Вселенная Г. Ф. Лавкрафта. Свободные продолжения. Книга 7

Рэмси Кэмпбелл УЖАС ПОД УОРРЕНДАУНОМ

Вы просите меня хотя бы намекнуть, почему я отказываюсь открывать детские книги? Когда-то я зарабатывал себе на жизнь, сочиняя их. В те времена, когда имитация реальности, которой торговали вразнос мои коллеги по ремеслу, становилась всё более грязной, а фантазии — более постыдными, я нёс невинность из магазина в магазин или же с гордостью думал, что занимаюсь благим делом. Теперь вид детской классики в витрине книжного магазина заставляет меня бежать, куда глаза глядят. Казалось бы, чем более безобидна книга, тем более невыразима истина, скрытая в ней. Но есть книги, одна мысль о которых пробуждает у меня неприятные воспоминания. Я хотел бы насовсем забыть про них, и просил бога в своих молитвах помочь мне сделать это.

Это случилось, когда я работал в Бирмингеме, а Уоррендаун являлся только названием на указателе по дороге в Брайчестер — дороге, которую я избегал, и не только потому, что в той стороне не имелось книжных магазинов. Не интересовал меня и маршрут, тянувшийся на несколько миль дальше указателя «Уоррендаун» через Клоттон, небольшое поселение, что, казалось, пребывало в значительной степени запустения. Там насчитывалось лишь несколько обитаемых домов, сгрудившихся по обе стороны реки. На её берегу стоял бетонный памятник, надписи на котором стали нечитаемы из-за воздействия климата и наросшего на них мха. Я никогда не любил сельскую местность, рассматривая её в лучшем случае как способ добраться из одного города в другой, и теперь застойный, почти рептильный запах и холодная дымка, окружавшие Клоттон, казалось, липли к моей машине. От такой неприятной атмосферы ландшафт Котсволда стал для меня совсем неприемлемым. Фермерские поля и зелёные луга выглядели, словно маскировка для древних каменных холмов, и я решил проехать к югу от Брайчестера по автомагистрали, а затем вернуться к прежнему маршруту, хотя это добавило бы полчаса к моему путешествию. Если бы не Грэм Кроули, я бы никогда больше не оказался на дороге в Уоррендаун.

В те дни я употреблял спиртное для того, чтобы казаться общительным, а не для того, чтобы забыться или уснуть. Пару раз в месяц я встречался с коллегами по профессии; пока мы ели индийские блюда, запивая их холодным пивом, мне казалось, что некоторые из моих коллег тоже предпочли бы издавать книги для детей. По субботам меня можно было найти в местном пабе «Руки Саттона», в Кингс-Хите. Завершения рабочей недели среди людей, которых не нужно было убеждать в превосходстве моей последней серии книг, было достаточно, чтобы настроить меня на следующие семь дней. Но именно в «Руках Саттона» Кроули стал для меня чем-то вроде друга.

Я не помню ранних стадий процесса нашего с ним знакомства. Впрочем я не помню и того, где я встретил других людей, с которыми общался. Я привык к тому, что всегда находил Кроули в маленькой чистой пивной, где стулья, столы и низкий потолок имели цвет пепла, смешанного с элем. Он отрывал от кружки своё широкое и круглое, щетинистое лицо, подёргивая носом и верхней губой в знак приветствия, и, когда я присоединялся к нему, он пригибался, как будто ожидал, что я либо похлопаю его по голове, либо ударю его, когда он начнёт выражать свой неизбежный сарказм.

— Что она делала в лесу с семью маленькими человечками, а? — обычно бормотал Кроули, или: — я знаю только один вид рога, на котором можно играть. Неудивительно, что он шёл за овцами.

Также часто Кроули цитировал какую-нибудь другую книгу, которую я возил по разным магазинам. В его голосе постоянно чувствовалась заискивающая нервозность, извинения за всё, что он говорил, и это было одной из причин, почему я никогда не чувствовал себя с ним непринуждённо. Пока мы говорили о том, как прошла неделя, о моих разъездах, о том, как Кроули стоял за прилавком местного торговца зеленью, я готовился услышать о его последних сексуальных похождениях. Я никогда не понимал, что такого находят многочисленные женщины в Кроули, но вряд ли кто-то из них продолжал встречаться с ним после первого свидания. Моё любопытство относительно сорта тех девушек, что могут найти его привлекательным, возможно, заставляло меня делать ему одолжение.

Сначала он только спросил, какой дорогой я поеду в Брайчестер, а затем — по какой, если автомагистраль будет закрыта; и к этому моменту мне надоело, что он ходит вокруг да около, как будто готов броситься в укрытие при первом намёке на неприятности.

— Ты хочешь, чтобы я тебя подвёз? — спросил я напрямую.

