Всемирный следопыт, 1927 № 04

В пламени лесного пожара

В это лето стояла повсеместная засуха, и было много лесных пожаров. В такое раннее время, как середина июля, над всеми лесами уже стояла серая, волнистая колыхавшаяся пелена. Целые три недели не выпало ни одной капли дождя. Даже ночи пылали и были сухи от жары. Каждый день колонисты на постах и фортах тревожно вглядывались в необозримые пространства своих епархий, нет ли где пожара, и с первого августа каждый пост имел уже наготове целые партии метисов и индейцев, которые разъезжали по всем дорогам и доискивались, нет ли где-нибудь огня.

3а тем же зорко наблюдали и постоянные жители лесов, которые не имели возможности переезжать на лето в посты, а так и оставались в своих хижинах и шалашах все время. Каждое утро и вечер и даже по ночам они вскарабкивались на высокие деревья и вглядывались в серую колебавшуюся пелену, стараясь обнаружить в ней клубы дыма.

Долгие недели ветер продолжал дуть с юго-запада, раскаленный до такой степени, что казалось, будто он доносился со знойных песков африканской пустыни. Ягоды высыхали прямо на ветках; гроздья рябины сморщились на деревьях; речки пересохли; топкие болота превратились в сухие торфянники; на тополях безжизненно свисли листья, слишком блеклые, чтобы трепетать от налетавшего ветра.

Только однажды или дважды во всю свою жизнь лесной старожил и видит, как сворачиваются и умирают листья тополей, сожженные летним солнцем. Это служит всегда безошибочным сигналом к великой опасности. И это бывает не только предупреждением о возможной смерти заживо во всеобщем огненном всесожжении, но и предзнаменованием того, что ни охота, ни ловля зверей в силки в предстоящую зиму будут невозможны…

Медведь находился в тундре, когда наступило пятое августа. В низинах было душно, как в пекле, и медведь ходил с высунутым сухим языком, но все же он постепенно подвигался вперед, вдоль почерневшего, сонного болотистого ручья, походившего на большую глубокую канаву и такого же мертвенно-неподвижного, как и самый день.

Сквозь дьм вовсе не было видно солнца — оно походило на багрово-красную луну, неверными лучами освещавшую землю, и, казалось, тщетно старалось выкарабкаться из обволакивавшей его пелены, которая все гуще и гуще поднималась к нему снизу. Счучилось, что медведь попал как раз в самый центр лесных пожаров, но, так как он находился на дне воронки, внизу, то и не замечал сгущавшегося над ним дыма. Но будь он всего только в шести километрах дальше от этого места, то уже слышал бы отчаянный топот раздвоенных копыт и звук от движения живых существ, искавших спасения от огня.

Медведь спокойно продолжал свой путь вдоль высохшего болота, и к полудню уже выбрался из него и сквозь окружавшие его лесные пространства поднялся наверх.

До этой минуты он даже и не подозревал всего ужаса лесного пожара. И он захватил его как раз именно здесь. Быстро сгруппировавшийся воедино инстинкт многих тысяч поколений его родичей сразу же отозвался в его теле и в мозгу: весь его мир находился теперь в руках «духа огня» — «Искутао». К югу, к востоку и к западу — все было погребено под мрачным саваном, походившим на темную ночь, а из дальнего края того болота, через которое он только что прошел, уже вырывались большие огненные языки.

Теперь, когда медведь был уже вне той громадной воронки, до него доносилось оттуда горячее дыхание ветра; и вместе с этим ветром до его ушей достигал глухой клокочущий гул, подобный шуму далекого водопада. Он остановился и стал наблюдать, стараясь выяснить свое положение и напрягши все силы своего ума.

Будучи медведем и страдая вследствие этого присущей всей его породе психической близорукостью, он не мог разобрать ни густых клубов дыма, ни пламени, которое уже языками вырывалось из покинутого им болота.

Но зато он мог обонять: его нос сморщился в сотни мельчайших складок.

Гул становился все слышнее и слышнее. Казалось, что он приближался к нему теперь уже со всех сторон. А затем вдруг понесся с юга целый ураган пепла, бесшумно отделившегося от огня, и за ним повалили густые клубы дыма.

