Линочка…

— Хай, дорогой!

Мирошник то и дело окликали, и она крутила головой, чтобы никого не упустить из виду. Ответно взмахивала рукой, приветствуя знакомых, сидевших в отдалении, и награждала объятиями тех, кто попадал в зону досягаемости. Ее знали многие, меня не знал никто, и это обстоятельство меня вполне устраивало. Обойдя террасу, Элина направилась внутрь — в толчею душного зала, раскачивавшегося от неимоверно громкой музыки. Уверенно лавировала между разгоряченными, потными танцующими, и я тянулась за ней следом, как теплоход за ледоколом. Добравшись до центра танцпола, Мирошник обернулась:

— Ну как, тебе здесь нравится?

— Слишком накурено, — вякнула я, но не была услышана Линкой, поскольку она, углядев каких-то очередных знакомых мужиков, развалившихся на лавках за дальним столом, ломанулась к ним, подняв вверх руки и вихляя бедрами. Мне ломиться было некуда, я осталась стоять среди вибрировавшего людского водоворота, пихавшего меня со всех сторон. Откровенно говоря, ощутила себя не в своей тарелке. Скверные музыканты ожесточенно драли струны гитар, вопили и колотили по ударным инструментам. Официантки сновали с ошалевшими лицами, не поспевая разносить заказы, не справляясь с мощным наплывом посетителей. И я в этой безумновато-бесноватой атмосфере очумела, хотя от меня никто не требовал принести пива, закусок и сдачи.

Не знаю, сколько бы мне еще довелось торчать в одиночестве, но некий дядечка пригласил на танец. Сделал он это весьма своеобразно: вцепился липкими лапами в мою талию и закачал из стороны в сторону в причудливом, не совпадающем с музыкой ритме. Может, в «Таймсе» так принято? Кавалер не закрывал мне обзор — ростом не вышел, его макушка колыхалась где-то в области моего носа. Предполагаю, он был лыс, как коленка, или хуже того — на его лысине вскочили бородавки. Иного объяснения, почему он не снял белую кепку-бейсболку, я не нашла. У меня на подобные головные уборы аллергия: в каждую мало-мальски крупную рекламную кампанию наше агентство заказывает их в большом количестве, однако пока мне не доводилось видеть человека, согласившегося носить это убожество. Ведь по качеству бейсболки подходят разве что огородникам и их пугалам.

— Уф, уф, уф, — монотонно сопел партнер, неотрывно глядя на пол. Неужели боялся, что я оттопчу ему ноги? В любом случае, мне даже не удалось разглядеть его наружность — физиономию скрывал козырек тряпичной кепки.

— Ты не теряешься, Померанцева, — подкралась сзади Линка.

— Ты тоже, — повернулась я к ней, невольно отцепившись от кавалера.

И тут случилось страшное! Мужчина повалился навзничь и задрал вверх лапы в разношенных сандалиях. Сомнений не оставалось: он был вдребезги пьян, а я лишила его точки опоры. Вот тебе и уф-уф!..

— Чего замерла-то? Пошли. Все, здесь больше ловить нечего: со своими клиентами я помурлыкала, а остальные — просто дерьмо, — потянула меня к выходу Мирошник и уже на улице выговорила: — Поражаюсь тебе, Померанцева, цепляешь всякую шваль!

«Твои олигархи местного значения не многим отличаются», — мысленно фыркнула я, восстановив в памяти гипертонические физиономии мужичков, удостоенных внимания Мирошник. Пока не заметно, чтобы SPA-процедуры их резко облагородили…

Затем мы поехали в паб «Святой Патрик». Кстати, до этого «Патрика» проще было дойти пешком — он располагался буквально в сотне метров, чем найти место для парковки на той же узковатой улочке Ленина. Зато обстановка меня порадовала, оказавшись куда более пристойной, нежели в сумасшедшем «Нью-Йорке», — музыка звучала ненавязчиво, и посетители вели себя степеннее. По крайней мере, они были без кепок и признаков сильного алкогольного опьянения. Мы устроились за столикой неподалеку от стойки.