Он наклонил голову так, что его длинные волосы ещё сильней закрыли его уши, и посмотрел на меня.

— Ну, подвезти, знаешь, я полагаю, действительно, да.

— Куда?

— Ты не узнаешь, потому что это не очень подходящее место. Только оно недалеко, не так уж далеко от Брайчестера, я имею в виду, если ты когда-нибудь поедешь именно той дорогой.

Когда он, наконец, произнёс название Уоррендаун, как вопрос, на который не ожидал ответа, его раздражающая неуверенность заставила меня возразить:

— Я буду в том квадрате на следующей неделе.

— На следующей неделе — это значит на следующей неделе, да?

Его лицо дрогнуло так сильно, что обнажились зубы.

— Я совсем не думал, что в ближайшее время…

— Я прощу тебя, если ты откажешься от этой идеи, — заявил я.

— Отказаться… Нет, ты прав. Я поеду, потому что должен, — выговорил Кроули с несвойственным для него отчаянием.

Тем не менее, я подъехал к его дому на следующий день, не рассчитывая, что придётся брать этого приятеля с собой. Однако когда я позвонил в дверной звонок, Кроули высунул свой нос между закрытых штор и крикнул, что спустится через пять минут. И к моему непрекращающемуся удивлению он действительно вышел, догрызая что-то из своего завтрака, очевидно сделанного на скорую руку. Одет он был в единственный костюм, который я когда-либо видел на нём. Он сидел в моей машине, сжимая в руках портфель, от которого пахло овощами, в то время как я сосредоточился на поездке в час пик по запутанным автомагистралям. Мы уже были в пути без возможности вернуться обратно, когда я заметил, что он сжимает свой багаж с той же решимостью, с какой звучал его голос в пивной.

— Ты ожидаешь каких-то неприятностей? — спросил я.

— Неприятностей, — ворчливо повторил Кроули, оскалив зубы.

Его поведение, казалось, говорило о том, что я понял так много, что больше не было необходимости задавать вопросы. Я чуть не вышел из себя.

— Потрудись объяснить каких? — посоветовал я ему.

— А чего бы ты ожидал? — ответил Кроули.

— Дело в женщине.

— Вижу, ты знал. Просто хитришь. Беда в том, во что я её втянул, если ты ещё не догадался. Она так быстро соблазнила меня, что я даже не успел надеть презерватив. Трудно устоять перед женщиной с волосатым лобком.

Это было гораздо более интимным делом, чем я готов был обсуждать.

— Когда ты её в последний раз видел? — спросил я так отрывисто, как только мог.

— В прошлом году. После того случая она забеременела. Я должен был уговорить её на аборт, но я, ты знаешь. Ты меня знаешь.

Он так крепко обнимал свой портфель, что, казалось, выжимал из него нелепый запах овощей.

— Боишься её семьи? — спросил я с минимальным сочувствием.

Кроули прижал подбородок к груди, но мне удалось разобрать то, что он пробормотал.

— Боюсь всего этого кровавого места.

История явно стоила того, чтобы двигаться дальше, благодаря ей я мог с чистой совестью ехать по своему обычному маршруту, за исключением того, что впереди я видел, как все три полосы движения тянутся до горизонта, а полицейские машины мчатся по жёсткой обочине на место какой-то аварии. Я покинул автостраду на ответвлении, как только оно появилось.

Фрэмилоуд, Саул, Фретерн, Уитминстер… Старые названия объявляли сами себя на указателях, а затем изгороди по краям узкой коварной дороги скрыли от меня автомагистраль. Под небом, затянутым тёмными тучами, мрачная листва на изгородях, казалось, тлела; горбатые склоны холмов светились зловещей зеленью. Когда я открыл окно машины, чтобы изгнать запах овощей из портфеля Кроули, в салон ворвался неожиданно холодный для сентября ветер, из-за него нервозность моего пассажира стала более ощутимой. Он сидел, скрючившись, над своим багажом и, моргая, озирался на высокие острые изгороди, словно они были ловушкой, в которую я его привёл.

— Могу я спросить, каковы твои планы? — сказал я, чтобы разрушить тишину, что становилась такой же безжалостной, как древний пейзаж вокруг.

— Увидеть её. Выяснить, что у неё есть, чего она хочет от меня.

Его голос не столько затих, сколько полностью оборвался. Я был не уверен, что хочу знать, где оказались мысли Кроули.

— Что привело тебя туда? — это всё, о чём я хотел спросить.

— Беат… рис.

На этот раз я понял смысл его слов, несмотря на то, что он произносил их так, словно сам не верил в то, что это имя.

— Она — та молодая леди, о которой идёт речь. Я встретил её в «Капустной грядке», в кафе, ты знаешь это место. Она только что окончила университет, но осталась у меня.