Предки медведя уже десятки тысяч раз в течение ряда многих столетий попадали в такие точно переделки и в диком бегстве спасали свои шкуры, поэтому теперь уж ему не нужна была острота зрения. Теперь он знал. Он знал, что находилось у него позади и по бокам, и где, и по какому именно пути нужно было бежать, чтобы избегнуть опасности: в самом воздухе он чувствовал и обонял то, что угрожало ему смертью.

Заложив уши назад, он помчался на север. Все дальше и дальше к северу, к северу, к северу, к тем возвышенностям, к тем широким рекам и озерам и к тем необозримым пространствам, на которых он только и мог бы спастись.

Он бежал не один. С быстротой самого ветра — рядом с ним мчался и олень.

«Скорей, скорей, скорей, — подсказывал медведю инстинкт. — Но только так, чтобы хватило сил до конца. Этот олень, который мчится теперь быстрее, чем догоняющий его огонь, скоро израсходует свои силы совсем и погибнет в пламени. Но ты беги как можно скорее и так, чтобы у тебя хватило сил до конца».

И медведь стоически продвигался вперед ровными, тщательно размеренными прыжками.

Несясь с быстротой ветра с запада на восток, ему пересек дорогу громадный лось, дышавший так тяжело, точно ему перерезали горло. Он весь обгорел и в безумии бросился снова в пылавшую стену огня.

Позади медведя и по бокам, там, где, пламя бушевало с невероятной жестокостью, стирая, подобно полчищам гуннов, все с лица земли, смерть уже приступила к своей жуткой жатве.

Мелкие дикие звери и лесные птицы искали своего последнего убежища — в дуплах деревьев, под грудами бурелома и в самой земле — и безнадежно погибали. Зайцы представляли собой огненные шары, а затем, когда обгорала на них шерсть, становились черными и падали на землю, сморщившись в комки; горностаи забивались в самые глухие уголки под валежником и постепенно там умирали; совы срывались с вершин деревьев, некоторое время боролись в раскаленном воздухе и затем падали в самое сердце огня. Ни одно живое существо не издавало звуков, кроме дикобразов, которые, когда погибали, кричали, как маленькие дети.

В соснах и кедрах, отяжелевших от смолы, заставлявшей их верхушки вспыхивать, как пороховой погреб, огонь бущевал с оглушительным ревом. От него нельзя было найти спасения в бегстве ни человеку, ни зверю. И из этого пылавшего ада доносился тодько один великий умоляющий вопль:

— Воды, воды, воды!

Там, где бьша вода, могла бы быть надежда и жизнь. В великий час всеобщей гибели были забыты все распри крови и породы, все родовые междоусобия пустыни. Каждая лесная лужица превратилась в якорь спасения.

Вот к такому-то лесному озеру и привели медведя его природный инстинкт и чутье, обострившиеся еще больше, благодаря неистовству и реву гнавшегося за ним огня. Огонь уже подбирался к этому озеру с западной стороны, и вся его поверхность была уже занята живыми существами.

Это было небольшое водное пространство, совершенно круглой формы, всего только в двести ярдов в диаметре. Почти все это было занято оленями и лосями, из которых только немногие плавали, все же остальные стояли ногами прямо на дне, высунув головы из-под воды.

Другие существа — с более короткими ногами — бесцельно плавали по воде, то туда, то сюда, болтая лапами только для того, чтобы не утонуть.

Еще более мелкие животные бегали, ползали, пресмыкались по берегу: тут были маленькие красноглазые горностаи, куницы выдры, зайцы, кроты и целые полчища мышей. Окруженный всеми этими существами, которыми он с удовольствием полакомился бы при других условиях, медведь медленно побрел в воду. Затем он остановился.

Теперь огонь был уже близко, несясь, как скаковая лошадь. Кольцо вокруг озера вдруг сомкнулось, и вслед за этим из ужасающего хаоса мрака, дыма и огня послышались дикие, раздирающие душу крики, жалобное мычание молодого лося, потерявшего свою мать, полный агонии вой волка, испуганная брехня лисицы, — и над всем этим визгливые до отвращения крики филинов, лишившихся своего убежища в море огня.

Сквозь сгущавшийся с каждой минутой дьм и нараставшую жару медведь пустился вплавь.