— Тебе здесь нравится? — снова дежурно вопросила Элина и, не выслушав ответа, схватилась за мобильный телефон: — Алло, Вадим Георгиевич? Добрый вечер. Узнали? Да, это я… Я в «Святом Патрике». А вы где? Что? Плохо слышно, погодите…

Мирошник с трубкой выбежала на свежий воздух. А я задумалась: для чего она таскает меня за собой, как бесплатное приложение? Подошел официант — худощавый молодой человек в галстуке-бабочке и чистенькой, аккуратно отглаженной рубашке — я всегда обращаю внимание на такие детали, поскольку знаю, каких трудов стоит как следует отутюжить мужскую сорочку. Из двадцати лет своей супружеской жизни я, наверное, полгода провела за этим нудным, но нужным занятием…

— Добрый вечер. Прошу. — Паренек протянул мне меню.

Только из уважения к его труду я подробно изучила обтянутые полиэтиленом страницы и попросила принести 0,33 пива. Признаться, не понимаю людей, которые добровольно дуют этот грубый примитивный напиток. Меня в нем прельстила лишь стоимость.

— Это все?

Я даже вздрогнула, решив, что официант подслушал мои экономные мысли, и потупилась:

— Пока все…

Чтобы чем-то заняться, закурила. За другими столиками оживленно разговаривали дружеские компании или строили друг другу глазки томные парочки. Лишь я сидела в неприличном одиночестве, как искательница знакомств по брачному объявлению. Есть у меня одна приятельница Лиля, постоянно назначавшая свидания в кафе и ресторанах. Дама она целеустремленная, у нее все по полочкам: сначала устроилась юристом в управление жилищно-коммунального хозяйства, чтобы получить отдельную квартиру. К тридцати пяти годам справила новоселье, до сорока лет отделывала и обставляла свое жилище. А затем занялась устройством личной жизни: обкладывалась ворохом газет с объявлениями и всем подряд, кроме узников исправительных колоний, строчила одинаковые письма. Про себя потенциальным женихам Лиля сообщала: «Стройная брюнетка, похожа на Пенелопу Круз, с высшим образованием, без вредных привычек и жилищных проблем». Мужчины конечно же клевали — формулировка «без проблем» воздействует магически. Но как приходили, так и уходили, не обнаружив никого похожего на Пенелопу. Лилия, в отличие от худышки-актрисы, — натуральная пышка с русыми волосами. Просто ей нравится заблуждаться по поводу своей внешности. Впрочем, заблуждаться всем нравится… Когда я отмокаю в ванне, охотно сопереживаю жалобам юристки на козлов и втайне радуюсь тому, что Ленчик взял меня замуж. Правда, в последнее время мы с Лилей стали реже общаться. Она расширила радиус поиска: обзавелась компьютером и знакомится через Интернет, так что ее телефонная линия постоянно занята. Может, потому собственное замужество мне более не представляется крупной удачей? Все познается в сравнении…

— Ты пьешь пиво?! Это же вредно, — осудила меня Линка, вернувшись с улицы.

— Знаю, знаю — лишние калории!.. Не беспокойся, они во мне не задерживаются. А ты что будешь заказывать?

— Я? Ничего. Это же дико дорого!.. Сейчас приедет Вадимушка, он чувак состоятельный, вот и пусть раскошеливается. Заодно дела обсудим: хочу купить у него помещение в новостройке под офис на льготных условиях. Место крутейшее — самый центр!

Мирошник — тетка не промах! Порядочную Лильку с ее добрыми намерениями ни один козел ни разу не угостил. А эта пройдоха, даже рассчитывая на льготы, уверенно раскручивает мужиков…

После пива мне понадобился туалет, где, глянув в зеркало, я, наконец, поняла, какую именно корысть преследует бывшая однокурсница, таская меня за собой. Выгляжу как бедная родственница. Беднее не придумаешь! Прилизанные волосы свернуты кукишем на затылке, личико бледненькое, платьице серенькое. Сиротка Хася!.. Естественно, рядом со мной Линка и впрямь смотрится королевой. Ну уж нет, позвольте… Я распустила кукиш, распушила кудри по плечам, чтобы прикрыть ими безобразие одежки, накрасила губы помадой «Сияние бриллиантов» и ею же подмазала щеки. Плохо, что не захватила с собой косметичку — прихорашиваться было намного увлекательнее, чем надуваться пивом. Впрочем, ресницами меня бог не обидел — грех жаловаться и незачем краситься…