Я боялся, что это может быть преамбулой дальнейших интимных подробностей, но Кроули продолжал с большей неохотой.

— Продолжала писать мне, после того, как уехала домой, желая, чтобы я приехал к ней, потому что она сказала, что я буду чувствовать там себя как дома.

— А ты?

Кроули поднял голову, словно принюхиваясь и застыл в этом положении. Дорожный указатель «Уоррендаун» на слегка покосившемся столбе, мелькнул за изгородью. Полуобнаженные чувства приятеля подействовали на меня так сильно, что моя нога на акселераторе дрогнула.

— Если ты предпочитаешь не делать этого…

Только рот Кроули зашевелился, едва открываясь, чтобы прошептать мне:

— Нет выбора.

Никакой ответ не мог разозлить меня сильнее. У этого парня воли не больше, чем у какого-то овоща из его портфеля, подумал я, и машина с визгом вылетела на дорогу к Уоррендауну. Когда мы оставили позади дорожный знак, который, казалось, пытался указать на землю, у меня возникло впечатление какого-то движения за изгородью по обе стороны от дороги; несколько фигур, стоявших абсолютно неподвижно, вдруг прыгнули вслед за машиной. Я сказал себе, что ошибаюсь, по крайней мере, в их скорости, и когда небрежные зазоры в живых изгородях позволили мне увидеть гнетущие зелёные поля под тяжёлыми застывшими тучами, я не заметил никого, кто бы гнался за нами. У меня не было времени обдумывать всё это, судя по тому, как Кроули медленно наклонялся к лобовому стеклу, я мог сказать, что среди буйных полей, окружённых сгорбленными тёмными холмами, действительно находился Уоррендаун. До него оставалось около мили.

На таком расстоянии я увидел один из типичных элементов сельской местности, который мне больше всего не нравился — незначительную кучку зданий на большом расстоянии друг от друга, но я никогда до этого не испытывал такого быстрого приступа отвращения. Скопление соломенных крыш напомнило мне дюны, увенчанные сухой травой, что свидетельствовало не столько о человеческом жилище, сколько о бессмысленных деяниях природы. Когда покатая дорога привела меня к этим домам, я увидел, что солома свисает с них, как волосы над бровями идиота. Там, где дорога спускалась к деревне, самые дальние хижины выглядели настолько приземистыми, что казались разрушенными или погружёнными в землю грунтовой дороги. Соломенные крыши скрывали их прищуренные окна, и я поддался иррациональной надежде, что деревня может быть покинутой. Затем дверь крайнего дома открылась внутрь, и когда я притормозил, из дверного проёма высунулась голова, чтобы наблюдать за нашим прибытием.

Голова женщины. Я успел определить это, прежде чем она отпрянула назад. Я на всякий случай взглянул на Кроули, думая, что он узнал эту женщину, но мой приятель сморщился при виде какой-то части деревни, которая привела его в замешательство. Когда машина въехала в Уоррендаун, женщина снова появилась, накинув на голову шарф, что закрывал её тело больше, чем платье. Я подумал, что она держит на руках ребёнка, но потом решил, что это какое-то домашнее животное, потому что, когда она выскочила на дорогу, маленькое тело выпрыгнуло из её рук в полумрак дома. Она завязала шарф и высунула из него своё одутловатое, но плоское лицо, чтобы взглянуть на моего пассажира опухшими глазами. Я готов был развернуться и рвануть на главную дорогу, но Кроули начал опускать боковое стекло, и я замедлил машину. Я видел, как их головы наклонялись друг к другу, как будто нижняя часть неба силой давила на них. По их движениям можно было предположить, что они знакомы, но я не смог понять, о чём они говорили.

— Ты вернулся.

Хотя её низкий голос сам по себе не звучал угрожающе, я чувствовал, что Кроули смущён тем, что кто-то, кого он не может назвать по имени, узнал его. Однако всё, что он смог сказать в ответ, было:

— Ты знаешь Беатрис.

— Мы все знаем друг друга, — ответила женщина.

Она ни разу не взглянула на меня, но я не мог отвести от неё взгляд. Несколько грубых волосков торчали на её красноватом лице; у меня возникло неприятное ощущение, что её щеки были влажными от бритья.

— Вы знаете, где она? — спросил Кроули.

— Она с детьми.

Голова моего пассажира наклонилась сильнее, и его лицо оказалось ещё дальше от женщины.

— Сколько их? — спросил Кроули.

— Все, кто не спит. Ты не слышишь их? Думаю, даже он слышит.

Я понял, что женщина подразумевает меня, и послушно напряг слух, хотя в то же время старался не замечать, что с приездом в Уоррендаун, отвратительный запах овощей в моей машине усилился. Через несколько мгновений я услышал серию повторяющихся высокотональных звуков — детские голоса распевали какую-то молитву. Я вздохнул с облегчением, и мой пассажир тоже.