Все озеро было теперь опоясано одной сплошной стеной огня… По смолистым деревьям поднимались языки пламени и взлетали в разгоряченном воздухе на целые пятнадцать метров вверх. Рев пожара было оглушителен. Он подавлял собой всякий звук, который в жестокой агонии и в ужасе смерти издавали погибавшие животные. Жара была невыносимая. В течение нескольких минут воздух, который вдыхал в себя медведь, жег его легкие, как огнем. Каждые несколько секунд он погружал в воду свою голову, чтобы охладить свой пылающий лоб.

Но пожар так же быстро прошел дальше, как и пришел. Сте́ны леса, который всего только несколько минут тому назад был зелен, как изумруд, теперь стояли обуглившимися, черными и лишенными жизни; а самый гул от пожара уносился вместе с пламенем все дальше и дальше, пока, наконец, не превратился в замирающий отдаленный ропот.

Все живое робко устремилось к почерневшим и еще дымившимся берегам. Многие из созданий, искавших спасения в озерке, уже погибли. Главным образом это были дикообразы. Они все утонули.

На берегах жара все еще была значительна, и еще целые часы после пожара земля была горяча от тлевшего под пеплом огня.

Весь остаток того дня и всю последовавшую затем ночь ни одно живое существо не уходило далеко от воды. И ни одно из них не решилось утолить свой голод другим. Великая опасность сделала всех зверей не хищными.

Наконец, незадолго перед рассветом занимавшегося после пожара дня, пришло облегчение. Налетел вдруг проливной дождь, и, когда совсем уже рассвело и сквозь разорванные тучи проглянуло солнце, на озере уже не оставалось и признака тех ужасов, которые происходили здесь всего только несколько часов тому назад. Только мертвые тела плавали по его поверхности и валялись по берегам. А все живое вернулось в свои опустошенные пожаром места, и вместе с другими побрел туда и медведь.

Наводнение в лесу

Входя в хижину, Долговязый Джексон сказал:

— Если этот несносный разлив не кончится через сутки, вся долина окажется под водой, и мне придется тогда перетаскивать тебя отсюда в лодку. Я только что осмотрел ее.

Из темного угла за печкой — Бранниган поднял свое косматое лицо и задумчиво уставился на солнышко впавшими, но все еще блестевшими глазами.

— Я этого и боялся, Долговязый, что после продолжительной оттепели и таких дождей разлив будет сильный. Ведь снегу нынче в лесу было очень много. Мне бы хотелось, Долговязый, чтобы ты вытащил меня отсюда и дал мне немного полежать на солнышке, около двери, если только ты сможешь поднять меня.

Произнеся такую длинную речь, Бранниган устало опустил голову на свернутое одеяло, служившее ему подушкой. Он был тяжело болен воспалением легких, так болен, что Долговязый Джексон не мог оставить его, чтобы сходить в поселок за доктором. И только теперь, благодаря неусыпным заботам Джексона, он начал медленно возвращаться к жизни.

— А тебе не будет холодно у дверей? — с беспокойством спросил Джексон.

— Нет, нет! — запротестовал Бранниган. — Мне нужно солнышко, я хочу слышать, как весна наливает почки. Это для меня лучше всякого лекарства, Долговязый!

Долговязый Джексон сомнительно проворчал что-то, придерживаясь того странного суеверия невежественных людей, что свежий воздух вреден для больных. Однако он уступил и растянул на полу около двери одеяло, перенес на него худое тело своего товарища, закутав его, как ребенка, и удобно подложив ему под голову несколько скатанных шкур. Затем он сам вышел наружу, уселся перед дверью на чурбан, служивший для колки дров, и принялся набивать свою трубку сырым, черным табаком, одинаково пригодным для куренья и для жеванья.

Лицо Браннигана, вбиравшее в себя солнечные лучи с такой же жадностью, с какой впитывает воду пересохшая земля, посвежело, и на нем появилась легкая краска. Его глаза, утомленные видом четырех серых стен хижины, теперь жадно оглядывали лес, окаймлявший кругом небольшое расчищенное пространство.