Покинув укромный уголок, я убедилась, что за нашими столиком прибыло. Спиной ко мне сидели двое мужчин — один шире другого. Своей широкоформатностью и весомостью оба напоминали отвесные скалы, зато топтавшийся возле официант в сравнении с ними выглядел просто спичкой, которую ради смеха завернули в человеческую рубашку и повязали бантиком. Кстати, в Питере живет и творит контркультурный писатель под псевдонимом Простоспичкин. Подозреваю, он придумал себе это литературное имя, видимо очутившись в невыигрышном соседстве с чем-нибудь величественным и монументальным. Например, рядом с изваяниями атлантов, подпирающих свод над входом в Эрмитаж. Простоспичкин, Простобумажкин, Простопромокашкин — перечень псевдонимов по аналогии можно продолжать до бесконечности… Если бы я вздумала заняться литературным творчеством, мне следовало бы назваться Простодыркина. Подобные шаловливые мысли меня развеселили, и я одарила незнакомцев непринужденной улыбкой, подмазанной «Сиянием бриллиантов»:

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, здравствуйте, — вразнобой откликнулись «скалы», будто эхо в горах пронеслось.

— Знакомьтесь, мальчики, — Софья Померанцева, — коротко отрекомендовала Лина.

— Геннадий Федюк, — назвался один из мальчиков, наиболее мордатый и, прямо скажем, малосимпатичный.

Второй, напротив, представился по имени-отчеству, но без фамилии, — Вадим Георгиевич.

Даже беглого взгляда мне хватило, чтобы обомлеть от его породистой красоты: нос прямой, брови вразлет, лоб высокий, обрамленный льняными завитками. Сафо будто про его кожу сказала: «много белее яйца»… Да, о таких мужчинах хочется говорить исключительно стихами, прозой их шарма не передашь!.. Если конопатый, коротко стриженный Федюк был одет в неброское, немаркое и немнущееся черное, — с большим почтением к нелегкому труду прачки, то Вадим Георгиевич экипировался с претензией на аристократичность. В вырезе его шелковой светло-голубой рубашки открывалась стройная сильная шея, а легкий костюм, из тех, какие принято менять каждый день, — предельно дорогих и элегантных — гармонировал с цветом волос. Я представила, насколько деликатного обращения требует его рубашка, и решила: мое счастье, что Ленчик не настолько франтоват, не то бы пришлось половину жизни убить на уход за его гардеробом… Боже, о чем я думаю? Люди светски общаются, развлекаются, а у меня на уме сплошная бытовуха… Одичала, почти как та бабка, которую Линка сегодня подвозила к золовке… Я прислушалась к разговору, стараясь в него вклиниться, вновь оглядела мужчин и с некоторым сожалением заключила, что возраст у обоих и вправду мальчиковый — слегка за тридцать. Ощутила себя не только Простодыркиной, а еще и Простостарухиной.

— Как вы, Софья Померанцева, виски употребляете? — спросил бесподобный Вадим Георгиевич.

— Нет, мне больше нравятся слабоалкогольные напитки, long drink. — Он внушал мне робость и в качестве защитной реакции — желание умничать.

— По-русски говоря, она хлещет пиво, — не преминула добавить ехидина Мирошник.

— Да ну, пиво — это баловство. Я вас уверяю, Софья, на свете нет ничего лучше шотландского виски. Скотч — это же чистая энергия, какой-то луч солнца золотого!.. К тому же от виски в жару не потеют.

Он меня убедил, с чем я тут же согласилась. Официант Простоспичкин тем временем резво соединил два стола, накрыл их общей скатертью и превратил ее в самобранку.

Чего на ней только не было! — салаты, ассорти из морепродуктов, мясная нарезка, овощи, фрукты — всего и не перечислишь.

— Куда нам столько? — удивилась я.

— Чтоб было! — потер белые руки Вадим Георгиевич.

— За подобный стол и особу голубых кровей посадить не грех. Например, британского принца Чарльза. По телевизору в новостях сообщили, он намыливается прибыть в Россию с неофициальным визитом, — подкинула ему леща Линка.

— Советуете пригласить? — подыграл он ей.

Геннадий, отстранив официанта, собственноручно разлил скотч в широкие бокалы и покидал туда кубики льда. Тост держал Вадим Георгиевич:

— За чудесный летний вечер! За вас, драгоценные дамы!