— Она в школе, — сказал он.

— Это она. Там, где всегда было её место, — добавила женщина, бросив взгляд через плечо на свой дом, при этом из-под её шарфа показалась часть подозрительно большого уха.

— Время кормления, — сказала она и начала расстёгивать платье на груди, отступая в дверной проём, за которым, казалось, что-то прыгало по голому земляному полу.

— Увидимся там позже, — крикнула женщина моему спутнику и закрыла дверь.

Я дёрнул рычаг передач и поехал через деревню так быстро, как только мог. Из окон приземистых домов с плотными занавесками выглядывали лица, и я убеждал себя в том, что именно из-за полумрака эти лица показались мне такими разжиревшими и расплывчатыми. Наверное, мне передалось нервное напряжение от Кроули, поэтому мне казалось, что у местных жителей огромные глаза. В центре Уоррендауна домики, некоторые из которых я принял за магазинчики без вывесок, теснились к дороге. Их словно вытеснили насыпи позади них, что были такими же широкими, как дома, но ниже, и кто-то покрыл их соломой или травой. Дома на окраине деревни ещё глубже ушли в землю; два или три из них вообще рассыпались, в то время как другие настолько заросли листвой, что только неясные и вялые движения за полутёмными незастеклёнными окнами наводили меня на мысль, что дома обитаемы. Я почувствовал, как гнилая растительная сладость в воздухе каким-то образом тянет все дома вниз, что грозило и моей машине, и мне пришлось сдержать ногу, чтобы не наступить на педаль газа. Теперь машина почти вырвалась из деревни под названием Уоррендаун, длина которой едва достигала полумили, и высокие голоса замолкли, прежде чем я смог различить то, что они пели — гимн, как мне подсказали мои инстинкты, хотя язык мне был совершенно не знаком. Мне было интересно, проехал ли я школу, и я собирался сказать Кроули, что не успел пересмотреть маршрут, когда он вдруг пробормотал:

— Вот и всё.

— Как скажешь.

Теперь я увидел, что последние пятьдесят или около того ярдов левой стороны Уоррендауна были заняты одним длинным курганом, обложенным соломой, травой и мхом. Я остановил машину, но поставил ноги на педали.

— Что ты хочешь делать? — спросил я.

Пустые глаза Кроули повернулись ко мне. Возможно, из-за своего нервного напряжения, его глаза почти вылезли из глазниц.

— Почему ты спрашиваешь?

С меня было достаточно. Я протянул руку, чтобы выпустить его из машины, а дверь школы распахнулась, как будто я подал сигнал. В дверном проёме стояла молодая женщина, которую я едва мог рассмотреть, если не считать коричневого платья до щиколоток, с длинными рукавами; моё внимание привлекло зрелище позади неё — по крайней мере, полдюжины маленьких тел, собравшихся в беспокойную кучу на голом полу тёмного коридора. Когда некоторые из них вяло подняли головы, чтобы посмотреть на меня широко раскрытыми глазами и снова вернуться к своему занятию, Кроули выбрался из машины, перекрывая мне обзор.

— Спасибо тебе, ты знаешь за что, — пробормотал он. — Ты вернёшься сюда, не так ли?

— Значит ли это, что ты будешь готов уехать? — спросил я.

— Я узнаю это, когда ты приедешь.

— Я вернусь сюда до наступления темноты, и тебе лучше ждать здесь, на дороге, — сказал я ему и тронулся с места.

Я смотрел на Кроули в зеркало заднего вида до тех пор, пока живые изгороди не скрыли от меня Уоррендаун. Зеркало дрожало от неровностей дороги, но я видел, как он махнул свободной рукой мне вслед, вытянув туловище к машине, как будто собирался упасть на четвереньки и бежать за мной. Позади него из двери выскочила фигура, и когда Кроули обернулся, она схватила его. Я не смог толком рассмотреть её, заметил только очертания её большого лица, покрытого мехом и, без сомнения, обрамлённого волосами. Она и Кроули обнялись — во всяком случае, все её конечности обхватили его — и, когда я отвёл взгляд от этой близости, я заметил, что здание, к которому была пристроена школа, когда-то имело башню; камни от неё лежали разбросанные на задворках деревни, и они заросли травой. Меня не касалось, заботились ли местные о своей церкви, и почему те, кто учился в университете, решили стать простыми преподавателями в деревенской школе. Меня также не интересовало, какое влияние это место оказало на Кроули. Они достойны друг друга, сказал я себе, и не только потому, что выглядели так похоже. Как только Кроули со своей подругой исчезли из виду, я опустил стёкла и увеличил скорость, чтобы избавить машину от застойного безумного запаха Уоррендауна.