— Как бы там ни было, наш холм — самое высокое место на десять миль кругом, — сказал Долговязый Джексон, выпуская клубы табачного дыма и посасывая сырой табак, — а хижина построена на вершине его. Не похоже на то, чтобы ее залило водой, если даже разлив и не спадет за эти сутки. Но оно все-таки как-то спокойнее, когда знаешь, что лодка наготове.

— Да, это самое высокое место далеко кругом, — пробормотал сонным голосом Бранниган, купаясь в лучах солнца, — и сдается мне, что не мы одни знаем об этом, Долговязый. Не угодно ли тебе взглянуть вон на тех кроликов?

Джексон посмотрел и невольно положил трубку рядом с собой на бревно. Лес внизу холма — холм был такой пологий, что скат его был мало заметен — буквально кишел кроликами, носившимися взад и вперед по снегу. (Между деревьями снег еще лежал).

— Должно быть, вода быстро прибывает, — сказал Джексон, — кролики никогда не собираются такими кучами. Это они пришли к тебе в гости, Том!

— Я думаю, что к нам не замедлят явиться и другие гости, покрупнее кроликов, — сказал Бранниган. Его глаза и голос утратили сонное выражение, сменившееся теперь радостным возбуждением: куда приятнее было лежать здесь, чем на темном ларе в углу хижины… — А что это такое вот там внизу, за теми большими березами? — прибавил он с живостью. — Никак, это медведь, Долговязый!

— Два медведя, — поправил его Джексон. — Пока здесь были только кролики, это бы еще куда ни шло, но медведей мы сегодня вовсе не приглашали. Личинок сейчас мало, и медведи в эту пору года голодны. Эге, да у реки еще пара их! Пожалуй, мне лучше принести ружье.

— Погоди немножко, Долговязый, — взмолился Бранниган. — Они так напуганы наводнением, что причинят нам вреда не больше этих кроликов. Да и какая польза стрелять сейчас медведей, когда их шкуры никуда не годны? Оставь их, — посмотрим, что они будут делать. Ведь им больше некуда спастись от наводнения.

— Пусть бы лезли себе на деревья, — проворчал Джексон. Однако он снова уселся на бревно. — Правда твоя, Том, — продолжал он после минутного размышления, — не к чему портить хорошие шкуры, стреляя сейчас медведей. Если они еще не совсем одурели от страха и сообразят, что голодны, они могут пообедать кроликами. Пожалуйте сюда, Михаил Потапыч! Вы можете прихватить с собой жену свою и прочих родствеников.

Как бы в ответ на его приглашение, медведи подвинулись немного ближе, недовольно повизгивая и оглядываясь назад через плечо, а сейчас же следом за ними, там, где солнечные лучи пробивались между голыми ветками деревьев, видна была рябь быстро поднимавшейся воды. С другой стороны — налево от хижины и позади нее — стояла зеленая стена елей и сосен, и бросаемая ими тень скрывала подступавшую воду.

Когда перепуганные медведи приблизились, кролики уже окружали кольцом опушку просеки, причем задние ряды их все время напирали на сопротивлявшиеся передние, которые, боясь открытого места и человеческой фигуры, сидевшей перед хижиной, не желали выходить из-под прикрытия деревьев и прыгали назад через головы тех, которые толкали их вперед. Но еще больше неподвижной человеческой фигуры пугали кроликов повизгивавшие медведи и молчаливая, преследующая их, вода.

Очень скоро все кролики оказались выгнанными на просеку, где принялись беспокойно носиться взад и вперед, все время шевеля своими длинныии ушами. Те из них, что были посмелее, даже подбежали шагов на сорок к хижине и с любопытством уставились на долговязого Джексона.

Вдруг из-за хижины, легко ступая, высоко подняв голову и подозрительно обнюхивая воздух раздутыми ноздрями, вышли две молоденькие лани и круто остановились, переводя глаза с Джексона на медведей и с медведей опять на Джексона. Поколебавшись с секунду, они, очевидно, решили, что Джексон менее опасен, и подошли к человеку на несколько шагов ближе, робко поглядывая на Браннигана.

— У нас здесь не Северная Долина, Договязый, а Барнумский зверинец, — сказал Бранниган тихо, чтобы не вспугнуть ланей.