— Ах, вы так галантны. — Линка одернула кофточку, отчего треугольный вырез на груди углубился. Мужчины в едином порыве загляделись на ее пышные перси, а красноволосая гарпия, лоснясь самодовольством, сделала изрядный глоток.

Хваленый виски не произвел на меня большого впечатления — нечто среднее между водкой и бренди. Гадость! К тому же запах у него — будто портянку развернули. Впрочем, мне не доводилось нюхать солдатских портянок… Отставив бoкал, я взялась за нож с вилкой: вдруг обуял зверский аппетит. Наверстывала упущенное, ведь дома, обслуживая гостей, сама поесть не успела. Спросите меня, в чем женское счастье? И я отвечу: в возможности съесть что-нибудь, приготовленное и поданное на стол не своими, а чужими руками! В сто раз приятней и вкусней…

У Элины зазвонил мобильник. Она ответила и сразу выскочила из паба, почему-то подозрительно покосившись на меня. Может быть, опасалась, что я в ее отсутствие примусь задавать неприличные вопросы? Напрасно беспокоилась: я вела себя как Простообжоркина. А вопросы задавал Вадим Георгиевич:

— Рассказывайте, Софья Померанцева, чем вы занимаетесь? Кстати, красивая у вас фамилия. — Он придвинулся вместе со стулом поближе к столу и облокотился на него. В подобных случаях говорят: весь обратился во внимание.

— Я? — Мой рот был занят креветками.

— Ну не я же. Про себя я и так все знаю.

— Я работаю копирайтером в рекламно-информационном агентстве…

— И как — нравится?

— Не знаю… — На языке таяла семга, и ответ мой прозвучал невнятно: — Не особенно. Да что там может нравиться?

— Нет, вы не правы, от своего дела непременно нужно получать удовлетворение, удовольствие!.. Вот как от еды, например.

Я чуть не поперхнулась. Немедленно отложила приборы, отодвинула полупустую тарелку и оправдалась:

— Понимаете, Вадим Георгиевич, у нас в Новосибирске с гуманитарным образованием некуда податься… Не в школу же идти? Нет, вы не подумайте, я ничего не имею против школы и детей, я их люблю. А они меня абсолютно не слушаются! Меня никто не слушается — ни дети, ни собаки. Представляете, однажды я завела кокер-спаниеля — очаровательного щеночка! — но жизнь с ним превратилась в адскую пытку. Мне из-за него даже домой возвращаться не хотелось. Всюду лужи и… не к столу будет сказано… Все изгрызено, перевернуто, испорчено. Щенок был славный, ласковый, но я не сумела не то что выдрессировать его, а хотя бы убедить не таскать картофельную кожуру из мусорки. У него от очисток начиналось несварение желудка, а я плакала от бессилия… Пришлось подарить песика подруге — Ольге Костиковой, у нее более твердый характер. И мой кокер-спаниель стал как шелковый: в квартире не гадит, тапочки не жует. Оля его и чешет, и холит, спать укладывает на специальной подушке, накрытой белоснежной простыней с оборочками.

— Ну это уже извращение, — высказался Федюк.

Вадим Георгиевич был другого мнения.

— Я считаю, все, кто держит животных, — очень добрые люди. А вы, Сонечка, очень милая. Вы — прелесть! Я рад, что с вами познакомился.

Он подпер щеку кулаком, наклонил голову и посмотрел на меня совсем как тот милейший щенок — доверчивым, приязненным взглядом. Только у спаниеля глазки были черными, как бусины, а у Вадима Георгиевича — нежно-голубыми, как его рубашка… Я даже заморгала от смущения, однако подтвердила, что тоже рада знакомству.

— Выпьем за это?

— Да, пожалуй…

Федюк добавил нам виски, а сам не стал поддерживать компанию. Мы с Вадимом сблизили бокалы, и со второго глотка я неожиданно прочувствовала богатый вкусовой букет и благотворное воздействие скотча — с каждой его каплей в меня вливались новые силы и невыразимая, обволакивающая душу теплом радость. Если бы я была одна, непременно бы запела в полный голос: «Расцвета-а-ай под солнцем, Грузия-я-я моя!» Не потому что я в восторге от Грузии — я там пока еще не бывала, просто эта замечательная песня очень соответствовала моему лучезарному состоянию, высоко взлетевшему настроению…

Грузия исчезла, а Линка возникла:

— Скучаете без меня?