Вскоре грунтовая трасса привела меня к пересечению с главной дорогой, где я не увидел никаких дорожных знаков. Я плотно закрыл окна и помчался через развалины Клоттона, которые тонули в пасмурном небе и коварном холоде с тёмной реки. Я не сбавлял скорость, пока не увидел впереди Брайчестер, и больницу с кладбищем, что возвышались над его многочисленными улицами. На этих улицах я чувствовал себя спокойнее: в таком городе, как Брайчестер, со мной никогда не случалось ничего плохого, да и вряд ли могло случиться, особенно в книжном магазине. Я припарковал машину в многоэтажном здании на окраине Нижнего Брайчестера и пошёл сквозь толпу на первую встречу.

Мои новогодние книги продавались хорошо; в последнем магазине за день, возможно, слишком хорошо. Новая управляющая, ранее она была второй по должности, не только заказала больше копий, чем любой из её конкурентов, но и в преждевременном праздничном настроении уговорила меня помочь ей отпраздновать своё повышение. Одна рюмка привела к нескольким, не в последнюю очередь потому, что я, должно быть, пытался заглушить нервозность, которую у меня вызвали Кроули и Уоррендаун. Слишком поздно я понял, что мне нужно много кофе и что-нибудь поесть, и к тому времени, когда я почувствовал себя в состоянии вести машину, день уже закончился.

Наступили сумерки, словно паутина из сажи покрыла всё небо. С парковки я увидел огни, бегущие вверх по всему Брайчестеру, и исчезающие во тьме дома. Больница представляла собой мерцающий череп, рядом с которым лежали груды костей. Даже флуоресцентные блики на автостоянке казались неестественными, и я сидел в своей машине, размышляя, насколько хуже могут сейчас выглядеть места, через которые мне пришлось проехать. Я сказал Кроули, что заберу его до наступления темноты, но разве уже не стемнело? Может быть, он решил, что я за ним не приеду, и сам как-то выбрался оттуда? Этого было почти достаточно, чтобы убедить меня не возвращаться в Уоррендаун, но чувство вины за свою трусость заставило меня свернуть на утреннюю дорогу.

Мерцание города исчезло из поля зрения. Лишь несколько фар попались мне навстречу, а потом я остался наедине со своими лучами, что ощупывали дорогу в полумраке; она извивалась между холмами, что вздымались вверх, словно в темноте им больше не нужно было притворяться спящими. Изгибы дороги качались взад и вперёд, не в силах избежать моего слабого света, а один раз мне попалась пара рогатых голов, что уставились на ворота, закатив глаза; они бездумно что-то жевали, словно шли на бойню. Я вспомнил, как выпучились глаза Кроули, когда он готовился выйти из моей машины.

Но за пределами Клоттона меня охватил холод с реки. Хотя окна моей машины были плотно закрыты, когда я добрался до первого заброшенного дома, я услышал плеск воды, более громкий, чем можно было бы объяснить, словно какой-то крупный объект мешал воде течь. Я так быстро проехал по узкому мосту между безглазыми зданиями, что к тому времени, когда мне удалось подавить необъяснимую панику, я был уже в нескольких милях вверх по дороге и достиг безымянного перекрёстка с ответвлением к Уоррендауну.

Я сказал себе, что не должен использовать страх как предлог, чтобы нарушить своё слово, и когда я достиг указателя «Уоррендаун», который выглядел так, как будто вес растущей черноты вдавливал его в землю, я свернул с главной дороги. Даже с включенными фарами мне приходилось ехать с черепашьей скоростью, вызывающей у меня ощущение, что машина зарывается в густую темноту, переходящую в настоящую ночь. Кривизна дороги говорила о том, что она делает всё возможное, чтобы я никогда не добрался до Уоррендауна. Шипы живых изгородей раздирали воздух, и сквозь щель в измученной массе растительности я увидел домики, что воровато сидели на корточках, опустив головы, посреди грязных полей. Несмотря на темноту, ни в одном доме не было света.

Возможно, случился сбой в электроснабжении; я предположил, что это обычное явление в такой изолированной и незначительной деревне, но почему никто в Уоррендауне не пользовался свечами или фонариками? Возможно, они были незаметны на таком расстоянии, успокоил я себя. Изгороди сомкнулись, не дав мне взглянуть ещё раз. Дорога шла под уклон, и у меня создалось неприятное впечатление, что Уоррендаун заманил её в ловушку, а живые изгороди закончились, словно их отгрызли. Когда мои фары нашли самые дальние дома, их длинноволосые черепа, казалось, вылезли из-под земли. Кроме того, на пути к полуразрушенной церкви не было никакого движения.