— А вот и еще один незванный гость, Том! — сказал Джексон, когда кролики опять в ужасе рассыпались по просеке, а из густого кустарника, который уже начала окружать вода, появилась большая рысь.

Слишком испуганная подступавшей водой, чтобы обращать внимание на кроликов, рысь оглянулась кругом своими круглыми, светлыми, злобными глазами. Увидев Джексона, она ощетинилась, вскарабкалась на ближайшее дерево и притаилась за веткой.

Бранниган даже не взглянул на перепуганную рысь, так как был всецело занят двумя ланями, покорившими его сердце своей доверчивостью. Сейчас же за дверью, так близко от него, что он мог достать до нее рукой, висела полка, на которой стояла жестяная тарелка с несколькими холодными гречневыми оладьями, оставшимися от завтрака. Он взял пару оладий и бросил их ланям.

Как ни осторожно было его движение, нервные животные отскочили назад, недоверчиво фыркнув. Однако через несколько минут, убедившись, что в движении рук Браннигана не заключалось ничего для них враждебного, они нерешительно подвинулись вперед и принялись обнюхивать оладьи. Сперва они обнюхивали с самым пренебрежительным видом. Но вот одна из них решилась попробовать кусочек.

Прошло минуты две, и обе оладьи были с жадностыо съедены. Затем лани подошли еще немного ближе, и их большие кроткие глаза ясно говорили, что они хотят получить еще кусочек. Бранниган достал третью оладью, чтобы разделитъ и ее между обеими ланями.

Солнце закрылось облаком, и в воздухе сразу резко похолодело. Долговязый Джексон оттащил Браннигана от дверей и бесцеремонно захлопнул их. Но так как Бранниган решительио запротестовал против того, чтобы его опять уложли на ларь, Джексон соорудил для него из скамеек и ящиков грубую постель за столом, где он в первый раз мог пообедать сидя. После обеда солнце снова выглянуло, и Бранниган настоял на том, чтобы дверь опять была открыта.

— Ого! — воскликнул Джексон, распахнув дверь. — У нас здесь даже не зверинец, Том, это ноев ковчег, вот что!

Обе лани, дрожа от страха, жались к стенам хижины у самой двери, не спуская глаз с огромного тощего медведя, который сидел на задних лапах на бревне Джексона. Больше половины просеки было залито водой. Около бревна сидели еще пять медведей, смотря со страхом на воду и повизгивая. Совсем близко от них сидела рыжая лисица, окидывая всех своими проницательными глазами с видом высокомерного равнодушия.

По ту и другую сторону от медведей и лисицы, но стараясь держаться насколько возможно дальше от них, толпились двумя плотными массами кролики.

Еще дальше, по колена в воде, стояло с полдюжины оленей, не решавшихся приблизиться к медведям.

В ветвях одного из деревьев — раскидистого каменного клена, который только один уцелел около хижины, — притаились рысь и дикая кошка, подозрительно поглядывая и сторонясь друг от друга.

Один из медведей, очевидно, не мог усидеть на месте от беспокойства и, переменив свое положение, подошел поближе к хижине. Обе лани фыркнули при его приближении и попятились назад, прямо в дверь, прижав Джексона к косяку.

— Не обращайте на меня внимания, барышни, — сказал Джексон с легкой усмешкой. — Проходите себе мимо и присаживайтесь.

Испуганные лани, знавшие инстинктом диких животных, что надо бояться всяких тупиков, все же поверили ему на слово. Она топнули своими изящными копытцами, словно бросая робкий вызов медведям, и попятились в самую глубину хижины, где с любопытством оглянулись кругом и принялись щипать сено, которое было навалено на ларь и служило постелью.

— Я вовсе не желаю, чтобы они все обрушились на нас, — сказал решительно Джексон, — как не желаю и запирать дверей: я хочу видеть, что там происходит. Я построю баррикаду.

И он построил из скамеек и ящиков поперек двери загородку высотой до пояса, а затем постлал для Браннигана постель на столе, так что больной мог, лежа, смотреть поверх загородки.

— Не лучше ли подтащить лодку поближе к дверям, чтобы мы могли заодно и за ней приглядывать? — предложил Бранниган.