— А то? — подтвердил Геннадий. — Прямо совсем извелись, Элина Владиславовна, уже про собачек разговариваем.

— Про собачек? Ну-ну…

Мирошник была взвинчена: похоже, телефонный разговор ее чем-то раздосадовал. С жадностью прильнула бокалу, осушила его практически залпом, коротко выдохнула и торопливо закусила бужениной. Предупредительный Федюк мгновенно восполнил уровень жидкости в сосуде. Интересно, как Линка после выпивки собирается сесть за руль своего выпендрежного автомобиля?..

— Послушайте, Вадим Георгиевич. — Она сосредоточилась, тщательно подбирая выражения, отчего свела брови к переносице. — Я давно вам собиралась предложить… Мы ведь с вами достаточно давно друг друга знаем, дружим… По крайней мере, я вас считаю очень близким человеком!.. Почему бы нам не перейти на «ты»?

— Действительно, почему бы и нет? — Он снова обратил на меня свои полные симпатии, незабудковые глаза. — Вы согласны, Сонечка?

— Да, пожалуйста, но обойдемся без брудершафтов… без этих… пошлостей… — Мне, в отличие от Лины, не удалось найти подобающего выражения.

— Что ты имеешь против брудершафта, Софи? Вообще, что ты постоянно передергиваешь? — вскинулась Мирошник, одарив меня ледяным взглядом. — Традиции не нами выдуманы и не нам их нарушать! Вы нас поддержите, Генчик?

— Завсегда! — Рыжеватый Геннадий по-кошачьи облизнулся.

Элина скрестила руки с ним и чмокнула воздух возле его щеки. Зато к губам Вадима Георгиевича присосалась с еще пущей алчностью, чем к бокалу виски. Я отвернулась, а она пылко выдохнула:

— Все, теперь ты для меня Вадик, просто Вадик!

Просто Вадик натянуто улыбнулся, полез в пиджачный карман за носовым платком и тщательно вытер выпачканный помадой рот. Разговор после подобной демократизации отношений перестал клеиться, сделался вялотекущим. Мирошник выразила озабоченность ростом курса евро, Вадим Георгиевич, избегая смотреть на меня, выдал оптимистичный прогноз, что доллар еще подравняется. А мы с Геннадием молчали как два пенька. Экономические термины типа «инвестиции», «интервенции», «баррели нефти», «транши» и прочий дремучий лес воздействуют на меня усыпляюще… Я размечталась о том, как прекрасно было бы сейчас очутиться дома, на диване, и зевнула. Лина, в свою очередь, цапнула Вадима за запястье, глянула на его часы и ахнула. Нежнейшим голоском обратилась к нему:

— Солнышко, ты проводишь меня до машины?.. Сожалею, но мне придется уехать. — Она встала, потянула его за локоток и запела: — «Солнышко мое, вставай! Ласковый и такой красивый… Может быть, это любовь? Я не знаю. Но очень похоже на рай!»

И почему я сдержала свое желание, не спела про Грузию? Вокальные данные у меня ничуть не хуже, чем у Линки. Возможно, даже намного лучше… Эх, тетеря я, тетеря!..

Джентльмены сговорчивы. Для них желание дамы — закон. Вадим Георгиевич повел себя как истинный джентльмен. Элина бросила нам с Геннадием общее «пока», и мы остались наедине. Хороша подруга — заманила и бросила… Нечаянную радость из меня вытеснили досада и беспокойство — как ночной мрак, сгустившийся над рекой, затмил розовый закатный свет. Что я тут делаю? Чего жду?

Кажется, прошла целая вечность, прежде чем каменнолицый Федюк промолвил:

— Софья, почему не ешь и не пьешь? Ты на меня не ориентируйся, я за рулем, а то бы…

— Я на самом деле выпиваю крайне редко. И потом… Мне тоже пора домой.

— Домой всегда успеется, Сонечка. Гулять так гулять! — Тот, кого я ждала, появился внезапно.

— Проводили?

— Проводил. Ты забыла, Соня? — мы перешли на «ты».

— Ах да… Тебя, наверное, Элина тоже пригласила в салон?

— В какой салон?