Коварное овощное зловоние уже начало проникать в мою машину. Мне стоило больших усилий проехать по деревне достаточно медленно, чтобы найти причину, по которой я оказался здесь. Соломенные крыши были полны теней, которые двигались, когда я проходил мимо, как будто каждый дом поворачивал свою идиотскую голову ко мне. Хотя все окна выглядели пустыми и тёмными, я чувствовал, что за мной наблюдают, и всё больше и больше, по мере того, как машина следовала за своими дрожащими лучами по пустынной дороге, пока мне не стало трудно дышать. Мне показалось, что я услышал слабый нерегулярный стук — конечно, мой собственный прыгающий пульс, а не барабанную дробь под зёмлей. Я поравнялся с церковью и школой, и мне показалось, что стук ускорился, а потом прекратился. Теперь я выбрался из Уоррендауна, но мысль о том, что я вернусь на главную дорогу, поехав в любую сторону, убедила меня сделать последнюю попытку найти Кроули. Я развернул машину, чуть не въехав задним бампером в один из замшелых каменных блоков от упавшей башни, и дважды нажал на клаксон.

Второй гудок последовал за первым в безмолвную тьму. Ничто не двигалось, ни одна соломенная крыша на домах в сгустившемся свете фар, но я вдруг занервничал от того, какой ответ могли вызвать мои гудки. Я отъехал от развалин башни и снова поехал через Уоррендаун, моя нога дрожала на педали газа, когда я заставлял себя сбавить скорость. Я уже миновал школу, когда в моём зеркале появилась неясная фигура, что погналась за машиной.

Только моё чувство относительной безопасности внутри автомобиля позволило мне затормозить и ждать достаточно долго, чтобы рассмотреть лицо бегущего. Фигура вспыхнула красным, как будто её кожу содрали с головы до ног, и за мгновение до того, как её руки дернулись, чтобы прикрыть глаза, я увидел, что это Кроули. Его глаза всегда были так чувствительны к внезапному свету? Я отпустил педаль тормоза, переключил рычаг коробки передач в нейтральное положение и увидел, что Кроули опустил руки, но больше не двигался. Мне потребовалась некоторая решимость, чтобы опустить боковое стекло и позвать его:

— Садись же в машину, если поедешь!

Я едва расслышал его ответ, голос был невнятным и сдавленным.

— Не могу.

Я бы развернулся рядом с ним, но не было места, так как Кроули стоял посреди дороги. В ярости выскочив из машины, я громко хлопнул дверцей; этот звук, казалось, вызвал новую вспышку приглушённого барабанного боя, который я мог бы заметить, если бы не был полон решимости отмахнуться от удушливого овощного запаха.

— Почему не можешь? — спросил я, оставаясь у машины.

— Подойди и посмотри, — ответил он.

Мне не хотелось больше видеть Уоррендаун и даже самого Кроули. В свете фар его лицо казалось опухшим от щетины, которая не могла вырасти за один день, а его глаза пугающе увеличились, впитывая полумрак.

— Смотреть на что? — спросил я. — На твою юную леди?

— Мою кого? — переспросил Кроули.

Я не мог понять, был ли его тон истерическим весельем или паникой, или и тем и другим одновременно.

— Беатрис, — сказал я громче, чем мне хотелось бы в ненормальной тишине и темноте. — Это твой ребёнок?

— Там нет ни одного.

— Прости, — пробормотал я, не зная, стоит ли. — Ты говорил о Беатрис…

Мне не хотелось облекать в слова то, что, по моему мнению, она сделала, но Кроули покачал головой и неуверенно шагнул ко мне. У меня сложилось впечатление, которое так меня встревожило, что я пропустил мимо ушей его бормотание, — он не мог вспомнить, как ходить.

— Что ты сказал? — выкрикнул я, прежде чем мой голос вздрогнул от тишины. — Что абсурдно? Неважно. Скажешь, когда сядешь в машину.

Кроули остановился, размахивая руками перед собой. Его торчащие зубы блеснули, и я увидел, что он что-то жуёт; казалось, мелькнула зеленоватая полоска вокруг его рта и пухлых щёк.

— Не могу этого сделать, — пробормотал он.

Он имел в виду, что никто из нас не сможет вернуться к машине?

— Почему не можешь? — воскликнул я.

— Подойди и посмотри.

В тот момент ничто не могло заставить меня сделать это, но прежде чем я смог отказаться, он повернулся ко мне спиной и прыгнул в темноту. Два шага или, по крайней мере, два судорожных движения привели его к церкви, у которой давно сгнила входная дверь. В следующее мгновение он исчез внутри строения, и я услышал быстрые шаги по тому, что служило полом; затем, насколько я мог различить по пульсации в своих ушах, наступила тишина.

Я подбежал к дверному проёму, до которого не доходил даже слабый свет фар.