— Твоя правда, — согласился Джексон. — Если кто-нибудь из этих старых хитрых медведей заметит лодку, он пустит ее на воду, и уплывет в ней, а нам придется потом расхлебывать кашу.

Он перешагнул своими длинными ногами через баррикаду и хладнокровно прошел между животными.

Дикая кошка и рысь, сидевшие в ветвях над его головой, навострили уши и оскалили зубы, злобно ворча. Кролики еще теснее стали жаться друг к другу, и вся масса их то поднималась, то опускалась, так как каждый силился забиться за своего соседа. Медведи угрюмо подвинулись к самой воде, а медведь, сидевший на бревне, проворно спрыгнул с него вниз и присоединился к остальным товарищам с громким протестующим «уф!». Только лисица не тронулась с места, продолжая сохранять прежний равнодушный вид. Ее природное чутье подсказало ей, что этот человек не обращает на них внимания. Олени тоже, повидимому, не были особенно встревожены появлением Джексона и только зашевелили своими длинными ушами, вопросительно поглядывая на него. Джексон втащил лодку, опрокинул ее вверх дном и положил перед дверью.

К середине второй половины дня стало ясно, что вода перестала подниматься. Очевидно, она где-то нашла себе сток, и теперь можно было не опасаться, что хижину снесет водой.

Утомленный возбуждением, Бранниган заснул. Джексон — с характерной способностью колонистов ничего не делать, когда нечего было делать, сидел час за часом за своей баррикадой и курил.

И час за часом ничего не случалось. Когда спустилась ночь, он запер дверь и особенно тщательно укрепил ее.

Бранниган, проснувшись утром, чувствовал себя настолько лучше, что не только мог теперь сидеть, но даже сам без посторонней помощи добрался до двери.

Когда колонисты открыли дверь, оказалось, что все животные собрались перед самой хижиной, ища себе приюта на ночь. Пространство под опрокинутой лодкой было битком набито кроликами. Но настроение более крупных животных, за исключением оленей, заметно изменилось.

С тех пор, как вода перестала подниматься, хищные животные забыли свой страх и вспомнили, что они голодны.

Зоркие глаза Джексона заметили, что лисица уже успела проявить себя. Она смирнехонько сидела на задних лапках у самой воды и облизывалась. Но ее выдавала красноречивая куча костей и окровавленного меха.

Пользуясь темнотой, она пробралась к кроликам, бесшумно схватила одного из них за горло и утащила с собой, прежде чем кто-нибудь из остальных заметил это. Теперь она могла преспокойно ждать, пока спадет вода.

Рысь спустилась со своего дерева и притаилась около ствола, бросив взгляд сперва на медведей, а потом на кроликов. Затем она повернула свои свирепые желтые глаза к Джексону, стоявшему в дверях, и беззвучно оскалила зубы. В следующий момент она устремилась вперед, припав животом к земле, и прыгнула на ближайшего кролика. Кролик громко завизжал, а плотная масса его товарищей вся зашевелилась, топча друг друга.

Сердито ворча, рысь прыгнула со своей добычей обратно к дереву, взбежала по стволу и присела в развилине ветки, чтобы пообедать, все время бросая при этом злобные, подозрительные взгляды на дикую кошку, сидевшую на соседней ветке.

Поощренный ее примером, один из медведей тоже бросился на несчастных кроликов. Ловким ударом лапы он сразу сшиб двоих, оттащил их в сторону, подальше от Джексона, и затем удобно улегся, чтобы съесть свою добычу.

После второго нападения кролики как будто опомнились. Двое или трое бросились к двери. Они вспрыгнули на опрокинутую лодку, с минуту испуганно смотрели на Джексона, затем пронеслись мимо него через баррикаду, ища себе убежища в дальнем углу под ларем. Согласно своему прежнему намерению, Джексон сделал попытку задержать их; но попытка была очень вялая, он, в конце концов, только покачал головой.

— Этим глупым маленькнм короткохвостикам совсем неполезно сидеть рядом с медведями и дикими кошками, — сказал он, оправдываясь.

Конечно, Джексон при случае готов был и сам подстрелить кролика, но сегодня его сердце было растрогано при виде беспомощных созданий, преследуемых и лисой, и медведями, и рысью.