— Она открыла первый в городе мужской салон красоты, полный комплекс SPA-услуг…

Чего я привязалась, чего добивалась этими расспросами? Чего добивалась, на то и нарвалась — Вадим опешил и рассердился:

— Зачем мне услуги салона красоты? Знаешь ли, Соня, внешность меня заботит в самую последнюю очередь… Да кто вообще посещает этот салон?!

— Чиновники, банкиры, президенты и разные прочие олигархи.

Он от души расхохотался:

— О! Значит, я не имею отношения к олигархам! Не дорос! Мы люди простые, негордые, нам бы дома строить да железо тягать… Знаешь, Сонечка, мне больше всего нравится упражняться со штангой. Выжмешь ее раз пятьдесят, постепенно увеличивая нагрузку, и нервная система становится как новенькая. Еще мне нравится по лесу бродить или вот — виски тяпнуть. — Вадим щелкнул по бутылке Red Label. — Тяпнем, Сонечка, душа моя?

— Можно, конечно, но… Сколько сейчас времени? — Оказалось, пятнадцать минут второго. Я воскликнула:

— Ужас! Метро давно закрыто!

— «Метро закрыто, такси не содют», — опять благодушно хохотнул Вадим. — Не переживай, я обязательно провожу тебя, но не сейчас.

— Нет, сейчас! Мне нужно срочно!.. Меня ребенок, наверное, уже потерял!

— Ребенок? — неодобрительно переспросил Федюк.

— Ну да, дочка.

— Так позвони ей и посоветуй ложиться спать. — Вадим протянул мне свой сотовый.

— Не могу. Я домашний телефон утопила…

— Это как же ты умудрилась? — Геннадий окончательно разочаровался во мне: с собаками не справляюсь, детей бросаю, телефоны топлю.

Я вкратце изложила историю гибели «Панасоника», опустив зловещую роль Ленчика, и самокритично посетовала на дурную привычку лежать в ванне и болтать по телефону. Вадика она весьма позабавила, и он решил:

— Ладно, уговорила, поехали! Но мне, право, жаль с тобой прощаться… К сожалению, слишком редко встречаются умные и вместе с тем искренние люди. Тем более женщины… — Взгляд его изменился — посерьезнел и погрустнел. — Обычно общаешься и параллельно вычисляешь: чего от тебя хотят? Какого хрена выкруживают, выжучивают? Ждешь подвоха.

— Угу, как по минному полю идешь, — подтвердила я, имея в виду Линку.

…До улицы Титова, где я живу, серебристый BMW, ведомый Геннадием, домчался в считанные минуты. Вадим вышел, чтобы распахнуть передо мной дверцу авто, и проводил до подъезда.

— Спасибо за приятный вечер, и спокойной ночи! — Я нажала кнопки кодового замка, дверь распахнулась.

— Сонь, погоди, — остановил он меня.

А я и сама не торопилась войти. В голове вертелось стихотворение Сафо: «Стань передо мной, мой друг, яви мне прелесть взоров твоих…» Взор Вадима был неразличим в темноте, но я накрепко запомнила подкупающе-доверчивое выражение его глаз.

— Мы с тобой друзья? — спросил он.

— Мы? Конечно, друзья…

— Тогда поедешь со мной завтра за город?

— За город? — опять переспросила я, как тугодум…

— Ну да, за город.

— Ой, с удовольствием!

Наверное, я слишком поспешно согласилась — надо было поломаться, пофасонить, нагнать пурги, как выражается моя взрослая дочь… Но он мне до того нравился, что я плохо владела собой. Размякла, растеклась, как масло по сковородке. Вадик притянул меня за плечи и коснулся губами волос… Я положила руку ему на грудь, легонько отталкивая, безмолвно прося не торопить события. Он взял мою ладонь, приложив ее к своему лицу, при этом мизинец соскользнул, угодив Вадиму прямо в рот. Элегантный красавец по-щенячьи щекотно облизал мой пальчик. Я поежилась и тихонько рассмеялась. Ласка воспринималась чрезмерной. Еще секунда — и я бы сама принялась его облизывать… с ног до головы… Потребовалось невероятное усилие воли, чтобы отнять мизинец и повторить: «До завтра!»

— Погоди, какое завтра? Суббота уже наступила. Мы увидимся сегодня!.. Я приеду в три часа, хорошо? Или лучше в два?