— Кроули, — поспешно выкрикнул я, намереваясь предупредить его, что не собираюсь задерживаться, но единственным ответом из темноты было слабое эхо моего крика, сопровождаемое волной вездесущего овощного зловония. Я крикнул ещё раз, а потом, разъярённый почти до невозможности думать, бросился к своей машине. Если бы я всё ещё пребывал в здравом уме, если бы влияние Уоррендауна ещё не овладело моим рассудком, я, конечно, оставил бы своего приятеля на произвол судьбы и отправился бы прочь, чтобы жить своей жизнью. Вместо этого я достал свой фонарик из-под приборной панели и, выключив фары и заперев машину, вернулся в разрушенную церковь.

Когда луч фонарика скользнул в дверной проём, я увидел, что это место выглядело хуже, чем заброшенное. Около дюжины скамей, покрытых зелёным мхом и сорняками, располагались по обе стороны прохода, каждая достаточно широкая, чтобы вместить большую семью, но алтарь был отодвинут и прислонён к задней стене церкви так, что обнажилась нижняя сторона камня. Я провёл лучом фонарика по осквернённому интерьеру и увидел грубые рисунки на пятнистых зеленоватых стенах, на которых плясали тени от скамей. Я не нашёл никаких следов Кроули, и ему некуда было спрятаться, если только он не присел за алтарём. Я прошёл вперёд, чтобы осмотреть алтарь, и чуть не упал головой в темноту, которая оказалась чем-то большим, чем темнота. Мой фонарик вовремя осветил проход, что был вырыт там, где следовало находиться алтарю.

Под небольшим уклоном под землю вёл туннель, простирающийся дальше, чем мог достичь свет моего фонарика. Тоннель был шириной с крепкого мужчину, но не такой высокий, как я. Теперь я понял то, что мой разум отказывался принять, когда я услышал, как Кроули исчез в церкви, — его шаги, казалось, отступили на большее расстояние, чем могло вместить это здание. Я позволил лучу блуждать по скамьям в последнем отчаянном поиске Кроули, и не смог избежать взгляда на изображения, нацарапанные на стенах — нечестивый танец шутовских фигур с ушами и ногами, такими непропорционально большими, что они, несомненно, были фальшивыми. Затем Кроули заговорил из туннеля, откуда-то из-за поворота, которого едва достигал мой луч света.

— Спускайся. Приди и посмотри.

Волна зловония, как дыхание огромного растения, поднялась из туннеля и окутала меня. Я пошатнулся и чуть не выронил фонарик, а потом опустился на землю и, спотыкаясь, пополз на зов. Сонливость, слышимая в голосе Кроули, тоже настигла меня, и, казалось, не было причин, по которым я не должен подчиняться, и не было ничего плохого в моём поведении или окружении. Мне даже понравился запах овощей, потому что я вдыхал его с тех пор, как вернулся в Уоррендаун. В самом деле, я стал хотеть только одного — чтобы меня привели источнику этого запаха.

Я добрался до поворота туннеля как раз вовремя, чтобы увидеть, как пятки Кроули исчезают за следующим изгибом ярдах в пятидесяти впереди. Теперь я видел, хоть и сопротивлялся тому, что слышу — на ногах у моего приятеля точно не было подков, во всяком случае, он шёл босиком, хотя на какое-то мгновение мне показалось, что его ступни более волосатые, чем следовало бы. Он бормотал мне или самому себе, и его слова отдавались эхом:

— … откровения листа… пища потребляется дважды… лапы в темноте… матка, которая ест…

Я думал, что проход сужается только из-за неверного света моего фонаря, но прежде чем я достиг второго поворота, мне пришлось опуститься на четвереньки. Наклон туннеля становился всё более крутым, далеко впереди барабанный бой, который я слышал ранее, возобновился, и я представил, что модели фигур, изображённых на стенах церкви, производят звук, барабаня своими уродливыми ногами, когда они танцуют в какой-то огромной подземной пещере. От этой мысли мне стало не по себе, и я почти остановился, но овощное испарение, вновь донёсшееся до меня снизу, уговорило меня идти дальше, к следующему повороту, за которым исчезли пятки Кроули. Теперь я полз, довольный, как червяк в земле, фонарик в моей вытянутой руке мотало в разные стороны, и я периодически погружался в темноту. Топот ног по земле наполнил мои уши, и я увидел, как мохнатые подошвы Кроули исчезли в последний раз на границе луча фонарика, не за поворотом, а в подземной темноте, слишком большой, чтобы мой свет мог определить её границы. Его бормотание прекратилось, как будто его заставило замолчать всё, что встретило его, но я, наконец, услышал ответ, который он дал мне, когда я спросил о ребёнке, и это был не абсурдный ответ. Кроули сказал мне, что ребёнок был поглощён. Но и этого безумного откровения мне не хватило, чтобы преодолеть влияние того, что ожидало меня в конце туннеля, и я быстро пополз вперёд в подземную полость.