Только что успел Джексон замолчать, как остальные медведи тоже зашевелились — и огромные, черные, угрожающие — отправились на добычу. Тогда кролики в отчаянии устремились беспорядочным потоком через лодку и баррикаду прямо в хижину. Джексон схватил ружье и опять встал в дверях, небрежно отодвигая ногой в сторону вливавшийся поток пушистых быстрых фигурок, но уже не делая попыток выгнать их.

Медведи настигли задний ряд беглецов, схватили каждый по кролику и поспешно отступили назад, все еще опасаясь молчаливой серой фигуры стоявшего в дверях Джексона. Через две минуты кролики были уже внутри хижины, покрыв собой весь пол и прыгая друг через друга.

Рассерженные этим неожиданным вторжением, лани фыркнули и начали отбиваться от кроликов своими острыми изящными копытцами. Они успели убить несколько штук, прежде чем остальные догадались убраться с дороги. Какой-то предприимчивый кролик прыгнул прямо в нижний ларь, а за ним сейчас же последовали другие, пока весь ларь не оказался битком набитым кроликами.

— Приятно тебе будет сегодня спать между ними, Том? — спросил насмешливо Джексон.

— Ты сам будешь спать с ними, Долговязый! — возразил со своего места Бранниган. — Не я их впускал. Это твои гости. Я, как больной, буду спать в верхнем ларе.

Долговязый Джексон почечал себе голову.

— Что меня смущает, — сказал он, сразу становясь серьезным, — так это медведи. Если они вобьют себе в голову явиться сюда и пообедать у нас, мне придется задержать их. У меня осталось всего четыре заряда, а медведей шесть штук. У них есть по кролику, но что значит маленький кролик для Голодного медведя! Вот самый рослый и тощий из них направляется сюда… Брысь! — завопил он бешено. — Брысь!. Ах ты… — И он прибавил целый ряд отборных ругательств дровосеков.

Очевидно, смущенный этим приемом медведь поспешно попятился назад и отвернулся.

Бранниган смеялся так, как он давно уже не смеялся.

— Твой язык лучше всякого ружья, Долговязый, — сказал он.

— Да, это сохранило нам на время лишний заряд, — скромно признался тот, — но не думаю, чтобы это могло удержать их, если они еще больше проголодаются. Ну, так и есть, они опять идут. Я лучше подстрелю одного, авось это их напугает.

Он поднял ружье, но Бранниган резко остановил его.

— Да закрой дверь, старый мешок! — крикнул он. — Просто закрой дверь, вот и все.

— И то правда. Как это раньше не пришло мне в голову, — согласился Джексон, раскидав ящики и без церемонии захлопнув тяжелую дверь перед мордой ближайшего медведя, который уже поставил передние лапы на лодку и задумчиво смотрел на кроликов.

От топившейся печки и испарений, поднимавшихся от всех животных, воздух в хижине становился невыносимо спертым.

Но привыкшие к духоте колонисты терпели его, пока совсем не стали задыхаться. Тогда Джексон подошел к маленькому окошечку, которое никогда не открывалось, и выбил оконную раму лезвием своего топора. Он глубоко вдохнул в себя воздух и отодвипулся от окна, но затем быстро нагнулся к нему и даже высунул голову.

— Вода спадает! — крикнул он.

К полудню вода исчезла, и вместе о ней псчезли медведи, рысь, дикая кошка и лисица. Подождав еще с час, чтобы убедиться, что голодные животные далеко убрались, Джексон открыл дверь и начал выгонять кроликов.

Сначала они решительно отказывалиоь уходить, так что он принужден был брать их за уши и выбрасывать прочь. Но вот, точно кто-то сообщил им, что их враги исчезли. Тогда они все начали выбегать в дверь, но делали это нисколько не торопясь, как бы мимоходом. Скоро они разбежалиоь в разные стороны среди деревьев. За ними выбежали и обе лани и скылись в лесу, только раз оглянувшись назад.

— А без них стало как-то пусто, — пробормотал Бранниган.

— Да, — проворчал Джексон. — Видно, что не тебе придется убирать за ними. Может быть, ты и пожелаешь еще раз прилашать таких же гостей, Том, а с меня и этих довольно…