— Лучше в три, — уточнила я, прикинув, что больший запас времени позволит мне как можно лучше подготовиться, привести себя в порядок.

…Проскользнула в подъезд ни жива ни мертва от счастья. Открывая дверь своим ключом, пропела:

— «Может быть, это любовь? Я не знаю. Но очень похоже на рай!»

Свет в прихожей и зале не горел, в квартире было подозрительно тихо. Я скинула туфли, босиком на цыпочка пробралась в Риткину комнату. Напрасная предосторожность! Дочка не спала. Сидела на кровати, скрестив ноги по-турецки, облокотив подбородок на сжатый кулачок.

— Ну и где ты была? Я, как дура, полночи висела на подоконнике…

— Отлично, Риточка. Мы с тобой поменялись ролями! Какой прогресс! Прочувствовала, что я обычно испытываю в твое отсутствие?

— Не понимаю, чему ты так радуешься?!

— Ой, маленькая моя, я так чудесно провела вечер! Просто великолепно! Отрывалась в «Нью-Йорк таймсе» — танцевала там… потом была в «Святом Патрике». А еще познакомилась с изумительным парнем. — Эмоции распирали мне грудь настолько, что стесняли дыхание. — Он встал передо мной и явил прелесть взоров своих…

Маргарита не читает Сафо, потому сочла, что ее мать — совсем ку-ку. Раскричалась:

— Какой еще парень?! Какие взоры?!

— Парень — высокий, голубоглазый блондин, кудрявый, как кокер-спаниель!

— Что ты мелешь, мать?! Ты вообще что-нибудь соображаешь?! Посмотри на себя: старая, нищая, отставшая от жизни! Ха, кудрявые парни ей мерещатся…

Лучше бы она меня ударила… Я испытала шок, а потом сердце насквозь, навылет пронзила боль… Никогда не ассоциировала себя со старостью и нищетой… Наверное, я чего-то про себя не понимаю… И не стоит мне больше видеть Вадика… Сглотнув удушливый ком, вставший поперек горла, я сгорбилась и вышла из комнаты.

Куда бы себя деть? Куда бы спрятаться?.. Я воспитала жестокую дочь и отдала молодость ее не менее жестокому отцу… Конечно, теперь я старая, отставшая от жизни… никудышная…

Ком в горле набухал, ужасные мысли путались, как размотанная пряжа. А еще нестерпимо кололо сердце. Потерянно прислонилась лбом к дверце платяного шкафа… тем самым лбом, который еще несколько минут назад поцеловал Он… или мне это почудилось?..

— Мамочка, прости! — ураганом налетела Ритка и стиснула меня так сильно, что я ощутила заполошное биение ее испуганного сердечка. — Мамочка, миленькая, родненькая, прости меня! Я сама не знаю, что говорю! Я не хотела… Это ты виновата! Ну зачем? Ну куда ты ушла, когда мне так плохо?! Я уже больше не могу!

Она заливалась слезами, захлебывалась ими, тряслась и цеплялась за мое нищенское платье:

— Мамочка, любимая, единственная моя!

Слезное наводнение смыло с дочкиных глаз без того размазанную тушь, как ураганная стихия стирает с земли дома и деревья. Риткина истерика потрясла меня до глубины души — не сумев совладать с собой, я тоже разрыдалась. Обнимала ее — худенькую, сделавшуюся совершенно беззащитной, как в младенчестве, — поглаживала и приговаривала:

— Доченька, бедная моя… Кто обидел мою девочку? Кто обидел мое сокровище, мою былиночку?..

Девочка не отвечала, ни слова более не произнесла, только вздрагивала и икала. Я сама не заметила, как мы очутились на полу. Видно, ноги обеих не держали… Сквозь неплотно закрытые шторы в комнату заглядывала ущербная луна… Ее призрачный голубоватый луч дотянулся до нас, коснулся, словно ощупывая, и, попятившись, растаял.

Я вытерла мокрое лицо:

— Ритонька, видишь? Заря занимается. Пошли на балкон, полюбуемся рассветом. Ты не представляешь, какой у нас в Сибири невероятно красивый рассвет!

Рассвет оказался бледненьким, как больное дитя, совсем невыразительным. И вышло, что я обманула дочкины ожидания…