Луч фонарика растянулся передо мной, делая всё возможное, чтобы осветить огромное пространство под потолком, слишком высоким, чтобы увидеть его даже мельком. Поначалу полумрак вместе с потрясением или оцепенением, охватившим мой мозг, позволяли мне разглядеть не слишком много: только орды голых фигур, прыгающих и вертящихся в воздухе вокруг идола, что возвышался над влажной землёй, идола, похожего на зеленоватую статую острова Пасхи, покрытого какой-то травой или грибами почти до безликости. Вершина идола терялась в темноте над головой. Потом я увидел, что один из поклоняющихся — Кроули, и начал различать лица, даже менее похожие на человеческие, чем его, их огромные глаза выпучились в полумраке, звериные зубы сверкали в уродливых ртах. Рисунки на церковных стенах не преувеличивали их формы, как я заметил, и они не были в костюмах. Земля вокруг идола кишела их детёнышами, бесформенной массой бесчисленных тел, которых ни один человек не признал бы своим потомством. Я оцепенело смотрел на древний обряд, не из тех, что допустимо проводить при солнечном свете, — и тут идол зашевелился.

Он развернул часть себя в мою сторону — мерцающий зелёный отросток, что мог быть гигантским крылом, вынырнувшим из кокона, — и, вытягиваясь ко мне, он соблазнительно что-то шептал, не имея при этом рта. Даже этот ужас не мог вывести меня из оцепенения; но когда Кроули загарцевал ко мне, словно богохульный священник, предлагая принять участие в нечестивом таинстве, что свяжет меня с погребёнными тайнами Уоррендауна, какой-то последний остаток здравомыслия восстал во мне, и я попятился, бормоча, вдоль туннеля, оставив фонарик, чтобы он ослеплял всех, кто мог бы преследовать меня.

Весь путь обратно по туннелю я боялся, что меня схватят сзади. Однако все обитатели Уоррендауна, должно быть, собрались на том зверином обряде, потому что я не встретил никаких препятствий, кроме самого прохода, когда выбрался из-под алтаря и, шатаясь, пробежал через тёмную церковь к своей машине. Опущенные головы домов дёргались скальпами в мою сторону, когда я опрометчиво мчался прочь из Уоррендауна, живые изгороди у дороги царапали воздух, словно намереваясь сомкнуть вокруг меня свои шипы, но каким-то образом, будучи в оцепенении, я добрался до главной дороги, откуда должно быть, мои инстинкты, полностью неосознаваемые, позволили мне выехать на шоссе, и далее — домой, где я рухнул на постель.

Я был настолько измождён, что проспал целые сутки. Даже кошмары не могли пробудить меня, и когда я, наконец, выбрался из постели, то почти поверил, что ужас под Уоррендауном был одним из них. Однако я избегал Кроули и паба, так что только через неделю я узнал, что он исчез — домовладелец заглянул в его комнату и не нашёл там кровати, только холмик земли рядом с выкопанной ямой, под размер тела, — и в этот момент мой ум был близок к тому, чтобы уступить натиску правды, которую не способен без страданий вынести ни один человек.

Почему меня никто не слушает? Как они не понимают, что могут существовать и другие места, такие как Уоррендаун, где всё еще правят чудовищные боги, что старше человечества? Какое-то время мне казалось, что некоторые детские книги пытаются намекнуть на эти тайны, но потом я задумался, не являются ли они ловушками, расставленными, чтобы заманить детей в подобные деревни и подземелья, и я больше не мог выносить свою работу. Теперь я наблюдаю и жду, и держусь поближе к огням, которые ослепят огромные глаза жителей Уоррендауна, и я избегаю любого места, где продают овощи, запах которых я чувствую за сотню ярдов. Предположим, что по нашим улицам ходят и другие, такие как Кроули, гибридное отродье какого-то невыразимого союза? Предположим, они подкармливают ничего не подозревающую массу человечества какой-то частью ужаса из того, что я видел в последний раз под Уоррендауном?

Разве можно подобрать слова, чтобы описать это? Отчасти зеленоватый, отчасти сизовато-тягучий, с чахлыми спутанными узлами, без плодов, покрытосеменной, многоцветковый — ничто не может передать ужаса того окончательного откровения, когда я увидел, как оно преодолело последние следы человечности в своих идолопоклонниках, которые в каком-то потерянном поколении, должно быть, деградировали от подражания обитателям подземного мира до спаривания с ними. Ибо когда живой идол медленно развернулся ко мне, Кроули оторвал от своего безмозглого бога тот вытянувшийся отросток, вонзил в него зубы, чтобы проглотить кусок, прежде чем протянуть его мне — блестящий и корчащийся от отвратительной жизни.